Материнское озеро. Третий рассказ сборника "Небесная канцелярия - 2".

Всем привет!

Предыдущий сборник:
Удавшаяся жизнь
Безделушка
Фея ночной реки
Электрик от Бога
Туманные крылья
Кирпич и краска
Девушка с удивительным лицом
Хохотушка
Генеральная уборка
И.о.
Рыжий мельник
Сказка о любви

Рассказы второго сборника:
Отрез
За тех, кто за нас

Если вам понравилось чтиво и вы хотите получать анонсы моих произведений - стучитесь трудяжке myshkins. Книжная фея не откажет вам.

Материнское озеро.

Глава 1. Сокровище Тимофеевых.

- Лютик! – кого-то звала женщина в годах, углубившись с головой в большом шкафу. – Лютик! Доченька!

- Что, мам? – донеслось из кухни.

- Доча! А где наш ларец с Кощеевым сокровищем? Роюсь уже полчаса, а найти не могу! – вынырнув из шкафа, женщина подмигнула смазливой девчушке лет двенадцати, стоявшей рядом.

- Вторая полка слева, за пряжей!

- Опять переложила! – посетовала женщина, ныряя в другую часть шкафа, - ну что ж ты за «перепрятка» такая?!

- Перепрятка! – рассмеялась девчушка.

- Ага! – подтвердила женщина в годах, извлекая из шкафа огромный кулек с разноцветными клубками, мотками и спицами, - бурундук прямо, а не Лютик! Все распихает, закопает, запрячет!

- Бурундук! – залилась смехом девочка.

- Вот она, родимая! – воскликнула женщина, увидев маленькую коробочку, притаившуюся за огромным пакетом с вязальными принадлежностями. – Хоть бы спицей себе глаз не выколоть! – огромный пакет с «вязабельным», который женщина перехватывала в «горячих точках», стал разваливаться прямо в руках.

- Давай помогу, бабушка, - бросила на помощь девчушка.

- Вот тут подхвати, Юленька! – женщина указала на уже почти отделившуюся часть пакета, дружно проголосовавшую за независимость от спицевой тирании.

Когда вопрос с разваливающимся пакетом был закрыт и извлечен заветный сундучок, женщина достала из Кощеева ларца маленькую бархатистую коробочку красного цвета.

- Вот она, внученька! Наша фамильная драгоценность! Сокровище Тимофеевых!

Бесшумно раскрывшись, коробочка явила взору бабушки и внучки дивной красоты золотое, увенчанное рубином колечко, сделанное явно не нынешними мастерами. Увесистое, не то, что нынешние обманки, колечко весело играло рубиновыми переливами, краснея от людского внимания к его скромной персоне. Мастерски сотканные, словно связанные из тончайших золотых нитей завитушки, обрамлявшие рубин, весело заиграли на свету, просясь надеться на пальчик.

- Красивое! – не отрывая взгляда от колечка, восторженно сказал Юленька, - можно, бабушка?! - протягивая дрожащие от волнения ручки к колечку, спросила внучка.

- Конечно, внученька! – бабушка извлекала колечко из коробочки и протянула его девчушке, подскакивавшей на месте от нетерпения.

После долгой разлуки с человеческим теплом, оказавшись ныне в людских руках, колечко вмиг потеплело, еще больше засияв. Почти так же, как прежде, как тогда….

Дрожа от нетерпения, Юленька осторожно, словно снежинку, взяла из бабушкиных рук колечко, повертела его из стороны в сторону и принялась примерять его на свои еще детские пальчики. Ах, какая досада! Колечко-то великовато!

Вертясь, как непослушная егоза на любом из предложенных пальчиков, колечко веселилось от души, широко улыбаясь витиеватыми, изящными завитушками обрамления. Прыг-скок, круть-верть! Ишь, какая озорница, драгоценность фамильная! Того и гляди, соскочит с маленького пальчика, закатится куда-нибудь – и потом ищи его!

- Ха-ха-ха! – сияя от радости никак не меньше фамильной драгоценности, девчушка весело скакала по комнате, примеряя колечко то на указательный, то на безымянный пальчик. Не беда ведь, что большое. Весело!

- Осторожно внученька! – женщина в годах протягивала в воздух руки, словно бы желая подхватить задорно скачущее озорство, - смотри, как бы….

Каким бы ни было озорство, а оно все равно заканчивается этим «как бы». Почти всегда. Скользнув с указательного пальчика, колечко взмыло вверх, описало большую дугу едва ли не под самым потолком, поигрывая изумительным рубином на свету, и с громким «дзинь» упало на пол. Упало и покатилось, отзвуками обозначая свой маршрут.

- Лови, лови его! – кричала бабушка Юле, которая, как котенок за мышонком, бросилась ловить колечко. Но озорство – оно такое, поди, поймай его!

- Нет, нет, нет! – в страхе воскликнула Юленька, глядя на то, как озорное, убегающее от нее колечко тихонько, с предательским позвякиванием на неровностях пола, закатывается прямо под диван.

- Ах! – вздохнула бабушка, - укатилось! Сейчас Лютик с кухни прилетит, ругаться будет…

- Я сейчас, я сейчас, бабушка! – с полными слез и ужаса глазами, Юленька буквально нырнула под диван, просунув в небольшую нишу свою тоненькую ручку.

Недолгие поиски увенчались успехом. Беглая драгоценность была найдена и возвращена в красную коробочку. От греха подальше.

- Бабушка, - внезапно спросила Юленька, - а почему ты маму Лютиком называешь?

- О-ооо, внученька, - улыбнулась бабушка, - это еще со времен деда моего повелось, Казимира Мирославовича. Мне он дедом приходился, а тебе, значит, пра… - на мгновение прервавшись, женщина в года стал считать «пра», - прапрадедом будет. Мы с мужем, дедом твоим Матвеем, только из роддома вернулись, Людмилку привезли. Ну и, как водится, дома встречала нас вся родня, что есть. И тетки, и дядьки! И дед в кресле сидел. Старенький уже был, ходил плохо да и слышал слабо, но такое событие пропустить не мог. Первая правнучка!

