Сказка о вере. "Небесная канцелярия-2"

Всем привет!

Хочу представить вашему вниманию продолжение увлекательной истории взаимоотношений небесноканцелярских клерков и обычных людей.
Для тех, кто пропустил предыдущие работы цикла, ссылки ниже:

Книга первая. "Небесная канцелярия. Сборник рассказов"
Удавшаяся жизнь
Безделушка
Фея ночной реки
Электрик от Бога
Туманные крылья
Кирпич и краска
Девушка с удивительным лицом
Хохотушка
Генеральная уборка
И.о.
Рыжий мельник

Книга вторая. "Небесная канцелярия. Сказка о любви"
Сказка о любви

Продолжение цикла
Отрез
За тех, кто за нас
Материнское озеро
Вера, Надежда, Любовь... и Она
Запутанное дело

Отдельный сборник в рамках цикла (обновляется)
Блокнот неоконченных дел

Убедительная просьба воздержаться от комментариев до окончания выкладки произведения. Всего 27 глав.

Итак, поехали!

Сказка о вере

Глава 1. Замшелые пеньки мироздания

- Ребята! Ведите себя хорошо! – давала напутствие всему коллективу строгая Начальница.

– Не опозорьте меня перед Советом. Костлявый, - обратилась она к Сухому, - присмотри за ними.

- Не волнуйся! – небрежно кинул Сухой и обернувшись к Светлому, Феечке и Одуванчику, скомандовал: - Гуськом, за-ааа мной!

Все покорно последовали за Сухим.

- Народ! – гордо дефилируя в голове группы, Сухой наставлял мандражирующих ведомых. – Сохраняем спокойствие… Муха! – Сухой обернулся и строго посмотрел на причитающую: «это я во всем виновата» Феечку. – Тебя это особо касается! – погрозив пальцем перепуганной Феечке, Сухой продолжил инструктаж. - Голову держим светлой и чистой…

- Чистой?! - с беспокойством встрял Одуванчик. – Почему ты раньше не сказал? Я же сегодня голову не мыл!

- Ой, светофор! – с издевкой усмехнулся Сухой. – По тебе не видно, хоть ты месяц ее не мой!

Светофор? Да, именно так в последнее время Сухой называл Одуванчика. И было за что. Одуванчик, который со своей пышной, практически белой прической всегда был одуванчиком, в последнее время претерпевал невообразимые метаморфозы. Сперва у него окрасилась в черный цвет одна прядь волос. Все сочли это неудачным экспериментом с чернилами. Но потом начался настоящий карнавал.

Волосы Одуванчика сами по себе начали краситься в совершенно разные цвета. Одна прядь могла быть малиновой, другая – зеленой, а остальные вообще непередаваемых цветов. Одуванчик расцвел всем буйством красок, присущих жизни. Он малиновел, зеленел, желтел и чернел сообразно никому не ведомого плана. Скорее всего, кто-то сверху, кто, конечно же, есть, но его никто не видел, забавлялся, раскрашивая безобидного долговязого паренька в безумные цвета и оттенки. Одних только оттенков черного было – за день не перечтешь!

Все небесно-канцелярские клерки с удовольствием наблюдали за этими чудными переменами. Все, кроме Сухого. Будучи поборником стабильности и консерватором в глубине мертвой души, Сухой хмурился и недовольно бубнил, подозревая какую-то «лажу» в этих безобидных с виду переменах.

- Стой! – перед большой, расписанной золотом дверью Сухой остановил вверенную ему группу. – Значит так, птенчики, - приступил он к финальному слову, - перед тем, как распахнется эта дверь, я хочу, чтобы вы набрались терпения, успокоились… Муха! – Сухой снова стрельнул взглядом в беспокойную Феечку.

- Ик! – одобряющим иком ответила Феечка.

- Ничему не удивлялись, - продолжал наставник, - и говорили только правду. От членов Совета не бегать, автографов не клянчить и сувениров со стола не таскать! Ясно?!

- Ясно! – хором ответили все.

- Тогда велкам! – торжественно провозгласил Сухой и распахнул дверь.

Удивленному взору группы предстал большой зал с местами для зрителей и массивным подиумом. На подиуме в ряд стояли столы с разложенными на них именными табличками. В глубине подиума мирно дремал могучий серафим, укрывая свое неуязвимое тело размашистым крылом. Справа от подиума в глубине зала стояла золотая клетка с отдельным входом. А прямо за расписной дверью стол с секретарем. За секретарским столом сидела симпатичная девушка с чертовщинкой во взгляде и с упоением подбирала цвет лака для маникюра.

- Добро пожаловать! – оторвавшись от палитры, девушка обратилась к прибывшим. – Прошу выбирать идентификаторы, - и девушка указала на барабан с золотистыми фишками.

- Что? – Одуванчик с недоверием покосился на барабан.

- Идентификаторы, - пояснил Сухой, - не заморачивайся, светофор. Тяни, потом объясню.

Одуванчик осторожно засунул руку в барабан и вытянул фишку.

- Сорок один, фиолетовый, - огласил он надпись на фишке.

- Прошу вас, - на этот раз девушка обратилась к Светлому.

- Четырнадцать, черный, - с недовольством произнес Светлый, которому не очень-то хотелось быть черным. Четырнадцать – еще полбеды, но черный!

- Вы! – секретарь пристальным взглядом измерила Сухого.

- Легко! – бравурно заявил Сухой и запустил костлявую конечность в барабан. – Твою мать! – воскликнул он, едва увидел надпись на фишке. – Это же надо?! Восемь, розовый! Нет, ты видела?! – Сухой с возмущениями обратился к Феечке, которая дрожащей рукой уже тянула свой выбор. – Розовый!

- Пять, серый! – вздохнула Феечка и едва не расплакалась.

- Давай поменяемся! – предложил ей Сухой.

- Меняться нельзя! – строго сказала секретарша. - Идентификаторы уже внесены в протокол Совета! Прошу занимать места и ждать начала заседания.

Вся компания неспешно пошла занимать свободные места, которых было – хоть отбавляй.

- А по мне – так ничего, - по дороге заметил Одуванчик, переливаясь оттенками фиолетового в своей цветной прическе.

- Ух ты! – удивился Светлый, только сейчас заметив в первом ряду Ивана Первоапостольского в дежурной галабее и Изю в неизменной простыне. – А они тоже в Совете?

- Нет. Твой бородатый кореш – куратор, а Ванька – сторона защиты, - потягиваясь, ответил Сухой.

- Тогда они, - и Светлый указал на противоположную сторону первого ряда, - сторона обвинения?

Сухой с ленцой перевел взгляд в сторону огненно-рыжей сексапильной дамочки, которая в лицах разыгрывала свое выступление перед черным безмолвным господином.

- Типа того, - апатично ответил Сухой и уловив жадный взгляд Светлого, вцепившегося глазами в манящие изгибы рыжей чертовки, предупредил: - Ты это… глаза не поломай! И не вздумай подкатывать! Эта рыжая бестия тебя целиком сожрет и не подавится.

- Да я не думал, - пряча глаза, ответил Светлый. – А он у вас того, - переведя тему разговора, Светлый спросил о темном господине, - глухонемой?

- Отчего же? – отскребая ногтем какую-то гадость с пальто, стал отвечать Сухой. – Слышит он вполне хорошо. А молчит потому, что его и без слов понимают. Попробуй, не пойми его! – с напряженностью во взгляде Сухой зыркнул на Светлого. – Такое устроит – не дай Сатана! Остаток вечности будешь помнить!

- Ой! – внезапно ойкнула Феечка, закрыв личико руками.

В глубине зала через маленькую дверцу в золотую клетку вошла Чертовка в сопровождении двух чертей-конвоиров.

- Ой! Ой, ой, ой! – не открывая личика, ойкала Феечка, мужественно борясь с истеричным порывом.

- Спокойно, муха! – прохрипел Сухой, схватив железной рукой Феечку за плечо. – Держи себя в руках!

Атмосфера в зале сразу накалилась. Отовсюду повеяло жаром и холодом одновременно.

- Скоро начнется, - сделавшись серьезным, Сухой тихо сказал Светлому.

И действительно. Серафим, до этого момента мирно дремавший в глубине подиума, встрепенулся, потянулся, распрямив свои когтистые лапы как ленивый кот после полуденного сна, встал и, осветив зал огненным взглядом, раскинул могучие крылья, накрыв ими все пространство подиума. Близилось начало заседания.

- Сейчас появятся наши мудрые вершители судеб, - прошептал Сухой, - жди выхода замшелых пеньков мироздания.

Не успел он закончить фразу, как на подиуме появился первый член Совета.

Первым вышел импозантный красавец-мужчина с модной прической. Поигрывая на немногочисленную публику умопомрачительным пиджаком и пританцовывая на ходу невообразимыми штиблетами, мистер-очарование проследовал к табличке с именем Астарот. По пути он быстро схватил со стола чью-то чужую табличку и, шаловливо косясь в сторону закулисья, дорисовал к имени на ней одну букву спереди. Метнув табличку на место, импозантный мужчина с самодовольной улыбкой проследовал к своему месту.

- Хреново, - прохрипел Сухой, - наш первым вышел.

- Почему хреново? – шепотом спросил Светлый.

- Примета плохая, - поморщился Сухой.

Следом за первым членом Совета, на подиуме показался второй. Насвистывая на ходу, к столам вышел загорелый мужчина в выцветшей футболке и потрепанных, явно туристических шортах. Словно бы невзначай, мужчина развернулся к залу спиной, «зарисовав» рекламную надпись на рюкзаке: «ТА « Пешком к Синаю». Убедившись в том, что все немногочисленные зрители смогли прочесть надпись, загорелый мужчина проследовал к своему месту.

Остальные члены Совета не заставили себя долго ждать.

Последним вышел статный моряк в адмиральском мундире. Подойдя к своему месту, адмирал узрел проказу, учиненную кем-то из тех, кого Сухой недавно назвал «замшелыми пеньками мироздания». Гневно вытирая пальцем букву «Г» перед своим именем, адмирал грозно посмотрел в сторону Астарота и спросил:

- И до каких пор ты будешь проказничать?!

Скорчив наивное удивление на лице, модник-шалун пожал плечами и помотал головой из стороны в сторону, словно бы не зная имени подлеца, отважившегося на такой гнусный поступок. Конечно же, это был не он! И вообще, как на него можно было подумать?!

Оставив инцидент за спиной, адмирал зычным голосом обратился к секретарше:

- Протоколы готовы?

Секретарша подскочила как ужаленная и, тарабаня на ходу «шпильками», помчалась к столам Совета с кипой протоколов.

- У всех протоколы есть? – громко спросил адмирал после того, как секретарша живо разбросала бумаги каждому члену Совета.

Все кивнули.

- Тогда начнем, - дал добро заседанию адмирал и уселся на стул.

Став боком к Совету, секретарша стала оглашать протокол заседания.

- О-ооо, - с недовольством протянул Сухой, - это надолго! Сейчас протокол зачитают, потом статьи Положения, потом… ой, тягомотина бюрократическая!

- Откуда знаешь? – шепотом спросил его Светлый.

- Да я эту хреновину уже сто раз слышал! - зашептал в ответ Сухой – Знаешь, сколько раз я в этом зале бывал? Цифр не хватит сосчитать! Каких только мерзостей я сюда не приводил! У-уух, аж вздрагиваю!

Услышав посторонний шум, темный господин бросил угрожающий взгляд в зал, призвав собравшихся к молчанию. Шепот в рядах «небесноканцелярских» клерков тут же прекратился.

«Действительно! И без слов понятно!» - в уме отметил Светлый.

Спустя какое-то время, которое всем присутствующим, включая докладчицу, показалось вечностью, вступительная часть заседания подошла к концу. Закончив безумно длинную и столь же бесполезную речь, секретарша шустро мотнулась к своему столу, глотнула воды из графина и вернулась на прежнее место, оглашая пространство зала цокотом шпилек. Иззевавшийся за время вступления Совет стал перешептываться, разрабатывая на ходу дальнейший план заседания. Вопреки строгому регламенту протокола, члены Совета, перешептываясь на весь почти пустой зал, на ходу прокладывая русло реки мудрости.

- Давайте заслушаем сторону обвинения! – настаивал Маммон, с жадностью поглощая воду из уже почти опустевшего графина.

- Я бы послушал защиту! – возражал ему Рафаил.

Споры в рядах Совета разгорались, оставляя в стороне остальных скучающих приглашенных.

- А это действительно он? – восторженно шепча прямо в ухо Светлому, спросил Одуванчик, указывая пальцем на адмирала с уже поправленным именем.

- Во-первых, не тычь пальцем! – как строгий отец, Сухой шепотом стал отчитывать Одуванчика. – Во-вторых, это действительно он! В-третьих, не вздумай прямо сейчас рвануть к нему с букетом и поцелуями! Ноги сходу перешибу! В-четвер…

Пронизывающий мертвецким холодом взгляд темного господина мигом закрыл рот Сухому.

- Уважаемые члены Совета! – наконец взял бразды правления в свои руки адмирал-председатель. – Предлагаю для начала заслушать мнение «белой, один». Возможно, искреннее покаяние, которое прозвучит из ее уст, позволит нам принять мудрое и справедливое решение.

- То мне решение! – запротестовал Авраам. – Кто же покаянию чертей верит?!

- Прошу не разжигать междепартаментную междоусобицу! – встрял в спор Астарот.

Завязался новый спор.

- Дьявол всемогущий! – взмолился Сухой, глядя на этот балаган. – Как депутаты, только не дерутся!

- А почему она – белый? – пользуясь «спорной» паузой в заседании, Одуванчик шепотом спросил у Сухого.

- Для беспристрастности, - ответил Сухой, искоса поглядывая на темного господина, оживленно кивавшего в споре. – Белый – значит бесцветный, крась к какой хочешь. Всем обвиняемым присваивают белый. Хотя… - Сухой на мгновение задумался. – Нет! Точно, всем!

- А зачем тогда нам цвета раздали? – продолжал выспрашивать Одуванчик.

- Для беспристрастности, - немедля ответил Сухой.

- А один?

- Первая в протоколе заседания.

- Не пойму! – помотал головой Одуванчик. – По какому принципу и…

- Слушай! – перебил его Сухой. – Будет перерыв, подойдешь к своему кумиру, возьмешь автограф и обо все подробно расспросишь. Лады? Я каким боком знаю, на кой они всю эту возню с радугой затеяли?! У них, знаешь ли, свои тараканы в замшелых мозгах!

- А почему… - хотел было продолжить расспросы Одуванчик, но в этот момент председатель стукнул по столу крепким кулаком, решив положить конец бесконечным спорам.

- Уважаемые члены Совета! – едва ли не криком начал председатель. – Пользуясь правом председателя, предлагаю заслушать речь «белой, один». Секретарь! – обратился он к симпатичной девушке с чертовщинкой во взгляде. – Внесите в протокол соответствующие изменения!

Секретарша взмахнула рукой, образовав маленькое облачко черного дыма. Все протоколы, разложенные на столах Совета, тут же задымились той же чернотой. Изменения внесены, заседание продолжается, дальнейшие споры не имеют никакого смысла.

- Прошу вас! – председатель обратился к Чертовке.

- Ой! - снова ойкнула Феечка, закрывая лицо руками.

- Будь мудрой! – прошептал Чертовке Сухой.

- И да поможет тебе Бог! – исподтишка перекрестив докладчицу, прошептал Одуванчик.

Поправив узкую юбку, Чертовка встала, глубоко вздохнула и начала:

- Уважаемые члены Совета! Прошу принять мои покаяния и судить меня справедливым судом! Я признаю свое грубое нарушение Положения, повлекшее за собой непоправимые последствия. Я признаю, что своими необдуманными действиями я нанесла серьезный ущерб и авторитету мудрого Совета, в целом, и безупречной репутации моего департамента, в частности. Прошу понять мои побуждения и не принимать их, как злонамеренные действия, направленные на дестабилизацию действующего Порядка. Готова принять любое ваше решение, - Чертовка почтительно склонила голову, - уважаемые члены мудрого Совета.

- Скажите, «белый, один», что побудило вас к подобного рода действиям? – задал вопрос Моисей.

Чертовка вытерла пот со лба, облизала высохшие губы и заявила:

- Желание выиграть спор.

- Спор?

- Да, спор, - подтвердила Чертовка.

- Сколь принципиален был этот спор лично для вас?

- Очень! – Чертовка сверкнула адским огнем во взгляде.

- Тогда хотелось бы для начала узнать предмет спора, - кивнув секретарше, Моисей обратился к Совету. – Уважаемые члены Совета! Полагаю, всем будет интересна история этого, не побоюсь сказать, судьбоносного спора. Стоит послушать, как все начиналось.

Все члены Совета ответили одобрительным кивком.

Продолжение следует...

Это сообщение отредактировал Rulik74 - 12.01.2021 - 10:27

От сухого такого не будет, точно мокрый.

Глава 2. А помнишь, как все начиналось?

С одобрительного кивка Совета, секретарша живо помчалась к столу, взяла какую-то жестяную коробку с блестящей наклейкой и вернулась к уважаемым заседателям. Открыв коробку, секретарша торжественно протянула руку вперед и произнесла: «Во имя Совета!». Из коробки в то же мгновение взмыли в воздух разноцветные блестки. Они кружились, сбиваясь в стайки по цветовому признаку, распадались на хаотичные огоньки, рисовали разноцветные фигуры и мигали, как гирлянда на новогодней елке.

В такт с невообразимой игрой цвета, происходившей рядом с подиумом, прическа Одуванчика тоже засветилась мириадами цветов. Она переливалась, темнела, светлела, горела и гасла.

- Сейчас будет кино! – в предвкушении маленького чуда, восторженно прошептал Одуванчик.

И действительно - блестки еще немного покружились и стали выстраиваться в живые картинки.



Феечка стояла у стойки и улыбалась, прижимая к себе голубенькую папочку. Это милейшее на свете дитя очарования абсолютно не умело скрывать эмоций. Если «сновиденческие похождения» наикрасивейшей девушки на свете были неудачными, она стояла, как грозовая тучка. Она хмурилась, бурчала, бубнила какую-то детскую-предетскую гадость и обязательно терла нос. Чем больше разочарования приносил ей тот или иной случай, тем краснее был носик этой удивительно красивой миниатюрной леди.

Когда же во сне с клиентами ладилось, Феечка светилась от радости. Она могла скакать, как озорная девчонка, мурлыкать незатейливую песенку своим ангельским голоском, пританцовывать, выписывая ножками кренделя или просто стоять с блаженной улыбкой. Блаженная улыбка была особым знаком. Она всегда означала новую романтическую историю.

- Опять кого-то в кого-то втюрила?! – проходя мимо блаженно улыбающейся красоты, с издевкой спросил Сухой.

- Ах! – вздохнула Феечка, засияв еще сильнее.

- Признавайся, пернатая! – Сухой остановился возле Феечки и стал допытываться. – Что на этот раз замутила?

- Ах! – снова вздохнула Феечка. – Любовь – великая сила!

- Фигня - эта твоя любовь! – послышался ехидный скрежет откуда-то сбоку.

После ратных трудов, так и не найдя места чтобы присесть, просто на полу сидела полуголая Чертовка. Чертовская работенка вконец измотала высокомерную блонду. Отработав очередного негодяя, коих с легкой руки Сухого у нее было множество, Чертовка без сил опустилась на пол, сняла уже изрядно замызганную блузку, оставшись в одном кружевном бюсте, и стала ею обмахиваться.

- И все совсем не так! – выставив носик вперед, запротестовала Феечка. – Любовь – самая сильная сила из всех сильных сил! А все остальные силы – слабые, потому что любовь сильная!

- Малышка! – в разговор вмешался подошедший Одуванчик. – Вернись к нам! Ты больше не с детьми! - «феечконаставник» осторожно попытался вернуть наставляемую в круг небесных клерков. Судя по риторике, Феечка все еще прибывала в детском сне.

- Фигня! – вытирая блузкой пот со лба, фыркнула Чертовка.

- Плюс пять минут отдыха за объективность и находчивость! – Сухой выписал своей подопечной дополнительный отпуск на пять минут.

- Я бы настаивал на утверждении: «Знание – сила», - вставил в разговор свои пять копеек Одуванчик, забрасывая назад непослушную черную прядь. – А еще спорт! – добавил он, согнув руку в попытках выдавить из худосочной глубины тщедушный бицепс.

- Страх-ххх! – оскалившись, угрожающе захрипел Сухой. – Вы все боитес-ссссь! Вы все трепещите перед угрожающей неизвестностью! И от этого боитесь еще больше!

- И ненависть! – примазалась к страху сидящая на полу Чертовка.

- Только любовь! – с улыбкой на лице отстаивала свою позицию Феечка.

- Ненависть!

- Страх!

- Знания и спорт!

Ах, споры! Самые обычные споры, которые иной раз порохом разгорались между сотрудниками высокой квалификации, на долю которых пришлась нелегкая участь обслуживать души. Еще та работенка, надо сказать! Не каждый возьмется, хоть будь он семи пядей во лбу! Нервная работа. В особенности, у Чертовки!

- Ребята, позвольте вас рассудить! – уже перекрикивая спорщиков, в дискуссию вступил Светлый. – Все то, о чем вы говорите, называется жизнь. Она и есть основополагающая сила. И без нее…

Дальнейшее объяснение со стороны светлого парня с длинными волосами, ниспадающими пшеничными ручьями ему на плечи, утонуло в огненном море спора. Хоть аргумент «жизнь» как понятие всеобъемлющее и устраивал все стороны спора, все жаждали безоговорочной победы своей правды. Потому, что по-своему каждый был прав.

- Вы не понимаете! – щебетала Феечка. – Я сейчас вам все расскажу! Я сама не видела, - Феечка деликатно кашлянула, прикрыв восхитительной ручкой ротик, - но тот, кто мне об этом рассказал, видел это собственными глазами. Там, наверху, так высоко, что даже ангельским крыльям не под силу вознестись к таким высотам, в большом кабинете с золоченой дверью…

- Кончай байки травить! – перебил ее Сухой.

- Нет, ты дослушай! – топнула ногой Феечка и продолжила рассказ. – Там высоко-высоко, в большом-пребольшом кабинете сидит Он. Он сидит, важно поглаживая бороду, и смотрит за всеми нами. А в уголке кабинета, шустро шевеля лапками, живет золотой паучок! Он день и ночь без устали вьет золотую паутину. Тончайшие золотые нити, крепче которых нет ничего на свете! Эти нити незримыми потоками спускаются на землю и опутывают влюбленных. Так крепко, что не разорвешь! Как только двое влюбленных сходятся вместе, они тут же крепко-накрепко привязываются друг к дружке золотыми нитями…

- Сами что ли? – встрял с вопросом Сухой.

- Нет, нет! – продолжала Феечка. – Их опутывает любовь! Сила, победить которую никому не дано. Даже… - Феечка с осторожностью покосилась наверх и шепотом добавила: - даже Ему. Потому что даже Он спутан этими тончайшими нитями со всеми нами. Он любит нас, а зна…

- Фигня! – заявил Сухой. – Энтомолог, - обратился он к Одуванчику, - расскажи-ка нам, что это за такой пучок у твоего грандбосса проживает. Что за вид, чем харчуется, как размножается? Или он, того, - с издевательской усмешкой Сухой спросил у Феечки, - девственник?

- Пошляк! – с возмущением кинула Сухому Феечка.

- Паук-пошляк! – подхватил Сухой. – А жрет чего? Золотых мух, плодящихся в золотом дерьме, которое в золотом унитазе отло…

- Перегибаешь! – послышалось недвусмысленное предупреждение из-за стойки.

- Ладно, ладно, - Сухой слегка поутих с сарказмом, - допустим. Почему мы об этом не знаем?

- Потому, что вы там не были! – вновь выставив носик вперед, гордо ответила Феечка.

- И тебя там не было, - справедливо заметила Чертовка, отживая от пота потрепанную блузку.

- А он был! – пискнула Феечка. – Он, который мне про это рассказывал.

- И кто же этот он? – на правах научного руководителя поинтересовался Одуванчик.

- Не скажу! – буркнула Феечка и отвернулась, укладывая на стойку голубенькую папку.

- Ненависть, - застегивая отжатую блузку, снова принялась за свою правду Чертовка, - ее никто не победит. Только ненависть способна разорвать все путы, сплетенные любовью. Там, где начинается ненависть, заканчивается все. И любовь, - Чертовка презрительно взглянула на Феечку, - и страх, - покосилась она на Сухого, - и жизнь! Все!

- Уверенна? – склонив вбок голову, спросил Светлый.

- Убеждена! Готова биться об заклад! – гордо заявила Чертовка.

С гордостью застегнувшись под горло, Чертовка модельным шагом подошла к стойке, внимательно посмотрела на голубенькую папочку, которую еще недавно Феечка держала в руках, хмыкнула и заявила:

- Сами скоро убедитесь!



Словно бы играючи, блестки рисовали и рисовали живые картинки, трехмерное кино, которое со стороны совсем не казалось чем-то нереальным. Прямо перед подиумом гордо расхаживал Сухой, хотя на самом деле он сидел в зрительном зале, и строил рожи самому себе. Одуванчик, еще не раскрашенный в разные цвета, бодро скакал на беговой дорожке, попутно моделируя систему термоядерного синтеза в домашних условиях. Улыбался и по-дружески похлопывал кого-то по плечу Светлый, подбадривая перед дальней дорогой в туманную невозвратную даль очередного путника. Феечка, милая девушка с абсолютно удивительным лицом, улыбалась и грустила, смеялась и плакала, скакала и стояла в тоске… Как девчонка, самая обычная девчонка. Начальница, своею строгостью держащая в узде разгульные порывы отдельных личностей.

И только Чертовка, чертовски хитрая и умная блондинка, уже свыкшаяся с адским режимом работы и безнадежно испорченной одеждой, вынашивала какой-то коварный план. И не просто вынашивала. В свободные от адской работы секунды Чертовка строила схемы, сидя просто на полу и водя пальцем в воздухе. Она изучала обстановку, при любом удобном случае заглядывая в голубенькую папочку. И не только в голубенькую. В сферу ее интересов входили многие папки, так или иначе связанные с голубенькой жизнью, обласканной и взлелеянной миниатюрными ручками самой милой девушки на свете.

Сама того не желая, Феечка в лице Чертовки получила сильного и умного соперника. Случайное предположение, детская фантазия, сказочка о паучке. Казалось бы, что тут серьезного? Но нет! Вызов был брошен! Наивная Феечка даже предположить не могла, какую череду фатальных событий она запустит своим миленьким мифом и какие потаенные струны Чертовкиной души затронет. Спор, которого не было. Пари, которое не заключалось.

- А был ли спор? – наклонившись к председателю, тихонько спросил Моисей.

Председатель, чье честное имя еще не так давно слегка подпортил проказник Астарот, встал, поднял руку, повелев блесткам на какое-то время прервать показ, и внес предложение:

- Уважаемый Совет! – начал Ной в адмиральском мундире. – Судя по информации, предоставленной регистратором событий, мы имеем дело с разновидностью спора, внезапно возникшего между двумя душевно ответственными лицами. Хотя предмет спора и не касается конкретного подопечного, тем не менее, факт спора отрицать нельзя. Исходя…

- Однако же, смелые заявления! – пропуская мимо ушей председательские речи, Михаил в белом маршальском мундире шепнул сидевшему рядом маршалу Велиалу. – Как бы с такими высказываниями…

- А что? - возразил маршал, облаченный в черный мундир. – Как по мне, вполне интересная гипотеза с пауком. Пусть немного наивная, но крепкая. Как эти, - усмехнулся он, - золотые нити.

- Да я не об этом, коллега! – Михаил поправил массивный меч, мешавший беседе. – Я о другом. А не имеем ли мы дело с попытками дестабилизации существующего Порядка? Не происки ли это…

- Вы полагаете?! – перебив на полуслове собеседника, с тревогой спросил Велиал. – Полагаете, брешь в системе столь велика, что…

- А почему бы и нет?! – продолжал нагнетать тревогу Михаил. – И я вполне серьезно рассматриваю, что руками «белый, один» вполне могли воспользоваться…

- Так! – Велиал сжал массивный когтистый кулак. – Этот вопрос требует немедленного вынесения на суд Совета!

Опершись на огненный меч, черный маршал встал, поднял руку, обратив внимание членов Совета на себя, и, вопреки протоколу, не предусматривавшему внесение каких-либо поправок во время речи председателя, выступил:

- Уважаемый Совет! Прошу простить меня за смелость, но в процессе совещания с коллегой по цеху зародилась крамольная мысль. А что, если действия «белый, один» продиктованы чьей-то волей извне? Не проявление ли это угрозы Порядку со стороны того, кого мы с вами наивно считаем обезвреженным до скончания веков? Уважаемые коллеги, уважаемый председатель, вы уж простите меня за вмешательство, но этот вопрос, как мне кажется, куда серьезнее пустякового спора! А не заслушать ли нам во внеочередном порядке мнение специалистов. Тем более, судя по лицам, - и Велиал пристально глянул на Сухого, - кое-кто из профильных специалистов присутствует на заседании.

Слова Велиала произвели эффект разорвавшейся бомбы. Все члены Совета, уважаемые мудрецы и заслуженные «замшелые пеньки мироздания» с испугом посмотрели на выступавшего. Все испугались. Председатель, прервав речь, нервно затеребил кортик на поясе, Астарот мгновенно прекратил кривляния… Даже темный господин - воплощенная величественная, устрашающая непоколебимость, уставился абсолютно черным взглядом на Велиала и что-то испуганно прошептал безмолвными губами.

Испугались все, кроме Феечки и Светлого. Феечка и так пребывала в состоянии аффекта. Она сидела и с трудом сдерживала слезинки-кристаллики, которые рвались сей же час раскатиться по полу самоцветной россыпью. А Светлый… Да, да! Этот всезнайка просто не знал, о чем ведется речь! К своему стыду, мистер-«хочу все знать» пребывал в наивном неведении.

- Твою мать! – прошептал Сухой, поймав на себе вопросительный взгляд Велиала. – Ща начнется!

- Что начнется? – спросил его Светлый.

- Лучше не спрашивай! – испуганно ответил Сухой, встал, поправил пальто и торжественным шагом вышел к Совету.

Прокашлявшись раз десять и раз пять поправив пальто, Сухой наконец взял себя в руки и доложил:

- Уважаемый Совет! Как руководитель вверенной мне группы могу уверить вас в том, что все угрозы на сегодняшний день локализованы. Мероприятия, направленные на поддержание существующего Порядка, проведены в полном объеме. Все лица, могущие представлять угрозу существующему Порядку, в самое ближайшее время будут задержаны и предстанут перед Советом для вынесения справедливого решения.

- Уважаемый… - Велиал глянул в протокол для уточнения идентификатора, - «розовый, восемь»! Вы подтверждаете отсутствие какой-либо угрозы, требующей немедленного вмешательства Совета?

- Подтверждаю! – твердо ответил Сухой, перед этим передернувшись от слова «розовый».

Велиал вопрошающе взглянул на темного господина, который, по-видимому, был куратором этого направления. Темный господин утверждающе кивнул.

- Тогда вопрос снимается с обсуждения, - заключил Велиал и, опираясь на огненный меч, сел на место.

Все облегченно выдохнули. Даже невозмутимый темный господин. Он лишь кинул строгий взгляд на Сухого, от которого бездушный черт с железными кулаками съежился, вжавшись поглубже в себя. Инцидент был исчерпан.

- Ф-ффух! - облегченно выдохнул Сухой, сев на место. – Пронесло! Ты не представляешь себе, - наклонившись к Светлому, зашептал перепуганный черт, - что бы началось, если бы мои гранд-командоры начала крутить эту версию! Ад бы курортом показался!

- Почему? – спросил недоумевающий Светлый.

- Патамушта! – идеальным по содержательности ответом отстрелил Сухой.

- Но… - застонал жаждущий информации Светлый.

- Много будешь знать – скоро состаришься! – отрезал Сухой, прислонив указательный палец ко рту.

А тем временем заседание продолжалось.

- На чем я остановился, коллеги? – вновь взявший слово председатель пытался вспомнить детали своего прерванного выступления. – Ах, да! Исходя из просмотренных материалов, предлагаю внести в повестку дня предстоящего совещания следующие вопросы: можем ли мы считать спор событием, подпадающим под действие статьи десять Положения…

- Совещание? – Светлый с удивлением прошептал на ухо Сухому.

- Ага! – кивнул Сухой. – Сейчас позаседают, заслушают, потом посовещаются, определятся. Потом опять позаседают… Такая тягомотина, ты себе не представляешь! Бюрократия хуже, чем у людей, до маразма доходит! Не дай тебе Сатана предстать перед Советом! Даже по мелочи. Замордуют до аннигиляции!

- А я думал… - начал Светлый.

- Даже не думай! – шепотом перебил его Сухой. – Еще предстоят закрытые слушанья в профильных комитетах, консультации в различных управлениях, резолюции специалистов… Тот, кто попал в лапы Совета, обязательно должен пройти все круги бюрократического ада с короткими передышками у нас в джакузи. Это тебе, братец, не хухры-мухры! Поэтому многие и носятся, как угорелые, лишь бы не попасть в эту мясорубку...

Поймав на себе строгий взгляд темного господина, Сухой послушно замолчал, по-ангельски сложив чертовские руки на груди.

А заседание продолжилось.

Продолжение следует...

Глава 3. Драчун из третьего-А

- Многоуважаемый Совет! – из-за стола встал величественный белокурый мужчина в льняном эпоне. – Позвольте внести предложение…

- О! – шепнул Светлому Сухой. – Царь-мудрец. Ща чё умное скажет.

- … поскольку мы мало знаем о предмете спора, - продолжал мужчина с царственной осанкой, - предлагаю подробнее изучить этот неотъемлемый элемент расследования, как явление, породившее…

- Уж не предлагает ли наш великомудрый царь, - с присущим ему сарказмом встрял Астарот, - в очередной раз обсудить любовь и ненависть?!

- Не так глобально, мой остроумный коллега! - с улыбкой вежливости на устах ответил мудрый царь. – Полагаю, никто не будет против подробнее рассмотреть один из инструментов спора. Тем более, - белокурый мужчина взглянул в зал, поймав глазами удрученную Феечку, - что душевно ответственное лицо, «пять, серый» присутствует на заседании. Позвольте ей немного рассказать о деле. Возможно, вскроются какие-то детали.

- Почему бы и нет?! – подхватил председатель. – Уважаемая «пять, серый»! – председатель обратился к растерявшейся от внезапного внимания Феечке. – Будьте добры, пролейте свет на ваших подопечных.

Феечка застыла на месте, растопырив удивительные глазки до невозможности. Если раньше она выглядела как просто феечка из мультика, то теперь она стала похожа на анимешный персонаж с глазами в пол-лица. Феечка сидела мертвой статуей, таращила глаза и ничего не могла с собой поделать.

- Муха! – подталкивал ее сзади Сухой. – Ты чё сидишь?! Иди! Зовут же!

Но призывы и толчки Сухого не производили должного впечатления. Феечка никак не оживала. На помощь пришел Одуванчик. Он что-то тихонько шепнул воплощению красоты в миниатюре и прелестная милость ожила. Она повела маленькой ручкой, поправив волосы, смахнула непослушную слезинку и вышла к Совету легким шагом с едва уловимой грустинкой.

- Если уважаемый Совет позволит, - натужно начала она, - я попробую в подробностях описать…

- Моя дорогая! – перебил ее председатель. – Не волнуйтесь! Вы вне подозрений. В наших кругах, - и председатель с улыбкой повел рукой вдоль столов Совета, - бытует мнение, что вы – автор уникальной методики работы с подрастающим поколением. О ваших чудесах, о ваших уникальных инструментах работы с подопечными наслышаны, пожалуй, все небеса и недра. Будьте добры, продемонстрируйте свой талант, поделитесь опытом! Раскройте секрет…

- Любовь! – сверкнув огнем необыкновенной теплоты в глазах, пылко сказала Феечка. – Любовь – мой единственный инструмент.

- Тогда явите нам прекрасное чудо рождения любви! – с благосклонной улыбкой попросил председатель. – Покажите нам во всей красе ту, что правит миром!

Феечка улыбнулась, кивнула и вопрошающе посмотрела на секретаря Совета.

- Во имя Совета! – произнесла секретарша, повелевая блесткам начать новую серию увлекательного кино. «Как рождается любовь».



В самом закутке двора дома, что возле школы, в окружении вопящей толпы ребятни стоял Ромка Морозов из третьего-А. Крепко сжимая кулаки, Ромка бесстрашно смотрел в глаза негодяю Петьке, двоечнику, хулигану и задире, с которым никто из класса не желал иметь дело.

- Чё вылупился, Ромашка?! – по-бандитски сплюнув и скривившись, наглый хулиган спросил у бесстрашного Ромки и показал кулак. – В морду хочешь?!

- Сам в морду получишь! – прорычал Ромка, готовый броситься в атаку.

Откровенно говоря, эта драка назревала давно. Петька всех задирал в классе. Сколотив команду из двоих таких же двоечников, Петька гордо расхаживал на перемене, подначивая и побивая всех мальчишек из класса, кто был послабее и потрусливее. А они, те, кто послабее и потрусливее, боясь не осилить троих наглецов, лишь сторонились, уводя взгляд в сторону, ежились и плакали украдкой. А еще они очень боялись, что Петька подстережет их после уроков и «наваляет» по мордам. Трусливо отводя взгляд, они везде и всюду давали дорогу наглой шайке мелких хулиганов во главе с малолетним подлецом Петькой.

Почти все. Но не Ромка. Крепкий парень не из робкого десятка до поры, до времени просто смотрел на все это безобразие. Он присматривался к Петьке. А Петька присматривался к нему, откровенно побаиваясь задирать крепыша. Потому, что понимал: Ромка может врезать. Да так врезать, что мало не покажется.

Конфликт зрел. Как чирей, он болел в глубине души, зрел, пульсируя праведным гневом, и рос, злобой выпирая наружу. Драка зрела, ожидая повода. Любого. Ведь мальчишки, если они настоящие мальчишки, прекрасно знают, что для драки повод, как таковой, не очень-то и нужен. Все, что нужно – это кулаки, задор и укромное местечко, чтобы взрослые «не засекли». «Я дерусь потому, что я дерусь!» - сказал персонаж одного известного фильма, который взрослые любят пересматривать по сотне раз. Фраза, которая до чертиков правдиво отражает сущность любого мордобойного конфликта, кои обязательно случаются в жизни настоящего мальчишки.

А Ромка был настоящим мальчишкой. Как ни странно, Петька, этот задира и хулиган, тоже был из тех, которые настоящие. Несмотря на разность в поведении, они оба носили в себе крепкий стержень настоящей мужественности. Упругий, непослушный стержень, который нарывающим чирьем грозился излиться кровавым мордобоем, подвернись мало-мальски подходящий повод. И повод подвернулся.

Праздно шатаясь на перемене, наглец Петька толкнул милашку Юльку Тимофееву, отличницу из третьего-А. Сильно толкнул. Может, он и не хотел, как он говорил позже, но все-таки толкнул. Юлька едва не упала, выронив из рук еще теплую и мягкую булочку с повидлом, которую она намеревалась съесть на перемене. Слезы, обиды, нотации учителей… Ай! Все как обычно! Как обычно для всех. Кроме одного: Ромки. Курок арбалета с туго натянутой тетивой был спущен. Прорычав обидчику: «Разберемся?!», Ромка бросил воображаемую белую перчатку в морду наглецу Петьке, вызывая того на дуэль. Обидеть девочку, даже невзначай – это, друзья мои, не повод. Это поводище!

После уроков перевозбужденная ребятня, выкрикивая призывные возгласы, собралась в соседнем со школой дворике. Тихом дворике, где старшеклассники на переменах любили прятаться от физрука и завуча, прокуривая истершиеся о гранит науки зубы.

- Давай, врежь ему, Ромка! – громче всех кричал Виталька, крепко удерживая за загривок одного двоечника из банды нахала Петьки. Драка должна быть честной. А что это за честность, если Ромка будет драться один, а Петька выступит в тройном размере?! – Стой, гад! – Виталька перехват покрепче ворот перепуганного двоечника. – Стой, а то по зубам врежу!

Градус накала рос с каждой секундой.

- Давайте уже! – кричал кто-то из шумной толпы ребятни.

- Бей первым! – стиснув зубы, прорычал Петьке благородный Ромка.

- На!

Петька покрепче размахнулся и угодил кулаком прямо Ромке по губе. Губа треснула, потекла струйка крови…

- Первая кровь! – кто-то восторженно выкрикнул из толпы.

Ромка небрежно вытер кровь с губы, сплюнул и оскалившись, лупанул наотмашь Петьку. Тяжелый и хлесткий удар пришелся прямо в ухо. Наглец застонал, схватившись за ухо, согнулся и уже был готов заплакать.

Но не из тех они, настоящие пацаны, чтобы плакать по любому поводу. Вот если пара по математике, велик поломался или… или… Да мало ли этих или?! Всегда есть повод для скупой мужской слезы! Но только не побои, полученные в драке. Кровь, синяк, разодранная коленка – это не повод пускать слезу.

- На! – перетерпев боль, Петька с силой врезал Ромке по животу.

- А-ааа! – согнувшись, завыл Ромка. Самое время заплакать. Но…

- На! – меткий удар пришелся Петьке прямо в глаз.

- Будет фингал! – усмехнулся Виталька, удерживая сообщника будущего «фингалоносца».

Двое драчунов вцепились друг в дружку и повалились на землю.

- Давай, давай! – бесновалась перегретая эмоциями толпа, готовая ринуться в любой бой.

И оно бы, пожалуй, так и было, если бы… Если бы Боня, Славик Боневский, толстячок из третьего-А, стоявший на стрёме, не выкрикнул: «Шухер! Физрук!».

Все бросились врассыпную, оставив в одиночестве Ромку и Петьку.

- У-ууу! – погрозил кулаком убегающим пацанам Леонид Ермолаевич, физрук, всегда одетый в синий спортивный костюм с неизменным свистком на шее. Он, наверное, даже спать ложился в этом спортивном костюме, не снимая на ночь свистка.

- Еще встретимся! – злобно прошипел Ромке Петька и помчался со всех ног от физрука, забирая с собой заслуженный орден: фингал под глазом.

- Ну! – строго сказал Леонид Ермолаевич, поднимая на ноги Ромку. – Опять драка?! Опять третий-А?! Да что ж вы за драчуны такие, ё-моё?! На физкультуре – дрыщи дрыщами, раза подтянуться не можете, а тут Тайсонами скачете!

- Лео… - виновато начал Ромка.

- А-ааа! – махнул рукой физрук. – Иди уже, драчун из третьего-А! Кровь только вытри. Платок есть?

- Найдем! – кинул Ромка и помчался прочь от физрука, радуясь тому, что не влетело.

Отбежав от школы метров на сто, Ромка остановился. Нужно было отряхнуться и хоть как-то привести себя в порядок. Если родаки засекут, что он дрался, будет ему хана, в особенности, от матери.

- Рома! – услышал он позади чей-то девичий голос.

Ромка обернулся. Поправляя бантик на косичке, к нему шла Юлька Тимофеева из третьего-А.

- Ром, давай я тебе помогу! – предложила она помощь храброму защитнику девочек.

- Не надо, сам справлюсь, - храбро ответил Ромка.

- У тебя вся спина грязная! – заметила Юлька и стала отряхивать рыцарский пиджак. – Ой, Ромочка! – Юлька взглянула на лицо своего защитника и ойкнула, заметив кровь. – Ромочка, у тебя кровь!

- Где? – безразлично спросил Ромка, прекрасно зная о разбитой губе.

- Вот, из губы! – едва ли не навзрыд сказал Юлька и пальчиком осторожно показала на лопнувшую от удара нижнюю губу. – Давай, я тебе платком промокну.

- Ниче! – храбро ответил Ромка, облизав кровь. – Пройдет.

- Давай, давай! – носовым платочком Юлька принялась осторожно промакивать кровоточащую губу. – Тебе не больно, Ромочка!

- Не-ееет, ерунда! – кривясь от боли, ответил Ромка.

- Бедный, бедный Ромчик! – осторожно вытирая платочком кровь, приговаривала Юлька. Она прямо сейчас готова была расплакаться.

Внутри нее что-то сильно-пресильно билось! Что-то росло, подпирало глаза, выдавливая из них обычные девчачьи слезинки.

- Ты чё плачешь? – усмехнулся Ромка, увидев слезы в Юлькиных глазах.

- Тебя жалко! – уже рыдая, ответила Юлька.

- Вот ты – дурёха! – засмеялся Ромка и взял Юлькин портфель. – Идем, провожу. Ты, кажется, на Киевской живешь?

- Ага! – Юлька вытерла слезы, улыбнулась и кивнула. – Рядом с тобой.

- Ага! – кивнул Ромка. – Идем.

И они пошли. Храбрый рыцарь с разбитой губой, в грязном пиджаке, с Юлькиным портфелем в руке и она, миленькая девочка, отличница из третьего-А и просто красивая девочка Юлька Тимофеева.

Они о чем-то болтали по дороге, что-то рассказывали друг дружке. Ромка жаловался на сложные иксы в математике, а Юлька предлагала помочь, по-девичьи «фикая» на все эти пустяковые сложности. А Ромка обещал Юльке надежную защиту в его лице. Что-то такое взыграло в нем, вспенивая мальчишеское благородство, и он пообещал Юльке, что даст в морду всем, кто ее обидит. Даже старшеклассникам. А что?! Он может! А если не получится – попросит помощи у старшего брата Ярика. С Яриком вместе они любого злодея поколотят! Главное, чтобы Ярик дома был.

- Мы пришли, - с улыбкой сказала Ромке Юлька, остановившись у подъезда дома номер три по улице Киевской.

- А мне дальше, - сказал Ромка, указывая рукой вдаль улицы.

- Я знаю, - улыбнулась Юлька. – Ну что? Пока, до завтра?

- Ага! – агакнул Ромка и пристально взглянул на Юльку.

То ли солнце в этот день светило как-то по-особенному, то ли свет падал как-то не так, как обычно? А может, пышнотелый божок с луком в руках, праздно порхая от облачка к облачку, пустил случайную стрелу? Кто знает? Солнечный лучик осторожно коснулся миленького личика улыбающейся девочки. Как чувственный художник, он аккуратно подчеркнул слегка вздернутый носик, редкие конопушки на щечках, розовые губки и очень умный подбородок.

Казалось бы, что в том такого?! Нос – как нос, конопухи – как конопухи. Губы и у Ромки есть, разбитые, правда, но это – не беда! И подбородок. Еще и умный! Тоже мне невидаль! Девочка – как девочка.

Но на то он и лучик, мастер хитроумной игры света и теней, чтобы в самый нужный момент подхватить самые обычные черты, разукрасив их до невозможной красоты. Солнечный лучик осветил Юлькино лицо и весело подмигнул пышнотелому божку на небесах. «Стреляй, - мол, - не промахнешься!». И Юлька для Ромки в один миг превратилась в самую красивую девочку на свете. Самую красивую девочку, которая улыбалась, почему-то краснела и говорила: «Пока».

- До завтра! – улыбнулся в ответ Ромка и отдал Юльке портфель.

И теперь почти каждое утро они шли в школу только вместе. Почти каждое утро Ромка стоял у Юлькиного подъезда, переминаясь с ноги на ногу, и ждал ее, самую красивую девочку на свете. А она, отличница из третьего-А, специально слегка задерживалась, стараясь хоть немножко потянуть с выходом. «Пускай прочувствует!» - с усмешкой говорила ей ее мудрая бабушка. «Пускай прочувствует!» - почему-то смущаясь, в мыслях повторяла Юлька и совсем слегка задерживалась. Но всегда выходила с необыкновенным теплом в сердце. Может, потому, что он ее ждал?

А после уроков они возвращались домой. Тоже вместе. Ромка брал Юлькин портфель и они вместе шли на улицу Киевскую, болтая обо всякой ерунде по дороге. И это было здорово!

Ромка теперь не боялся всяких иксов и игреков. Ведь у него же была Юлька! Отличница из третьего-А, для которой вся матеша с языками и природами была сущей ерундой! А Юлька теперь без опаски ела на перемене теплую булочку с яблочным повидлом. Она уже не боялась, что какой-то хулиган толкнет ее и выбьет из рук вполне заслуженный перекус. Потому, что все знали: она дружит с Ромкой. А Ромка – он такой! Всем в морду даст, если кто-то ее обидит!

А с Петькой Ромка помирился. Или Петька с Ромкой? Ай, какая разница! На следующий день Петька пришел в школу с «орденом» под глазом, подошел к Ромке на перемене и пожал ему руку. Что-то изменилось в Петьке, в этом хулигане и наглеце? Пожалуй. Совсем чуть-чуть. Он все так же продолжал задирать слабаков, все так же отхватывал двойки и орал громче всех на перемене. Но уже немножко меньше. А еще он поколотил своих бывших дружков-двоечников и перестал с ними водиться. Теперь все чаще и чаще Петьку замечали в компании Ромки, Юльки и Витальки. Порой они шли со школы все вместе, хотя Петькин путь домой лежал совсем в другую сторону.

А еще драк стало немножко меньше. Нет, они не прекратились! Как можно прекратить драки в коллективе, где есть настоящие мальчишки?! Это просто невозможно! Драки были, но их стало меньше. Потому, что дружба, самая обычная детская дружба, расправляя могучие плечи, оттесняла склоки и свары. Беря своими теплыми руками ребятню в охапку, дружба крепко прижимала друг к дружке настоящих пацанов и самую красивую девочку на свете. Потому, что вместе они – сила! Сила, которая даст в морду даже старшекласснику.

А Ромка с Петькой все-таки подрались еще раз, в конце учебного года. На этот раз из-за Юльки. Постойте-ка! А в прошлый раз как было? Уж, не из-за Юльки ли? Нет, в это раз повод был другим. Юлька осталась, а повод поменялся. Парни наставили друг дружке синяков и ссадин, повалялись немного в пыли, а потом встали и пожали друг другу руки. И даже обнялись. Крепко-крепко!

«Ох, уж эти мальчишки! - глядя на рыцарские забавы, недоумевала Юлька. – Вот, как их понять?! Только что мутузили друг дружку до крови, а теперь обнимаются! Черт-те что, а не мальчишки!».

Продолжение следует...

Глава 4. Точка входа

- Коллеги! – поправляя ворот умопомрачительного пиджака, к Совету обратился Астарот. – Прошу простить мое нетерпение, но я бы пропустил часть этого безумно трогательного сериала! - коварный обольститель и заместитель самого Сатаны скорчил рожицу в сторону поборницы любви. – Мы же с вами не хотим заседать тут до скончания времен, не так ли? Хотелось бы подойти ближе, так сказать, к телу.

- Уточните свою просьбу, коллега, - обратился к выступающему председатель.

- Ближе к телу! – коварно усмехнулся Астарот. – Хотелось бы начать ознакомление с того момента, когда к делу присоединилась «белый, один». В конечном итоге, мы ведь инцидент с ее участием рассматриваем.

- Ничего не имею против, - согласился председатель и дал знак секретарше продолжить показ.



Летние каникулы, предвещавшие переход с пятого класса в шестой, у Ромки выдались крайне сложными. Вообще этот период жизни мальчика был наполнен болью, скорбью, виной и слепой злобой на судьбу.

В начале апреля скончался отец. Папа так и не смог пережить позора, в самое сердце поразившего его арестом старшего сына. Спутавшись с плохой компанией, как говорили взрослые, Ярик попался на краже со взломом. Он и еще парочка очень темных личностей, решивших ограбить текстильный магазин. Что они надеялись там найди – одному Богу известно. Выручку магазин каждый вечер сдавал инкассаторам, большого количества товара не хранил. Даже сигнализация была. Но отчаянные головы решились, ступив на скользкий криминальный путь. И их, как сказал один Ромкин знакомый, повязали с поличным.

Такого позора отец не смог пережить. Сначала он слег с сердцем дома, потом его забрали в больницу, а потом… Это «потом» страшным кошмаром засело в Ромкиной голове. Мать плакала. Антонина Федосеевна сидела тихонько на кухне и скулила, как маленький щенок, брошенный на произвол судьбы. Она не бросала жарких речей и не убивалась, истерично растрепывая волосы, а просто тихо сидела и скулила. Боже, какой же силой нужно обладать, чтобы не сорваться! Чтобы не броситься во все тяжкие, своим истеричным порывом причиняя немыслимую боль и без того страдавшему Ромке!

Это он потом понял, позже. А тогда, будучи самым обычным пятиклассником, как и все со скрипом закрывающим учебный год, он не понимал всего этого. Он понимал, что отца больше нет. Он понимал, что его любимый брат навсегда потерян для всех. Да, да, он жив, но уже потерян. Теперь он - не Ярик Морозов, сорвиголова и просто братан. Теперь он – Шакал, вор, «первоход» и личность, успевшая зарекомендовать себя в криминальных кругах. Когда он успел так измениться? Почему Ромка не заметил этих перемен? Ведь он же – единокровный брат! Он просто обязан был вовремя узреть опасность на жизненном пути Ярика! Но он не увидел. Возможно, он был слишком занят школой, спортивной секцией и Юлькой?

Мать тихо скулила на кухне, а Ромка сидел на диване. Он забивался в самый угол, съеживался, складывался сам в себя и с остервенением занимался самоедством. Забившись в уголочке, гордый Ромка, не показывая никому своей боли, до крови царапал душу когтями вины. Он не понимал, в чем виноват, но почему-то считал себя виноватым. За отца, за брата, за мать.

Мать… Стиснув зубы и сжав кулаки, Ромка все-таки закончил пятый класс не скатившись на беспросветные двойки. Ромке очень не хотелось лишний раз расстраивать маму. Было тяжело! Но он смог, хотя мало кто верил. Понимая всю сложность положения, многие учителя махнули рукой на Морозова, полагая, что ему уготован путь на самое дно, к брату. Мало, кто верил в потенциал этого мальчишки. Многие попросту поставили на нем крест. Отучится – хорошо, а не отучится – да и Бог с ним. Общество знает немало таких примеров. Яблочко от яблоньки, так сказать.

Многие списали его в «пропащие». Соседи по двору, товарищи по школе, учителя… Даже участковый врач. На очередном приеме Сусанна Вульфовна, пожилая полная тётка в очках-аквариумах без малейшего сомнения сказала: «Ну ты же куришь!». Почему?! Почему вы так решили, Сусанна Вульфовна?! Ведь Ромка ни разу даже не пробовал этой гадости! Ни с Петькой, который с третьего класса дымил втихаря, ни с дружками брата. Ни с кем и ни разу! Но разве так важно мнение какого-то пятиклассника для умудренной тёти доктора? К чему что-то спрашивать, если и так все понятно?!

И все это навевало неистребимое чувство вины на Ромку. Вины за скоропостижно ушедшего отца, за брата, уже потерянного для общества человека, за мать, которая тихо скулила на кухне. За всех! Даже за дружка Боню, этого безобидного толстячка, которого родители каждый день ругали. За что? Да за то, что с Ромкой водится! Его ругали, а он все равно водился. Потому, что друг! Потому, что дружба! С такой ситуацией и взрослому-то сложно справиться. Чего уж говорить об обычном пятикласснике?!

И неизвестно еще, выдержал бы Ромка такой удар, если бы не его верные друзья. Юлька, эта самая красивая девочка на свете, отставив прочь свои девчачьи забавы, все свободное время проводила с Ромкой. Они вместе грызли зубодробительный пирог из математики, английского и истории, заедая его сухим как песок десертом из языка, литературы и биологии. Юлька терпеливо разжевывала бестолочи Ромке эти «сущие пустяки», вытягивая его буквально за уши из двоечного болота. И Ромка тянулся. Потому, что понимал: еще одного «пропащего» мать просто не выдержит!

Богатенький Боня периодически радовал Ромку какой-нибудь вкусностью из соседнего продуктового магазина. То шоколадку, то мороженку… Конечно же, Ромку это особо не радовало. Не до еды, когда такое на душе, но Боня старался. Он делал для Ромки то, что мог. И давал что мог. Ромка это видел и немножко теплел. Самую малость! Но ведь в таком деле и самая малость – большой шаг.

Петька намертво стоял за Ромкину репутацию. Если кто-то из одноклассников или мальчишек чуть старше позволял себе нелестные высказывания в Ромкин адрес – Петька тут же прибывал на помощь. Один только вид сухого, но хлесткого и болючего кулака мигом успокаивал смутьяна и злослова. Потому, что все знали: Петька может дать по морде. И он обязательно даст, если какой-то подлец вознамериться оскорбить его друга. А потом еще даст, когда догонит.

А Виталька? А Виталька просто был другом. Просто лучшим другом, самым-самым! И это, поверьте, не мало! Если ты знаешь, что самый-самый лучший друг всегда рядом с тобой, то жить становиться немного легче. Пусть немного, но легче. Ведь даже немного – это уже хорошо в сравнении с никак.

Разумеется, Феечка не оставалась в стороне! Этот наимилейший на свете ангел сна разбивалась вдребезги, пытаясь выудить Ромку из болота скорби, боли и самобичеваний. Каждую ночь оставаясь за кадром, Феечка придумывала все новые и новые цветные сны, которые мастер живописи, маэстро Карандашик живо воплощал в живые картинки. Он истирался до основания, рисуя все новых и новых героев. Увы, никакие стандартные схемы не приносили мало-мальски весомых плодов. Ни трансформеры, ни ниндзя-черепашки, ни человек-паук на пару с бетменом никак не могли развеселить Ромку даже во сне.

Ко всем несчастьям, Ромкин сон был поверхностным и тревожным. Бедный мальчик спал прерывисто. Он по многу раз просыпался среди ночи, в ужасе тараща глаза на темный потолок, и плакал, так и не в силах снова уснуть. С такими обстоятельствами Феечка еще не сталкивалась. Она расстраивалась, психовала, топала ножкой, стоя у большой стойки в длинном коридоре и искала выход. Нужен был альтернативный подход.

Как это обычно бывает, сама жизнь подсказала выход. В одном из снов измочаленному маэстро Карандашику предстояло оживить кровопролитный бой, в котором храброму Донни в фиолетовой бандане противостоял железный робот-волк с титановыми зубами и острыми как бритва когтями. Предстояла нелегкая битва: и для Донни, и для мсье Карандашика. Пребывая на последнем издыхании, Карандашик сделал один мазок, потом другой и повалился без сил. Но то, что он успел изобразить, стало самой настоящей находкой для всей честной компашки.

