Девятый рассказ из цикла "Небесная канцелярия".

Всем привет! Предыдущие рассказы:
http://www.yaplakal.com/forum40/topic1961998.html
http://www.yaplakal.com/forum40/topic1945037.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1935753.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1931890.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1924414.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1915895.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1912234.html
http://www.yaplakal.com/forum3/topic1908706.html



В длинном, широком, освещенном каким-то ярким, но совершенно не ослепляющим светом коридоре, стояла пожилая женщина, старушка. Тихонечко, у стеночки, чтобы никому не мешать. Платочек разноцветный, синенькое, в мелкий цветочек ситцевое платье, черные лаковые туфли…Вот, как многие старушки обычно на праздник какой одеваются или когда на почту идут. Ну, или на свидание. А чего бы и нет? Ах, да, плащ серый, легенький, аккуратно сложенный на руке. А вдруг дождь или непогода какая. Без плаща никак!

Старушка тихонечко стояла себе и стояла. Да как старушка? Вроде и не старушка, на вид крепенькая, боевая. Такие на рынке по рядам так снуют - не угонишься!

А жизнь в коридоре шла своим чередом. Вдоль дальней стены стояли в очереди люди, уныло коротая время в ожидании чего-то. Куда же они стоят? А-аа! Вон, далече стол большой, вроде регистратуры в поликлинике. Вот, куда они, родимые. Угрюмые все какие-то. Все в думах своих. Друг с дружкой не разговаривают, болячками не хвалятся, врачей не ругают и рецептами не делятся. Ишь, какие сурьезные!

А вот старичок какой-то бредет. И тоже к регистратуре. Тихонько ковыляет себе, ни на кого не обращая внимания, будто не видит. А чего без очереди-то? Ветеран, что ли?

А вон какой-то сухонькай мужичок, по очереди шасть да шасть. Вроде и такой на вид, будто ему на кладбище прогулы ставят, а живенький. То к одному подойдет, поговорит, то к другому... И чего он людей тормошит? Люди стоят себе и стоят, никого не трогают, а он, вишь, носится, неугомонный!

А вот паренек в светлом костюмчике куда-то мчится, меряя огромными шагами коридор. Длинный такой, худой, словно жердь. А волосища-то, волосища! Словно шапка на голове такая, пышная, из этой…, ну, как ее… Ай, леший с ней, не вспоминается никак! Чудной, словом. И девчушка-невеличка в легеньком сарафанчике за ним на маленьких ножка бежит. Красунечка-то какая! Ладная вся, словно куколка, только росточком не вышла. Ничего, подрастет. А, коли нет – так и не беда, тоже сгодиться. Глазенки-то - вон какие, засмотришься! Этот длинный ей что-то дорогой говорит, руками показывает, а она, бедняжка, за ним никак не поспевает. Семенит маленькими ножками, что есть силы, а все одно не поспевает. Эй, верзила, ты бы погодил, что ли! Вишь, девчушка-то совсем отстала. Не-ее, летит себе скоро шаг за шагом, даже не обернется. Ох, уж мне, эти мужики!

Люди вокруг стояли и ходили, молчали и говорили, улыбались и грустили… А старушка стояла себе и стояла. Тихонечко, у стеночки, чтобы никому не мешать…

Ленной походкой к стоявшей старушке подошел какой-то мужичок.

- Привет – поздоровался он с ожидавшей.

- И тебе не хворать, добрый человек – ответила старушка, слегка порадовавшись хоть чьему-то вниманию.

- Стоишь? – с ленцой спросил мужичок.

- Стою – без особой радости ответила старушка. Да и чему радоваться-то? Стоишь себе и стоишь, никакого развлечения.

- Может тебе стульчик какой соорудить? – побеспокоился мужичок – А то, ведь, ноги-то старые, больные, поди.

- Не-еее, благодарствую – с улыбкой ответила старушка.

- Ну, ладно – протянул мужичок и неспешно полез в карман за портсигаром.

Неказистый такой мужичок, рыженькай, росту среднего, одетый плохенько, старо как-то и без вкусу. И пованивает чуток, словно грузчик в жару. Да и ничего! Мало ли, чего в жизни у человека сталось. Всяко бывает. Иной, вон, весь разодетый, расфуфыренный, как павлин, а во внутрях то – сплошная полова. А этот, вишь, культурный, заботливый. Поздоровкался, стульчик, вон предложил. Видно: человек хороший. А уж как выглядит – то второе.

- А ты чего стоишь-то? – вновь стал спрашивать рыженький мужичок, Рыжий - Ждешь кого или так, от нечего делать?

- А я и сама не знаю – растерянно ответила старушка.

- Ишь, ты, «сама не знаю» - удивился Рыжий – или на свидание к кому собралась? Вон, как приоделась, точно, на праздник – с улыбкой добавил он.

Старушка застеснялась, пригладила плащ рукой и поправила платок на голове.

- Или ты этих ждешь? – Рыжий показал рукой в сторону паренька-жерди, продолжавшего мерить коридор огромными шажищами – Если этих – так тебе тут еще куковать и куковать. Они у нас, знаешь, занятые очень, только по записи, по талончикам, как вызовут…

Старушка пожала плечами.

- Вызывали, что ли? – продолжал допытываться Рыжий.

- Да, вроде, нет – словно стесняясь своего присутствия, ответила старушка.

- Ты гляди, какая сознательная! – воскликнул Рыжий – Сама явилась! Иных сюда - ни калачом, ни палкой, а эта сама! Вот, молодец! – Рыжий нахваливал старушку, все больше вгоняя ту в стеснение и краску – Да таких клиентов на руках носить надо! Обслуживать по высшему классу и без очереди! А они, крючкотворцы – Рыжий погрозил кулаком сторону регистратуры - даже внимания на тебя не обращают! Безобразие!!!

- Та ниче, ниче… - скромно повторяла старушка, не желая своим присутствием никого обременять.

- Так! – решительно сказал Рыжий – Ты стой тут, а я пойду к этой – он указал на женщину, сидевшую в регистратуре – выясню, чего это тебя тут маринуют.

- Та, не надо, милок! – тут же бросилась отговаривать старушка – Я подожду, ничего.

- Никаких «подожду»! – решительно провозгласил Рыжий и, положив портсигар в карман, двинулся к регистратуре – Тебя как звать? – уже по пути, спросил он у старушки.

- Евдокия Гавриловна – крикнула старушка вслед удаляющемуся мужичку.
И вновь осталась стоять одна, издали наблюдая, как Рыжий хлопотал у регистратуры.

О чем-то так задумалась Евдокия Гавриловна, о суетном чем-то…, а тут глядь – уже и Рыжий торопиться. Какой спрытный!

- Ты представляешь, какие бессовестные! – возмущался в голос Рыжий, подойдя к Гавриловне – Я им о тебе толкую, мол, стоит, ждет. А они, вишь, заняты, не до тебя. Пущай, говорят, подождет, от нее не убудет. Представляешь?!

- Так и вправду-то, милок – тут же стала успокаивать рыжеволосого собеседника Евдокия Гавриловна – от меня-то не убудет. Погодю. Чай, не снежная баба, не растаю.

- Слушай, Гавриловна – доверительно обратился к старушке Рыжий, коверкая язык на манер старушкиной речи – ты, коль хошь - жди, а как не хошь – так попозжа приходи. Пущай оне ждуть!

- Да я погодю, погодю, не волновайся, милок – ответила бабулька и приготовилась мирно ждать у стеночки.

Рыжий неторопливо достал портсигар, открыл его и, доставая оттуда папироску, спросил у Гавриловны:

- Не против?

- Та кури, кури – добродушно ответила старушка – я-то уже привыкшая. Муж мой тоже курил.

- И что? – поинтересовался Рыжий, закуривая папироску.

- А ничего. Помер.

- Помер? От курева, что ли?

- А леший его знает, от чего. Может и от курева, может и от сердца… – теряясь в догадках, отвечала Гавриловна – да и годков-то ему было. Может и срок уже.

- Ну и ладно – спокойно сказал Рыжий, смачно затягиваясь табачком особой вонючести – мне это не грозит.

- Все одно – заботливо продолжила Гавриловна – для здоровья плохо. Врачи говорят…

- Пущай говорят – усмехнулся Рыжий – они говорят, а мы курим.

- А ты как тут? – после небольшой паузы спросила у Рыжего Гавриловна – Работаешь али пришел к кому?

- Я тут – консультант по особо сложным вопросам – важно ответил Рыжий – что-то вроде кризис-менеджера. Слыхала такое?

Старушка кивнула.

- Я, вот, когда туда – и Рыжий указал на регистратуру – о тебе спрашиваться ходил, заодно и вопросец один решил.

- А какой вопросец? – тут же заинтересовалась Евдокия Гавриловна.

- Та, с одного неугомонного согласие взял. Байкер. Гонял по дороге, как полоумный, да потом с трактором встретился. Сам-то до сих пор не понимает, как да почему. Пришлось объяснять, чуть ни на пальцах, что сам того хотел.

- Это как это, сам-то?

- А вот так. Сам. Летать хотел. Хотел, да летчиком не стал, даже не собирался. Парашют, дельтаплан и прочие там штучки – высоты боится. Вот, как его в полет запустишь, без крыльев-то? Пришлось трактор посеред дороги ему выкатить, когда он, дурака кусок, на своем двухколесном гробике среди ночи вторую сотню на спидометре разменивал.

- Ой – всплеснула руками старушка – убился, что ли?!

- Вдребезги! – без особого сожаления констатировал Рыжий – Зато как летел, ты бы видела! Как ястреб! До ближайшего столба, правда.

- Бедняжка!

- Дурашка! – тут же парировал Рыжий – Не летал бы, как угорелый, был бы жив. Никто его в зашеек не толкал.

Немного погодя опечаленная трагическим событием Гавриловна неожиданно спросила:

- Милок, а чего ты с него брал-то?

- Согласие – ленно ответил Рыжий, покуривая папироску.

- Это чего такое?

- Согласие – это согласие – очевидно, но совершенно бесполезно начал Рыжий – подпись его о том, что он согласен со всем бардаком, ставшимся в его безалаберной жизни, и претензий к организаторам полетов не имеет.

- Ишь ты! Да кто ж такое подпишет-то? – возмутилась старушка – Енто вы ж его до смерти довели, а он еще и соглашаться должон?

- Должон – отрезал Рыжий, смачно затянулся и продолжил – ты хоть знаешь, какую работу мы проделали? Вот ты представь себе: друзяк его, таких же безбашенных, на покатушки подбить надобно было? Надобно. Тракториста в усмерть пьяного ночь-полночи из-за стола поднять надобно? Надобно. А ты, поди, в трактор его посади, чтоб дошел и не спотыкнулся дорогой! Ежели грохнется – тут же и уснет, не добудишься. А в башку ему втемяшить, что нынче – самое время асфальт пахать? Знаешь, каково оно? А время и место подгадать? Чуть туда-сюда – и все, разминутся, снова затевай весь этот балет. Э-эээх – разочарованно протянул Рыжий – все-то вам, людям, не так, как ни выкручивайся!

- Ну, а ежели он енто согласие подписывать откажется? – продолжала любопытничать Гавриловна.

- Ты что! – всполошился Рыжий – Никак нельзя допустить! У нас и так отказников – выше крыши. Он-то сразу в неприкаянные пойдет! Держать тут против воли мы его не можем, сразу отпустим. А он после чудесить станет.

- Чего станет? – не поняла Гавриловна.

- Ну, пакости всяческие делать, шалить. Не, не все, конечно. Есть сознательные. Людей по кладбищам не пужають, виду не кажуть, смирненько себя ведут. Иные даже помогают людям, во как. За это им отдельное спасибо положено – Рыжий показал пальцем вверх – грамоты дают, премии выделяют, поощряют, в общем. Мы таких особо и не уговариваем, они нам только в помощь. Но таких-то мало! В основном-то что? Сорвется, как тот кобель дурной – и давай пакости всяческие творить. Вот призраки, домовые, лешие…, думаешь, кто это? Они самые!

- Батюшки светы! – ахнула старушка – это взаправду, что ль?

- А то! У нас бригада даже специальная есть. По отлову этих самых. Тех, кто без башки, ловить проще. Они носятся, как угорелые, то тут, то там. И искать особо не надо, и сами в сети лезут. А те, что поумнее, норку себе смастерят где-нибудь в доме или, того хуже, в какой-то часовне. Пакость сделали – и в норку. Их оттель никаким багром не достанешь. Приходиться караулить. По полсотни лет порой. Такие вот дела.

- А, как отловите, чего делаете?

- Сюда тащим. Беседы проводим, убеждаем. Кого убедили – в путь-дорогу: анализ, очистка, разбор полетов и все такое. А те, кто упертые, снова на волю идут. И так - до следующего раза. Их силком никак нельзя с земли грешной убрать.

- Да-аа, дела – протянула бабулька – а ты откель знаешь-то, милок?