Приношу я, значит, Людмилку, разворачиваю из конвертика…

- Конвертика? – удивилась Юленька, - ее по почте прислали?

- Да, зайка, - усмехнулась бабушка, - почти. Одеяние такое для младенцев, конвертиком закрывается. Раскрываю я, значит, конвертик, чтобы нового члена семьи Тимофеевых родственному взору представить, на руки беру, а она как описает меня…

- Давай еще про двойки мои расскажи! – послышалось с кухни.

- Ух, ушастая! – женщина в годах с напускной грозностью прокомментировала фразу с кухни и, понизив голос, продолжила рассказ: - Как описает меня! А я в нарядном платье, в туфельках модных, вся прихорошенная. Представляешь?! Ну и говорю я ей в шутку: «Эх, Людок, Людок! Подмочила ты материнскую репутацию!». А дед с кресла как возмутится: «Это что, - кричит грозно, - за имя ребенку такое?! Кто придумал малютку Лютиком назвать?! Что за клумба такая?! Еще ромашкой обзови!». Мы все как рассмеялись! «Глухарь ты старый, дед Казя! - говорим, - какой такой Лютик, когда она Людмила?!». Он-то глуховат уже был, ему Лютик-то и послышался. Ну, он с нами тоже в смех. Отсмеялись вволю. Но с той поры как прилип к Людке Лютик, так и не отлипает.

- А колечко маме подарили? – усевшись на диван поудобнее, стала расспрашивать Юленька.

- Нет. Колечко это с дедом Казимиром в нашем семействе появилось, - ответила бабушка и немного задумалась. То ли вспомнилось что, то ли….

- Расскажи, расскажи! – запросилась Юленька.

Женщина в годах опустилась на диван рядом с внучкой и начала увлекательный рассказ о прекрасном колечке, озорной фамильной драгоценности семейства Тимофеевых.

- Бабушка моя, Алевтина Егоровна, рассказывала мне, как ее муж, дед Казя к ней сватался. Давно это было. Времена тяжелые тогда были. Работали много, ели мало, одевались плохо. Не до шику. А дед Казимир давно на мою бабку поглядывал. Замуж звал потихоньку. Только она-то – девка боевая была. Ну, - пояснила женщина в годах, - так она рассказывала. Того отшила, того отбрила, тому от ворот поворот дала. Еще та вертихвостка! А дед Казимир умный был. Ждал. И вот одним вечером зовет он ее замуж, а она, хитрюга, ему отказом отвечает. А он как достанет из кармана колечко, да как наденет ей на пальчик! Она и разомлела. Колечко-то красивое, дорогое. Тогда ведь не о колечке думали, как бы с голоду не умереть. А тут – такой подарок! Ну, хитростью да маневрами обходными сломал он бабкину спесь и вскорости стала бабка моя Алевтиной Егоровной Тимофеевой зваться. И колечко в наш дом прибилось.

Только больно уж колечко это с норовом было. Не сиделось ему все на пальцах, не лежалось в коробке. Как война началась – дед на фронт ушел, а бабка, от нужды и безысходности, пятерых детей на руках имея, снесла то колечко ростовщикам. Больше просто нести нечего было, а детей кормить надо. Так в первый раз убежала наша озорница из дома. Надолго. Пока дед с войны не вернулся.

И уж на что умен, на что хитер был Казимир Мирославович! И месяца не прошло, как он колечко-то в семью вернул. Там поспрошал, там выведал. Хитрец – да и только! Недаром полковым разведчиком был, за линию фронта ходил. Вся грудь в медалях!

А потом я это колечко проворонила.

- Проворонила? – переспросила Юленька.

- Ага, - кивнула женщина в годах, - потеряла, значит. Вот так, как ты игралась, игралась, и выронила. И покатилось колечко прямо в щель между половыми досками. У нас полы старые были, из деревянных досок. Меж досок такие щели были! Не то, что колечко, мышь пролезет!

- Мы-ииишь?! – со страхом и брезгливостью спросила девочка.

- Мышь, мышь, - подтвердила бабушка, - серенька такая, с хвостиком.

- Фу, какая гадость!

- В те времена, зайка, и не такие гадости шастали! И закатилось оно, колечко, в щель между досок. Уж как мы не пытались его оттуда достать – никак не получалось! Только пол подрывать. Дед сказал: «Никаких подрывать! Как будем ремонт делать – так и найдем». Так оно и осталось под полом ждать ремонта. Год ждало, два ждало. Пока….

- Мам! – послышалось с кухни, - ты муку не видела?

- Видела, видела, - с хитрецой отвечала женщина в годах, - беленька такая, сыплется.

- Очень смешно! – возмутился «кухонный» голос и через секунду добавил: - Ладно, не надо, сама нашла.

- Вот и ладушки, - улыбнулась женщина в годах и продолжила рассказ: - Деда Казю на курорт, как ветерана отправили, а отец мой, твой прадед, решил ремонт в квартире учинить, пока дед на солнышке греется. И начал с пола. Пришли мастера, полы посрывали, отсыпку поменяли и новые настелили. А про колечко-то никто и не вспомнил! Представляешь, какая беда?! Дед возвращается, а полы-то уже новые, краской вскрытые. Он за кольцо спрашивать, а отец мой, прадед твой только руками поводит. Забыл!

Ну, тут на помощь моя тетка подключилась, Серафима Каземировна. Ух, женщина лютая была! Никому спуску не давала! Вся в отца. Она когда на рынок за покупками шла – все торговцы товар прятали. Чем торговаться с Серафимой – так лучше забесплатно отдать! В том, что она колечко найдет и в дом вернет, никто не сомневался.

Всех подключила тетка Серафима! Даже милицию. И нашла. Нашла и вернула. И с тех пор в семействе Тимофеевых объявлено было, что колечко это – не украшение, а фамильная драгоценность, место которому в коробочке, а не на пальце. И лежало оно, горемычное в коробочке, аж пока мамка твоя не подросла.