Так и не найдя в себе сил на огромного волка, Карандашик нацарапал персикового пекинеса. Такого плюшевого, хрюкающего и звонко лающего собакена, который аж никак не годился в соперники бесстрашному мастеру боевых искусств. Получилось очень забавно. Феечка даже хихикнула, оставаясь за гранью Ромкиного сна. Да что там Феечка! Даже Ромка расхохотался, глядя на глупое выражение лица Донателло, узревшего прямо перед собой коварную угрозу миру в виде безобидного песика. Еще секунду назад Донни скалился, выставлял вперед свой несокрушимый бо и был готов рвануть со всех ног в бой. А тут - такое! Донни стоял с совершенно глупым выражением лица (или что там у этих «черепашат») и никак не мог понять: а что он, собственно, сделал не так. Прямо как Ромка.

С изящной неуклюжестью розового слона в пике, Феечке в голову тут же залетела идея. А что если?

Афиши по всему городу пестрили забавными собачонками, предвещая большую выставку собак на центральном стадионе. Конечно же, среди ми-мишных мордашек на афишах мелькал пекинес. И это натолкнуло Феечку на мысль. «А что, если Ромку с Юлькой заслать на эту выставку? Заслать, развеселить, а потом сложить обстоятельства так, чтобы…». Феечка свято верила в силу любви. Она нисколечко не сомневалась в том, что только любовь способна победить все невзгоды и неурядицы. Только любовь способна возвысить человека из промозглой нечисти жизни до благословенных вершин. Даже такого человечка, как Ромка. И пустяк, что ему еще нет двенадцати! Пустяк! Любви все возрасты покорны!

С выпихиванием ребят на выставку Феечка проблем не видела. Пара-тройка лирических Юлькиных снов, в которых улыбающийся Ромка протягивает ей, даме сердца, миленького щеночка с голубым бантиком на шее – и все, дело сделано! Юльке просто до зарезу загорелось в одном месте побывать на этой выставке! И именно с Ромкой!

А Ромке Феечка нарисовала Юльку. Залихватски взлохматив волосы, Феечка решилась нарисовать перед Ромкой Юлькино лицо. Так близко, как только возможно. Буквально в сантиметре. Юлька стояла перед ним и улыбалась, закрыв глаза. Еще чуть-чуть, какой-то сантиметр – и Ромка коснется ее нежных губок своими губами. Какой-то жалкий сантиметр! Нужно только дотянуться. Ну или сходить с этой «хочу-хочу!» на выставку собак. Авось, что сложится.

Увы, остальные детали хитроумного плана Феечке были неподвластны. Требовалась помощь кого-то повесомее. Кого-то, кому по силам не только сновидения, но и реальность. Охнув для смелости, Феечка отправилась на поклон к самому могущественному из клерков небесной сферы услуг. «Ох! К черту!» - выпалила Феечка и принялась упрашивать Сухого…



- Коллега, - стараясь не мешать остальным, Велиал прошептал на ухо Михаилу, - обстоятельства дела навевают один животрепещущий вопрос.

- Предлагаете прервать просмотр? – зашептал в ответ белый маршал.

- Пожалуй, не сейчас, - ответил Велиал, - полагаю, место для этого вопроса еще найдется.



Был очень жаркий июньский день. Палило солнце, стояла удушающая, давящая жара, предвещавшая скорую грозу. Одни прогнозы говорили о дожде, другие сулили сухую погоду аж до самого вечера… Ах, эти прогнозы!

Ни спертый воздух, ни удушающая жара, ни неимоверное скопление народа нисколько не мешало Юльке носиться по выставке, ахая, «усипусяя» и умиляясь этими милыми мохнатыми мордочками. Юлька бегала от стенда к стенду, любой ценой пытаясь погладить и потискать эти плюшевые мокроносые комочки счастья. Стоически перебарывая невзгоды, Ромка хмурой тенью всюду следовал за восторженно Юлькой.

Внезапно, в одну секунду небо затянуло черной тучей. Сверкнула молния, громыхнул гром и грянул настоящий ливень. Да не просто ливень! Черные небеса, подвластные воле бездушного черта, обрушили на растерянных посетителей выставки самый настоящий град. Мелкий, но холодный и противно бьющий по макушке. Все бросились в укрытие.

По счастливой случайности (или по чьей-то воле) рядом с перепуганными и вмиг промокшими Юлькой и Ромкой был большой павильон. Спасаясь от грозы, Ромка с Юлькой следом за остальными бросились в подвернувшееся убежище. Проворный Ромка тут же протиснулся в самый угол, вытаскивая из теснящей толпы за собой промокшую Юльку. Павильон забился людьми буквально в одно мгновение. Люди теснились, втаптывались, втискивались друг в друга, давая еще немного пространства для тех, кто оставался на улице, и шумно выражали эмоции.

- Ю-уулька-ааа! – стиснув зубы, Ромка с трудом вырвал свою спутницу из тисков напирающей толпы. Вытянув за руку уже изрядно помятую Юльку, Ромка схватил девочку обеими руками и прижал к себе, чтобы никто из толпы не мог их разлучить. А люди прибывали, все плотнее и плотнее прижимаясь друг к другу. Толпа давила на забившихся в угол ребят, все сильнее и сильнее впечатывая Юльку в Ромку.

В какой-то момент они слились в единое целое. В ЮлькаРомку. От такой близости Ромке стало как-то не по себе. Он еще никогда не был так близок к ней, к девочке своей мечты. Ромка краснел и бледнел от стеснения, пылал и рассыпался от переполнявших его чувств. В какой-то момент он даже почувствовал, что ноги его просто не держат. Если бы не толпа, плотно прижимавшая его к стене, он бы просто рухнул на пол.

А еще… А еще это…, то что пониже пояса, выйдя из-под Ромкиного контроля, наливалось и рвалось вперед, упираясь в Юльку. Ромке было до одури неловко, но он ничего не мог поделать. Ни повернуться, ни отойти назад он просто не мог. И Ромка, пылая и краснея, опускал глаза вниз.

В какой-то момент он поднял глаза. Его взгляд застыл на Юлькином лице. Оно было буквально в сантиметре. Ромка отчетливо видел капельку на конопушке возле вздернутого носика. Маленькую капельку дождя, стекающую по мокрому Юлькиному личику. И губки. Улыбающиеся губки этой самой красивой девочки на свете! Совсем рядом, в каком-то сантиметре!

Неловкое движение вперед – и они слились в невинном поцелуе.

Весь мир с толпящимся и галдящим народом словно по мановению волшебной палочки куда-то исчез. Весь этот мир со всеми неурядицами куда-то испарился, оставив их, Юльку и Ромку наедине. И только дождь за стеной назойливо тарабанил мелкими каплями, все глубже и глубже погружая два юных сердца в сладостную негу. Два сердца, захваченных в плен любовью. «Благословенные небеса! Прошу вас! Пусть этот дождь продлиться вечность!».

Домой Ромка с Юлькой шли молча. Мокрые, уставшие и до невозможности счастливые, они молча шли, взявшись за руки. Как никогда красноречиво, они оба молчали о любви. А разве любовь, та, которая настоящая, нуждается в каких-то речах?! Разве нужно что-то говорить, что-то объяснять или что-то доказывать, если все и так сполна сказано сердцем?! Неистово бьющимся сердцем, пылающим в жарких объятьях любви.

- Ну что, до завтра? – крепко держа Ромку за руку, тихо промолвила у подъезда Юлька и посмотрела ему в глаза таким взглядом, каким она еще никогда не смотрела.

- До завтра! – прошептал Ромка и хотел было что-то спросить…

Но разве нужны какие-то вопросы, если все сполна сказано сердцем?! Юлька улыбнулась, закрыла глаза и сказала:

- Можно!

Феечка была вне себя от счастья! У нее все получилось! Все-все! Вся эта песенка о любви, идеально сыгранная по нотке.

Этой ночью Ромка крепко спал под аккомпанемент затейника-дождя. Ему снился дивный сон. Ему снилась Юлька. В эту ночь маэстро Карандашик откровенно «забивал» на свои служебные обязанности. Нарисовав себе шезлонг и солнышко, мастер изобразительного искусства сидел развалившись и нежился под ласковыми лучами небесного светила, попивая мохито. А Феечка стояла и млела от счастья, наблюдая за двумя любящими сердцами, слившимися в невинном поцелуе. Ей совершенно ничего не нужно было делать. Совершенно! Все, что нужно, она уже сделала. А остальное сделает любовь.

Конечно же, после такого успеха она тихонько стояла у стойки, крепко сжимая в руках голубенькую папочку, и блаженно улыбалась. И никакие «…опять кого-то в кого-то втюрила…» не могли омрачить ее радости. Ведь это же - успех, настоящий успех и самое доброе, самое светлое начинание из всех начинаний на свете! Феечка была просто счастлива!

Откуда ей было знать, что затеявшийся после спор, который вовсе и не спор, а так, пустяковые разногласия, запустит череду маловероятных сокрушительных обстоятельств?! Она даже подумать не могла, что ненависть – равновесная сила любви, способна на такое. В особенности, когда в игру вступает чертовски умное и изобретательное зло. Чертовка!

Зацепившись за полнейшую ерунду, преданная слуга ненависти вступила в бой с самой сильной силой. В пустяковой дискуссии, кои частенько случались в разношерстном небесном коллективе, бросив фразу, которой никто не придал значения, Чертовка, потакая собственному тщеславию, вступила в опасную игру. На ее стороне был острый ум, блистательная смекалка и чертовски крепкая выдержка. Но не это главное. На ее стороне была сила, равновесная самой сильной силе. Ненависть!



- Уважаемые коллеги! – прервав показ, из-за стола встал Моисей. – По ходу разбирательства мне бы хотелось прояснить для себя один момент. Какова вероятность того, что события, приведшие к сегодняшнему разбирательству, были случайны? Не имеем ли мы дело с обычным, так сказать, нежелательным стечением обстоятельств?

- Если уважаемый Совет позволит, – безмолвно благословленная темным господином, с первого ряда встала рыжая бестия, - я могу предоставить данные математического моделирования ситуации на основании данных, предоставленных регистратором событий.

- Конечно, конечно! – закивал председатель. – Мы вас слушаем!

- Итак, - развернув «простыню» из графиков, начала рыжая бестия, - учтя все данные и просчитав все варианты, шансы крайне негативного развития событий в точке входа «белый, один» можно расценивать как один к десяти миллионам.

- Ого! – зашумел Совет.

- Уважаемый Совет! – обратился к столам с почтенными заседателями Иван Первоапостольский. – Прошу заметить, что с ходом времени шансы значительно увеличивались, что…

- Никак не говорит о высокой степени вероятности имеющегося на данный момент исхода! – встряла с уточнениями рыжая бестия. – По нашим расчетам, шансы крайне негативного развития событий в точке невозврата составили немногим более одного к ста тысячам.

- То есть, - стал строить догадку Моисей, - и в момент, когда «белый, один» вмешалась…

- Точка входа, - деликатно поправила его рыжая бестия.

- И на момент точки входа, - приняв поправку, продолжил выступающий, - и…

- Точка невозврата, - дабы не вызывать конфуза, подсказала подопечная темного господина.

- И даже на момент точки невозврата случайного стечения обстоятельств быть не могло?

- Совершенно верно! – подтвердила догадку подкованная рыжая бестия.

- Скорее всего – да! – кинув, с грустью подтвердил Иван.

- Отсюда делаем вывод, - стал подводить промежуточные итоги Моисей, - что «белый, один» путем злонамеренных, тщательно продуманных действий вопреки требованиям Положения кардинально изменила модель, взятую за основу регистратором событий, что повлекло за собой непоправимые последствия.

В Совете посыпались перешептывания.

- «Белый, один»! – председатель встал и обратился к Чертовке. – Вы подтверждаете выдвинутое предположение?

Чертовка с горестью выдохнула и обреченно закрыла глаза.

- Что ж, давайте тогда продолжим рассмотрение…

Продолжение следует...

Глава 5. Как выращивать ненависть

- Уважаемый Совет! – выказывая еле уловимое недовольство на лице, с речью встал Астарот. – Никоим образом не лоббируя ничьих интересов, хочу все-таки напомнить вам тему наших посиделок. Если кто-то забыл, мы разбираем дело «белый, один», а значит, нам бы стоило более детально ознакомиться конкретно с ее действиями в деле. Я понимаю, - Астарот криво улыбнулся, указывая взглядом на Феечку, - методы работы «пять, серый» уникальны и весьма привлекательны, но помилуйте, дорогие коллеги! Мы же не за этим собрались!

- Да, да! – поддержал его председатель. – Пожалуй, мы немного увлеклись. Всемогущая наша, - председатель улыбнулся секретарше, - явите, прошу вас!



Бросив коллегам: «Сами скоро убедитесь!» Чертовка по сути бросила вызов, взявшись за неоспоримое доказательство превосходства ненависти. Вызов не только Феечке, этой наивной и недалекой красотке. Вызов всем! Нужны были абсолютно неопровержимые факты. А для этого необходимо было войти в курс дела.

И Чертовка, урывая короткие перерывы, тайком ознакамливалась с материалами голубенькой папочки и делами, смежными с ней. Проявляя поистине шпионские качества, Чертовка, в обход своего босса, Начальницы и прочих лиц, запускала свои грязные от грехов руки в чистые детские души. Осторожно, так, чтобы никто не заметил. Чертовка понимала: за такое может и влететь. Она и так ходила в «вечно залетевших» у Сухого, выполняя всю черновую работу за двоих. Еще один «залет» ей был совсем ни к чему. И Чертовка «ишачила» за двоих, не давая Сухому ни единого повода усомниться в своей приверженности чертовским идеалам.

Это обстоятельство устраивало обе стороны. Сухой откровенно «оттягивался», скинув львиную долю работы с плеч. Бездушный черт занимался розыскной деятельностью, дни и ночи напролет гоняясь за отъявленными злодеями, подначивал коллег, подбрасывая нежданные сложности им в работу, и попросту проказничал в свое удовольствие. Заметно поубавившийся объем работы крайне положительно сказывался на душевном настрое бездушного черта. И этим с успехом пользовалась Чертовка.

А еще она прекрасно знала: ненависть так же, как и деньги любит тишину. Зерна ненависти следует высаживать в благодатный грунт равнодушия, по капле поливая их разбавленным раствором подозрений, зависти, затаенной обиды и подлости. В отличие от жизнерадостных ростков любви, тянущихся к теплу и свету, ненависть следует выращивать в укромном месте. В самых затаенных уголках подсознания. И тихо. Шум и веселье – удел любви. Ненависть же, до поры, до времени, требует тишины и покоя. И лишь потом, когда ненависть подрастет и окрепнет, ее плодами можно будет разжигать неистовую злобу и кровожадную месть. Уж в чем, в чем, а в вопросах взращивания ненависти Чертовка была специалистом.

Со знанием дела, Чертовка приступила к работе. И очень скоро подвернулся удачный грунт для посева.

Предновогоднее родительское собрание. Как всегда, два десятка взрослых, с трудом впихнув свои телеса в парты, сидели и шумно обсуждали какую-то ерунду, упуская из вида реально серьезные вопросы. А серьезный вопрос был. Колпаки для гномов.

По несчастливому стечению обстоятельств, для семерых мальчишек, игравших гномов в новогоднем представлении, не оказалось колпаков. Богатая кладовая школы так и не смогла предоставить головные уборы «ватнобородым» актерам, среди которых был и Ромка. Казалось бы, мелочный вопрос. Пойди да купи! Но на «пойди да купи» в бюджете класса почему-то не оставалось денег. С размашистой руки председателя родительского комитета, все средства, включая запасные и очень запасные, были израсходованы на предстоящее торжество в соседнем со школой кафе. А вот на колпаки денег не оказалось. А что это за гномы, если они без колпаков?

Разгорелся нешуточный спор. Виталькин папа-приколист предлагал гномам выйти в шапках-ушанках. Где взять семь ушанок он, конечно же, умолчал, но в обсуждении, как известно, главное предложить, а не реализовать. Классуха Оксана Валентиновна настаивала на бумажных шапочках, которые было вполне по силам сляпать руками самих школьников. Кто-то начал осуждать комитет за растраты, посыпались настойчивые просьбы предоставить отчет… Как всегда плевый вопрос перерос в обычную ругань.

И тут встала Антонина Федосеевна, Ромкина мама.

- Я сошью эти колпаки, - громко сказала она.

Взбудораженное собрание притихло.

- Я сошью колпаки, - повторила она, - мне только нужна ткань. Она копейки стоит.

- А успеете? – поинтересовалась классуха.

- Конечно! – заверила ее Антонина Федосеевна.

И тут настал звездный час Чертовки. Просунувшись в самые глубины подсознания, где от Божьего света обычно прячется подозрение, Чертовка лихо вставила одну маленькую фразу. Маленькую, но очень колкую. И в чьи уста? В уста Людмилы Ивановны Тимофеевой, Юлькиной мамы.

- А мы можем доверять криминальным? – тихо, словно у себя самой спросила Людмила Ивановна.

Брось она эту фразу десятью секундами раньше – и ее никто бы не услышал в общем галдеже. Но она сказала это именно сейчас. Именно тогда, когда все собрание приутихло, глядя на благородный порыв Антонины Федосеевны. Подумай Людмила Ивановна хоть чуть-чуть – и она бы наверняка промолчала. Но она сказала. Именно то и именно тогда, когда это нужно было Чертовке. Сама того не ведая, Людмила Ивановна, женщина умная и деликатная, на мгновение оказалась безвольным орудием в руках бессовестной поборницы ненависти. И этого мгновения было достаточно.

Антонина Федосеевна помрачнела и молча покинула собрание.

Юлькина мама, конечно же, спохватилась, бросилась вдогонку и догнала-таки маму Ромки. Как это обычно бывает в такие моменты, извинения посыпались сотнями и тысячами. «Совсем обезумела от забот», «черт за язык потянул» и прочие оправдания. А уж как Людмила Ивановна на словах была рада Юлькиной дружбе с Ромкой, таким хорошим мальчиком - так и словами не передать! Все было, что обычно бывает в такие моменты. Только поздно.

Антонина Федосеевна понимающе кивала, жала руку и даже говорила «ничего». Но «ничего» уже засело где-то в глубине ее израненной души. Семена раздора были высеяны. И даже если бы в дальнейшем ничего не случилось – эти семена обязательно дали бы всходы, поздно или рано. Как говорится: «ложечки нашлись, но осадочек остался».

А в дальнейшем все случилось. А его и не могло не случиться.

Ранней весной, когда снег еще не совсем сошел, кое-где валяясь грязно-белыми кучками, Чертовка придумала новую гадость. Чувствуя темные переливы человеческой души кончиками пальцев, умная прислужница ненависти подловила детишек, спешивших в школу к первому уроку. Юлька, Ромка и Виталька торопились на контрольную по математике.

Для Ромки эта контрольная была очень важна. Он тщательно готовился к этой контрольной, от которой зависела оценка в году. Ромка вечерами сидел над учебником и страдал, тасуя иксы с игреками между квадратов, корней и дробей. Цифры и формулы влетали в голову нескончаемым потоком. Влетали и… вылетали, так и не желая задерживаться в ветреной голове шестиклассника. А должны были! Иначе все, каюк, тройбан или даже пара!

Вконец обезумев, Ромка все-таки осилил некий минимум, расцененный отличницей Юлькой как «ну-ууу, где-то». Держа в голове «ну-ууу, где-то», Ромка вместе с друзьями торопился в школу. Опоздание приравнивалось к прогулу. Во всяком случае, так говорила математичка, Светлана Федоровна, женщина строгих нравов.

Светлана Федоровна грешила строгостью, местами граничащей с откровенным террором. Об этом обыкновении знали все в школе и даже за ее пределами. Будучи педагогом пенсионного возраста с суровым воспитанием за плечами, Светлана Федоровна без малейший коррекции воплощала в жизнь все те принципы, которые были привиты ей в тяжелый послевоенные годы. Дисциплина, четкость, неукоснительное следование правилам и ни малейшего шанса на ошибку – вот те принципы, которыми руководствовалась строгая математичка в несуразно огромных очках. Сова, как звали ее в школе.

Ромка с Виталькой не единожды «выхватывали» пары у Совы. «Отхватывать» еще одну не очень-то хотелось. В особенности, когда ты целую неделю зубрил эту математику. Но уж если случится паре быть – что ж, не конец света. Для Ромки и Витальки. Но не для Юльки!

Отличница Тимофеева была на особом счету у всех учителей. Еще с четвертого класса ей прочили золотую медаль и светлое будущее. Для Юльки пара была сродни грому среди ясного неба. И не столько для Юльки, сколько для ее мамы.

Людмила Ивановна, будучи матерью заботливой и умной, прекрасно понимала важность хорошего образования в жизни дочери. Во-первых, у глупышки, если она не дочь миллионера, есть только один шанс пробиться в люди: удачно выйти замуж. Учитывая неуклонно растущую армию принцесс-бесприданниц, Людмила Ивановна прекрасно понимала: не вариант. Во-вторых, репутация. Ее так легко испортить и так сложно поправить. Конечно же, двойки – это еще не повод списывать человека в «пропащие», но «хромая успеваемость» - не лучшая спутница хороших девочек. А Юльку, своего единственного ребенка, Людмила Ивановна видела только хорошей.

И, в-третьих, фамилия. Особая гордость, которую придавали фамилии Тимофеевы все члены Юлькиного семейства. Повелось это еще со времен Юлькиного прапрадеда. Почему повелось – Юлька так и не разобралась, но твердо знала: что-то особое есть в их фамилии. Настолько особое, что ни ее бабушка, ни мама не стали менять девичьей фамилии в браке. Были Тимофеевы – Тимофеевыми и остались. Юлькин отец, урожденный Носик, спокойно переносил эти чудачества. Великое дело: фамилия! Главное – человек! Но Людмила Ивановна была иного мнения.

Учитывая все эти особенности, Людмила Ивановна достаточно болезненно воспринимала даже мелкие неудачи в учебном процессе дочери. Она не ругала Юленьку, не била, как это порой случалось с Виталькой или другими учениками шестого-А. Людмила Ивановна просто пристально смотрела на Юлю. С таким упреком в глазах, что хотелось тут же повеситься. Юля очень боялась этого взгляда. Настолько боялась, что старалась ничем не омрачать мать.

Сложив все детали воедино, Чертовка задумала одну маленькую хитрость. По дороге в школу дети проходили мимо старой пятиэтажки с глубокими полуподвалами на красной линии. Такие ямы перед окнами, прикрытые обычным дощатым щитом. И как раз из одной ямы метра полтора в глубину до ребятишек донеслось жалобное «мяу».

- Стойте! – скомандовала Юлька. – Там котенок!

- Где? – насторожился Ромка и подошел к яме.

- Тут, тут! – закричала Юлька, указывая на полуподвал, из которого доносилось еле слышимое мяуканье.

- Тихо, тихо! – Виталька стал прислушиваться к звукам. – Точно, кошак! – воскликнул он, услышав еле уловимое «мяу» из присыпанного грязным снегом подвала.

- Его надо достать! – тут же заявила Юлька. – Он может замерзнуть или умереть с голода! Вдруг он маленький и не может оттуда выбраться сам?! Да, он наверняка маленький! Маленький, бедненький, замерзший котенок…

После недолгих уговоров Виталька поднатужился и приподнял щит, а Ромка рванул в глубину подвала.

- Нет тут никого! – осмотревшись, крикнул ребятам Ромка.

- Посмотри хорошо! – попросила Юлька.

И Ромка еще раз все тщательно осмотрел.

- Нет никого. Тут стекла нет в окне. Скорее всего, он в окно занырнул. Местный, наверное, подвальный.

- А ты точно все посмотрел? – не унималась Юлька, переживая за судьбу бедного животного.

- Хочешь – сама глянь! – усмехнулся Ромка и стал выкарабкиваться из повального плена.

Проворный мальчик наверняка бы сделал это без особых проблем, если бы в деле не было Чертовки. Послушная чьей-то нелегкой руке, крышка, прикрывавшая подвал, выскользнула из Виталькиных рук и грохнула, став наперекосяк и заклинив. Оставался лишь маленький лаз, сквозь который Ромка полазил с большим трудом.

Все попытки приподнять или отодвинуть щит не увенчались успехом. Эта зараза сидела мертво, вгрызаясь в кирпичную стену остатками петель. Ромке пришлось протискиваться. Операция по спасению котенка быстро переквалифицировалась в «спасение рядового Морозова». Виталька с Юлькой тянули Ромку за руки, а бедный мальчишка, пытаясь уцепиться ногами за скользкую стену, отчаянно выкарабкивался из ловушки. Через десять минут с горем пополам ободранный и измазанный Ромка наконец был освобожден.

Котенка, которого, конечно же, в подвале не было, ребята так и не спасли, а вот драгоценное время упустили. Спустя пять минут после начала контрольной троица влетела в класс: ободранный Ромка, перепачканный Виталька и перепуганная Юлька. Какой фурор своим видом они произвели на класс – и говорить не приходится. Контрольная была сорвана. А все трое зачинщиков получили свои законные награды.

И даже не пары! Послушная неведомой воле, рука строгой математички вывела в дневниках всех троих одну и ту же дарственную надпись: «За необоримое рвение к учебе, Морозову, Гончаренко и Тимофеевой – 1!».

Кол! Для Юльки это была просто катастрофа! Тихо проскользнув в квартиру, Юлька забилась в своей комнате, закопав поглубже дневник под учебниками. Юлька сидела, плакала и с ужасом ждала вечера.

Вечером Людмила Ивановна не ругала Юлю. Она не кричала, не хмурилась и даже не смотрела на нее удушающим взглядом. Она тихонько отошла от стола и сказала: «Плоды влияния плохой компании». Юлька все рассказала матери, она плакала, умоляла, обещала все исправить, но мать ее не слушала. Людмила Ивановна просто отдала дневник дочери и ушла на кухню. Просто взяла и ушла, так и не разобравшись до конца с тем, что случилось. Ушла, унося с собой крепнущее с каждой минутой мнение о дурном влиянии плохой компании.

Чертовка радостно потирала руки. «Есть!» - коварно улыбаясь, шептала она, глядя на серые сомнения, расцветающие зловонными цветами подозрений в глубине души Людмилы Ивановны.

Но этого мало! Мало! Нужно добавить, пока свежа рана и тепла кровь!

Хорошо изучив окружение ребят, Чертовка решила поработать с одной девочкой из шестого-А. С Соней Кривонос.

Несмотря на достаточно юный возраст, Сонечка Кривонос успела обзавестись позорной кличкой «три Я» в классе: язва, ябеда, ящер. Последняя характеристика касалась внешности. Сонечка не слыла привлекательностью. Худая, высокая и сутулая девочка с заостренными чертами лица и длинным носом, Соня временами очень напоминала ящерицу. В особенности, в своем зеленом пальто. Остальное же по праву досталось ей за отменное «стукачество» и злой язык.

Если в классе что-то «такое» затевалось, все старались скрыть это от Сони. Потому что Соня обязательно «раскукарекает» о классной затее кому-то из учителей. Все держались в стороне от ябедницы, даже тогда, когда она миленько улыбалась и клятвенно обещала держать язык за зубами. С Соней никто не отваживался дружить, что сильно огорчало «ТриЯ», еще больше подталкивая к мелким пакостям.

От огорчения Соня выдумывала всякие гадости и без особого стеснения запускала их в классные массы. Однажды Петька чуть не врезал Соньке. Таких гадостей, которые эта, в общем-то, еще юная девица наговорила про Ромку и Петьку, даже взрослые не придумают. А Соня придумала. Потому, что никто с ней не дружил. И это очень огорчало девочку. И еще больше отталкивало от нее остальных ребят.

А еще Соне очень нравился Ромка. И очень не нравилась Юлька. Соня с удовольствием оказалась бы на месте Тимофеевой, но такой вариант даже ею, ябедой, язвой и ящером, не рассматривался всерьез. Не в этой жизни. Еще больше обижаясь, Соня выдумывала наигадостнейшие гадости про Юльку и Ромку, периодически впрыскивая порции яда в людские массы.

Кто-то наверняка подумал бы, что Соня – человек гнилой, гнусный. Такое частенько подумывают о таких личностях. Но у Одуванчика, наставника Феечки и поборника знаний, на этот счет было другое мнение. Не единожды излагая свою теорию о «подпорченных» душах, Одуванчик настаивал на элементарном неумении. Элементарном неумении строить здоровые отношения.

«Ведь это абсолютно понятно! – аргументировал свою позицию Одуванчик. – Человек появляется в этом мире с уже сложившимся эмоциональным багажом. Едва появившись на свет, он уже умеет любить и ненавидеть, радоваться и печалиться, думать и валять дурака. Он уже имеет этот бесценный дар Творца. Но как им распоряжаться, он, увы, не знает. И потому учится. Всю жизнь учится: дружить, любить, мечтать и бороться». Вполне «годная» позиция, учитывая засилье таких «триЯ» в современном обществе. Не мог же Создатель так «люто накосячить»?!

Увы, преподать уроки дружбы и любви Сонечке никто не удосужился. Мать с отцом постоянно пропадали на работе, перепоручая воспитание маленькой болезненной девочки бабушке. И бабушка, чересчур рьяно взявшись за работу, оградила маленькую Сонечку от каких-либо связей. В садик Сонечка не ходила потому, что часто болела. И никакие увещевания о выработке иммунитета не могли переубедить заботливую бабушку. «Хотите ребенка убить?! - грозно кричала родителям бабушка, отгораживая маленькую Сонечку как квочка, растопырив перья, отгораживает цыплят. – Никаких садиков! Дома со мной посидит». По этой же причине Сонечка крайне редко играла с детьми. На детской площадке ей дозволялось тихонько играться в песочнице, пока других детей нет. Или немного покачаться на качели, закрывая при этом рот, чтобы не простудиться.

Обо всем, что происходит, Сонечка честно докладывала бабушке. Так поступать ее приучили с самого раннего детства. Однажды бабушка на мгновение задумалась, пока маленькая Сонечка, оставаясь в гордом одиночестве, играла в песочнице. И надо же было такому случиться, чтобы в этот самый злополучный момент к Сонечке подошел мальчик. Маленький мальчик, едва ли старше маленькой Сонечки. Мальчик улыбнулся и… протянул одинокой девочке конфетку. «На!» - сказал он Соне и всунул в ручку шелестящую сосачку.

Сонечка оторопела. Она привыкла к тому, что конфеты, печенья и прочее лакомства ей выдает лишь бабушка. Учитывая болезненность девочки, бабушка строго следила за количеством неполезных вкусностей, полагавшихся худенькой девочке. Получить что-то, что не полагалось из рук кого-то, кого ты совсем не знаешь, для Сонечки было событием из ряда вон выходящим. Она стояла в песочнице и не понимала, что ей делать: радоваться или плакать. Хотелось и того, и другого сразу. Немного оправившись от шока, Сонечка помчалась к бабушке за советом.

И разразился нежданный скандал. Бабушка немедля же отобрала «эту гадость» и помчалась ругаться с другой бабушкой, которая выгуливала маленького мальчика, по простоте душевной раздававшего конфеты. Сонина бабушка кричала, ругалась на отвратительное воспитание, грозила кулаком и топала ногами. «У нее же диабет! - кричала она другой бабушке. – И дисбактериоз! И…». Бабушка кричала, а перепуганная Сонечка пряталась за бабушкину юбку. Ей было очень обидно. Ей так хотелось эту конфетку, но ведь нельзя! Диабет, дисбактериоз и еще куча непонятных ей слов.

Топая домой за ручку с бабушкой, Сонечка пыталась разобраться с тем, на кого же следует обидеться. И она решила: на мальчика. Да, да, именно на мальчика! Этого невоспитанного хулигана, который намеренно подсунул ей отраву в виде шелестящей обертки с сосачкой. Именно на мальчика, потому, что на бабушку обижаться нельзя. Бабушка права. Диабет…

Когда Сонечка, под заунывные бабушкины ахи и вздохи пошла в школу, оказалось, что маленькая худенькая девочка не так уж и больна. Она совсем не больна. Простужается она так же, как и все остальные дети, любит сладкое, как любая девчонка ее возраста. И бегает она вполне сносно, не ломая худеньких ножек. Оказалось, что она такая же, как все. Кроме одного: она совершенно не умеет строить отношения. Она просто не знает, что это.

Пребывая в полнейшей растерянности, Сонечка на первых порах как-то пыталась дружить, но у нее получалось плохо. Оказывается, что дружба – это не только «дай», но еще и «на». А «на» Сонечка делать совсем не умела. Растеряв к третьему классу всех гипотетических друзей, Сонечка решила для себя, что будет действовать так, как ей удобно. Так, как она знает. И незнакомая ей дружба все чаще подменялась знакомой подлостью. А любовь – злобой. Сонечка росла, взращивая в своей юной душе изрядно покореженные понятия.

Об этом не единожды говорил Одуванчик, акцентируя внимание на важности социального и духовного воспитания. Одуванчик говорил, а Чертовка, делая абсолютно безразличный вид, внимательно вслушивалась. В дальнейшем это может пригодиться.

Держа в уме козырную даму в виде Сонечки Кривонос, Чертовка ждала подходящего момента. Обычные кляузы или гадости, на которые была щедра «ТриЯ», Чертовку не очень-то устраивали. К этому уже все привыкли. Нужен был подходящим момент. И он подвернулся.

Спускаясь по лестнице от Ромки, Юлька перецепилась и покатилась кубарем вниз. Шлеп, шмяк, бум! Разодранная коленка, дырка на колготках, ушибленный бок и синяк на локте. Что ж, так бывает. Вроде бы ничего страшного, заживет до свадьбы. Если таковая будет…

Не прилагая особенных усилий, Чертовка подселила очередную меткую гадость в Сонину голову. И, к Юлькиному несчастью, устроила неожиданную встречу Сони и Людмилы Ивановны. Безо всякой подготовки, Соня тут же выпалила Юлькиной маме страшную историю о том, как Ромка Морозов толкнул Юльку Тимофееву на лестнице. Он стоял, курил с Петькой, а Юлька шла мимо. И Ромка ее толкнул. Нет, даже ударил! Ударил так, что Юлька шлепнулась и покатилась вниз. «А ведь она могла и шею свернуть!» - с наигранным трагизмом в глазах, говорила Соня встревоженной Людмиле Ивановне.

Прилетев домой, Людмила Ивановна, поправ деликатность, устроила Юльке настоящий скандал. В кои-то веки она кричала на дочь. Она ругала ее за то, что водится непонятно с кем и требовала «впредь к Ромке – ни ногой!». А еще она настаивала на прекращении всякого общения с этими «полукриминальными выродками, которым место в колонии для несовершеннолетних». Да, да, она таки говорила! Ее можно понять. Ее единственная дочь возвращается побитой домой и «лепит» какую-то сказку про лестницу. Ее ведь наверняка запугал этот малолетний бандит!

На следующий день Людмила Ивановна отошла. Она уже не кричала и даже ничего не требовала от Юльки. Она лишь призывала Юленьку к осторожности. Мало ли, чего на уме у этих непутевых мальчишек?!

Продолжение следует...

Глава 6. И целого мира мало

- Уважаемые члены Совета! – из-за стола не торопясь встал один из старейших членов Совета. – Позвольте мне вставить пару слов в обсуждение…

- Ты гляди! – Сухой зашептал на ухо Светлому. – Проснулся! А я думал, они мумию праотца всякий раз выносят.

- …я вот подумал, - продолжал почтенный рассказчик, периодически поглядывая на листик-шпаргалку, - не имеем ли мы дело с грубыми нарушениями пункта… - рассказчик извлек из кармана очки и, надев их, продолжил речь, - статьи четыре Положения? Изложенные факты очень…

- Э, э, э, дед! – едва ли не в голос начал возмущаться Сухой. – Кончай пургу нести! Какая нафиг четверка?!

- Уважаемый старейшина старейшин! – слово взял председатель. – Вы полагаете, нам нужно внести вопрос в повестку дня совещания? Именно вопрос о грубых нарушениях статьи четыре Положения?!

- Нет, нет! – запротестовал Сухой, тихонько поглядывая на темного господина, отрицательно мотавшего головой. – Только не четверка!

- А что четверка? – поинтересовался Светлый.

- Ща, пожжи! – Сухой рукой подал знак помолчать Светлому и стал вслушиваться в разгорающуюся на подиуме дискуссию.

Уважаемые члены Совета стали шумно обсуждать смелое предположение старейшего из старейших. Многие руководители департамента сухого бездушного черта высказывались против откровенно крутого поворота дел. По их мнению, такого рода заявления были слишком смелы и скоропалительны. Руководители же департамента светлого длинноволосого паренька напротив, поддерживали такую вероятность. Не все, правда, но в большей своей части. Точку в дискуссии поставил Астарот.

- Уважаемые члены Совета! – блеснув шикарным перстнем, начал он. – Полагаю, такой серьезный вопрос пока не стоит выносить на обсуждение. Откровенно говоря, я не увидел каких-либо злонамеренных действий со стороны «белый, один». Есть кое-какие перегибы, без которых, сами понимаете, никак, но в целом действия «белый, один» соответствуют Уставу нашего департамента. Не так ли? – и Астарот взглянул на темного господина, который в ответ интенсивно закивал. – Если кто-то из членов Совета желает обсудить поправки в Устав нашего департамента – милости прошу в соответствующую профильную комиссию. Нет таких?! – и Астарот оглядел приутихшие столы Совета. - Тогда считаю это вопрос закрытым.

- Красавчик! – Сухой восхитился импозантным мужчиной, в кои-то веки по праву оценив мудрость своего высокого начальства.

- Более того, - продолжил речь Астарот, - надо отдать должное изобретательности «белый, один». Признайтесь, не каждый использует дифференцированный подход в работе с вверенной клиентурой. И это, - подняв палец кверху, Астарот взглянул на Велиала, - необходимо взять на вооружение при подготовке соответствующих специалистов. И уж если речь зашла о подготовке, позвольте поинтересоваться, - взгляд шикарного докладчика коснулся стороны защиты, курируемой бородатым мужчиной в простыне, - а каким арсеналом в противодействии сторонней силе воспользовалась «серый, пять»?

Переминавшаяся с ноги на ногу Феечка вздрогнула.

- Да, да! – усмехнулся Астарот. – Не так давно мы все с воодушевлением обсуждали методы работы «серый, пять», называя их инновационными и нестандартными. Позвольте взглянуть, сколь изобретательна в своей работе эта милая сущность. И не будет ли лишним вопрос о профпригодности отдельных лиц на предстоящем совещании?

- Уважаемый Совет! – видя, что ситуация клониться не в самую лучшую сторону, слово взял Иван Первоапостольский. – Учитывая, скажем прямо, скудный набор инструментов для работы с клиентурой, методы работы «серый, пять» лично у меня вызывают только восхищение…

Узрев нешуточную опасность публичного распятия Феечки как специалиста, Иван бросился на выручку маленькой миленькой девушки, уже ронявшей слезинки-кристаллики, стоя у подиума с высоким Советом.

- А что страшного в нарушении четверки? – пользуясь разгоревшимися прениями, Светлый стал выспрашивать Сухого.

- Ой! Кошмар! – округлив глубоко посаженные глаза, начал отвечать Сухой. – Если «шьют» четверку – пиши пропало карьере! На время разбирательства автоматом лишение всех наград и званий, отзыв сертификатов, аннулирование допусков, снижение квалификации до нижнего уровня… Короче, врагу не пожелаешь!

- Так ведь разберутся же?! – в надежде на справедливость, сказал Светлый.

- Конечно, разберутся! – подтвердил Сухой. – Вопрос в том, когда. Если хочешь знать, Нерон до сих пор под следствием, хотя времени прошло – мама не горюй! А пока будут разбираться, подследственного лишат всех плюшек и фишек. И переведут в кочегары! Ты видишь нашу блонду в кочегарах?!

- Блин! – с досадой прошептал Светлый. – Действительно, не самый светлый вариант.

А в это время продолжались споры в Совете.

- Уважаемые члены Совета! – желая положить конец спорам, в дело вступил председатель. – Чтобы не быть голословными, предлагаю воочию убедиться в справедливости выводов стороны защиты. Ванечка! – обратился он к Ивану. – Ты готов?

Раскрасневшийся от жары парень в галабее кивнул и подал знак секретарю Совета.



Нешуточные подозрения со стороны Людмилы Ивановны вынудили Ромку с Юлькой «шифроваться», встречаясь в самых неожиданных, иной раз даже опасных для вечерних встреч местах. Желая оградить ребятишек от посягательств криминальных элементов, Феечка просто «задалбывала» Сухого, всякий раз прося покровительства для двух влюбленных сердец.

- Им точно въедут по жбану! – ворчал Сухой, разгоняя местное хулиганье в темном заброшенном сквере.

Феечка понимала, что вечерние шатания в не самых благополучных местах ни к чему хорошему не приведут. Сухой – не Бог и не Дьявол, вполне может не углядеть за кем-то из своих подопечных, «бравых» ребят, охочих до легкой наживы. Рисковать здоровьем ребят Феечке никак не хотелось.

Ко всему прочему, в деле постоянно «рисовалась» Сонечка, добросовестно отрабатывая авансы, выданные ей Чертовкой. Подопечная блонды с чертиком на шее исправно доносила до ушей Людмилы Ивановны обо всех Юлькиных похождениях с этим непутевым. Само собой, рассказ щедро сдабривался душещипательными «ужастиками» и прозрачными намеками на сцены из фильмов для взрослых.

Конечно же, Людмила Ивановна, слушая умничку-Сонечку, нервно вздыхала и нащупывала в кармане валидол. Любая «девочковая» мама переживала бы. Это «мальчуковым» мамам проще. Что мальчики?! Не, ну правда! Какие проблемы могут быть с этими мальчиками?! Куда-то полезет, что-то обдерет, с кем-то подерется… Ерунда! Там заживет, тут затянется, с этим помирится, а того оравой поколотят. Да какие проблемы-то?! Это же не девочка!

Девочка, она же - натура чувственная, ранимая. Это у пацана пиджак без двух пуговиц, синяк под глазом, повидло на рубашке и обрывок шнурка на дырявом башмаке – «ништяк», а с девочками такой фокус не проходит. Сломанный ноготь – уже трагедия! А уж если что-то серьезное, такое, от чего даже «мальчиковым» мамочкам плохеет – так вообще, хоть в петлю! Не верите?! Не верите, не верите?! А вот вы попробуйте! Да, да, заведите себе девочку, а потом и поговорим!

И Феечка, понимая всю серьезность положения, усиленно думала над вариантом запасного аэропорта. Как ни странно, выход подсказал Славик Боневский, еще один подопечный миниатюрной феи сна.

Квартира Бони была на восьмом этаже серой шестнадцатиэтажки, выстроенной в самой высокой точке города. Эту конструкцию из восьми шестнадцатиэтажных домов было видно даже с центральной площади, если хорошенько присмотреться. Самая обычная высотка с самыми обычными жителями. Кроме одного. Точнее, одной, проживавшей тремя этажами выше Славика.

Яси Полуян или Пуси. Боня давненько поглядывал в сторону Ясеньки с придыханием. В четвертом классе он подарил ей целую коробку шоколадных конфет. Ну как коробку? Коробочку. Коробочку без двух конфет, которые Славка, подгоняемый зверским аппетитом, аккуратно «смыкнул» из набора, поддев крышку. А в пятом, набравшись смелости, вручил букет пионов. Конечно же, он не стал рассказывать Ясеньке о том, как они с Ромкой и Петькой дергали эти пионы с клумбы в парке. Главное ведь – подарок. В особенности, добытый собственными руками в опасном мероприятии (Славик честно дернул три цветка).

Но Яся, к Бониному несчастью, симпатий в отношении полноватого соседа не испытывала. Скорее, наоборот. Славкино внимание временами сильно тяготило ветреную Пусю. О каких-либо «пойдем погуляем» или «заходи в гости» не могло быть и речи. Яся старательно избегала своего соседа, иной раз презрительно поглядывая на безобидного тюфячка Боню.

Конечно же, Боню это расстраивало. А кто бы не расстроился? Но вот так, чтобы совсем-совсем – так нет. Боня уже привык к дефициту внимания со стороны женского пола. Не самый привлекательный мальчик в классе редко удостаивался каких-либо лестных девчачьих речей в свой адрес. Разве, что «ТриЯ», кривясь и хихикая, иной раз похваливала Боню. И то, когда ей от Славика было что-то нужно.

Однако же место жительства Бони как нельзя кстати подходило для встреч двух влюбленных сердец. Крыша. Плоская, просмоленная крыша шестнадцатиэтажки, выход на которую был закрыт дверью, сваренной из накрест переплетенных кусков арматуры. Автор защитной конструкции был, по-видимому, сварщиком не самого высокого разряда. Солидные бреши, сквозь которые вполне мог просунуться стройный пацан лет тринадцати, давали реальную возможность для тайных встреч под небесами. Для Ромки с Юлькой эти бреши были ничем иным, как окном в благословенный мир чистой любви. А для Феечки это был реальный выход.

Учитывая эти факты, Феечка решила временно «задвинуть» Бонину кандидатуру. Позже кого-нибудь подберет, не сейчас. Во-первых, в «Боня+Пуся» Феечка не особо верила. Как она ни крутила Славкину модель, яркой неоновой вывески «Ярослава Полуян» на темном жизненном горизонте Славика Боневского заметно не было. Хоть микроскоп бери, а Люся наотрез отказывалась маячить в Славкиной жизни.

Ну и, во-вторых, габариты немаленького Славика вполне могли сыграть злую шутку с безобидным толстячком, решись он протолкнуть свой «пресс» в заветный лаз. Сунься Славик в эту брешь – и он серьезно рисковал повторить подвиг Винни-Пуха в гостях у кролика. Конечно же, такого неблагоприятного исхода Феечка допустить не могла, а потому Славка продолжал бесплодно вздыхать по своей соседке. А вот его друган Ромка, разведав эту тайну и даже пару раз просунувшись сквозь прутья, несказанно возрадовался и помчался настропалять Юльку.

Оставались лишь две загвоздки в деле. Прикрытие и тайна. С прикрытием вопрос был решен быстро. Хоть Пуся с Юсей (с Юлькой Тимофеевой, если не понятно) и не состояла в «неразлейвода» дружбе, но девочки вполне мирно общались. Несмотря на ветреность натуры, Яся была девочкой вполне нормальной, с пониманием дружбы в ее истинном виде. Крепко сдружить девчонок для Феечки не представляло труда. Пара-тройка снов – и все, дело сделано.

А тайна? Ну, сами понимаете. Тайна остается тайной лишь до тех пор, пока об этой тайне не узнает весь мир. А о тайне знали четверо: Ромка, Юлька, Славка и Яська. Ан, нет! Пятеро. Пуськина мать. Он, нет! Мама Яси, Мария Александровна. Мария Александровна хитро улыбалась, подмигивала, но с пониманием относилась к этой невинной шалости одноклассников дочери. «Вы там только смотрите, не чебурахнитесь с крыши!» - говорила она Ромке с Юлькой. Хорошая женщина. Настоящая «девочковая» мама, которую не грех и в тайное дело взять. В конечном-то итоге, нужно же прикрытие покрепче подружки-сверстницы!

Теплым майским вечером Ромка крепко взял за руку Юльку и повел ее сквозь тайный лаз прямо на крышу мира.

- Ромка, я высоты боюсь! – предупредила его Юлька, протискиваясь сквозь металлические прутья.

- А там не высоко! – успокоил ее кавалер, жадно втягивая ноздрями свежий воздух.

- Ага, не высоко! Шестнадцатый этаж! – с опаской высказалась Юлька и осторожно зашагала вслед за Ромкой, тянувшим ее за руку прямо к парапету по краю крыши.

В паре метрах от парапета Юля остановилась.

- Ромка, я боюсь! – дрожащим от страха голосом снова заявила девочка.

- Тю! – усмехнулся Ромка и смело зашагал к краю крыши.

- Рома, стой! – скомандовала Юлька, колени которой уже начали подрагивать от страха.

- И не подумаю! – со смехом заявил Ромка и сел на парапет, свесив ноги с крыши.

- Ро-ооома-ааа! – застонала Юлька и, наступая на горло собственному страху, мелкими шажочками пошла к парапету.

- Я сижу-ууу, и сижу-ууу! – болтая ногами на высоте шестнадцати этажей, запел Ромка.

- Слезь, гад! – сквозь слезы скомандовала Юлька, на полусогнутых приближаясь к Ромке.

- И не подумаю! Бе-бе-бе! – вредина Ромка показал Юльке язык.

Юлька сделала еще один шаг и остановилась в полуметре от вредного мальчишки, который, по ее мнению, безрассудно рисковал ее психическим здоровьем и своей жизнью.

- Рома! – вытерев слезы, серьезно заявила Юлька. – Если ты сейчас же не слезешь – я уйду!

- Юляша! – Ромка смягчился и слез с парапета. – Ну чего ты?!

- Я боюсь! – срывающимся голосом пискнула Юлька. – А ты – дурак!

- Я – дурак, а ты - трусиха! – парировал Ромка.

- Ну и все! – топнула ногой Юлька. – Я пошла!

- Стой! – Ромка схватил ее за руку. – Стой. Юль! А, Юль! Ты мне веришь? – и Ромка посмотрел в Юлькины глаза таким пронзительным взглядом, от которого было сложно оторваться.

- Я дуракам не верю! – слегка успокоившись, отшутилась Юлька.

- А мне? – не меняя взгляда, снова спросил Ромка. – Мне веришь?!

- Верю, - немного подумав, ответила Юля.

- Тогда пойдем.

И осторожно взяв Юльку за руку, Ромка повел свою возлюбленную к самому краю крыши.

- Смотри! – восхищенно сказал Ромка, поведя рукой в безбрежном пространстве. – Смотри, какая красота!

Юлька всхлипнула и замерла, узрев перед собой весь город, утопающий в вечерних огоньках.

Широкий проспект, подсвеченный ровной линией огоньков-фонарей. Он убегал куда-то вдаль, словно вливаясь в элитную высотку с мигающим шпилем на крыше. Огоньки центральной площади, яркие вывески магазинов, набережная и она… Река. Широкой темной полосой могучая река разрезала город на две части. Слева весело мигал один мост, а справа – второй. Какой-то маленький длинный червячок, тихонько посвистывая и мигая, неспешно полз по мосту справа. «Поезд», - догадалась Юлька. А там, где скрывались огоньки мостов, размытыми пятнами светился тот берег.

Юлька крепко схватилась за Ромку и переборов страх переклонилась через парапет. Люди внизу. Маленькие, крохотные люди, которые суетно топали куда-то на своих маленьких ножках. То скрываясь в крохотных домиках, то снова выходя из них, крохотные люди шумели крохотными голосами, сигналили крохотными машинками и спешили по своим крохотным делам. Крохотным делам в этом удивительном крохотном мире, который, пожалуй, поместился бы в Юлькином кармане.

Юлька хотела что-то сказать, даже прокричать, но страх сковал ее голос. Страх и восторг. Она молчала, крепко держала Ромку за руку и с невообразимым восхищением смотрела на весь этот крохотный мир.

- Тут же целый мир! – роняя слезу, наконец произнесла Юлька.

- Твой мир! – с улыбкой уточнил Ромка.

- Мой?

- Да! – и Ромка снова взглянул на Юльку пронзительным взглядом. - Это твой мир! Я тебе его дарю!

- Весь мир?!

- Весь!

Прерывисто дыша от страха и восторга, Юлька еще раз осмотрела теперь уже свои владения.

- А мне этого мало! – с усмешкой заявила она Ромке.

Ромка аж поперхнулся слюной.

- Целого мира мало?! – на этот раз пискнул Ромка.

- Да! – не прекращая улыбаться, подтвердила Юлька. – Мне мало этого мира! Мне еще нужен ты!

Весь крохотный мир вокруг, послушный великой силе, мгновенно погрузился в тишину. Все вокруг замерло. И сквозь эту таинственную тишину пробивались вздохи двух любящих сердец.

- Тогда я полностью твой! – улыбнулся Ромка и крепко обнял Юльку.

Они стояли и улыбались на самом краешке крыши этого крохотного, погруженного в любовную тишину мира. Случайно скользнув по спине, Ромкина рука опустила Юльке на попу и застряла в заднем кармане джинсов.

- Упс! – стыдливо прошептал Ромка.

- Пусть будет, - прошептала в ответ Юлька, - теперь мой Ромка у меня в кармане.

- И весь мир! – добавил Ромка.

- Весь мир и Ромка в нем!

И теперь каждый вечер, если позволяла погода, Юлька протискивалась сквозь металлические прутья и выходила на крышу собственного мира, властным взором осматривая свои владения. А Ромка неотступно следовал за ней. Потому, что он тоже принадлежал Юльке. Юльке, этому крохотному миру в ее кармане и великой силе, которая сильнее всех самых сильных сил на свете!

А Феечка снова умилялась, стоя возле стойки. Все было продумано и реализовано просто замечательно! Теперь Юльке не нужно было врать с три короба, отпрашиваясь вечерами у матери. Всего лишь с маленький коробок, с коробочку, которую когда-то Боня презентовал Пусе. Она просто говорила, что идет к своей подружке. И она не врала! Она действительно шла к Ясе.

Она приходила к Ясе, немного болтала и потом тихо убегала на крышу, где ее уже ждал Ромка. А если подозрительность Людмилы Ивановны брала верх над деликатностью и «девочковая» мама решалась потревожить звонком семейство Полуян, трубку брала Мария Александровна.

- Да, Людочка, привет! – отвечала она в трубку. – Юленька? Сейчас позову, – и секунд через десять добавляла: - Слушай, она тут… в туалете. Давай она тебе перезвонит, как выйдет.

А в это время Пуся бежала на крышу и кричала Юльке: «Юся! Матушка на проводе!». Юлька опускалась и как ни в чем не бывало перезванивала матери. Людмила Ивановна успокаивалась и отправлялась заниматься своими домашними делами. Не верить Люсиной маме у нее не было повода. Тем более что Юля-то перезванивала матери. И каких-либо кляуз в адрес беспокойной Людмилы Ивановны, к счастью, не поступало. «ТриЯ», оставаясь в неведении, ничего не знала про Ромкину с Юлькой тайну. А это – самое главное!

И теперь Феечке не приходилось всякий раз упрашивать Сухого. Нет, все же приходилось. Ранним вечером Феечка, сложив миленькие маленькие ручки на груди, просила могучего сухого черта явить силу своей железной руки. Недовольно бормоча себе под нос, Сухой хмурился, но выполнял просьбу. Кончиком пальца он слегка отгибал один прут в дверной перевязи. Феечка переживала за Юлю. Ей совсем не хотелось, чтобы влюбленная девочка, пролезая сквозь узкий лаз, повредила что-то из одежды. И она просила о помощи Сухого.

А потом, поздним вечером, когда крыша мира пустела, Сухой возвращал на место прут, надежно оберегавший гнездышко двух влюбленных птенцов. Крышу крохотного мира, который помещался в заднем кармане джинсов. Весь мир и один Ромка.

Продолжение следует...

Глава 7. Не убий!

- А я все-таки задам этот вопрос! – черный маршал шепнул белому маршалу и встал из-за стола.

- Уважаемый Велиал хочет нам что-то сказать? – предположил председатель, глядя на внезапное «иззастольное» восстание ада.

- Да! – ответил Велиал и, поправив орден Люцифера первой степени, обратился к Совету: - Уважаемый Совет. Полагаю, время для моего вопроса уже подошло. Принимая во внимание открывшиеся факты, хотелось бы уточнить одну деталь: а не является ли нарушением вмешательство одного душевно ответственного лица в работу другого? Как я посмотрю, - и Велиал строго взглянул на темного господина, отчего тот выпрямился по струнке и едва не отдал честь, - сотрудники моего департамента вовсю суют нос в чужие дела. Нет, если это не мешает работе и приносит свои плоды, я не против! Но позвольте уяснить для себя, норма это или отклонение? Ведь, по сути, плоды сегодняшнего разбирательства – прямое следствие вмешательства в работу душевно ответственного лица!

- Я бы сказал, грубое! – присоединился к поднятому вопросу белый маршал, сидящий по соседству с черным. – Грубое нарушение морально-этических норм душевно ответственным лицом, повлекшее за собой тяжкие, малопрогнозируемые последствия! Тут, извините, саботажем попахивает!

В зале воцарилось тревожное молчание. Рыжая бестия, явно имевшая в пышном декольте контраргументы, боязливо молчала, поглядывая то на Велиала с опаской, то на Ивана Первоапостольского с призывом выступить первым. Но Ваня тоже не спешил в пекло, опасаясь быть непонятым со стороны Михаила. Обе стороны молчали, окопавшись в оборонительных редутах.

Томительное молчание прервал истошный крик Сухого.

- Ну-ууу! – внезапно для себя выкрикнул с места Сухой, пребывая в невероятном психо-эмоциональном напряжении.

Во внезапно разрядившейся обстановке обе стороны хором, не сговариваясь начали давать пояснение.

- Статья сто пять Положения, - в два голоса начали Иван и бестия, - предусматривает возможность привлечения к работе третьих лиц из числа душевно ответственных, если такое привлечение не противоречит клиентской модели, не нарушает директив Положения и не ставит под угрозу существующий Порядок.

- Во-ооот! – выкрикнул Михаил и встал. – Вы уж простите меня, но сто пятую статью под это дело никак не подошьешь! В результате вмешательства модель сломана! И еще большой вопрос, нарушены ли основные требования Положения и есть ли место угрозе Порядку! Я бы, знаете ли, не был столь оптимистичен в прогнозах и высказываниях!

- Позвольте, позвольте! – вмешался Астарот. – Если мне не изменяет память, вопрос о Порядке уже поднимался на нашем заседании. И, хвала всемогущему Сатане, был снят с повестки дня. Что же касается Положения, то позвольте вам напомнить, уважаемые члены Совета, одно маленькое изречение: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Судя по материалам, «белый, один» никак нельзя обвинить в бездеятельности…

- Ах, собака, хорошо излагает! – вздрогнув от восторга, прошептал Сухой. – И почему я не в его прямом подчинении?! Хочу, хочу!