- Так я-то – специалист широкого профиля – подняв голову, гордо заявил Рыжий – всяким ремеслам обучен. Если чего станется – почитай, со всем слажу.

- Молодец какой! – похвалила его старушка – Только все одно, жалко.

- А ну, погодь – неожиданно сказал Рыжий, заинтересовавшись кем-то из очереди, стоявшей у противоположной стены – мне, кажись, работенка жирная обломилась.

Рыжий бросил папироску на пол и, заголосив на весь коридор: «Сколько лет, сколько зим!», решительно двинулся к грузной даме, нервно ерзавшей в очереди.

- Так! – радостно провозгласил Рыжий, скоро вернувшись от дамы – сегодня у нас сделка века намечается! Клиент созрел, так сказать.

- А чего продаешь?

- Совесть.

- Совесть?! – подивилась старушка – Так ведь ее, родимую, все, куда подальше забросить норовят. Кто пропить, кто забыть, кто променять, а кто и на помойку выкинуть. Кто ж ее покупать то станет? Прогоришь, торгаш – засмеялась старушка – товар-то не ходовой, цену не дадут.

- Ошибаешься, старая – уверенно возразил Рыжий – смотря какая и смотря кому. Вот они ее, совесть-то свою, куда забросят и живут после припеваючи. А я – не гордый, не брезгливый. То там гляну, то там поищу, на помойке пороюсь. Отберу, какие поинтереснее, отмою, отчищу их, отглажу, цвет наведу. Даже дарственную надпись сделаю для особо ценных клиентов. А после им же, бессовестным, красивенькую, в рамочке и продаю. И, уж поверь, такую цену дают – закачаесси! Последние трусы с себя сымут, лишь бы ее, родимую, взад вернуть. Вы-то, люди, самое ценное в себе и не цените!

- Ишь ты! – удивилась старушка – а я-то, старая и не знала такого.

- Только ты того – наказал Гавриловне Рыжий – языком не плещи, где ни попади. В особенности этому – и он указал на болезненно сухого мужичка, сновавшего в очереди – не говори. А то он, гад, моих клиентов отбирать станет.

- Не, что ты, родимый! – тут же уверила Рыжего Евдокия Гавриловна – Молчок! Да я-то ентого, худого, и не знаю вовсе. С чего бы мне ему чего-то говорить?

- Вот и хорошо, лучше и не знай. С такими лучше не знаться.

Рыжий потянулся, похрустел пальцами и полез в карман за портсигаром.

- Твою дивизию, еще одно пятно – возмутился он, заметив бордовое пятно на рукаве откровенно замызганного плаща – надо бы его в химчистку сдать, да только руки не доходят… Слушай! – встрепенулся Рыжий, словно что-то важное вспомнил – ты-то все ровно ждешь?

- Ну да, жду – ответила старушка.

- Делать тебе все ровно нечего?

- Нечего.

- А ты как, с тряпкой да с ведром дружбу водишь?

- А как же! – бодро ответила Евдокия Гавриловна – Я-то, милок, и санитаркой, и медсестрой работала. Мне они, тряпки да ведра, как подружки верные. А чего надо-то?

- Да тут, понимаешь… - замялся Рыжий – кабинетик у нас небольшой есть. Общественного пользования, типа. Вот тот – и Рыжий указал на шагавшего по коридору длинного паренька – любит в нем сиживать. Да и я порой захожу. Он то – общий, общественный, когда посидеть где надо, а, как убраться – никого нет. У меня, вон, дел невпроворот. Этот тоже занят, не допросишься. А кабинет то уборки требует. Мне, вот, как-то несручно тебя просить…

- Убрать, что ли надо? – с воодушевлением отреагировала старушка – Так это я, милок, с превеликой радостью!

- Какая же ты, все-таки, Евдокия Гавриловна, молодец! – вновь похвалил старушку Рыжий – А справишься?

- Не сумлевайся! – залихватски ответила Гавриловна – Давай, показывай фронт работ!

- Аль момент – на бегу бросил Рыжий – сейчас за ключами мотнусь.

Продолжение следует...

Рыжий быстро мотнулся за ключами, отпер белую дверь и пригласил Евдокию Гавриловну в небольшой, уютный кабинетик, выполненный в цветах, подстать коридору.

- Вот – повел рукой Рыжий – принимай объект.

Гавриловна тут же принялась осматривать объект труда своим наметанным взглядом.

- И чего ты меня пужал, что, мол, сильно не убрано? – заметила старушка, продолжая осматривать кабинет – не сильно то и сорно туточа, как я погляжу. У нас, в ординаторской и похлеще бывает.

- Слушай, тут-то тебе – не ординаторская, понимать надо! Сюда народ по серьезным вопросам приглашается.

- Та не, не, я уберу, не сумлевайся – тут же поправилась Гавриловна – просто говорю, что не так уж тут и грязно. Вот там пылючка, там чуток натоптано, там, вон, кака-то гадость пролита…

- Милая моя – перебил Евдокию Гавриловну Рыжий – будь добра, избавь меня от всех этих профессиональных секретов. Просто убери, ладно. Ты мне лучше скажи, какой инвентарь тебе снадобится.

- А инвентарь-то не хитрый – ответила Гавриловна, вешая плащ на стул – веник али метла, пару ведер с водой, тряпок для пыли да для пола, чой-то сверху, чтоб я не вымазалась, мож, халат старый какой или передник, на худой конец…, и табуреточку бы. Я-то росточком не вышла, на шкапчик сверху не достану.

Рыжий подошел к шкафу, открыл дверку и…, словно по мановению волшебной палочки достал из шкафа все, чего просила старушка. Веник, пару ведер, тряпок разных, табуретку дубовую и серую спецовку.

- Вот, будьте любезны – протянул он Гавриловне все испрошенное.

- Милок – обратилась старушка к Рыжему, одевая халат – там, на столе пятно какое-то. Я его пальцем то потерла, а оно, собака, въелось, не берется. Мож у тебя есть чего, чем бы его оттереть?

Рыжий тут же достал из шкафчика пластиковую бутылку с распрыскивателем, похожую на жидкость для мойки окон.

- Держи – протянул он Гавриловне – специально для тебя припас.

- А возьметь? – выказала сомнения старушка.

- Не сумлевайся, возьметь – с усмешкой ответил Рыжий – это тебе не какая-то там химия, наша разработка. Ототрет, чего хочешь. Мы им души оттираем.

- Души?! – удивилась старушка, уже приступившая к работе.

- Ну да, души – буднично ответил Рыжий, словно говорил он о каких-то сущих мелочах, а не о душах человеческих – ты как думаешь, все сюда чистенькие, пушистенькие прибывают? Дудки! Всяк, хоть чем – да испачкается. Иные так запакоститься успевают – даже и не знаешь, как руками-то за него взяться. А вот эта штукенция – и Рыжий показал на бутылочку с жидкостью – вмиг оттирает. Даже замачивать не надо.

- И чего – любопытничала старушка – всех оттирает?

- Ну-ууу, почти всех. Мои мальчики живо работают. Научены. Там попрыскал, там потер…, глядишь – а уже и чистота, любо-дорого посмотреть.

- А те, кто совсем чумазый, кого ентой твоей штукой отмыть нельзя, чего с ними делаете?

- Ну, для них у нас особый подход – продолжал раскрывать секреты ремесла Рыжий – кого в котле вывариваем, строго по времени, согласно инструкции, кого железом каленым выжигаем, а кого – на мгновение глаза Рыжего сверкнули обжигающим адским огнем – и чем покрепче. Все ототрем, все отмоем, никакой грязи не оставим. На то ведь мы тут и поставлены.

- Ясно – сказала старушка, забрызгивая пятно на столе.

- Работящая моя! – обратился Рыжий к Евдокии Гавриловне – ты, как я погляжу, тут и без меня справишься. Я, пожалуй, пойду, поработаю.

- Иди, милок, иди – ответила взгромоздившаяся на табуретку Гавриловна и принялась с усердием бороться с пылью, коей на шкафчике накопилось немало. Все-таки давно тут никто не убирался капитально.

Евдокия Гавриловна, стосковавшаяся по старой, пусть и не самой любимой, но все же нужной работе, с азартом принялась убирать кабинет. Протерла полки и дверки шкафчика, оттерла въевшееся пятно со стола, помахал тряпкой там и тут…, словом, стала наводить марафет в небольшом, но весьма уютном кабинетике. И лишь только старательная Гавриловна принялась за пол, в кабинет вошел Рыжий, уставший, но довольный.

- Разжился чуток – с улыбкой сказал Рыжий, похлопав себя по карману.

- Чего, совесть продал, что ль?

- Не, задаток получил. Аванс. Основной расчет позже станется.

- А не «кинуть»? – забеспокоилась Гавриловна.

- Эта что ль? – надменно произнес Рыжий, кивнув в сторону двери – Эта точно не кинет. Она у меня, знаешь, на крючке так сидит – не рыпнется, сама прибежит и на коленях умолять будет. Уж поверь, я такую породу знаю.

- А еще чего интересного сталось? – поинтересовалась старушка, отжимая тряпку в ведре.

- Та, ничего особого – равнодушно и ленно ответил Рыжий – «крутька» одного на согласие раскрутил. Плевое дело.

- Расскажи-ка.

- Изволь – начал Рыжий, опершись на стенку – гляжу – балбесы наши вокруг одного типчика крутятся. И так ему, и сяк – а все без толку. Ну, они-то - знатные специалисты – усмехнулся Рыжий – когда птичек на закате кому срисовать. А, как до дела серьезного, так пшик, помогай, мол. А случай то плевый, выеденного яйца не стоит! Я уж и не помню, кто он. Я его: «Кто таков?». А он мне стал распинаться, как гусь перед зайцем. И президент чего-то, и генеральный директор чего-то, владелец…, короче, муть всякую нес. Да с таким пафосом, будто еще вчера полмира грудью вскормил. А мне-то, мне-то – да вообще, до лампочки! Что президент, что дворник – один хрен, все они на одну масть…

Рыжий замолчал, картинно потянулся, всем своим видом показывая отсутствие всякого желания продолжать рассказ. Но Гавриловна-то – старушка пытливая.

- И чаво дальше, милок?

- Чаво, чаво – перекривил старушку Рыжий – как узнал, что ему светит – торговаться стал. Сперва по мелочи, потом больше сулил. А уж потом и чемоданами, лишь бы я взял. Да только ничего у него не вышло. Я-то – специалист не из дешевых. Денег у него не хватило, так вот. Хоть и президент, а денег не хватило – ехидно улыбнулся Рыжий.

- А ежели бы хватило? – не унималась Гавриловна.

- А ежели бы хватило – его бы тут не было. Он бы еще при жизни обеспечился. То ли бессмертием, то ли билетом в рай – уж как пожелал бы.

- А ежели бы… - начала старушка, но Рыжий тут же ее перебил.

- А ежели бы с умом сюда пришел – вовсе не стал бы торговаться! – отрезал Рыжий, дав понять Евдокии Гавриловне, что эта история ему совсем-совсем не интересна.

- Милок, мне бы тут пол протереть… – в позе заядлого огородника тихонечко попросилась старушка – ты бы чуток в сторонку отошел…

- Я тебя в коридоре ждать буду – ответил Рыжий и вышел в дверь.

Через какое-то, совсем не продолжительное время, Евдокия Гавриловна, довольная проделанной работой, вышла в коридор к Рыжему.

- Принимай! – с гордость заявила она.

Рыжий зашел в кабинет, огляделся, покачал головой и поднял большой палец.

- Шик! – оценил он работу Гавриловны – Тут еще никогда так чисто не было! Ай да бабка, ай, да Евдокия Гавриловна! Если чего – я знаю, куда тебя пристроить. К себе возьму, никому боле тебя не отдам. Такие кадры на вес золота!

- Ой, милок – залитая краской стеснения, начала отговариваться Гавриловна – да тут дело-то плевое, на полчасика. Кабинетик-то маленький… Да и не такой уж он грязный был…

- Ты, давай, не преуменьшай – критично заметил Рыжий – я-то цену труду знаю, уж поверь.

Евдокия Гавриловна ничего не ответила, лишь пригладила плащ, перекинутый через руку и устроилась поудобнее у стеночки в ожидании своей очереди.

Весьма скоро вернулся вновь отлучавшийся Рыжий.

- А ты все ждешь? – с усмешкой спросил он старушку.

- Жду, милок, жду – покорно ответила Евдокия Гавриловна.

- Ты бы может позже, другим разом?

- Так я-то туточа уже – скромно возразила старушка – уж, коли пришла, подожду. Мне-то заняться нечем, пенсионерка я. А, как вызовуть вдруг – Гавриловна кивнула в сторону регистратуры – а меня нет тут? Хватятся, искать станут, беспокоится…

- Ой, я тебя умоляю – надменно возразил Рыжий – кто там будет беспокоиться? Они, что ль, нынче о тебе опбеспокоились, аж до слез? Вишь хоть одного из этих дармоедов, кто бы тебя тут по всем закоулкам искал?