Она еще не замужем была, в институте училась. И приспичило ей как-то на гулянку по случаю Нового Года из дому урвать. Приоделась она, прихорошилась и тайком от меня и деда твоего умыкнула колечко из сундучка Кощеева. Пофорсить ей, видите ли, захотелось!

Приходит она на следующий день, как кошка блудная в марте…

- Мама! – послышался строгий голос с кухни.

- А как это, «как кошка блудная в марте»? – спросила Юленька.

- Ну…, деточка…, - замялась бабушка, - уставшая сильно, потрепанная. Приходит, значит, домой, тихонечко к себе в комнату шасть – и спать. Неделя, другая – тишина! Молчит мать твоя, как рыба об лед! Посеяла где-то нашу фамильную драгоценность, а признаться боится. А колечко-то уже по рукам ходит.

Когда пропажа вскрылась, расстроились мы все ужасно! Это же все! Она-то с той гулянки и не помнила, куда его задевала! Стали всех расспрашивать, не видал ли кто, не помнит ли. Да кто там что помнил! Молодые, до веселья охочие, на дурость молодецкую падкие! Никто ничего не помнил.

И тут уж отец твой на помощь пришел. Хитростью какой-то выведал про одного студента ненадежного, который на той вечеринке был. И когда мать твоя к пяти утра...

- Мам! – снова послышалось гневное с кухни.

- А что мам, что мам?! – справедливо ответила женщина в годах, - рассказываю, как было!

- Ну, мам! – сменил гнев на мольбу «кухонный» голос.

- Ладно! – махнула рукой женщина в годах и продолжила: - Ну, в общем, обманом увел этот зловредный тип нашу фамильную драгоценность. И в ломбард сдал. А отец твой про все узнал, в ломбарде договорился, квитанция-то не на его имя была, и выкупил озорницу.

И, как тогда, когда прапрадед твой к прапрабабке свататься приходил, отец твой пришел и надел колечко мамке твоей прямо на пальчик. И снова наша фамильная драгоценность вернулась в родные стены.

- Ах ты озорница! – Юленька погрозила колечку пальчиком.

- Да, да, - подтвердила бабушка, - все в тебя!

- Зато оно – доброе! – улыбнулась Юленька, пальчиком поглаживая колечко в коробочке, - и полезное. И пра…, - на секунду замешкалась девчушка, - прапрабабушку с прапрадедушкой поженило, и маму с папой.

- Да, заинька, - бабушка нежно обняла внучку, - доброе! Гляди, что покажу!

Женщина в годах аккуратно достала колечко из коробочки и повела пальцем по внутренней части шинки.

- Присмотрись-ка, - бабушка протянула колечко внучке, - под пальцем есть что-то? Я уж без очков не увижу.

Юленька крепко взяла колечко и стала внимательно разглядывать его скрытую от людских глаз часть.

- Есть, есть! – закричала она, - три черточки и палочка сверху!

- На что похоже? – с улыбкой спрашивала бабушка.

- На букву «Т»!

- Вот! – назидательно сказала женщина в годах, возвращая колечко в коробочку из маленьких рук, - «Т». Значит Тимофеевы. И никуда ему от этого «Т» не деться, никак не отвертеться. Хоть волчком крутись – а Тимофеевским и останется!

- Эх! – грустью вздохнула девочка, - я бы тоже хотела, чтобы мне кто-то колечко подарил!

- А и подарят еще! – ответила бабушка, пряча фамильную драгоценность в небольшой сундучок, названный Кощеевым ларцом, - не время еще.

- Ой, бабушка, боюсь…

- Да ты не бойся, внучка! – перебила упаднические настроения совсем еще юной леди женщина в годах, - вот, Ромка твой подрастет и подарит!

- Кто?! – с удивленным пренебрежением воскликнула Юленька, - Ромка?! Ага, держи карман шире, подарит он!

- А чего? – улыбнулась бабушка, - вон, портфель тебе носит?

- Бывает, - немного раскрасневшись, ответила девчушка.

- В кино приглашает? – снова с хитрецой спрашивала бабушка.

- Иной раз, - продолжая краснеть, отвечала Юленька, - когда фильм интересный.

- Значит и колечко подарит! – без тени сомнения заключила бабушка.

- Думаешь?! – с надеждой взглянула на нее покрасневшая от стыда девчушка.

- Определенно!

Продолжение следует…

Глава 2. Храм Его.

Заливистый соловей, живущий в маленькой коробочке возле двери, пронзительной трелью возвестил о приходе долгожданного гостя.

- Рудька! – худенькая, невысокая женщина, сохранившая львиную доли привлекательности, несмотря на уже далеко не юный возраст, бросилась на шею седому мужчине в дверях, - Рудька! Приехал!

- Лидка! – схватив в охапку небольшую женщину, с нежностью произнес Рудольф Рудольфович.

- Рудька!

- Лидка!

Через час Рудольф Рудольфович сидел за кухонным столом и с жадностью уминал утку с яблоками.

- Как она у тебя такой получается?! – с восторгом спрашивал седовласый гость, облизывая пальцы, - сколько ни пробовал у других – не так! Что-то ты, ведьмочка, подсыпаешь в нее.

- Что-то подсыпаю, - с улыбкой отвечала Лидия, - только это – секрет!

- Ну, давай, колись, Лидуся! - настаивал Рудольф Рудольфович, спешно справляясь с лапкой, - не жлобись!

- Ни за что! – сияя, как прежде по молодости, отвечала Лидия, - вот взял бы меня замуж – ел бы утку хоть каждый день! А так…, - подмигнула женщина.

- Так взял бы! – не прерывая поглощения птицы, отвечал гость, - только ты же не пошла.

- Так ты-то не звал! – паровала Лидия.

- Я?! – от возмущения Рудольф Рудольфович даже отложил вкусность, - я не звал?! Да ты, Лидия Кирилловна, видать запамятовала! Помнишь ли клумбу с цветами в центре?

- С которой ты мне пионов надергал? – подколола Лидия.

- Оставим в прошлом мою буйную юность, - закрыл вопрос добычи цветов гость. – Я же тогда говорил тебе…

- А что говорил, Рудька, что?! – перебила его Лидия, - «Замуж пойдешь, Лидка?». Пойду, твою дивизию, куда я с подводной лодки денусь?! Только за кого, ты же не сказал!