- …следовательно, - продолжал Астарот, - нельзя исключать возможность банальной ошибки, досадного просчета в моделировании своих действий. И это, коллеги, вполне простительно тому, кто не так давно был человеком. Ведь, как известно, людям свойственно ошибаться. Не станем же мы судить «белый, один» только за то, что она унаследовала какие-то человеческие качества?!

- Какой грамотный подход! – восхитился Одуванчик, засияв всеми цветами радуги.

- И я бы с радостью заслушал пояснения нашего смелого крикуна из зала, - фирменный Дьявольский взгляд в исполнении Астарота пронзил Сухого насквозь, - который, судя по материалам, был непосредственным наставником «белый, один»…

- Уже не хочу! – жалобно пропищал вжавшийся в кресло Сухой.

- … и имел обыкновение вмешиваться в дела коллег без их ведома! - закончил речь Астарот.

- Капец! – Сухой закутался в пальто с головой. – Завещание в третьей полке справа.

- Уважаемый «розовый, восемь»! – к окуклившемуся в пальто Сухому обратился председатель. – Не сочтите за труд, выйдите к Совету, поведайте о своих подвигах!

- Третья полка справа! – кинул Светлому Сухой, протискиваясь между сидениями.



Мальчик Фима сидел за столом перед раскрытым учебником и самозабвенно ковырялся в носу. Школьная программа требовала совсем иного от прилежных учеников. Она предписывала сидеть часами за скучными учебниками, выводить закорючки и загогулинки в тетради, превращая их в понятные всем буквы, писать дурацкие цифры и потом складывать их, получая еще более дурацкие ответы… Боже, какая скукотища! Отстой, мрак и замшелые понятия о грамотности в современном мире высоких технологий!

К чему что-то писать, если это можно напечатать вполне понятными буквами? К чему считать, если есть калькулятор и формулы в свободном доступе? К чему учить наизусть, если можно погуглить и прочесть? Прочесть?! Ах, оставьте! Компьютер и сам все прочтет. Хорошо поставленным голосом взрослого дяди или тёти он с выражением прочтет все, что угодно и на каком угодно языке! К чему детей нагружать ненужными знаниями?!

Дети должны развиваться творчески. Они должны хорошо отдыхать, полноценно питаться, играть в те игры, которые им нравятся, общаться с теми, с кем хочется. А если не хочется – не общаться. Каждый должен иметь возможность для общения с внутренним «Я». Ребенку крайне необходимо иметь время и пространство для самопознания! Ребенок должен интуитивно, на уровне подсознания развиваться в том, что ему ближе по духу. Как же это не понятно?! Зачем эти дурацкий буквы и цифры на бумаге?! Потому, что так учили когда-то?! Тогда давайте вернем розги в школу!

Мальчик Фима сидел, из вредности доламывая ногой подставку стола, крутил в голове надерганные тезисы продвинутых педагогов как ему заблагорассудится и самозабвенно ковырялся в носу. Куда больше дурацких уроков его увлекала огромного размера козявка, которую он пытался подцепить кончиком ногтя.

Вскоре ратные труды мальчика окупились с лихвой. Склизкая мерзкая козява, щекоча носовой проход по пути следования, наконец, была извлечена из, в общем-то, не такого большого носика. «Ого! – Фима подивился размерам этой козявищи. – И это было у меня в носу?!». Да уж, Божий мир полон чудес! В особенности, когда ты занят самопознанием и ковыряешься в носу в поисках внутреннего «Я».

Оглядывая комнату, Фима стал искать надежное место, куда бы он, мальчик, праздно покачивающийся на стуле, мог бы прилепить добытый артефакт. С быльца дивана взгляд перескочил сперва на телевизор, потом на обои, потом на стол… «О!» - воскликнул кладезь мудрости и козявок, узрев картинку птички, выжженную на аккуратном фанерном полотне небольшого размера.

Эту картину собственными руками когда-то выжигал его папа, когда был, пожалуй, в Фимином возрасте. Это было давно, когда еще не было компьютеров, люди писали друг другу письма (дичь просто!) и учителя в школах бились указками. Как рассказывал папа, он взял кусок фанеры, зачистил его, зашкурил, попутно загнав в палец пару заноз, нарисовал карандашом на нем птичку и выжег каким-то страшным прибором, который он назвал выжигателем. Фима не особо слушал папин скучный рассказ. Что может быть интересного в этом средневековье? Дичь! Куда интереснее было слизывать варенье с бутерброда.

Но настырный папа, желая привить сыну хоть немного того, что Фиме совсем не пригодится в современном мире, повесил эту картину на самом видном месте в Фиминой комнате. Наивный папа надеялся, что Фима всякий раз останавливаясь взглядом на картине, хоть о чем-то таком задумается. «Хе, глупости!» - заключал Фима и метал дротики в портрет птички. Или лепил на нее жвачки. Или…

Решение, пришедшее в самопознанную голову, было гениальным. Фима нехотя встал со стула и, подойдя к картине, жирно-прежирно размазал плод своих трудов по птичкиному клюву. Картина обрела тайный смысл. Но случилась беда, о которой Фима даже и подумать не мог. Неряшливый папа не слишком хорошо зашкурил фанерку, оставив на ней парочку колючих заноз. И одна из них вонзилась в пальчик Фиме. Глубоко и больно вонзилась!

На глазах тут же выступили слезы, в душе полыхнула обида, а сердце затянуло тревогой. Ни секунды не мешкая, Фима заорал: «Мама!» и помчался из своей комнаты за спасением, оттопырив вперед поврежденную конечность.

По обыкновению пихнув дверь ногой, Фима летел за скорой помощью. Но беда не приходит одна.

Открывающаяся слету дверь к несчастью нашла мягкий папин живот. Надо же было такому случиться, чтобы в самый неподходящий момент папа как раз проходил мимо комнаты Фимочки! Неожиданный удар сбил с толку мужчину, который мирно шел по коридору с чашкой кофе в руке. Поссорившись с тапком, соскочившим от неожиданности с ноги, папа потерял равновесие и повалился на пол, опрокидывая чашку с кофе прямо на любимую Фимину кофточку. Неужели он не видел, что Фимочка аккуратно, как и всегда, бросил свою кофточку прямо на пол возле двери?! Он всегда так делал, считая обременительным вешать вещи на вешалку или хотя бы спинку стула. Ребенку нужна свобода мысли и действия, а не дурацкие нотации про аккуратность и бережливость!

Шлепнувшая папу дверь спружинила от мягкого папиного живота и с неимоверной скоростью помчалась в прежнее, закрытое положение. На беду, которая не приходит одна, Фима уже успел заметно продвинуться в дверном проеме. Ведь он же спешил за помощью! Летящая дверь с силой приехала мальчику в лоб. От нежданного удара судьбы Ефим крякнул и опрокинулся на спину, зацепив своим толстеньким тельцем стул у стола. Подлец-стул, падая на бок, подцепил тарелку с бутербродом, стоявшую на самом краешке стола. Как цирковой акробат выписывая кувырки в воздухе, бутерброд взмыл ввысь и ляпнулся прямо на рисунок мальчика, окончательно испортив замысловатые каляки-маляки.

«Мама-аааа! – лежа на полу и потирая «лобную» шишку, истошно заорал Фима. - Он бьет меня-аааа!». Под словом «он» Фима, конечно же, имел в виду папу. Всполошившаяся мать мигом помчалась на выручку. Продираясь сквозь «папские завалы», заботливая мама кричала Фимочке: «Держись, сынок» и ворчала на папу: «Опять ты ребенка избиваешь!».

Опять? Что, уже такое было?

А как же! Однажды его неразумный отец, дабы привить ребенку хоть немного уважения к старшему поколению, отписал Фимочке подзатыльник. Легенько так, для проформы. Мальчик тут же бросился в крик. Отругав и даже слегка поколотив папу, перепуганная мама вместе с бабушкой и тётей Софой повезли избитого ребенка в больницу. Фимочка так страдал, так страдал, как только умел! Он стонал, закатывал глаза, пускал слюни и плакал, подрыгивая ножкой в попытке стукнуть бабушку по коленке.

Но коновал в белом халате, внимательно осмотрев еле живого ребенка, не увидел у мальчика никаких патологий. Ни сотрясения, ни мозгов по стенке и «переломанного всего чего угодно»! Профан, а не врач! Доктор увидел лишь вредного, капризного мальчика, избалованного избыточным женским вниманием. В качестве профилактики воспалившейся вредностной железы и ущемленного капризного нерва доктор прописал учебу, спорт, труд и послушание в непозволительно больших дозах.

Поругавшись с ничего не смыслящим в медицине доктором, вся женская орава помчалась к старой знакомой бабушки, доктору тёте Бесе. Уж кто-кто, а тётя Беся знает толк во врачевании! Конечно же, тётя Беся сразу все нашла. И мозготрясение, и ушибление, и перевывих хрупкой детской психики. Прописав покой и сон, тётя Беся все расставила по своим местам. И теперь папа не смел даже прикасаться к сыну без маминого дозволения. Безнадежно махнув рукой, папа оставил всяческие попытки воспитания «капризной девочки Фимы», как он сказал. С тех пор Ефим пребывал в надежных женских руках.

Ворвавшись в Фимину комнату, мама узрела устрашающую картину: избитого дверью сына, лежащего на полу с поднятым кверху пальцем. «Мальчик мой!» - выпалила мама и бросилась к несчастному ребенку.

Но беда не приходит одна! По неосторожности мама наступила на одну из Фиминых игрушек, которые несчастный мальчик обычно разбрасывал по всей квартире. Острая грань игрушки вонзилась в мамину стопу, от чего мама вскрикнула, одернула ногу и едва не упала, повалившись на Фимин стол. Махнув в падении рукой, мама случайно смахнула со стола Фимин телефончик. Послушный маминой крепкой руке, телефончик взмыл ввысь. Но так и не совладав с могучей гравитацией, телефончик шлепнулся экраном на пол. Легкий «тресь» означал скоропостижную кончину электронного устройства.

Лежа на полу, Фима завыл как волчонок.



- Ниче, ниче, мелкий гад, ты у меня еще попляшешь! – коварно ухмыляясь, говорил Сухой бледно-сиреневой папочке с пончиком на обложке.

- А ну отдай немедленно! – услышал он угрожающий крик в длинном светлом коридоре.

На всех парах к нему летела взбешенная Феечка.

- Ты что творишь, негодяй?! – кричала Сухому Феечка, выдирая из железных лап бездушного черта бледно-сиреневую папочку.

- Занимаюсь воспитанием, - ухмылялся Сухой, тайком продолжая «накручивать» предметы против бедняги Фимы.

- Прекрати! – топнула ногой Феечка, отобрала папку и взглянув на чертовское проказничество, слезно произнесла: - Боже, бедный мальчик!

- Будет знать! – назидательно изрек Сухой.

- Не смей! – прижимая к груди папочку, Феечка стала отчитывать Сухого. – Слышишь?! Не смей впредь трогать этого мальчика! Иначе… иначе… - Феечка топнула ножкой и засеменила прочь от Сухого.

- Не стоит благодарностей! Обращайся в любое время! – кричал ей вслед Сухой, но Феечка гордо удалялась прочь, так ни разу и не оглянувшись.



А в Фиминой жизни с тех пор произошли кое-какие изменения. Если вдруг мальчик начинал откровенно капризничать, вредничать или лентяйничать, окружающие его предметы тут же ополчались на беднягу Ефима. То стул по мизинцу треснет, то дверь прищемит палец, а то и рот язык прикусит. Странные вещи стали происходить. И теперь Ефим с осторожностью относился к своему самопознанию и поиску внутреннего «Я». Он старался прилежно учиться, уважать старших и даже качал пресс по утрам. А то ведь, мало ли? Мало ли что еще выдумает коварное сухое зло в безразмерном пальто на недосягаемых небесах?



- Да это, право, великолепно! – захлопав в ладоши, выкрикнул Астарот. – Коллеги! Разве это заслуживает наказания?! Да это же подвиг! Настоящий педагогический подвиг, достойный быть внесенным во все учебники по чертоведению!

Сухой стоял у подиума, краснел от смущения и тайком улыбался. Ему снова до чертиков хотелось поступить в прямое подчинение к этому достойнейшему из достойнейших демону.

- Позвольте показать вам кое-что еще, - со злодейской улыбкой сказала Астароту рыжая бестия, давая знак секретарше продолжить показ.

- С-сссука! – тихонько прошипел Сухой.



Развалившись в кресле у стола, Рудольф Рудольфович сидел, рисовал пальцем в воздухе восьмерки и в очередной раз страдал «непесцом».

В какой-то момент страданий зоркий авторский глаз ухватил нарушителя воздушного пространства. На выходе из петли Нестерова, в верхнее колечко воображаемой восьмерки с диким ревом моторов влетела муха. Такая жирная, черная с зеленым отливом муха, залетевшая в открытую форточку.

- Здравствуй, падла! – по-доброму поздоровался с нарушителем седовласый автор.

Муха ответила басистым жужжанием и в знак доброжелательности штопором опустилась на письменный стол с компьютером.

- Да ты бессмертная, как я погляжу! – с прищуром сказал Рудольф Рудольфович, вслепую нащупывая журнал, еще недавно лежавший на столе. Отрывать взгляд от столь коварного истребителя было нельзя.

Муха, нисколечко не подозревая седого мужчину в коварстве, уселась и стала чистить крылышки. Такая наглость лишь подхлестнула задор охотника за мухами. В конечно итоге, что ему, страдающему «непесцом» автору делать, как не охотиться за мухами?! Тем более что подвернулся такой экземпляр.

Тихонько сворачивая что-то бумажное в трубочку, Рудольф Рудольфович самым ласковым голосом, на который он был только способен, продолжил беседу с нежданной посетительницей.

- Ты, поди, жрать хочешь? Изголодалась на диетическом дерьме?

Муха ответила коротким «бзж», целиком и полностью соглашаясь с автором.

- Только вот что-то ты не очень похожа на голодающих африканцев! – стал высказывать подозрения Рудольф Рудольфович, поближе пододвигая к мухе блюдце с печеньем в качестве приманки. – Ишь, пузо какое! Не одним днем нажрала!

Недовольное «бж-жжж», последовавшее от мухи, автор истолковал как нахальный ответ: «На себя посмотри!»

- Ах ты ж, с-ссс… - зашипел автор и с силой грохнул по столу, намереваясь прикончить это наглое насекомое.

Подслеповатый автор, так и не удосужившись надеть очки, дал легкий промах в орудийном залпе, не скорректировав огонь на каких-то пять сантиметров. Свеженький договор с издательством, который Рудольф Рудольфович по ошибке скрутил в дудку вместо журнала, стрельнул как раз по чашке с еще горячим кофе. Обиженная чашка тут же выплеснула свое содержимое на весьма важный документ.

- Бля! – с досадой выпалил автор и стал отряхивать кофейные капельки с договора.

- Бз-ззз! – злорадостно зажужжала муха, выписывая победные пируэты в воздухе.

Рудольф Рудольфович оскалился и вцепился глазами в ненавистное насекомое. Теперь их бой стал принципиальным, а предполагаемые потери – несущественными. Все для победы! Седовласый автор сменил орудие, вместо испорченного договора взяв в руки журнал, и вышел на тропу войны. Как индеец Винету подстерегал проклятого бледнолицего, Рудольф Рудольфович выслеживал муху по комнате. Он на цыпочках неотступно следовал за ней, ожидая вынужденной посадки. А муха беспечно рассекала чужое воздушное пространство, выписывая дули в воздухе.

Наконец муха приземлилась в районе стеллажа со всякими нужностями и ненужностями. Настал момент истины!

Подкравшись, Рудольф Рудольфович как следует размахнулся и шарахнул журналом по стеллажу. Раздраженный «бж-жжж», последовавший следом, означал досадный промах. Единственной добычей автора стала стопка книг, которая силою залпа устремилась вниз, весело помахивая страницами.

- Ничего, ничего! – злодейски улыбаясь, тихонько сказал автор. – Я дождусь своего часа!

- Бз-зззж-жжж! – без малейшей цензуры ответила муха.

- И тебе того же! – обиженно буркнул автор и принялся махать журналом как бейсболист битой.

Такое странное поведение несколько озадачило муху и нахальное насекомое, желая получше ознакомиться с этим явлением, уселось на потолок и принялось с интересом рассматривать седого мужика, скачущего по комнате и хаотично машущего журналом. По всей видимости, зрелище было еще то. Муха даже принялась аплодировать, пару раз взмахнув крылышками, и даже выкрикнула «Бис», донесшийся издевательским «бз-ззз» до авторского уха.

Страсти накалялись. После нескольких попыток допрыгнуть до потолка с мухой, Рудольф Рудольфович оставил это идиотское занятие и сменил тактику. Пришла очередь зенитных установок. Он снял тапок и прицелившись, метнул его в черную, расплывающуюся в незрячих глазах точку. Тапок звонко шлепнул по потолку и бумерангом вернулся прямиков автору в лоб.

- Йоп! – выругался Рудольф Рудольфович, так и не успев увернуться от орудийной отдачи.

Быстро уловив брешь в редутах врага, муха без суеты переползла на пять сантиметров вправо.

Рудольф Рудольфович скорректировал огонь. Он отошел на пару шагов от прежней огневой позиции и четко вымеряв угол слепым и косым глазом, произвел выстрел тапком под углом. Получать в лоб своей же обувью автору больше не хотелось.

Снайперский выстрел едва не прикончил врага, шлепнув тапком в каких-то паре сантиметрах от цели. Муха сорвалась с места и стала нервно метаться по комнате, «выжуживая» неприличные фразы. А тапок, запущенный под углом ракетой «земля-воздух», в очередной раз доказал силу законов физики. Подтвердив изречение «Угол падения равен углу отражения» тапок устремился в большущую и тяжелющую китайскую вазу, мирно наблюдавшую за ходом боя со стеллажа.

С такими потерями Рудольф Рудольфович смириться не мог. Он тут же бросился спасать уже летящий хрупкий предмет. По образу легендарного вратаря Яшина, седовласый автор сиганул в полете, желая во что бы это не стало поймать драгоценный раритет. И ему это удалось. Правда, уже на самом полу.

- Ф-фффух! – с облегчением выдохнул автор, держа в руках сокровище.

- Тресь! – сказала ваза и раскололась на две неравные половинки.

- Бз-з-з-з! – расхохоталась муха, делая очередной победный круг.

- Дз-зззз! – завибрировал в кармане телефон.

Оставив в покое уже разбитую вазу, Рудольф Рудольфович полез в карман. И сколь же велико было его огорчение, когда он увидел треснувшее стекло на своем новехоньком телефоне. Занятый отловом вазы автор так и не удосужился принять безопасного положения, приземлившись всем девяностокилограммовым телом на карман с телефоном. Не рассчитанный на такое воздействие, экран телефона треснул и приказал долго жить.

- Бля-ааа! – от обиды взвыл автор.

- Бз-ззз! – назидательно прожужжала муха.

Удрученный автор еще раз взглянул на потери и, обреченно охнув, сказал ненавистному насекомому:

- Ладно, ты победила.

Издав победный «бз-ззз», муха еще раз облетела комнату и выпорхнула в открытую форточку.

- Не убий! – заключил сидящий на полу Рудольф Рудольфович и принялся убирать в комнате.



- Ну что, наигрался? – к увлеченному мухобойством Сухому подошел Светлый и стал отбирать у него игрушку в виде грязно-рыжей папочки со швом посередине.

- А чего он?! – как мальчишка стал оправдываться Сухой. – И вообще, он мне еще за… за… Короче, есть за ним должок!

- Давай сюда, мститель! – Светлый с силой вырвал папку из жилистых рук сухого черта и отнес ее к стойке.

- Ладно, ладно! – обиженно забухтел Сухой и пошел искать кого-нибудь, на ком можно сорвать зло.

«Блонда, шпильку тебе в зад!» - послышалось в длинном светлом коридоре.

Продолжение следует...

Глава 8. Проказники

- Какая прелесть! – хлопая глазами, с улыбкой изрек Астарот, все еще глядя туда, где секунду назад блестки рисовали живую картинку.

- Какая мерзость! – стукнув кулаком по столу, загремел старейшина старейшин. – Гнусная мерзость безнравственного и бездуховного существа, допущенного к работе такой высокой квалификации!

- Несогласие высказать можно? – с ухмылкой спросил Астарот, не вставая со стула.

- И даже не пытайтесь, чернодушный вы мой! – старейший из мудрецов встал и грозно посмотрел на ухмыляющегося демона. – У вас все там…

- Тихо, тихо! – оперативно встрял в спор председатель. – Давайте не начинать!

- Да я и не начинаю, - прогудел себе под нос праотец и уже собрался садиться на место, но видимо, что-то колючее и жгучее снова закололо или запекло обычно тихого старика, пронзая душу через пятую точку. – Вы же посмотрите, что в мире творится?! – снова принялся он возмущаться.

- Вы обо всем мире, любезнейший, - вылез с сарказмом Астарот, - или так, для красного словца?

- А то вы не знаете! – прогремел праотец. – Все небеса про то судачат, а ваше злодейшество – ни сном, ни духом! Голубушка! – праотец обратился к секретарше. – Дайте-ка нам материалы репортажей.

Нехотя секретарша взмахнула рукой. Посыпался дайджест в виде картинок, быстро сменявших друг друга.

- Вот, вот, взгляните! – громыхал старейшина старейшин. – Форменное безобразие! Порча имущества и несанкционированное вмешательство! – комментировал он «совершенно случайное» самовозгорание ЛГБТ клуба «Содом и Гоморра».

- Надо же?! Педиков сожгли! – тихонько хихикнул Астарот и подмигнул Сухому.

- Слава Богу, - и праотец трижды поклонился, едва не треснув лбом стол, - обошлось без жертв! А если бы…

- Помнится мне, - не скрывая улыбки, к комментариям присоединился острый на язык Астарот, - такое в истории уже было. И не иначе, как…

- Его словом! – громыхнул праотец и снова трижды согнул спину. – А не прихотью одуревшего от безделья черта!

- Мы все учимся, дорогой вы наш! – повел рукой Астарот, воздав должное педагогичности Творца.

- И этому?! – взвизгнул от возмущения почтенный старец, разглядывая картинку пенной вечеринки у бассейна в пентхаусе перуанского наркобарона. – А как вы это назовете, достойный ученик великого учителя?! Хождение в облаках?!

Шустрые блестки рисовали взору Совета атлетичного вида мужчину, облаченного в одну простыню, который шагал по поверхности бассейна, утопающего в клубах пены.

- Мама дорогая! – прошептал Сухому стоявший рядом бородач в простыне. – И ты это сделал?!

- У меня был достойный пример для подражания! – шепотом ответил Сухой, еле заметно склонив голову перед бородачом.

- Крас-сссавчик! – сделав пальцы пистолетом, выразил восхищение Изя.

Сухой смущенно пожал плечами.

- А это-ооо… - начал бородач в простыне, показывая на чудесное спасение ключей от Мазерати со дна бассейна. Властно подняв руку, атлетичный мужчина в шелковой простыне от Виттона повелел водам расступиться, обнажив взору вусмерть обнюханной публики ключик с короной. – Это-ооо…

- Это я позаимствовал у другого педагога, - и Сухой кивнул в сторону туриста с рюкзаком на спине.

- В следующий раз я с тобой! – шепотом заявил Сухому бородач.

- Заметано! – кивнул Сухой и снова принял виноватый образ, стоя перед обличавшим его Советом.

- Да за такое в мои времена! – сокрушался старец. – Да за такое! Да вот он, - и праотец указал на застывшего серафима, раскинувшего свои могучие крылья над головами Совета, – вот он бы мигом испепелил всю эту чертовщину!

- Хвала всемогущему Сатане, - взял слово Астарот, - смутные времена позади. И только мудростью Его и всесильным словом Его мы в едином порыве сохранили мир Его и преумножили людей в нем! И только Порядок, спущенный великим Словом Его, удерживает весь наш хрупкий мир от неминуемой гибели! Да восславится Сатана! – и Астарот застыл в поклоне.

Все члены Совета встали и как один поклонились, прославляя Бога и Дьявола в зависимости от своей принадлежности к тому или иному департаменту.

- И я бы поостерегся, - после всеобщей молитвы продолжил Астарот, - смелыми речами вносить смуту в установившийся Порядок! Не для этого мы веками разрабатывали и внедряли систему междепартаментных взаимодействий по поддержанию Порядка, чтобы сейчас…

- Поддерживаю! – вступил в спор председатель, желая пресечь ставшие опасными речи.

- И я бы не стал, - закрыв вопрос с Порядком, продолжил Астарот, - придавать избыточного значения этим милым шалостям…

- Мелкому хулиганству, - пробубнил с места праотец.

- … не приведшим к каким-либо серьезным последствиям ввиду малозначительности деяний… - продолжал прерванную речь Астарот.

- М-ммм, - замычала рыжая бестия, подняв кверху палец, - имеются дополнительные сведения. Прошу «четырнадцать, черный» выйти к Совету! – аппетитная рыжуха обратилась в зал, призывая Светлого предстать перед очами мудрецов.

Смущаясь и теряясь в догадках, Светлый вышел к подиуму и стал рядом с Сухим.

- Ну что, волосатый, - прошептал Светлому черт в пальто, - вазелин взял?



- Слушай! – тревожно посматривая по сторонам, Светлый подошел к Сухому и тихонько сказал. – Помощь нужна!

- Тебе?! – удивился Сухой.

- Да, тише! – Светлый приставил палец ко рту. – Надо одно дельце покрутить… помозговать.

- Ну-ууу, - начал с ленцой Сухой, загибая крылья бумажного самолетика, - даже не знаю… Дел, понимаешь, невпроворот…

- Ладно тебе ломаться! Будь другом, помоги!

Сухой как-то странно посмотрел на Светлого и изрек:

- У кого черт в друзьях водится – тот и сам черт.

- Ладно, - вздохнул Светлый, - пойду к пушистому на поклон. Может, он чем…

- Стоять! – скомандовал внезапно заинтересовавшийся черт. – Толкуй!

- Значит так…- и Светлый с нескрываемой радостью начал рассказывать о деле в папочке со звездочками и полосками.

По ходу рассказа Сухой картинно морщил лоб, важно дул щеки и вертел одну из немногих уцелевших пуговиц на пальто.

- И вот, смотри! – Светлый подошел к кульминации. – Свадьба, путешествие в Штаты и всё.

- Что всё? – с недоумение спросил Сухой.

- Всё! Всё, понимаешь?! – Светлый от досады треснул пальцем по исписанным листикам. – Свадьба, путешествие и ВСЁ! Дальше ничего нет, ни единой буквы!

- Ну-ууу, - многозначительно замычал Сухой, - значит, всё, кирдык.

- Не тут-то было! – с азартом выпалил Светлый. – Смотри! – и он развернул дополнительные сценарии дела. – Вот, смотри: и домик, и дети, и безбедная старость и…

- Взялись за руки и померли в один день, - ехидно продолжил Сухой. – И чё?!

- И ВСЁ! – раздраженно ответил Светлый. – Понимаешь, всё?! Свадьба, путешествие и конец всей истории безо всякого продолжения!

- Спасибо за разъяснения, кэп! – Сухой с издевкой козырнул. – Я знаю, что такое всё, чувак. И если тут всё – значит…

- Ничего это не значит! – раздраженно перебил его Светлый. – Это всё еще можно переиграть!

- Переиграть?

- Да! На домик, детей, старость…

- И тандем из гробов, - за Светлого добавил бездушный черт. – Давай, предлагай свои варианты.

- Значит так, - Светлый принялся излагать свой вариант действий, - поскольку «всё» наступает в ходе путешествия, надо расстроить это мероприятие. Сорвать, отложить на неопределенный срок, изменить пункт назначения…

- Я тебя понял, - прервал его бездушный черт, - проказничаем.

- Ну-ууу, - стыдливо протянул Светлый, - типа того.

- А ну, дай-ка мне этого кренделя, погляжу я на него, - Сухой взял папку из рук жизнелюбивого существа с длинными волосами и стал крутить возможные сценарии.

Минут через пять нервных перетоптываний и понуканий Светлого Сухой захлопнул папку и с видом профессора, произносящего ключевые слова доклада перед нобелевскими лауреатами, изрек:

- Надо расстроить свадьбу!

- Исключено! – запротестовал Светлый. – Моделирование показывает, что этот товарищ без свадьбы скатывается на самое дно. Сам понимаешь, я такого допустить не могу.

- Тогда расстроить путешествие! – нашел выход Сухой.

- Спасибо, кэп! – Светлый вернул любезность. – Только об этом я толковал пять минут назад. Вопрос в том, как?

- Элементарно, Ватсон! – Сухой щелкнул пальцами, повелев большому и мягкому дивану сию же секунду появиться в длинном светлом коридоре.

«Допер, наконец!» - не без издевки подумал Светлый.

- Смотри! – присев на диван, Сухой развернул ход событий. – Перед свадьбой у них запланирован мальчишник в бане. Они обязательно позовут бабцов…

- Они – верные мужья, не вариант! – сразу забраковал предложение Светлый.

- Сам ты – не вариант! – высказал несогласие Сухой. – Чувак, поверь! Мальчишник без баб мальчишником не считается. Так, рядовая пьянка с помывкой мудей. Зуб даю, - и Сухой продемонстрировал свой фирменный оскал, - бабы у них будут! И много! Так вот, а что если твой конь в пьяном угаре полезет на одну из них… м-ммм… без резинки? И подцепит французский насморк? С такими соплями, знаешь, не особо в путешествие хочется.

- Ага, - без энтузиазма прокомментировал Светлый, - и жениться – тоже!

- Или еще прикольнее! - продолжал Сухой – Его бабе кто-то шепнет про их «невинную» вечеринку. У меня есть бо-оольшой специалист по кляузникам, - Сухой стал осматривать коридор в поисках Чертовки. – Где эта транда с портакой?! – грозно прорычал он.

- Еще лучше! – с негодованием воскликнул Светлый. – Его невесте кто-то наябедничает, она расстроится, обревется и перехочет выходить замуж!

- И путешествия не будет! – раскинув руки в восторженном порыве, выкрикнул Сухой.

- И свадьбы тоже, - безрадостно добавил Светлый, - и тогда, ф-фффщить! – палец Светлого стремительно помчался вниз.

- Зато живой, - внес легкий оптимизм в расклад Сухой.

- Ненадолго! – уточнил Светлый и заключил: - Не подходит.

- Ладно, - согласился Сухой и перешел к плану «Б». - А если так? Смотри, бабка-уборщица хлоркой трет лестницу бассейна перед их приходом. А что, если мы бабке вместо хлорки шампунь какой-то скользкий в ведерко плеснем? Представляешь? – Сухой загорелся, как мальчишка, бросающий патрон в костер. – Твой крендель насинячится, захочет сигануть в «басик», разъедется на лестнице и-иии, - Сухой картинно растопырил ноги, - как звезданется хозяйством!

- Ему еще детей рожать! - внес коррективу Светлый.

- Тогда руку поломает, - предложил Сухой, - рука - не хрен, можно и поломать разок.

- А ему будет больно? - запереживал Светлый.

- Не больнее, чем «всё»! – буркнул Сухой и добавил: - Вообще-то, я тебе дельный сценарий предлагаю, а ты морду свою волосатую воротишь! Не нравится…

- Нравится! – быстро согласился Светлый. – Нравится, только переживаю.

- Не парься, чувак, все будет ништяк, - криво улыбнулся Сухой, - профи за дело берется!

- Это меня и пугает! – с опасением сказал Светлый и нехотя передал звездато-полосатую папочку Сухому.

Легкие манипуляции бездушного сухощавого существа привнесли легкую интригу в жизнь ничего не подозревавшего жениха.

- Слышь, слышь! – спустя непродолжительное время, которое в «Небесной канцелярии» течет совсем по иным законам, Светлый теребил за рукав Сухого. – Беда!

- У тебя мошонка в молнии застряла? – поинтересовался бедой Сухой.

- Нет, хуже! – с ужасом ответил Светлый.

- Что может быть хуже?! – удивился Сухой.

- Он ногу поломал!

- Хрен целый?

- Да, но…

- Значит, все в порядке, - спокойно ответил Сухой, аккуратно отстраняясь от разговора. Очередное «распятие» Чертовки его больше увлекало.

- Только не тот, кто должен был! – интригующей фразой Светлый вернул бездушного черта в разговор.

- Излагай! – послав Чертовку ко всем чертям, воспылал интересом к разговору Сухой.

- Значит так…

И Светлый в красках рассказал о чудовищной ошибке провидения, которое вместо жениха заслало в бассейн его друга, молодого перспективного бизнесмена с серьезной сделкой «на носу». Немаленьких размеров парень лихо поскользнулся на кафельных ступеньках бассейна и рухнул, сломав ногу. Мальчишник был сорван. Вместо девочек пришлось вызывать бригаду скорой с четырьмя крепкими медбратьями (двое бы просто не справились).

- А твой? – откровенно поулыбавшись с «проказ» судьбы, поинтересовался Сухой.

- В аэропорту! – с отчаяньем выкрикнул Светлый. – Объявлена регистрация, стоит в очереди…

- Но еще не летит? – быстро спросил сухой черт.

- Улетит! – махнул рукой Светлый.

- Да хрен там! – ухмыльнулся Сухой и стал ногтем ковыряться в воздухе, имитируя действия механика с отверткой.

- А ты это… - недоумевая об истинном назначении чертовских пассов, спросил Светлый.

- Занимаюсь модификацией самолета, - спокойно ответил Сухой. – Вот! Закончил. Теперь будет маленький бум перед взлетом и большой шухер после. Как только пилот запустит двигатели…

- А он не пострадает?! – встрял сердобольный ангел с длинными волосами.

- Слегка повредится мозгом, - успокоил его черт-механик. – Жена, которая еще недавно была безобидной невестой, слегка мозги подпортит. А так ничё, живой будет, здоровый!

- Ф-фффух! – облегченно выдохнул Светлый. – Спасибо!

- Мне-то спасибо, но, знаешь… - Сухой задумался, - я тебе так скажу: вмешательство в чью-то линию жизни еще никогда до добра не доводило.

- Так я ведь… - начал Светлый.

- Не важно! – отрезал Сухой. – Что бы ни было, вмешиваться не желательно. Только по ходу моделирования.

Не прошло и… да и не понятно, сколько прошло в том месте, где время течет по чьему-то хотению. Светлый снова теребил Сухого.

- Беда!

- Шо?! Опять?! - голосом Армена Борисовича спросил Сухой.

- Пересадили! – чуть не плача ответил Светлый.

- Так! – Сухой потер руки. – Ща продолжим проказничество…

- Стоять, негодники! – послышалось из-за стойки. – Оба резво сюда!

Двое заговорщиков обернулись. Возле стойки со злыми физиономиями уже стояли Чертовка, Феечка и Одуванчик. Но не это самое страшное. Начальница! Она оторвалась от работы и грозно смотрела в сторону двоих «С», угрожающе замахиваясь.

- Вы что творите, хулиганы?! – зарычала на проказников Начальница. – Место работы поменять хотите?! Вакансии открывать?!

- Так мы… - виновато начал Светлый.

- Гады разношерстные! – рыкнула Начальница. – Вы хоть понимаете, что натворили?!

- Человека спасали! – гордым оправданием решил «отъюлить» Сухой.

- Из-за вас, – не совладав с эмоциями, первой с обвинительной речью выступила Феечка, - Олежик остался без самоката!

- Какой Олежик? – нахмурившись, спросил недоумевающий Светлый.

- Внук той бабки, волосатый ты дятел, - стала отвечать Начальница, - которая шампунем ступеньки в бассейне натерла! После этого инцидента бабку из бани поперли, удержав положенные выплаты в счет компенсации пострадавшим клиентам! А на эти деньги старушка собиралась купить внуку самокат!

- Но так и не купила! – снова вступила в обвинительную речь Феечка.

- Эффект бабушки, - пожав плечами, пояснил Сухой.

- А мой подопечный профессор опоздал! – вступил в бой Одуванчик. – С важным докладом, между прочим! Рейс отменили, а на подменный рейс он просто не успел. Уснул в аэропорту от перенапряжения.

- Чё уж там, творческая личность, - усмехнулся Сухой.

- И прозевал положенный ему грант на разработку весьма интересного изобретения! – добавил Одуванчик. – А, между прочим, этот грант ему давал дорогу в большую науку! И кое-что еще. Но что уж об этом говорить, если…

- Если, - пришел черед Чертовки, - его спящего обчистил один очень интересный тип по кличке «Жучок»!

- Это который зарекался… - с тревогой начал Сухой.

- Ага, типа того! – подтвердила догадки босса Чертовка. – Но кто-то уж слишком явно намекнул ему на лопатник, торчавший из кармана долбанутого профессора, который дрых на лавочке в аэропорту!

- С ключами от квартиры! – добавил Одуванчик.

- Которую «Жучок» обнес по старой памяти! – завершила историю Чертовка.

- Катастрофа! – ужаснулся Сухой. – Надо срочно исправлять ситуацию! Он же мне клятвенно обещал…

- Ты подожди! – с ехидством остановила черта Начальница. – Ты сперва международный конфликт разрули!

- Чё?! – хором выдали оба проказника.

- То! – рыкнула Начальница. – Вот комплейнт из европейского управления! – и она потрясла перед носами двух горе-затейников официальной бумагой. – Жалоба на душевно ответственных лиц за срыв сделки…

- Я пошел… - прикрывшись пальто как щитом, Сухой попятился прочь от стойки.

- Стоять! – легким выстрелом в зад остановила его Начальница и продолжила: - сделки по созданию весьма эффективного совместного предприятия ввиду неявки на переговоры одной из сторон. Сделка сорвалась, что повлекло за собой финансовые потери обеих сторон, которые в будущем виделись известными меценатами! Намекнуть, ху из ху?!

- Все ху… - прошептал Сухой.

- Солидарен! – присоединился Светлый.

- Так, черти в ангельской шкуре, - Начальница слегка смягчилась, - а ну-ка, выкладывайте все детали дела!

Понурив голову, Светлый стал рассказывать обо всех обстоятельствах дела.

- И потом ВСЁ! – закончил он рассказ.

- А что всё? – спросила Начальница.

- Как что?! – удивился Светлый. – Да всё ВСЁ!

- А то ты не знаешь, - присоединился Сухой, - что такое «всё»?!

- Честно – нет! – Начальница вышла из-за стойки. – Фатальный сценарий в модели просматривается?

- Вроде нет, - замялся Светлый.

- Тогда отпусти его! – повысив голос, Начальница попыталась вырвать папку из рук Светлого. – Просто поверь ему и отпусти!

- Поверить?! Человеку?! – Сухой рассмеялся. – Отжигаешь, однако!

- Клюв захлопнул! – решительно прикрыла чертовский рот Начальница и по-доброму обратилась к Светлому. – Просто поверь! Просто дай ему шанс проявить себя. Отпусти и посмотри!

- Отпустить?! – пропищал Светлый слегка ослабив хватку папки.

- Просто поверь! – уверенным тоном повторила Начальница и спокойно забрала звездато-полосатую папочку из рук сердобольного хранителя жизни.



Раскинув руки и закрыв глаза, Макс стоял на смотровом мостике водопада Малтнома. Старенький двухъярусный водопад давненько не видал такого блаженного вида у праздно шатающегося туриста, коих тут с четырнадцатого года прошлого столетия перебывало немало. Где-то в сторонке стояла его новоиспеченная жена Светка и фоткала местные красоты. А Макс стоял с закрытыми глазами и блаженно улыбался, всем телом впитывая живительные капельки благословенной влаги.

- Это всё! – прошептал Макс, вплотную придвинувшись к ограждению моста.

- Что ты там говоришь? – переспросила его Света.

- Это всё, говорю! – крикнул ей улыбающийся Максим. – Всё! Я отсюда никуда не уйду!

- Бомжевать будем, милый?! – Светка подошла и обняла ополоумевшего от природных красот мужа. – В лесу будем жить, охотиться?

- Нет, нет! – расхохотался Макс и поцеловал ненаглядную. – Мы тут с тобой останемся.

- Так я же и говорю… - начала Света.

- В Штатах! – пояснил Макс. – Я тебе пока не говорил… - Макс стыдливо замялся. – Ну, в общем, я работу тут нашел. Классную, между прочим! Работодатель одобрил мой проект и мою кандидатуру на пост руководителя! Квартика, не в центре и съемная пока, но вполне сносная, машинка, обстановочка... Всё, Светка, всё уже есть!

- И ты, кучерявый гад, молчал?! – взвизгнула переполненная эмоциями Света.

- Я боялся! – пояснил Макс. – Боялся, что сорвется. Боялся, что это всё просто улетит от меня вместе с самолетом. Но всё получилось! Светка-ааа! – и Макс схватил жену на руки. – Всё получилось! Всё-оооо!

- Тише, тише! – с опаской сказала обезумевшему от счастья мужу Светка. – А то ты меня сейчас с моста скинешь! Приземляй меня уже!

- Светка! – вернув жену на землю, с необыкновенным восторгом затараторил Макс. – Как только я увидел эту красоту на фотографии, я сразу понял: это мое! Это мое место! Если я сюда попаду – я просто не смогу отсюда уехать. Это всё, заклинило на веки веков! И, ты представляешь, всё сложилось! ВСЁ!



- Всё? – с улыбкой спросила Светлого Начальница.

- Всё! – облегченно ответил длинноволосый светлый паренек, сбросил гору с плеч.

- Тогда вперед исправлять косяки! – сказала Начальница и приступила к своей привычной работе.

- Да, чувак, у тебя реально дофигища работы! – посочувствовал Светлому Сухой, собираясь куда-то «слинять».

- Которую ты выполнишь на пару с ним! – осадила «чертопальтового» хитреца Начальница.

- Я?! – взвизгнул Сухой.

- Я, я! – подтвердила Начальница и добавила: - Арбайтен!

- Блонда! – тут же выкрикнул Сухой, желая делегировать полномочия по наведению порядка.

- Мимо! – ответила удаляющаяся Чертовка. – Мне еще «Жучка» прорабатывать. А то некоторые личности…

Продолжение следует...

Глава 9. Золотые нити любви

- Коллеги! – привстав, к собравшимся членам Совета тихонько обратился Астарот. – Полагаю, этот инцидент мы вполне можем рассмотреть нашей камерной компанией, - и он кивнул в сторону темного господина, - тем более что все последствия неудачных экспериментов по… - Астарот хихикнул, - выравниванию жизни экспериментаторы подчистили. Так ведь?

Темный господин кивнул в знак согласия.

- На том и порешим, - негромко согласился председатель, не желая будить праотца, от трудов праведных уснувшего посреди предыдущего представления. – Что там у нас на очереди? – спросил он секретаршу.

- Во им… - торжественно громко начала секретарша, но ее тут же зашипели уважаемые члены Совета, не желавшие раньше времени тревожить задремавшего праотца.

- Во имя Совета! – прошептала секретарь Совета и тихонько дунула на блестки.




По случаю успешного окончания седьмого класса Бонин папа, Александр Яковлевич, решил устроить друзьям Славика выездной праздник на даче. Расщедрившись непонятно по какому случаю, Боня-старший решил отдать на разграбление малолетним разбойникам свои владения. Разумеется, в составе банды были Ромка с Юлькой.

В восемь утра погрузив в «бусик» ребятню с припасами, Александр Яковлевич отчалил в далекое путешествие, чтобы через каких-то сорок минут выгрузить нетерпеливую молодежь у добротного домика с развеселой зеленой крышей. Быстро проведя экскурсию и дав ценные указания, Бонин предок «свинтил» по своим делам, даровав долгожданный отрыв без пяти минут восьмиклассникам. Каких-то сорок минут – и ты свободен!

Жизнь ребят текла своим чередом. Боня, который сразу по прибытию взялся за уборку, оставил попытки охмурить Ясю, строгавшую салаты на пару с Юлькой. Боня понял, что Пуся – птица не его полета и нужно искать что-то… что-то… Феечка, как и обещала, тихонько подтолкнула Боне вариант с Женькой, новой ученицей.

В отличие от ветреной Пуси, Женя была девочкой более фундаментальной. Откровенно не блеща красотой, Женечка привлекала эрудицией и очень взрослыми взглядами на жизнь. Общаться с ней было одним удовольствием. Если не смотреть на нее. Прикрыв глаза на незначительное несовершенство, Боня решил «замутить» дружбу с новенькой. К его счастью, Женечка оценила благородные порывы не самого смазливого мальчика в классе, и дружба «замутилась». Очень интересная дружба, грозившаяся перерасти во что-то куда более фундаментальное, что, в общем-то, устраивало обе стороны.

Петька, позванивавший немалым боезапасом в рюкзаке, немного подтянулся в учебе. Риск быть оставленным на второй год слегка взбодрил успеваемость Петра. И кое-какие предметы ему даже удалось «захорошить». Не много, физра, труд и еще что-то, но уже что-то, а не полный аут. Как говорится, лиха беда начала. А личная жизнь экс-хулигана терялась в темных подворотнях не самого благополучного района, в котором проживал Петруха. Петька, в отличие от остальных мальчишек, не особо распространялся о своих подвигах, что еще больше наводило мрак на его внешкольную активность. Друзьям оставалось только догадываться, чем он вечерами занимался. Хоть бы не…

Витамин (который Виталька), с ожесточением махавший топором, оставался прежним Виталькой. Конечно же, он рос, мужал, менялся внешне и внутренне, но все равно оставался Виталькой: лучшим другом Ромки. В его жизни каких-то кардинальных перемен не было. Он все так же неплохо учился, так же усиленно занимался спортом, не изменяя своему плаванью, и все так же беззаветно дружил с Ромкой. Если бы кто-то озадачился картиной дружбы, он бы смело мог взять в качестве прототипа Ромашку с Витамином. Более дружеской дружбы ему вряд ли удалось бы найти.

А Ромка с Юлькой все так же «тихарились», погожими вечерами встречаясь на их крыше мира. В их мире было все здорово! Ведь их мир находился под надежной защитой самой сильной силы, путы которой разорвать не может никто, даже ненависть. Житейские страсти успокаивались, боль притуплялась, обиды забывались… Людмила Ивановна уже не так категорично высказывалась о Морозове, а Антонина Федосеевна уже почти забыла досадный инцидент со школьным собранием. Время делало свое дело.

Тикающее время отсчитывало дни и месяцы, усыпляя мерным ходом бдительность наимилейшего ангелочка, миниатюрной феи сна. Феечка от души радовалась успехам ребятишек и всякий раз мило улыбалась, возвращаясь к стойке с очередной снотворной командировки. За всем этим розовым туманом наивная Феечка так и не почувствовала тяжелого чертовского дыхания за спиной.

Предвкушая что-то «такое», что вполне могло случиться на Бониной даче, Феечка провела небольшую подготовку, снабдив Ромку и Юльку очень «такими» снами.

С Ромкой было все просто. Мальчишки, они же такие… такие… Мальчик, который с возрастом становится мужчиной (таким же мальчишкой, только крупнее и седее), он ведь - механизм простой. Простой и понятный в управлении. Если знаешь, как крутить и за что дергать, он будет делать то, что ему предписано природой. Все по инструкции. Игрушки, с возрастом становящиеся больше и дороже, шалости, с годами тяжелеющие своими последствиями, в особенности, если они, эти шалости, на свою беду подружились с дурной головой. И любовь. Любовь, как четкое руководство к действию, без которого и мальчик, и мужчина начинает сбоить, ломаться и шалить. Все просто!

Задвинув застенчивость за необъятный торс розового хоботастого «млекосекомого», Феечка раздухарилась в Ромкином сне, нарисовав ему такое, от чего мальчишке поутру пришлось поменять трусики. Такие сны частенько снились Ромке. И зачастую даже без Феечкиного участия. Природа. Мальчик взрослел и душой, и телом. Феечка лишь слегка подкорректировала «такой» Ромкин сон, внеся размытый антураж в виде загородного домика с зеленой крышей. А все остальное Ромка домечтал сам. Он же - мальчик, а мальчики, они же такие…

С девочками же все обстоит гораздо сложнее. Девочка – это не механизм, это – природное явление. Стихия! Минуту назад небо было чистым и светлым, маленькой ручкой принимая в дар слегка увядший цветочек. И кто же мог знать, что ровно через минуту ясное небо затянет тучами сомнений и грянет гроза, сверкая молниями-обидульками и громыхая раскатами-догадками?! На ничего неподозревающий простой механизм польется ливень слез, в голову градом полетят обвинения…

«Что, зачем, почему?!» - будет недоумевать простой и понятный механизм, принимая на себя удар стихии. Даже в самом креативном сне ему ни за что не приснился бы тот сценарий, который мгновенно развернулся в голове маленького стихийного бедствия. Ведь цветочек – это же неспроста? А за что? И почему именно сейчас? Все, этого достаточно! Дальше не в меру фантазийный женский ум нарисует такую картину, от которой у ничего не подозревающего простого механизма похолодеют пятки!

Благо дело, Феечка сама была из этих самых стихий. Прекрасно зная непредсказуемость природных явлений, Феечка использовала безотказный прием романтичности. Прокравшись в Юлькин сон, Феечка подхватила девочку и понесла ее высоко в небеса, словно пушинку. Она понесла ее ввысь, через безмятежные облака к высоким высотам. Туда, куда даже ангельским крыльям не под силу вознестись! Весь крохотный Юлькин мир исчез в одно мгновения, скрывшись где-то там внизу за густыми облаками. Испуганная девочка даже закрыла глаза.

Когда Юлька наконец решила взглянуть куда же она прибыла, ее взору предстала массивная золоченая дверь. Огромная дверь, своим величием затмевавшая все двери крохотного мира, скрывшегося за облаками. Даже дверь директора школы! Юлька присмотрелась. Что-то маленькое и шустрое золотилось прямо над дверями. «Что это? Или кто это?» - подумала девочка, глядя на быстрые и ловкие движения существа, извлекавшего из своего брюшка тоненькие золотые волокна.

Паучок. Золотой паучок, дни и ночи неустанно вивший золотые нити паутины. Нити опускались вниз, убегая с благословенных небес на грешную землю. Послушные миниатюрной ручке красивейшей феечки на свете, облака расступились, явив Юльке наипрекраснейшую картину, какую ей только доводилось видеть в ее маленькой жизни. Золотые нити опускались на землю и опутывали влюбленные сердца.

С безумной высоты весь крохотный мир внизу отрывался Юльке как на ладони. Крохотный мир с его крохотными обитателями. Прижавшийся к материнской груди крохотный младенец, маленькой пухлой ручкой цепляющийся за прядь материнских золотых волокон. Малютка-девочка, путающая пальчики в дедовой золотой с сединкой бороде. Мальчишка, несущий два портфеля. Он идет совсем не в ту сторону, что ему надо, но ничего поделать не может. Он уже крепко-накрепко привязался к конопатой озорной рыжухе, жующей яблоко по пути.

Умиляющаяся невеста и важно дующий щеки жених. Они так переплетены, что их порой совсем не разглядишь за причудливым плетением золотого волокна. Уже изрядно поседевший и обзаведшийся животом мужчина, буцающий пареньку-подростку мяч на площадке. И взрослая женщина, сидящая на лавочке рядом. За долгие годы их нити крепко спелись в канат, золотой распушенный канат, своими волокнами удерживающий всю большую семью.

И старичок со старушкой. Двое очень пожилых людей, которые взявшись за руки, прогуливаются парковой аллеей. Их нити уже сильно поистрепались годами. Поистерлись, пооборвались, поизносились. Но они все еще есть! Они все еще крепко связывают их за руки, все еще держат на грешной земле, не давая ураганам времени разметать их на части. Сплетаясь в нехитрую сферу, золотые нити любви все еще оберегают их гаснущий огонек жизни от дуновения смерти. И они идут парковой аллеей, взявшись за руки.

Юлька стояла и плакала, глядя на это чудо. На эту тайну, внезапно открывшуюся ей в сказочном сне. Кто бы мог подумать, что этот крохотный мир так мудрено устроен?! Кто бы мог подумать, что неутомимый малыш на недосягаемых небесах, денно и нощно плетущий едва видимые волокна из чистого золота, своими путами удерживает весь мир?! Весь этот крохотный мир, в котором обязательно есть Ромка и Юлька. Вон, вон они, голубчики, сидят на крыше! «Ромка!» - Юлька уронила слезинку, скользнувшую по бархатистой щечке и стремглав помчавшуюся к земле, чтобы обернуться моросящим дождиком.

- Дождь моросит! – крикнул ребятне Виталька, разжигая костер. – Можем без шашлыка остаться!

- Он скоро пройдет, - глянув на небо, сказал Ромка. – Слепой дождь. Слепой и теплый.

Вскоре грянуло «зажигалово». Ребята веселились, поглощали несоленые салаты (Пуся «протормозила»), вгрызались молодыми зубами в подгоревший с одной стороны шашлык, осторожно пробовали огненную воду из Петькиного боезапаса и дурели, будучи оставленными безо всякого присмотра. До приезда «Бонемобиля» была еще уйма времени, аж до десяти вечера.

В какой-то момент, часам к пяти, когда народ уже немного умаялся, Ромка с Юлькой тихонько ускользнули от толпы. Ромка заранее провентилировал с Боней вопрос аренды маленькой комнатушки с диваном. Заручившись согласием отельера, Ромка крепко взял за руку Юльку и утянул за собой в забронированные апартаменты. Юлька не сопротивлялась. Разве немножко, для проформы.

Оставшись наедине, влюбленные слились в жарком поцелуе. Ромка весь дрожал от возбуждения. Он сотни раз проигрывал эту сцену, до мельчайших подробностей прорабатывая план действий. Он видел это во сне, грезил этим наяву, мечтал и изо всех сил стремился. Стремился так, что теперь, стоя в обнимку с Юлькой, дрожал и нервно дергался, совершенно позабыв весь ранее построенный план. Он просто растерялся.

Юлька тоже была не прочь этого. Понимая, насколько важным это событие может стать для Ромки, Юлька с нетерпением ждала удобного момента. Ей очень сильно хотелось сделать Ромку счастливым! Она обнимала дрожащего мальчишку, стягивая с него большой и пушистый отцовский свитер. А Ромка, путаясь в дрожащих пальцах, боролся с пуговицами на Юлькиной блузке. События стремительно мчались к таинственному «такому».

Скинув блузку, Юлька быстро нырнула под плед на диван.

- Убегаешь?! – задыхаясь от эмоций, прошептал Ромка.

- Догоняй! – завлекающее промурлыкала Юлька.

В затяжном прыжке Ромка быстро нагнал обольстительницу. Он так пылал изнутри, так напрягался каждой клеточкой, так хотел, что… что… просто перегорел в самый ответственный момент. Пытаясь расстегнуть Юлькин бюстик, Ромка обнаружил немыслимую досаду: руки совершенно не слушаются его. Они стали как деревянные, как не его. Простая застежка превратилась в неразрешимый ребус вроде квадратного уравнения.

Юлька, которая кошечкой изгибалась, поддаваясь теплым приятным спазмам, пробегавшим по ее телу, тихонько хихикнула, глядя на одеревеневшего Ромашку.

- Ромочка, успокойся! – шепнула она дрожащему дубку Ромке. – Я тоже этого хочу!

И закинув руки за спину, ловко освободила юную девичью грудь из плена черненького бюстика.

Немыслимым усилием воли Ромка пошевелил рукой. Содрогаясь мелкой рябью, рука тихонько скользнула с Юлькиного живота немного выше, упершись в теплую и упругую, изгибающуюся в сладостной неге плоть. Казалось, сами небеса благоволили этому дню стать особым в жизни двух влюбленных сердец.

И тут черная от греха, громыхающая злобой преисподняя в самый неподходящий момент со всей дури впечатала пьяного Петьку в дверь комнатушки.

- Етить! – снеся дверь и грохнувшись на колени, удивился Петька. – А вы тута?!

- Я тебя прикончу, Петруха! – прорычал на малолетнюю пьянь Ромка.

- Опаньки! – опомнился Петька, узрев в весьма пикантном положении своих друзей. – Я щаз… уже сваливаю! – пролепетал он, предпринимая безуспешные попытки подняться на ноги.

Однако момент был уже упущен. На грохот сбежали все, кому до этого не было никакого дела.

- А чё эт вы тут делаете? – многозначительно улыбаясь, поинтересовалась Пуся, заглядывая из-за широкой Бониной спины.

Посыпались глупые неуместные комментарии и шуточки.

Ромкино разочарование нельзя было передать словами. Он сдерживался, внутри полыхая праведным гневом, пытался отстреливаться фразами невпопад и нервно почесывал живот. Такой облом ему даже в кошмаре не мог присниться! Юлька была куда скромнее в проявляемых эмоциях, но даже она выказывала негодование. Одно из самых знаменательных событий так и не состоялось.

Возможно, понятливые ребятишки, отсыпав положенную порцию шуточек, и оставили бы наедине Ромку с Юлькой, дав случиться тому, чему благоволили небеса, если бы не еще одно досадное обстоятельство. Когда Ромка натягивал огромный отцовский свитер, а Юлька, кутаясь в плед, водружала на место бюстгальтер, зазвонил Юлькин телефон. Звонила мама.

Короткий разговор с матерью совсем расстроил девочку.

- Бабушке плохо! – с тревогой сказала Юлька, едва повесив трубку. – Мама просит срочно приехать!

- Сейчас?! – спросила Пуся. – А как?

- Не знаю… - растерянно проронила Юлька, надевая безрукавку поверх блузки.

- Отсюда как-то уехать можно? – взяв ситуацию в свои руки, Ромка поинтересовался у Бони.

- Только вперед ногами! – отжег поднимающийся с пола Петька.

- Тут есть автобус, - стал пояснять Боня, - ходит раз в полчаса, по расписанию должен ездить до девяти. Остановка там, на дороге. Так что шанс уехать есть, и даже не малый.

- Мне нужно ехать! – решительно сказала Юлька и пошла обуваться.

- Я с тобой! – заявил Ромка, убегая за Юлькой.

- А на коня? – промычал пьяный Петька им вслед.

- Мы автобусом! – втискиваясь в не расшнурованные кроссы, ответил пьяному «кайфоломщику» Ромашка.