Гавриловна пожала плечами.

- А уж когда тебя эта вызовет – Рыжий кивнул в сторону регистратуры со строгой теткой за стойкой – ты перед ней мигом окажешься. Уж поверь, эта точно искать не станет. К ней по первому требованию, без опозданий являются.

Гавриловна ничего не ответила, лишь глубоко вздохнула и поправила плащ на руке.

Мимо Рыжего и старушки промчался какой-то мужчина в больничном халате.

- Ишь ты, как бежить! – удивилась старушка – И куды енто он так, словно вшивый в баню?

- На тот свет торопится – спокойно ответил Рыжий и, приглядевшись вслед убегающему мужчине, добавил – онкологический, из хосписа.

- Ишь ты, болезный!

- Ага. Торопится. Боится, что мы его обратно отправим – с усмешкой сказал Рыжий.

- Ой! А вы-то не отправите, правда?! – забеспокоилась старушка.

- Не-ее, не переживай – ленно протянул Рыжий – он свое уже отбыл.

- И за что же ему, бедняжке, такие мучения? Чай, нагрешил али к черту в немилость попал?

Вроде и вопрос Гавриловна задала безобидный, простенький, но вот что-то сильно он взбаламутил Рыжего.

- Ну, вот, что же вы такие бестолковые, люди?! Один дурость какую удумал, а вы за ним потом веками повторяете? Как те бараны, ей Богу! Если что-то хорошее с вами в жизни станется – так «спасибо, Господи!», а как кирпич на голову – то за грехи или черт напакостил. Больно вы сдались тем чертям, чтоб на вас еще время тратить! Своих забот – выше крыши!

- Ой, прости, милок – стала извиняться Гавриловна – старая я, сдуру-то ляпнула, чего лишнего…

- Та ниче – успокоил ее Рыжий – ты, что ль, одна такая? Науку жизни он познает. Сложна наука, потому просто так не дается. Не всем дается.

- Это как это? – с удивлением и неким испугом спросила Гавриловна.

- А вот так – поучительно начал Рыжий – вот ты, как ты писать да считать училась? Ты ж не сразу умной такой родилась?

- Ну как… - замялась старушка в поисках ответа – ну, училась… В школе училась, в училище после…

- Легко давалось?

- Ну…, смотря что…

- Ну, давай, колись, двоечница! – подтрунивал Рыжий – всяко, какой-то предмет сложно давался.

- Да, было дело – с улыбкой начала Евдокия Гавриловна – правописание мне тяжко давалось. Всякие там крючочки да завитушки у буковок выводить. Как пишу – сама потом не разберу, чего накалякала. Мать моя, покойница, уж и так, и сяк билась! Пиши, говорит, Дуська хорошенько, внимательней будь! А какой там внимательней?! Абажурчик, вон, на лампе какой чудной, книжка, вон, стоит с картинками, поди, интересная… Не до буковок мне, с их этими крючочками да завитушками. Одним вечером мать села подле меня с иголочкой…, села и не отходит. Как только я писать перестаю али чего не то делать принимаюсь – она меня ентой иголочкой-то и колет в руку. Вроде и не так, чтобы сильно больно, но и не приятно. И так мы с ней аж до полночи просидели. Я уж и плакала, и просилась, да мать то моя, покойница, уж больно крепкой духом была. И знаешь что? – обратилась она к Рыжему – а я ведь после того так писать наловчилась – до сих пор люди дивятся!

- Во-оот! – сказал Рыжий, подняв указательный палец вверх – так то ты буквы писать училась. А жизнь, она, знаешь ли, наука помудреней будет! Он апосля такого в полной мере и милосердие познает, и сострадание…, к людям внимательнее станет. Да и жизнь ценить будет.

- Ценить?

- Ну да. Он теперь, почитай, любой жизни рад будет. Пусть даже младенцем, хоть бы на пару минут – лишь бы пожить. Жизнь – с некой грустью протянул многозначительно Рыжий - она ценней всего, про такой дар лишь мечтать можно. Уж кто ее как не оценивал, а, все одно, настоящей цены до сих пор и не сложили. Потому бесценна она, какой бы ни была.

- Это да – подтвердила Гавриловна.

Рыжий неторопливо закурил, а Евдокия Гавриловна вновь поправила плащ на руке.

- О! Снова тут – пренебрежительно бросил Рыжий, указав на вроде и молодую, но какую-то совсем не такую девушку, что нестройным шагом шла по коридору. Такая, будто ее через мясорубку перекрутили.

- Это что с ней такое? – спросила старушка.

- Передоз – сквозь зубы процедил Рыжий – что-то быстро в этот раз она вернулась.

Евдокия Гавриловна кинула презрительный взгляд в сторону шедшей на подгибающихся ногах особи.

- Наркоманка чертова! Развелись, проклятые, как мухи в навозе! И чего же это им по-людски не живется? – с некой обидой и скорбью возмутилась старушка.

- Не живется – хмуро сказал Рыжий – радости им в жизни, видишь, не хватает. Кто с жиру бесится, уже не знает, чем себя занять. Кто по дурости малолетской, будто все уже в мире знает, лишь с этой дрянью не знаком. А кто и беду-печаль свою гонит прочь, словно от этого она бедой-печалью быть перестает. Дурь! Самая обычная, человеческая дурь.

- Да уж – грустно отметила Евдокия Гавриловна – дури людям не занимать.

- Что да – то да. А вы-то, люди, дурью этой еще и с другими спешите поделиться. Нахваливаете ее, будто не дурь это вовсе, а богатство какое. Вот ты знаешь, какое за ней кладбище-то числится? Скольких она иголочкой вперед себя сюда отправила? Не так давно ее сестренка двоюродная тут отметилась. А сколькие с ее легкой руки еще сюда пожалуют? Да на ней покойников – любой шахид или маньяк серийный обзавидуется!

- Да зачем, зачем?!

- А потому, что понимает, погань, конец-то ее близок, еще чуток – и ухватишься. А помирать-то в одиночку боязно как-то. Вот и прихватывает с собой на тот свет, до кого дотянется.

- Беда – со слезинкой в глазах выдохнула Гавриловна.

- Не то слово – подтвердил Рыжий – гниль, одним словом. А с гнилью как бороться? Правильно! Долой ее! Выжечь, пока другие рядом с ней не загнили. А мы чего делаем? Милость Божью являем? Погундосит тут эта погань, глазками потупит, повинится… Да ей виниться, как шару с горы катиться! Ей-то не впервой. Мы ее милостью этой отмоем, причешем, уму-разуму научим… «Поняла ли ты, деточка? Поняла, конечно!». Вот и ладно. Бантиком розовым перевяжем – и в путь. А потом - снова здрасти! Благо, не в этот раз.

- А в этот раз чего? – поинтересовалась старушка.

- А в этот раз, хвала Начальству, ее от меня подальше переведут. Надоела она мне, если честно. Есть у нас тут парни, на дело крепкие. Лютые! Аж мороз по коже! Но иначе никак. Всю эту погань надобно бы содрать с души ее. Душа то у нее светлая, чистая, только слабенькая. Не пробиться ей сквозь всю эту гадость людскую. Душу бы ей подучить, как с такой напастью бороться. Укрепить, что ли. Вот там-то ее, родимую, подучат. Глядишь – и повзрослеет, окрепнет. Оно-то, конечно, не быстро…, да и в муках… Но иначе никак. А вот с этой – Рыжий кивнул в сторону удалявшейся в сторону регистратуры наркоманки – говорить уже не о чем.

Евдокия Гавриловна вдруг как-то призадумалась, искоса поглядывая на Рыжего, словно что-то заподозрив. Рыжий пристально, как рентген, глянул на старушку, улыбнулся и, легонько толкнув в плечо, с хитрецой сказал:

- Ну-уу? Давай уже, спрашивай!

- Да как-то неудобно, что ли – замялась Евдокия Гавриловна – обидно как-то про такое спрашивать…

- Давай смелее, не обижусь!

- Да я, вот и не знаю, как спросить-то… - не решалась старушка.

- Та давай живее! – подгонял Рыжий – А то ты так до смерти не успеешь – рассмеялся он.

Но Евдокия Гавриловна все не решалась с вопросом. Тогда Рыжий, который прекрасно понимал суть вопроса, решил ответить, будто вопрос уже и задан. Чтоб старушку не смущать и не тормошить понапрасну.

- Да, милая моя, он самый! – с улыбкой, которой обычно улыбаются голливудские злодеи, начал Рыжий – Чего, испужалась? Страшно с чертом-то разговоры водить?

- Ну…, пожалуй, что и не страшно. Вроде, как должно быть…, а оно, вот, нет – ответила совсем не испуганная Евдокия Гавриловна.

- Прав был Николай Васильевич – философски заметил Рыжий – не так страшен черт, как его малюют. А ты, это, креститься, молиться, милости Божьей просить прям сейчас не станешь? Или морду, там, мне бить, на хвост плевать? Может мы с тобой без всех этих «наворотов» обойдемся?

- Да чего это мне, милок, морду тебе бить да в спину плеваться?! – наивно ответила старушка – Я, чай, не хулиганка какая! А покреститься да помолиться я завсегда успею.

- Вот и спасибо тебе на добром слове, славная старушка, баба Дуся – с неподдельной благодарностью сказал Рыжий и поклонился старушке – а то мне народ богобоязненный так уже спину заплевал – аж самому противно. Вон – Рыжий прокрутился, показав со спины измазанное пальто – Все пальто испоганили! Вся спина в людской злобе. А злоба, она, знаешь, въедливая такая, хуже смолы! Все хочу его в химчистку сдать, да только времени не хватает. Иной одежды мне не дадено, а без пальто как-то не очень. Словно голый хожу. Вот и приходится щеголять, в чем есть.

Продолжение следует...

- Милок! А давай-ка я тебе енто пальто почищу – предложила Гавриловна – я его на тебе прям почищу, сымать не надобно.

- Не, благодарствую – с улыбкой ответил Рыжий – мне его мои молодцы подмарафетят. Ты лучше еще удружи.

- Опять чего-то убирать надо? – улыбаясь, спросила Гавриловна.

- Так тебе-то заняться все одно нечем. Нет – стал оправдываться Рыжий – если тебе неохота или устала – так ты можешь и не делать. Постоишь тут, отдохнешь чуток…

- Давай! – махнула рукой Евдокия Гавриловна – чего стоять-то? Стоячи даже яйцо не высидишь, так ведь?

- Ну, давай – так давай, сама напросилась – сказал Рыжий и помчался за ключами к регистратуре.

Очень скоро двое собеседников поневоле оказались возле большой, белой двери.

- Тут апартаменты поболе будут – предупредил Гавриловну Рыжий – может тебе кого из помощников своих снарядить? Сама-то, поди, не управишься.

- Это кто это не управиться?! – оперши руки в боки, заявила старушка – Это я-то?!

- Да чего ты ерепенишься, как петух тот? Я же тебе помочь хочу.

- Спасибо, милок – подобревшим голосом ответила старушка - да только я сама справлюсь. Чего твоих-то от работы отрывать? Да и… – замялась Гавриловна – не досуг мне с чертями дружбу водить, уж прости. Мне и одного хватит – улыбнулась старушки и похлопала по плечу Рыжего.

- Да то – не черт. Так, практикант. Ему до черта еще учиться и учиться.

- Все одно, сама. Благодарствую.

- Ладно. Сама – так сама. Вот – Рыжий открыл большую дверь, явив взгляду Евдокии Гавриловны большой, светлый кабинет с большим столом, большим шкафом, вешалкой в углу… и многочисленными картинами с крыльями, развешанными по стене.

- Ишь ты – подивилась Гавриловна – как в галерее, прям!

- Подарки от благодарных клиентов – пояснил Рыжий.

Вдоль всей большой стены, что смотрела на дверь, в богатых рамочках были развешаны картины. Гавриловна тут же принялась их разглядывать. Точно в музей пришла. Крылья, крылья, крылья… Вот крылышки вроде затертые такие. Видать, давненько тут висят. И такие какие-то незатейливые, простенькие, как, вот иконки иные рисуют. А вот такие массивные крылья. Крепкие такие, красками густыми нарисованы. Прям тяжелые такие, того гляди, сорвутся с холста и на земь рухнут. А вот… Боже, красотища-то какая! Да они словно живые! Вроде и яркие, но совсем не броские краски, легенькие, совсем невесомые мазки… Просто диво! А это чего? Как ближе подойдешь – вроде мазни какой-то. А ежели отойти? Батюшки, да они же движутся! Машет кто-то этими крылышками, словно человечек маленький, спрятавшийся за картиной. А эти, словно из воска слепили. Одно потекло чуток. А из второго листик пробивается. Чудно, однако. А тут и не поймешь. Вроде и крылья, а вроде… Все как-то квардратиками, треугольничками… Дите, что ль забавлялось? А тут кто-то сподобился крылья на помятой жестяной банке нарисовать. Чего только не придумают! Художники, одним словом.