- Так за меня-то! Неужели не понятно?! – возмущался Рудольф Рудольфович.

- А ты сказал?!

- А ты спросила?!

- Ай! – махнула рукой Лидия, - ну тебя к лешему, черт рыжий!

- Да уж какой рыжий?! – Рудольф Рудольфович повел по седой, уже изрядно поредевшей шевелюре, - седой весь!

- А ты для меня, Рудька, всегда рыжим будешь! – погладив по седой голове гостя, с любовью ответила гостеприимная хозяйка, - хоть седой, хоть лысый. Давай, давай, ешь!

- Как с Юркой у тебя? – снова приступив к утке, спросил гость.

- А как? – грустно стала отвечать Лидия, - как с Юркой. Он у себя живет, я у себя. Виталька к нему на выходные укатил. Так и живем, Руденька, как мост разведенный. Когда-то единым целым были, а нынче развело жизнью – не соединишь, - с грустью вздохнула женщина и, немного подумав, добавила: - да оно и не надо. Так лучше.

- Может и лучше, - предположил гость, обгладывая ножку, - а дети как?

- Виталька в десятый класс перешел, - оживилась Лидия, - компьютерами бредит. Хочет быть программистом. Целыми днями сидит, лентяй! Ни посуду помыть, ни в комнате убрать! На столе бардак такой, - всплеснула руками женщина, - скоро мыши заведутся!

- А Оксанка?

- Ой, Рудя, не спрашивай! – вздохнула Лидия, - совсем от рук отбилась! С каким-то хреном в городе сошлась, замуж надумала…

- Так это ж хорошо! – перебил рассказчицу Рудольф Рудольфович.

- Да где хорошо-то, где?! – возмутилась Лидия, - она же учебу надумала бросать! Четвертый курс, Рудь, четвертый! А она: «Не хочу учиться, а хочу жениться»! Ишь ты, умная какая! Сперва институт закончи, а потом уже про семью думай!

- А может… - попытался вставить гость.

- Да не может, Рудь, не может! – с горестью и материнским гневом продолжала Лидия, - «Это моя жизнь, мама, мне решать!» - говорит. А много ли ты, козявка, про ту жизнь-то знаешь?! Бросит тебя твой охламон и будешь ты недоучкой мыкаться, слезы горькие лить!

- Так ведь…

- Это пока молодая, все шоколадным кажется! – не давая вставить слово, продолжала Лидия, - а потом, как молодость-то с красой девичьей уйдут – так прозреет! Не шоколад то вовсе, а дерьмо обычное!

- Ну ты прям…

- А чего прям, чего прям?! Вот бросит учебу, родит, а потом что?! Не дай Бог, не заладится у нее с ее-то хахалем, как у меня с Юркой, и что?! Она – строптивая, терпеть, как я не станет! И пойдет она одна одинешенька по жизни с дитем на руках! Без образования, без работы… - внезапно выскочившая слеза была быстро утерта маленькой ладошкой, - что тогда, Рудя?!

- Ладно тебе темень темную наводить! – Рудольф Рудольфович отложил яство, - еще ничего не случилось, а ты уже мир кверху задом поставила! Позвони ей, поговори. Может не все так плохо?

- Не могу, Рудичка, не могу! – утирая слезы, отвечала Лидия, - она телефон поменяла! Третий месяц никак дозвониться не могу! Уж не знаю, что там с ней…

- Ну, тихо, тихо! – бросился успокаивать разрыдавшуюся Лидию Рудольф Рудольфович, - выйдет она на связь, не волнуйся! Ты бы может к Материнскому озеру съездила?

- Куда? – сквозь слезы спросила женщина.

- К Материнскому озеру. А ты что, ни разу не была там?

- А где это?

- Ну ты даешь! – удивился Рудольф Рудольфович, будто речь шла об электрическом утюге, - ты не знаешь про Материнское озеро?! Да оно в часе езды от тебя!

- Не знаю! И что?! – нервно ответила Лидия, - казнить меня теперь за это?!

- Не казнить, а свозить! – сказал Рудольф Рудольфович и с решимостью встал из-за стола, - решено! Завтра утром мы с тобой отправляемся в путешествие!

- Ой, перестань! – махнула рукой женщина, - придумал уже!

- Не только придумал, Лидок, но и сделаю! – твердо сказал гость и отправился в ванну мыть руки, - завтра с самого утра мы с тобой отправляемся к Материнскому озеру! – донеслось из ванны.

- Да ты только приехал, неугомонный, куда опять-то?!

- К Материнскому озеру! – безапелляционный вердикт донесся из ванной комнаты, - и только к нему!

- О-ооо, заклинило уже! – кинула в сторону ванны Лидия.

- Заклинило! – подтвердил гость, заходя в кухню, - заклинило! Ты давай, «тормозок» собери на завтра, вставать-то рано.

- Рано?! – с беспокойством спросила Лидия.

- Рано, - подтвердил Рудольф Рудольфович, - в пять.

- Да ты с ума сдурел, Рудя! В субботу, в пять?!

- Надо все успеть. Ты у озера посидишь, за грибами сходишь, - стал планировать завтрашний день гость, - а я тем временем рыбу половлю. Виталька свои снасти еще не выкинул?

- Глянь, в кладовке должны валяться, - указала на дверцу в коридоре Лидия, - только зачем так рано-то? Может выспимся?

- Только так и никак иначе! – Рудольф Рудольфович легонько тронул кончик носа худенькой женщины.

- Ох, - вздохнула Лидия, понимая, что с «заклинившим» Рудей спорить бесполезно, - в пять – так в пять.



На следующее утро, когда осеннее солнышко еще только осторожно выглядывало из-за горизонта в надежде обогреть и осветить остывшую за ночь землю, Рудольф Рудольфович вместе с Лидией Кирилловной, снаряженные «тихоохотничьим» инвентарем, грузились в старенький полупустой автобус.