По дороге к остановке Юлькина мать раза три позвонила. Она уже и пожалела, что позвала Юленьку срочно домой. А как она вечером сама доберется? А вдруг что? Уж лучше бы Боневский- старший со всеми бы привез. Но Юлька твердо решила ехать. В тревогах и заботах Людмила Ивановна не подумав брякнула о том, что ждет скорую помощь. А это означало только одно: бабушке очень плохо. И не ехать Юлька просто не могла. Чтобы мать не сильно переживала, Юлька немного приврала. Она сказала, что ее провожает Боня. Добряк Славик не вызывал у матери каких-либо негативных ассоциаций, а это означало, что кандидатура провожатого не будет забракована.

- Холодно, однако! – подпоясавшись своими и Ромкиными руками, к первому получасу ожидания автобуса вздрогнула голосом Юлька.

- Хочешь, я свитер тебе дам? – вызвался Ромка.

- И сам голяком останешься? – усмехнулась Юлька. – Не, Ромчик, спасибо!

- Тогда ныряй ко мне! – заявил Ромка, оттопыривая большущий отцовский свитер.

Сегодня Ромка надел именно этот свитер. Потому, что он бы самым теплым. Когда-то, когда Ромки еще не было на свете, его отец сам связал этот свитер. Он сам про это Ромке рассказывал. Ромка слушал и уписывался со смеху от всех развеселых подробностей, которые со вкусом преподносил отец.

Когда-то, когда их старенькая береза во дворе была еще березкой, его отец, распираемый любопытством и подгоняемый упорством, решил своими руками сваять текстильное изделие. Получив массу информации от «вяжущей сестрии», его отец прикупил кучу ниток, купил две пары не очень подходящих спиц, раздобыл простецкий раскрой и взялся за работу. Выбор цвета был просто потрясающим. Только мужчина мог набрать нитки самых разнообразных цветов, сочетающихся друг с другом лишь по одному принципу: чем больше – тем лучше.

Через неделю завязок, перевязок, пропуска петель и матерных ругательств десять рядков были готовы. Это был переломный момент. На одиннадцатом рядке, пропустив пятнадцать петель из шестидесяти, папа переломал пару спиц, воткнув одну в стену для наглядности. Вооружившись дополнительным комплектом, отец закусил губу и продолжил работу. Уже немного поднабравшись опыта и терпения, Ромкин папа за полгода мучений все-таки добил это текстильное изделие из «его нервных волокон», как он говорил.

Не по размеру большой, абсолютно бесформенный, разноцветный до ряби в глазах, с обилием дырочек от пропущенных петель, свитер вышел просто шедевральным. Такого авангарда точно не было ни у одного кутюрье! Намеренно присадив произведение искусств в горячей воде, отец напялил на себя еще влажный свитер и гордой походкой продефилировал перед матерью. Антонина Федосеевна рассказывала, что тогда она полвечера икала от смеха. А отец гордо ходил в этом «карнавале жизни», упорно не желая его распускать на «хоть что-то пригодное».

Еще с самого раннего детства Ромка помнил это свитер. Этот закашлатившийся, ободранный кошкой свитер с неимоверным количеством узелков и ниток изнутри. И отца в нем. Теплого, сильного и доброго отца, безо всякого повода скоропостижно умчавшегося в небесную командировку.

Когда отца не стало, Ромка мигом приватизировал его свитер. На все уговоры матери «выкинуть это безобразие» Ромка рычал, покрепче вцеплялся в комочек тепла и убегал куда-нибудь в укромный уголок. Несмотря на обилие вентиляционных отверстий, свитер был очень теплым. Всякий раз, когда Ромка надевал этот свитер, он просто млел от тепла, исходившего от этой простецкой и бесформенной одежной конструкции. Ромка надевал его и… обнимал отца, частичка душевной теплоты которого все еще жила в этом «карнавале жизни».

- Ныряй ко мне! – скомандовал Юльке Ромка и оттопырил свитер.

- Да ты чё, Ромусик, - запротестовала Юлька, - я же туда не влезу!

- Юся! – Ромка растянулся в кошачьей улыбке. – Да ты посмотри! Туда же две Юльки вместится!

- Не надо нам двух Юлек, нам и одной достаточно! – на полном серьезе заявила продрогшая барышня и быстро нырнула в Ромку.

Внутри действительно было тепло. Очень тепло!

- Ой, Ромчик, - повертевшись внутри и запутавшись в торчавших нитках, заявила Юлька, - я в тебе запуталась!

- Это спрут, живущий внутри меня, обхватил тебя своими щупальцами… - Ромка стал пугать не очень-то впечатлительную Юльку.

Они еще немного пошутили на тему путаницы, а потом Юлька вспомнила про свой недавний сон.

- А знаешь, что это? – сверкнув глазами, спросила Юлька.

- Э-ке, - помотал головой Ромка, покрепче прижимая ненаглядную к своему обнаженному торсу.

- Это нити любви! – еще ярче сверкнув любовью в глазах, загадочным голосом сказал Юлька. – Золотые нити любви!

И Юлька рассказала Ромке свой сон.

Они стояли на ободранной, исписанной всякой ерундой остановке, тихо болтали о чем-то, ждали автобус, который, казалось, затерялся в вечности, и путались в золотые нити любви. Одни посреди этого дивного майского вечера, спустившегося на их крошечный, полный любви мир с благословенных небес.

Презрев страх, Ромка проводил Юльку до самого подъезда. Внизу их уже ждала Людмила Ивановна.

- Юленька! – мать бросила обнимать дочь. – Юленька, зайка! Бабушку в больницу забрали только что! – голосом, переполненным тревоги и слез Людмила Ивановна обняла единственную дочь.

- Мама! – не в силах сдерживаться, Юлька бросилась в объятия, пуская слезу.

А Ромка стоял поодаль и молча ждал. Чего? А он и сам не знал. Юльку он доставил в целости и сохранности, передал, так сказать, из рук в руки. Чего ждать-то?! Но он стоял.

Еще немного пообнимав дочь, Людмила Ивановна подошла к Ромке, потрепала его распатланную шевелюру и сказал:

- Спасибо, Ромочка! Спасибо, кавалер ты наш!

По-доброму сказала, безо всякой злобы и подозрений.

Ромка улыбнулся, смущенно пожал плечами, бросил Юльке «до завтра» и счастливый пошел домой. «Ну и пусть не случилось! - думал по дороге домой Ромка. – Пусть! Будет еще вечер и будет повод. Случится, обязательно случится! Дачу ведь Бонин предок не собирается продавать. А впереди все лето. Случится!». В то, что он, Ромашка, сможет «добазариться» с Боней, он просто не сомневался. А для чего тогда друзья, если не для этого?!

Ромка шел, улыбался, подмигивал сам себе и радовался несказанному потеплению отношений с Юлькиной мамой. «Кавалер ты наш!» - прокручивал в голове Ромка и вздрагивал от удовольствия.

Продолжение следует...

Глава 10. Удел настоящих мужчин

- Ску-уууко-ооота-ааа! – зевая до хруста челюстей, простонал Астарот и вопрошающе посмотрел на рыжую бестию в надежде узнать, когда же эта мелодрама закончится.

Аппетитная рыжуха уловила взгляд скучающего архидемона и еле уловимым движением подала знак рукой, говоря, мол, ща все будет.

Астарот потер уставшие от любви глаза, встряхнулся и вполглаза продолжил просмотр киносеанса, который с каждым кадром становился все увлекательнее и увлекательнее.



Феечка порхала от счастья, глядя на то, как славно развивается дело любви. А Чертовка тихо посмеивалась, искоса глядя на эти нелепые телодвижения мелкой простушки. Умная блонда прекрасно понимала: время на ее стороне. Время и обстоятельства, которым хитрая поборница ненависти пока хода не давала. Пока, до времени. Обладая такими незаменимыми качествами, как терпение и упорство, Чертовка преспокойно выжидала удобного случая, чтобы вывести на сцену незаслуженно забытого героя.

Не прошло и трех дней с момента поездки на дачу, как такой момент представился.

В тот день шел моросящий дождь, никак не располагавший к посиделкам на крыше. Немного погостив у Витальки, Ромка примчался домой совсем не поздно. И с порога наткнулся на чьи-то грязные ботинки, кое-как брошенные в коридоре. Из кухни доносился спор. Мать спорила с каким-то матерящимся мужчиной, голос которого показался Ромке очень знакомым. Таким знакомым, что Ромка боялся угадать хозяина голоса. Он осторожно проскользнул по коридору и вошел в кухню.

- Чё ты, бля, жмешься?! – стоя спиной к кухонной двери, какой-то пьяный наглый мужик говорил Антонине Федосеевне. – Я, бля, тока откинулся, домой пришел, а ты сучишься!

- Ярик, я прошу тебя! – нервно отвечала мать.

«Ярик?!». Ромка остолбенел. Он стоял и не знал, что ему делать: броситься в братские объятия или схватить табуретку и грохнуть этого подлеца по башке. Внутри Ромки отчаянно боролись две силы. Одна из них до сипоты кричала о том, что перед ним стоит его брат, его родной брат, кровь от крови и отцовский первенец, бывший когда-то примером для подражания. Но с другой стороны натянутые струны души назойливо теребила другая сила. И никак не меньше первой, она требовала сию же секунду выпроводить прочь этого негодяя, не без участия которого отец скоропостижно покинул этот мир. Ромка стоял перед самым сложным в его жизни выбором.

Внезапно Ярик повернулся.

- А-ааа, - хриплым голосом сказал нежданный гость, окинув Ромку волчьим взглядом, - малой заявился!

- Ярик! – сквозь ком в горле прошептал Ромка.

Он так надеялся на то, что его брат, его старший брат, каким бы он ни был, прямо сейчас обнимет своего младшего брата. Обнимет как встарь, потреплет волосы, подмигнет хитро и скажет: «Ну чё, ромашка, погадаем?!». Но этого не произошло. Ярослав, окончательно став Шакалом, продолжил вымогать у матери деньги.

- Ромочка, иди в комнату! – увидев младшего сына, Антонина Федосеевна решила отправить его от греха подальше. За себя она не боялась, а вот за Ромку.

- Малой! – пошатнувшись, сквозь зубы сказал Ромке Шакал. – Сгоняй за водкой! Твой братан откинулся! Праздник, типа.

Ромка не пошелохнулся, лишь покрепче сжав кулаки.

- Чё, не праздник? – Шакал наклонил голову вбок и пронзил Ромку испытывающим взглядом. – Сученыш!

- Ярослав! – вступилась мать. – Немедленно прекрати! Сколько тебе надо?! – мать заглянула в кошелек.

- Ничего ему не надо, мама! – стиснув зубы, прорычал Ромка.

- Пасть закрыл! – попытался осадить его Шакал.

Но Ромка не из тех был, кого просто так осадишь. Он-то – настоящий пацан, мальчишка до мозга костей. Вместо того чтобы трусливо убежать в другую комнату, Ромка с кулаками двинулся на Шакала. Замах, кулак летит и… пролетает над самой макушкой поднаторевшего в драках Шакала. Уклонившись от мальчишеского шлепка, Шакал нанес контрудар, сбивший мальчугана с ног. Ромка повалился на пол, по пути ударившись щекой о холодильник. Кожа на щеке лопнула, потекла кровь…

- Рома! – мать бросилась к упавшему на пол сыну.

А Шакал, Ярик, окончательно «ошакалившийся» после тюряги, схватил брошенный матерью кошелек и пошел на выход. Большего от своих родственников ему и не было нужно. Что с них еще взять?

- Терпилы! – пренебрежительно бросил он на прощание матери и младшему брату, прыгнул в ботинки и вышел вон, звучно хлопнув дверью.

Чертовка радостно потерла руки.

Все, дело сделано? Как бы не так! Стоило ли заваривать эту кашу ради банального мордобоя, если в модели ненависти имеются куда более серьезные цели? Чертовка предпочитала не размениваться по мелочам. И потепление в отношениях Морозовых и Тимофеевых ее совсем не устраивало.

Покинув отчий дом, Шакал на улице наткнулся на своего бывшего одноклассника Серегу. Пьяный дурман подхлестнул звериную злобу на весь этот «мир лохов». Слово за слово, вожжа под хвост и Шакал поколотил Серегу. Сильно поколотил. Зачем? Шакал бы на этот вопрос не ответил, отговорившись традиционным «И чё?!».

А вот Чертовка знала правильный ответ. Дело в том, что Серега был двоюродным племянником Людмилы Ивановны, Юлькиной мамы. С трудом ковыляя, Сергей зашел за помощью именно к тёте.

Людмила Иванова едва не рухнула в обморок, увидев на пороге окровавленного племянника. Крики, слезы, скорая, милиция. Кошмар! Проскакав с поколоченным племянником до позднего вечера, Людмила Ивановна вернулась домой в «приподнятом» настроении. Вторая скорая за неделю – это, пожалуй, перебор. Вооружившись праведным гневом, Людмила Ивановна не раздумывая отправилась за справедливостью. Куда? Конечно же, к Морозовым! Это же их «выродок», им и отвечать!

Она отчаянно тарабанила Морозовым в дверь, кричала «Откройте!», ругалась и даже плакала. Она жаждала справедливости.

А справедливость тем временем добиралась на такси домой из приемного покоя областной детской больницы. Ромка сильно рассек щеку о холодильник. Мальчик не плакал, не стонал, он стоически терпел, прикрывая кровоточащее рассечение подвернувшимся под руку полотенцем. Как итог, восемь швов, еще один пучок седых волос на голове матери и фраза дежурного врача: «До свадьбы заживет».

Щека заживет, мелочь. Ко всему прочему, шрамы украшают мужчину. По дороге домой Ромка уже представлял себе, как он хвастается перед друзьями боевыми ранениями. Он только немного побаивался за мать. Вдруг этот подлец снова заявится? И немного переживал за пропавшие деньги. Не так уж и «кошерно» было, не до жиру. А еще немного кривился, когда таксист вскакивал в очередную яму. Щека побаливала. Не так, чтобы «ой-ой», но ощутимо. Не конец света.

А «конец света» тем временем ждал их у входной двери. Подогретая раскаленной яростью, Людмила Ивановна решила стоять до конца. И достоялась. Разразился кошмарнейший скандал. Полетели обвинения, угрозы. Женщины едва не подрались. Ослепленная яростью и оглушенная гневом, Людмила Ивановна так и не приняла во внимание доводы Морозовых. Она даже пораненного Ромку в упор не видела! Не вняла она и голосу разума, твердившему ей о хладнокровии и рассудительности. Она жаждала справедливости.

Натянув на себя маску слепой ярости и глухого гнева, Людмила Ивановна и сама ослепла и оглохла. Так обычно бывает, когда ты целиком и полностью отдаешь себя во власть неполноценных отпрысков ненависти. И это пройдет. Как только снимутся маски и спаду шоры, это пройдет. Но останутся шрамы. Неизгладимые шрамы от необдуманных поступков. Время будет размеренно бежать, унося нас за собой в неизведанную даль. Пройдут обиды, стихнет боль, сгладятся шрамы на побитых душах. Но они все равно останутся, эти шрамы. И извести их никак не получится, как не получится повернуть время вспять. Ведь в мире людей время обратного хода не имеет.

Уходя уже ближе к полуночи, Людмила Ивановна поклялась впредь не иметь никаких дел с Морозовыми. Ни в своем лице, ни в лице кого-либо из тех, кто носит гордую фамилию Тимофеевы. А это означало только одно: теперь Юлькины с Ромкой отношения находятся вне закона. Закона, наспех вычитанного слепой яростью и продиктованного глухому гневу.

«Хорошее начало! - злобно прошипела Чертовка, глядя на плоды своих трудов. – Продолжаем!».

Нелегкие испытания, выпавшие в этот злополучный дождливый день на долю Антонины Федосеевны, сподвигли ее к решительным действиям. Опасаясь еще одного визита своего неблагополучного сына, Антонина Федосеевна воспользовалась предложением своего двоюродного брата и отправила Ромку поближе к морю.

Дядя Саша, Александр Егорович, Ромкин «морской» дядя давно приглашал их к себе в гости. Да не просто в гости, а в гости со смыслом. Будучи старпомом торгового судна, Александр Егорович давненько зазывал Ромку вкусить настоящего моря. Кто же из мальчишек не мечтает постоять в капитанской рубке за настоящим штурвалом на самом настоящем судне, бесстрашно рассекающем бескрайнюю водную гладь?! Если он, конечно, настоящий мальчишка.

Ромка не очень-то хотел уезжать. В свете последних событий, ему не хотелось оставлять мать одну. А еще он никак не желал мириться с тем, что не случилось на даче по воле пьяного Петьки. «Этим летом все будет!» - твердо решил для себя Ромка и потому не желал упускать ни единого теплого денька.

Однако же, обстоятельства, хладнокровно сложенные чьей-то недружелюбной рукой, были сильнее желания мальчишки. Мать настаивала, дядя Саша соблазнял. В общем, Ромка сломался, поддавшись соблазну побывать в шкуре настоящего моряка. «Но только на месяцок, не больше!» - ставил условия паренек со шрамом на щеке. «Не торопись!» - шепнула голубенькой папочке Чертовка и сложила Ромкино лето так, что юнга Морозов провел «в моряках» все свое лето. Все-все, до последнего дня. Так было нужно, Чертовке нужно.

Одно весьма запоминающееся событие в Юлькиной жизни должно было произойти этим летом. Тяжелое, скорбное, но, увы, вполне обыденное в мире людей. Не прошло и месяца с Ромкиного отъезда, как умерла Юлькина бабушка. Ни Чертовка, ни кто-либо другой из числа небесных клерков не приложили к этому руку. Так было дано свыше. Дано, принято и исполнено в срок.

Об этом прекрасно знала Феечка. Ей бы не знать, что станется в жизни ее подопечной?! С некоторых времен миниатюрная красотка, хоть и с опаской, но все-таки стала заглядывать наперед, пролистывая странички папочек. Разумеется, о том, что будет, знала и Чертовка. Вот только планы у них были разные. Можно сказать, диаметрально противоположные, как любовь и ненависть.

Веря в силу любви, Феечка надеялась на то, что Ромка поддержит Юльку в столь скорбный час. Она буквально видела, как Ромка обнимает заплаканную Юляшу, говорит ей теплые и нужные слова. Ведь это так важно, когда дорогой тебе человек находится рядом в трудную минуту. Когда кто-то, кто небезразличен тебе, разделяет с тобой горькую чашу скорби, обогревает своим теплом и поддерживает тебя. Это важно! В особенности, когда вопрос касался Юлиной бабушки, этого удивительного человека, прожившего интересную, полную парадоксальных событий жизнь.

Из всей их большой семьи с гордой фамилией Тимофеевы только с бабушкой у Юли складывались доверительные отношения. Отец всегда был чем-то занят. Он то работал, то отдыхал от работы, то занимался чем-то, от чего его никак нельзя отрывать, а то… А то просто отдыхал от всего, от чего он не отдохнул за отдыхом. Отца Юле не хватало. Он был, но его не хватало. Конечно же, это не так! Конечно же, он участвовал в ее жизни настолько, насколько мог. Но Юльке этого было мало. Ей хотелось больше, а большего не мог дать он.

С матерью же у Юли были особые отношения. Юля уважала мать, любила, ценила и… боялась. Людмила Ивановна никогда не пускалась в рукоприкладство, чем иной раз (крайне редко) грешил ее папенька. Да этого и не нужно было. Авторитет матери в их семье был крепче стали. Одного только тихого «Юля» было достаточно, чтобы Тимофеева-младшая, поджав хвост, шла делать то, что сказано. Одного только взгляда, пронзительного, выворачивающего наизнанку взгляда хватало в качестве наиубедительнейшего довода в любом споре. Так повелось с самого начала. Так было принято всеми: и Юлькиным отцом, и Юлькиной бабушкой, проживавшей вместе с ними.

Конечно же, Людмила Ивановна не специально стращала домочадцев, чтобы заработать непререкаемый авторитет, установив в семье что-то вроде матриархата. Просто она была такой. А они – такими. Людмила Ивановна была человеком сильным, и по своей природе, и в силу жизненной необходимости. Она взвалила на себя эту ношу и гордо несла по жизни, никогда и никому не жалуясь на судьбу. Таков удел сильного человека. Ведь кто-то же должен быть сильным?!

Чувствуя материнскую силу, Юлька попросту побаивалась матери. А там где страх, нет места доверию. И потому Юля старалась делать так, как велит мать, утаивая при этом мелкие подробности. Малю-ююсенькие такие подробности. Как, например, отношения с Ромкой.

И только с бабушкой Юля чувствовала себя в безопасности. Только бабушке она могла доверять почти все. Ведь бабушка, в отличие от мамы, не смотрела на нее испытывающим взглядом, не пронзала ее насквозь колючим «Юля» и не настаивала на беспрекословном подчинении на основании одного лишь «надо». Бабушка выслушивала Юленьку, сколь бы ни был наивен «серьезный» разговор маленькой девочки, не ругала, не упрекала… Да, Господи, что тут говорить?! Бабушка была бабушкой!

И потому смерть этого дорогого, самого доверительного человека для Юли была ударом. Бабушка ушла, забрав с собой на небеса тихие разговоры о девичьих тайнах, секреты, мысли и добрые советы. Она оставила Юле лишь одни воспоминания. Теплые, душевные воспоминания. И колечко. Золотое колечко с изумительной плетеной короной и красным камнем дивной чистоты, которое хранилось в маленьком сундучке у бабушки в шкафу. «Кощеев сундучок», называла его бабушка. Там, в «кощеевом сундучке», в бархатистой коробочке красного цвета и хранилось сокровище Тимофеевых: дивное колечко с нацарапанной буквой «Т» на тыльной стороне ободка.

Словно бы по какому-то волшебству, колечко впитало в себя всю любовь и нежность ушедшей бабушки. Когда бабушки не стало, Юля тихонечко взяла это колечко и крепко сжала его в руке. И тут же ощутила неимоверное душевное тепло, идущее от рук и разливающееся по всему телу. Бабушкино тепло.

Юле было очень тяжело. И очень не хватало Ромкиного тепла. Но Ромки рядом не было.

В это время юнга Морозов бороздил моря, важно прикладывая ладонь ко лбу в попытке высмотреть что-то в бескрайней водной дали. Так делали великие капитаны в кино, так делал Александр Егорович, если забывал надеть головной убор. Конечно же, так делал и Ромка. Зачем? Потому, что надо!

Он драил палубу, таскал какие-то снасти, учил всякие непонятные термины, вел судно по звездам и наслаждался настоящей мужской свободой. Только в море или в воздухе мужчина может быть по-настоящему свободен. Только тут ты предстаешь самим собой, бесстрашно выставляя грудь с пылким сердцем внутри навстречу стихии. Тут нет ни мам, ни пап, нет учителей и подруг, нет газонов, по которым нельзя ходить, и школ, в которые не ходить нельзя. Тут есть только ты и стихия. Прекрасная в своем необузданном буйстве стихия! И команда из таких же настоящих мужчин, как ты.

Ромка заразился морем. Он заболел всем этим безумием, вдохнул этот вирус романтики и навсегда вмечтался в бескрайние дали. Да, тяжело, да, страшно и порой даже очень… Но клёво! Теперь Ромка твердо знал, кем он хочет быть. И это было не просто юношеская блажь. Нет, это было твердое решение, решение настоящего моряка, пусть даже пока и юнги, нештатного члена команды. Когда-нибудь он обязательно наденет белый китель, важно осмотрит корабль зорким капитанским взглядом, крикнет «Поднять якоря!» и скомандует машине «Полный вперед!».

Теперь ночами Ромке снились другие сны. Во сне он бороздил бушующие моря, боролся с девятым валом, на всех парах уходил от коварных пиратов и, конечно же, с гордостью стоял на капитанском мостике.

Разумеется, Феечка не оставалась в стороне. Ведь любой моряк когда-нибудь причалит к берегу. А на берегу, стоя в полупрозрачном платье, которое слегка потрепывал вольный ветер, его, отважного капитана Морозова ждала она. Юлька! Он спешно спускался по трапу, а она бросалась в его крепкие объятия и осыпала своего героя горячими поцелуями.

Каждую ночь маэстро Карандашик рисовал одну и ту же картину. Иногда он поглядывал на свою миниатюрную начальницу с немым вопросом в глазах: «Опять?!». «Опять!» - улыбаясь, отвечала Феечка. К чему что-то менять, если и так все прекрасно? Во всяком случае, юнга Морозов за все лето ни разу на сон не пожаловался. Может потому, что сон был ему очень мил, а может потому, что был настоящим мужчиной. А настоящие мужчины, как известно, не жалуются.

«Пусть рисуют, художники!» - снисходительно посмеивалась Чертовка, готовя очередной удар под дых. Козырей в ее рукаве было предостаточно. Нужно было лишь вовремя предъявить любви очередную небьющуюся карту. А их у Чертовки было предостаточно.

Продолжение следует...

Глава 11. Время (ка)лечит

Тридцатого августа Ромка вернулся к родным пенатам, прихватив с собой фирменный моряцкий загар, мужественность и целый мешок восторженных впечатлений. Он так торопился поделиться всем этим с Юлькой, он так хотел все ей рассказать. Все-все, что стало важным для него! И вечером того же дня они встретились на крыше своего мира.

Вопреки Ромкиным ожиданиям, разговор вышел очень тяжелым. Ему удалось вставить буквально пару фраз. В остальном говорила Юлька. Она плакала, прижимаясь к Ромкиной груди, пропитывала мокрой скорбью насквозь его потрепанную футболку, крепко сжимала загорелую мозолистую ладошку настоящего мужчины и рассказывала. Ей было что рассказать!

Смерть бабушки была не единственным ударом, настигшим Юлю этим летом. Перед самым началом учебного года Людмила Ивановна объявила дочери о том, что та переходит в другую школу. Да, школа чуть дальше и чуть хуже, но это не беда. Самое главное то, что там нет Морозова. Находясь под впечатлением, Людмила Ивановна твердо решила убрать Юльку подальше от неблагополучной семейки Морозовых. И если съехать в другую квартиру для Людмилы Ивановны было задачей малоразрешимой, то сменить школу Юлькиной маме было по силам. Пусть даже на ту, что чуть дальше и чуть хуже. Приняв волевое решение безо всякого совета с дочерью, Людмила Ивановна так и сделала.

Юлькины новости сильно омрачили переполненного оптимизмом Ромку-морячка. Ему даже расхотелось хвастаться своими похождениями. И показывать еще один шрам, который он честно заработал, сунув руку туда, куда руки совать строго-настрого запрещено. Он лишь вручил Юльке изумительной красоты ракушку, которую дядя Саша подарил Ромке, прознав про его даму сердца. «Настоящего моряка обязательно должен кто-то ждать на берегу! – крепко пожимая Ромкино плечо, сказал ему дядя Саша. – Кто-то, к кому настоящий моряк непременно захочет вернуться. Море, братец, это наркотик. От него не сбежишь надолго, все равно затянет. Но сбегать нужно. Сбегать к тому, к кому хочется сбежать, хоть и ненадолго. Иначе все, каюк, навсегда останешься в море».

Ромка рассказал про это Юльке и вложил в ее прекрасные ручки красивую ракушку, частичку моря. В любой день, в любую погоду внутри ракушки ласковым прибоем всегда шумело море. Юлька улыбнулась горько-горько и крепко прижалась к Ромкиной груди. Прижалась и прошептала: «Почему тебя не было рядом, когда ты был так нужен?!». Чертовски сложный вопрос, на который у Ромки просто не было ответа. Отговорки были, а настоящего, мужского ответа не было. Ромка вздохнул, прижал покрепче Юльку к себе и посмотрел на вечернее небо. Нужно было запихнуть обратно в глаз непослушную слезу, которая с болью рвалась наружу.

Учебный год начался не так радужно, как ожидалось. Конечно же, первого сентября и Ромка, и Юлька пошли в школу, нарядившись в парадную форму. С букетом цветом в одной руке и сумкой в другой, бодрящим утром Юлька и Ромка топали в храм знаний. Только в этом году они шли в разные стороны. И лишь крыша мира, их крыша мира, которая до сих пор оставалась тайным местом для встреч погожими вечерами, все так же соединяла два любящих сердца, накрепко скрещивая детские руки.

«Не порядочек!» - злобно ухмыляясь, прошипела Чертовка и подтянула еще одно маленькое уточнение в идеальную модель любви. Модель, скрупулезно сложенную самой красивой и самой миниатюрной, но, увы, крайне наивной волшебницей детских снов. Взмахнув чертовской рукой, блондинка с чертиком на шее кинула наводку беспринципным отщепенцам, коих в ее распоряжении было – хоть отбавляй.

Тихой сентябрьской ночью четверо парней, которых в народе кличут не иначе, как мудаки, по чертовской наводке протиснулись сквозь любовный лаз и как следует обчистили крышу. Кабели, антенны, куски жести с козырьков и даже решетки ливневых сливов – все пошло в фонд помощи изнывающим от ломки наркоманам. Все, что только можно было пропихнуть в лаз и продать хоть за какие-то деньги.

Кинувшиеся утром жильцы схватились за голову, увидев последствия ночного налета. Наскоро собранное совещание активистов дома решило любыми силами закрыть доступ на крышу. И уже вечером в Бонином доме сверкая газовой горелкой, матерясь и воняя ацетиленом, работал сварщик-шабашник из ЖЭКа. Не особо затрудняя себя эстетикой, уже подвыпивший работяга набросил с десяток прутов арматуры на имеющуюся дверь, положив конец вечерним посиделкам на крыше мира.

Феечка был в ужасе! Она не находила себе места, напряженно думала и пыталась как-то сгладить ситуацию во сне. Но что она могла сделать?! Подходящего места для свиданий почему-то не находилось. Нет, места-то были, но они, к несчастью, уже были заняты другими влюбленными парочками. В конце концов, не одни же Ромка с Юлькой на земле влюбляются! И всем нужна своя крыша мира. Ну, хотя бы уютное гнездышко, раз уж крыша мира занята кем-то другим.

А пока Феечка спешно подыскивала место, Ромка с Юлькой устраивали свои встречи в совсем неподходящих для этого местах. Снова зудел сухой старый черт, накликивая неприятности на головы «праздно шатающихся». Снова появилась опасность попасться на глаза вездесущей ТриЯ. Снова ненужные переживания и необоснованные сомнения. Как тогда, на заре их отношений. Все бы наладилось со временем, если бы оно было, это время.

Дело в том, что миниатюрная Феечка была волшебницей детских снов. Она без труда проникала в наивные детские грезы, рисуя там удивительно добрые картины силами мастера живописи мсье Карандашика. Ступая маленькой ножкой, Феечка входила в то пространство, где ее власть была безграничной. Но время Юлькиной и Ромкиной жизни неумолимо убегало вперед, утягивая за собой в безвозвратную даль хохочущее конопатое детство. И на смену беспечным детским снам приходили хлопотные взрослые грезы. В мире людей все подвластно не терпящему возражений времени, даже сны.

В наивных детских снах мы частенько летаем. Мы разбегаемся, широко расставляя руки как крылья, без труда отталкиваемся от легкой как пух земли и взлетаем к благословенным небесам. Не обремененные грузом житейских забот, мы легки и свободны в своих наивных детских снах. Настолько легки, что без труда взлетаем ввысь, стоит нам лишь расставить руки и легонько оттолкнуться. Настолько свободны, что презрев всякие парадигмы, летим туда, куда пожелаем.

Увы, с годами груз прожитых лет облепляет нас, как грязь в дождливый день облепляет ботинки. Мы тяжелеем, грузнеем и сковываемся, теряя былую легкость и свободу. Мы все еще хотим взлететь во сне, но как-то не получается. Мы грузно топаем облепленными грязью ботинками, хаотично машем руками, но, увы, взлететь не можем. Мы больше не разбегаемся как в детстве, а все больше убегаем. Убегаем, вместо света видя перед собой непроглядную тьму. И вместо того, чтобы широко расставить руки, мы выставляем руки вперед, желая хоть как-то защитить себя от грозящих во тьме неприятностей. Шаг, еще шаг… и мы падаем в темную бездну суеты хлопотных дней.

Во взрослых снах, не менее увлекательных и насыщенных, есть место всему. Там есть воспоминания, причудливыми узорами сплетающиеся друг с другом, есть радости и страхи, есть ворох неразрешенных проблем, мечущихся суетливыми мерзостями, как тараканы на кухне. Там есть многое, почти все. Причем сразу. Сон взрослого – это сущий бардак, будь даже это сон самого аккуратного человека на свете. Лица, слова, буквы, цифры… Боже, какой ералаш!

Иной раз осторожно заглядывая во взрослый сон, Феечка ужасалась и бегом выходила из него. Взъерошенная, взбаламученная, с выпученными от удивления глазами, милая волшебница детских снов потом еще долго не могла прийти в себя. «Как со всем этим жить?! - разводя миниатюрными ручками, удивлялась взрослым снам Феечка. – Цифры, буквы, лица, люди…». Там есть место всему. Всему, кроме наивных детских снов и милого ангела верхом на розовом слоне с крыльями.

А Юлька повзрослела, сильно повзрослела. Девочки вообще взрослеют раньше мальчиков. Пока мужское племя в коротеньких шортиках и протертых босоножках носится с пистолетиками и машинками, оглашая округу безумными криками, девочки взрослеют. Они играют в куклы, дочки-матери, больницу и школу, усиленно готовясь к взрослой жизни. Им некогда носиться с машинками и пистолетиками, некогда орать и драть штаны о ветки. Они взрослеют.

В особенности, когда внезапно теряют особенных людей. А бабушка для Юли была особенной. И эта потеря сильно ударила по неокрепшей детской душе, лихо крутнув ленту взросления вперед. Каждая смерть делает нас немного взрослее. Теряя близких и родных, мы становимся осознаннее и старше. А когда уходим сами - наполняем нашу душу еще одним осознанием жизни. Раз за разом мы взрослеем ровно на одну смерть. И Юлька повзрослела.

Феечка и сейчас не без труда протискивалась в Юлькины сны сквозь взрослые образы и осознанные чувства. И с неимоверным трудом привлекала Юлькино внимание наивными детскими картинками. А дальше будет все сложнее и сложнее. Феечка это понимала. Будет сложнее латать и стягивать воедино дивную модель чистой и светлой любви, которая в Юлькиной душе и так имела солидные изъяны. В Юлькиной любви зияла огромная дыра обиды.

Сама того не желая, Юлька обиделась на Ромку за то, что его не было рядом, когда он был так нужен. Глупая, необъяснимая обида, как, впрочем, и все другие обиды, в особенности, женские. Они порой не поддаются логичному объяснению и принимаются исключительно «как есть», безо всяких объяснений. Не залатанные и брошенные без присмотра, они плодятся сами по себе, срастаются в огромную брешь и, в конце концов, разрывают на куски то светлое и чистое, ради чего хотелось петь душой. Одна из таких дыр поселилась в Юлькиной любви. Ее еще можно было залатать, можно! Нужно только время. Время, которого, увы, и так не хватало.

И было кое-что еще. Кое-что, чего Феечка никак не могла заметить в силу дефицита опыта и банальной наивности. Обычному человеку про это «кое-что» мало что известно. Так, предположения. А вот опытный работник небесной сферы обслуживания про это «кое-что» кое-что знает. А порой и не кое-что.

В конце ноября у Тимофеевых появилась новая соседка. В однушку, которая до этого сдавалась молодой паре, въехала молодая студентка по имени Ольга. Милая девушка, раззнакомившаяся с соседями на следующий же день переезда. Повод, откровенно говоря, был не самым радостным, но знакомство получилось горячим. У соседей с однушки на этаж выше прорвало батарею.

Ровно в четыре ночи Юлька проснулась от звонка в дверь. «Дураки какие-то!» - подумала Юлька, полагая, что какие-то хулиганы устроили утренний обзвон жильцов. Но последовавший за этим тревожный разговор в дверях поднял с постели ученицу девятого класса. Выйдя в коридор, Юлька увидела перепуганную, абсолютно растерянную молоденькую девушку в мокрых футболке и шортах. На беду, у несчастной новоселки в квартире не оказалось ни тазика, ни ведра, хотя они, откровенно говоря, не спасли бы положения. Даже ванна, будь она на колесиках. Тепленькая водичка лилась с потолка как ливень в летнюю грозу!

Вся их площадка и соседи снизу бросились на спасение утопающей. Залило всех на три этажа вниз и по всему периметру подъезда. Даже Тимофеевых зацепило. Но основной удар приняла на себя бедняжка Оля, которая не пошла в институт в этот день. Когда вода, переливавшаяся из однушки через порог и стекавшая водопадом по подъезду, была вычерпана и слита в канализацию, потерпевшая была силой приглашена в квартиру Тимофеевых для чисто английского чаепития. Ольга долго отказывалась, но настойчивое гостеприимство Тимофеевых взяло верх.

С этого «мокрого» дела началась дружба Юли Тимофеевой и студентки второго курса Ольги Зотовой.

Людмила Ивановна никак не препятствовала этим дружеским отношениям. Напротив, она была рада тому, что в дружеском окружении дочери наконец-то появился действительно достойный человек с трезвыми взглядами на жизнь. Ко всему прочему, Ольга была старше Юльки, что укрепляло уверенность Людмилы Ивановны. Все эти Бони, Петрухи, Юси и Витамины уже до чертиков надоели Людмиле Ивановне. Ведь это круг тех, кто дружит с мерзавцем Морозовым. А Морозовы – мерзавцы по определению. Может, Ромка и не самый плохой мальчик на всем белом свете, но его выродок-брат и отмороженная мать никак не могут скрасить картины. Яблочко от яблоньки, как известно.

Ольга Зотова не напрасно подселилась поближе к Тимофеевым. И совсем не случайно проржавевшая труба, служившая не один десяток лет, лопнула именно тогда, когда лопнула. Никакие они не случайные, эти случайности, если хорошо присмотреться. В данном случае за спиной его величества случая маячила фигура стройной блондинки в потрепанном одеянии, хитрой дамой с чертовщинкой во взгляде и «набитым» чертиком на шее.

А причиной всему эти самые «кое-что». Увечья души. Растяжения, вывихи, ушибы и даже переломы, причиненные жизненными обстоятельствами невыносимой тяжести. Они случаются у всех без исключения, как синяки и ссадины у озорных мальчишек.

Мозоли от ежедневных житейских трудностей, ушибы от оскорблений и случайно брошенных фраз, вывихи и растяжения от горьких обид. Но наша душа крепкая, она многое стерпит. Выдохнув, мы беремся за осточертевшую рутину, уже совсем не раня мозолистые руки души. Мы равнодушно уворачиваемся или бьем в ответ на попытки ушибить нас словом. Демонстрируем чудеса растяжки души, не давая горьким обидам разорвать нас на части. С каждой новой трудностью мы крепнем душой, как озорные мальчишки крепнут телом с каждым синяком или ссадиной.

Но случаются душевные травмы, которые нам просто не по силам перенести без последствий. Предательства, прицельно бьющие в самое незащищенное место, и потери. Потери людей, потери истинных ценностей и потери себя. Мы ломаемся душой. В эти сложные моменты мы забиваемся в самый дальний угол, съеживаемся, прикрывая больное место от дурного глаза, и со стоном зализываем раны. Плачем, кричим, ругаемся или просто молчим, иногда постанывая от невыносимой душевной боли. Все, что нам надо в эти моменты – это время. Время, которое все залечит и все сложит воедино.

И мы восстановимся. Хрупкие косточки души срастаются, и мы снова готовы пуститься в путь по бесконечной тропе к истине. Время лечит, как говорят в народе. Да, оно лечит, но скорость и качество этого лечения очень зависит от нашего окружения. От тех, кто в эти сложные, переломные моменты был с нами рядом. От тех, чей голос будет услышан нами сквозь глухоту душевной боли. От тех, чьи заботливые руки дотянутся до нас, забившихся в самый дальний угол.

А если они, те, которые близки нам, сами неправильно сложились в свое время? Их переломы срослись, но совсем-совсем не так, как когда-то усмотрел Творец? Тогда беда! Пользуясь их житейским опытом, мы повторяем их же ошибки. По незнанию, неопытности или просто нежелании взглянуть на вещи своими глазами, мы срастаемся с уродливыми изломами и искривлениями души. Так же, как они, те, кто с нами рядом.

Не стесняясь в методах, Чертовка лихо гнула Юлькину душу до характерного хруста. Что там душа девчонки?! Сломать не сложно! Сломать, чтобы в самый нужный момент подсунуть переломанного лекаря с кривым мировоззрением.

Оля Зотова и сама ломалась не единожды. Когда-то у Оли были отношения с одним мальчиком. Почти так же, как у Юли. Они вместе ходили за ручку, целовались тайком и встречали закаты на своей крыше мира. Но что-то пошло не так. В один прекрасный день мальчик ее мечты сказал «Пока» и ушел в закат с другой. А потом был еще один. И еще. Олина душа снова и снова ломалась в одном и том же месте, доставляя немыслимую боль еще совсем юной девочке. Она ломалась и срасталась, костенея уродливой острой выпуклостью, защищавшей юную душу от нежданных ударов.

Последний перелом случился в выпускном классе. Так Олю еще никто не ломал! Это предательство едва не свело в могилу бедняжку. Одному Богу известно, как Зотова не наложила на себя руки. Это была последняя травма. После этого Оля зареклась заводить какие-либо отношения с мужчинами кроме товарищеских. Понятие любви мужчины к женщине в ее мировоззрении приравнивалось к невыносимой боли. Мы все стремимся избегать боли, избегая опасностей, травмирующих нас. И Оля старательно избегала любые отношения, как только они хоть чем-то начинали напоминать любовь.

Именно такого советчика видела Чертовка под боком у Юли. Именно так она видела свою модель ненависти, подступаясь все ближе и ближе к юношеским душам. Хитрая блонда с чертиком на шее все просчитала, аккуратно убрав Ромку подальше. Теперь уже не было их совместных походов в школу. С чертовской подачи Людмила Ивановна подыскала Юле именно ту школу, путь к которой лежал совсем в другом направлении, чем путь к Ромкиному храму знаний. Поначалу Морозов пытался провожать Юльку, но непременно опаздывал к первому уроку. Пара неудов по злосчастной математике – и это опасное занятие пришлось оставить.

А вскоре прутами ржавой арматуры заросла их дверь на крышу мира. И теперь их вечерние свидания стали не такими частыми и не такими беспечными, как было до этого. Конечно же, они созванивались и болтали друг с дружкой в меру отпущенного им телефонного времени. Но что есть болтовня по телефону в сравнении с теплом встречи? Юле отчаянно не хватало Ромы, ее Ромы!

Зато была Оля: добродушная девушка, хорошая подруга, старший товарищ и соседка, которая очень нравилась Юлиной маме. Вечерами Юля, все еще страдая от душевных травм, заходила к Оле в гости. Десяток шагов – и ты на месте. Они сидели, пили чай, болтали о своих девичьих секретах и вдвоем осторожно правили Юлькину душу в нужное Чертовке положение. И вовсе не потому, что Юле не повезло с соседкой! Отнюдь! Оля действительно была отличным человеком. Только немного поломанным, как мы все. Самую малость! Но этой малости было достаточно для подготовки к следующему раунду противостояния любви и ненависти.

Продолжение следует...

Глава 12. Чертовка-младшая

Астарот ерзал на месте и подавал знаки рыжей бестии. То засовывая палец одной руки в кольцо из пальцев другой руки, то постукивая ладонью по верху кулака, Астарот вопрошающе смотрел на представительницу стороны обвинения с нетерпеливым вопросом во взгляде. Рыжая бестия тихонько кивала, поглядывая на темного господина, виновато улыбалась и пожимала плечами, не давая вразумительного ответа на душетрепещущий вопрос.

Наконец окончательно замордованный платонической любовью архидемон не выдержал.

- Уважаемый Совет! – Астарот встал и поднял руку, повелев кинематографическим блесткам прервать показ. – Меня, как специалиста во всякого рода отношениях…

- Ща этот ловелас всю вашу любовную малину опошлит! – шепнул Сухой на ухо Светлому.

- … интересовал бы момент более тесных отношений двух объектов в деле, которое мы рассматриваем, - продолжал Астарот. – Хотелось бы узнать, состоялась ли плодотворная встреча? - последовал новый хлопок ладони по верху архидемонического кулака. – А то ведь, коллеги, я теряюсь в догадках! Дело есть, а дела, как такового, не видно.

- Вполне дельный вопрос, - утвердил предложение председатель и обратился к секретарше: - Уважаемая! Давайте перейдем, так сказать, к делу.

Не мешкая, секретарь Совета дала соответствующее указание блесткам.



В начале февраля Ромке выпал шанс, сравнимый с выигрышным лотерейным билетом на миллион баксов. Ну, конечно, не так круто, но все же. Антонина Федосеевна среди недели за какими-то делами собралась к подруге. «Я буду поздно!» - предупредила она Ромку. «Да, мамочка, я буду ждать!» - похлопав ангельскими глазками, ответил сынок, едва не выкрикнув «Йезззз!» от радости. Мама будет поздно, хата свободна…

Юля, уже «нагруженная» историями о мужском коварстве, с некоторой опаской смотрела на это мероприятие. Но Ромка был просто неудержим в своем рвении! Он «выжужжал» Юльке все уши, вызвонил все деньги на телефоне и от переживаний оборвал две пуговицы на школьном пиджаке. Такой шанс никак нельзя упускать! С легкой нервозностью в ожидании чего-то «такого» Юлька направилась в гости, предварительно придумав историю для матери.

Окрыленный Ромка сделал все, чтобы эта встреча запомнилась им обоим надолго. Едва прилетев со школы, Ромка вооружился уборочным инструментом и до блеска вылизал квартиру. Покончив с уборкой, Ромка повязался фартуком и принялся кулинарить. Не питая каких-либо иллюзий по поводу своих шеф-поварских способностей, Ромка остановил свой выбор на вполне простых, но вкусных блюдах. Взыскательному вкусу сударыни Тимофеевой было предложено: макароны «По-флотски» (неотъемлемый фарш в блюде был заменен на порубленные сосиски), печенье «Торпедоносец» (два кусочка печенья «К чаю» с прослойкой из шоколадного масла), варенье из лепестков чайной розы и чай «Разрази меня гром!» (обычный «носочный» чай с добавлением рома, добытого у Петрухи). Ромка переодел рубашку, смахнул пыль с тапочек и приготовился к встрече.

Ровно в пять вечера «припараженная» Юлька стояла в Ромкиных дверях. Ромка аж подскакивал от нетерпения. Наскоро поклевав пересоленные макароны, ребята для храбрости приняли по чашечке «громоразразного» чая и приступили к тому, зачем они, собственно, и собрались. И все произошло. Только очень быстро. Настолько быстро, что Ромка так и не успел понять как надо, а Юлька терялась в догадках, зачем ей это надо.

Вообще-то Антонина Федосеевна была против Ромкиного общения с Юлей Тимофеевой. И не потому, что Юля внушала какие-то опасения, а лишь потому, что за Юлей стояла ее мать. Последняя встреча двух матерей внесла существенные коррективы в общения родительниц. Ввиду того, что Юлька теперь училась в другой школе, женщины пересекались крайне редко. А в моменты нежданных встреч обе мамы демонстративно абстрагировались друг от друга. Принимать в круг общения сына Юльку Тимофееву Антонине Федосеевне не очень хотелось.

Но она прекрасно понимала: в амурных связях междоусобица вредна или даже губительна. Задвинув поглубже амбиции, Ромкина мама не встревала в любовные отношения сына. Более того, принимая во внимание Ромкин возраст, Антонина Федосеевна, скрепя сердце, отправлялась раз в неделю на вечерние посиделки к подруге. Вполне удачная идея, учитывая, что по возвращению Антонина Федосеевна получала выскобленную до блеска квартиру, сносный ужин и счастливого сына. «Только бы не… - осторожно касалась мысли Антонина Федосеевна, оставляя квартиру на Ромку, – чтобы без этих…».

А Ромка светился от счастья! Равно как и Юлька. У ребят опять все получалось. Со временем, которое, как известно, еще и учит, появились ответы на вопросы «как» и «зачем», появился азарт испытать кое-что новое, поднакопился кой-какой опыт и укрепились отношения. Это были уже не просто Ромка и Юлька – двое подростков, тайком целующиеся на крыше, это была пара. Самая настоящая пара, из которой впоследствии могла получиться вполне благополучная чета. Любовь обретала новый смысл.

«Пусть резвятся!» - снисходительно говорила Чертовка, глядя на эти юношеские забавы. Новый смысл любви никак не портил ее планов на ненависть. Наоборот, придавал большую пикантность чертовскому вареву, которое она уже помешивала в проржавевшем казане. Для хорошего варева, как известно, нужно время. А у Чертовки оно было.

Прошел год. А потом еще немножко. Время своим мерным ходом убаюкивало разногласия, стирая острые грани неприязни Морозовых и Тимофеевых. Шакал больше не появлялся, затерявшись где-то в дебрях криминального мира, учеба шла своим чередом, лишь иногда досадными неудами вмешиваясь в дело любви. Время шло.

Летом, порхая бабочковыми крыльями, Ромка уносился к морям, оставляя Юльку одну в жарком городе. Ведь у Ромки теперь было целых две любви: Юлька и море. По окончании учебного года Ромка безо всяких отговорок и нудноты рвался к своей второй страсти. И безбрежная водная страсть уже ждала его, лаская теплыми волнами белоснежный борт корабля.

Едва Юльке стукнуло шестнадцать, наступил важный момент в жизни заметно повзрослевшей Тимофеевой. Для людей этот момент проходит незаметно, ничем не выдавая себя. Еще один день, такой же, как и вчера. Но это только для людей. Уронив на прощание кристаллик дивной чистоты, Феечка с тоской передала конопатую папочку в заботливые руки жизнелюбивого коллеги с длинными волосами. Светлый, который как обычно был занят чем-то взрослым, не придал особого значения этой процедуре. «Давай, давай!» - подгонял он взгрустнувшую Феечку, беря в свои руки еще одну жизнь. Ему грустить некогда, дел – по горло.

А Феечке было грустно. Она не просто прощалась с еще одной подопечной, она прощалась с детством. Это люди в своем людском мире не замечают побег озорного детства. Вон, вон, взгляните на ту грузную женщину, которая стоит в обнимку с пузатым лысым дядькой на встрече одноклассников! Она все еще помнит его кучерявым мальчишкой, а он ее – конопатой девчонкой. А спросите их, разменявших восьмой десяток лет на двоих, когда, в какой момент их беззаботное детство, поутру спрыгнув с кровати, босиком умчалось вдаль. Не ответят же! Ни день, ни месяц, ни год даже не назовут. Ушло – и все тут! Ушло, цветастой папочкой перебравшись в другие заботливые руки.

«Па-аааехли!» - залихватски воскликнула Чертовка, дождавшись своего звездного часа.

Подгоняемый чертовской рукой, сентябрьский ветер принес в одиннадцатый-Б Ромкиной школы новую ученицу: Разумовскую Лену. Блондинка модельной внешности с надменных холодком во взгляде в первые же две недели пребывания побила все рекорды школы. За две недели красавица Разумовская получила: пятнадцать признаний в любви, восемнадцать больших и девять маленьких букетов цветов, четыре предложения немедля же проследовать в ЗАГС и бесчисленное количество записок.

Красавицу Лену такое положение вещей ничуть не смущало. Повышенный интерес к своей привлекательной натуре со стороны сильной половины человечества для Лены был привычным антуражем любого коллектива. Ведь она же – самая красивая, самая умная, самая способная. Короче, самая-самая.

Так говорила ей мама. И бабушка. И тётя Лина. А потом их первый классный руководитель, Галина Елисеевна. Леночка безоговорочно верила их словам и всегда оставалась самой-самой. Она замечательно училась, хорошо одевалась (благо, в семействе Разумовских финансы немного водились), умно говорила и всегда привлекала к себе внимание. Остальные девочки немножко завидовали Леночке, которую классуха всегда ставила в пример, и пытались делать так, как делает Лена.

А еще с класса, пожалуй, четвертого, Леночка подметила интересную особенность: красивым девочкам многие вещи достаются просто так. К примеру, яблоко, которое разгильдяй Митька преподнес Леночке на перемене «запростотак». Ни пучеглазой Ольке, ни толстухе Светке, а именно ей. «С чего бы?» - подумалось Леночке. Но ответ нашелся очень быстро. «Патамушта!». Потому, что она – самая-самая. С каждым годом Леночка всем своим прекрасным тельцем ощущала усиление внимания со стороны мальчиков и мужчин. А к вниманию, как известно, всегда должны прилагаться какие-то преференции. И Леночка без зазрения совести пользовалась этими дарами судьбы, нисколько не строя каких-то далеко идущих планов. Просто наслаждалась и была самой-самой.

Женская же часть тихо завидовала Леночке. Еще бы! Отличница, красавица, любимица еще и модница! И некоторые из девочек инстинктивно тянулись к предмету зависти, становясь так называемыми подружками Разумовской. Подружками они, разумеется, не были, так, примазавшиеся. Во всяком случае, так считала Лена, которая с некоторых пор собственноручно воздвигла себя на пьедестал совершенства. «Подружки – это те, которые равные», - логично рассуждала Лена и оглядывала свое девчачье окружение. Оглядывала, облегченно вздыхала, не находя там хоть сколь-нибудь достойных, и преспокойно продолжала считать свою свиту примазавшимися. Пользуясь привилегированным положением, Леночка спокойно получала свою порцию «плюшек» от так называемых подружек. Так положено, ведь она – самая-самая.

Девочки же, те, которые примкнули к свите самой-самой, тоже имели свой интерес в неравноправной дружбе. Из разряда «как все», они перекочевывали в элитных класс «подружек совершенства», сиречь тех, которые уже не такие простые как остальные. Нежась в лучах совершенства, примкнувшие девчонки пользовались особым отношением со стороны учителей и одноклассников. Потому, что те, кто «из модных» всегда будут круче остальных. Им доставались хорошие отметки, хорошее отношение и объедки мальчишек с барского Леночкиного стола. Как ни крути, а выгода есть.

Разумеется, первой же «подружкой совершенства» в новом одиннадцатом-Б стала Сонечка Кривонос, которая ТриЯ. Этот союз грозил стать едва ли не самым плодотворным дуэтом за всю бытность обеих девушек. Такая гремучая стервозная смесь просто обязана была выстрелить! Это был крепкий союз, одобренный в сатанинской канцелярии, в котором обе стороны усматривали свой нехилый интерес. Разумовская в лице Кривонос получала идеального информатора и убийственного клеветника. А ТриЯ приобщалась к совершенству, откусывая свой кусок праздничного пирога жизни.

Чертовка смотрела на Леночку с умилением и едва не пускала слезу. «Как я в юности! - восторженно шептала Чертовка, поглаживая пальчиком образ статной блондинки, ученицы одиннадцатого-Б. – Только чертика на шее не хватает!». Чертика Разумовская намеревалась набить, но как-нибудь позже. Пока она была занята другим персонажем, корчась от боли на столе тату-мастера в ожидании огненного дракона на пояснице. А чертик никуда не денется, набьется.

С первого же дня пребывания в новом коллективе Разумовская была готова принимать свою заслуженную славу. Она просто не сомневалась в том, что все юноши выпускного класса тут же влюбятся в нее. Так оно и было. Облизываясь и вожделея тайком, на Леночку посматривал Боня, Витамин не заставил себя ждать с пышным букетом роз. Даже Петруха «подкатывал», намекая на экскурсию в мир хмельных наслаждений, за что был откровенно послан Разумовской. Все старались подъехать на «блатной кобыле», желая урвать свой кусочек внимания со стороны совершенства. Все, кроме Ромки. Для Лены это был конфуз, да такой, коих она с пятого класса не припомнит. Чтобы кто-то из мальчишек, и оставался равнодушным к ее персоне – быть такого не может!

Чтобы не ломать себе голову парадоксальным вопросом, Лена на первых порах приписала Ромку к «заднеприводным». К несчастью, в умненькой Лениной голове иных вариантов просто не просматривалось. Разумеется, ТриЯ, которая с годами превращалась в ТриС: сплетница, стерва, сука, разъяснила все расклады любви своей новой подружке. «Не может быть! - удивлялась Разумовская, слушая рассказ ТриС. – Настолько втюрился, что даже…».

Леночке и в голову не могло прийти такое. Ни в голову, ни в сердце, ни в душу. Сердце у Разумовской всегда билось в здоровом, спокойном темпе, ничуть не припускаясь в пляс при виде «по-моему, того единственного». В «того единственного» Леночка давно не верила, имея немалый опыт в созерцании мира любви с тыльной стороны. Меркантильные взаимоотношения с мужчинами, которые практиковала умничка Лена, не предусматривали никаких «единственных», всегда оставляя пространство для диверсификации любовных рисков. А в душе у Лены бушевали ветра тщеславия и алчности, разрушительными ураганами проносясь над бескрайней и бесплодной пустыней равнодушия. На этой почве ничего произрастать не могло, даже колючки зависти. Да и кому, простите, совершенство может завидовать? Еще одному совершенству?!

И Леночка, как она говорила, натурально порвалась мозгами. Это был вызов, пари с самой собой, перчатка, брошенная в лицо ее величеству самой-самой или даже плевок в лицо совершенству. Лена нервничала, даже злилась, глядя на полнейшее отсутствие «такого» интереса к ее совершенной персоне со стороны Ромки. Злилась и давала себе обещание сломать этого упрямца. Для чего? А чтобы другим неповадно было! «Это что же, простите, получается?! Если этот придурок так может, значит, остальные тоже?!». Такой расклад Разумовскую совсем не устраивал.

«Исключений быть не может! - в мыслях выносила вердикт Разумовская. – Он все еще живой, не импотент и не педик. А все остальное не в счет». Заручившись поддержкой экс-ТриЯ, Леночка стала замышлять план по соблазнению Ромки. Не торопясь, вдумчиво, она прокручивала в голове возможные события, которые гарантированно привели бы к желаемому результату. «Черт в помощь!» - шептала Леночке Чертовка, подталкивая ленту времени к запланированным «соблазнительным» мероприятиям. «Какая бы она не была, эта Юля, - окончательно решила Разумовская, - а я круче. И я это докажу!».