Разглядывая картины, Гавриловна приметила, как Рыжий уставился на одну из них. С неимоверной ностальгической грустью в глазах Рыжий смотрел и смотрел на картину с легкими, невесомыми крыльями.

- Красивая, да? – спросила у Рыжего старушка. Но Рыжий ничего не ответил. Казалось, он даже не услышал Гавриловны, столь увлечен он был картиной.

- Твои, что ль? – осторожно спросила Гавриловна.

Но Рыжий промолчал. Он лишь еще немного погрустил, глядя на картину…, вздохнул глубоко… Вроде, как слезу смахнул? Та нет, не может быть, показалось. Черти-то не плачут.

- Ну что, справишься? – немного придя в себя, спросил у Гавриловны Рыжий.

- А куда я денусь! Глаза боятся, а руки делают. Давай-ка мне инвентарь!

- Сию минуту – Рыжий полез в большой шкаф.

Евдокия Гавриловна вновь облачилась в спецодежду и с усердием принялась бороться с грязью.

- Аккуратно! – с предостережением крикнул Гавриловне Рыжий, глядя, как та вытирает маленькую чайную ложечку из белого металла, что лежала на полке шкафа.

- Да чего с ней станется? – простецки ответила Гавриловна - она-то железная.

- Серебряная – поправил Гавриловну Рыжий – говорю тебе, аккуратно!

- Ладно, ладно – ответила Гавриловна и с осторожностью положила уже чистую ложечку на полку шкафа.

Убедившись в сохранности реликвии, Рыжий спешно покинул Гавриловну. Работа ведь. А Гавриловна, снабженная всем, что ей надобно для уборки, с воодушевлением занималась очисткой помещения. Ведь если с радостью да с доброй душой за дело взяться, дело-то скорее спориться. Не так ли?

Так, так! В умелых руках Евдокии Гавриловны дело спорилось легко и живо. Пусть даже такое дело, как уборка. А что? И убираться тоже надо! Кому ракеты в космос запускать, а кому и кабинеты этих самых ракетчиков убирать. Всякое дело важно.

Рыжий заглянул в кабинет как раз в тот момент, когда Евдокия Гавриловна практически закончила уборку. В кабинете все блестело, сверкало и буквально искрилось кристальной чистотой. От удивления Рыжий округлил глаза и раскрыл рот.

- Вот это да! – изрек из себя ошарашенный Рыжий, оглядывая ослепительно чистый кабинет – Это как ты умудрилась такое…, ух, прямо!

- А чего такого – простецки, безо всякого пафоса или напускной гордости ответила Гавриловна - ничего мудреного, ведь. Там потерла, там почистила… Я-то привычная.

- Привычная?! Да ты волшебница, баба Дуся! – Рыжий все никак не мог наглядеться на красоту – Ведьма. Ну, точно, ведьма! Могущественная повелительница метлы и тряпки!

- Дожилася, старая! Уж ты меня и ведьмой-то обозвал – вроде, как в шутку возмутилась старушка.

- Да я же не в обиду – принялся оправдываться Рыжий – я же напротив, чтобы похвалить. Ведьмы – они знаешь, какие бабы? Ух, какие! И рукой сильны, и умом остры. Да и все такие из себя – Рыжий картинно показал руками силуэт гитары - вот, как ты, прям!

- Хорош меня смущать, черт рыжий! – улыбаясь, сказала Евдокия Гавриловна.

- А чего? Всю правду сказал, нигде не соврал. Мне-то лучше видно.

- Ладно, смутьян – махнула рукой старушка – ты мне лучше скажи, где вот енту жидкость моющую взять можно? Уж очень она мне в хозяйстве пригодилась бы! И чистит хорошо, и пахнет приятно. Мне бы ее чуток. Мож продашь, а?

- Не получится, милая моя. Во-первых, она у меня вся по счету. Если Начальство недостачу выявит – не сносить мне головы. Во-вторых, ты его отсюда не пронесешь, не пустят. Да и к чему она тебе, если ты… - Рыжий замялся – ты ждешь тут чего-то? А чего ждешь – и сама не знаешь...

Евдокия Гавриловна слегка расстроилась тому, что этой чудной жидкости ей не видать, но виду не подала. Только надо ли вид какой подавать, когда с самим чертом беседы ведешь? Он-то тебя всю насквозь видит.

- Слушай, Гавриловна – начал Рыжий, желая как-то отблагодарить старушку за добрые дела - а не попить ли нам чайку, как думаешь?

- А чего, можно и чайку - согласилась Гавриловна – только мне, милок, не крепкай. Давление у меня.

- Ай, брось – махнул рукой Рыжий – от этого чая давлением не страдают. Этот чай, если хочешь знать, нам ламы с Тибета по спецзаказу привозят. А мы в него тут кой-чего своего добавляем. Ты такого нигде не попьешь, только у нас.

- Ну, коли ламы эти, да еще и с Тибета… - давай!

Рыжий аккуратно, на цыпочках, чтобы не наследить на идеально чистом полу, пробрался к шкафу и достал оттуда: фарфоровый заварник с веселенькими цветочками, чайник с кипятком, испускавший струйки пара носиком, внушительное блюдце, доверху наполненное фигурными печеньями в кунжутной посыпке, блюдце с вареньем из каких-то мудреных фруктов и две милых чашечки.

- Гляди, как припрятал, жлоб наш пернатый – выставляя на поднос чайные приборы, бубнил Рыжий – думает, я про чай этот не знаю. Ошибаешься, морда хитроглазая! Все я про тебя, сорванца, знаю! Да ты, поди, его видела – обратился он к Гавриловне – в коридорчике поодаль стоял, среднего роста, со светлыми волосами такой.

- Мож и видела – пожала плечами Гавриловна.

- Ладно. Давай чай пить, разговоры разговаривать. Только это – Рыжий с подносом направился к двери - в коридоре. Ты, это, не пойми меня дурно, мне тут, в кабинете нельзя оставаться. Не положено. Начальство заругает…, да и коллеги не поймут. Не положено нам.

- Ну, коли не положено, идем наружу – согласилась старушка – а мы, милок, того…, никому мешать не станем?

- Да брось! Кому мы там мешать будем, если никому до нас дела нет?

- И то верно – согласилась Гавриловна и вместе с Рыжим вышла в коридор.

А в коридоре, прямо возле входа в кабинет, словно по воле какого-то колдуна, образовался небольшой стол со стульями. Что еще надо для чаепития? Стол, стулья есть, чай есть, печенья есть, даже варенье имеется. Гавриловна аккуратно повесила плащ на спинку и сама устало опустилась на стул.

- Давай-ка я, милок, тебе чай налью – спохватилась Гавриловна, глядя на то, как Рыжий расставляет приборы.

- Сиди уж, отдыхай – Рыжий усадил на место старушку – наработалась уже.
Гавриловна взяла чашку с налитым чаем, отхлебнула чуток и от удовольствия закрыла глаза.

- Боже, какая вкуснотища – восхитилась Гавриловна, попивая изумительный по аромату чай.

- Мы требухи всякой держать не станем, только самое лучше – похвалил чай Рыжий и сам немного отпил из чашки – отсырел, что ли? – Рыжий еще немного отпил чаю, посмаковал, как заправский дегустатор и подтвердил свою догадку – Ну, точно! Благость, вроде, как кислит. Говорил я этому балбесу: «Не держи в жести, пересыпь в стекло!». Вот же ж, бестолочь волосатая!

- Да чего ты, милок? Как на мой вкус – так ничего не кислит. Вкусно-то!

- Ну, вкусно – так пей – буркнул Рыжий и вновь отпил из чашки – ладно, терпимо.

Евдокия Гавриловна еще немного посмаковала удивительный чай, закусив сей дивный напиток не менее вкусной выпечкой, и принялась выпытывать Рыжего про местные уклады да про все остальное, про что иной бы ей ни за что не рассказал. Пытливая натура Евдокии Гавриловны и на этот раз взяла верх над страхом и стыдом. Вроде, как стыдно и страшно у черта тайны выведывать. Вот иным было бы страшно. А ей, бабе Дусе – так нет.

- Милок – ничуть не таясь, начала старушка – а дозволь я тебе про кой-чего допытываться стану?

- Давай – равнодушно ответил Рыжий.

Гавриловна уселась поудобнее, настроилась, чтобы чего не забыть и стала выспрашивать.

- Вот ты давеча говаривал, будто вы тут людёв жить учите. И так им поясняете, и сяк. А вот что с теми, кто уже приловчился жить, как надобно? Куды их тогда?

- А как надобно? – задал встречный вопрос Рыжий, уставившись на старушку – Вот ты знаешь, как надобно? Вот и я нет. Я ведь тоже учусь по ходу. Думаешь, я все знаю? Да, я поболе знаю, чем многие тут. Знаю. Но все ли? Ой, не все! Я тебе больше скажу – Рыжий понизил голос и приблизился к Гавриловне – даже Он – указав пальцем в потолок, прошептал Рыжий – не все знает. Только тс-ссс, никому!

- Знамо дело – прошептала в ответ старушка.

- А академиков я тут, знаешь ли, не встречал еще – продолжил Рыжий, вальяжно откинувшись на спинку стула – всяких умников, кои всех поучать берутся – хоть пруд пруди, а вот тех, кто бы правду про жизнь ведал… Может в нашей богадельне и есть такие, да только я их пока не встречал.

- А как учите? – продолжила допытываться Гавриловна.

- Как, как… - Рыжий пожал плечами – по-разному, как придется. Кому скруту какую подстроим. Выкрутится – молодец, усвоил урок. Кому страдания, печаль-беду али увечие. А чего? На тройке да по снегу – всяк горазд, а ты с мешком за плечами да на одной ноге попробуй!

- Все пакостишь – прищурилась Гавриловна.

- А на то и специальность моя: пакостить. Вон, эти – Рыжий обернулся и махнул рукой в сторону мирно беседовавших парня-жерди и еще одного, с длинными волосами – эти все милостью да радостью. А много ли они, милостью да радостью своей, делов-то сделали? Все в свой черед итить должно. Как ты благо-то распознаешь, когда худа не видал? Или возрадуешься, коли в печали не был? Так то!

- А.. – начала старушка.

- А вот и нет! – безапелляционно перебил ее Рыжий – Ишь ты, как разошлась! Как холодный самовар! Сидишь тут, меня допытываешь, чаи гоняешь, а я весь перед тобой распинаюсь! Давай-ка и ты про себя расскажи.

Евдокия Гавриловна немного опешила от такого поворота событий, но, быстро взяв себя в руки, разулыбалась.

- Милок! А чего тебя про себя рассказывать, коли ты, поди, и так про меня все знаешь? У тебе, вон, глаз-то – похлеще рентгена всякого.

- А вот мы и проверим мой глаз – хитро прищурившись, ответил Рыжий – ты давай, излагай, а про мой глаз позже разберемся.

- А чего излагать-то, милок?

- А вот расскажи мне, милая моя, как ты в больницу работать пошла.

Евдокия Гавриловна на мгновение закрыла глаза, чтобы получше в память свою, старушечью заглянуть, будто в шпаргалку, и с улыбкой начала:

- Давно это было, милок. Мы в махоньком городишке жили. Не далече от центра, верст сто, не боле. Жили в домике, звезд с неба не хватали. Родители мои работали, я в школе училась. Как-то раз завела я дружбу с пацаненком одним. Он старше меня был, уже в анституте учился на дохтера. Он в больницу – и я за нем. Раз пошла, два. А потом как-то и сама, без него, в больницу-то походить решилась. А чего? Подработать на каникулах. Да и любопытно мне было. Устроилась санитаркой, полы мыла. А потом школу оставила, училищу кончила, медсестрой стала. Меня в хирургию определили. Я-то – девка смелая, крови никак не боялась, работы не чуралась, да и здоровьем крепка была…

- Да ты и сейчас – дай Бог каждому – перебил ее Рыжий.

- Постой, милок, а то запамятую – продолжила Евдокия Гавриловна – сперва у нас один зав отделением был, потом другой. А уж потом, когда я в сестринском деле знатно поднаторела, и Мирон Тихонович пришел. Ух, и мужик был! Высоченный, здоровенный! Косая сажень в плечах! Как гаркнет – стекла звенят да птицы разлетаются! Знатный начальник. Хоть и на вид грозный, да только мужик душевный. По пустякам не бранил, а уж если и бранил, так за дело серьезное. А уж делов-то мы порой творили… - Евдокия Гавриловна стыдливо разулыбалась.

- Ишь ты, какая проказница! – с хитрецой сказал Рыжий.