- Черти меня дернули в такую рань тащиться, в какие-то еб…

- Лида, дети! – предупредительно прервал тираду злой подруги с субботним недосыпом седовласый мужчина.

- Вот куда, куда мы едем, черт ты рыжий?! – злилась Лидия.

- Не рыжий, а седой, - с улыбкой поправил седовласый мужчина.

- Из ума выживший! Куда тащиться в такую рань?!

- К Материнскому озеру, - с улыбкой отвечал Рудольф Рудольфович.

- Утопиться?! – со злостью вопрошала женщина, плюхаясь в старое, перекошенное сиденье автобуса, - так топиться, знаешь, можно и среди дня на выспавшуюся голову!

- Удивиться! Насладиться! – воодушевленно ответил Рудольф Рудольфович.

- Напиться и забыться! – продолжала вредничать Лидия.

- А ты взяла? – улыбнулся мужчина.

- А то! Зная твои чудачества, надо ко всему быть готовой! – усмехнулась Лидия, украдкой продемонстрировав Рудольфу Рудольфовичу бутылек со сливовой наливкой.

- Э-ээх! – довольно потер руки седовласый автор и спросил у своей спутницы: - мой новый рассказ почитать хочешь?

- Ой, Рудька, не сейчас! – отмахнулась Лидия, - у меня глаза слипаются. Я дреману, пока мы едем, ага?

- Давай, давай, дави на массу, - ответил Рудольф Рудольфович и, отстранившись от автобусной обстановки, уставился в окно. Ведь за окном, послушный неспешному ходу старенького автобуса, мелькал знакомый до ежиков в сердце пейзаж.

Где-то через час с небольшим автобус, тормозами безбожно фальшивя ля-диез, остановился у непримечательной остановки «Медовуха».

- Многообещающее название, - заметила Лидия, когда автобус с грохотом и ревом отчалил в дальнейший путь, оставив двоих путников на маленькой остановке.

- За мной! – подхватив большую часть багажа, скомандовал Рудольф Рудольфович.

- Так Медовуха-то туда! – возразила Лидия, показывая на указатель.

- А нам Медовуха и не нужно, – бодро отвечал седой мужчина, - мы к Материнскому озеру топаем.

- Через лес?! – с негодованием взвизгнула Лидия, глядя на шедшего впереди Рудика, который быстро сливался с лесным пейзажем, задорно топая по лесной тропинке.

- Поторопись! Тут недалеко! - весело покрикивал шедший в авангарде Неизвестный, увлекая за собой в «чертикудашную» неизвестную не выспавшуюся, озябшую и от того злую Лидию Кирилловну.

- Точно идем в еб…

- Не сквернословить! – послышалась команда спереди.

Немного подождав свою плетущуюся в хвосте спутницу, дабы скрасить недолгий путь через лес, Рудольф Рудольфович стал рассказывать о Материнском озере.

- Знаешь, Лидка, нас когда-то, давным-давно, отец сюда привез. Собрал нас поутру и повез. Точно так же, осенью. Мы с Сашкой удочки взяли, рыбаки все-таки, Раиска с Лариской лукошками вооружились, а батюшка рюкзак с харчами нес. Холодрыга! Девки воют, трусятся, а мы с Сашкой весело топаем вслед отцу. Нам-то не привыкать! Мы тогда с Сашкой заспорили насчет рыбы. Кто меньше рыбы наловит – тот посуду моет.

Остановились мы возле большого пенька, поросшего мхом, батюшка усадил нас всех на него, типа дорожный привал устроив, и стал рассказывать. Вот, вот тут! – Рудольф Рудольфович указал на высокую сосенку, росшую из небольшой возвышенности, - тут он когда-то был. Теперь, видишь, все поменялось. И пенька нет, и мох извелся. А рассказ, - Рудольф Рудольфович постучал пальцем по голове, - рассказ остался.

Когда-то, давным-давно, когда женщины носили причудливые шляпки, а мужчины щеголяли во фраках и цилиндрах, когда люди писали друг дружке письма на бумаге, к этому озеру пришла женщина. Ранней весной, когда еще лежал снег, стоял мороз и лед крепко сковывал водную гладь озера. Вся потрепанная, замерзшая, каким-то чудом не убитая холодом и немыслимой скорбью, она шла издалека, не глядя под ноги и не разбирая дороги. Просто шла. И безлунной, холодной ночью вышла к заледеневшему берегу этого маленького озерца, спрятанного в самом сердце леса. Как она нашла к нему дорогу, где взяла силы преодолеть нелегкий путь – одному Богу известно! Только Он, всевидящий и всемогущий, смог провести ее нелегкой дорогой, узрев ее нечеловеческую скорбь. И Он провел ее сюда, чтобы здесь, холодной, безлунной ночью ранней весны принять ее искреннее покаяние и осушить горькие слезы, омыв студеной озерной водой.

Женщина вышла к берегу и упала без сил на колени, представ такой, какая есть, пред всевидящим взором его. «Господи! – взмолилась женщина, - Господи, отведи прочь мои печали! Осуши мои слезы! Умой от грехов тяжких душу мою истерзанную! И дай мне сил изменить то, чего изменить нельзя! Ибо верую в тебя, Господи, всем сердцем верую!».

И услышал ее Господь. Вмиг осветились небеса полной луной и мириадами звезд! И разверзлась гладь ледяная, явив взору ее гладь водную, чистую, как душа младенца! Отвел прочь Господь все печали ее, осветив ее небесным светом, и омыл Господь душу ее грешную водицей студеною. И повелел Господь ей впредь беречь души материнские. Души всех, всех, всех матерей, с печалью своей к озеру пришедших. И приняла она судьбу, Господом ей уготовленную, как вода студеная приняла истерзанное тело ее. И с тех пор озеро стало зваться Материнским.

- Утопилась? – с напускным наивом спросила Лидия.

- Вот ты – клумба! – в сердцах воскликнул Рудольф Рудольфович, хлопнув себя руками по бокам, - я же так поэтично рассказывал! А ты - «утопилась»!

- А чо, выжила? – продолжала подтрунивать Лидия.