А оппонент в споре, став оппонентом безо всякого на то желания, была занята несколько иными событиями. Переменами, которые Юля внезапно обнаружила в себе, взглянув на мир несколько под другим углом. Она стала поглядывать на других парней. Да, да! Оказывается, кроме Ромки вокруг бродит масса интересных ребят. Раньше Юля как-то не замечала этого. Парни были, а вот она их как-то не замечала. А тут начала.

Сущий пустяк, который совсем не пустячно тревожил ум шестнадцатилетней девушки. Не искушал и не понукал к действию, а просто тревожил. Юля смотрела на парней скорее из любопытства. Смотрела, отмечала некоторые особенности во внешнем виде и поведении, даже пыталась систематизировать. Это, откровенно говоря, забавляло, но не более. В своих чувствах Юля была уверена на все сто процентов с хвостиком, если у ста процентов может быть хвостик. Сколь бы ни были прекрасны окружавшие ее юноши, Ромка был чем-то особенным. Для Юли он не был предметом исследования и не состоял в ее эмпирической системе представителей мужского пола. Рома был предметом любви, единственным и неделимым.

Тревожило другое. Сама не понимая причины, Юля почему-то решила взглянуть на мир Ромкиными глазами. И ужаснулась. «А ведь в мире, который видит Ромка, полно красивых девчонок!» - с негодованием и страхом отмечала для себя Юля. Блондинок и брюнеток, высоких и низких, полных и высушенных как вобла. И если это замечает она, значит, Ромка тоже это замечает. В своих чувствах Юля была уверена, но Ромкины чувства почему-то вызывали тревогу. Что-то неприятное, жгучее и распирающее зарождалось в Юлиной груди.

«Давай, давай, моя девочка!» - приговаривала Чертовка, заглядывая в Юлину душу. Там, в чистой и светлой душе, как раз на месте перелома совсем рядом с сухожилием любви, кое-что зарождалось. С легкой руки Зотовой что-то высеялось в щедром грунте душевных разговоров о коварстве парней. Что-то, что так радовало чертовский глаз. Оно чернело совсем юными росточками, тянулось ввысь и грозило вскоре дать цвет, дурманящий разум ароматами глухого гнева и слепой ярости. В Юлиной душе прорастала ревность.

Это отвратительное чувство не давало Юле наслаждаться жизнью как прежде. Всякий раз видя Ромку, Юля начинала нервничать, булькать сомнениями изнутри и подозревать в чем-то неповинного паренька. В особенности, когда она случайно узнала о новенькой в их классе, девчонке, которая свела с ума всех, включая трудовика Евгения Константиновича. Это сильно мешало Юле. Она нервничала по поводу того, что нервничает, пыталась не сорваться и предпринимала тщетные попытки подавить эту гадость в себе. Но ревность – еще тот сорняк! Его просто так не выведешь, коль скоро он уже проник в душу.

Отбросив идею принимать все на веру, Юля решила заняться сбором доказательной базы. «Вера – это, конечно, хорошо, но факты лучше!» - решила для себя Тимофеева и стала собирать информацию. С Ромки что-то выдоить было задачей сложной. Он все время отшучивался или даже дразнился, в шутку рассказывая о пикантных моментах с участием Разумовской. Слушая эти шуточные байки, Юля злилась еще больше, еще больше сомневалась и еще больше портила себе жизнь. В силу деликатности, унаследованной от матери, Юля боялась в лоб спросить Ромку о «чем-то таком». «Вроде и повода нет, и как-то провокационно, - думала Юля, – еще обидится…». Ромка на роль информатора не подходил.

Равно, как и Витамин, и Боня с Петрухой. Витамин вообще не рассматривался Юлей как источник правдивой информации. Он-то – лучший друг, а лучший друг ни за что на свете не «сдаст» лучшего друга, хоть бы что не произошло. Боня был слишком занят дальнейшим планом учебы. Он «пробивал забугорные концы», рассматривая варианты учебы во Франции, Великобритании и Штатах. Амурные дела Морозова его как-то не тревожили. Тайком облизываясь на Разумовскую, Славик Боневский отдавал себе отчет в том, что их союз маловероятен. Да и к Женьке он уже как-то привык. А что там себе думает Морозов, Боню не интересовало. «Да ничё такого», - пространно отвечал Юльке Славик и начинал хвастаться своими изысканиями.

Петруха и вовсе оказался «настоящим козлом». Кроме пошлостей и подколов Юле «из-под» Петьки ничего не удалось добыть. Пуся молчала как рыба об лед, Бонина Женька «всехорошокала»… Тупик!

Окончательно разуверившись в круге друзей как в источниках правдивой информации, Юля нехотя стала рыться в списке контактов, раскапывая на компе файлы бэкапов прошлых телефонов. Кого же она искала?

«Сонечка! - одним погожим вечером Чертовка нежно пощекотала ТриС за ушком, одновременно Юлиными пальцами набирая на телефоне давно забытый номер. – Твой выход, моя детка!».

Продолжение следует...

Глава 13. Невинный поцелуй

Людмила Ивановна частенько сетовала на то, что Юленька не дружит с Сонечкой. «Такая хорошая девочка, - с легкой грустью в голосе говорила Юле мама, - а ты с ней не дружишь! Почему, Юленька?!». Как можно объяснить маме, кто на самом деле эта Соня и почему с ней никто не дружит? Как вообще можно объяснить, что с ябедами даже водиться противно?! Юля долгие годы честно игнорировала все попытки ТриЯ набиться в подружки. Сонечке, которая даже не подозревала о том, в чьи руки она попала, назойливая мысль о дружбе с Тимофеевой не давала покоя. Зачем оно ей надо – она не понимала, но не оставляла попыток пробиться в ближайшее окружение. И тут – такая удача! Тимофеева звонит.

«Ну-ууу, Юлька, понимаешь…» - поначалу стала «кочевряжится» Соня, как базарная торговка набивая себе цену, но достаточно быстро согласилась. В конечном-то итоге, кто же откажет «подруге»? Тем более, в таком деле. Успешно проведя самопрезентацию как человека дружелюбного и отзывчивого, Сонечка согласилась удовлетворить Юлину просьбу о помощи и тут же внесла своё ТриС-ное рыльце в список лучших подруг Тимофеевой. Уж что-что, а подать себя как следует, Сонечка умела!

Дело пошло с первого же дня. Свежеиспеченные подружки созванивались вечерами, трещали обо всякой ерунде, смеялись и серьезничали. На первых порах Юле это общение давалось с трудом. Вспоминая не самую человечную натуру Кривонос, Тимофеева с некой опаской вела разговор. Мало ли, что там у ТриЯ на уме? Но на то она и ТриЯ, которая ТриС, чтобы шаг за шагом втираться в доверие. Сволочная сущность, по недоглядке обретенная в малолетстве и отточенная чертовской рукой до совершенства, вскрывала надежно закупоренный сосуд Юлиного доверия, как заточенный швейцарский нож вскрывает консервы.

Теперь, будучи уже вполне успешной девушкой с «модным» кругом общения и вполне радужными перспективами, Кривонос перестала рассматривать Ромку в качестве потенциального молодого человека. Для теперешней ТриС Морозов был мелкой рыбешкой. Сонечка выросла. Выросла и крепко повысила стоимость своих акций. Ее худоба обратилась в изящность, а заостренные черты лица с выдающимся носом стали ничем иным, как французской изысканностью. Разумеется, не без наставления Чертовки, Сонечка поняла одну интересную штуку: Софья Кривонос - девочка модная. А модная – значит востребованная. Востребованная и наученная Леночкой Разумовской, ТриС даже не смотрела в сторону таких вот Ромок. Ее интересовала рыбешка покрупнее.

Тогда к чему она пустилась в эти «подружковые» игры? Послала бы Тимофееву – и дело с концом! Но что-то настойчиво подталкивало ТриС в спину, недвусмысленно намекая на острую необходимость нагадить старой сопернице. Сволочная натура? Возможно. А возможно…

Юля осторожно ощупывала Ромку ТриС-ными руками, в каждом созвоне задавая наводящие вопросы о своем ненаглядном. Ощупывала и ничего «такого» в ответ не получала. Кривонос осторожно «сливалась» с темы, уводя разговор куда-то вдаль. В сторону Бони, например. О том, как Славка схлопотал от Женьки за то, что заигрывал с Разумовской. Смешная история, не так ли? Смешная, только не для Тимофеевой. Любое напоминание о новенькой отражалось колючей тревогой в Юлином сердце. ТриС это чувствовала, спокойно вела игру, обходя до времени Ромкин вопрос стороной, и продолжала правильно дружить.

Одним октябрьским вечером настал момент истины для ненависти, которую так тщательно культивировала Чертовка. По окончанию уроков Соня и Юля договорились о встрече в торговом центре «стекляшка». Такой большой многоэтажный торгово-развлекательный комплекс, в котором все перегородки, включая перила, были выполнены из стекла и зеркал. Стоя внизу, можно было без труда обозревать то, что творится, к примеру, на четвертом этаже.

Ровно в три Юля забежала в «стекляшку» и уселась на свободную лавочку чтобы перевести дух. День выдался тяжелым. Контрольная по физике, которую очкастый препод с редким отчеством Аполлинарьевич проводил с особым пристрастием, сильно вымотала бедняжку Тимофееву. «Отстрелявшись» сотней формул, выжатая как лимон Юля пошлепала на встречу со своей подругой.

Юлька сидела на лавочке, поглядывала наверх, равнодушно созерцая праздно шатающийся народ, и думала о какой-то ерунде. Внезапно из салона по продаже мобильных телефонов, расположенного на втором этаже, показалась ТриС. Юля хотела ей крикнуть что, мол: «Соня, я тут!», но замешкалась. Сумочка зацепилась за лавочку. Случайно. Каких-то десять секунд, которых хватило для развязки.

Выпутавшись из лап «посидельного» предмета интерьера, Юля взглянула наверх и оторопела. Из «мобильного» магазинчика, перекидываясь шутками, вышли: Соня, Лена, Виталька и Ромка. У Юли перехватило дух. «Что он тут делает?!» - тревожно подумала Юля. Конечно же, ни о каком крике «Соня, я тут!» не могло быть и речи. Юля быстро скользнула за рекламный стенд и стала наблюдать за ситуацией.

Лена Разумовская хвасталась новым приобретением, гордо дефилируя прочь из магазина в окружении типа друзей. По всей видимости, новый телефон, который Леночка приобрела по случаю, был весьма дорогим и очень-очень модным. Она торжественно несла его в подарочном пакете, оттопыривая руку как знаменосец. Ребята отошли от магазина и устроились на лавочке у стеклянных перил, позволяя Тимофеевой обозревать все действо до мельчайших деталей.

Продолжая хвастаться, Разумовская достала из пакетика заветную коробочку, открыла ее, и двумя наманикюреными пальчиками предприняла попытку извлечь очень модное и явно дорогое устройство из шикарной коробочки. Устройство не поддавалось, что вызвало некое замешательство у Разумовской. Она вновь и вновь пыталась подцепить ноготками «няшный телефончик», но телефончик, в отличие от модных мальчиков, никак не цеплялся. Ребята наперебой стали предлагать свои услуги, но Разумовская не желала сдаваться. Она вновь и вновь запускала свои умопомрачительные «царапки» в коробочку.

«Давай уже, доставай!» - подгонял Разумовскую Виталька, которому не терпелось взглянуть на «нифига себе какие» камеры устройства. «Переверни ее, он выпадет», - давал подсказку Ромка, говоря о жадной коробочке. Даже Юлька уже не выдерживала, стоя внизу за баннером и наблюдая за «неуклюжеством» ее величества совершенства. «Ну же, криворукая!» - в сердцах шепнула Юлька, легонько стукнув рекламную вывеску.

Разумовская, доведенная до состояния свистящего на плите чайника, пискляво выругалась и нервно треснула снизу коробочку с телефоном. И случилось чудо: телефон освободился. Вырвавшись из объятий картонной темницы, телефон взмыл в воздух и стал задорно кувыркаться, улетая за пределы стеклянных перил. Все наблюдавшие оцепенели от ужаса и схватились за сердце глядя на это явно недешёвое шоу. А Разумовская, пожалуй, в эти доли секунды пережила парочку инфарктов.

Телефон сделал один кувырок, второй, пересек линию перил, намереваясь грохнуться со второго этажа, и… оказался в руках Ромки Морозова. Только Ромка с его моряцкой закалкой не растерялся, бросившись на спасение «упадающего». И операция по спасению увенчалась успехом. Ромыч поправил задравшийся свитер, улыбнулся и протянул телефон бледной как смерть Разумовской.

Ребята тут же бросились с хвалебными одами в адрес умелого ловца. Даже Юлю, наблюдавшая всю эту душераздирающую картину снизу, тихонечко похвалила своего любимого и даже немного покраснела от гордости. Настоящий мужской поступок! Дрожащими руками Разумовская взяла телефон, аккуратно водрузила его обратно в коробку от греха подальше и поблагодарила Ромку по-своему. Она нежно обняла его за шею, и томно прошептав «Спасибо!», поцеловала Морозова. Неожиданно нежно. В губы.

- Ю-ху! – восторженно выкрикнул Виталька, откровенно завидуя ловкому другу, получившему столь высокую награду.

- У-ууу! – протянула Соня, многозначительно улыбаясь.

- Однако! – пролепетал раскрасневшийся от вкусного поцелуя Морозов, слизывая с губ клубничную помаду.

И только Юля промолчала. В этот день она больше ни с кем не встречалась. И не созванивалась. Она примчалась в слезах домой, заперлась в своей комнате и, рыдая, упала на кровать. В этот день весь ее мир рухнул. Взял и рухнул, под своей тяжестью обрывая едва уловимые золотые нити любви. От того, что ее связывало с Ромкой, остались лишь одни обрывки с рваными краями. Было очень больно, очень-очень!

А ночью, когда глаза выплакали все, что можно было выплакать и сомкнулись в усталости, ей снился кошмар. Ей снился Ромка, целующийся с проклятой Разумовской. Просматриваясь до мельчайших деталей во сне, Ромка сливался с сексапильной блондой в жарком поцелуе. Юля просыпалась среди ночи с уже мокрыми глазами, пыталась отряхнуть болезненные грезы, колотя подушку кулаком, и снова пыталась заснуть. Заснуть, чтобы вновь лицезреть кошмарное зрелище.

Увы, помочь со сном теперь ей никто не мог. Милой Феечки с мсье Карандашиком больше не было в Юлиной взрослой жизни. А «душеприемника» Светлого не очень интересовала темы ночных грез. Он предпочитал работать «на живую», умело давая подсказки по ходу жизни и вовремя подставляя свое «хранительское» плечо, если надобность в том была прописана в деле. В сновидения длинноволосый менеджер особо не совался, полагаясь на свою изобретательность и жизнелюбие. Конечно, он мог кое-чего придумать и даже «наснить», но сновидения, наполненные привнесенными образами и действиями, считал больше развлечением, чем пользой.

Три дня Тимофеева отходила от шока. Она не общалась с Ромкой, не общалась с ТриС, перекидывалась с родителями короткими малоинформативными фразами и ходила в школу как зомби. Единственной опорой в сложной ситуации для Юли стала ее соседка, Оля Зотова. И Оля, будучи девушкой добродушной и отзывчивой, как могла, старалась утешить свою юную подругу. Был вечерний чай, сдобренный парой капель коньячка вперемешку с горькой слезой, задушевные «бабские» разговоры и жизненные истории. Так бывает, когда подружки собираются вечерами для «утешательств».

Эта ситуация была очень на руку Чертовке. Что могла Зотова рассказать подбитой на взлете Тимофеевой? Конечно правду жизни! Правду про юбки и кобелей. Правду жизни, которую Оля, к своему несчастью, хлебнула от души, едва не решившись на отчаянный и, в общем-то, безумный шаг. «Не стоят они того, чтобы ради них убиваться!» - уверяла Юлю Оля. И, по большому счету, была права.

Прошло немного времени и Юля пришла в себя. Взяв трехдневную паузу, Юля вернулась в жизнь, тщательно прикрывая излом души с пробивающимися ростками ревности. Она не подавала виду, не расспрашивала никого про инцидент, не «устраивала сцен» и не роняла понапрасну слезы. Как и мать, она свято хранила гордость, высоко поднимая голову. Никто не должен видеть ее боли. Даже Ромка. Она лишь проявляла повышенную настороженность в отношениях с дискредитировавшим себя любимым, натягиваясь как струна в периоды их общения.

Но Ромка этого не замечал. Он вообще не особо замечал все то, что творилось вокруг него в последнее время. Не замечал настойчивые попытки Разумовской «раскрутить пацана на спор», не замечал внезапно раззгоревшейся дружбы между двумя противоположностями, коими были Тимофеева и Кривонос, и честно не понимал всего того, что происходило с Юлькой. Не прошло и суток, как Ромка практически забыл про телефон и поцелуй Разумовской. Подумаешь, поцелуй! Вот пара по алгебре – это лажа, а поцелуй за спасенный телефон…

Любая девушка или женщина заметила бы эти изменения. Любая! Ведь женщины, в отличие от мужчин, натуры чувственные. Они чувствуют даже малейшие колебания душевного поля, будь то тревога, обман или обида. Каким-то непонятным науке чувством женщины улавливают эти «нелады», присматриваясь, прислушиваясь и принюхивась к объекту, испускающему тревожные флюиды. «Что-то не так?!» - встревоженно спросит женщина у того, у кого это «не так» еще только на горизонте. Что ту скажешь?! Чувственные натуры – эти женщины.

Чего откровенно не скажешь про мужика. Вот если руку в бою оторвало – это да, заметить можно. И то, только тогда, когда обнаружишь, что бокал с пивом поднять не можешь. А душевные терзания – то такое, переживется. Тем более, бабские. Мало ли что у баб на уме?! У них вообще на уме полный бардак, сам черт не разберется! Потому, как черт (как известно) – тоже мужик. А мужику не пристало в бабских душевных дебрях копаться. Руку бы в бою не оторвало. Или чего еще.

И потому Ромка, будучи мужиком, не очень понимал, отчего это Тимофеева какая-то такая… типа никакая. Он просто жил, как жил до этого, безо всяких душевных изломов. «Ну… наверна… с родаками погрызлась, - думал Ромка, в огорчении почесывая голову после очередного «облома» от Юли, - или… в школе… Или дни типа… Ладно, наладится!». А Юлю «ломало».

Мать сразу заметила дочкины терзания. И как могла, пыталась достучаться до своего милого, уже подросшего чада, чтобы выведать причину страданий. Людмила Ивановна бросалась во всякие ухищрения, пытаясь просунуться в игольное ушко лимита Юлиного доверия. Пользуясь лишь лаской и нежностью, Людмила Ивановна, сопереживая в душе как любая другая мать, предпринимала отчаянные попытки разговорить дочь. Но, увы, увы, увы… Время было упущено. Время, когда еще можно было наладить доверительные, по-настоящему родные отношения между матерью и дочерью. Время стать «мамой-подружкой» для еще доверчивой маленькой Юленьки было потрачено Людмилой Ивановной на очень важные наставления. Без сомнений, хорошо учиться, с кем ни попадя не водиться, слушаться взрослых, быть прилежной и прочее, прочее, прочее – это важно. Это обязательно когда-нибудь пригодится в жизни. И Людмила Иванова, строя отношения с дочерью, старалась предусмотреть все, что когда-нибудь обязательно пригодится.

Вот только одного в этих весьма прагматичных отношениях не хватало: доверия. Для него просто не оставалось места. Или времени. Или надобности. Ах, как сожалела теперь Людмила Ивановна о том, что этот важный элемент, который, как казалось, не имел особого прока, так и не был вмонтирован в модель ее отношений с дочерью. Тогда было не до этого, а теперь… А теперь для этого просто не было места. Оно бы, возможно, нашлось, это место, будь у Людмилы Ивановны время для его поиска. Вот только времени не было.

На все материнские попытки «поговорить по душам» Юля отговаривалась дежурными фразами, тихонько ускользала из поля зрения и держала под замком истинную причину своего душевного недомогания. Излом души, нанесенный мимолётным поцелуем, Юля старательно прикрывала непробиваемым щитом дочерней учтивости. Все, как учила мать.

И с подругами, верными помощницами по жизни, у Юли в последнее время как-то не складывалось. Одноклассницы со старой школы как-то подрастерялись с Юлиным переходом в «более правильную школу». Выпускной класс, все-таки, все заняты своим взрослым будущим. А новые подружки в новом классе почему-то не завелись. Было общение, но его сложно было назвать дружеским. Таким, чтобы можно было довериться. Увы, но в нынешней непростой ситуации Юля могла положиться лишь на соседку Олю и…

«Давай, моя милая, давай!» - шептала Чертовка на ушко ТриС, под «давай» подразумевая вполне конкретные, предусмотренные моделью действия.

И ТриС «давала». Не смотря на всю свою «троекратную эсность», взращенную и взлелеянную из девичьей «яшности», Софья Кривонос тоже была женщиной. Женщиной, обладающей потрясающей чувствительностью к тревожным вибрациям другой души. И, само собой, она прекрасно чувствовала это колючее и мерзкое существо, которое росло и крепло внутри бедняжки Тимофеевой, доставляя той массу неприятностей. Чувствовала и действовала сообразно плана, построенного незримой незнакомкой с чертиком на шее.

Осторожно, как чопорный англичанин пробует свой крепкий горячий чай неизменным «файв-о-клок», ТриС пробовала границы Юлькиного «срыва с катушек», присылая той веселенькие фотографии с бывшими одноклассниками. Вот они оккупировали бронзового льва в парке. А тут они на крылечке школы. И в «стекляшке». Веселые, довольные. Словно бы по научению небесного мастера фотографического искусства, ТриС ловко подбирала ракурсы и подсветку, создавая потрясающие шедевры ненависти.

Лев в парке, к примеру, стал троном для Разумовской. Красавица Леночка восседала на нем, свешивая по бокам «гривастого бронзоклыка» свою изумительные ножки. А рядом, чуть позади, стоял Ромка, придерживая съезжающую с «когтистой коняки» Разумовскую. Конечно же, ТриС в телефонном разговоре пояснила Юле всю комичность ситуации, которая развивалась вокруг льва. Вечером, заливаясь невинным смехом, Сонечка рассказывала о том, как неуклюжая Разумовская трижды съезжала со льва, едва не долбанувшись головой о пьедестал. И чтобы кадр получился, Морозов поддерживал Разумовскую, пока ТриС желала фотку. Комедия – да и только!

Да вот только предыстория фото дошла до Юли гораздо позже самого фото. А на фото Роман Морозов нежно обнимал за бедра Елену Разумовскую. Оба они улыбались и были вполне довольны друг другом, как бывают довольны юные влюбленные сердца. А еще одна фотка, которую ТриС якобы забракована по причине размытости, и вовсе выворачивала Юлю наизнанку. Ромка подхватывал Разумовскую, помогая той наконец освободить многострадальную спину бронзового зверя. И все бы ничего, да вот только ракурс фото был таков, что казалось, будто бы Разумовская снова целует Морозова. А Морозов, ничуть не сопротивляясь, держит светловолосую целовальщицу на руках.

Или невинная фотка на крылечке школы. Ребята выстроили на ступеньках и выставили вперед руки, улыбаясь и крича что-то фотографу. Ничего такого, если бы не ракурс. Ромка, стоявший позади Разумовской, как-то странно сложил руки. Так странно, что с одного «удачно-неудачного» ракурса казалось, что сложил он их в аккурат на пышной груди первой красавицы школы. А еще одна, уж совсем «удачно-неудачная» фотка, и вовсе выхватывала вопиющий кадр, на котором Разумовская и Морозов снова целовались.

И снова предыстория, дошедшая до Тимофеевой куда позже фотографии, расставляла всех актеров театра ненависти по местам. Оказывается, Разумовская зацепилась сережкой за Ромкину курточку. Красавица Леночка развернулась к Ромке лицом, пассивно участвуя в своем освобождении, а Ромка, для пущей сосредоточенности сложив губы трубочкой, занимался вызволительной миссией. Всего лишь сережка и крутка, всего лишь ракурс. Мелочь. Но какая!

«Дьявол кроется в мелочах!» - довольно улыбалась Чертовка, продолжая подселять новые «эсные» идеи в Сонину голову.

«Вечно с этой Разумовской что-то происходит!» - хохотала в трубку ТриС, а Юля в это время тихонько плакала. Слушая веселящуюся Кривонос, Юля слышала не забавную историю о незадачливой красавице, а ложь, наглую ложь во благо, которую заботливая подруга Сонечка скармливала ей, Тимофеевой Юле. «Она нарочно выгораживает это кобеля! – уже не слушая Кривонос, думала Юля, подхватывая пальчиком непослушную слезку. – Она все придумала чтобы не делать мне больно! А на самом деле…».



- А на самом деле, уважаемые члены Совета, - прервав затянувшийся показ, снова выступил Астарот, - во всем увиденном мною я не усматриваю ничего критичного или фатального. Какой-то детсадовский дележ горшка, ей Дьявол, а не душераздирающая история! Уважаемая! – обратился он к рыжей бестии. – Не могла ли закрасться ошибка в расчете модели? Возможно, вероятность долговременной близости двух рассматриваемых персонажей сильно переоценена?

- Расчет перепроверен трижды! – вытянувшись по струнке, отрапортовала рыжеволосая представительница дьявольской стороны. – Вероятность наличия ошибки расценивается как один к…

- Еще одной ошибке в расчете вероятности! – с нервозностью перебил докладчицу Астарот. – Судя по тому, что я вижу, мы тут попусту теряем драгоценное время!

- Возможно, вспыльчивый наш, - тактично встрял в «разборки» великомудрый царь, - мы еще не добрались до соли всей сути. Давайте пока прибережем громкие фразы и досмотрим до конца историю. Возможно, дальнейшее развитие событий явит-таки…

- Вишенку на тортике! – садясь с недовольной миной, бросил Астарот.

- Вишенку на тортике, если хотите, - с улыбкой повторил царь-мудрец.

- Что ж, давайте смотреть дальше! – провозгласил председатель и кивнул секретарю Совета.

Продолжение следует...

Глава 14. Время желаний

Груз, тяготивший Юлину душу, с каждым днем становился все невыносимее. Он давил на плечи, мешая выпрямиться в полный рост, сдавливал горло, не давая вздохнуть, и путался под ногами, заграждая путь вперед по жизни. Раздражало решительно все, даже то, что раньше просто не замечалось. Все, что хоть кончиком пальца касалось Морозова.

Раздражал скрипящий пол в коридоре Ромкиной квартиры. Идешь и скрипишь как бабка старая! Раздражали трещины на потолке в его спальне. Подлый кран в ванной, то окатывавший кипятком, а то обдававший ледяной водой. Черт его знает, по какому алгоритму работал этот проклятый кран! Раздражал запах, исходивший от Ромки. Что-то в нем появилось, что-то, чего не было раньше. Возможно, духи проклятой блонды? А возможно, горечь предательства.

Юля устала. Устала от придирок ее собственного голоса сомнений. Устала ото лжи, коварства и собственной беззащитности. Как это ни горько было осознавать, но Юля устала от их любви. От чистой любви, зародившейся между мальчиком Ромкой и девочкой Юлькой в далеком детстве. Сердечное изваяние из золотистых небесных нитей теперь не казалось Юле самой прекрасной скульптурой на свете. Оно вымазалось, покорежилось и наполнилось затхлым зловоньем, из Божьего дара превратившись в какую-то уродливую инсталляцию недоучки-авангардиста, выброшенную за ненадобностью на свалку жизни.

Юля жаждала правды и боялась ее. «Почему он мне врет?! - задавалась она вопросом, имея ввиду гипотетические Ромкины отношения с распроклятой блондинкой. – Неужели так сложно сказать правду?!». Но услышать правду Юля боялась не меньше, чем не услышать ее. «А что если…». Юля не знала, что делать с этой правдой, если она, эта правда действительно вскроется. А если не вскроется, что делать с ложью?

«Пошли его нахрен! - твердила соседка Оля. – Вот увидишь, вновь обретешь крылья». «Послать? Вот так взять и послать, в одночасье разрушив все, что строилось годами?! - сомневалась Тимофеева, не желая разрушать то, что собиралось по крупице. – Но если его отношения на стороне – не гипотеза, а реальность, то ведь это же он разрушил, а я лишь подведу логичную черту? – Юля попутно искала правоту Олиных слов. - А если нет? А если…». Ах, черт, как сложно со всем этим жить!

Юля устала и страстно желала разобраться в себе. Ей нужно было время и место.

Как, впрочем, и ее матери, Людмиле Ивановне. Узрев ужасающую брешь в отношениях, Людмила Ивановна как никогда желала наладить доверительные отношения с дочерью. И ей тоже нужны были время и место.

А Юлин папа очень хотел получить обещанную премию, открывавшую широкие финансовые перспективы.

Антонина Федосеевна, Ромкина мама, страстно желала счастья своему сыну. И виделось ей сыновье счастье где-то там, у теплого моря, в портовом городе на белом корабле, облаченное в ослепительную капитанскую форму. Антонина Федосеевна понимала, что Ромкино будущее там, среди бушующих ветров и волнующихся вод. Разумеется, она побаивалась и ветров, и вод… да и за сына, избравшего не самую безопасную профессию, она тоже побаивалась. Но останься Ромка тут, велик был шанс, что он рано или поздно «спутается» с её непутевым, ошакалевшим до крайности старшим сыном Ярославом. А вот этого-то Ромкина мама боялась больше.

Положа руку на сердце, Ромка тоже видел себя только у моря. Он не просто определился со своей будущей профессией. Он уже давно прочертил свою линию жизни, проложив маршрут между жизненными выпуклостями и впадинами на мозолистой ладони. Его не пугали невзгоды, поджидавшие юного моряка где-то далеко впереди. Его пугал «тройбан» по «шизике», светивший ему в аттестате.

«Юнга! – в телефонном разговоре напутствовал Ромку его «морской» дядя Александр Егорович. – Если отстреляешь без троек аттестат - считай, что ты уже в училище! Кое с кем я уже этот вопрос провентилировал, теперь дело за тобой». «Без троек! – с грустью думал Ромка. – А как без троек, еще и по «шизике», еще и у Аполлинарьевича?!».

А вот Славику Боневскому нужен был праздник в кругу друзей. Слава отчетливо понимал, что вскоре он покинет отчий дом и уедет из страны надолго. Возможно, навсегда. Почему-то стало тоскливо. Нет, вовсе не потому, что уедет. Пожалуй, любой умненький школьник на его месте не отказался бы от учебы за рубежом с дальнейшей перспективой пустить корни в насквозь прогнившем буржуазном грунте. Еще не уехав, Славка затосковал по их дружеским посиделкам. По задушевным разговорам, шуткам, дружеским подтруниваниям и просто душевному теплу. Такого там за бугром точно не будет.

Все, решительно все чего-то хотели в наступающем новом году и чего-то ждали от щедрых небес. Не напрасно.

Этот «НГ» стал едва ли не самым щедрым ёлочным праздником в жизни повзрослевших ребятишек и их родителей. Словно бы добряк Дед Мороз или развеселый Санта Клаус, или лепечущий на непонятном языке Йоулупукки… Да, черт возьми, какая разница как звать того, кто как Бог имеет тысячи имен и одаривает счастьем?! Это не важно! Важно то, что кто-то, проносясь по небесному своду в ледяной колеснице, опрокинул бездонный сосуд щедрот, пролив на головы обычных людей небесную благость.

Ромка с Виталькой удачно попались Аполлинарьевичу на глаза, когда хлипенький и хромой физик пытался собственными руками заменить парты в кабинете физики. Разумеется, крепкие парни из выпускного класса помогли уже немолодому учителю осуществить этот нелегкий план. В качестве благодарности возрадовавшийся нежданной помощи небес плешивый «шизик» посулил парням четверки в аттестате. Витальке-то оно и не очень нужно было, у него и так выходила четверка. А вот Ромка был несказанно рад такому подарку к Новому Году.

А Юлькин папа получил-таки долгожданную премию. Причем всю, все, что обещали, до копеечки. А Юлькина мама выцарапала путевку в Египет на новогодние праздники. Последнюю, на троих, по просто-таки фантастической для этих праздничных дней цене.

А Боня «додушил» папу. Скрепя сердце, Александр Яковлевич в очередной раз отдал на разграбление уже повзрослевшим разбойникам свои загородные владения. По такому случаю Боня расщедрился, пригласив едва ли не весь класс. В число приглашенных, помимо Женьки, Ромки, Витальки и Петьки почему-то попали ТриС и Разумовская. Какой черт или чертовка подбил Бонин язык на такое приглашение – сказать сложно, но оно было принято. И одобрено. Ибо ранее уже было сделано человеком своего слова, коим себя считал Слава Боневский.

На кой черт Разумовской и Кривонос была Бонина дача на НГ? Ну, каждая из них видела в этом свою выгоду. ТриС намеревалась не отрываться от своей модной подруги. Ей непременно хотелось сверкнуть великолепием, затмив своей изысканной модностью серых мышек из числа других приглашенных девушек. А Разумовская не желала упустить шанс раскрутить на спор Морозова. Ведь Морозов-то будет один, а это означало…

Один? Ну да, один! Юля, которая тоже получила приглашение от Славки, вынуждена была отказаться. Выбор между Египтом и Бониной дачей был не очень сложным. Разумеется, Египет, кто бы что не говорил! Во-первых, усталость давала о себе знать. Юля выжала из себя все силы, стараясь не сорваться на скандал при каждой встрече с Ромкой. Всему приходит конец, и Юля понимала: еще чуть-чуть - и она сорвется. Нужно было отдохнуть, сменить обстановку. А тут такой шанс подвернулся, грех отказываться!

А во-вторых, Юля тоже хотела наладить мосты с матерью. Пожалуй, впервые в жизни Юля испытала острый дефицит материнского внимания. Не того внимания, которое кормит, целует, наставляет и прочищает мозги, а обычного внимания, того, которое случается в среде обычных людей и зовется доверием. Юля видела, как мать предпринимала тщетные попытки подружиться с ней и все-таки решила пойти навстречу.

В общем, все получили подарки к Новому Году в виде осуществлённых желаний, больших и малых. Все, включая кое-кого, кто ехидно улыбался, поглаживая озорного чертика на шее. «Бойтесь своих желаний! Они имеют свойство сбываться!».

Юля укатила на юга, чтобы понежиться под теплым солнышком и как следует отдохнуть, а Ромка, воодушевленный «физической» победой, тридцать первого умчался к Боне на дачу. По дороге к загородному домику с развеселой зеленой крышей Ромка взгрустнул о том, что с ним рядом не было Юльки. Взгрустнул, но затем грусть сняло как рукой потому, что было весело. Даже подготовка к празднованию силами балагура Петьки превратилась в шоу «надорвиживотик».

А вот за праздничным столом, когда настало время усесться за яства и проводить старый год, сказав ему на прощание что-то доброе, Ромка совершил стратегическую ошибку. Его угораздило сесть рядом с Петькой.

Все в их компании знали, что только отчаянные смельчаки могут осмелиться пуститься в алкогольный трип, взяв себе в провожатого Петруху. Ведь Петька был настоящим бойцом с зеленым змием, с удивительным проворством и завидной регулярностью уничтожавшим распроклятый алкоголь во всех его проявлениях. Поднаторев в «рюмкопролитных» боях, Петька с легкостью мог «перепить» даже здоровенного мужика, годившегося ему в отцы. Не единожды доказав свою неуязвимость, Петька по праву заслужил звание друга, который не пьянеет, но с которым за праздничным столом лучше рядом не садиться. Целее будешь.

Усевшись рядом с Петрухой, юнга Морозов успел изрядно «нарядиться» еще до того, как говорящая голова с «зомбоящика» толкнула свою занудную речь, предваряющую долгожданные двенадцать ударов. Так и не вняв голосу разума, капитан-сорвиголова пустился в опасное плаванье по алкогольным водам, не позаботившись об элементарной технике безопасности, как то «пропущу» и «закусь». В общем, Ромка, при активном содействии Петра Василича, «накидался». На кой? А не понятно! Так получилось.

А на кой его «накидал» Петька, который прекрасно знал слабую Ромкину «держалку»? О-ооо, у Петьки был свой интерес! Во-первых, Петр Василич свято верил в то, что любой настоящий мужик хотя бы раз в своей жизни должен «накушаться в хлам». Своего друга Ромку Петька считал самым, что ни на есть, настоящим мужиком, а потому считал своим долгом устроить дружбану качественное «нажиралово» со всеми причитающимися последствиями. Ведь грамотно «накидаться» - это тоже умение. А кто ж еще возьмется за такую филигранную работу, как ни прожжённый шаман, без проблем вызывающий духа с забавным именем Взюзю и демона Похмелугу?! В этом деле важен профессионализм, а Петька, не смотря на еще вполне скромный возраст, был профи.

А во-вторых, у Петьки был немалый интерес в отношении ТриС. Утренний зуд в левой пятке настойчиво нашептал Петру Василичу об острой необходимости завалить Кривонос в койку для плотских утех. И не то, чтобы Петька питал какую-либо страсть к «триждыэснутой» Сонечке. Все банально просто: спортивный интерес. А почему бы и нет, собственно говоря?! Ко всему прочему, этой не самой большой победой в своей жизни Петька надеялся подсыпать перца в тортик «обломавшей» его Разумовской. Подруги все-таки. Откуда ему было знать, что у Разумовской была одна-единственная подружка с именем «модная жизнь», а Соню она держала рядышком лишь из прагматичных соображений? Но это, пожалуй, не важно потому…

Потому, что «триждыэснутая» Сонечка, поломавшись для проформы, дала свое согласие в обмен на одну услугу: Петька должен был споить Ромку на даче. «Всего-то?!» - усмехнулся Петька, даже заподозрив симпатию со стороны Кривонос. Уж больно быстро согласилась, тем более, в обмен на такой пустяк. Однако Сонечка, несмотря на данное обещание, вовсе не собиралась ничего выполнять. Она вообще была туга на «выполнятельства обещательств», в особенности посулённых какому-то Петьке. Она вертела на уме другое: подсунув Морозова под Разумовскую, ТриС надеялась снискать особое отношение к своей изысканной персоне, чтобы вместе с Разумовской проникнуть на одну крайне интересную вечеринку. А уж там у ТриС были кой-какие виды.

В общем, все произошло и все сбылось. Да, черт возьми, должно же когда-то сбыться то, что загадалось?! Ведь это же Новый Год, мать его! Время ёлок, мандаринов, подарков и неуклюжего деда с тысячей имен, который носится по зимнему небосводу, то и дело опрокидывая ведро со щедротами на головы наивненьких людей!

Ближе к часу ночи увядшего Ромку под руки препроводили в почивальню. В ту комнатушку, где когда-то у них с Юлькой едва не случилось то, что случилось потом.

По правую руку от Морозова следовал слегка захмелевший лучший друг Виталька, а за левую руку, нежно поглаживая и тихонько пошептывая в левое ухо, Ромку держала… Да, да, внезапно подобревшая Разумовская, от которой никто не ожидал такого акта сострадания к перепившему однокласснику. Но ведь это же НГ, время «сбычи мечт» и неожиданностей!

- Иди, иди, я за ним посмотрю! – сказала Витальке Разумовская и осталась наедине с угасающим на глазах Ромкой.

Окончательно потухший Морозов не входил в планы Разумовской на сегодняшнюю ночь. Лена убедилась в том, что Виталька отправился за стол и начала действовать. Сперва она шустро сняла блузку, стянула с пленительных бедер юбку и принялась за «разоблачение» еще тепленького Ромки. Джинсы с мачо-Морозова слетели мигом. За ними последовала рубашка.

- Ты чё делаешь, а? – промямлил сквозь пьяный глаз Ромка.

- Догадаешься с трех раз? – игриво ответила Разумовская, стягивая с внезапно ожившего тела трусы-боксерки.

- Ты чё?! – вновь возроптал Ромка и даже попытался удержать последнюю линию обороны, но Разумовская была куда проворнее и трезвее.

- Расслабься и получай удовольствие! – вкусная до одури Леночка мягким и пушистым кошачьим шепотом промурчала Морозову на ушко и «отстрелила» застежки бюстика.

Ромка моментом протрезвел.

- Йо! Мы… ты… это…

- И это, и то, - продолжала мурчать Разумовская, со знанием дела неторопливо снимая ажурные стринги.

- Капец!

В мгновение ока заметно протрезвевший Морозов напрягся весь. А как тут не напряжешься?! В особенности, если ты – здоровый, крепкий и неслабо озабоченный парень семнадцати лет! К чести Леночки следовало бы сказать, что в лунном свете, еще и под захмелевший глаз выглядела обольстительница просто неотразимо. Тут, пожалуй, и глубокий старик не удержался бы, грохнув вставной челюстью о пол от завлекающего зрелища.

- Капец! – чтобы не «палиться» восторженно прошептал Мороз, не сводя глаз с этой лунной красоты.

Дальнейшее действо, которое неожиданно для Ромки началось в маленькой комнатушке на Бониной даче описывать, пожалуй, не стоит. И не потому что для тех, кто с этим знаком, сценарий известен, а для еще не вкушавших будет слишком много будоражащих неискушенный разум подробностей. Описывать, по сути, было нечего. За те двадцать с небольшим секунд, пока Ромка держался «пистолетом» все шло по привычной схеме. Но двадцать секунд – промежуток небольшой, очень небольшой, даже для крепкого пацана семнадцати лет отроду.

В какой-то момент Ромкино воображение, подстегиваемое ураганом гормонов, стало рисовать перед глазами… Юльку. Юльку, его любимую, которая томно закрыв глаза, мерно покачивалась на упругом от напряжения теле Морозова. Ромка закрыл глаза, открыл… Юлька. От Разумовской, прямо сейчас физически присутствовавшей в комнате и совершавшей небезызвестные действия, не осталось и следа. Протягивая руки к пленительному образу, Ромка снова закрывал глаза, открывал их и с любовью шептал «Юля!».

«Наваждение, мистика!». Опутанный колдовскими чарами мозг Морозова настойчиво рисовал подмену перед глазами, хоть открывай ты их, хоть закрывай. Возникший диссонанс критической системной ошибкой помутил Ромкин рассудок. Морозов похлопал глазами, покрутил головой и… «поломался» всерьез и надолго.

Разумовская не растерялась. Она уже сталкивалась с такими поломками и отлично знала, как чинятся мальчики. Теплое тельце тихо скользнуло вниз, нежные губы коснулись… Прошло минуты три. Пациент не оживал. Совсем.

- Эй! – Разумовская тихонько окликнула Морозова желая убедится в том, что тот еще жив.

Ромка обреченно простонал в ответ. Все было понятно без слов.

Все произошло и не произошло одновременно. За те жалкие двадцать секунд, пока Леночка Разумовская в надежде на щедрость нового года занималась воплощением пусть и гаденького, но все-же своего желания, любовь сыграла свой оглушающий аккорд. Как оказалось, даже крепкий парень семнадцати лет от роду, будучи абсолютно здоровым молодым человеком, не может противостоять самой сильной силе, опутавшей его своими золотистыми нитями.

Лежа на «диване разочарований», оглушенный Ромка решил списать неудачу на хмель. «Такое бывает», - глядя в темный потолок хмельными глазами, думал Морозов. С ним, правда, такого еще не случалось, но все когда-нибудь случается в первый раз. Ромка лежал, расстраивался, пытался найти для себя какие-то оправдания чтобы потом не искать для себя эпитеты и думал о Юльке. Да, да! Он думал о той, с кем его связывали неразрывные нити, способные противостоять даже самому пленительному искушению на свете!

А одержавшая маленькую победу в битве, но проигравшая войну Разумовская списывала Морозова в «безнадежно запаянные». Такое тоже бывает. С ней, правда, такого еще не случалось… И думала она вовсе не о том, что сложилось и не сложилось одновременно. Разумовская думала о репутации. Лена быстро сползла с Ромки, натянула нижнее белье и начала ритмично покачиваться на диване, извлекая из старенького ложе весьма недвусмысленные поскрипывания.

- Ты чё делаешь?! – шепотом спросил Лену Ромка.

- А ты как думаешь?! – злобно зашипела в ответ Разумовская. – Спасаю свою репутацию! Тебе может и пофиг, а я не хочу чтобы меня считали бревном.

Ромке в этот момент действительно было наплевать на то, что о нем подумают ребята. В довесок к опьянению и растерянности сухим комком к горлу подкатывал стыд и страх в одночасье потерять ту, о которой не думать просто невозможно. Ведь если Юлька узнает о том…

Со стороны Разумовской стали доноситься сладкие стоны. Ловко управляясь с блузкой, Разумовская продолжала поскакивать на диване, издавая при этом вполне достоверные стоны страсти.

- Ты чё делаешь?! – испуганно зашептал Ромка, понимая всю серьезность ситуации.

- Чё делаешь, чё делаешь! – перекривила его Разумовская. – Ты бы лучше подыграл мне, ДиКаприо!

- Сама справишься! – буркнул Ромка и отвернулся.

Разумовская еще немножко поскакала на диване, простонала и вышла вон из комнаты, оставив растерянного Морозова без штанов и рубахи на диване.

- Мне надо покурить! – томным голосом заявила Лена ребятам, которые типа сделали вид, что ничего не заметили, хотя все это время внимательно следили за событиями, развивавшимися за закрытой дверью.

- Ну как?! – первым в комнату ворвался Виталька.

- А-аай! – махнул рукой Ромка.

- А ты – охотник! – в дверях показался Петька. – Такую лань завалил!

- Петруха, отстань! – простонал Морозов, натягивая штаны.

- Живой? – к сочувствующим и слегка завидующим присоединился Боня.

Ромка в ответ поморщился. «Черт, как все это некстати!».

Ночь исполнения желаний подошла к концу, иссушив до дна небесный сосуд с благостями. Похмельной тяжестью чего-то несбывшегося наступил новый день и новый год. Все вернулось на круги своя.

Петька «отловил облом» с Кривонос, хотя, как ему казалось, «все было на мази». Четвертого числа в половину пятого Петька «надухался», разоделся и отправился на встречу с изысканной Сонечкой. Еще в том году они условились встретиться в «Плотине» в пять вечера. Петька пришел чуть раньше и занял столик. Наступили заветные пять часов, но Кривонос не показалась на горизонте. Изысканный силуэт ТриС не показался и в пять пятнадцать. И в пять тридцать.

Петька «наяривал» Сонечке на «трубу», но спотыкался о короткие гудки. «С кем эта транда может так долго базарить?!» - ругался Петька, не оставляя попыток достучаться до вожделения. В шесть Петька прошипел «С-ссука», расплатился за испитую рюмку коньяка и матерясь ушел прочь на «побухеньки». Вожделение, навеянное утренним зудом левой пятки так и не появилось.

А вожделение и не планировало появляться. Загодя внеся Петруху в «черный список», Сонечка принялась наряжаться для похода на очень модную вечеринку. Она раз пять созвонилась с Разумовской, уточняя у нее время и место проведения, примерила четыре наряда, прикинула пять комплектов украшений и вымазала с полдюжины помад, подбирая подходящий цвет на оборотной стороне ладони. Затем Сонечка накинула шубку из «типа норки», обула сапожки «типа Баркер», перекинула через плечо сумочку «типа Габана» и помчала на ежегодную встречу… коллекционеров новогодних игрушек.

Заявившись точно в назначенное место, Сонечка мягко говоря опешила. Вместо модной вечеринки с кой-каким интересом взгляду ТриС предстали весьма почтенные коллекционеры, хваставшиеся коллекционными экспонатами «еще тех годов». Разумеется, в кафе «Три толстяка», где ежегодно устраивали свои посиделки любители новогодних игрушек, не было ни модной вечеринки, ни Леночки Разумовской, ни кой-какого интереса. Не снимая шубки, Сонечка Кривонос прошипела «С-ссука!», хлопнула дверью и отправилась домой.

А все потому, что Леночка Разумовская и не думала брать с собой на модную вечеринку Сонечку Кривонос. Она вообще не думала никого брать. А уж тем более Соню, в которой Разумовская после досадной новогодней осечки разочаровалась и решила вычеркнуть ее из списка подруг. ТриС ей просто надоела. После новогодней ночи Лена немного подумала над тем, что случилось, поразмышляла, победа это была или поражение, и забыла. Забыла о Морозове, как о «безнадежно запаянном», о Кривонос, как о «никчемной сучке» и о Бониной даче, обозвав ту «отстойной дырой».

«Всех нафиг!» - решила Лена и отправилась на модную вечеринку в одиночестве. Кой-какой интерес на «Гелике», которого страстно вожделела ТриС, был, в общем-то, интересен и самой Разумовской. Стоило ли делиться этим интересом с той, которая в сферу интересов модной Леночки уже не входил? Конечно, нет!

Ромка же пребывал в растерянном состоянии. То, что случилось и волею судьбы стало достоянием всех гостей Бониной дачи, пугало Ромку куда больше, чем тройбан по «шизике». О том, что состоялось и не состоялось одновременно, могла узнать Юлька. А это означало только одно: крах. И этого Ромка боялся куда больше, чем «тройбана» или даже «пары».

Возможно, в этот светлый праздник хотя бы Юля получила то, что загадывала? Кому-то же должно повезти?!

Возможно. Отдых под южным солнцем был просто потрясающим! Настолько потрясающим, что позволил доверию между матерью и дочерью поселиться в Юлиной душе. Растолкав сомнения, обиды и страхи, доверие уселось за праздничный стол Юлиной жизни и стало расти, оттесняя от стола остальных конкурентов. Юля от души радовалась этим изменениям и без меры была благодарна провидению за такой поистине королевский подарок к Новому Году.

Ах, бедная Юлечка! Если бы она знала, какую цены ей предстоит заплатить!

«Бойтесь своих желаний!» - шептал кто-то с чертиком на шее, чертовским взглядом прожигая дыры разочарования в наивных душах простых смертных.

Продолжение следует...

Глава 15. Как лает шакал

Не успели еще чемоданы распаковаться в квартире Тимофеевых, как Юля была проинформирована о недостойном поступке не в меру загулявшего морячка. В подробностях, которых и не было-то вовсе, с пониманием и придыханием! В общем, оперативно и в полном объёме. И кем же оказался сей «друг сердешный», который «исключительно из сострадания» тупо слил опростоволосившегося Морозова? Кто, кто?! Да ТриС!

Осерчав на Разумовскую, Сонечка решила слить экс-подружку Юле. Да и как слить? Острая на язык Сонечка выдумала головокружительную историю о долгих и страстных отношениях. Любовную драму, которой не было и быть не могло в силу ряда вопиющих несоответствий. Драму с логичным для подобных произведений финалом в виде безумной новогодней ночи. Или фингалом? В разговоре с Юлей ТриС пророчески оговорилась. В тот день она вообще не очень владела собственным языком и несла такую околесицу, в которую поверить было сложно.

В тот день Чертовка, умаявшись на адских работах, решила немного отдохнуть и пошалить. Взяв в оборот ТриС, Чертовка слегка подработала Сонечкин «душевный доклад» и внесла в него кой-какие коррективы. К примеру, в нелицеприятном свете всплыл Петька в качестве подстрекателя. И Боня в качестве хозяина борделя, где неоднократно пересекались Разумовская и Морозов. И Виталька как «добрый советчик». Именно Витальке Сонечка присвоила достойное звание свахи, столкнувшей лбами юного морячка и модную блонду. В общем, Сонин звонок Юля восприняла как пьяный бред. В такой кордебалет поверить было сложно. Нужно было все проверить.

Но Чертовка хорошо все спланировала.

Имея на руках малодостоверную информацию, порядком «поднагруженная» Тимофеева стала искать опровержения или подтверждения. Но не у Ромкиных друзей. «Если Соня права – у них обязательно будут отговорки!» - логично предположила Юля и пошла искать правды у бывших одноклассниц. Правда не заставила себя долго ждать. Не прошло и часа с начала расследования, как Ромка был слит с потрохами. Разумеется, безо всяких подробностей, которых не было. Был просто подтвержден факт. И этого было достаточно.

Рассвирепевшая Тимофеева одного за другим обзвонила всех Ромкиных друзей. Она не стеснялась в выражениях, выливая на головы ничего не подозревающих ребят всю грязь гнева. Досталось всем: и Петьке, и Боне, и его девушке Жене. Особых «наград» был удостоен Виталька по праву лучшего друга изменщика.

Вручив «черные метки» тем подлецам и негодяям, которым она когда-то верила, Юля решилась на звонок Ромке. Но добравшись до Ромки, Юля… иссякла. Она выплеснула все, что в одночасье вскипело в ней. В коротком телефонном разговоре с Ромкой она не кричала, не ругалась, не требовала и не винила. Она сказала лишь одну фразу. Одну фразу, которую так ждала Чертовка. «Я тебя ненавижу!» - усталым голосом сказала Ромке Юля и повесила трубку. А потом отключила телефон и закрылась у себя в комнате. Мир рухнул. Окончательно.

А пророческий фингал вскоре обрел реальные очертания вокруг изысканного глаза ученицы Кривонос. Скорый на расправу Петька выловил ничего не подозревающую Сонечку и «начистил» ей личико, попутно вытрусив из насквозь прогнившей человекообразной сучки всю правду о той злополучной ночи. В итоге правда восторжествовала, но в свете последних событий толку от этого тожества было мало. Юля никого из ребят не желала слышать, что делало невозможным донести хоть толику правды до ушей Тимофеевой. Ко всему прочему, ТриС не осталась в долгу, накляузничав на Петруху за побои при первой же подвернувшейся возможности. Петьку «пропесочили», изрядно подпортив тому выпускную репутацию, и строго-настрого пригрозили «волчьим билетом» в случае, если подобного рода инциденты повторятся до конца учебного года. Мосты горели, как трава в засуху.

Ромка не находил себе места. Он всячески пытался встретиться с Юлей, пытался ей дозвониться, но все попытки были тщетными. Никого из окружения Морозова Юля слышать не хотела. И не потому, что правда так и осталась неузнанной. Ребята нашли способ как донести до Юлиных ушей всю правду. Проблема лежала гораздо глубже. Юля поняла, что не очень верит в любовь.

Чертовский план сработал. Всходы, с чертовской подачи посеянные верной подружкой Олей за чашкой ароматного чая взошли, выросли и дали долгожданные плоды. Несмотря на всю правду об этой злополучной ночи, которую Юля довольно скоро узнала, душевной надлом был слишком масштабным. Всматриваясь заплаканными глазами в будущее, Юля больше не видела рядом с собой Ромку. Она вообще никого из мужчин рядом с собой не видела. Она была, родители были, были подружки и друзья, знакомые и незнакомые, а вот Ромки там уже не было.

Это осознание давалось Юле с дикой болью. Все сказки о любви, в которые Юленька Тимофеева свято верила еще с детства, оказались просто сказками – забавными историями, не имеющими ничего общего с реальностью. А вот Олины разговоры «за жизнь», к несчастью, оказались чистой правдой. Все, о чем говорила Зотова, сбылось. И юбки, и кобели… Ах, как больно! Как больно и одиноко! «Оля! Оля!».

Но карта Ольги Зотовой была разыграна Чертовкой до конца. Зотова бы, конечно, очень пригодилась сейчас со своими житейскими мудростями, но дальше эксплуатировать Олю было опасно. В деле студентки архитектурного фака появились неожиданные персонажи. Из темных глубин жизненной модели Зотовой кто-то покрытый шерстью смотрел на бедную девушку огненными глазами. Идентифицировать этого кого-то Чертовка никак не могла, но не этот факт пугал ее величество коварство.

Сухой. Мертводушный черт с железными кулаками, который неусыпно следил за всеми передвижениями этого неопознанного субъекта с огненными глазами. Если встреча с чем-то неизвестным не вызывала каких-либо опасений у Чертовки, то встреча с боссом не сулила для коварной блонды ничего хорошего. Узнай Сухой о несанкционированном участии своей подопечной в абсолютно чужом деле – и к каторжным работам Чертовки добавилась бы еще одна вечность. С нее и одной хватало! Как бы это ни было прискорбно, но Зотову нужно было бросать. Сказав на прощание бедняжке: «Черт с тобой!», Чертовка отложила Олино дело. Недалеко. Возможно, еще пригодится.

Юле тоже очень нужна была помощь верной подруги, но увы, помощи от Оли ждать не приходилось. В последнее время ее соседка стала какой-то замкнутой, начала говорить о непонятных вещах, почти все свое свободное времени проводила с каким-то подозрительным типом и вообще стала для Юли чужой. Совсем чужой. В этот тяжелый жизненный момент Юля могла положиться только на мать.

Да, именно на мать, с которой в ходе заграничной поездки все-таки удалось что-то построить. Что-то такое, что больше напоминало дружбу, а не обычно сложные отношения двух поколений. И это было здорово! Людмила Ивановна утешала бедную Юлечку, говорила ей теплые слова и всегда ставила акцент на том, что все когда-нибудь проходит. «Всему приходит конец, чтобы дать место новому началу», - говорила Людмила Ивановна и Юля ее понимала как никогда.

«Не-еет! – топая миниатюрной ножкой, возмущалась милая Феечка. - Никакого конца!». Бедняжка так и не могла понять, почему все так сложилось. Откуда взялась эта распроклятая Разумовская, на кой Ромка упился в новогоднюю ночь и почему правда, которая в итоге восторжествовала, оказалась бессильной. Пребывая в отчаянии, Феечка готова была принять любой сценарий, пусть даже и ненависть. Ведь, как известно, любовь и ненависть разделяет всего один шаг. А вот от равнодушия до любви – бесконечность. Что есть всего лишь один шаг в сравнении с бесконечностью?! «Поправим! – успокаивала сама себя Феечка. – Только никаких концов!».

Как это ни странно, но такой расклад не устраивал и Чертовку. И все по той же причине. Коварная блонда с чертиком на шее жаждала крови! В финале драмы под названием «Ненависть» Чертовке виделись грандиозные скандалы, истерики, брань за гранью приличия и даже мордобой. Все что угодно, даже чуточку любви. «Черт с ней, с любовью! – восклицала Чертовка. - Поправим! Только не равнодушие!».

Потрясающая ситуация, которая порой складывается в жизни. Эти две прямые противоположности, планы и методы которых диаметрально разнились, были единодушны в выборе врага. Словно две диаметрально противоположных точки на окружности, нацарапанной циркулем на листке бумаги. Они далеки друг от друга насколько это возможно. Они разные до предела, но обе в одинаковой степени не приемлют надменную дырку посередине круга.