- Да я ли одна – стала оправдываться Гавриловна – мы с бабами, как соберемся, такие развлекухи удумывали – аж до сих пор сором берет! Ладно бы хмельными, а то ведь тверезыми, словно стеклышко! То полы парафином натрем – все в раскоряку ходють, то чего похабного на стенгазете нарисуем…. Дурости в нас на цельный город хватало! Работали много, опочивать некогда…, вот и чудили порой. Дружные были. Аж пока часть из нас в центр не забрали. Уж потом изредка встречались.

Евдокия Гавриловна замолчала, закрыла глаза и ностальгически улыбнулась.

- А потом? – спросил Рыжий.

- А потом – на этот раз Гавриловна улыбнулась с хитрецой - твой черед говорить.

- Ладно – согласился Рыжий – пытай.

- А вот ты людям-то всяческие неудобства устраиваешь. А ежели им просто подсоветовать, чего делать надобно?

- Можно и так – ответил Рыжий – я и так порой делаю. Это тем, кто уже хоть чуток уму-разуму поднабрался. А то ведь, ежели башка пуста – Рыжий пальцем постучал по столу – то и говорить нечего. Все одно – не поймет, хоть язык оббей.

- А… - начала Гавриловна.

- А вот, глянь-ка – перебил ее Рыжий, показывая на большого мужчину, неторопливо шедшего к регистратуре – вот, писатель пожаловал.

- А чего писал?

- Да разное. Рассказы, там всякие, книжки. Про людей писал, про нашу богадельню…, про меня небылицы складывал. Думаешь, сам он все придумал? А вот нет! Я ему про то да про сё на ушко нашептывал. Не все конечно, но кой-чего. Я же ему людским добрым советом и перо в руки вложил, и темой надоумил. Не был бы он писателем, коли б не я. А кому ж еще? Эти, вон – Рыжий махнул в сторону жерди и волосатого – только на всяческие шутки горазды. А, как до серьезного, так и слог тяжел, и мысль коротка. Вот я и подрядился. А он, гад чернильный, мне даже спасибо не сказал! Ну, ничего, я с него спрошу еще.

- Ты, что ль, за это спасибо казнить его думаешь? – испуганно спросила Гавриловна.

- Да ты чего, старая, совсем, что ль ополоумела?! Кто ж за такое казнит-то?! С него и без этой «спасибы» есть, за что спросить. Чай, не ангел. Да и рассказы у него получались вполне сносные. Люди читали, хвалили. Ну те, кто буквы-то не забыл. Нынче, ты знаешь, как народ читает – Рыжий рассмеялся – только инструкцию на освежителе воздуха.

- Время нынче такое – вздохнула старушка.

- Ну да. На время пенять – оно-то легче – с укоризной заметил Рыжий.

В разговоре неожиданно наметилась маленькая пауза, которой не преминула воспользоваться Евдокия Гавриловна. Она подлила чай Рыжему, свою чашечку обновила и пододвинула поближе блюдце с печеньями. Уж больно вкусные.

- Мой черед? – спросила старушка у Рыжего.

- Сообразительная! – похвалил Гавриловну Рыжий – Вот, в центр ты областной перебралась. Как сподобилась?

- Да как, как… - задумалась Гавриловна – как-то так… В больнице областной новое отделение сделали. Большущее! Новехонькое, всякой новизны в нем – и не разберешься сходу! Вроде, как был у них кто-то, кого хороводить поставят. Вроде и поставили уже, а ентот их начальник на какой-то крамоле споймался. Я уж и не знаю, говорю, чего бабы мне понарассказывали, сама-то я не видела. Ну и ставить его тамошний старшой передумал. А тут нашинский главврач Мирона Тихоновича подсуетил. Нашинский главный, он-то – знаменитость еще та. Как же его звали-то? Вот, черт, не упомню уже. Ну, в общем, подсуетил он Мирона нашего Тихоновича туды, а Мирон Тихонович возьми – да и пойди. А чего? Врач он хороший, люди его хвалят, да и с персоналом работать могёт. Ну, он меня и прихватил, еще с несколькими. А мне-то чего? Мужа, детей нет, матушка да батюшка благословили. Чего бы и не поехать?

- И как?

- Ой! – всплеснула руками Евдокия Гавриловна – тяжко все попервой! Городище то большой, люди бегають, машины ездють! А отделение-то какое! У нас по всей больнице народу в разы меньше было! Ну ниче, свыклась. И в общежитии пожила, и к новой работе приноровилась. Человек-то, он, знашь, коли с руками да с головой, то нигде и не пропадет, всяко сгодится.

- А с тамошними бабами ты как сладила? Вас-то там, поди, поболе было, да и не все свои.

- А чего бы и не сладить? Сладила. Бабы-то – они всюду одинаковые. Что блондинки, что брунетки, что, вон, как ты, рыжия. Все из себя попервой боярынь строють, а потом, глядишь – баба обнокновенная. Така же, как и ты сама.

- И чего, особо вредных не было?

- А как же без них, милок? И вредныя были, и всяческие козни творили. В коллективе, оно, знаешь, не без этого. Токма я потом приноровилась, свыклась, притерлась, что ль. Да и вредничали оне не от хорошей жизни. Как разбересси, чего она - такая змея, так уж и легче сладить. Да и – Гавриловна покачала головой – вредная баба, что щука при карасях. Всяко, в тонусе держишься. Вроде, как и с ними тяжко, да и без них нельзя.

- Да ты – философ, баба Дуся! – вновь похвалил старушку Рыжий.

- Еще какой! – с улыбкой ответила Гавриловна.

- Ладно – сказал Рыжий, размяв пальцы, словно перед работой какой – давай теперь ты спрошай.

- Я, вот, милок, про смерть тебя спросить хотела – с опаской начала Гавриловна.

- Про смерть?! – удивился Рыжий – Нашла, про кого спрашивать! Далась она тебе!

- Так ведь придет же – с грустью сказала старушка.

- Знамо дело – придет! Ко всем придет, никого не пропустит. Она у нас, знаешь, физкультурница знатная, марафоны бегает – на раз и два. У нее даже кубки за первые места есть, грамоты разные и медальки. Это нынче она заклопотанная, все времени на спортивные забавы нет. А раньше бывало, когда народу поменьше было, ни одного соревнования не пропустит. Нашенского конечно, не людского. Людям с ней и меряться не стоит. Вперед смерти - Рыжий многозначительно поднял палец кверху - не убежишь, коли смертен.

- Так ты видал ее, что ль?

- А чего ж не видать? Видал. И не единожды. Да чего на нее смотреть-то? Смерть – как смерть, худая да суровая, а, как на сушке – так вообще, одни кости. Только я ее – Рыжий задумчиво почесал затылок – только на сушке то и видал. Форму держит, зараза! – Рыжий картинно похлопал себя по животу.

- А вот как она приходит? – на свой страх продолжала допытывать старушка.

- Как приходит? Тихо приходит. Кому про свой визит загодя скажет, а кого и до самого конца в неведении держит. Кто как заслужит – в глазах Рыжего проскочила чертовская хитринка – к кому вырядится, что та дама на балу. Шляпку наденет, платье с бисером. А к кому и в панталонах драных заявится.

- В панталонах?! – испугалась старушка – Боже упаси такую смерть!

- Шучу – засмеялся Рыжий – а ты, уж, старая, и поверила! Нет, не положено ей, в чем зря приходить. У нас, знаешь ли, дресс-код строгий.

- Фу-уух – выдохнула Гавриловна – а я, уж, было, испугалась.

- А чего ты про не все выпытываешь?

- Так ведь придет же ж.

- Ну, придет. И чего? Ты, баба Дуся, не тревожься – с поучительской ноткой изрек Рыжий – как придет – ты не обознаешься. Свою-то смерть ты из сотни признаешь. Всему свое время.

Евдокия Гавриловна глубоко и звучно вздохнула, так тяжело, словно бы уже и встретилась с этой самой.

- Знаешь, что я тебе скажу, баба Дуся – решил еще немного порассуждать Рыжий, глядя на поникшую старушку – смерть – она, как собака цепная, что с цепи сорвалась. Сперва грызет тех, кто дразнил ее. После гонится за теми, кто драпает от нее во все пятки. А уж после…, после…, все одной, придет. Чего горевать загодя?

Рыжий неспешно пригладил грязно-рыжую шевелюру, сам почему-то вздохнул и полез в карман за портсигаром, хотя совсем того не хотел.

- Слушай, ну тебя к черту, баба Дуся, с твоими вопросами про смерть! – выпалил Рыжий, одернув руку от кармана – Я, вон, и сам тут чего-то приуныл. Нашла, про кого спрашивать! Давай, вон, лучше чайку с тобой тяпнем.

В этот самый момент мимо Рыжего и Евдокии Гавриловны, мирно беседовавших за чаем, выпятив пузо вперед, неспешно проходил священник. Важно шел, в богатой, вышитой золотом ризе поверх шелковой рясы, весь в крестах золотых. Так тут, пожалуй, ходят лишь те, кто в кумовстве с самим Богом состоят.

Рыжий в момент загорелся, как озорной мальчишка, подскочил со стула и в один прыжок оказался рядом со священником.

- Мой мальчик! – с дьявольской улыбкой произнес Рыжий, обнимая за плечи опешившего попа.

- Да ты чего?! – возмутилась Гавриловна, которая, при виде священника, тут же бросилась креститься – Это ж отец святой!

- Кому отец – злобно начал Рыжий - а кому и погань в платье! Да ты приглядись, приглядись повнимательнее – обратился он к Евдокии Гавриловне – да на нем грехов больше, чем крестов!

Старушка от удивления скруглила глаза.

- Думаешь – продолжал «богохулить» Рыжий – он по зову душевному сан принял? Как бы не так! Папка егойный его в семинарию пристроил. Так ведь, святоша? – Рыжий пристально уставился в глаза попу – Та-аак. А ему-то не много путей было. Или в семинарию, или на нары. Помнишь, плесень черная, пацаненка того, которого ты в скверике за рупь с медяками в бочину ножом пырнул? – Рыжий потрепал за щеку перепуганного до смерти попа – Помнит, погань! Думаешь, он в семинарии остепенился, словом Божьим успокоился? Как бы не так! Со своими дружками-товарищами такие гульбища устраивал – мама, не горюй! Всех девок срамных с района собирали. И поперли бы его с этой самой семинарии за все его чудачества, если бы не папка его, шишка партийная. Единый сыночек, все-таки, не бросишь. Скольких девок перепортил, ирод?! – обратился он священнику, испуганно бормотавшему «Отче наш» - А ему все с рук сходило. Духовное лицо, все-таки. Кто ж на него подумает?

- Так ведь… - начала старушка.

- Не так! – грубо оборвал ее Рыжий – Коли не знаешь – помалкивай!

- Так приход… - пыталась вставить слово Гавриловна.

- Та какой приход?! – пренебрежительно возразил Рыжий – Он эту приходскую кассу доил, как корову соседскую. До крови! Потому, как жадность непомерную до денег имел. И попадья его тоже. В золоте да в шелках ходили, на деньгах сидели и на деньгах спали. Да только все мало им было! А потом с губернатором снюхался, таким же крохобором и мздоимцем! Ух, и делишки они вертели, доложу я тебя! Отпетое жулье нервно в сторонке курит! Только и тут наш молодец сухим из воды выходил. Засылал своему церковному начальству долю известную, они и дозволение давали. А церковники, они, знаешь какие? Державными льготами да попустительствами обласканные, дураками богобоязненными облюбленные. Живут себе, словно уже в раю.

Пузатый поп стал неуклюже пятится от Рыжего, но Рыжий ловко схватил его за бороду и силой притянул к себе.

- Куда бежишь, дурашка? – насмешливо спросил он у священника – От меня не сбежишь, колобок, я – лиса, похитрей любой твари буду! А сюда раньше срока знаешь, чего он отправился? – вновь обратился к Гавриловне Рыжий – Все из-за той же жадности! Непомерной жадности к деньгам и жратве! Как, святой отец – взглянул он на попа, залихватски хлопнув того по пузу – колбаска под наливочку в пост? Здорово заходила? Говорили тебе врачи, морда твоя жирная, умерьте аппетит, святой отец. Сердечко уже не выдерживает веса большого. Но ведь жадность! Она, знаешь, похлеще всякого страха будет! Да хоть бы и перед смертью. Но ничего, святоша, я тебя тут поправлю. И телом стройным одарю, и душой светлой. Не сразу, конечно, а как ты хотел. Ты, поди, не одним годом такой поганью быть наловчился. Вот и у меня, знаешь, не все сразу. Отмокнешь годков с сотню в котле, а там уж и поглядим, чего из тебя слепить можно. Я тебя, плесень черная, к атеистам лютым посажу! Там и посмотрим, сколь крепка твоя вера.

Рыжий пнул под зад попа и тот, едва не грохнувшись на пол, бочком посеменил на толстых ножках к регистратуре, дорогой бормоча «Отче наш».