- Идем, тут уже близко! – раздосадованный неудачным поэтическим пассажем, Рудольф Рудольфович быстро зашагал вперед по лесной тропинке.

- Рудька, постой! – Лидия Кирилловна никак не могла поспеть за бодро шагавшим автором Неизвестным.

- А знаешь, - приостановившись, продолжил рассказ Рудольф Рудольфович, - что еще нам батюшка рассказывал?

- Что?

- Он говорил: «Дети мои! То – не Храм Господень, что руками людскими из бревен да каменьев возведенный. То – не Дом Божий, где службы служу я. То – лишь убежище людское, место намоленное, куда народ крещеный со своими горестями и радостями приходит. А истинный Храм Его…

Раскидистые лапы елей разошлись в стороны, явив взору путников, стоявших на небольшом пригорочке, удивительной красоты картину: Материнское озеро.

Утопая в раскрасневшемся рассветном солнце, притаившись в самом сердце хвойного леса, мирно дремало небольшое озерцо. Прикрываясь от ночной стужи одеялом утреннего тумана, прозрачные как слеза воды смиренно ждали нового дня. Редкие лучики красными стрелами пронзали туманное одеяло, выхватывая из загадочной пелены гладкую как зеркало поверхность тихих вод. Маленькое чудо, спрятанное от людских глаз. Уголок нерукотворного блаженства.

- Вот он, истинный Храм Его! – повел рукой Рудольф Рудольфович.

Завороженная удивительным зрелищем, Лидия Кирилловна молча стояла, наслаждаясь самым простым чудом природы.

- Да-ааа! – наконец найдя в себе слова, восторженно сказала она, - действительно Храм Его!

- Помчали! – с мальчишескими нотками в голосе крикнул ей Рудольф Рудольфович и шустро побежал вниз, к озеру.

- Стой, Рудька!

- За мно-ооой!

- Ты давай тут, раскладывайся, бери лукошко, - говорил Рудольф Рудольфович Лидии Кирилловне, найдя подходящее место у берега, - и дуй за грибами. А я пойду на крупную рыбу.

- Баночку из-под майонеза дать? – подтрунивала Лидия.

- О! О! Началось! – Рудольф Рудольфович обиженно посмотрел на свою спутницу, - да ты хоть знаешь, какой я рыбак?! Да у меня даже награды рыболовные есть!

- За самую маленькую рыбку? – посмеивалась Лидия.

- Ай! Иди ты! – махнул рукой умудренный сединами автор и, прихватив удочку, собрался на поиски рыболовного места.

- Да, ладно, ладно, Рудька! – схватила его за рукав Лидия, - ты лучше скажи, что с вещами делать?

- Оставь тут, - махнул рукой Рудольф Рудольфович, - тут почти никого не бывает. А если и бывают, им, поверь, не до наших вещей.

- Не уведут? – переживала Лидия.

- Не боись! Еще ни разу не было!

- Слышь, Рудька! А ты мне рассказ почитать оставь. Вдруг грибов не найду, так хоть почитаю, - попросила уже притопывающего от нетерпения мужчину Лидия.

- На! - Рудольф Рудольфович достал из кармана прихваченную с собой «читалку» и протянул охотнице за грибами, - последний. И грибов тут, кстати, навалом, так что без добычи не уйдешь.

- Слышь, Рудька! – крикнула вслед уходящему мужчине Лидия Кирилловна, - а кто посуду мыл тогда?

- Когда? – обернулся Рудольф Рудольфович.

- Ну тогда, когда вы с Сашкой зарубились-то.

- Ай! – махнул рукой Рудольф Рудольфович, - у меня черви неправильные были!

Продолжение следует…

Глава 3. Мать всех матерей.

- Сил моих больше нет этой ерундой заниматься! – вытирая пот со лба, возмущался кучерявый парень в белой, вышитой золотом галабее с бейджиком «Дежурный: Первоапостольский Иван Петрович» на груди.

- Чайку будешь? – длинноволосый, светлый парень, одетый в светлый костюм, потихоньку наливал ароматный, горячий чай из заварника в чашку, сидя сбоку от стола.

- Нет! – быстро выпалил усталый собеседник, но тут же передумал: - Да! Нет, не надо! Ладно, давай!

- Полчашки? – догадался Светлый.

- Да, - подтвердил заказ Иван, - и молочка чуть-чуть.

- Бу сделано! – ответил Светлый и нацедил заказ собеседнику, принимавшему просящих в кабинете без дверей с табличкой сбоку: «Дежурный администратор».

- Ну, вот как, как, скажи меня, креативщика сажать на самую простую секретарскую должность?! – отхлебнув немного чайку, продолжал возмущаться Иван, сын Петра, который обычно словоохотливостью не отличался, - неужели никого не нашлось попроще?!

- Попроще? – переспросил Светлый.

- Ну… - пытаясь на лету отловить не к месту выпорхнувшее слово, замялся Иван, - субъекта соответствующей специализации. Или практиканта. О, точно! Практиканта! – прилетевшая идея тут же перекочевала в блокнот, лежавший на столе. – Укажу в петиции, - пояснил Иван, записывая в блокнот рационализаторское предложение.

- А ты его с собой везде таскаешь? – указывая на исписанный блокнот, спросил Светлый.

- Не поверишь, везде! У меня же в башке такое варится – даже босса, дружка твоего иной раз передергивает! Близко не подходи, заляпает! Сложно все это варево в черепушке удержать. Вот и приходится вычерпывать иной раз, записывая в блокнот. Надо, кстати, новый заводить, этот уже заканчивается, - заметил собеседник Светлого, отсчитав пару страничек до конца хранилища новаторских идей.

- Так бате скажи об этом, - предложил Светлый, - пусть план дежурств немного подправит.

- БАТЕ?! – аж взвизгнул Иван, - с Эдемского дуба рухнул что ли?! Как же, попробуй переубедить этого: «Ибо аз есмь камень, на котором создал Он Церковь Свою!». Да он и слышать ничего не будет! «Ибо как сказано в писании…» - и все! Как со стеной говорить! Его окончательно заклинило, - перейдя на шепот, продолжил Иван, - в сорок втором, после ареста. Дядя Паша рассказывал. Только ты никому, слышь!