Надо было действовать!

Но Феечка! О, Боже, это милое миниатюрное создание, являющееся в снах наивным ребятишкам! Что она могла сделать?! Только верить в любовь и надеяться на шанс все исправить. Ведь Ромка был уже переростком по всем лекалам и меркам. Все методички и рекомендации, имеющие хождение в Небесной канцелярии, настойчиво говорили о том, что таким взрослячкам как Ромка не место в руках миленьких ангелочков детских снов. Однако Феечка никак не желала с этим мириться. Своими миниатюрными ручками она вцепилась в голубенькую папочку с якорьком на обложке и ни за что не желала ее отдавать. «Не сейчас! - твердила миниатюрная милость. – Еще чуть-чуть!».

А время тем временем шло. И власть Феечки слабла. Ромкины сны становились все взрослее и грузнее. Феечка едва могла пробраться сквозь многотонные якоря и гигантские корабли, коими были полны Ромкины сны. А эти «тройбаны»?! Эти монструозные скульптуры, высеченные из гранита науки, которые висели прямо над Феечкиной головой, раскачиваясь на хлипких цепях. Они так и норовили сорваться на голову бедняжке! Все, что оставалось Феечке – это верить. Верить в верных Ромкиных друзей, которые придут на помощь, верить справедливость и верить в любовь. И она верила.

К несчастью, Ромкины друзья оказались слабыми советчиками. Боня говорил о том, что все наладится. Но все не налаживалось, и от этих разговоров толку было мало. Виталька искренне жалел беднягу Морозова и возмущался по поводу Юлькиной бессердечности. «Свет клином на ней что ли сошелся!» - твердил Виталька, намекая Ромке на изобилие представительниц женского пола вокруг. А Петька и вовсе склонял к пьянке и блуду. «Вот увидишь, полегчает!» - отстаивал свою методу лечения любовной хандры Петруха. Все это было неприемлемо для Ромки.

И речи мамы не приносили облегчения. Антонина Федосеевна, словно сговорившись с Людмилой Ивановной, твердила о том, что все пройдет. Слово в слово. «Сынок! – поглаживая по буйной головушке, говорила Ромке мама. – Всему приходит конец. Если вам суждено быть вместе – вы будете вместе. А нет – свяжешь судьбу с другой. Она обязательно встретиться тебе, обязательно!». «Да мне не нужна другая! – кричал в ответ Ромка. – Мне Юля нужна! Понимаешь, Юля!». Блин, тупик какой-то. «Ах, был бы жив отец! – вздыхал Ромка. – Уж он-то наверняка бы что-то придумал!».

«Давненько мы не слышали как лает шакал!» - внимательно рассматривая модель ненависти, с ехидством заявила Чертовка и устроила Ромке встречу с его старшим братом. Это было тяжело, но Чертовка постаралась, урвав пару недель для братского общения из плотного бандитского графика Шакала. Приблондинистая трудяжка с чертиком на шее полгода билась над этой встречей. Важной встречей.

Понурив голову, Ромка шел по улице, то ли за молоком, то ли за хлебом. Пекло летнее солнце, расплавляя асфальт и накаляя мозги до кипения. Месяц назад он едва не провалил вступительные экзамены в мореходку. Он так измаялся, что напрочь позабывал все. В самый последний момент каким-то чудом будущий курсант Морозов вспомнил то, что любовное горе вышибло из головы. И, хвала Всевышнему, поступил.

Близился момент отъезда. Чемодан с нехитрым юношеским скарбом был укомплектован наполовину. До отъезда оставалось чуть меньше трех недель. Нужно было приехать заранее и поселиться в общежитии. За общагу дядя Саша уже договорился. Ромку ждала маленькая комнатушка со столом, двумя кроватями, шкафом и таким же курсантом-оболтусом, которого Ромка пока не знал. Все вроде бы шло своим чередом. Вот только тяжело было на душе. Тяжело и больно. С того последнего звонка Ромка Юльку больше не слышал и не видел. Разве что так, издалека. Тимофеева напрочь оборвала все общение.

И ее можно было понять. Юле было больно, очень больно, а мы все инстинктивно избегаем боли. Когда-то их общение с Ромкой было для Юли глотком свежей воды из живительного родника. Она черпала силы и вдохновение, жадно впитывая каждую минуту общения с любимым. Но времена поменялись.

После того проклятого телефона и неожиданного поцелую Юля расценивала их общение как попытку опознать неизвестный предмет в черном-пречерном ящике. Никогда до конца не знаешь, что там, даже если кажется, что знаешь. А вдруг?! Будто-бы нащупываешь что-то мягкое и теплое в этом злополучном черном ящике. Это может быть котенок, а может и крыса. И узнать хочется, и достать боязно.

Ныне же в общении с Морозовым для Юли не было никакого сюрприза. Она твердо знала результат. Любое прикосновение к некогда любимому образу Юля воспринимала как прикосновение к оголенным проводам под напряжением. Это будет очень больно! Так больно, что может и убить. И потому Юля старательно обходила любые контакты, как с Ромкой, так и с его окружением.

Ромка шел не торопясь и ни на что не обращал внимание. Вдруг он услышал очень знакомый голос. Такой знакомый, что аж шибануло.

- Малой! – кто-то крикнул из летней кафешки.

Ромка обернулся на крик. Проклятые слезы мигом навернулись на глаза. За столиком сидел Ярик, его старший брат.

- Малой! Привет!

Поколебавшись, Ромка двинулся к брату.

И следующие две недели каждый вечер они встречались в этом самом месте. Встречались, общались, рассказывали друг другу о себе, смеялись и серьезничали. Ромка хвастался достижениями, хныкал по поводу Юльки и рассказывал о матери. А Ярослав…

Странно. Временами Ромкин брат был тем самым Ярославом Морозовым – настоящим старшим братом. И тогда Ромке казалось, что они с Яриком вовсе не расставались. Ни манера речи, ни поведение не выдавали в нем отъявленного злодея и вора-рецидивиста. Он говорил весьма правильные вещи, здраво рассуждал и даже выказывал сострадание.

Но временами что-то переключалось в Ярославе. И тогда он становился самым настоящим шакалом – беспринципным хищным зверем, рыскающим в поисках добычи и готовым вцепиться любому в глотку, будь то даже младший брат. В нем просыпались тюремные мотивы, проявлялись толки о «понятиях», АУЕшный кодекс и прочая атрибутика уголовного мира. Стоило кому-то из подельников позвонить Ярославу по телефону – и он тут же превращался в Шакала. И в эти моменты Ромка с отвращением смотрел на своего брата. Смотрел и ждал, когда же вновь вернется его старший брат и первенец его покойного отца.

Ромка смотрел на Ярика, говорил с ним и ловил себя на мысли: «Как же он похож на отца!». Да, Ярослав действительно был очень похож на отца. Брови, глаза, нос, эта ямка на подбородке, свистящая буква «С» и эта привычка потирать мочку уха, непременно левого. Потрясающе, насколько сильна родовая кровь!

Родовая кровь! Она может быть исцеляющим снадобьем и смертоносным ядом, благой вестью и губительным наветом. Она притягивает к себе порой абсолютно разные личности, как магнит притягивает ржавый гвоздь. И этой силе сложно противиться, даже если чувствуешь, что это притяжение тебя губит.

Чертовка сделала чертовски удачную ставку, сыграв на карте родовой крови. Это было сложно, рискованно и местами даже омерзительно, но оно того стоило. Сколько сил Чертовкой было вложено, чтобы отыскать, откопать и удержать на виду те крохи человечности, что все еще теплились в ошакалевшей душе Ярослава Морозова! Чертовка тяжело вздыхала, кривилась и с отвращение отряхивала руки, выполняя совсем несвойственную для себя работу. Но это было нужно! Ромка вряд ли бы стал слушать прогнившего бандюгана Шакала, но был чуток к каждому слову своего старшего брата Ярослава. Потому, что видел в нем отображение своего отца. Отца, которого бедняге Ромке сейчас так не хватало.

Всего двумя неделями общения Чертовка вложила в Ромку столько, сколько простушка Феечка со своими «детскими методами» не смогла бы вложить и за два года. В разговорах «за жизнь» Шакал намертво вмонтировал в Ромку одну важную для Чертовки мысль: все женщины изменяют. И это не важно, какая женщина. Не важно, как она себя ведет и как относится к тебе. Важно то, что она обязательно изменит тебе, подвернись удобный момент. «Чертовски правильная мысль!».

Вдвойне чертовски правильная, учитывая, что Виталька, лучший друг Ромки, твердил о том же. «Говорю тебе, Мороз, у нее кто-то уже есть! – глядя глаза в глаза, утверждал Виталик. – Она давно с кем-то мутит!». «Фигня!» - отмахивался Ромка, но Витамин был непоколебим. «Я докажу тебе, осел упрямый!» - грозил пальцем Виталька, намереваясь представить Ромке неопровержимые доказательства неверности его экс-девушки. Странные как для лучшего друга мысли и слова. Уж не шаманил ли кто?

На удивление, нет. Если каждое слово Шакала пропускалось сквозь тонкое чертовское сито, то Виталькиными мозгами и языком никто не занимался. Просто Виталька очень переживал и боялся за Ромку. Сложно оставаться в стороне, глядя на то, как лучший друг буквально сохнет и загибается под тяжестью неразделенной любви. И Виталька старался как мог, придумывая способы в меру своего понимания жизни. Не плохие и не хороши способы, а те, что оставались. Ведь другие-то не действовали! А переложить вину на чужие плечи – не самый худший способ избавить друга от страданий.

Все складывалось на редкость гадостно для Феечки и на удивление удачно для Чертовки. Разумеется, кое-что коварной блонде с чертиком на шее пришлось складывать самой. А что поделаешь? Удача улыбается подготовленным. И если наивная простушка в простенькой платьице не была готова к таким раскладам, то Чертовка весьма неплохо подготовилась. И все сложилось.

Вечером пятого августа, возвращаясь со встречи с братом, Ромка крутил одну мысль: «А то если... Ведь если Юлька с кем-то встречается – все становится на свои места. Ее отстраненность, нежелание общаться. Какой смысл в общении с бывшим, если сердце занято другим? Возможно, Виталька прав? И Ярик…». Ромка шел, крутил эту крамольную мысль и заполнял свою душу сомнениями.

А Чертовка смотрела на паренька и видела, что крутил Ромке не мысль. Он старательно бинтовал излом души. Растерянный Морозов накручивал подсунутый чертовской рукой перевязочный материал. Протухший и прогнивший, но единственный, который оказался под рукой. В месте излома души поселились сомнения и стали расти, оттесняя на задний план остальные чувства.
Все было готово для финальной части драмы: грандиозного скандала, истерик, брани за гранью приличия и даже мордобоя. Приподняв подбородок, Чертовка торжественно заявила голосом Майкла Баффера:

Продолжение следует...

Глава 16. Let's get ready to rumble!

Случается в жизни так, что взрослые, здоровые, умные, с виду целостные люди бытуют в ус не дуя с весьма серьезными изъянами. Не физическими, душевными. Живут себе с душой не совсем целой, даже не подозревая об этом. Кто-то отлично себя чувствует без сострадания, кому-то неплохо живется без любви… А уж сколькие без совести неплохо устраиваются – и не перечесть! И ведь с виду-то не скажешь.

Отвалилось что-то от души, словно его и не было. Целый узел сложнейшего душевного механизма, зацепившись за шипастую ветку на жизненном пути, взял – да оторвался. Оторвался, затерялся где-то там в прожитых годах и забылся. Или сверху кто-то недоглядел, проверяя комплектацию души перед подселением в тело. Не разберешься. Да это, пожалуй, и не важно. Важно, как это по жизни аукнется.

Есть в жизни такие люди, у которых совсем не работает родительский механизм. Остальное-то в них есть и весьма исправно работает, а вот родительство, если уж так его назвать, не «фурычит». Они, с виду здоровые люди, могут быть кем угодно: президентами, врачами, пожарными или просто слесарями. Кем угодно, только не родителями. Нет у них такой жилки в душе.

Видя столь серьезный изъян, премудрые небеса своею судьбоносною рукою слегка корректируют жизнь таких людей, лишая не готовых к опекунскому обременению бедняг отцовства или материнства. Старушки на лавочках частенько судачат, что мол «…не дал Бог детей…» и «…умница, красавица, а вот детей-то и нет…». Беда прямо! Однако судьба, сколь бы злодейской она не казалась со стороны, куда мудрее старушек на лавочках. И настоящей бедой оборачивается ситуация, когда Бог таки дал детей. Дал, только не тем.

Коленьке не повезло. Его мать болела материнством ровно до того момента, пока в ее налитых грудях теплилось молоко. А молока у родительницы Николая не стало на третий день после рождения мальчика. Не стало молока и «мама закончилась». Да, бывают такие женщины, которые не вырастают в матерей, оставаясь просто женщинами до седых волос и проклятых морщин. Не только мужики в кукушках ходят.

Благо дело, отец Николая, Владимир Валентинович, имея приличный запас отцовских чувств в душе, не побоялся взять на себя обязанности обоих родителей. Да бабка Николая, Алевтина Макаровна. Будучи мамой Владимира Валентиновича, Алевтина Макаровна проживала вместе с сыном и внуком. Она-то и взвалила большую часть опекунского бремени на свои хрупкие старческие плечи, позволив сыну зарабатывать на хлеб насущный.

Когда Коленьке исполнилось лет пять, его отец и бабушка настолько поднаторели в «безматеринском» воспитании мальчугана, что коллегиально решили обойтись без его природной родительницы. Полюбовно распрощавшись с «мамашей», обе стороны существенно улучшили свою жизнь. Колина мама без зазрения совести продолжила строить свою карьеру, будучи теперь птицей абсолютно вольной, а Колькин отец поставил точку в совсем непростых отношениях с непростой женщиной, с которой он когда-то планировал совсем другую жизнь.

Алевтина Макаровна же облегченно вздохнула, выпроводив невестку за дверь вместе с кой-каким совместно нажитым барахлишком. «Чего уж там печалиться, наживем!» - усмехалась Колькина бабушка, отдавая причитающуюся по закону часть мебели и сбережений «кукушке». Всем стало хорошо, даже маленькому Николеньке. Коля и вовсе не заметил «пропажи», как не замечал через раз ночующую дома мать все предыдущие пять лет.

Хорошо, да не очень. Находясь под бабушкиной опекой, Коленька рос мальчиком умненьким и послушненьким, но полноватеньким, годам к десяти оформившись в классического «бабушкиного внучка». Кучерявый черныш с круглым как под циркуль лицом, увенчанным пухлыми розовыми щечками, шарообразной фигурой с выдающимся пузиком, ножками-сардельками с пухлыми ляжечками в перетяжках. Просто бабушкина радость, а не мальчик! Любая старушка мечтает о таком внучке!

Но мир, увы, населен не только старушками. Всем остальным Коленька казался толстяком, свиноматкой и просто уродом, с которым даже здороваться не хочется. Рукава Колиных рубашек, равно, как и штанины брюк, бабушка Аля аккуратно подшивала. Ведь размер-то не детский. Попробуй его в детское одеть, если пятьдесят второй уже расходится по швам! Все, что разошлось по швам, бабушка аккуратно подшивала слегка взлохматившимися от времени нитками. Нитки трещали, обнажая в стеганных брешах беложирненькую плоть «бабушкиной радости», швы расходились... и Коленька вместе с папой отправлялся в магазин, за пятьдесят четвертым.

Если же швы каким-то чудом выживали, брюки все равно приходилось менять. Подвергаясь чудовищному воздействию толстеньких ляжечек, еще свежие штаны довольно быстро протирались между ног. Бабушка Аля латала штаны обрезками похожей по цвету ткани, но латки быстро протирались. И Колька был вынужден стыдливо прятать обширные дырки на ляжках, сводя вместе ноги во время сидения. Он настолько привык сводить большие пальцы стопы вовнутрь, что даже стал косолапить при ходьбе. Ведь свести вместе массивные ноги гораздо проще, когда «скосолапишь» стопу.

И в школе, и во дворе Коля подвергался насмешкам и гонениям. Еще бы! Косолапый толстяк с протертыми штанами, от которого в жару вечно разит чем-то прелым, хоть бы он мылся по сто раз на дню. Мальчишки не брали Колю в свои игры. Он не бегал по дворам и улицам с палками-ружьями, не гонял мяч, расшибая в лоскуты обувь, и не обдирал шелковицу в соседнем дворе, будучи не в силах залезть даже на нижнюю ветку. Он сидел дома. Или сидел на лавочке с бабушкой.

Но это было бы половиной беды, если бы не заразы-девчонки. Озорные носительницы бантиков и юбочек откровенно издевались над Коленькой, обзывая его всякими нехорошими словами. О том, чтобы приобнять какую-то девчонку или хотя бы подержаться за ручку не могло быть и речи! Даже побыть в девичьем обществе не удавалось. «Прочь, кабан!» - заявляли девчонки и, гордо подняв подбородок, удалялись прочь. Или вовсе прогоняли Коленьку плевками и обзывательствами. Коля приходил домой, уваливался на диване, рыдал, а потом шел на кухню, где заботливая бабушка пирожками и печеньками притупляла его обиду.

В один из дней отец Николая решил положить конец этому безобразию. Оставив недейственные методы в виде уговоров, скандалов и угроз, Владимир Валентинович взял отгул на стройке и повел сына по всяким спортивным секциям. Но пристроить мальчишку-толстячка, знакомого со спортом только по телевизору – еще та проблема! Тренерам нужны перспективные ребята. Откровенные тюфяки даже шахматистам-неврастеникам не нужны.

На счастье, один из давних приятелей Владимира Валентиновича вел одну детскую секцию неподалеку от их дома. Танцевальную. «Вова, ты рехнулся! – заявил Колькиному отцу тренер Захар Олегович, едва увидев Николая. – Какой из него танцор?!». Но настойчивость Колькиного отца, приятельские отношения и кой-какое количество шелестящих купюр сделали свое дело. С этого дня трижды в неделю Коля исправно посещал танцевальную секцию.

Кто-то весьма колко высказался про плохого танцора и то, что ему мешает. Коле мешало все, даже черные кучеряшки на голове. Они мигом взмокали от пота и начинали чесаться. С дыханием паровоза, пластикой бегемота и скоростью ленивца Николай учился танцевать. Захар Олегович иногда в отчаянии махал рукой, глядя на это недоразумение, но постоянно нагружал мальчугана. И Колька нагружался. Как бы ни было тяжело, Коля трижды в неделю приходил и от звонка до звонка отпахивал положенные полтора часа. Потому что понимал: это его шанс и другого шанса может не быть. Или сейчас, или…

Растирая ноги в кровь и «кашляя легкими», Колька месяц за месяцем убивался на пути к чуду. И чудо случилось. За пару лет каторжного труда толстенький неуклюжий коротышка превратился в пластичного красавца-юношу. Пузики и ляжечки остались в прошлом. На смену им пришли мужественная физиономия соблазнительного брюнета, фигура-рюмочка и длинные стройные ноги. Теперь Захар Олегович не махал обреченно рукой, выкрикивая: «Коля, ну хоть что-то делай!». Теперь Колькин танцевальный наставник строил планы на внезапно раскрывшегося юношу и немного побаивался того, что его ведущий солист свалит в другой клуб, соблазнившись на более интересные условия. А Колька продолжал впахивать. Он танцевал, сражая публику своей пластикой, раскатывал по разным конкурсам и откровенно «тащился» от себя.

Изменилось и отношение окружающих к Николаю. Вчерашний изгой превратился в прекрасного принца, присутствие которого скрашивало любое общество. Парни любой ценой старались «упасть на хвост» Кольке, когда он шел на «дискарь». То, что вытворял на дискетке Николай, не снилось даже отъявленным мажорам, считавшим себя Майклами Джексонами местного разлива. Колькины приятели хорошо понимали: быть рядом со звездой – это «звездато»! Тебя замечают, с тобой знакомятся, ты купаешься в лучах чужой славы и на выбор перебираешь девчонок. Потому, что…

Потому, что девчонки на Кольку слетались как осы на повядший виноград. Еще бы! Красавчик-брюнет с обворожительной фигурой, далеко не глупый паренек, деньжата чуток водятся… А как он танцует?! Боже! Это же просто сказка, будь то вальс, танго или даже обычный «медляк» под заунывный скулёж гитары! Любая девчонка, попадая в руки Николая, размякала и растекалась в первые же десять секунд. Хлопая длинными ресничками, наивная девчушка, будь то блондинка, брюнетка, шатенка или вовсе лысая, смотрела на Кольку влюбленными глазами и вся без остатка отдавалась в его крепкие нежные руки. Все, что оставалось Николаю – это брать живьем размякшее влюбленное тельце. Или не брать.

И Колька тащился. Бросая мимолетные фразы окружавшим его парням, Колька шел впереди как король и уже не чувствовал себя отвергнутым. Сегодня он идет на дискотеку, завтра топает на футбол, а послезавтра, надев клёвый прикид, идет в кинотеатр. Да что угодно, хоть на шелковицу полезет, его всегда будет окружать толпа юношей. Ведь теперь он – клёвый парень, а не вонючий толстяк.

А от представительниц женского пола Николаю и вовсе приходилось отбиваться. Поклонниц было так много, что Кольки на всех просто бы не хватило. Нужно было соизмерять силы. И пробовать, пробовать, пробовать. Каждый день новую, или даже две. Да что там, можно и три, было бы время! Коля менял девчонок как врач одноразовые перчатки, пробовал каждую из них, дегустируя строго индивидуальный вкус и аромат каждой юной феи, и… отставлял в сторону уже надкушенное яство. Пусть другие полакомятся, ему уже не вкусно.

Все вокруг Николая поменялось. Вокруг, но не внутри. Внутри себя, в глубинах души, которые не на показ, Коля был все тем же Николенькой: побитым и поломанным толстячком, отвергнутым и обиженным ребятишками. Парней он со временем простил. Что с них, балбесов, возьмешь? А вот на девушек Коля затаил обиду. На всех, включая свою родительницу. Поломавшись и изранившись душой в детстве, Коля все еще наматывал горькую обиду на кровоточащие душевные раны, окончательно разуверившись в существовании любви.

Тая злобу, Коля с упоением мстил всему женскому обществу. Он просто брал, надкусывал и безжалостно бросал девчонок, как когда-то они бросали в него злобные слова и плевки. Он бросал их безо всяких угрызений совести, как когда-то его бросила мать, без раздумий метнув собственное дитя во всепожирающее пламя карьеры. Пришло время разбрасывать камни и раздавать долги.

Удивляясь тому, что такой ценный экземпляр до сих пор оставался в тени, Чертовка живо подхватила Николая в модель ненависти, подсветила его чертовскими софитами и выпихнула в самую гущу событий. «Вперед, мой мальчик! - скомандовала Николаю коварная блонда с чертиком на шее, видя в пареньке потенциал. – Ты сам ее найдешь! Найдешь и все правильно сделаешь!».

Среди многочисленных поклонников и поклонниц была в Колькином кругу общения одна особа, с которой у Николая складывались особые отношения. Их нельзя было назвать дружескими или приятельскими, но в крепости этих отношений ни у кого сомнений не было.

Коля и Оля Зотова познакомились на первом курсе «стройки». Не соблазнившись «ой, каким мальчиком», Ольга кинула что-то колкое в Колькин адрес. Николай ответил «любезностью». Слова за слово, и двое однокурсников едва не подрались. Они не общались целых три месяца, обходили друг друга десятой дорогой, перестреливались злобой во взгляде, но не могли противостоять неведомой силе, соединявшей их вместе. Единоверию.

Хлебнув измен и предательств с лихвой, Оля больше не верила в мужскую любовь. А Коля, отвергнутый даже матерью, не верил в женскую. Они оба свято верили в отсутствие крепких и открытых межгендерных отношений, презирали институт брака и ненавидели всю эту показуху под названием любовь. Будучи абсолютно разными, они свято верили в одно и тоже.

Окружающие просто поражались тому, что Коля и Оля с завидной регулярностью проводили время вместе. Пройдя первый этап взаимной ненависти, однокурсники совершенно случайно сблизились, оказавшись на одной вечеринке, случайно начали общаться и случайно узрели друг в друге единоверие. С этого момента Коля и Оля общались едва ли не каждый день. Они встречались, общались, спорили друг с другом и даже ругались, зарекаясь впредь раз и навсегда разорвать эти особые отношения, но…

Проходил день, два и даже три, они дулись друг на дружку, злобно косились, бросались колкими высказываниями… А потом встречались после института за чашечкой кофе в маленькой кофейне, живо общались, соглашаясь и споря, обнимались на прощание как друзья и безо всякой ненависти говорили друг другу: «До завтра!». А потом снова ругались и снова зарекались. Дивные отношения. Как у двух диаметрально противоположных точек окружности, которые в одинаковой мере не приемлют надменную дыру в центре.

Казалось, ничто не может стать между Николаем и Ольгой. Даже когда Оля стала какой-то странной, Коля не оставлял свою подругу по «нелюбви». И сетовал на крайне поганое общество, подразумевая Ольгино общение с подозрительным типом. Коля злился, ругался с Олей, убеждал ее бросить к чертям этого типа и говорил: «До завтра!». Но в один момент завтра для Оли не наступило.

Даже стоя возле гроба, Коля не верил в то, что Оли больше нет. Слишком неожиданная была потеря, нелогичная и нелепая. Пытаясь сложить воспоминания и впечатления в сколь-нибудь понятную картину, Коля находился в растерянности. Не могла Оля поступить так! Не могла! Но она поступила, в один прекрасный день оборвав свою совсем еще короткую жизнь в петле. Единственным негативным фактором, сыгравшим фатальную роль, Коля считал Олиного дружка. Другого объяснения просто не было.

«Этот мудак во всем виноват!» - сидя на поминках, с горечью говорил Юле Коля. Какой Юле? Разумеется, Тимофеевой, подруге и соседке Зотовой, которая тоже была на похоронах! Как и предсказывала Чертовка, Николай сам нашел Тимофееву, присев за единственный свободный стул у поминального стола. Воспоминания со слезами на глазах, тихие речи, опрокинутые в гробовой тишине рюмки… Когда поминки закончились, Коля вызвался проводить убитую горем Юлю. Всего-то проводить, безо всяких таких планов. Просто проводить.

Хитрая блонда с чертиком на шее довольно кивнула и демонстративно спрятала руки за спиной. Все, что было нужно, уже было сделано и в чём-то большем просто не было необходимости. «Он сам все сделает!» - усмехалась Чертовка глядя на неспешно шедшую парочку в этот летний вечер. По-шулерски разыграв уже битую смертью карту Зотовой, Чертовка шутя переиграла Феечку с ее бесполезной любовью. Оставалось только шепнуть кое-кому кое-что.

- Мороз, подрывай булки и лети сюда! – возбужденно кричал в трубку Виталька, наконец дозвонившись до Ромки.

- Куда сюда?! – с недовольством спрашивал Ромка, не имея никакого желания тащиться куда-то в столь поздний час еще и в канун отъезда.

- Магазин белья который напротив Юлькиного подъезда! – уточнил место встречи Виталька.

- Тебе труселя помочь выбрать? – съязвил Ромка.

- Да, кружевные! Бегом, ленивец!

Без особого энтузиазма Ромка оделся и потопал к Витальке.

- Заползай! – Виталька буквально втащил друга в магазин, который, на удивление, был еще открыт.

- Витамин, не гони! – запротивился Ромка. – Чё за фигня?!

- Ща увидишь! – ухмыльнулся Виталька и рукой показал на противоположную сторону улицы.

Ромка едва не опоздал. Как по мановению колдовского пасса, из-за угла появились юноша и девушка. Они шли неспешно под ручку, о чем-то беседуя по пути, как обычно ходят парочки в предзакатный час.

- С-ссука! – зарычал Ромка, узнав в девушке свою возлюбленную и презрев правила дорожного движения, рванул через дорогу.

- Стой! – Виталька попытался остановить друга, но Ромку уже «замкнуло».

Сжав кулаки, Ромка решительно приближался к парочке.

- Так это так, значит, да?! – подлетев к молодым людям, со злобой выкрикнул Ромка.

Но Юле в это момент было не до него. Пребывая в глубокой печали от горестного события, Юля даже не заметила Ромкиного приближения. А вот Коля заметил.

Мигом ощетинившись, Николай прищурился глядя на Ромку и… Ни разу не видев до этого злополучного приятеля Зотовой, Николай по ошибке принял Ромку за того гада, который по его мнению свел в могилу Ольгу. Стиснув зубы и сжав кулаки, Коля двинулся в Ромкину сторону и прорычал:

- Так это ты, сволочь?!

Этого было достаточно. Секунду спустя парни отчаянно мутузили друг друга, стараясь как можно крепче приложиться кулаком к неприятельской морде.

Юля бросилась разнимать ребят. Но что могла сделать хрупкая девушка с этим дерущимся кублом двух взвинченных до предела парней?! В пылу боя Ромка размахнулся и… угодил своей любимой прямо по носу. Юля вскрикнула, закрыла лицо руками и пошатнувшись отпрянула. Сквозь пальцы ладони проступила кровь.

Тут уже подоспел Виталька. Немного попыхтев, Витамин разнял двух бойцов, не дав тем нанести друг другу серьезные повреждения. Коля отряхнулся, бережно взял Юлю за плечи и повел ее домой прочь от этого ненормального. Разузнавать, кто этот идиот, в этот вечер у Николая не было никакого желания. Позже разузнает и вернет должок.

Прикрывая разбитый нос руками, Юля, ведомая Колей, устало пошла домой. Она ничего не сказала Ромке, но так на него взглянула, что любые слова были бы излишни. Если до этого в Ромкиной душе все еще теплилась надежда на возобновление отношений, то сейчас было понятно: это конец!

- Ты чё творишь, Мороз?! – по дороге домой Виталька спросил у Ромки.

- Ничё! – буркнул Ромка, облизывая разбитую губу.

На следующий день Ромка уехал в училище. Как и тогда, в третьем классе, в качестве воспоминания о славной битве, Ромка увозил с собой разбитую губу, оставив на память неприятелю орден в виде фингала под глазом. Только тогда было начало, а теперь, судя по всему, конец.

Все случилось так, как предсказывала Чертовка. И скандал, и даже мордобой. На очереди была ненависть, в окончательной победе которой Чертовка просто не сомневалась.

Продолжение следует...

Глава 17. Сказка о вере

Волшебные блестки, являвшие взору уважаемых членов Совета живые картинки, стали сбиваться в цветные кучки, осыпаться на пол и разлетаться в разные стороны. Словно бы на стареньком, не совсем исправном телевизоре, изображение начало рассыпаться на полосочки и отдельные фрагменты. Замолкла и секретарь Совета, все это время дававшая комментарии к показу. Киносеанс с показом увлекательных приключений из жизни морячка Морозова грозил прерваться в любую секунду. И не потому, что какой-то проказник строил козни. Все гораздо проще. Совет устал.

Не обращая никакого внимания на показ, два маршала развернули карту боевых действий прямо на столе заседаний и громко спорили о стратегии и тактике. Окончательно проснувшийся праотец, срываясь на крик, доказывал премудрому царю важность соблюдения старых канонов. Премудрый царь, дабы не вступать в бесплодные прения, улыбался и кивал в ответ, соглашаясь со всеми высказываниями старейшины старейшин. Но это только подстегивало пыл уважаемого старика. Чуя подвох в столь легком согласии, праотец еще громче кричал, приводя в качестве доказательств малодостоверные события, цитировал свои же тезисы, высеченные в камне задолго до изобретения бумаги, и стучал сморщенным кулаком по столу.

Видя этот разброд и шатание, Астарот подошел к председателю Совета и что-то шепнул ему на ухо. Председатель одобрительно кивнул и, встав, громко заявил:

- В заседании объявляется перерыв!

Все как по команде дружно сорвались со своих мест.

В дверях зала заседаний появилась миловидная женщина в белом платке, окруженная оравой озорных ребятишек в белых одеяниях.

- Сынок! – крикнула она бородачу в простыне. – Сынок! Подойди ко мне, пожалуйста.

Увидев женщину в дверях, задержавшийся председатель Совета махнул рукой и крикнул:

- Мария Акимовна, голубушка, заходите, не стойте в дверях!

- Я на секундочку, не беспокойтесь! – отмахнулась миловидная женщина, попутно отвлекаясь на непослушных ребятишек.

- Минутку, мама! - крикнул бородач в простыне и, закончив разговор с Иваном Первоапостольским, зашагал в сторону двери.

В отсутствии заседательного напряжения в зале было как-то тихо. Так тихо, что можно было услышать разговор в дверях.

- Сынок, - протягивая пакет, говорила миловидная женщина, - вот, возьми. Тут бутерброды, в фольге огурчики свежие, вот тут яички вареные…

- Мама, ну зачем?! – противился бородач. – Я не голоден!

- Кушай, сынок, кушай! – продолжала женщина, не обращая никакого внимания на сыновьи отказы. – Ты, вон, исхудал как!

- Да где?! – усмехнулся бородач, похлопав себя по животу. – Три кило набросал за последние два месяца!

- Ой, такое скажешь! – мать любовно погладила сына по голове. – Одни кости и кожа! А вот тут, - и женщина протянула бородачу закупоренный глиняный сосуд, - папа вино передал…

- Да я и сам могу! – рассмеялся мужичок в простыне.

- Дяденька! – к бородачу обратилась миленькая девчушка с расчудесными золотистыми кудрями. – Дяденька, а ты и вправду бог?

- А то! – с улыбкой подмигнул девчушке бородач.

- А ты и вправду чудесить умеешь? - любопытствовало наивное дитя.

- Нюрочка, детка! - встряла в детские расспросы женщина. – Обо всем об этом мы поговорим на нашем уроке завтра!

- А он будет? – девчушка ткнула пальцем в бородача.

- Обязательно, Нуриэль! – усмехнулся бородач и пригладил девчушке золотистые кудри.

- Амурушка, зайка! – отвлекшись от разговора с сыном, женщина крикнула какому-то не в меру забаловавшемуся малышу. – Опусти лук, малыш! Тут нельзя стрелять! Вдруг в кого-то попадешь.

- А я и хочу попасть! – пробубнил малыш, целясь в чей-то зад.

- Мурчик! – нежно, но строго крикнула женщина.

- Ну, Мария Акимовна-аааа! – застонал малыш, все еще не теряя шанса кого-то пристрелить.

- Опусти оружие!

- У-ууу! – недовольно замычал кучерявый мальчуган и нехотя опустил лук.

- Мам, ты иди, - видя, как детишки от скуки затевают очередную проказу, сказал женщине бородач, - мне еще работать надо.

- Да, сынок! – согласилась женщина, поцеловала сына в лоб и добрым словом собрав беспокойную ораву в стройные пары, отправилась по своим делам.

- Изя! – из зала бородачу крикнул Иван Первоапостольский. – Я схожу переодеться, а то я… как бы это сказать… - замялся Иван, - не свежий, типа… - и взопревший представитель белокрылой братии продемонстрировал вымокшую насквозь галабею.

- Да, беги! – крикнул ему бородач и подошел к Светлому.

- Прикольно тут у вас, - Светлый повел рукой вдоль зала, - места много, все такое пафосное…

- Ай! – махнул рукой бородач. – Напускное это все.

- А с ней, как думаешь, что будет? – Светлый перевел разговор на дело Чертовки, указав в сторону золотой клетки.

- С ней? – Изя задумался. – Ты знаешь, не скажу тебе. Сложно предсказать решение Совета. Единственное, что могу тебе пообещать – это то, что мы с Ваней от своих позиций не отступимся. А уж что решит Совет – не знает никто. Даже вот он, - и бородач указал на Астарота, который консультировался с темным господином.

- Он?! – удивился Светлый. – А он…

- Мудрейший председатель из всех председателей Совета, - перехватив разговор, ответил Изя.

- Так ведь… - продолжал удивляться Светлый.

- Все они были председателями в свое время, – снова предугадав вопрос, ответил бородач, - и каждый из них оставил свой след в истории. Адмирал – последний в председательской очереди. А вот за период его председательства, - и Изя снова указал на Астарота, - случились одни из самых значимых событий в мире. И не последнюю роль в этом сыграл он.

- Да ты что?! – Светлый аж взвизгнул от удивления.

- Ха! Я тебе больше скажу, - бородач поднял палец кверху придавая важность своим речам, - если бы не он – меня бы на нынешнем посту не было!

Последовал немой вопрос, до краев наполненный удивлением.

- Ха, а ты не знал?! – бородач усмехнулся. – Меня же когда-то тут разбирали. Громкое дело, между прочим! Странно, что ты не слышал.

- Не-а! Рассказывай! – загорелся Светлый и намертво вцепился в простыню бородача на случай, если и эта тайна надумает улизнуть сквозь пальцы.

- Ну, короче, - начал бородач, - слушалось дело о моей последней командировке к людям. Надеюсь, об этом-то ты знаешь?! – строго спросил он Светлого.

- Дык, все знают! – подтвердил Светлый.

- Так вот, план командировки предусматривал мое пребывание аж до ста трех лет! Ты прикинь, сто три! Это ж… - бородач возбужденно замотал головой, не в силах подобрать цензурного эпитета.

- Капец и крышка! – высказался Светлый.

- Гробовая! – уточнил бородач. – Меня такие расклады не устраивали. По прибытию я сложил свой план, провел обучающие мероприятия, организовал семинары, слушанья… Короче, сделал все ровно на семьдесят лет быстрее. Оптимизация!

- Точно! – подтвердил Светлый.

- Но кого из этих, - и бородач кивнул в сторону столов Совета, - оптимизация интересует?! Ты попробуй праотцу про оптимизацию рассказать, он тебя вмиг… - бородач щелкнул языком и сжал кулак, - только сок потечет! «Сказано сто три – значит сто три и ни днем меньше!». Про то, что я даже перевыполнил командировочный план, никто слушать не хотел. А у меня тут дел было – по горло, засиживаться некогда. Надо было действовать! – бородач деловито потер руки.

- И?!

- Пришлось идти на хитрость. Мы с Юдиком… - бородач сделал паузу, видя в глазах Светлого легкое непонимание. – Ну, Юдик! Подосиновик, кореш мой!

- Нумизмат? – уточнил Светлый.

- Он самый! – радостно воскликнул бородач и продолжил рассказ. – Больше договариваться было не с кем, остальных просто трясло мелкой дрожью от слова Совет. Петя, так тот вообще, - бородач перешел на шепот, желая, по-видимому, сообщить что-то очень интересное, но быстро передумал. – Потом как-нибудь расскажу, не это важно. Так вот, мы с Юдиком условились, что он меня сольет местным ментам как главаря одной преступной группировки. А я уже продвину вопрос далее, доведя дело до победного конца. Наладив кой-какие связи, Юдик насыпал местным правоохранителям…

- Он насыпал?! – Светлый просто не верил своим ушам.

- Разумеется! – ответил бородач, удивившись наивности собеседника. – А кто тебе за просто так что-то делать будет?!

- Так ведь в писании говорилось, что вроде ему… - начал вспоминать небезызвестные события Светлый.

- Это легенда, отмазка, - пояснил бородач. – Если дает он – это подкуп должностного лица при исполнении служебных обязанностей. А это, братец, ой-ой-ой! Пришлось перекрутить на искушение. Так надо было. Короче, не важно! Юдик организовал мой арест, а я уже договорился с прокуратурой и присяжными из местных. Если бы ты знал, сколько я прокуратора «укатывал»!

- Чуден мир его! – в изумлении мотая головой, изрек ошарашенный Светлый.

- И полон неожиданностей, - добавил бородач и продолжил свою историю. – В итоге все случилось как случилось, точь-в-точь как написано. И я оказался тут. Точнее, мы оба: я и Юдик. Юдика распинали за пособничество и безответственность, а я как организатор, обвинялся в преступной халатности, едва не приведшей к срыву судьбоносного для мира плана.

И вот он! – бородач еще раз указал на Астарота. – Только он мог привести разумные доводы Совету, позволившие мне избежать несправедливого наказания. Юдика перевели в другой департамент. Мы с ним часте-еенько пересекаемся. Хвала мудрости, устроили его хорошо. Должность не пыльная, вполне доходная, социалочка приличная… с ювелиркой связана. Но, блин, скучает парень по старому ремеслу! Я его потихоньку в нашу группу разработчиков подтягиваю…

- Группу разработчиков?

- Об этом позже. Возвращаясь к событиям тех давних лет, я хочу тебе сказать, что только гибкий ум этого наихитрейшего из хитрецов разгадал истинные масштабы работы, которую я проделал за тридцать три года. И учение создал, и грамотных последователей подготовил, и радикально изменил концепцию теософии, создав и внедрив принципиально новую модель. И какую?! Две тысячи лет «фурычит» без критических сбоев! Но это, пожалуй, не важно, друг мой, - бородач улыбнулась, осветив светловолосого собеседника дивным голубоглазым взглядом. – Я принес людям веру! Просто, без заумности и пафоса, я рассказал людям прекрасную сказку о вере. Сказку, которую когда-то написали они, - и бородач повел рукой в сторону столов Совета. - Сказку, которую переписывали, пересказывали и перечитывали бесчисленное количество раз! Да ее наверняка и сейчас переписывают и перечитывают. Но, заметь, хуже она от этого не становится. А сколько я пробыл среди людей и как покинул мир – это второй вопрос.

- И все-таки о группе разработчиков, - любопытный Светлый вернул интересного собеседника к животрепещущей теме. – Не связано ли это с угрозой целостности мира… - Светлый пальчиком прощупал вопрос, когда-то так и не раскрытый недовольным дежурным.

- Это он тебе разболтал? – усмехнулся бородач, указав на Ивана Первоапостольского, поправлявшего ворот свежей галабеи.

- Да нет, что ты! – стал отговариваться Светлый, не желая «сдавать» информатора.

- Вечно Ванька все преувеличивает! – махнул рукой бородач. – Не переживай, с миром ничего не случится. Просто… - взгляд бородатого мужчины в простыне скользнул по стене зала заседаний, прыгнул на потолок и нырнул куда-то вглубь, желая одним глазком подсмотреть безумное вращение клубка мыслей.

- Просто! – спустя секунд десять Светлый попытался вернуть к разговору внезапно замолкшего сына Его.

- Время, братец! – внезапно для Светлого изрек бородач. – Время. Оно летит вперед, увлекая всех и вся за собой. Тут мы практически не замечаем его скорый бег, но оно не стоит на месте. Такова суть мироздания. Мы становимся взрослее и мудрее. Мы все. И то, что вчера казалось незыблемой истиной, завтра может стать весьма спорным утверждением. С тех давних времен, как я ступал по иссушенной солнцем земле, люди повзрослели. Они и сами теперь могут ходить по воде и обращать воду в вино. А уж как они летают! – озорная улыбка осветила лицо голубоглазого бородача. – Того и гляди, отцовский трон сшибут! Люди стали взрослее и умнее. Они больше не верят в старые сказки…

- Старые сказки? – с опаской спросил Светлый.

- Да, друг мой! – кивнул бородач. – Сколь бы ни были они когда-то хороши, для нынешнего мира новых людей эти сказки, увы, устарели.

- Новых людей?!

- Да, новых людей. Они приходят в современный мир, наполняя его абсолютно новым содержанием. Когда-то и мы были новыми людьми для старого, жаждущего перемен мира. А они, - и бородач снова указал на места членов Совета, - были современными героями, чьи славные деяния во имя Его передавались из уст в уста. А теперь, - нотка грусти проскользнула в речах голубоглазого сына Его, - время Совета подошло к концу. На председательском посту последний герой давно минувших лет. Скоро настанет время менять Совет. И принять неустанно меняющийся мир, как это было во времена моей бурной молодости. Принять, наполнив его новым чудом: новой сказкой о вере.

Когда-то они, мудрецы и герои, пронесшие свою веру сквозь смутные времена, написали чудесную сказку о вере, которую вот уже две тысячи лет передают из уст в уста. Теперь настал наш черед. Черед нашей маленькой группы разработчиков концепции нового мира для новых людей. И, уверяю тебя, мы напишем эту сказку! И она будет ничуть не хуже прежней. Она даст миру новое понимание и откроет новые горизонты. Ведь новые люди пойдут дальше прежних.

- Куда?

- Вдаль по тропе вечной мудрости, которой когда-то шел Он! Люди многому научились. Они ухватили основы мироздания и теперь понемногу пробуют строить свою собственную жизнь. Вскоре они познают, как это сделать. Но они до сих пор не понимают зачем.

- А зачем? – как мальчишка любопытствовал Светлый.

- Затем, чтобы жизнь продолжалась! – бородач по-дружески похлопал по плечу Светлого.

- А если что-то пойдет не так? – забеспокоился светловолосый собеседник.

- Тогда мир пойдет по иному пути и уже не сможет познать тех великих мудростей, что когда-то для нас оставил Он. Да ты не переживай! – поспешил успокоить тревоги Светлого голубоглазый сын Его. – Мы все сделаем! Мы напишем эту чудную сказку! И кто-то обязательно пойдет к людям чтобы ее рассказать, как когда-то сделал я.

- Ты? – с усмешкой поинтересовался Светлый.

- Я?! – фыркнул бородач. – Ну, уж нет! Я уже был. Теперь время других. Я буду гордо восседать в Совете и изрекать нетленные мудрости, временами громко похрапывая, - бородач с хитринкой покосился на праотца, который уже выходил к своему месту на подиуме.

- А кто тогда?

- А вот ты! – воскликнул бородач, ткнув пальцем в Светлого.

- Я?! – взвизгнул Светлый и попятился. – Я?! Да ты шутишь!

- Ничуть! – помотал головой бородач.

- Да кто я такой, чтобы стать…

- Кем?

- Ну… ну… не знаю, - замешкался в объяснениях Светлый, - посланником Его, что ли? Ты же пошел на…

- Верную гибель, не поколебавшись в вере своей даже на кресте? – подхватил бородач. – Ах, милый мой! Да разве это подвиг, разве это свершение, повисеть полдня на кресте?! Ты думаешь, это сложно? Друг мой! Да любой из нас хоть сотню раз к ряду отдал бы свою жизнь в муках на Голгофе, если бы это принесло хоть сколь-нибудь пользы миру! Разве в этом весь смысл?!

- А в чем?

- Вера! Прийти к людям с верой в прекрасную сказку и рассказать ее, ни разу не сфальшивив душой! Поверить в сказку так, чтобы поверили в тебя! Отдать всего себя без остатка жаждущему перемен миру, одарив каждого из живущих или когда-либо живших Его благодатью! Вот истинная суть миссии.

- Но ведь, - продолжал упираться Светлый, - ты же…

- Кто?! Кто я?! – голубоглазый сын Его взглянул на Светлого не как сын Бога, но как самый обычный мужчина средних лет.

- Ты - сын Бога! Частица божественной плоти его… - начал Светлый, но высокородный бородач, облаченный в самый простые одежды, снова перебил своего немного наивного собеседника.

- А ты?! Разве ты – не частица Его, не Его творение?! Разве не носишь ты в себе божественного духа Его, наполняющего твое бытие смыслом?! Не тебя ли Он создал по образу и подобию своему, не тебе ли завещал продолжать род людской?!

Светлый безмолвно кивнул.

- Тогда ответь мне, чем я лучше тебя и почему ты не можешь стать тем светочем, что осветит путь людской? Ведь мы с тобой, - бородач раскинул руки и обнял светловолосого паренька, - духовные братья, единокровные сыновья его!

- Как и все остальные! – Светлый обнял Изю и ободряюще похлопал его по спине.

- Тогда ответь мне, брат мой по духу, почему нет?

Светлый пожал плечами.

- Все, что нужно – это выбрать верную дорогу в жизни и поверить в сказку. Поверить так, чтобы люди поверили в тебя! Поверить так, как когда-то поверил я. А уж как ты закончишь свой путь, - с усмешкой продолжил сын Его, - на кресте, оставшись вечно молодым в людской памяти или дряхлым стариком на смертном одре – это не важно. Важно то, что ты успеешь сделать. А дальше как повезет…

- Сказку о вере?! – мечтательно спросил Светлый.

- Сказку о вере! – кивнул улыбающийся голубоглазый мужчина, облаченный в самую обычную простыню. Прославленный сын Его, вот уже две тысячи лет предстающий людским взорам самым обычным мужчиной.

Голубоглазый бородач по-дружески похлопал Светлого по плечу, извинился и удалился к Ивану для подготовки к продолжению заседания. Ведь близился конец перерыва, а слушания все еще не были закончены. Он улыбнулся Светлому благостной улыбкой на прощание и удалился, оставив в душе длинноволосого паренька легкое смятение.

Светлый сел на свое место и взглянул вокруг. В левом углу зала, отписывая кивки послушания, Сухой внимал безмолвным речам темного господина. Одуванчик бегал по подиуму, разрываясь между членами Совета, возвращавшимися после перерыва. Ему просто до зарезу нужно было получить автографы всех великих мудрецов и славных героев. А миленькая маленькая Феечка стояла у золоченой решетки и роняла слезинки-кристаллики, ведя оживленный диалог взглядами с заточенной Чертовкой.

Члены Совета один за другим появлялись на подиуме. Мужчина с рюкзаком за плечами, два маршала, премудрый царь… Вот и славный адмирал появился на сцене, спешно дожевывая яблоко. Очень скоро заседание продолжится. Светлый смотрел на все это отрешенным взглядом и тихонько проговаривал про себя одну коротенькую, но крайне содержательную фразу: «Сказка о вере».

Продолжение следует...

Глава 18. Коллективное воспитание

- Предлагаю продолжить заседание, - по праву председательствующего, слово взял адмирал, - и сразу же хочу внести кое-какие коррективы в план.

Вняв речам самого известного моряка и судостроителя, секретарь Совета приготовила ручку и листик с регламентом.

- В ходе перерыва мы с коллегами пообщались, - продолжал председатель, - и пришли к весьма интересному вопросу, не обсудить который мы просто не имеем права…

- Позвольте! – прервав председателя, в речь вклинился Астарот. – Коллеги! Как мы все знаем, роль коллективного воспитания в процессе подготовки высококвалифицированных кадров просто неоценима. Так или иначе, но любой из нас, - Астарот повел рукой вдоль столов, - и из них, - на этот раз жеста удостоились немногочисленные присутствующие, - есть квинтэссенция многотрудного опыта предшествующих поколений. Все мы проходили многоэтапную подготовку перед тем, как занять соответствующий навыкам пост. Я никоим образом не умаляю академических заслуг «белый, один». Преподаватели, которых я знаю лично, провели титаническую работу, вылепив из сырой глины чудный сосуд.

Но позвольте! Без практических знаний сосуд пуст и в нашем деле столь же бесполезен, сколь и сито для хранения воды! Любой недавно заступивший на должность в процессе получения практических навыков обязан находиться под неусыпных присмотром более опытных коллег. В этой связи я хотел бы поинтересоваться воспитательной ролью остальных сотрудников, включая регистратора событий.

- Позвольте! – вмешалась секретарь Совета. – Во-первых, контроль над деятельностью администраторов не входит в число обязанностей регистратора событий. Все поправки или замечания регистратор вносит по собственной инициативе. Регламент запрещает прямое вмешательство регистратора событий в систему администрирования душ. Все правки носят рекомендательный характер.

А во-вторых, регистратор событий не единожды указывала «белый, один» на огрехи в ее деятельности и настоятельно рекомендовала скорректировать подход к работе с подопечными. В подтверждение своих слов… - и секретарь Совета взмахнула рукой, дав команду блесткам взмыть в воздух.



- Иди сюда! – не отрываясь от писанины, Начальница строго крикнула Чертовке.

Волоча за волосы брыкающего и вопящего грешника, Чертовка подошла к стойке.

- Ты чё творишь?! – Начальница оторвалась от работы и со строгостью во взгляде спросила у взмокшей блонды.

- Работаю! – буркнула в ответ Чертовка, накручивая на руку шевелюру истошно орущего мерзавца.

- Я не об этом, - Начальница кивнула в сторону отщепенца, принимавшего нежданные муки из не по-женски крепких рук, - я о том, что ты суешь свой нос не туда, куда надо!

- Очень надо! – фыркнула чертовка и пнула в бок стонущего подопечного. – Мне и без того работы хватает! Вот он, - и блонда кивнула в сторону стоявшего неподалеку Сухого, - так работенкой привалил, что, простите, отлучиться в туалет некогда!

- Не «он», а «наимудрейший начальник»! – внес поправку Сухой.

- Наимудрейший начальник! – скривившись, уточнила Чертовка.

- Ты чего к девчонке лезешь?! – продолжала Начальница, которую чертовская «отмазка» аж никак не устраивала.

- Нужна она мне! – с пренебрежением кинула Чертовка, но тут же поторопилась спросить, о ком, собственно идет речь.

- Что ты с нашей маленькой не поделила, пропащая душа?! – Начальница вцепилась в хитрую блонду с чертиком на шее так же крепко, как та в орущего грешника.

- Я ничего ни с кем не делила и делить не собираюсь! – на нервах ответила Чертовка. – Если у нее что-то пропало – пусть ищет другую крысу, а на меня кивать нечего! Я чиста! – и блонда демонстративно задрала блузку вверх, обнажив поистрепавшееся исподнее.

Грешник притих и уставился на стриптизершу.

- Смотри мне! – пригрозила Чертовке Начальница.

- А мне и смотреть нечего! – злобно отговорилась Чертовка, заправляя блузку в юбку. – Я за работой такого насмотрюсь – хоть глаза выкалывай!

- Будешь продолжать в том же духе – еще и волосы по одному дергать начнешь! – строго предупредила Начальница. – Прекращай свою самодеятельность! Поверь мне, это добром не закончится.

- А у меня работа такая! – с гонором парировала Чертовка. – Она никогда добром не заканчивается!

- Как знаешь, я тебя предупредила, - махнула рукой Начальница и приступила к работе.

- Так и знаю! – сквозь зубы процедила Чертовка и пошла прочь от стойки, волоча в адские чертоги вопящего от боли мерзавца.



- Хорошо! – продолжал Астарот. – Но позвольте спросить, а где был «розовый, восемь» - непосредственный начальник и наставник «белый, один»? Не он ли отвечает за действия вверенного ему сотрудника более низкой квалификации?

В защиту Сухого выступил темный господин. Сидя на стуле слева и до этого не говоря ни слова, темный господин встал, подошел к подиуму и, поправив ворот рубашки, приготовился произнести оправдательную речь.

- Блин, сейчас начнется! – брезгливо произнес Сухой и поднял ворот пальто.

- Что на… - успел сказать Светлый, желая узнать у Сухого дальнейший сценарий развития событий, но… тут, блин, началось.

Большой зал заседаний огласил душераздирающий скрежет, больше похожий на скрип заржавевших шестеренок ада, чем на членораздельную речь. Зал вмиг наполнился пугающими, отвратительными эфирными существами. Каждый звук, доносившийся из адского чрева темного господина, порождал мерзкую полупрозрачную тварь, которая тут же рвалась вцепиться в кого-то из присутствующих. Бородавчатые жабы, зубастые летучие мыши, облезлые кошки с выпученными глазами, демонические черви и еще куча всякой чертовщины – все это весело скакало, издавало отвратительные звуки, воняло похлеще чертовских сигарет и тщетно пыталось попробовать на зуб всех, включая председателя Совета.

Бедная Феечка в ужасе забилась под кресло. Напрасно. Скользнув между рядами, зубастый, винторогий червяк с дюжиной глаз и спинным плавником живо отыскал малышку. «Уйди, уйди!» - верещала из-под кресла Феечка, отчаянно звала на помощь, плевалась и даже читала молитвы. Увы, червяк был неуязвим к молитвам, крикам и плевкам. Беря порядочный разгон, рогатая ползучая мерзость разевала зубастую пасть и пыталась со всего маху вонзить вонючие клыки в миниатюрное воплощение красоты.

Хвала премудрому Сатане, темный господин был немногословен. Из короткой, воистину насыщенной речи, которую даже Астарот понимал с трудом, можно был выудить лишь пару фраз: «Задание особой важности» и «На контроле у Самого». Не желая подробно расспрашивать об обстоятельствах задания, Астарот поблагодарил темного господина, испепелил парочку летучих мышей, норовивших забраться во внутренний карман пиджака, и кивнул председателю, намекая на то, что вопрос с Сухим модно считать закрытым. Председатель, насаживавший на кортик второго кошака, не стал спорить. Темный господин был спешно усажен с условием, что речей до конца заседания он произносить не станет.

- Поэтому он и молчит! – изрек Сухой, сбивая щелбаном с плеча мерзкую жабу.

Когда все утихло, а все эфирные существа были собраны и выдворены обратно в ад, Астарот продолжил.

- Ладно, допустим, регистратор событий соблюдает политику невмешательства, хотя, как по мне, вопрос весьма спорный и требует детального рассмотрения…

- Вносить? – с ручкой наперевес вклинилась секретарь Совета.

- Не сейчас, - остепенил ее председатель и кивнул Астароту, предлагая продолжить речь.

- Я также допуская, что «розовый, восемь» был слишком занят заданием особой важности и не мог в полной мере уделять внимания педагогическим мероприятиям. Вполне верю в то, что «серый, пять» в силу своей наивности не могла заметить грубого вмешательства сторонних лиц. Но, уважаемые коллеги, есть же «фиолетовый, сорок один»! Светила науки и выдающийся спортсмен, который наверняка имел определенные догадки относительно несанкционированной деятельности «белый, один»!

- Пушистый! – Сухой толкнул впереди сидевшего Одуванчика. – Слышь, пушистый! Тебя склоняют.

- Меня? – удивился замечтавшийся Одуванчик и встал со своего места.

- Да, да, уважаемый «фиолетовый, сорок один», - радостно подхватил Астарот, - поясните нам, как так получилось…

- Позвольте! – шагнув к столам Совета, в защиту Одуванчика выступил бородач в простыне.

Не распыляясь на запоминающиеся речи, как это сделал темный господин, Изя что-то тихонько рассказываал членам Совета. Бородач говорил так тихо, что в зал, где присутствовали лишние уши, доносился лишь шелест его губ. Старейшина старейшин даже вынужден был воспользоваться слуховой трубой.