- Ой, милок, расстроил ты меня, старую – встревожено обратилась Гавриловна к уже присевшему за стол Рыжему – я-то думала, коли отец святой – так он-то во святости должон быть. Коли крест святой в руки взял, то уж к греху и дороги быть не может. А тут, вишь, такое.

- Да ладно тебе грустить, баба Дуся – с необычайной легкостью сказал Рыжий – ты думаешь, они, как платье свое напялят да с крестом наперевес песни затянут – уже и людьми перестают быть, в небожителей превращаются? Люди они, такие же, как и ты. А, уж, коли люди – то и не без греха. Только одни грехами этими учатся, а другие радуются.

- Вот и я думаю – облегченно начал Гавриловна – не всем же грехами лишь жить? Есть у нас в городишке отец Никифор. Славный батюшка! Приход у него неказистый, маленький, людей не много ходит. Еще и ребятню беспризорную досматривает. Светлый он какой-то. И приходик у него светлый. Не большой, плохенький, но такой, знаешь, светлый – аж душа радуется!

- Никифор, Никифор – перебирал в голове Рыжий – не слыхал такого. Вполне может быть, что и человек хороший, коли у меня не на слуху. Ничего, посмотрим, как прибудет. Я тебе вот, как скажу – вновь стал «умничать» Рыжий – серёд людей, как в мешке с картошкой. Ежели одна какая загниётся – все, пиши, пропало, в скорости весь мешок перепортится, ежели вовремя не хватишься. Чем дальше ты от этой гнили – тем целее будешь. Ежели ты говоришь, что приходик у него маленький, людского балагану нет да в городишке небольшом – вполне может быть, что и хороший он, этот твой Никифор. Все одно – разберемся, когда черед настанет.

- А вот… – начала Гавриловна.

- А вот – стихами перебил ее Рыжий – мой черед. Как с мужем сошлась, рассказывай.

- Ой – тут же засмущалась Евдокия Гавриловна – с мужем-то мы сошлись, когда я ужо теткой взрослой была. Пока в девках на выданье ходила – все не до мужей было. Поджениться-то оно – дело нехитрое, а, вот, чтобы замуж. То ли мужика подходящего не было, то ли я – дура молодая, все не до этого. То работа, то веселье, то с родней…. Не до свадьбы было, в общем. А, уж когда четвертый десяток замаячил, так уж и призадумалась: а на кой он мне сдался, муж ентот? Вроде бы я уже и баба устроенная, квартирку мне выделили, работенка есть, деньжата водятся. Не большие, да мне-то одной чего надо? А мужик… Вон, кота завесть лучше. И жреть меньше, и не пьеть, и ласковай завсегда, хоть ты его ругай. Одна беда – шерсти много. Так ведь и из-под мужика хлопот не меньше! А одним днем – Гавриловна прищурилась, вспоминая прожитые события – поступил к нам мужичок один. Эт когда Мирон наш Тихонович вернулся…

- Откель это он вернулся? – перебил вопросом Рыжий.

- А из Чернобыля вернулся – ответила Гавриловна и немного погрустнела – как вернулся – сразу и хиреть начал. Видать, крепко там бабахнуло, что даже такого матёрого мужика, как Мирон Тихонович, с ног-то свалило! И чего он туды поперси? Видать, не мог иначе! Вот ведь, человечище был, широкой души! Не смог на печи усидеть, когда соседская хата горела. Как вернулся, вроде еще и ничего. А потом что-то совсем сдавать начал. Осунулся, поседел, волосенки полезли… Одна лишь борода от былого Мирона Тихоновича и осталась. Да и как осталась? Белая, словно мелом вымазали. А уж после – Гавриловна тихонечко вытерла слезу – после и схоронили. Так вот, с нитроглицериновым пластырем на руке и схоронили. Я это хорошо приметила, что-то в память так это въелось – не сотрешь, прям.

- Давай разговор к мужу вертать – наказал Рыжий – а то ты сейчас тут мне слезами изойдешься.

- Давай – согласилась Гавриловна – Вот, мужичок, значится, поступил к нам в отделению. Вроде уже и не молодой, но молодится сходу принялся, будто из себя красавец писаный. Всех медсестер сходу глазами расстрелял! А сам-то… Не, не страшный, как иные бывают, обыкновенный такой. Просто обычный мужик. Ну, оно-то - знамо дело, мужики при бабах тут же хвосты распускают, как павлины те. На то оне и мужики. Ну, ходил он, в общем, с хвостом распушенным, аж пока его не прооперировали. А после – Гавриловна хитро разулыбалась – приутих, как тот щенок бездомный. А уж когда его апосля наркоза полоскать начало! Только я рядом с ним и была, в ночь дежурила. Он после захаживать стал, с цветочками. Захаживал, захаживал… А потом как-то и сошлись. Только, вот, детюшек у нас с ним не было… – загрустила Гавриловна – не дадено, видать. У мужа дочка от жёнки бывшей была. Захаживала к нам частенько. Она мне, то ли за подругу, то ли за дочку-то и сошла. Сошлись мы с ней крепенько, как родные. А вот своих-то детей и не было, как ни бились…

- Так может вы и бились не так? – с хитрецой спросил Рыжий.

- Это как это не так? – удивленно спросила Гавриловна. Но, лишь глянув на хитрую морду Рыжего, тут же поняла подвох – Да ну тебя, черт рыжий! Все шутки шутишь!

- Не серчай, баба Дуся, не сдержался – улыбнулся Рыжий – жили-то ладно?

- Жили? – Евдокия Гавриловна пожала плечами – Да, вроде, жили. Как люди живуть. Морды друг дружке не били, под ручку ходили… Так и не скажешь, ладно ли. Я, вот, сама и не знаю, как это надобно жить, чтобы ладно. Эт только в кине там романы всяческие кажуть, что аж за сердце щиплеть. А у нас… - Евдокия Гавриловна снова загрустила – детюшек, вот, жаль, не было. Попервой-то я еще думала, надеялась, что ль… После себя успокаивала. Вроде, как без детей-то и вольнее жить, может и лучше так. А уж когда батюшку с матушкой схоронила – так и поняла… Встанешь поутру, в зеркало глянешься… Вчерась-то еще седых волосенок вроде меньше было? Или сослепу не заметила. Глядишься…, а тебя, прям, кака-то обида да злость береть! Что ж ты, Евдокия Гавриловна, корова-то такая нестельная уродилась?!

- Ладно тебе причитать – оборвал старушку Рыжий – не всякой птице летать дадено. А мать с отцом чего, болели что ль, что померли?

- Да так и не скажешь, чтоб болели сильно – Евдокия Гавриловна тихонько утерла глаза кончиком платка – годков-то им было много. Сперва матушка прихворала. Да как прихворала? Я, как в городок-то к нам приеду, зайду к ним первым дело. Матушка-то и пеняет, мол, ногами стала слаба, в огороде, почитай, ничего не поделала. Я им лекарств всяческих привезу, у нас-то их поболе будет. А она мне: «Ни к чем мне, Дусенька, лекарствы твои. Чего с них проку, когда ногами уж не ходится?». Так то… До последнего в огород с табуреточкой выходила. Выйдет с тяпкой да с табуреткой, поставить ее посерёд огорода и тяпаеть, куды дотянется. Аж пока на той табуреточке и Богу душу не отдала. А следом и батюшка. В оден год померли, полгода разницей.

- Чудно ты как говоришь, баба Дуся – умилялся Рыжий, слушая архаизмы Евдокии Гавриловны – «батюшка», «матушка»… Нынче мало, кто так говорит.

- А чего? – с наивной простотой принялась отвечать Евдокия Гавриловна – и матушка моя, покойница, так говорила, и батюшка, царствие ему небесное. Да и бабка моя, Глафира Пантелеевна. Все у нас в семье так говорили. А мне чего иначе балакать? Пеняли мне иной раз и Мирон Тихонович, и после сын его, Глеб Мироныч, что, мол, говорю простецки, прям, как бабка с деревни. А я-то и есть - она самая! Уж как я не пыталась по-умному выражаться, а, все одно, то тут, то - да сорвется словечко.

- Вот и говори, как говоришь! Здорово у тебя получается! Заслушаешься порой. На-ка – Рыжий протянул старушке неведомо откуда появившуюся у него в руках конфету – конфетку скушай. Нашенская.

- Благодарствую, милок! Скажи-ка мне, мил человек – начала Евдокия Гавриловна, но тут же осеклась – Ой! Тебя, поди, человеком не надобно звать?

- Зови, как тебе сподручней – с улыбкой махнул рукой Рыжий – меня, знаешь, как только не звали. А мне-то – до лампочки, я работу свою знаю. А уж как зовусь – то дело пятое. Чего узнать-то хотела?

Продолжение следует...

- Да, вот…, скажи-ка мне, милок, а с Богом ты видался хоть раз?

- Ишь ты, куда тебя занесло! – с укоризной заметил Рыжий – До самого Бога дошла!

- А чего – Гавриловна понизила голос – про такое говорить не велено?

- Кому не велено, а мне все дозволено! – залихватски выпалил Рыжий, но тут же поумерил пыл – Ах, не все, ой, не все. А то бы я… Видал я его, видал. Мельком, через дверную щелочку. Нас, когда на работу принимали, мы в предбанничке сидели, ждали. Дверка чуток приоткрылась, вот я и глянул из любопытства.

- И как он?

- Как, как… – пожал плечами Рыжий – как Бог.

- А ентого – Гавриловна аж стала труситься от любопытства – который диавол, сатана, тьху на него три раза, видал его?

- Это который в соседнем кабинете сидит? Да так же, как и Бога, тоже через щелочку. Они-то вместе сидели, чего-то обсуждали. Они ведь – верховное начальство, к ним по всяким мелочам не пробьешься. Порой по полсотни лет ждешь резолюцию. Развели бюрократию! – Рыжий вмиг стал заводиться, зацепившись за, видимо, больной вопрос – управления, департаменты, отделы, направления, региональные представительства… Все черти ноги переломали! Надо мной, знаешь, сколько начальства?! И каждому чего-то надо. А когда мне малость самую надобно – так не положено! Дерут нас, знаешь, за всякую провинность, словно собак тех дворовых. Эти, вон – Рыжий кивнул в сторону длинного и волосатого – всяческими поблажками пользуются. Работа у них, видите ли, творческая: людей беречь да радовать. А то, что мне сперва покряхтеть да поразмыслить надо, чтобы их радости до людей-то дошли?! А после все их радости с душ человеческих оттирать приходится!

- Тише, милок, тише – забеспокоилась Гавриловна – чай, кто услышит.

- А пусть слушают, дармоеды пернатые! – не унимался вошедший в раж Рыжий – Ты думаешь, я по своей воле, как оборванец хожу? Я попервой пытался форму блюсти. И чего?! За того взялся - испачкался, с тем повозился – глядишь, а весь в пятнах. Тут, вон, злоба въелась, там завистью залило – не ототрешь, а ежели тщеславием капнет – так и дыру вмиг прожечь может! А еще это все сверху страхом припадет – похуже побелки всякой! Вот так вымажешься со всеми их радостями, как черт, ей Богу! Глянешься, а одежа на тебе - хоть выкидывай, и сменкой не напасешься! Я и плюнул. У меня и без переодеваний работы, знаешь сколько? – Рыжий повел пальцем поверх головы.

- Ну, милок… - принялась успокаивать Рыжего Евдокия Гавриловна.

- Да чего, милок?! – вкрай разобиделся Рыжий – Ты думаешь, я из вредности тебя, как кошку блудную, в коридор чай пить погнал?! Нет, милая моя! Не велено нам в кабинетах тутошних рассиживать. Мы, видите ли, атмосферу благости испортить можем. Есть, говорят, у тебя рабочее помещение, старый черт, вот там и сиди! А как сидеть-то там, если у меня тут полно работы?! Да и негде там порой даже ногу поставить! Привезут чистящие средства и прочие расходники, а сгрузить их некуда. Мой старшой, дурья башка, спрашивает: «Куда ставить, насяльника?». А куда ставить, если ставить некуда. В кабинет мой сгружай. Вот так захламять все, я а после спотыкаюсь от коробки к коробке!

- Бедняга – посочувствовала Гавриловна.

- Ай, и не говори! А верховным нашим до всего этого балагана и дела нет. Они-то во всяческой живой твари души не чают. А уж в людях – так в особенности. Все не наиграются! Один милует да балует, другой уму-разуму учит… Так ведь только нашими-то руками, не сами! Они себе какую забаву удумают, а мы - исполняй!

- Любят, значит! – с искренней надеждой в голосе произнесла старушка.