- Могила! – запечатав рот рукой, шепнул Светлый.

- Как в тридцать третьем Изя рапорт пропихнул – так батя и стал «матереть», - продолжал шепотом Иван, - попервой еще ничего, и умом гибок был, и хитростью искусен. Но старцы наши из Совета «зашептали» его. Они тогда в большом почете были. А в сорок втором, когда его в тюрягу упекли, он и вовсе от идей вольнодумства отрекся. «Что сказано в писании – то и наяву будет!». Ни о чем новаторском даже слушать не хочет! Гремит ключами, грохочет голосом и мечом машет! Хе! – усмехнулся Иван, - меч у дяди Миши позаимствовал, а отдавать не хочет. Как ребенок, чесслово! Я ему говорю: «Пап, мне концепцию нового мира разрабатывать надо! Не до дежурств мне, дел – по горло!».

- А он?

- А он: «Дурью вы там, бездельники, маетесь, а не работаете! То не труд, лясы точить!». А вот мечом, чужим, между прочим, - подняв для важности палец кверху, заметил Иван, - махать, ключами звенеть и зудеть на всех – это труд!

- Ну ты того…, полегче бы, уши, - запереживал Светлый.

- Ай, что те уши?! – махнул рукой Иван и тут же предусмотрительно притих, - мир косится, вот-вот рухнет, а они слушают, - продолжил он шепотом.

- Вот-вот рухнет?! – случайно вывалившаяся тревожная новость из уст того, кто на новости обычно не особо богат, крепко встревожила Светлого.

- Не, ну не так, чтобы прямо сейчас, - быстро поправил ситуацию Иван, - но может. Фундамент крепкий, все-таки Он делал. А Он, если что делает, так на века. Но века-то прошли, прошли, друг мой! И конструкция устарела. Там подлатали, тут костылем подперли….

Повествование прервал какой-то худенький, раскрасневшийся от неимоверных усилий паренек, который буквально вполз в кабинет с огроменной кипой бумаг в руках. Звучно грохнув принесенные бумаги на стол дежурного, паренек выдохнул с облегчением и быстро заговорил:

- Вань! Черкни мне быстро, и я погнал! – и протянул ведомость о получении сидевшему за столом дежурному.

- Черкни быстро! – возмутился Иван, роясь в принесенных бумагах, - быстро, братец, не получится! Это же все зарегистрировать надо! Ты же знаешь, батя потом спросит.

- А ты можешь меня отпустить, а потом регить?! – на нервах спросил вошедший.

- Элик, ну ты же знаешь делопроизводство! – не прекращая рыться в бумагах, ответил Иван. – А ты в реестр внес всю эту лабуду? – спросил Иван.

- Обижаешь, братан! – немедля ответил Элик, - все, как положено, до единого заявления!

- Ладно, - нехотя сказал Иван, для проформы еще покопавшись в кипе бумаг, - милую. Дуй!

- Спасибо, братец, выручил! – убегая, в дверном проеме Элик кинул Ивану спешную благодарность.

- Вот, видишь! – отодвигая бумаги в сторону, обратился Иван к Светлому, - и брата моего припахал. А Элик ведь – пацан смышленый, вполне бы нам сгодился. Только ему, видишь, некогда! Носится с этой писаниной, как рысак в зад ужаленный…

- А у нас есть один рысак такой, - тут же сообразил Светлый, - ему в кайф носиться. Может подменим?

- Пушистый который? – уточнил Иван.

- Он!

- Ну, пойди, бате моему об этом скажи. Посмотришь, что будет, - иронично усмехнулся дежурный в галабее.

- Я?! – подскочив, выкрикнул Светлый, - да ты чо?! Кто я такой, чтобы он меня слушал?!

- И меня слушать не будет, - с горестью выдохнул Иван, - никого из нас. Слово Совета он послушает, только Совету пофигу! Они уже на вечность вперед все расписали. С ними вообще говорить бесполезно!

- А Сам? Может… – осторожно предложил Светлый.

- Та ну, такое скажешь! – перебил его дежурный, - Они с напарником и так столько всего наворотили! Такими мелочами Их тревожить… - Иван обреченно помотал головой, - замкнутый круг какой-то! Куда не кинься – везде: «Ибо сказано…», и хоть ты тресни! А ведь треснет, честное слово, треснет не сегодня-завтра!

- А может не треснет?

- Может и не треснет, - пожал плечами Иван, – может. А может…, как же меня достал этот халат! – внезапно выругался он, оттягивая плотно облегающий воротник, - как смирительная рубашка! Ни повернуться, ни вздохнуть! Жарко в нем – капец!

- Так переоденься, - предложил Светлый.

- Нельзя! Униформа! – с горечью ответил Иван и принялся за регистрацию принесенных Эликом бумаг.

Но не прошло и минуты, как «нарисовался» новый посетитель. Сквозь дверной проем, начисто лишенный дверей, в длинном коридоре вроде «Канцелярского» показалась высокая и худая женщина лет сорока. Робким, неспешным шагом, словно бы паря в воздухе, в коротенькой меховой жилетке поверх простенького, но удивительно красивого платья, женщина тихонько плыла в сторону дежурного.

- О-ооо! Сейчас начнется! – заметив приближающуюся гостью, с недовольством произнес Иван.

- А кто это? – поинтересовался Светлый, глядя на женщину.

- Это – неприкаянная Софья, мать всех матерей, - отстраненно ответил Иван, продолжая регистрацию бумаг.

- Неприкаянная?! Мать всех матерей?! – удивился Светлый.

- Да, неприкаянная, - не отрываясь от бумаг, отвечал Иван, - на службе у нас. Сама вызвалась, сама направление развила. Короче, деятельная баба. Только стеснительная немного. Как будто вину свою во всем видит. Ну, а мать всех матерей – прозвище. Она материнскими ходатайствами занимается. Мольбы, просьбы там, чаянья. Все, что нароет. Мелочевка, короче. Сейчас как развернет свою простыню, как начнет зачитывать! Ой! – вздрогнул Иван, - часа на два, не меньше!