Недолгие пояснения, суть которых осталась неузнанной для Светлого, Сухого и Феечки, сняли все подозрения с цветущего Одуванчика.

- Ко всему прочему, - к оправдательным речам бородача присоединилась секретарь Совета, - «фиолетовый, сорок один» тоже не единожды указывал «белый, один» на грубые ошибки в деятельности.

- И не только он! – вклинилась рыжая бестия и кивнула секретарю Совета.



- Безусловно, это – не мое дело, - с присущей деликатностью Одуванчик обратился к пробегавшей мимо Чертовке, - но я бы не стал…

- Не стой на пути, уйди! – недослушав Одуванчика, гавкнула в ответ Чертовка, с силой толкая долговязого знатока в плечо.

- Но учитывая… - уже вслед Чертовке продолжал Одуванчик.

- Запиши на счет моего долга! – не оборачиваясь, бросила Чертовка. – Отдам через вечность!

- Как знаешь, - с легкой обидой сказал, пожалуй, уже самому себе Одуванчик и пригладил голубую прядь поверх черной.

Если говорить откровенно, то злонамеренные действия коварной блонды с чертиком на шее были видны многим. Сколь бы не была скрытна Чертовка, но столь масштабное вмешательство сложно было утаить даже такой талантливой ученице. Чего уж говорить, если даже Смерть пару раз намекала Чертовка на опасность затеянной игры.

- Забавляешься? – со смертоносным акцентом проскрежетала Смерть Чертовке, стоя в дверях маленькой комнатушки для отдыха.

- Отдыхаю! – испуганно ответила Чертовка, пряча за спиной модель ненависти.

- Ну, ну! – ухмыльнулась Смерть. – Опасные игры ведешь, деточка. Гляди, как бы боком не вылезло.

- А тебе-то что?! – огрызнулась Чертовка.

- До смерти поглядеть охота! – скорчив безжизненный оскал неминуемого конца, ехидно процедила Смерть и, хлопнув дверью, помчалась к стойке за оселком.

Удивительно, как всего этого не замечала Феечка! Бедняжка так была занята любовью, что просто не могла узреть за своей спиной поборницу ненависти. Заметь она стороннее вмешательство чуточку раньше – возможно, все не было столь плачевным. Но…



- Восхитительно! – воскликнул Астарот по окончании просмотра и трижды хлопнул в ладоши. – Это, право, праздник какой-то, коллеги! По факту имеем немалое количество администраторов в приемной, но, чертей им в попутчики, за глупой стажеркой проследить некому!

Столы заседающих наполнились гулом негодования.

- Как тут, коллеги, не посетовать на отсутствие старого рыжего черта в штате! – с ноткой грусти сказал Астарот. – В его бытность таких инцидентов не было.

- А что, кстати, с ним? – поинтересовался белый маршал.

- Временно отсутствует по уважительным причинам, - дал пояснение бородач в простыне.

- А мы никого не забыли? – с хитрецой проронил председатель и посмотрел в зал. Прямо туда, где сидел Светлый.

- Волосатый, твой выход! – Сухой толкнул в плечо Светлого.

- Нет, нет, нет! – запротестовал Светлый, тихонько съезжая по спинке кресла.

- Да, да, да! – не согласился с мнением коллеги Сухой, выволакивая Светлого за шиворот с кресла.

Светлый отнекивался и сопротивлялся, но сопротивляться нечеловеческой силе сухого черта с железными кулаками было занятием бесполезным. Очень скоро длинноволосый паренек в светлом костюме был извлечён с посадочного места и вытолкан к подиуму с заседающим Советом.

- Уважаемый «черный, четырнадцать»! - обратился к Светлому председатель. – Не сочтите за труд, поведайте нам о своих достижениях.

Светлый тяжело вздохнул, пригладил прическу и приготовился давать ответ.

- Я… - начал Светлый.

- Секундочку! – прервала его секретарь Совета и взмахнула рукой, подняв большущее облако из неутомимых блесток.

Продолжение следует...

Глава 19. Помолвка со смертью

- Вова! Во-ооова-ааа! Буковский! Тезка, твою мать! – кто-то окрикнул Вовчика на улице.

- О! Бригадир! Валентиныч! – Вова протянул руку практически лысому мужчине чуть старше средних лет, который догнал его по пути на работу.

- От, ты глухарь! – бригадир пожал Вовчику руку. – Чё, студент, как дела?

- Да…

И двое мужчин принялись судачить о мужских делах, коротая дорогу к работе. Облизав предстоящий подъем конструкции и деликатно обогнув учебу, разговор коснулся сына бригадира.

- Как там Колька? – спросил у Владимира Валентиновича Вовка.

- Только приехал! – с улыбкой ответил бригадир. – Что-то там опять взял… то ли «золотые ноги», то ли «мистер грация»… Короче, сынок опять коне. Говорит, в Монреаль на танцевальный конкурс фолуют.

- Красавчик! – оценил достижения сына коллеги Вовка.

- Ага! Ему поступать в этом году, а он все пляшет! – посетовал бригадир. – Хорошо, хоть убедил в стройку идти. Рахитектором будет.

- О, коллега! – усмехнулся Вовка. – Будет как я рисовать светлое…

- Херней маяться! – выпалил Владимир Валентинович. – Руками надо работать, а не в кабинете зад просиживать.

- Ладно тебе завидовать! – Вовка подколол уже не молодого, помотавшегося по всяким стройкам бригадира.

- А я так радуюсь! – скорчив демоническую гримасу, ответил бригадир и продолжил о сыне. – Ты прикинь! Не успел приехать, и тут же по бабам! Вот же ж, клепака грозный! Вертит девок, как жонглер тарелочки в цирке! Как бы не стерся к моим годам.

- Значит, женится скоро, - предположил Вовчик.

- Кто?! Колька?! Ха! – и Владимир Валентинович расхохотался. – Держи карман шире! Хрен им лысый, а не Колькин паспорт! Как отец бобылевать будет!

- А семья?

- Да на лешего она сдалась, та семья, Вовка?! Найдет себе бабу поздоровее, родит она ему сыночка, и будет себе преспокойно растить, как я его вырастил. Делов-то!

- А как же мать? – выказывая легкое недоумение, спросил Вовчик.

- Мать?! – бригадир тут же вскипел. – Да где, мать их, ты матерей видел-то, Вовка?! Перевелись они! Одни курицы безмозглые остались! Матеря, студент, на моей покойной матушке Алевтине Макаровне закончились, Царствие ей Небесное! Нынче матерей днем с огнем не сыщешь! – гневно заявил бригадир, но тут же поспешил исправиться. – Твоя не в счет, исключение.

- Не, бригадир, ты не прав! – возразил Вовчик. – Ребенку полноценная…

- Ай, не трынди, малец! – безапелляционно перебил его собеседник. - Ты лучше у Кольки про мать спроси. Вот, спроси, спроси! Послушаешь, что скажет. Да он на пальцах дни пересчитает, когда мать видел! Полноценная, говоришь?! А чем у него семья хуже?! Глянь-ка: обут, одет, выращен, выучен, призов собрал – в полкомнаты медали висят! А еще поступит, выучится, станет классным спецом и Веня его на работу возьмет. И заметь, все без матери, только с отцом и бабкой! Вот и скажи мне, тезка, чем его семья неполноценна? А?! Молчишь?!

- Каждому – свое, - пожав плечами, ответил Вовка, дабы лишний раз не наступать на больную мозоль бригадира, и немного помолчав, добавил: – А у меня сегодня помолвка.

- Приглашаешь? – Владимир Валентинович подмигнул молодому коллеге.

- Хвастаюсь! – усмехнулся Вовка. – На свадьбу, само собой, приглашу, а помолвка, Валентиныч – дело интимное.

- Ну и бухай себя в одиночку! – с напускной злостью в шутку буркнул бригадир. – С этой, что ли, крысой…

- Алисой! – обиженно исправил тезку Вовка.

- Так я ж и говорю, крысой! – подкалывал бригадир.

- Не зли меня, Валентиныч!

- Ладно, хорош лясы точить, пришли! – скомандовал бригадир, открывая ворота строительного объекта. – Идем наряжаться. Сегодня день тяжелый.

На большой строительной площадке, где уже красовалась почти достроенная многоэтажка, возвышавшаяся над техникой, материалами и работягами в касках, кипела работа. Стропальщики сновали вокруг большой сварной конструкции, которую сегодня до полудня предстояло поднять на крышу и смонтировать, как предписывал строительный план.

Неистово матерясь, вокруг стропальщиков сновала крановщица Инна, грузная женщина около сорока лет, которая руководила работами по подготовке к подъему исключительно с помощью отборного мата. Охая, спотыкаясь об обломки кирпичей и постоянно хватаясь за голову, крановщика Инна ругалась со всеми, кто подвернется ей под руку: со стропальщиками, с «крышниками», с электриками и даже с руководителем объекта, Зотовым Вениамином Викторовичем.

Заметно нервничая, молодой, но уже достаточно опытный инженер Зотов готовил ребят к ответственному этапу строительства: подъему сварной конструкции. Просчитав до миллиметра подъем и получив согласия главного инженера шведа Густавсона, Зотов все равно нервничал. Слишком уж малый промежуток времени для подъема. Если что-то пойдет не так – исправить будет некогда.

- Чот Инка сегодня не в духах, - надевая робу, заметил бригадир.

- Не с той ноги встала, - предположил Вовка, завязывая шнурки.

- Хрен ее знает! У Пахомыча спросим, он – сосед, должен знать.

- Парни, дуйте наверх, - Вениамин Викторович скомандовал двум Вовкам, - дуру встречать будете.

- Это кто дура, кто дура?! – не расслышав разговора, бросилась в скандал крановщица.

- Да не ты! – махнул рукой Зотов. – Давай уже, прыгай в подъемник, время теряем!

Отскакав почти полтыщи ступенек, двое Вовчиков заняли свои места на крыше.

- Слышь, Пахомыч, - бригадир обратился к сидевшему на деревянном ящике пожилому сварщику, - а чё с Инессой нашей сегодня? Муха ее за срандель укусила или так, не выспалась?

- Дочка приезжала, - сплюнув на пол, ответил сварщик и подозрительно посмотрел на сигарету.

- Бухала, чё ли? – вклинился в расспросы Вовка.

- Ага, бухала! – прохрипел сварщик и потянул новую порцию зловонного дыма «Примы». – Не дай Бог такую дочь, как у Инки!

- А чё, непутевая? – поинтересовался кто-то из работяг.

- Манька, наркоманка, - снова сплюнув, ответил Пахомыч. - Чё, не слыхал? Знатная девица! Все с хаты проколола, а потом свалила нахрен. Теперь иной раз захаживает мать с братом порадовать, сучище!

- Набедокурила? – расчищая площадку, спросил Вовка.

- Облагодетельствовала! – с ехидством ответил сварщик Пахомыч и со злостью выбросил окурок. – Прикатила вчера к Инке со своим подельничками! Обчистили шкафы, подмели холодильник, малому Инкиному, Ростику по бубну настучали и свалили. А Инка потом за сердце хваталась. До полночи с соседями выпаивали, скорую вызывали. Вот такая ерунда!

- А чё ментов не вызвали? – поинтересовался Вовка.

- Кого?! – Пахомыч с отвращением сплюнул. – Каких нахрен ментов?!

- Ну, заяву, там… кража или чё там… - предположил Вовка.

- Ай! – сварщик махнул морщинистой рукой и подкурил новую сигарету. – Им эта Манька и в хрен не вперлась! Чё с нее возьмешь?! Головняка больше, чем выхлопа. А Инка платить не будет. Нечем. Доченька подсуетилась, отыскала мамкину схованку и подчистила до копеечки. А менты, студент, без бабла по такому геморру суетиться не станут. Таких как Манька у них на районе – дохерища и больше. И все, как под гребенку, хоть на парад выставляй. Так что, студент, с ментами мимо. Или плати, или своими силами.

- Весёленькие делишки! – с грустью выдохнул Вовка.

- Ага, обхохочешься! – подтвердил сварщик. – Бег с препятствиями, а не жизнь! Или эта сучка Инку в могилу сведет, или сама загнется. Такой вот забег у них получается, студент. Наперегонки со смертью.

- Ладно базарить, подъем начался! – вклинился бригадир, услышав команду руководителя по рации.

- Ох, зря это все! – затянувшись, посетовал Пахомыч.

- Чё зря? – не поняв о чем речь, спросил Вовка.

- Подъем, - пояснил сварщик.

- Эт чё так?

- А то так! – скривился Пахомыч и мотнул головой вверх. – Глянь на небо.

Вовка поднял глаза. Нависавшие над головой серые тучи полностью скрыли утреннее солнце. Было как-то неуютно, как перед промозглым осенним дождем.

- Сейчас посыплет, - в подтверждение небесной хмурости, сказал Пахомыч, - и ветер поднимется. Хрен мы эту махину в дождь примандюрим! Как начнет ее вертеть, так хрен поймаешь. Чего доброго, полкрыши разнесет и, не дай Бог, еще кого с верхотуры скинет…

- Типун тебе на язык! – оборвал пессимистические речи сварщика бригадир. – Все будет ок! По прогнозу…

- Кобыле под хвост твой прогноз! – злобно прохрипел сварщик и выбросил окурок. – На небо глянь, дурик!

А небо, вопреки всем сверхточным прогнозам, действительно хмурилось не на шутку. Поднимался легкий ветерок, и срывались одинокие дождевые капли.

- Инна, легче, легче, тебя крутит! – слышался настороженный голос Вениамина Викторовича по рации.

- И Инка еще вся, вон какая, - продолжал сварщик, - нихрена не спала, вся на нервах. А сменить некем, сменщик с радикулитом слег…

- Да… - бригадир крепко приложил матом сварщика. – Лучше к сварным работам готовься!

- Я-то готов, - спокойно ответил сварщик не вставая с ящика, - а вот как оно будет…

Огромная металлическая махина с выступающими штырями и уголками показалась на уровне крыши.

- Вова, лови левый трос, - скомандовал Вовке бригадир, - будешь контролировать вращение, а я справа буду заводить на крепления!

- Ага! – Вовка живо подбежал к краю крыши.

- Держись подальше от дуры, - крикнул Вовке сварщик, - работай тросом!

- Знаем! – усмехнулся Вовка и стал ждать когда страховочный трос окажется в зоне досягаемости.

Конструкция медленно поднялась выше уровня крыши и стала «заезжать» к месту, нависая всей своей металлической тяжестью над головами парней бригадира Владимира. Подпрыгнув, Вовка ухватил конец троса и, крепко вцепившись в него руками в рукавицах, приготовился править ход конструкции.

А тем временем дырявое и хмурое небо начало просыпаться на землю мелким дождем. Холодные капли быстро опускались с небес, обильно смачивая тяжелую металлическую ерунду, делая ее опасно скользкой. А еще поднялся ветер. Вовка изо всех сил держал конструкцию сообразно плана монтажа. Порывы ветра раз за разом пытались вырвать страховочный трос из рук крепкого парня, но Вовка, упираясь ногами в намокшую, еще не устланную рубероидом крышу, отчаянно сопротивлялся. И до определенного момента ему это удавалось.

Послушная рычагам крана во главе с разбитой крановщицей Инной, конструкция стала опускаться на крышу, подходя к месту своего постоянного проживания. Несмотря на внезапно испортившиеся погодные условия, все шло по плану. Еще чуть-чуть – и настанет момент калибровки по крепежным штифтам. Еще чуть-чуть…

- Вова, держи, держи! – бригадир испуганно крикнул Вовке, увидев, как мощный порыв ветра рванул все еще висящую на тросах конструкцию, намереваясь завертеть ее в другую сторону.

Вова снова уперся изо всех сил, но ветер на этот раз оказался сильнее. Рванув всей своей вольной мощью, порыв ветра вырвал из рукавиц намокший конец троса, дав конструкции всю свободу хода. Позабыв о технике безопасности и предостережении сварщика, Вовка скаканул к конструкции и ухватил ее за торчащий металлический уголок. Увы, удержать эту многотонную дуру одному человеку было не под силу. Вовку потащило по крыше. Расхристанная роба зацепилась полой за торчащий из конструкции штырь, ветер снова дунул очередным порывом, конструкция завертелась и… понесла зацепившегося за левый край Вовку за границы крыши.

- Стой! – заорал в рацию бригадир. – Человека уперло! Сто-ооой!

Послышался металлический скрежет. Унося с крыши на штыре Вовку с одного конца, конструкция со всего маху въехала в кирпичный вентиляционный короб другим концом. Въехала и застряла, намертво вклинившись в кирпичную кладку выступающими краями.

- Твою мать! – выругался сварщик Пахомыч.

- Вова, держись! – крикнул Вовчику бригадир и стал спешно думать над спасением своего тезки.

- Пусть Инка поднимет, а мы развернем, - предлагал кто-то из ребят.

- Нельзя! – отвергал сварщик. – Хреновину дернет когда она отцепляться от короба будет. Вовку может сбросить.

- А если… - предлагал кто-то другой.

- Веревку! – скомандовал бригадир.

Кто-то подал бригадиру моток веревки. Владимир Викторович накинул моток на плечо и стал вскарабкиваться по намокшей, намертво застрявшей конструкции.

- Ты куда, бригадир?! – закричал Пахомыч.

- Кину конец, пусть обвяжется для страховки! – ответил бригадир и живо вскарабкавшись на «железную дуру», осторожно пошел в Вовкину сторону.

- Держись, Вован, я уже иду, - с трудом перебарывая нервы, бригадир спокойно говорил висящему Вовке.

- Держусь! – с натугой отвечал Вовка, перехватываясь одной рукой за намокший от дождя уголок.

Когда бригадир уже почти дошел до края, с небес прилетел новый порыв ветра, на этот раз в противоположном направлении. Конструкция заскрежетала, дернулась, едва не скинув с себя бригадира, отцепилась от вентиляционного короба и медленно закрутилась в обратном направлении.

Этого рывка было достаточно для того, чтобы Вовкина рука скользнула с уголка, и бедный паренек остался висеть на одной лишь робе.

- Хватайся, хватайся! – бригадир спешно бросал Вовке конец веревки.

Вовка пытался, но… Послышался треск ткани, легкий вскрик и Вовка стремглав помчался к земле.

Вопреки ужасающим ожиданиям, тут же послышался грохот и стон. Пролетев два этажа, Вова приземлился на узенький, метра полтора в ширину выступ. Протаранив строительные леса, куски арматуры, какие-то мешки и доски, Вовка рухнул на выступ, выдохнул со стоном и потерял сознание. В одно мгновение кто-то щелкнул выключателем, «вырубив» весь белый свет.

- Скорую! – крикнул бригадир и помчался с остальными ребятами по лестнице к Вовке.

Когда воющая сиреной карета скорой помощи с бессознательным, истекающим кровью Вовкой покинула строительную площадку, бригадир подошел к сварщику Пахомычу и «стрельнул» у него сигарету.

- Ты ж бросил! – прохрипел Пахомыч, доставая из пачки беленькую «Примусю» без фильтра.

- Ай! – махнул рукой бригадир и подкурил зловонную гадость.

Порядком прокашлявшись, бригадир плюнул на землю и обреченно сказал сварщику:

- А у него сегодня намечалась помолвка.

Сварщик поморщился, прошуршал мозолистой ладонью по щетинистой щеке и будто бы самому себе тихо сказал:

- Ага. Помолвка со смертью…

Продолжение следует...

Глава 20. В завтра, которого нет

Сознание рваными клочьями периодически возвращалось к Вовке. То начинало пищать в ушах, то правый глаз отзывался белыми сполохами… Это сложно было назвать сознанием, но, во всяком случае, это было лучше, чем полное ничего. Вова не понимал, где он, что с ним и как надолго его включили в этом безумном мире. Тревожный мужской голос, переходящий на крик, женский: «Саша, взяла, взяла!», стук колес по кафельной плитке и снова полное ничто.

В какой-то момент боль, заполнявшая все тело изнутри, пробудила Вовчика. Он с трудом открыл глаза и попытался глубоко вдохнуть. Резкий как взрыв приступ боли пронзил все тело. В один момент стало так больно, что Вовка едва не вырубился. Перетерпев первый удар, Вовчик попытался поднять голову чтобы оглядеться. Одна попытка, вторая… Нет, слишком потяжелела «бестолковка»! Нет мочи!

«Белая палата, капельница, монитор, дальше дымка…». Вова пытался идентифицировать мир вокруг себя и себя в окружающем мире. Внезапно из дымки появилась медсестра. Собрав все силы в кулак, Вова прошептал:

- Который час?

Увы, его шепот остался незамеченным. Вова еще раз попытался поглубже вдохнуть, еще раз пережил нечеловеческий удар изнутри и снова спросил:

- Который час?

Медсестра посмотрела на него как-то странно и спросила:

- А тебе на кой?

- Мне надо… - слова с трудом вырывались из пересохшего рта, - мне надо на встречу…

- Хе! – хмыкнула медсестра. – Лежи уже, деловар! На встречу ему надо, видите ли! Ты, вон, не так давно чуть на встречу с Богом не попал!

- Который час? – не сдавался обессиленный Вовчик.

Медсестра куда-то глянула и безразлично бросила:

- Половина седьмого.

«Черт, половина седьмого! – промелькнуло в Вовкиной голове. – Мне же в восемь надо быть ресторане! Алиса будет ждать!». Снова собравшись с силами, Вова попытался поднять голову. Не удалось.

- А куда тебя черти тянут в такую рань? – поинтересовалась медсестра, колдуя с капельницей.

«Рань?! В смысле?!».

- Какой сегодня день? – с испугом прошептал Вова.

- Пятница, - несколько обескураженно ответила медсестра.

«Как пятница?! – мысленно всполошился Вовчик. – Что значит пятница?! Не было пятницы! А как же… Нет, нет, нет, к черту пятницу, мне нужна среда!».

Увы, насчет пятницы медсестра оказалась права. Это Вова понял позже, часам к двум дня.

А к понедельнику он окончательно понял, что никаких помолвок в ближайшее время не будет. Его исполосовали, перебинтовали, загипсовали, затыкали трубочками и заполнили до отказа капельницами. Но не это главное. Ноги. Их просто не было. Они, вроде как, и были… номинально, но делать с ними что-либо не представлялось возможным. Вова их попросту не чувствовал. Все, что не так давно было в нем от пояса и ниже, просто исчезло, превратившись в бесполезные запчасти из костей, плоти и кожи.

Когда его перевели из реанимации в отдельную палату, повалили гости. Первой же явилась старшая сестра Вика. Сохраняя спокойствие, Викуся тут же принялась за обустройство больничного быта Вовчика. А потом подтянулся бригадир с Вениамином Викторовичем. В дверях толпились еще парочка человек со стройки, но Вика «дала визу» лишь двоим. Поговорили, посмеялись… Ай, так себе развлечение! «Где же Алиса?».

Через пару дней Вовку куда-то повезли на каталке. К тому моменту он уже немного окреп, начал есть самостоятельно, немного поднимал голову и даже что-то мог делать уцелевшей рукой. Он уже вполне сносно говорил, хорошо видел и слышал, соображал вполне здраво и в целом вполне мог сойти за человека… За человека, который кроме жрачки, болтовни и нелепых движений одной рукой ничего больше не мог.

«МРТ», - догадался Вова, взглянув на белый аппарат в просторной комнате.

Через час его вернули в палату. А часа через два в палату вошел врач и попросил Вику пройти с ним. Вики не было минут двадцать. «Интересно, о чем они там? - терялся в догадках Вовчик. – Ладно, придет – узнаем».

Когда Вика зашла, Вова сразу понял, что разговор был не из легких. Несмотря на то, что его старшая сестра могла мастерски скрывать эмоции, в палату она вошла, втягивая за собой шлейф безумной душевной боли. А еще она плакала. Последний раз Вова видел, как Вика плакала на похоронах родителей. С тех пор слезы на милом женском личике уже вполне взрослой женщины Вовчиком не наблюдались. Их не было и сейчас, но налитые глаза и полосами покрасневшие от потеков щеки не скроешь. Она плакала.

А потом пришла Алиса. Она тоже плакала, но слез своих не скрывала. Она что-то лепетала, заплетаясь в словах дрожащими губами, роняла слезы и осторожно, словно хрустальную вазу, гладила Володьку по голове. Плакал и Вовчик, глядя на свою невесту. Вика вышла из палаты. Скорее всего, чтобы он, малый, не увидел ее слез. «Ах, черт! Как же так-то?!».

Бесконечные процедуры, хитрые и не очень исследования, визиты врачей… все это закончилось, когда настал день выписки. Вовку привезли домой к Вике, подняли на четвертый этаж и уложили на новехонькую кровать для лежачих больных, которую Вениамин Викторович за собственные приобрел пострадавшему Вовчику. Обычно к Вике Вовчик заявлялся с какими-то вкусностями к чаю и бутылочкой красного грузинского вина. Вика любила красный «сухарик». И вечером обычно уходил к себе на съемную квартиру, не имея обыкновения обременять сестру ночевками.

В этот раз он приехал с ночевкой. И, судя по всему, не с одной. А еще вместо вкусностей и «пьяностей» Вовка привез боль, растраты и бесконечно тяжелое обременение. «Я смогу, я встану», - поначалу думал Вовчик. Он-то не знал, о чем врач говорил с Викой.

С утра Вика уходила на работу, оставляя вместо себя сиделку. В течение дня к Вовке приходили гости. Однокурсники, коллеги по работе, бывшие со-клубники и друзья, с которыми просто интересно побыть вместе. Приходила и Алиса. С каждым днем она смелела, уже не боясь притронуться к Вовке. Приходила, целовала его, говорила нежные слова, участвовала в уходе за парализованным женихом и освещала Вовкину серую жизнь лучиками надежды и любви.

В каждый ее визит Вовка расцветал. Он ждал свою ненаглядную от самого пробуждения и до самого провала. Когда день заканчивался, Вовчик закрывал глаза чтобы погрузиться в сон. Но сном это назвать было сложно. Это был какой-то бред, провал в мучительные образы и мысли, которые кружились устрашающими картинками перед закрытыми глазами. Потом следовало пробуждение и порция нового разочарования. Вова не мог разобраться, что лучше: сон, который не сон или явь, которая больше походила на кошмар. «И там, и там хреново!» - в один из монотонных дней определился для себя Вовчик и оставил эти раздумья. Явь, какой бы она ни была, все равно лучше. Потому, что наступит завтра. А в наступившем завтра обязательно будет Алиса.

Время шло. Прошел, может, месяц, а может, чуть больше. Завтра наступало с завидной периодичностью, только некоторые «завтры» приходили без Алисы. Торопливое завтра, спешно собирая события, планы, эмоции и людей, просто забывало про Алису. Оно оставляло белокурую красавицу где-то в Вовкином вчера и убегало, накинув на плечи огромный рюкзак с новым днем. А когда Алиса приходила, она казалась какой-то грустной и… разочарованной. Не такой, какой ее привык видеть Вовчик. И это настораживало. Ведь для новых разочарований не было повода. Вовка все так же лежал неподвижным бревном, все так же ходил под себя, так же иной раз стонал от внезапно нахлынувшей боли и все так же любил свою Алису.

А Алиса грустнела и отстранялась. Она приходила, отчеканивала положенные фразы, как школьник заученное стихотворение на линейке, выбрасывала в мусорное ведро наполненный нечистотами памперс и целовала его на прощание. Потом щелкал дверной замок, и наступало томительное ожидание нового завтра.

Как-то Вовка подслушал разговор Вики и Алисы. Они вышли на кухню о чем-то поболтать. Вика в тот вечер пришла на взводе. Видимо, что-то на работе. Не оправившись до конца от рабочей нервотрепки, Вика все-таки решила ответить Алисе на назойливый вопрос о перспективах. Вика говорила достаточно громко. Настолько громко, что Вовка, лежа в спальне, слышал все ее слова.

- Хреновые перспективы! – хлебнув остывшего чаю, сказала Алисе Вика. – Разве ты не видишь?! У него перелом позвоночника, масштабные повреждения спинного мозга, паралич. Алиса, ё-моё, что ты хочешь услышать?! Он не встанет сегодня! И завтра тоже! Дай Бог, чтобы он вообще когда-либо встал. Ты же не видишь, как он каждый день мучается от боли и бессилия! А я вижу, Алиса, вижу! Каждый день вижу и молюсь, чтобы Бог дал ему облегчение. И пусть это будет исцеление, а не…

Потом она еще хлебнула чаю, еще о чем-то сказала, навернув с горкой эмоции, кажется, всплакнула… Плохое получилось завтра, совсем никудышное. Возможно, завтрашнее завтра будет лучше?

Но ни завтрашнее, ни послезавтрашнее, ни то завтра, которое ближе к выходным и даже не понедельничное, непременно беспокойное завтра не принесли облегчения. Алисы не было. Она пришла во вторник вечером. Отчеканила положенные фразы, взяла протянутый Викой памперс, отнесла его в мусорное ведро и щелкнула замком входной двери, так и не поцеловав своего Вовку на прощание. Это было последнее завтра, которое приходило к Вовке под ручку с Алисой.

Алиса ушла. Прихватив вместе с памперсом их пылкую любовь, Алиса безжалостно выбросила и то, и другое в мусорное ведро. А потом обрубила все нити надежды входной дверью, щелкнув дверным замком. Она ушла, не оставив Вовке ничего, кроме боли. Даже завтра забрала.

И вновь встал вопрос: а что же лучше? Бред, который приходит тогда, когда должен прийти сон, или явь с бесконечными муками, в которой уже не было ни одного завтра. Нет, завтра-то приходило, каждое утро стучась в окна с первыми лучами солнца. Да только на кой ему это завтра, в котором нет и не может быть никакой надежды? Даже призрачной надежды прикоснуться губами к своей любви. Явь стала мучительным бредом, а бред смешался с явью. «Не лучше ли просто выключить свет, оборвав к чертям собачьим эту распаскудную киноленту?! Выключить свет раз и навсегда…».

Долгими, бесполезными днями Вовка лежал глядя в потолок и думал. Мелькали мысли о причинах случившегося, о том, что следовало бы сделать, чтобы случившееся не случилось и кто, собственно, «главный герой» всего этого безумия. «Возможно, Инка провтыкала с нервного глаза, - думал Вовка. – Она-то видела, что все идет не так, могла что-то сделать. Что? А хрен его знает! Подъем, например, прервать. И Вениамин Викторович тоже вполне мог. Бригадир вовремя схватил бы за руку. Пахомыч со своим нудотством… Да, к черту! Сам виноват! – истошный крик вырывался из глубины души. – Сам!». Вовка колотил себя изо всех сил по бесчувственной ноге, кричал, что было мочи, и снова плакал.

«Сам, все сам! Полез, хотя Пахомыч предупреждал. И что теперь?! Взвалил на плечи сестры непосильную ношу, подставил Веню, подвернув его карьеру нешуточному риску… А бригадир? Каково ему сейчас?! Инка наверняка вся изошлась. Дочки ей мало, так еще и я! Подонок, тварь, паскуда! – ругал себя Вова. - Бесполезная дрянь, которая приносит лишь проблемы и разочарование! Бессмысленный кусок мяса, у которого нет ничего кроме собственного дерьма! Ни любимой, ни будущего… Даже завтра нет!».

Вова крутил нехорошую, гадкую и, в общем-то, самую последнюю мысль, ничуть не страшась ее последствий. Не потому, что устал, а потому, что не видел ничего хорошего на горизонте жизни. С исчезновением Алисы в его завтрашнем дне, исчез всякий смысл в ожидании этого завтра. Как бы ни было страшно, но надо было действовать.

«Удавиться? А чем? И как? – оглядывая комнату, планировал не самый светлый, но вполне обдуманный поступок Вовка. – Сплести веревку из простыни и перекинуть через поручни? Не получится, так не повесишься, только простынь испоганишь! Сигануть с балкона? Хе, дурачок! – сам над собой грустно смеялся Вова. – Ты сначала до балкона доползи, лишенец! Утопиться? В чашке чая? Мудро! Лекарства?».

Вова присмотрелся на столик с лекарствами, который стоял в метре от кровати. «Это мысль! – решил самоубийца поневоле. - Только чем? Так, в той красной упаковке болеутоляющее. Вика дает его мне каждый вечер и каждое утро. Сколько его там осталось? Таблетки четыре, не больше. Значит, нужно подождать, когда Вика купит новую упаковку и схавать все гамузом. А если не прохватит? Эти же падлюки делают лекарства так, чтобы даже целой жменей нельзя было отравиться! Значит, нужно больше. Что там еще? – Вова присмотрелся к упаковкам на столике. – Эта хреновина для чего-то, а эта… Блин, сожру все разом, авось торкнет. А если нет? Если… Надо больше, больше!».

Однако же где взять больше Вова пока не понимал. «Уболтать сиделку? Хрен там, не поведется! Еще и Вике сольет. Подговорить Лося? Так он, блин, тормоз! Вместо отравы возьмет лекарство от запора. Малафеева Саньку упросить? Вряд ли. У него брат пять лет назад с балкона сиганул. Он теперь слова суицид боится, как черт ладана. А что же делать? Самому в аптеку мотнуться? - новый смешок вырвался из Вовкиных уст. – Охеренный план, чувак! Если ты до аптеки сам доползти сможешь, на кой тогда вообще вся эта затея?! Ты, немощь, до столика не дотянешься, не говоря уже об аптеке! Черт, надо что-то делать!».

Потрясающую игру затеяла с Вовкой жизнь. Как кандалы на каторжнике, она тяготила Вовку каждым своим мгновением, но сбросить ее с себя он не мог. Парадоксальная ситуация, опровергающая все каноны бытия. Чтобы жить, нужно двигаться. Но, ядрен батон, в его случае чтобы не жить, тоже нужно было двигаться! И весьма свободно. Иначе всего его планы так и остались бы плана никчемного существа, бесполезным бревном валяющегося на модной кровати для безнадежных больных.

Сжав кулаки и стиснув зубы, Вова решил приступить к тренировкам. И вовсе не для того чтобы встать. Скорее, чтобы лечь, лечь навсегда. Чтобы избавить весь мир от обузы в его лице и забыть о том, что завтра просто нет.

«Хотя, нет, постойте-ка! – поймал себя на мысли Вовка. – Завтрашний день все еще нужен. Надо пробовать. Пробовать, потому что иначе никак».

Продолжение следует...

Глава 21. Верить! Держать!

Собравшись с мыслями, Вова стал строить свой тренировочный график. «Прежде всего, надо научиться поворачиваться без посторонней помощи, - рассуждал прикованный к постели Вова. – Нужно попробовать сесть не опираясь на спинку кровати». Расстояние до стола со «спасительным снадобьем» было не более метра, но… Этот метр был бескрайней пропастью для человека, который не то, чтобы дотянутся до столика, но даже просто сесть, удерживая спину самостоятельно не мог. И это было огромезной проблемой, за решение которой Вовка взялся со всей серьезностью.

Сперва он попросил сестру Вику смонтировать балку с поручнями поверх кровати. Благо дело, Вениамин Викторович не поскупился, прикупив ложе со всеми причиндалами, необходимыми для реабилитации лежачего больного. Когда массивная дуга со свисающими на лямках ручками была смонтирована, а сестра благополучно умчалась на работу, Вовка приступил к тренировкам.

Ухватившись за ручку левой, уцелевшей при падении рукой, Вовка попытался подтянуться. В былые времена он в свободном висе мог раз десять подтянуться на одной руке. Но былые времена на то и былые, что побыть и умчаться в прошлое, оставив после себя лишь обрывки воспоминаний. Первая же попытка потерпела фиаско. Что-то хрустнуло сперва в плече, а потом в спине. И если хруст в плече не вызвал никакого дискомфорта у лежачего спортсмена, то спина преподнесла неожиданный сюрприз.

Стоило Вовке оторваться от кровати на парочку сантиметров, как адская, нечеловеческая боль, доселе сидевшая где-то в районе поясницы, выскакивала из своего убежища и пронзала насквозь изможденное тело. Вова успел коротко ойкнуть и упал на кровать «в отрубах». Это была не просто боль. Это было что-то, что просто выключало Вовку, делая его еще более никчемной сущность, чем той, которой он был секунд десять назад.

Вова отдышался, пришёл в себя и снова попробовал подтянуться. Сценарий повторился. «Да, едрить твою налево! - выругался Володька. – Твою ж мать, как же так?! Даже сдохнуть по-человечески не могу!». Да уж, ситуация, мягко говоря, патовая. Вовка попробовал еще раз и еще раз. А потом еще раз. И раз за разом острая, вырубающая боль в спине наносила бедняге неминуемый урон, попросту роняя Володьку на кровать без чувств. Пусть на мгновение, полсекунды, но «в отрубе». Его же родная спина, служившая спортивному Буковскому верой и правдой, теперь стояла в противоположном углу ринга и раз за разом отправляла в нокдаун настырного бойца.

Да, черт возьми! Это противостояние было очень похоже на тот славный бой, который когда-то состоялся в спортивной жизни юноши Буковского.

Это был межобластной турнир «Золотая перчатка», который ежегодно проводился в разных областных центрах. В тот год их область принимала гостей. Ребята окрестили турнир «махровой варежкой» за чрезмерные злоупотребления служебным положением со стороны судейства и организаторов. Можно было смело «поймать дисквал» за сущий пустяк или «влететь» по очкам, явно ведя по ходу боя. Махровые ручки организаторов турнира в попытке отхватить монету поувесистее, лезли везде, забираясь даже в святая святых храма под названием ринг.

Но в тот год именно их город принимал турнир, а это означало, что у хозяев будут определенные преференции. «Хотя бы рубить не станут», - говорил ребятам руководитель их клуба, мастер спорта международного класса по прозвищу муха-Олег. А тренер, Ростислав Юрьевич или просто Батя, так вообще на всю эту кутерьму не обращал внимания. Батю интересовал бокс, а не закулисные интриги. Батя требовал максимально собранности от ребят и был, по большому счету, прав. Будь ты трижды в фаворе, но если ты – овощ, тебя обязательно перемелют на ринге.

А особой значимости турниру придавал тот факт, что на нем будут присутствовать представители олимпийского комитета. Как ни крути, а победа в турнире с высокой долей вероятности сулила путевку в сборную. И это было поважнее главного приза потому, что сборная – это пропуск в большой спорт. «Европа», «мир», олимпиада и профи с баснословным баблом, как венец карьеры. А значит, надо было выкладываться на все двести.

Соперников в своей весовой категории Вовка знал хорошо. Так или иначе, но с самыми сильными из них Вовка уже встречался на ринге и каких-либо сюрпризов от них не ожидал. «Скорее всего, в финальную часть пройдет Алик Гонаев, - рассуждал Володька, готовясь к боям, – и это будет самой большой проблемой на пути к победе». Действительно, Алик был одним из немногих бойцов, которые роняли Буковского, заставляя того попробовать канвас ринга на вкус. Мощный, жесткий, хлесткий и бескомпромиссный, Гонаев, за манеру ведения боя прозванный Артуро Гатти, представлял нешуточную опасность в ринге для любого бойца. Гонаев, не терпевший «фехтования», всегда шел «рубиться в кость», чем бы это не обернулось для него самого.

Но Вовка знал, как бороться с этим диким зверем. Дважды усаженный на попу от правого хука Гатти, Вова вместе с Батей разобрали Гонаева по запчастям до малейших подробностей. И был найден алгоритм. Увлекаясь на ринге погоней за «подранком», Гонаев напрочь забывал об обороне. Оставалось только выманить из блока Гатти, притворившись смертельно пришибленным. Третья их схватка стала судьбоносной в бескомпромиссном противостоянии двух славных юниоров. Гонаев был «срублен под корень» в третьем раунде. С того момента Вовка крепко удерживал пальму первенства, больше не позволяя Гонаеву ронять себя. «Да, Гатти – это сложно, - тогда думал Вовка, - сложно, но вполне воплотимо. С остальными проще».

Окончательно определившись перед турниром в своем явном превосходстве, Вовка смело шел на взвешивание, нисколько не сомневаясь во взлете своей боксерской карьеры. «Пора уже», - ухмылялся юноша Буковский, немного свысока поглядывая на оппонентов. В сборную надо было вырываться любой ценой. Еще год-два – и он станет «перестарком»: никому не нужным еще одним ржавым винтиком большого бокса. А перестаркам максимум что светит – это стать спарринг-партнером какому-то молодому проспекту. О таком сценарии Вовка даже думать не желал. В особенности, имея неплохой шанс во весь голос заявить о себе славной победой на престижном турнире.

Но первый же день турнира принес весьма неприятный сюрприз, пошатнув светлые планы и наилучшие Вовкины ожидания. В его весовой категории был заявлен никому не знакомый боец. Имя этого бойца ударом перчатки навсегда отпечаталось в памяти Буковского. Яромир Хренов!

«Откуда этот хрен взялся?! – спрашивал тогда у Бати Вовка, глядя на то, как коренастый, щетинистый, рыжий мужик лет тридцати на вид шутя роняет совсем нешуточных соперников. – Какой он к чертям юниор?! Ему же лет тридцать, не меньше!». Тренер отмахивался, ссылался на организаторов и говорил: «Внимательно смотри и думай, как ты его распечатаешь». «Ну, да, смотри!» - с досадой думал тогда Вовка, но выхода другого не было. Против «махровых» организаторов не попрешь.

Когда в одной восьмой этот Хрен свалил Толика Варнавского, Вовка взволновался не на шутку. Хоть рыхлый Толик, постоянно «гонявший» вес, и не был выдающимся бойцом, но слыл крепким середняком. Пройти его «запростотак» до этого момента не удавалось никому. А этот рыжий боров без особой натуги «сложил» Толика левым боковым по корпусу во втором раунде. Это был тревожный звоночек для Вовки.

Благо, в одной четвертой Гонаев слегка подпортил здоровье этому рыжему хрену. На Вовкино счастье, Алик выходил на Хренова как раз в четвертьфинале. Бой выдался просто ураганным! Два бескомпромиссных, сильных соперника с завидной «держалкой» устроили грандиозную рубку в стиле мексиканского бокса. Ни тот, ни другой не желали сдаваться, выбрасывая удары со неимоверной силой и скоростью. Но удача в тот день была на стороне более сильного. В третьем раунде Гонаев зацепил справа Хренова. Тот неуклюже отвалился от удара и не перекрывшись пошел назад - верный признак «подранка». Гонаев зацепился за добычу… и был срублен встречной пушечной левой в челюсть. Протаранив Гатти, массивный «хреновоз» на всех парах помчался дальше к следующей точке маршрута: к Буковскому.

«Второй полуфинальный бой… – гордо задрав подбородок, объявил ринг-анонсер в тот вечер. - … в правом углу ринга…». Весь этот треп Вовка слышал, пожалуй, тыщу раз. Для напутственной речи рефери свел бойцов в середине ринга. Вовка взглянул на соперника. Налитым кровью бычьим взглядом, на Буковского смотрел настоящий разъяренный зверь. Нет, бульдозер! Бульдозер, который уже многих переехал и смешал с грязью. Теперь он стоял перед Вовкой и изрыгал испепеляющее пламя из раздутых ноздрей. От побоев, полученных в бою с Гонаевым, на рыжей, щетинистой морде не осталось и следа. «Черт! Да он регенерируется как Т-1000 из «Терминатора»!» - подумал тогда Вовка. Но Буковский не из тех, кто станет драпать или со скулежем падать на спинку. «Бой – так бой!».

«Он – левша, на отходе заканчивай правой, - давал напутствия тренер, - он ниже тебя, держи его на джебе, не подпускай близко! Не заряжайся в удар, дай ему вымахаться! ». «Знаю, знаю!» – в мыслях отмахивался Вовка, закусывая покрепче капу.

Бой начался безо всякой разведки. Хренов бросился вперед, выбрасывая вполне нешуточные удары. В кои-то веки Вовка сразу стал вторым номером. Переть напролом против бульдозера не имело никакого смысла. Но и отстреливаться джебами с дистанции не очень-то получалось. Выброшенная рука попадала то в блок, то в плечо, а то вовсе рассекала воздух. «Зараза, как корпусом работает!» - мелькнула мысль в Вовкиной голове после очередного промаха. Да, Хренов «качал маятник» не хуже Тайсона. Как, впрочем, и бил. Очень скоро Вовка испытал на себе всю мощь этого щетинистого бульдозера.

Качая маятник и подшагивая, Хренов подступался к Вовке, все чаще перешагивая безопасную для Буковского черту. Как оказалось, «рич» у этого коротышки никак не меньше Вовкиного. Даже с, казалось бы, безопасной дистанции рыжий боров умудрялся доносить весьма ощутимые удары. Они приходились на блок: локти, предплечья и перчатки, но сила их была такова, что Вовка всякий раз морщился и стряхивал потяжелевшие руки.

Боль... Интересная штука. Вовка это давно заметил. Ее можно перетерпеть, переорать, переплакать или попросту к ней привыкнуть, впустив это мерзость, отнимающую силы, в свою жизнь. В ринге боль от прилетевших ударов ты чувствуешь только первое время. Первый пропущенный, второй… А потом боль исчезает. Ты работаешь, терпишь, ожидая своего шанса, орешь от переполняющей тебя спортивной злости и продолжаешь планомерно воплощать план победы, уже не чувствуя боли.

Но боль никуда не пропадает. Она становится уроном. Ты больше не кривишься от смачной оплеухи перчаткой, не поправляешь в десятый раз переломанный нос и не считаешь языком зубы во рту. Ты пытаешься устоять потому, что тебя попросту роняют. С каждым пропущенным ударом соперник все ниже и ниже гнет тебя к настилу ринга. Ты сопротивляешься, гнешь его в ответ, держишься и продолжаешь работать. Но урон никуда не девается. Он остается и накапливается, давя тебе на плечи, опуская руки и связывая ноги.

Еще и еще раз Вова хватался за поручень кровати и подтягивался на левой руке. Хватался и ронялся простреливающей болью, мутившей сознание и отбиравшей веру в себя. «Еще раз!» - уговаривал себя Володька и тянул «через не могу» руку к свисающей на стропах рукоятке. А в памяти назойливо вертелся тот бой.

Конец первого раунда выдался на редкость насыщенным. Сперва Вовка чуть не поймал левый хук рыжего хрена. Точнее, поймал, но вовремя успел подставить перчатку. Массивная рука щетинистого здоровяка скользнула по Вовкиной перчатке, слегка потеряв в скорости, и прилетела в висок. В голове слегка помутилось. Вовка на мгновение попятился, но вовремя спохватился. «Джеб!» - мелькнуло в голове. Брошенная левая и уход в сторону спасли ситуацию.

А потом «резанул» Вовка. Парочка двоечек раскачали Хренова, дав Буковскому возможность просчитать точку амплитуды, где в момент удара окажется щетинистая морда. Расчет был верен. Разрезав воздух, правый прямой с силой вонзился в переломанный нос соперника. Звук был таким, что казалось, будто бы лопнула кожа на перчатке. С доворотом пятки рука врезалась в физиономию соперника едва ли не по локоть. Боров попятился и ушел в глухой блок, пережевывая сокрушительный урон.

Удачно вонзив правый прямой в рыжую морду, Вовка рассчитывал получить весьма недурственные преференции в виде подсевшего, ошарашенного «подранка», добить которого для мастера Буковского не составляло труда. Но, черт возьми, он ошибся! Вовка бросился на соперника, под всеми углами расстреливая его блок в надежде выманить зверя из логова, вышел на короткую дистанцию и… Этот правый апперкот он совсем не заметил. Перекрывшись за глухим блоком, Хренов внимательно следил за Буковским в расчете на спурт. И Вовка «повелся».

Внезапный выстрел снизу в челюсть, темные облака перед глазами… и ты уже стоишь, преклонив колено перед огнедышащим бульдозером. А в следующий момент рефери показывает тебе три пальца. «Я в порядке! - подтянув руки к подбородку, кричал Вовка. – Все в порядке, я оступился!». Но рефери непреклонен. Он продолжает отсчитывать нокдаун, внимательно вглядываясь в глаза бойца. Центр ринга, команда «бокс» и в следующую секунду гонг. Первый раунд закончен.

Первый день тренировок выдался крайне тяжелым и непродуктивным. Под конец дня Вовка даже до поручня не мог дотянутся. Он вымотался, устал от накопившегося за день урона и разуверился в успехе.

- Ты чё такой, будто мешки разгружал? – спросила его Вика по приходу с работы.

- Да тут халтурка одна подвалила, решил подкалымить, - с усмешкой промямлил изможденный Вовка.

Ночной бред, который зовется сном, не принес облегчения. Вовке снился его первой раунд противостояния с гравитацией. Соперник ронял его, нанося невосполнимый ущерб, ломал и втаптывал в грязь. Вовка пытался что-то предпринять, но все попытки были тщетны.

Проснувшись еще затемно в холодном поту, Вовка простонал: «Не могу, хочу сдохнуть!». Но как сдохнуть, если даже этой возможности, к несчастью, нет?! Надо тянутся! «Так, понеслась!» - скомандовал себе боец Буковский, хватаясь левой рукой за рукоять над кроватью.

К вечеру Вовка вымотался еще больше, чем вчера. Болело все. А результат был еще хуже вчерашнего. Восемь безуспешных попыток, восемь постыдных уронов и никакой надежды. «Сука! – ругался на столик Вовка. – И какого монаха тебя так далеко отперли?!». А потом был третий день. И четвертый, и пятый… Дни меняли друг друга, а прогресса не было.

Вечером, закрывая глаза перед «несном», Вовка умолял небеса об избавлении. Он настолько устал от своей немощи и безысходности, что уже не просил ни сил, ни крепости. Того, кто сидит наверху и посмеивается над его тщетными попытками, он умолял об избавлении. И неважно, каким путем, лишь бы оно наступило. Еще и еще раз переживать свой первый раунд бессмысленного боя Вовка уже не мог. Он просто не верил в победу. Первый раунд…

С ударом гонга Вовка тогда плюхнулся без сил в угол. «Мы летим!» - прочитал он по губам мухи-Олега. В восторге от великолепного зрелища, зал грохотал до глухоты. Свист, топот и крики заглушали даже собственный голос. В ушах шумело, сердце тарахтело как разрывающийся на подъеме дизель, онемевшие от ударов руки свисали бесполезными плетьми, а наскакавшиеся ноги ныли, будто бы Вовка пробежал парочку марафонов. Отдышаться было невозможно. Легкие пекло так, что касалось, будто бы он сейчас дышит раскаленной смолой, а не воздухом. «От такого урона не отдышишься за минуту», - позже анализировал Вовка.

Секундант вливал по глотку воду в рот. Как в сухой, раскаленный песок пустынь, вода тут же впитывалась в Вовку, но совсем не утоляла жажду. Что-то кричал тренер, но Вовка его не слышал. И не потому, что грохотал зал, требуя продолжения на редкость зрелищного боя. Чертова башка! Она нихрена не желала слушать и совсем не понимала, как быть дальше. «Не заряжайся!», «Джеб, джеб!», «Начинай с правой!»… «Все это совершенно понятно, Батя! А как быть, если нифига не идет?! Как?!».

Единственные слова, которые на исходе жалкой минуты отдыха долетели до чертовой башки, были: «Держать!» и «Верить!». Потому, что иначе никак. Уже вылетел Капустин, по-глупому слился Вялыч, Марчу снесли в третьем. От их клуба в этом чертовом турнире больше никого не осталось, только он, Вовка Буковский. Отступать некуда. Можно, конечно, снятся, сказавшись на старую травму, можно слить бой и откровенно прилечь от пустякового удара, но клуб пролетит. «Пролететь» на турнире такого уровня – это позор для клуба, урон, от которого ни мухе-Олегу, ни Бате, ни классным пацанам, по несчастливой случайности выбывшим ранее, не отдышаться никогда. Ни за минуту, ни за вечность! А потому надо переть. Верить и держать, держать и верить!

«Иди к черту!» - рычал Вовка на свою безнадегу и тянул руку к рукоятке. А потом падал. Приходил в себя, плакал от бессилия и снова посылал к черту мысли о безнадеге. «Не может такого быть! - скрипя зубами и роняя слезы, думал Вовка, пытаясь поднять свое обессилившее тело. – Я поднимусь, я верю! Еще сантиметр! Ну, пожалуйста! Нет? Ладно, Бог с ним, сойдемся на миллиметре! Только, прошу тебя, давай!».

Коварная боль, которая всякий раз наносила урон бойцу с параличом и немощью, вначале нападала внезапно. Но по прошествии долгих дней и тысяч безуспешных попыток, Вовка заметил, что боль совсем не внезапная. Она подкрадывается тихонько, как тигр, выцеливающий длинноногую лань. Она незаметно выглядывает из копчика, тихо крадется вдоль позвоночника и терпеливо ждет, когда Вовка продвинется вверх на этот роковой миллиметр. А потом бьет наотмашь кувалдой по башке.

Вовка стал замечать этот момент. Как обхитрить молниеносную боль, Вовка пока не понимал, а это означало только одно: нужно держать. «Держать! - командовал себе Вовка и пытался стерпеть удар. – Держать! Дер…». Ах! Да разве можно такое сдержать?! В человеческих ли это силах?! Но надо пытаться. Иначе никак.

Двадцать восьмого марта, часам к трем дня на уже и не сочтешь, какой попытке, Вовка внезапно почувствовал, что может удержать себя во время боли. Да, капец как больно, капец как сложно, но возможно! На мгновение, секундочку или даже меньше того, но возможно! И пусть это – мелочи, пусть ерунда, которую вряд ли кто-то заметит. Это не важно. Это можно держать! А значит, нужно верить. Верить, делать и надеяться на успех.

«Соберись, все еще впереди! – словами тренера говорил себе Вовка. - Это только первый раунд!».

Продолжение следует...

Глава 22. Точность и расчет

Несмотря на то, что боль все-таки поддавалась, и ее можно было хоть на мгновение сдержать, урон после удержания был куда сильнее, чем когда Вовка сразу падал без чувств на подушку. За настойчивое сопротивление боль мстила ломкой поясницы с прострелами аж до самой головы и выкручиванием ног. Ног, до которых Вовка никак не мог достучаться. Пока не мог или это насовсем – Вовка не понимал, но пока достучаться не мог. А вот боль могла. В моменты, когда боль буквально ломала позвоночник пополам, Вовке безумно хотелось выгнуться, прохрустеть спиной, покататься на полу или даже огреть себя кувалдой. Что угодно, лишь бы как-то избавиться от ломоты! Но такой возможности у него не было. Оставалось только держать и верить.

Зал просто взорвался, когда судья за рингом стукнул молоточком по звонкому до рези в ушах гонгу. Гонг отозвался резким «дзинь», зал взревел, рефери подал знак бойцам проследовать в центр ринга, а Батя на прощание еще разок крикнул «Верить!». Может, и не Батя, может, кто-то другой, но «Верить!» Вовка услышал отчетливо, как и отчетливо почувствовал легкий толчок в спину. Будто бы кто-то большой и теплой отеческой рукой мягонько подтолкнул его, напутствуя: «Все будет хорошо!».

Эту же теплую отеческую руку Вовка чувствовал и сейчас. В те моменты, когда боль роняла немощного бойца, когда уже совсем не было сил даже поднять руку, кто-то легким, но уверенным движением тянул его к рукоятке. Кто-то брал его обессилевшую руку, поднимал ее и сжимал обмякшие пальцы вокруг черной прорезиненной ручки, покрывая сверху его ладонь своей. Возможно, это было просто наваждение? Галлюцинация, ложные ощущения, как выкручивание ног, которых Вовка не чувствовал? Может и так. Но это было.

Под дикий рев и свист толпы, Хренов начал с массивного штурма. Удары летели со скоростью пулеметной стрельбы. Хуки, прямые, даже парочка свингов. Рыжий боров метелил так быстро и жестко, что казалось, будто бы предыдущего сложного раунда у него не было. Словно бы он только что вышел на ринг спустя две недели «тюленьего» отдыха на Бали. Но Вовка-то знал, что первый раунд все-таки был и не просто раунд, а настоящее побоище. «Пусть вымашется!» - успокаивал себя Буковский, подставляя под удары до онемения набитые руки.

Но рыжая машина для убийства не вымахивалась. Хренов продолжал молотить, не сбавляя темп. Причем делал это весьма увесистыми, силовыми ударами. В таком темпе боец может работать секунд десять-пятнадцать, не больше. Обычный человек не в силах держать такой темп дольше, уж это-то Вовка знал. Но, черт возьми, Хренов продолжал молотить! «Кто ты, тварь?! - всплыло в голове. – Не человек – так точно!». И ладно, если бы Хренов просто набивал очки безобидными тычками. Хренов вкладывался. Вкладывался так, что Вовкины руки немели и опускались. От чего-то уворачиваясь, а что-то принимая на блок, Вовка с неимоверным трудом сдерживал натиск соперника.

Нужно было срочно тормознуть наступательный напор рыжего борова. Обычно, когда суровый соперник заряжался на нокаут, Вовка отстреливал наглеца парочкой весьма неприятных «двоечек». Правый прямой, венчавший классическую боксерскую комбинацию, обычно «подопускал» заряженного соперника. Обычно. Но этот чертов Хренов не был обычным. Отменно работая корпусом, Хренов не давал Вовке никаких шансов вколотить «двойку». О каких сериях можно было вести речь, если даже одиночные и, в общем-то, малозначительные удары с трудом долетали до щетинистой морды?! Нужно было срочно сделать что-то необычное.

И это необычное водилось в Вовкином арсенале. Он уже несколько раз проделывал этот фокус на ринге. И всегда удачно. Суть уловки состояла в том, чтобы, притворившись «подранком», забиться в угол ринга, дав сопернику предварительно намахаться в волю. Когда обманутый соперник начинал бомбить прикрытую блоком добычу, Вовка терпеливо ждал удачного момента. Спустя секунд пять, не более, соперник останавливал атаку в недоумении. Он-то ожидал совсем другого: нокаута, команды рефери, выброшенного полотенца… Что угодно, даже кирпичи с неба, только не живехонького, полного сил Вовку, который как паук, выскакивал из своего убежища и закручивал недоумевающую муху, в момент меняясь с соперником местами. Оставалось только нанести несколько решающих ударов. Обычно соперник, если, конечно, оставался в живых, больше не имел никакого желания штурмовать неприступную крепость с гордой фамилией Буковский.