- Ага, любят – ехидно заметил Рыжий – Милуют, почем зря. Вот была у меня одна. Вроде и задачка перед ней стояла, не так, чтобы совсем сложная. Иным и посложнее вопросы решать доводится. Задали – не справилась, сошла с дистанции, брюхо себе вспорола. Чего делаем? Милуем? Извольте! Замиловали – дальше некуда! И условия ей, и блага. И чего? Петельку смастерила. Ах, какая незадача! Вдругорядь милуем? А чего бы и нет! Ну, уж я тут загодя побеспокоился альтернативным решением. Потому, как знал: милостью этот вопрос не решить! «Ходатайство о переводе поднадзорного субъекта в другой департамент в связи с неэффективностью принимаемых учебных мер». Все ноги избил, пока утвердили! А не утвердить не могу, не имею права самовольничать. Это, вон, он – Рыжий указал в сторону светловолосого парня – чудесить может, ему с рук сойдет. А меня в порошок сотрут – не заметят! Этот разгильдяй пернатый думает, я про его выходки не в курсе. И про то, что в его ящичке нижнем храниться. Только я все знаю! Работа у меня такая: все знать. Когда-нибудь пригодится.

- Так ведь мы-то милостью Божией и живем – возразила Гавриловна.

- Вы бы лучше мудростью житейской жили! – парировал Рыжий – А то ведь с мудростью у нас - напряженка, а милости – до сблёву! Не вяжется житейская арифметика.

Не известно, к чему бы пришел весь этот переполненный эмоциями разговор, если бы в этот самый момент…, если бы в этот момент сквозь длинный, светлый коридор не пронесся бы один бородатый мужичок верхом на кресте. Разрезая стены коридора, как раскаленный нож масло, в одной набедренной повязке, с развеселыми криками, бородатый мужичок все летал взад и вперед на кресте, подбодряемый призывными выкриками уже хорошо знакомого паренька с длинными, светлыми волосами.

Вроде бы и зрелище такое…, заурядное, даже безалаберное. Мальчишество, да и только! Но вот почему-то у всех, кто лицезрел этот аттракцион, внутри тут же рождалось что-то теплое, что-то доброе. Что-то такое удивительно прекрасное, что укрепляло и растило изнутри обычную, человеческую веру в лучшее.

- Да это же… - с восхищением начала Гавриловна.

- Да. Иисус наш опять безобразничает. Споил собутыльников водой, а теперь снова на кресте катается. Хоть бы приоделся, нудист! Только я ему – не указка. Рожей не вышел. Он-то – родственник.

- Христос, спаситель наш! – со слезами умиления на глазах произнесла Евдокия Гавриловна, заворожено глядя на развеселого, бородатого мужичка в одной набедренной повязке, что снова и снова проносился сквозь коридор.

- Да ваш, ваш – с некой досадой произнес Рыжий – всех полюбит, всех развеселит… Этот, пернатый – Рыжий указал рукой на светловолосого парня, что подбодряющее выкрикивал вслед катающемуся Иисусу – с ним дружбу водит. Сошлись, два сапога – кеды!

Евдокия Гавриловна с умилением смотрела на веселящегося сына Божьего, тихонечко шепча: «Спаси и сохрани», а Рыжий равнодушно постукивал пальцем по столу.

- Не бойся. И спасет, и сохранит. Пока вот он – Рыжий головой кивнул в сторону проносившегося Иисуса – на кресте катается, ничего с вами, с людьми губительного не станется.

Удивительное зрелище так же быстро исчезло, как и внезапно появилось. В длинном светлом коридоре вновь воцарился покой и порядок, изредка прерываемый спешащими к регистратуре людьми.

- Так все-таки, чего ты сюда приходила-то? – спросил у Гавриловны Рыжий после небольшой паузы.

Гавриловна очнулась от благостного зрелища, поправила платочек на голове и в недоумении пожала плечами.

- Не знаю, милок, не знаю. Я, как мужа схоронила, что-то совсем приуныла. Пока поминки да иное, на работу не выходила. А после чего-то совсем расхотелось. Не, не работать! Работать я завсегда рада. К людям идти расхотелось. Сидела вот так дома. То на базарчик выскочу, то на почту… А в остальном сижу себе одна. Мужнина дочка замуж вышла и за бугор уехала, а боле у меня никого. Даже кота или пичужки какой нет. Сама. Так, вот и просидела, почитай, два года, как тот медведь в берлоге. И чего-то подумалось мне, что совсем я никому на этом свете не нужная. Старая уже, одинокая… Кому я сгожусь?

- «Кому сгожусь», говоришь – с ухмылкой произнес Рыжий – а ну-ка, давай мы с тобой глянем, кому ты сгодишься. Вот гляди, кабинетик ты прибрала. Да как прибрала? Не так, как иные, лишь бы пыль попугать. Там нынче чистота, которой этот самый кабинетик отродясь не видовал! Сгодилась?

- Та ну, такое – засмущалась Евдокия Гавриловна – разве ж то - работа?

- Сгодилась – утвердительно поправил Рыжий Гавриловну – а второй кабинет. Да не кабинетик, а кабинетище! Не каждая, скажу я тебе, баба такое осилит! А вот ты – пожалуйста. Сгодилась?

- Ну-ууу… - протянула старушка – тебе виднее.

- Сгодилась! А со мной как обошлась? Приняла меня, каким есть, не погнала от себя, как пса шелудивого, ругать, почем зря, не стал. Про себя, вот рассказала, словом добрым обогрела… Даже «милок» звала. Не бесом окаянным и отродием сатанинским, а все ласково: «милок».

- Ну, чего ж это мне тебя гнать-то, милок? Ты, вон, меня чаем напоил, интересного всякого порассказывал. А слово доброе? Да разве оно кому надобно?

- Надобно, надобно – справедливо заметил Рыжий – иным разом доброе слово ценней всякого блага будет! Потому, как добро людское завсегда в дефиците. Мир все носится за всякими бумажками-финтифлюшками, а про доброту душевную забывает, словно бы и нету ее вовсе.

- Мож ты и прав – задумчиво сказала Гавриловна.

- Да прав, прав. Так чего? Сгодилась?

- Выходит, что да.

- А, уж если ты тут сгодилась, нешто ты думаешь, что серед людей тебе места нет? – вновь абсолютно справедливо заметил Рыжий.

- Думаешь, сгожусь еще? – с надеждой спросила Евдокия Гавриловна.

- Да конечно! – едва не криком произнес Рыжий - Ты, вот, только от людей хорониться перестань. А то ведь иначе, как поймешь, что у людей к тебе потребность есть? Гляди, вон, так убегала, что аж к нам попала! – усмехнулся Рыжий.

- Это чего, думаешь, снова в больницу прийти? На старую-то должность?

- А чего бы и нет? Ты работу знаешь, сил в тебе – хоть отбавляй. Здоровьем еще крепка да и головой светла…

- Та ладно тебе! – смущаясь, перебила Рыжего Гавриловна.

- Не ладно, а так и есть.

- А, как засмеют люди? – забеспокоилась старушка – Вот, приду я, значит, обратно, а мне-то и скажут: «Чего ты, старая, удумала, апосля двух годков вернуться?». Засмеють…

- Да пусть только попробуют! – грозно выпалил Рыжий – Я их так рассмешу – до смерти хохотать будут!

- Ой, не надо, милок – тут же запротестовала Евдокия Гавриловна – оне-то – люди, сами иной раз не понимают, чего творят.

- Да…, люди… - задумчиво произнес Рыжий – ну так как, Евдокия Гавриловна? В обратный путь или тут будешь киснуть, пока срок не выйдет?

Евдокия Гавриловна загорелась словами Рыжего, скоренько встала со стула, повесила на руку плащ и стала ждать, чего Рыжий скажет.

- Стой-ка, милая моя, давай я тебе гостинец соберу – сказал Рыжий и кинулся собирать кой-чего для Гавриловны. На память.

Рыжий скрутил из листка бумаги кулечек, запустил пятерню в банку с чаем, и от души зачерпнув оттуда ароматных чаинок, щедро сыпанул в кулек, после аккуратно его запечатав. Потом взял другой листок и также организовал пакетик с печеньями.

- Вот – протянул он Гавриловне – на-ка. Только не кажи никому, а то отберут при выходе. Нельзя ведь.

Гавриловна стала искать, куда бы это все сложить.

- Да чего ж ты этим мотыляешь, как флагом на параде?! – возмутился Рыжий – Сказано тебе: не кажи!

Гавриловна украдкой положила пакетики в карман плаща, аккуратно пригладила его на руке, чтобы видно не было, поправила платок и улыбнулась.

- Пойдем-ка?

- Вперед! – ободряюще ответил Рыжий, указав рукой путь вдаль длинного, светлого коридора, подальше от регистратуры. Туда, где клубилась белая, загадочная дымка.

Оставив позади Рыжего, Евдокия Гавриловна смело двинулась в загадочную дымку коридора, постепенно растворяясь в ее белых клубах. «Слышь-ка!», услышала она за спиной.

- Слышь-ка! – окрикнул уходящую старушку Рыжий – Ты это, когда у него будешь…

- У кого это, у него? – спросила Гавриловна.

- Ну, живей мозгами-то шевели! – прикрикнул на Гавриловну Рыжий, но глядя на полное непонимание сути вопроса, тихонечко, прислонив ладошку ко рту, добавил – У Бога.

- А-ааа – догадалась Гавриловна – ну и чаво?

- Вот, ты когда у него будешь, скажи ему, что, мол, есть тут такой работник справный. Службу свою несет, как положено, от обязанностей не отлынивает, почем зря разносов не устраивает. Ну, похвали, в общем. Наградить бы такого – не грех. Ясно, что ли?

- Да ясно, ясно - крикнула Гавриловна – а чего просить-то?

- Отпуска! – с грустью и надеждой в глазах взмолился Рыжий – Хоть бы сколько! Я уже, мать, не могу, просто не могу!

Евдокия Гавриловна улыбнулась на прощание, сделала пальцами знак «Ок» и, по-модному крикнув: «Заметано», растворилась в загадочной дымке коридора под аккомпанемент щелчка пальцами Рыжего.

По обыкновению, утром в 6:00 Евдокия Гавриловна проснулась в своей постели, потянулась и потерла занемевшую левую руку. «Болить что-то, зараза! Аль радикулит, аль отляжала?», подумала Евдокия Гавриловна и тут же вспомнила про чудной сон, который вот только что снился ей.

Ах, какой расчудесный сон! И место какое-то дивное было, не тутошнее, и народ там всяческий. И забавный, и так себе. Мужичонок, вроде, был…, рыженькай. Чего-то говорил антересного. А чаво? «Вот же ж, дура, не успела проснуться, а уже все позабыла!», в мыслях выругалась на себя Евдокия Гавриловна. Ведь говорил-то он чего-то дюже интересного. Ах, старушечья память!

Не успела еще Евдокия Гавриловна умыться, как позабыла и про того мужичка, что во сне был. Каков из себя был да как звался… Ох, уж эта память! Надысь, вон, заколку кудысь поклала, а куды – никак не згадается. Чего уж про сны говорить? «Коли суженый…», с улыбкой подумалось Евдокии Гавриловне, «…то и еще раз навидится. Чай, не боярин, явится – не обломается!».

Евдокия Гавриловна неспешно сходила на кухню, поставила чайник и, возвращаясь в комнату, заметила свой серенький плащ, висевший на спинке стула. И чего он тут делает? Чего не на вешалке?

Снимая со стула плащ, Евдокия Гавриловна едва успела подхватить бумажный пакет, что чуть не выпал из кармана плаща. И чего там? «Печенье! А как она там взялось? На поминках, вроде, не была…», терялась в догадках Евдокия Гавриловна. «А еще чего там?», спросила себя она, заприметив еще один пакет в кармане. Стоило лишь ей чуть-чуть приоткрыть второй пакетик, как сию же секунду по комнате разнесся дивный запах полевых цветов, перемежавшийся терпковатым травяным ароматом, сладость спелых фруктов и приятное тепло имбиря. «Ёк-макарёк! Да это же чай!». А откель он тут взялся? «Вот, уж, дурная голова! Совсем не ведает, чего руки в карманы суют!».

Ну, коли чай – так и пить его принято. Евдокия Гавриловна заварила расчудесный напиток и с нескрываемым удовольствием принялась наслаждаться этим поистине божественным напитком, отдававшим некой кислинкой, что придавал напитку особую пикантность. В пять минут от печений и чая не осталось и следа. А чего их, мариновать, что ль?

Заторопившись одеваться, Евдокия Гавриловна нарядилась в синенькое, в мелкий цветочек ситцевое платье, повязала на голову платочек разноцветный и уже в прихожей, обувая черные лаковые туфли, с чего-то принялась спорить с собой. Не в голос, в мыслях.

- И куды ты, старая, собралась в такую рань? – сурово спрашивал Евдокию Гавриловну дух противоречия.

- Так, в больницу-то! – уверенно отвечала Евдокия Гавриловна – С бабоньками повидаюсь, мож, помогу чего.

- Ой, вы поглядите на нее! – насмехался дух противоречия – Помощница выискалась! Оне-то, чай, без твоей-то помощи ужо все и позагибались!

- А чего? – не унималась Евдокия Гавриловна – Я-то – баба еще крепкая, да и с головой, спасибо, Господи, дружбу еще вожу. Где руками, а где и советом добрым пособлю.

- А нужна ли им, молодым да свежим, помощь твоя? – отговаривал старушку предательский дух – Да оне тебя на смех возьмуть, дура старая! Ишь, приперлася помогать, без тебе хлопот мало!

- А и не возьмуть – стойко отбивалась Евдокия Гавриловна – мож я и старая, да только сгодная. Это уж я точно знаю! Да и чего дома-то сидеть. Чай, не наседка, птенцов-то не высижу.

Все, конец спору! Евдокия Гавриловна обулась, дверки заперла и пошла себе в сторону больницы.

Это ж как ее рады были видеть все в отделении, едва она оказалась на пороге! Боже! Словно мать Терезу! Тут же кинулись обнимать ее, целовать, выспрашивать. Про жизнь выспрашивать. Ее-то, почитай, два года, как не было. Да про цель визита ее выпытывать. В гости али насовсем?

Насовсем, насовсем вернулась баба Дуся! Та, которая, можно сказать, всех сестер в отделении вынянчила. А уж скольким больным ладу дала – так и не сосчитаешь! Ведь без нее, без доброй и мудрой бабы Дуси и отделение – не отделение! Кто ж без нее добрым словом квелых да болезных исцелять станет? Ведь известно же, что доброе слово порой лучше всяческого лекарства излечивает!

И даже сам Глеб Мироныч лично пожал руку Евдокии Гавриловне. Да что там пожал? Обнял! И клятвенно пообещал: никуда теперь бабу Дусю из больницы не отпускать. Аж до самой…, ну, этой, тьху на нее, костлявую!

Продолжение следует...

Высокий и худой парень с пышной прической на голове, одетый в светло-зеленый костюм, устало шел по коридору к своему кабинету. Такой, вот, одуванчик, только увядший немного. Возле кабинета, опершись на стену и крутя на пальце ключи, его ждал Рыжий с довольным выражением лица.

- Как делишки, пушистый – с улыбкой спросил он Одуванчика.

Но Одуванчик ничего не ответил, лишь с укоризной посмотрев на Рыжего. По лицу его, что ли не понятно, как дела?!

- Как твои педагогические потуги? – не оставляя затеи разговорить коллегу, продолжал Рыжий.

- Ой! – устало выдохнул Одуванчик – Кажись, всю Ивановскую область замуж выдать проще, чем ей что-то объяснить!

- Ага! – ехидно заметил Рыжий – Теперь-то ты меня понимаешь!

Одуванчик устало кивнул.

- А я тут тебе ключики от твоей берлоги притарабанил – продолжал Рыжий, протягивая ключи от кабинета Одуванчику.

- С какой радости? – спросил Одуванчик.

- Сюрприз – интригански ответил Рыжий и хитро улыбнулся.
Одуванчик с недоверием глянул на Рыжего. Какой такой еще сюрприз может подготовить это хитрый, рыжий черт?

- Только ты, это – Рыжий попросил Одуванчика, который настороженно открывал двери кабинета – в обморок мне тут не падай. А то ты – лось здоровый! А мне потом корячиться, таскать тебя, с моей-то больной спиной. Не из мечты как-то.

Одуванчик вошел в кабинет и ахнул от удивления. Какая красота! В небольшом кабинетике все сияло чистотой и одурманивало свежестью! Книжки на полках, прежде валявшиеся кое-как, были аккуратно выложены, на небольшом столике, уже без досадного пятна посредине, красовалась вазочка с полевыми цветочками. И отовсюду доносился такой приятный, теплый запах! Запах, родом из самого-самого детства, тот запах, про который мы никогда не забудем, но почему-то никак не можем вспомнить.

- Какая красота! – всплеснув руками, воскликнул Одуванчик.

- Старался! – гордо заявил Рыжий, стоявший в дверях.

- А… - начал Одуванчик.

- Как меня отблагодарить? – опередил его Рыжий.

Одуванчик, все еще не уловивший подвоха, закивал с наивной улыбкой.

- А-ааа – протянул Рыжий с ехидной улыбкой – я вашу породу знаю. Вы же на добро только добром и ответить можете, хоть убейся. Не так ли?

Одуванчик продолжал наивно кивать.

- Вот о чем я тебя попрошу, мой славный соратник по труду – хитро начал Рыжий – я тебе тут порядок навел, а ты, уж, будь любезен, у меня в офисе прибери.

- У тебя?! – Одуванчик вмиг потух и опал.

- Ну да, у меня. Да ты не горюй, пушистый! У меня нынче там почти, что порядок – попытался утешить Одуванчика Рыжий.

Почти, что порядок в кабинете Рыжего, где, как известно, черт ногу сломает, звучало ничуть не порядочнее полнейшего бардака, вселенского хаоса и всепоглощающей разрухи.

Поникший Одуванчик на негнущихся ногах покорно зашагал на выход из кабинетика.

- Слушай, но ведь по-честному же, правда – продолжал Рыжий – я – тебе, ты – мне, алаверды, так сказать.

- Хорошенькая «алаверда» - тихонько возроптал Одуванчик, с грустью закрывая кабинет – и когда мне это делать?

- Да хоть сейчас! – бодро заявил Рыжий – Для подвига всегда есть время! Авгиевы конюшни ждут тебя, мой юный Геракл!

Отсылка к легендарному греческому герою окончательно добила Одуванчика. Он весь поник, съежился, как невинный, весенний цветок под сапогом невнимательного путника, и, казалось, пустил наивную, детскую слезу. Даже его костюм из светло-салатового сделался болотным. Во всяком случае, в данный момент на Геракла он не походил, аж никак.

- Не кручинься, пушистый – стал успокаивать его Рыжий, по-отечески положив руку на плечо – я тебе чуток пособлю.

С этими словами Рыжий полез в карман пальто и извлек оттуда каких-то две помятых бумаженции. Что это были за бумаги – знал только Рыжий. Но то, что эти два непрезентабельных клочка прессованной целлюлозы были крайне ценны для Одуванчика, можно было понять по хитрому выражению лица старого черта. Это были предписания на отпуск для двоих работников химчистки, которой заведовал Рыжий. Рыжий давно позаботился про отпуска своим сотрудникам. Ведь отдыхать нужно не только работникам творческих профессий. И даже получил на то предписания. Не выполнить он их не мог, на то они и предписания. А вот придержать до времени – легко! И это время, судя по всему, настало.

- Держи – Рыжий протянул недоумевающему Одуванчику бумажки – найдешь там у меня двоих самых чумазых, они на входе сидят, Вельзевул и Маммон.

- Кто?! – воскликнул Одуванчик.

- Та не обращай внимания! – быстро успокоил его Рыжий – Я этим дуралеям как-то книжку по демонологии подкинул. Они так развеселились, как дети, чесслово! Имен себе напридумывали без разбора. Не от большого ума ведь. Зато представь себе, как прикольно. Крикнешь: «Левиафан! Неси мне вон тот ящик с картриджами!». Он несет, лыбится. Здорово, правда?

- Какой бардак! – с ужасом выдохнул Одуванчик, хлопнув себя ладонью по лицу.

- Ладно тебе судить – недовольно буркнул Рыжий – до моего доработаешься – вот там и посмотрим, чего чудить будешь. Не суть. Найдешь их и за уборку посулишь им эти две бумажки, понял?

- Эти две бумажки? – уничижающе заявил Одуванчик, брезгливо держа двумя пальцами помятые клочки бумаги.

- Да, да! Они за эти бумаги тебе, не то, что офис зубной щеткой выдраят, еще и тебя до блеска натрут. Будешь сиять, как у кота… - Рыжий запнулся – как новый медяк на солнце!

- Так ведь… - начал Одуванчик.

- Да, мой юный друг – прервал его Рыжий – придется договариваться. А как иначе?

- А я ведь… - с детским, наивным стеснением начал Одуванчик.

- Научишься – перехватил Рыжий – научишься. Все когда-то не умели.

Для Одуванчика задача стократно усложнялась. Мало того, что нужно было убрать то, что проще сжечь до тла, так еще и нужно договориться. Да и с кем?! С этими!

- Слушай – обиженно начал Рыжий – ты носом-то не крути! Я тебе дело предлагаю. Как не хошь – сам тряпкой да веником маши, если времени много! А то, гляди, губы еще дует!

- Нет, нет – заторопился в оправданиях Одуванчик - спасибо тебе большое за помощь! Только я-то…

- Научишься! – отрезал Рыжий и, взяв под руку поникшего Одуванчика, неспешно отправился с ним в свои владения.

- Гляди – злорадостно улыбаясь, Рыжий показал на светловолосого парня, озадаченно чесавшего длинноволосую макушку – приуныл наш весельчак. А знаешь, почему? Тебе-то лишь маленький кабинет достался, а вот ему – Рыжий от удовольствия защурился – весь цех с котлами и отстойником! Задачка у него, доложу я Вам, мой вечнозеленый друг, куда сложнее! А как он хотел? Его кабинет куда просторней твоего. В добрых дела паритет надобно соблюсти. Так ведь?

- Наверное – грустно пискнул Одуванчик.

- Та-аак – довольно протянул Рыжий – и вот ему – тыча пальцем в озадаченного парня – я помогать не стану! Он на выдумку хитер, выкрутится, если ко второму пришествию управиться хочет!

Так они и пошли под ручку. Поникший Одуванчик и сияющий от удовольствия Рыжий. А чего бы ему и не сиять?

Уборку какую затеял! Да, не своими руками, но ведь на то и организаторы, чтобы организовывать, а не метлой махать! Молодец же?

А старушку, бабу Дусю, кто на путь истинный наставил? Без него, без Рыжего-то, она бы тут измаялась в ожидании. Аж до самой смерти. Кто молодец? Рыжий молодец!

А кто урок Одуванчику выдумал? Нужный, между прочим! Да будь ты трижды благодетель и сто раз доброта, но договариваться уметь должон! Пригодится.

Но не это, не это главное, что в этот самый момент так грело дьявольское нутро Рыжего! Наконец-то долг чести, отложенный до времени, долг за Петровича был отплачен полностью!

© Руслан Ковальчук

Это сообщение отредактировал Rulik74 - 27.06.2019 - 19:02

Rulik74
Спасибо!

От, цэ дiло, а то "мамо, мамо"
Прекрасный слог и тонкое чувство материала у тебя. Это, по нашим временам, большааая редкость!
Не вздумай бросать нас.
Тебе издаваться следует.
На твоих текстах трэба детей воспитывать, ибо:
"Воспитание может заменить лишь добродушие", а этого в твоём творчестве не занимать!
Пиши дальше, а я - в ждуны.

Замечательно уютный рассказ!
Даже запах чая почудился...
PS. Rulik74, а про какого писателя там Рыжий говорил?

PS2. Сегодня при рассылке сайт выдает ошибку. Если кто-то получил письмо несколько раз - извините.

Это сообщение отредактировал myshkins - 27.06.2019 - 21:18

Rulik74, спасибо огромное, с удовольствием Вас читаю! Иногда, правда, подинамичнее хочется, но это исключительно мое мнение, не больше. Спасибо! Пишите!

Rulik74, зелень авансом! Сейчас буду читать!

myshkins

Точно!Именно уютный.

Ежели ваши рассказы хоть одного призадуматься сделает, уже стоит того.
Некоторые не в бровь, а в глаз.
От которых и под дых получил, а которое попомнить не хочется.
Блять, эти скелеты в шкафу оказались запрятаны в глубинках сознания.

Отлично, очень душевно изложено, Автору жму руку!

Просто чудо!..
Слог, вкуснее чая от беса))
А когда слог со смыслом, это уже верх мастерства.
Автор, я в восхищении!

И жду в формате для мобильных устройств.
Хочу сделать рассылку своим друзьям-знакомым, но браузере не всем удобно читать на самом ЯПе.
Если кто умеет и заморочится этим, дайте знать, плиз.

отлично!

Душевно. Спасибо!

спасибо, не бросай творчество дружище.

Спасибо, с удовольствием прочел этот и предыдущие рассказы.
Нравится. Есть над чем подумать, напоминание навевает.

Огромное спасибо! Местами аж до слез...

Заставляет о многом задуматься и многое передумать и переосмыслить.
Продолжайте, пожалуйста.

Класс! А последний абзац вообще заставляет переосмыслить текст.
Спасибо!

Генеральная уборка fb2

ну и для быстро скачать на мобильный

Автор, спасибо наиогромнейшее! И мурашки успели пробежать, и слезы навернуться...Не вздумайте думать))))))) прекращать писать, раз здесь есть люди, которые выражают искреннюю благодарность за рассказ!

Rulik74 Замечательные буквы, читалось взахлёб!

myshkins И снова спасибо за рассылку!

Класс!!!!!
А можно на вас надеяться и ждать весь цикл рассказов?