Момент был на редкость удачным. Хренов наверняка намахался, пора было проделывать финт. Вовка почувствовал это.

В один из дней, кажется, апреля восьмого или девятого, возвысившись над кроватью на каких-то десяток сантиметров, Вовка скрипел зубами, удерживая болевой удар. Боль нарастала, становилась нестерпимой, в глазах темнело, в голове мутилось. Все шло к тому, что в следующий момент болевой удар с силой уронит Вовчика на кровать. Но этого не произошло. Вовка так и не понял, в какую сторону и насколько он повернулся, но в один момент стало легче. Боль разжала свои смертоносные челюсти и отступила немного назад, не отрывая пристального взгляда от изможденной жертвы. Она готова была броситься на беднягу Вовчика в любой момент, но пока ждала поблизости, играя с обреченным, как кошка играется с пойманной мышкой.

«И что я сделал?! - в недоумении спросил себя Вовка, не меняя спасительного положения. - А если…». Ну, уж нет, уж это слишком! Не в меру обнаглевший Вовка рванул вверх и тут же был сражен мощным ударом. Снова муть перед глазами, шум в ушах и… радость на душе. «Неужели…». А почему бы и нет?! А чем не момент?! Вспомнить бы, куда и как он повернулся!

Вовка забился в угол, спрятался за блоком и сквозь высоко поднятые, прижатые к телу руки начал следить за Хреновым. Последовала серия сокрушительных ударов, за ней еще одна и долгожданная пауза. «Пора!» - сам себе скомандовал Вовка и, выбросив разящий правый в челюсть, проворно выскочил из угла, оказавшись за спиной соперника. План сработал. Вовка взвел затвор своего ударного автомата, стрельнул классной серией, втаптывая соперника в ринг, и… черт, нарвался на этот проклятый левый крюк.

Удар пришелся по касательной. Облаченная в черную перчатку, рука рыжего борова лишь слегка пригладила юношеский пушок на Вовкином подбородке. Такое можно и не заметить. Не обращая никакого внимания, Вовка продолжал бомбить попавшегося в сети Хренова, но тут вмешался рефери. Долговязый мужик в полосатой рубашке бесстрашно втиснулся между соперниками и заталкивая Хренова поглубже в угол, начал показывать Вовке пальцы. «Какого хрена?! – вскипел Буковский. – Какой нокдаун?! Удара не было! Я в порядке!». Но рефери был неумолим. Снова три пальца, четыре, пять… «Удара не было!» - разводя руки в стороны, негодовал Вовка, но долговязый мужик в полосатой рубашке был глух к его речам.

Три дня к ряду Вовка пытался поймать то положение, в котором боль отступала. Три дня раз за разом он приподнимался над кроватью на каких-то десяток сантиметров, пытался повернуться, но тут же падал. Приходя в себя, Вовка гневно кричал, плакал, стучал кулаком по кровати и отчаивался. «Да как же так?! Я ж сделал это! Как?!».

При счете «восемь» Вовка бросил беглый взгляд в свой угол. Его глаза встретили потускневший Батин взгляд. «Как же так?!» - едва не всплакнув, про себя возмутился Вовка. Но с рефери спорить бесполезно. Рефери всегда прав. Возможно, он просто не видел всего того, что происходило на ринге. Он наверняка не знал о Вовкиной задумке и вполне мог подумать, что Вован «сдулся». Конечно же, как человек, несущий ответственность за здоровье спортсменов на ринге, долговязый дяденька в полосатой рубашке перестраховался, прервав победоносное шествие Буковского. Откуда ему было знать, что с Вовкой все в порядке? Откуда ему было знать, что удар рыжего борова просто слегка коснулся Вовкиного подбородка, не нанеся тому решительно никаких повреждений? Да и к чему все эти оправдание действиям человека, который в ринге всегда прав? Надо двигаться дальше.

На исходе третьего дня безуспешных попыток Вовка совершенно случайно поймал спасительную позицию. Затаив дыхание, Вовка замер в безболезненной позе, растянувшись в довольной улыбке. Блаженство длилось секунд пять, не больше, но даже столь малый промежуток времени может осчастливить отчаявшегося найти выход человека. Выход был найден. Все усилия были не напрасны. Теперь оставалось запомнить траекторию движения до градуса и миллиметра, а потом повторит победный результат. А там, глядишь…

Как обычно это бывает в жизни, нет худа без добра. Несмотря на несправедливо впаянный нокдаун и фактически проигранный второй раунд, Вовке удалось сбить наступательный порыв соперника. Хренов приутих и спрятал свой пулемет. После холодного душа из нескольких весьма ощутимых ударов, которые огненный боров успел споймать в углу, Хренов снизил темп боя и избрал партизанскую тактику, постреливая крупным калибром из блока. Искусно работая корпусом, Хренов продолжал уходить от Вовкиных ударов в надежде на «лаки панч». Хотя «лаки панч», как таковой, Хренову и не был-то нужен. В его углу тренер уже показывал два пальца, недвусмысленно намекая на победу во втором раунде. Все, что нужно было сделать – это не слиться по глупости до конца боя. Учитывая весьма недурной защитный арсенал рыжего борова, со стороны складывалось впечатление, что ситуация для Буковского просто-таки патовая.

Но никто из тех, кто смотрел со стороны, не знал Вовкиных планов и вполне мог ошибиться, как ошибся с нокдауном рефери. Вовке нужна была передышка чтобы поймать этого крепыша за хвост. Поймать, без спроса влезть в его голову и почувствовать его ритм. Без сомнений, очень важно показывать сопернику зубы на ринге, но куда важнее прочитать визави. Прочитать, просчитать и стать с ним единым целым. И тогда любой план, любой обманный маневр и любое ухищрение соперника можно будет читать как букварь. Его ритм, тайминг, траектория – все становится твоим достоянием. Он еще только планирует трехударную комбинацию, а ты уже знаешь, когда и что он начнет. Читаешь по движению ног, по положению корпуса, по глазам, по дыханию – не важно, как ты это делаешь. Ты и сам не знаешь, как, но все получается.

И тут важно не плошать, не упускать момент и строго попадать в эти миллисекундные окошки, когда можно нанести разящий контрудар. Выверять траекторию движения до миллиметра, углы – до градуса и время – до миллисекунды. Да, да, бокс – спорт для тех, кто умеет быстро думать и точно выполнять. Зазеваешься – и все, момент упущен. Расчет и точность!

Прощупав слабости своей боли, Вовка начал длинный и увлекательный эксперимент по собственной вертикализации. Каждый день, осваивая миллиметры, миллисекунды и градусы, Вовка поднимался все выше и выше, гордо возвышаясь над печальным ложе. Разумеется, не без поражений. Пятое мая, к примеру, было выброшено на свалку. «Промудохавшись» со спиной весь день, Вовка так и не продвинулся ни на йоту. Хотелось выть от отчаяния и кричать от боли, хотелось крикнуть Вике: «Убей меня, сестра, убей!», но Вовка стерпел. Стерпел потому, что прекрасно понимал, насколько тяжело его сестре. С того момента, как он вместе с кроватью, памперсами и распроклятым столиком с лекарствами негаданно переехал в ее спальню, Вика похудела и осунулась. Ей было очень тяжело, чертовски тяжело, никак не меньше, чем самому Вовке. Добивать ее подобными речами – это чистой воды издевательство.

А еще Вовка твердо знал: теперь он может читать карту боли. Далеко не всю и порой неверно, но местами весьма успешно. Неприступная, разящая, роняющая безо всяких шансов, теперь боль виднелась Вовке вполне посильным соперником. Если можно освоить парочку сантиметров – можно освоить и остальное. Призрачная надежда сменилась твердой уверенностью, окрепла вера, терпение подперло «держалку», а голова наполнилась вполне позитивными мыслями.

Ночной бред из ошметков наикошмарнейших кошмаров сменился полетами. Как когда-то в детстве, Вовка летал во сне. Не много, не долго и не высоко, но все же. Полеты быстро сменялись пугающими ночными образами, но они все-таки были. Впервые за все эти мучительные месяцы «овощного существования», Вовка просыпался с улыбкой. Просыпался и приступал к освоению своих высот. Запоминая промежуточные безболезненные положения, Вовка делал небольшие паузы и, не засиживаясь, вновь двигался дальше. Столик с лекарствами никуда не убегал, оставаясь на одном и том же месте, зато расстояние до него сокращалось с каждым днем.

Рассчитывая траекторию с точностью до миллиметра и время – до миллисекунды, Вовка спокойно и методично начал ронять рыжего борова. Читая Хренова по слогам, Буковский предугадывал все хитромудрые маневры, которые соперник планировал реализовать на ринге. Одна успешная комбинация, вторая, провалил и ударил навстречу… Дело пошло. Рыжий боров решил взвинтить темп, желая сломать наглеца, пробравшегося в его голову. Но Вовка все предугадал заранее и преспокойно переждал за блоком бесполезную атаку, отстреливая громоздкую, неповоротливую машину снайперскими ударами. А потом снова пробил любимую «двоечку» и закрутил растерянного соперника вправо.

Второй раунд подходил к концу. Если бы не этот несправедливый нокдаун, судьи бы без колебаний отдали победу во втором промежутке славной битвы Буковскому. К несчастью для Вовки, нокдаун перевешивал все: и кучу ударов, прилетевших в щетинистую морду, и блестящую работу ногами, и великолепное чувство ритма. Все решительно все, что успел сделать Буковский в противостоянии с Хреновым. Но это – не беда. Теперь Вовка с легкостью читал соперника и мог предугадать любой маневр, пожалуй, еще до того, как соперник этот маневр запланирует. Вовка дал понять неприступному Яромиру, что теперь хозяин в ринге – он, Владимир Буковский. И теперь он будет решать, кому и когда роняться. Судя по тому, как Хренов шел в свой угол после гонга, можно было понять: он встревожен и напуган. А у Вовки все еще оставалась куча времени. Целых три минуты впереди!

Пятнадцатого мая Вовка столкнулся с неожиданным препятствием. Положение надкроватной балки, с которой на стропе свисала рукоятка, не позволяло ему подняться выше. Остановившись на полпути к вершине, Вовка начал думать, как быть дальше. Можно было попросить Вику переставить балку, но тогда из лежачего положения он бы не достал до спасительной держалки. Просить Вику переставлять балку «на лету» - глупость. Как и глупость попытаться самому продолжить свой путь наверх. Хоть боль и читалась, она все еще была начеку. Вовка убеждался в этом каждый день, «отлавливая» незамедлительные болевые наказания за неосмотрительные движения в виде молниеносного урона. А вот идея опереться правой рукой о кровать и таким образом продолжить свой путь не казалась безумной.

Вовка осторожно завел правую руку назад, уперся ладонью в упругий матрас и стал ждать ответную реакцию боли. Боль ощетинилась, зарычала, но осталась на том же месте, где и была до этого. «Сидеть!» - скомандовал боли Вовка и предпринял еще более отчаянный шаг. Он стал потихоньку ослаблять хватку левой руки. Мизинчик, безымянный… Освободившись от судорожной хватки, рукоять на стропе тихо качнулась вперед, а Вовка все еще полусидел в кровати. «Тихо, тихо!» - заговаривал он зубы боли, заводя назад левую руку. Продолжать подъем на одной руке было слишком рискованным занятием. Левая рука уперлась в кровать, тело легонечко подалось вверх… «Ха!» - успел победоносно выкрикнуть Вовка прежде, чем боль, потеряв всякое терпение, сразила наглеца очередным уроном.

Двадцать восьмого июня, часа, пожалуй, в три, состоялось событие, достойное записи красным маркером в книгу жизни Владимира Буковского. Выверяя с точностью движения, Вовка принял сидячее положение. Сам! Прищурившись и выставив указательные пальцы, как йог, поймавший дзен, Вовка сидел неподвижно и улыбался. Вершина! Его собственная вершина! «Да-ааа!» - на всю пустую квартиру заорал Вовка и тут же рухнул на кровать. Обычно такое падение вызывало у Вовки злость, обиду и отчаяние, но не сейчас. Вовка лежал и улыбался во все тридцать два. У него получилось!

На очереди была не менее сложная и опасная миссия. Вовке предстояло расширить горизонты, расшатать траекторию, закрепить достигнутый результат. Нужно было самостоятельно, без помощи рукоятки научиться подниматься в сидячее положение. И не просто вскарабкиваться, просчитывая траекторию по миллиметру и градусу, а свободно подниматься. Вертеться, хлопать в ладоши, орать во все горло и дышать полной грудью, не опасаясь быть уроненным уже почти прирученным зверем с пугающим именем «Боль».

Продолжение следует...

Глава 23. Танцуй, мальчик, танцуй!

- Привет, мой свет! – Вика вбежала в Вовкину комнату после работы. – Ты как?

- Годно! – сидя на кровати и тихонько поворачивая корпус, осторожно помахал рукой Вовка.

- Идет? – Вика поинтересовалась Вовкиными успехами.

- А куда оно денется?! – бравурно ответил Вовка, но в тот же момент ойкнул и упал на подушку без сил. – Вот, сука! Поймала-таки!

- Чё, доигрался? – усмехнулась Вовкиной браваде Вика и поправила брату простыню.

- Ничё! – кривясь от боли, ответил Вовка. – Победим! Вот увидишь, я еще станцую лебединое озеро!

- Ладно, лебедь! – махнула рукой Вика и перешла к сути. – Я вот чего. У нас в соседнем подъезде живет девушка Аня…

- Не хочу тебя расстраивать, Викуся, - саркастически улыбаясь, перебил сестру Вовка, - но в соседнем подъезде наверняка живет еще хренова туча людей.

- Спасибо, капитан Очевидность! – Вика спокойно отреагировала на подколку братца и продолжила: - Так вот, эта Аня работает в фонде помощи людям, попавшим в тяжелую ситуацию…

- Похвально! – снова вклинился Вовка. – А нам-то что с того?

- Планирую пригласить ее к нам, - наконец раскрыла планы Вика.

- Сдурела, чоль?! – округлил глаза Вовка. – Тебе меня одного мало?!

- Вов!

- А чё Вов, чё Вов? – продолжил упираться Вовка. – Она помогает людям в тяжелой ситуации – окей, классно, ей зачтется. Мне, Викуся, ее помощь не нужна, у меня все просто супер. Может, ты…

- Ай, Вова! – нервно махнула рукой Вика. – Вечно ты…

- Прав? – усмехнулся Володька.

Вика устало поднялась со стула, легонько щелкнула младшего братца по лбу и пошла на кухню чтобы сварганить что-то съестное.

- Кашу с котлетой будешь? – крикнула она Володьке с кухни.

- Ну-ууу… - многозначительно протянул Вова, - если кенгурятина в банановых листьях закончилась, можно и кашу с коклетой!

- Бу сделано, мистер «у меня все супер»! – донеслось с кухни.

Что не говори, а у Вовки действительно было все супер. По крайней мере, то, что может быть супер у человека в его положении. Каждодневными волевыми усилиями Вовка добился практически полной свободы в сгибании-разгибании спины. Какой кровью это ему далось – тема отдельная, стоящая не одной душещипательной главы, но не это главное. Главное то, что теперь, когда осень уже нешуточными заморозками прощалась с пожилым годом, Вовка мог свободно сидеть на кровати, немного вертеться и уже предпринимал робкие попытки передвинуть бесчувственные ноги к краю своего скорбного ложе.

Боль все еще имела власть над стойким бойцом, но уже далеко не ту, что была каких-то полгода назад. Вовка умудрялся сам себе менять подгузники, принимать пищу сидя, не опираясь на спинку кровати, и мог даже дотянуться до коленей. Дальше дело, увы, не шло, боль с немощью все еще контролировали Володьку, удерживая того в инвалидных оковах, но оковы с каждым днем ветшали и рассыпались.

Злобные, абсолютно неприручаемые звери, поселившиеся в Вовкином теле и Вовкиной душе, наконец поддавались дрессуре. Беззубая немощь уменьшался с каждым днем под давлением усердия и терпения, мраколюбное отчаяние пряталось в самый дальний угол, гонимое светом веры, а безысходность, будучи запутанной до безвыходности, искала выход из самой себя. Даже дикая тигрица боль с каждым днем усмиряла свой непокорный нрав. Она все еще была необузданной и дикой, все еще кусала Вовку время от времени, нанося сильнейший урон, и царапалась, оставляя кровоточащие раны. Но она тоже приручалась, иной раз позволяя себя погладить и даже покормить с руки.

Переборов страх и уныние, Вовка впустил в свою жизнь эту коварную, полосатую хищницу, позволив той обосноваться в его немощном теле. Впустил, перетерпел дичайший дискомфорт и прочитал ее. Он изучил почти все ее повадки, разгадал ее уловки и ухищрения, понял, что она любит, мурлыкая как домашняя кошка, и от чего рычит и прижимает уши, вздыбливая лоснящуюся шерсть. Он прочитал ее, как когда-то на ринге прочитал Яромира Хренова, самого сложного соперника в своей яркой боксерской карьере.

В перерыве между вторым и третьим раундами углы бескомпромиссных соперников полыхали страстями. Казалось, что еще немного, и раскаленные добела углы подожгут ринг вместе с судьей. Поскандалив с судейской комиссией насчет несправедливо открытого счета во втором раунде, муха-Олег примчался в Вовкин угол и сходу стал «накачивать» Вована.

- Ты должен его срубить в третьем! Слышишь, Вовка?! Мы летим два один! Нам нужен нокаут!

Возбужденный до крайности сухощавый руководитель клуба буквально требовал от Вовки досрочной победы в третьем раунде. Он кричал, пожалуй, громче всех в зале, выпячивал от напряжения глаза, «набрасывал» всевозможные комбинации, отчаянно молотя воздух. Если бы его выпустили на ринг вместо Вовки, он бы наверняка «уработал» Хренова в два счета. Во всяком случае, так говорил муха-Олег, полагаясь на то, что «Хренов уже готов». Очень жаль, что муха-Олег так и не удосужился спросить у самого Хренова, готов ли он и, собственно, к чему.

А вот Батя, внимательно глядя Вовке в глаза, сохранял олимпийское спокойствие. В отличие от «думающего нервами» Олега, Ростислав Юрьевич имел обыкновение мыслить конструктивно и полагаться на свой огромный опыт, сдобренный житейской мудростью. Батя держал Вовку за шлем, смотрел ему пристально в глаза и говорил:

- Не заряжайся! Он ждет твоего навала! Работай серийно! Закручивай его вправо! Обрабатывай корпус…

Как всегда, Батя давал дельные советы, поскольку мудростью был богат не менее чем царь Соломон. Вовка все это понимал. Он уже слышал все это, пожалуй, сотню тысяч раз. Сейчас, сидя в углу и пытаясь отдышаться, Вовка просто никого не слышал.

Когда так тяжело, ты перестаешь кого-либо слышать. Позади два охренительно сложных раунда. Зрительный зал беснуется, своими криками заглушая даже пронзительный гонг, в углу суматоха. Взгляд мутится. Глаза заливает то ли потом, то ли водой, которой тебя неустанно поливает секундант. В ушах шумит, сердце колотится и рвется наружу, руки гудят от набивки, ноги трясутся и отказываются вставать. Ты сидишь и пытаешься всем чем можно передышать урон, не выплюнув при этом легкие. Тебе не до слов, ты пытаешься выжить.

Когда гонг взорвал зрительный зал, Вовка встал и смело пошел в центр ринга. В голове крутилась лишь одна фраза: «Танцуй, мальчик, танцуй!». Кто ее сказал и когда – Вовка не знал. Возможно, это был Батя, а возможно, кто-то еще. Да и в этот ли перерыв она была сказана? В этом ли бою? Не важно! Фраза вертелась у него в голове, давая четкие указания на последний, решающий раунд. И Буковский смело вышел в центр ринга, чтобы «сбацать» ударный вальс или сокрушительную ламбаду с этим неприступным Хреновым.

Однако Хренов не был расположен к танцам. Едва начался бой, Хренов набросился на Буковского с серией нешуточных ударов. Вот один крюк пролетел мимо, второй… «Почувствуй его!» - сказал себе Вовка и вошел в единый ритм с соперником. Сразу стало понятно, что предпримет этот щетинистый бульдозер в следующий момент. Не прошло и десяти секунд с начала раунда, как Вовка ловко провалил Хренова и пробил кросс справа. Тут же вдогонку залетела любимая «двоечка». «Закручиваем вправо…» - и быстрый левый крюк Буковского вонзается в мускулистое тело Хренова. Как раз туда, где миллисекунду назад плотно прижатый к корпусу локоть защищал печень от внезапной атаки. Хренов скривился от боли, но перетерпел урон.

Вика не унималась, продвигая идею приглашения этой неизвестной Ани. Едва ли не каждый вечер она приходила домой и зудела Вовке об этой странной дамочке. Вовка упирался, раздражался, выкрикивал «На кой?!» и всячески отказывался выступить в роли гостеприимного хозяина.

- Не нужна мне никакая Аня! – настаивал на своем Вовка. – Мне вообще никакая чужая женщина в доме не нужна.

- Вова, - улыбаясь с хитрецой, возражала Вика, - хочу напомнить, что это мой дом!

- Один хрен! – не сдавался Вовка. – Вот когда свалю своими ногами – тогда зови хоть целый бордель!

- Да ты не понял, Вовка, - усмехалась Вика, - я же тебя не сватаю, дурачок!

- Этого еще не хватало! – фыркнул Вовка. – Не нужны мне бабы! Слышь, Вика, не нуж-ны! Ни Ани, ни Мани, ни…

Вовка запнулся, в сердцах едва не проронив имя той, которую он когда-то любил, а теперь ненавидел.

- Ты все еще… - начала Вика.

- Ненавижу! – прорычал Вовка. – И ее, и всех баб на свете!

- Так я-то, милый мой, тоже баба! – справедливо возразила Вика. – Со мной что прикажешь делать?!

- Ты не в счет! – буркнул Вовка и продолжил ненавистническую тему: - Прав был Валентиныч…

- Эт кто?

- Бригадир наш, тезка, - пояснил Вовка. – Перевелись женщины, одни безмозглые, алчные бабы остались! Повторяюсь, - тут же уточнил поборник женоненавистничества, - ты не в счет, ты мне как мать! А вот остальные… в особенности… Ты кольцо выбросила? – Вовка внезапно напрягся.

- Продала, - слукавила сестра.

Кольцо, которое в тот злополучный день Вовка планировал надеть на пальчик своей возлюбленной, а едва не надел на костлявый палец смерти. Когда Алиса ушла, он просил Вику избавиться от кольца: продать, обменять, подарить… выкинуть, наконец. Вика пообещала это сделать, но не сделала. Она аккуратно положила колечко в шкаф между стопок своего нижнего белья. Ну, не станет же Вовка рыться в ее белье! Положила и хранила до времени. Вдруг пригодится.

- Хорошо! – расслабился Вован. – Все, что меня связывает с этой…

- Ай, дурачок ты, дурачок! – по-доброму усмехнулась Вика и села на кровать рядом с братцем. – А давай-ка я тебе кое-чего расскажу.

- Сказку? – ехидно спросил Вовка.

- Ага! – кивнула Вика. – Сказку о ненависти, милый мой. Есть у нас на работе одна девчонка, Лилька Комаровская…

- Это та, которая со спасательным кругом? – Вовка повел руками вдоль живота, очерчивая массивную жировую складку, которая обычно переваливается через пояс у чрезмерно массивных личностей.

- Вован! – Вика тут же стала строгой. – Женщин нельзя оценивать только по внешности…

- Да, да, - небрежно перебил ее Вовка, - душа и все такое… Ладно, Лилька, и что?

- И то! – с долей наигранной обиды Вика отвернулась, но тут же вернулась к рассказу. – Так вот, в ее семье произошла одна весьма неприятная ситуация. Она мне об этом по секрету рассказывала, так что ты…

- Как рыба об лед! – Вовка застегнул рот на «молнию».

- Когда ей было двенадцать, - продолжала Вика, - из их семьи ушел отец. Ушел к другой женщине…

- Ясно, допекли! – вставил комментарий Вован.

- Помолчи, эксперт! – осадила Вовку Вика. – Денег не было, а у Лильки еще брат младший… такой же оболтус, как и ты. Мать - в разнос. И на работе, и дома, и все сама. А еще по мужу скучала. Лилька рассказывала, ее мать иногда убивалась так, что ее хотели в психушку сдать. Когда она рассказывала, что ее мать творила от горя – у меня волосы дыбом вставали! Даже травилась таблетками. Ты представляешь, каково Лильке было?! Влетает она в зал, а там мать ее лежит и стонет. А рядом пузырек с таблетками валяется. Хорошо, хоть таблетки попались безобидные. Лилька говорила, она после того случая неделю ревела. И боялась мать одну оставлять. Со школы сразу к ней на работу бежала. Потом домой, готовить, брата кормить, уроки делать. Ой, короче жесть!

И возненавидела она с тех пор папеньку своего лютой ненавистью! Так возненавидела, как ангел черта! Годы шли, Лилька взрослела…

- Пухла, - вставил остроумный комментарий Вовка.

- Дам в лоб! – пригрозила Вика, легонько щелкнула Вовку по лбу и продолжила рассказ. – Говорит, отец всячески пытался с ней поговорить. Звонил, со школы караулил, потом с института… С ее братом… - Вика немного «зависла», - ну-ууу, его сыном, отец общался, а вот Лилька наотрез отказывалась поговорить с отцом. Ненавидела.

И вот не так давно… год, что ли назад или чуть больше, Лильке позвонила ее тетка и сказала, что ее отец при смерти. Шансов нет, хочет попрощаться и все такое. Разумеется, Лилька никак не отреагировала. Говорит, положила трубку и плюнула. А отец умер, так и не попрощавшись с ней и не получив прощения.

И вот когда она с матерью и братом приехала на похороны, тогда и поняла свою ошибку. Ошибку, которую уже невозможно было исправить. Говорит: «Стою у гроба, смотрю на него, а слезы ручьем катятся! Ведь это же отец лежит! Непрощенный! Каким бы он ни был, а отец! Лежит теперь с венчиком на лбу, как будто спит, а я реву! Как мне теперь с ним поговорить?! Как услышать его?! Как простить и прощения попросить?!». Говорит, снится ей теперь отец чуть не каждую ночь. Приходит во сне, обнимает, на колени становится и прощения просит. Во сне-то она его прощает, а вот наяву… Так то, братец.

- И к чему притча? – Вовка внимательно посмотрел на сестру.

- Да не притча это, - в задумчивости произнесла Вика, - так, жизнь. Короткая она, Вовчик, жизнь эта, - Вика положила руку Вовке на голень. – Такая короткая, что даже простить порой не успеваешь. Вот так живешь себе, ненавидишь потихоньку, а потом, бац – и прощать уже некого.

- А если прощать не хочешь? – Вовка наклонил голову вбок. – Если прощать не за что, что тогда?

- А если ненавидеть не за что? – вопросом ответила Вика. – Возненавидеть всегда успеешь, а ты успей простить и проститься. Не на все «прости, прощай» жизни хватает.

- Ладно, - немного помолчав, согласился Вовка, - тащи свою Аню.

- Вот и ладушки! – обрадовалась Вика. – А я на кухню!

- Опять каша с котлетами?! – грозно спросил Вовка.

- А вот и нет! – как озорная девчонка ответила Вика. – Сейчас увидишь! – и Вика встала, убрав руку с Вовкиной голени.

- Стоять! – скомандовал Вовка. – Верни руку!

- Чью? – недоумевала сестра.

- Франкинштейна, едрить! – в свойственной себе манере, прокомментировал Вовка. – Свою, конечно!

Вика положила руку брату на ногу.

- А теперь убери руку. Теперь снова положи. Убери. Положи…

- Прикалываешься?! – с подозрением спросила сестра.

- Ага! – Вовка криво улыбнулся.

- Ты… - очень осторожно, чтобы не спугнуть, начала вопрос Вика.

- Ага! – кивнул Вовка, все еще не веря в чудеса, творившиеся прямо сейчас у него на глазах.

- Во…

Вика хотела сказать Вова, но слезы радости, рвавшиеся наружу, захлестнули последний слог. Не в силах сдерживать свой порыв, Вика бросилась к брату и крепко обняла его.

- Вовка! – обнимая брата, рыдала Вика.

- Мы еще станцуем с тобой, сеструха! – сдерживая слезы, радостно пообещал Вовка.

И он действительно верил в то, что обязательно станцует. Не сейчас и не завтра, но станцует. Ведь остальное-то у него уже получилось. Отчего бы и не станцевать?

Получилось. Одним морозным утром Вовка проснулся с решительной мыслью во что бы это не стало сбросить ноги с кровати. Он сел на кровати, с трудом подтащил свою левую ногу к краю и легким движением сбросил непослушную конечность вниз. Нога скользнула по простыни и помчалась вниз. От неожиданности Вовка даже вскрикнул. Затем пришел черед правой ноги. С ней пришлось немного помучаться. Но не прошло и часа, как довольный Вовка сидел на краю кровати, свесив ножки вниз.

Он сидел и смотрел на столик с лекарствами. Теперь он вполне мог до него дотянуться. Вот коробка с болеутоляющим. Два блистера, наполненных желатиновыми капсулами. Без одной капсулы, правда, одну он «схомячил». И, таки, давно «схомячил», уже не вспомнишь когда. В последнее время прирученная боль досаждала Вовке все меньше и меньше. Она все еще кусалась и царапалась, но больше из любви, чем от злобы. Да и раны были не такими глубокими, чтобы вот так сразу глотать пилюли. Надобности не было.

«Вот и свершилось! - сидя на кровати, думал Вовка. – Вот столик, вот лекарства, вот я. Могу я дотянуться до них? Могу. Прям сейчас могу! И завтра тоже смогу. И послезавтра… Они никуда не денутся. Столик как стоял, так и будет стоять. И таблетки эти я уже не пью. Погожу-ка я, пожалуй. Моя смерть на месте и никуда от меня не сбежит, но возможно, сбегу я. В танце, например».

Стены спорткомплекса, который принимал кубок в том году, навсегда запомнят этот полный страстей вечер бокса. Зрители кричали и свистели как полоумные. «Руби его!» - срывая голос, из угла орал муха-Олег. Топчась в ринге, Хренов как мог закрывался от града ударов, которыми осыпал его окрыленный Буковский. А Вовка танцевал! Он никого не слышал и никого не слушал, он просто танцевал.

Он крутил головокружительный вальс, расстреливая соперника всевозможными комбинациями под разными углами, играючи уходил от неуклюжих попыток Хренова огрызнуться, сближался и разрывал дистанцию когда ему вздумается. Он порхал в танце, он пел в душе! «Там-там-там-там», - отбивал в голове ритм Вовчик и двигался в такт танца, деклассируя соперника. С таким Вовкой Яромир ничего не мог поделать. Все что он мог делать – это стоять на своих двух, с трудом сдерживая урон. Все что ему оставалось – это держать удар и верить в то, что этот сокрушительный раунд когда-нибудь закончиться. Держать и верить, как не так давно держал и верил танцующий Вовка.

Теперь, с наступлением нового этапа в жизни Владимира, пришел черед урокам танца. Почувствовав сестринское прикосновение, Вовка твердо решил стать на ноги. Стать и станцевать свой победный танец. Каждое утро он просыпался, сбрасывал долой одеяло и танцевал.

Первым приглашение принял большой палец правой ноги. До левой недотроги Вовка пока не мог достучаться, а вот правая оказалась куда сговорчивее. Вовка сбрасывал одеяло и начинал танцевать. «Там-тарара, там-тарара, там-тарара, там», - дирижировал Вовка и палец, послушный дирижерским взмахам, крутил грациозные овалы в воздухе, кружась в легком как ветер вальсе. «Там-там-там-там», - вел Вовка и палец, раскачиваясь вправо и влево, покорно следовал за ведущим в страстном танго. «Та-аам-тарарарам, тара-тара-тара-тарарам», - звучала в голове соблазнительная ламбада, и палец выписывал неприличные восьмерки, послушный такту латиноамериканского танца.

«Танцуй, мальчик, танцуй!» - настойчиво звучал в голове чей-то очень знакомый, теплый голос и Вовка танцевал. Танцевал потому, что другого пути для себя просто не видел. Рано ему еще помолвку со смертью справлять, успеется.

Продолжение следует...

Глава 24. Не ученик, но учитель

Не прошло и недели с откровенного разговора, который состоялся между братом и сестрой, как в квартиру номер сорок один, в которой проживала незамужняя женщина тридцати восьми лет от роду и ее прикованный к постели брат нагрянули гости. Где-то между часом и половиной второго, предварительно постучавшись в дверь, на пороге Вовкиной спальни появилась миловидная девушка лет двадцати пяти.

- Здравствуйте! – легким, с девчачьими нотками голосом поздоровалась с Вовкой девушка и осветила комнату чарующей улыбкой. – Меня зовут Аня!

- Вова! – промямлил оторопевший Володька.

Сегодня, в этот субботний день, когда Вика уже успела сгонять на базар и вернулась домой, Вовка морально подготовился к гостям. Он с самого утра недовольно бубнил, хмурился, но в итоге сам себе сказал: «Надо!» и дал добро. В общем-то, добро он дал неделю назад, но добро недельной давности почему-то испортилось. Свежее добро, выдавленное Викой из брата через «бубнилку», «хмурилку» и прочее недовольство, вполне годился для гостеприимства.

Вовка был готов к гостье. Но он не был готов к такой гостье. Он никак не ожидал, что эта девушка с, в общем-то, распространенным именем, вкатится в их квартиру на инвалидной коляске. Миловидная короткостриженая брюнетка сидела в инвалидном кресле, поправляя плед, прикрывавший ее ноги. Рядом с ней стояли два паренька. Точнее, один молоденький паренек и мужчина лет сорока. Неловко переминаясь, мужчина все время поглаживал неестественно белесую правую руку, которая больше напоминала протез, чем живую конечность.

- Всем привет еще раз! – в комнату вскочила Вика. – Вовчик, я предложу гостям чаю, - сказала она брату, желая оставить его наедине с неожиданной гостьей, - а ты тут с Аннушкой поболтаешь. Лады?

- Лады, - в задумчивости ответил Вовка, которой все еще не мог отойти от первого впечатления.

Вика увела мужчин на кухню, а Аня осталась с Вовкой в комнате. Миловидная Аннушка приятным, с легкими детскими нотками голоском начала рассказывать о себе и выспрашивать Вовку. Ее на редкость красивая, правильная речь так и подталкивала к оживленному диалогу, но Вовка, шокированный первым знакомством, еще долго не мог выдавить из себя что-то большее, чем односложные фразы. Вовка смотрел на Аню с каким-то недоумением и даже испугом, кивал там, где стоило хоть немного разговориться, запинался и нервно откашливался. В общем, по каким-то причинам Вовка был не в своей тарелке. Прямо как Яромир Хренов на ринге в третьем раунде.

Секунды мерно отсчитывали отведенные на бой три минуты, а ситуация на ринге для Хренова все ухудшалась и ухудшалась. Хренов пытался переломать Буковского, бросаясь с яростными атаками, он пытался перехитрить, уходя в блок и заряжая свою левую пушку, но все было тщетно. Даже его уникальная способность качать маятник не помогала. Вовка без труда вычислял траекторию движения соперника и смачно «впаивал» свой правый прямой в район рыжего щетинистого подбородка.

Публика неистовствовала, требуя нокаута, углы кипели от страстей. Из Вовкиного угла разрывался уже осипший муха-Олег. Он орал, требуя «вырубить» этого гада, поводил большим пальцем по горлу, показывал два пальца намекая на «влет» в двух раундах, снова орал… Страсти кипели. Но где-то там, за рингом. А в ринге были лишь трое: долговязый дядька в полосатой рубашке, готовый бесстрашно вклиниться между двумя бойцами чтобы прервать бой за явным преимуществом, окрыленный Вовка и ошарашенный Яромир.

Хренов, который лидировал добрых полтора раунда, никак не мог понять случившегося. Он доставал последние крохи домашних заготовок, выкладывал весь свой опыт, бросал в жертвенный огонь боя свои силы и терпение. Он делал все, что мог, но у него ничего не получалось. И это сильно удивляло крепкого, волевого бойца, Яромира Хренова. Он наверняка терялся в догадках, почему теперь у него ничего не получается и что такого магического сожрал этот Буковский в перерыве. Но ответ можно было получить лишь по окончании этого побоища. А до конца надо еще достоять. Дотерпеть, додержать, додышать, веря в то, что ты действительно сможешь это сделать. И Хренов верил. Верил и стоял.

А Вовка самозабвенно танцевал, расстреливая соперника в абсолютно «ненапряжной» манере. Он вколачивал в Хренова уйму ударов. Столько, что, пожалуй, даже судьи за рингом не успевали подсчитывать. Сколько их влетело в Хренова? Пятьдесят, пятьсот, пять тысяч? Какая разница?! Ведь Вовка «летел» со счетом два один по раундам и нужен был нокаут. Сильный, акцентированный удар, который свалил бы с ног этого мощного, щетинистого борова. А для этого нужно было прервать танец и начинать вколачивать сваи. Возможно, при других обстоятельствах, Буковский так бы и сделал, но настойчивый голос в голове все время твердил: «Танцуй, мальчик, танцуй!». И он танцевал.

Ближе к концу разговора Вовка уже настолько освоился и расслабился, что шутил, смеялся, «подкалывал» милую Аннушку, в голове отмечая крайне приятное времяпрепровождение с этой на редкость милой, на удивление умной девушкой. А еще он танцевал. Радуясь новому знакомству, большой палец вдохновенно отплясывал заводную кадриль, пытаясь стянуть одеяло с Вовкиной ноги.

- Аня, уже полпятого! – в комнату зашел мужчина с непонятной рукой.

- Сколько?! – округлив глаза от испуга, выкрикнула Аня. – Боже! Мы же…

- Успеем! – улыбнулась мужчина. – Туда езды – двадцать минут. Сейчас пробок нет, доберемся вовремя.

- Боже, боже! – запричитала Аннушка и заторопилась на выход. – Володенька! - откатываясь на выход из комнаты, обратилась она к Вовке. – Я очень благодарна вам за общение! Вы – крайне интересный молодой человек. Вы уж простите меня, но мне пора к другому другу…

- Другу? – прищурившись, с подозрением спросил Вовка.

- Да, к другу, - пронзив Вовку чистым, как родниковая вода взглядом, подтвердила Аня. – К такому же другу, как и вы, Володя. Он ждет меня, а значит, мне нельзя опаздывать. К друзьям никогда нельзя опаздывать.

Когда Аня с сопровождающими ушла, Вика присела на краешек кровати и, взглянув на брата с хитрецой, спросила:

- Ну, колись, о чем трещали!

- Мне нужна свобода! – неожиданно заявил Вовка и гордо поднял подбородок.

- А я тебя и не держу! – усмехнулась Вика. – Вали на все четыре!

- Мне нужны колеса! – пояснил Вовка.

Вика тяжело вздохнула, грустно взглянула на братца и сдавленным голосом сказала:

- Понимаешь, Вовчик, у нас сейчас немного напряг…

- Да я за свои куплю! – догадавшись о сути грустного разговора, перебил сестру Вовка. – Я заработаю, честно!

- Как?!

- Да легко! – Вовка умостился повыше и возбужденно жестикулируя начал пояснять свой план. – Я договорился с Вениаминов Викторовичем, он мне будет давать объекты, а я буду считать смету. А еще он будет давать заказы, а я попробую отрисовать дизайн. У тебя же ноут старенький есть?

- Вовка, да он дохлый уже, - Вика скривилась, как от кислючего лимона, - он с третьего пинка заводится.

- Это ничего! - не унывал Вовчик, поблескивая азартом в глазах. – Он ведь работает, а это – главное. Пока помудохаемся с ним, а потом, даст Бог, новый куплю. Или лучше комп? – Вовка схватил Вику за руку. – Слышь, Вик! Комп-то лучше будет! И дешевле, и производительнее…

- Вова-ааа! – усмехнулась Вика и обняла брата. – Вот ты, блин…

- Деятельный! – поспешил с определением Вовчик. – А еще я в универе восстановлюсь. У меня же дипломирование на носу было. Я уже перебазарил там с одним пацаном из деканата. Короче, за недорого меня на заочку впихнут, потом…

- Ой, Господи! – всплеснула руками улыбающаяся Вика. – Ну, ты, блин…

- Все будет, сеструха! Я тебе обещаю! И мы с тобой еще станцуем!

С этого момента Аня приезжала к Вовке каждую субботу. Ровно в половине второго раздавался стук в дверь, и в комнату въезжала миловидная, короткостриженая девушка с клетчатым пледом на ногах. Они весело проводили время за милой беседой. Как всегда, Аня заговаривалась с Вовкой аж до половины пятого. Потом она спохватывалась, кричала «Господи! Не успею!». Мужчина с протезом успокаивал ее, говоря о том, что они обязательно успеют, и Аня уезжала. Уезжала, чтобы в следующую субботу снова наведаться к другу Вовке.

А Вовка тем временем принялся исполнять обещанное. Экспроприировав у Вики старенький ноут, Вовка уселся за сметы. Поначалу все шло через пень-колоду. Ноут жутко «лагал», подвисал в самый неподходящий момент, по своему разумению тушил экран и выкидывал прочие фортеля исключительно для того, чтобы позлить Вовку. «Да не убоится глючного железа тот, кто приручил боль!» - всякий раз говаривал себе Вовка, сдерживая порыв метнуть эту пластмассовую хреновину в окно. Во-первых, не факт, что он бы попал в окно, тем более, закрытое. Во-вторых, другого ноута не было и не предвиделось. Ну и, в-третьих, можно попытаться переставить софт. Как это ни странно, но новая операционка, слегка пиратским способом скачанная Вовкой и немедля же установленная на препаршивое вычислительное устройство, пришлась по вкусу старенькому ноуту. Он продолжал «подглючивать», но не так глобально, как прежде. И дело прикованного к постели сметчика пошло на лад.

В одну из суббот, в ту, кстати, когда недотрога левая нога таки включилась в заразительный танец, слегка подергиваясь большим пальцем, Вовка заметил, что Аня прикрывает левую руку. «Замечательный вы человек, товарищ Буковский!» - пожурил себя Вовка, который уже добрый десяток суббот принимал у себя миловидную гостью. Любопытство взяло верх над деликатностью, которой Вовка и так не был богат, и Вовка в лоб спросил Аню про руку. А заодно решил выведать о том, что усадило в инвалидное кресло такую замечательную девушку.

В эту субботу Аня не поехала к другому другу, она осталась у Вовки до самого вечера. Выслушав Вовкин вопрос, Аня сразу же погрустнела, занервничала, но переборов страх и стыд перед содеянным, начала рассказывать о том, о чем обычно не распространяются с чужими людьми. По ходу рассказа Аня пускала слезу, нервно потирала культю безымянного пальца на левой руке, дрожащей рукой поправляла прическу и куталась поглубже в плед, словно человек, которого только что достали из ледяной воды. В половине восьмого разговор закончился.

- Я поеду, - виноватым голосом сказала Аня, поглядывая на откровенно уставшие, «начаёвничавшиеся» до краев лица своих провожатых.

- Конечно, конечно! – поддержал идею Вовка, которому, по правде говоря, не очень-то хотелось отпускать Аню домой.

- Тогда пока. До субботы, - и Аня неспешно покатилась к выходу.

- До субботы.

- А можно… - уже в дверях осторожно начала Аня и запнулась.

- Можно-ооо… – протяжно повторил Вова, лукаво взглянув на гостью.

- Можно я… - Аня заметно нервничала, - можно я в с-сссреду…

- Да хоть каждый день! – радостно выпалил Вовка, догадавшись о просьбе. – Я пока на месте!

- Это хорошо! – улыбнулась Аня. – Это хорошо, что можно.

- И теперь у нас будет две субботы в неделе! – в шутку заметил Вовка.

Аня рассмеялась, попрощалась и направила свои колеса к выходу. Как только входная дверь захлопнулась за субботними гостями, Вика влетела в комнату и стала допытывать Вовку.

- Ну вы и засиделись, болтуны! О чем это вы тут болтали чуть не шесть часов?

- Я решил! – вместо ответа новой неожиданностью пальнул Вовка.

- Женишься? – усмехнулась Вика.

- От, бабы! – всплеснул руками Володька. – У всех одно на уме!

- Ладно обобщать! – Вика присела на краешек кровати. – Говори, что ты там уже решил!

- Я решил, что танцевать в одиночку – хреновая затея. Нужен партнер, и поэтому я займусь этой Аней, - со всей серьезностью заявил Вовка. – Теперь мы будет встречаться дважды в неделю, и я буду рассказывать ей, как…

- Тихо, тихо, решительный ты мой! – перебила его Вика. – Ты же не знаешь, что у нее за травма. И не знаешь…

- Знаю! – на этот раз встрял Вовка. – Теперь все знаю. И поэтому буду ею заниматься.

- Вов! – Вика сделал скептическое выражение лица. – Будь реалистом! Она в коляске уже не первый год. Она говорила мне, что врачи не дают ей надежды встать на ноги. Понимаешь, Вов, у нее другой слу…

- Слушай, сестренка! – вспылил Вовка. – Только про случаи не надо мне свистеть, ладно! Что тебе врач при выписке говорил?! А, вспомни?! Как бы хуже не было? И что теперь?

- Вов, ну слу…

- Вика! Мы с ней оба не ходим своими ногами, но можем, если поднажмем! Я в этом просто уверен! Просто я – сильный, а она не такая сильная, вот и все. И я ей помогу. В особенности, после того, что она сегодня рассказала. Она заслуживает шанс на танец!

Вовка действительно проникся Аниной историей. И твердо решил поставить девчонку на ноги. Но для начала было бы неплохо стать на колеса.

Спасибо Вениамину Викторовичу, колеса не заставили себя долго ждать. Не прошло и недели как под вечер в квартиру ввалились бригадир и Степаныч из «гипсарей». Сдерживая хохот, уже слегка подогретые бывшие напарники Вовки торжественно вручили будущему гонщику Буковскому права на вождение четырехколесного транспорта и вкатили в комнату новехонькое инвалидное кресло. Вовкиной радости не было конца. Выкарабкавшись на край кровати, Вовка возжелал немедля же опробовать своего железного коня.

В тот вечер Вика легла спать около полуночи. Только ближе к двенадцати изможденной Вике удалось сбросить с коляски в кровать разбушевавшегося Володьку, пытавшегося «сделать рекорд круга» на изобилующей препятствиями трассе спальня-коридор-кухня.

А еще через неделю у крыльца Вовкиного подъезда появился пандус. И это уже была инициатива бригадира. Вовкин тезка, заручившись поддержкой парочки смышлёных парней, из сэкономленных материалов соорудил у Вовкиного подъезда весьма приличный пандус. Теперь Вовка мог без труда съезжать, отправляясь на прогулку, и вскарабкиваться, накатав положенный километраж.

- Слышь, тезка! – после слов благодарности Вовка в шутку кинул бригадиру. – А слабо у соседнего подъезда такое же забацать?

- Виды имеешь? – с лукавинкой спросил бригадир.

- Ага, - кивнул Вовка, - тут еще одна колясочница живет. Мы с ней вместе колесные прогулки мутим.

- Смотри, Вова! – покачал головой бригадир. – Ты уже один раз намутился.

- Да не переживай, Вова! – ответил Володька.- Научен уже.

Вскоре Вовка наслаждался свежим воздухом не в одиночку. Как только день подходил к концу, к колясочным прогулкам присоединялась Аня. Благо дело, погода позволяла. На дворе стоял необычно теплый и сухой апрель, деревья потихоньку зеленили почки, а душа раскрывалась, через раздутые ноздри вдыхая пьянящий аромат весны.

И не было дня, чтобы Вовка не нагружал Аню упражнениями. Он непременно хотел с ней станцевать. Ведь если получится у него – получится и у нее. Аня прилежно выполняла все указания сенсея-Буковского. Поначалу у нее мало что получалось, но ведь это поначалу. Поначалу и Вовка стонал только при попытке оторвать спину от кровати, а теперь, вот, раскатывается, потихоньку пробуя совладать со стопой и коленным суставом. Да, не все получается. Точнее, почти ничего не получается. Ноги отказываются слушаться. Но ведь это все поначалу.

Тот знаменательный бой Вовка заканчивал в состоянии невероятного подъема. Если бы ему дали поработать еще с десяток раундов, он бы отработал их безо всяких проблем. Вовка танцевал, щелкал Хренова как орех и пел в душе. А вот Хренов с трудом волочил ноги. Когда финальный гонг огласил конец боя, Яромир Хренов согнулся от усталости и еще, пожалуй, с минуту пребывал в таком состоянии, будучи не в силах поблагодарить соперника за прекрасный поединок.

Да, этот бой был действительно прекрасным. И это не важно, что долговязый мужик в полосатой рубашке поднял руку Яромира. Ярик это заслужил. Он выстоял в чудовищно сложной ситуации. Он мужественно пробивал себе дорогу к этому полуфиналу, разбрасывая в разные стороны соперников любой масти. Он едва не свалил Вовку в провальном первом раунде. И удержал невероятный урон, который нанес ему Вовка своим ударным танцем. Пожалуй, именно Ярик заслуживал сегодня место в финале. Хотя… Оба были достойны схлестнуться в чемпионском бою. Но из полуфинала выходит только один, таковы правила.

А вот кровопролитный финал, вопреки зрительским ожиданиям, не состоялся. Точнее, он состоялся, но… Как метко его назвал один блогер: «Это был самый нелепый финал в истории золотой перчатки». Хренов так натанцевался с Буковским, что просто не смог выйти на финальный поединок. Он бы, разумеется, вышел, стиснув зубы и сжав кулаки, но тренерский состав поберег спортсмена и снял Ярика с боя. В итоге кубок мирным путем был вручен, в общем-то, хорошему спортсмену. Хорошему, но далеко не лучшему. И лишь потому, что лучшие просто вышибли друг друга в предыдущем раунде состязания.

Кстати, Вовка с Яриком потом пообщался. И даже почти подружился. Как оказалось, Ярик всего лишь на полгода старше Вовки, просто выглядит так, будто ему тридцатник стукнул. И на турнир его заявили внезапно лишь потому, что он месяц как переехал в их страну. Никакого подвоха. Ярик оказался вполне классным парнем. Это Вовка выяснил уже в сборной.

Несмотря на то, что и Хренов, и Буковский не побывали в финале, спортивные функционеры, наблюдавшие за ходом турнира, безоговорочно решили взять обоих пацанов в сборную. Не взять таких парней было бы большой ошибкой или даже грехом перед боксерским богом. Способности и бойцовский характер обоих парней в кои-то веки были оценены по достоинству.

И очень жаль, что их карьеры в боксе скоропостижно закончились еще до громогласных побед и растиражированных по всем каналам поединков. На сборах Вовка сломал руку. Сломал по глупости, катаясь с ледяной горки. Пока врачи складывали и сращивали поломанного Буковского, случилась трагедия с его родителями. Тут уж, как говорится, не до бокса. А потом… А потом был другой Вовка. Студик архитектурного фака, прикольный пацан и нежный ухажёр. Вовка-боксер закончился.

К несчастью, с Яриком тоже случилась поганая история. Он сидел в кафешке с друзьями и что-то праздновал. А за соседним столиком изрядно подпившая компания решила учинить драку. Во все стороны полетели стаканы и тарелки, в ход пошли бутылки и столовые ножи. Желая уберечь от повреждения официантку, Ярик мужественно встал между одним особо рьяным «гномом» и девушкой. «Боевой гном» воспринял этот шаг как призыв к бою и прыгнул на Ярика с кулаками. Кто же мог знать, что этот придурок ходит с миной замедленного действия в голове?! Едва заметный щелчок, попавший в висок – и один уехал на скорой с кровоизлиянием, а второй пошел под суд. Карьера рухнула, а жаль. Ведь Ярик был действительно классным бойцом. Не менее классным, чем Вовка.

Занимаясь своим развитием и попутно развивая Аню, Вовка пытался разгадать одну загадку. Слова «не ученик, но учитель» настойчиво пробивались из глубин подсознания, заполняя его голову особым смыслом. И вопрос был не столько в том, что означали эти слова. Смысл сказанного был понятен Вовке. Вовка пытался разгадать, кто и когда сказал ему это. Как и «танцуй, мальчик», и «держись и верь», и… Много слов определяли Вовкину основную жизненную линию. Это были не просто слова, это были установки, инструкции, указания куда и как двигаться. И кто-то их ему говорил.

В какие-то моменты, когда Вовка закрывал глаза, перед ним представал образ неизвестного парня. Из молочного тумана, застилавшего взор, показывался какой-то длинноволосый паренек в светлом костюме. Казалось, будто бы таинственный туман сгущаясь порождает этот образ. Парень стоял перед Вовкой, улыбался, молчал и… Да, да, именно он говорил все эти судьбоносные фразы!

Этот загадочный парень появлялся на мгновения, но эти мгновения длились вечность. Он безмолвно стоял, но красноречиво говорил о том, о чем никто и никогда не говорил в Вовкиной жизни. Эти слова нельзя услышать ушами и понять головой. Теплыми, обволакивающими волнами, эти слова исходили из длинноволосого паренька и расходились вокруг, через самое сердце проникая в Вовкину душу. Только душа может понять речи тех, кто умеет так красноречиво молчать.

Именно крепкая рука этого паренька когда-то подтащила к берегу не умеющего плавать пацана Володьку, когда он случайно провалился с головой в яму на дне реки. И тогда, когда он ухнул вниз с высотки. Он бы наверняка разбился, ведь траектория его падения проходила мимо выступа. Но кто-то уверенным движением исправил положение. И именно его рука ложилась поверх изможденной Вовкиной руки, когда он еще и еще раз пытался понять свое немощное тело над кроватью. Это он!

- Во-оова-ааа!

По приходу с работы, Вика обнаружила пустую квартиру и сразу догадалась: Вовка гуляет с Аней. И не просто гуляет. Он опять устраивает гонки, волоча за собой испуганную, беззащитную девушку в инвалидной коляске. Не теряя ни минуты, Вика пошла в ближайший к дому сквер. Именно там, на центральной аллее, по ровно выкатанному асфальту Вовка обычно устраивал гонки.

- Во-оова-ааа!

- Здравствуйте, Виктория! – мужчина средних лет с протезом от локтя поприветствовал Вику.

- Ой, Мишенька, здравствуйте! – радостно поздоровалась Вика. – А где мой оболтус?

- Вон! – и мужчина указал на дальний край аллеи, где асфальтовая дорожка делает крутой поворот, скрываясь за пихтовой посадкой.

Из-за поворота с криками «Йу-ху!» показался мчащийся на всех порах Вовка. А за ним с ошалевшим взглядом и криками «Вова, прекрати!» появилась влекомая сумасшедшим локомотивом Аня.

- Вику-ууся! Мы лети-иим! – завидев сестру, издалека закричал Вовка.

- Да не лети ты как сумасшедший! – осуждающе крикнула брату Вика. – Девчонку покалечишь!

- Все под контролем! – с усмешкой ответил Вовка, ничуть не сбавляя хода своей скоростной коляски.

- Во-ооова-ааа! – с восторгом и испугом стонала позади Вовки Аня.

Когда скоростной поезд прибыл к станции под названием лавочка, Вика принялась вычитывать Вовку за излишнюю лихость. Но Вовка не особо-то слушал старшую сестру. Быстро выполнив с Аней одно упражнение на развитие чувствительности стопы, Вовка бравурно крикнул свой спутнице: «Готовсь!» и проверил сцепку между колясками: веревку, которой он привязывал мирный вагончик Аню к своему огненному паровозу.

- Домой пора, гуляка! – все пыталась приструнить Вовку Вика.

- Вик! Ну, Вик! – сделав ангельские глазки, стал проситься Вовка. – Ну мы чуточку еще! Пли-иииз!

- Туда и обратно! – строго наказала сестра.

- Ок! – выкрикнул Вовка и что было силы рванул вперед.

«Во-ооова-ааа!» - больше восторженный, чем испуганный девичий голосок разлился по всей центральной аллее уютного скверика.

- Вика, - провожая взглядом состав, к Вике обратился мужчина с протезом, - я могу ошибаться, но мне сдается, что разиком эта канитель не закончится.

- Я тоже так думаю! – вздохнула Вика.

- В связи с этим у меня к вам предложение, - продолжил мужчина, - а не испить ли нам с вами кофейку.

- Ох, Миша! – устало охнула Вика. – В нашем-то возрасте да в нашем-то положении не грех и коньячка испить!

- А отчего бы и не испить! – подхватил идею Миша. – Только вот Аннушку домой доставлю, и могём. Тут недалеко кафешка есть. Я… - Миша немного замялся, - как бы это сказать… совладелец, что ли. Так что, Виктория, приглашаю!

- Приглашение принято! – улыбнулась мужчине Вика. – Самоотводы не принимаются!



- Любезнейший! - премудрый царь тихонько подозвал к себе бородатого мужчину в простыне. – Любезнейший, не сочтите за труд!

- Весь во внимании! – приветливо ответил бородач и приготовился выслушать просьбу наимудрейшего из царей.

- Вы не знаете, чем дело кончится? – спросил царь, указывая на все еще продолжающийся показ.

- В этом деле? – уточнил бородач в простыне. – В этом деле все будет очень хорошо. Во всяком случае, прогнозы на благоприятный исход превалируют над негативом.

- То есть, с парнем… - начал премудрый царь.

- Ой, ну что вы! – с усмешкой махнул рукой бородач. – С парнем вопрос решенный! Он по праву заслужил свой собственный танец! И сестра его достойна опоры в виде крепкой мужской руки. Пусть даже и с протезом! - улыбнулся бородач. – Так что вы не переживайте за них. Жизнь у них потечет на редкость удачно.

- Вы хотите сказать, - нерешительно начал премудрый царь, указывая на вопящую от страха или восторга Аню, - что она…

- Да!

- А как же…

- Милосердие! – бородач улыбнулся и закрыл глаза. – Она искренне просила о милосердии. Она страдала и покорно ждала Его милости. По моему разумению, она заслужила свой шанс на танец.

- А как же… - премудрый царь указал на темного господина, который внимательно всматривался в живые картинки.

- А вот так! – усмехнулся бородач. – Никто из нас не чужд милосердия. Даже он!

Продолжение следует...