- Странно, - разглядывая женщину, задумчиво произнес Светлый, - я ее ни разу не видел.

- Конечно не видел! Она-то к нам ходит. Что ей у вас делать? Туда она не торопится, у нее другие планы, а насущных вопросов вы решать не умеете, - подмигнул Иван, - вот она к нам и ходит клянчить.

- Интересно, интересно, - проговорил Светлый, не отрывая взгляда от женщины.

- Здравствуйте, Иван Петрович! – стоя в дверях, чистым, как горный ручей голосом, робко поздоровалась женщина.

- И тебе не хворать, Софья Тихоновна! – ответил Иван, - с чем пришла? Опять горя шелухи?!

- Нет, ну что вы, Иван Петрович! – словно бы извиняясь за чужие беды, начала Софья, - совсем немножечко! И все очень-очень важное!

- Ай! Тебя, как послушаешь, так все важное! – небрежно выхватывая реестр из рук женщины, ехидничал дежурный, - а как посмотришь – ерунда всякая!

- Все-все важное! – уверяла Софья, поглаживая изящной рукой стопку заявлений, прикладываемых к реестру.

- Так, сразу, - взглянув в реестр, деловито сказал Иван, - Машеньке самокат и Митеньке санки откладывай!

- Но ведь… - робко попыталась возразить женщина.

- В имущественный отдел, пожалуйста! – отрезал Иван.

Послушная вердикту дежурного, Софья Тихоновна безропотно отобрала неподходящие заявления из стопки.

- Ага, а это что?! – возмутился дежурный, - что это?! «Мама Лена просит для доченьки Ули нового папу»! Я тебе что, - оторвавшись от бумаги, Иван грозно посмотрел на просительницу, - сваха что ли?!

- Но ведь…

- Пусть шурует на базар и обменяет кота на мужика! Дуристика какая-то, честное слово! Откладывай!

- А может… - попыталась отстоять просьбу Софья.

- Пусть сперва список требований к претенденту пунктов на сто уменьшит, - безо всяких шансов на «а может» отвечал дежурный, - и отношения научится строить, а не требовать! А тогда и посмотрим. Откладывай!

- Хорошо, хорошо! – Софья безропотно отложила заявление мамы Лены.

- Так, маму Олю с Дочкой Дашей откладывай, просьба выполнена, - продолжал корректировать список Иван, - маму Свету с такими просьбами в психбольницу…, Афанасий?! – Иван с недоумением взглянул на Софью, - это чо, тоже мама?! Мама Афанасий?!

- Нет, это папа, - стала оправдываться Софья, - у них мамы нет, он и за маму, и за папу…

- А мне как прикажешь его…, ее…, их… записать?! - теряясь в определениях, гневно спрашивал Иван – гермафродит?! Жорику в отдел, они мужиками занимаются!

- Так он-то – не из военнослужащих… - стала возражать просительница.

- К Жорику! – безапелляционно закрыл вопрос Иван и продолжил изучать мольбы материнские.

- Хорошо, - вздохнула Софья.

- Мгб..м.., - безуспешно пытался прочесть имя просителя дежурный, - Мб…, Бгм…, да ершить его качалкой, что за галиматья?!

- Мгумбала, - произнеся без труда, пояснила посетительница.

- Мгум…, ядрен батон, язык узлами завяжешь! Что она тут делает?! У нее, по моим данным, Камерунская регистрация.

- Так она тут живет, - бросилась на защиту просительницы Софья, - учится, замуж вышла, родила…

- И что мне теперь прикажешь делать?! – перебил ее Иван, - полмира под свое крыло взять?! Пусть обращается по месту прописки.

- А может…

- Или меняет регистрацию. Короче, моих мне давай!

- Ох! – тяжко вздохнула Софья.

- Чо вздыхаешь, мать? – не отрываясь от реестра, спросил дежурный.

- Тяжко им всем! – горестно сказала просительница, - жалко их!

- У нас тут тоже, знаешь, - нервно поправляя воротник, ерничал Иван, - не мед! Как сосиски в мясорубке крутимся, того и гляди, перемелет! А на кой – сами не знаем!

- Так я…

- Только нас тебе не жалко! Их жалко, а нас не жалко!

- Но…

- А было бы жалко – не несла бы всякую дребедень, на которую полдня попусту потратишь. И ресурсов тянет – весь взмокнешь, пока протолкнешь, и выхлопа с того дела, - «выхлоп» дежурным был оценен в кончик ногтика.

- А…

- Ну что «А», что «А»?! – продолжал отчитывать Софью взведенный Иван, - «…Вите помириться с братом…» или «…подтянуть геометрию…»! Что это?! А вот: «Девочка Лиза мечтает похудеть…». Елки новогодние, раз, два, три, больше бегай, меньше жри! Что тут непонятного?! Отрабатывай запросы, Софочка, отрабатывай! Не неси все мне, будто я – добрый волшебник, не знающий чем заняться! У меня забот, поверь! А ты мне тащишь! Добрая половина заяв – пустышки!

- Да, … - попыталась вставить слово Софья.

- И, понимаешь, какая чепуха?! – снова перебив Софью, Иван обратился к Светлому, - ленивые же до одури! Нет, чтобы самим что-то сделать, так они просят! Авось с небес свалится. Нихрена своими руками делать не желают! Воистину, лень – двигатель прогресса! Чем прогрессивнее человечество, тем оно ленивее. Ох! – тяжело вздохнул дежурный, - прав был дядя Паша, ой, как прав, говоря: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь»!

- Так и сказал? – уточнил Светлый.

- Так и сказал, - подтвердил Иван, - ну…, почти.

- Почти? – хитро щурясь, выдавливал правду Светлый.

- Ладно, ладно, расскажу, - усмехнулся Иван, - не грех и не тайна. Писари малеха приукрасили. Софа, закрой уши! - кинул он посетительнице в меховой жилетке и легеньком платье. - Когда дядя Паша с агитацией в Грецию мотался…, ну, вспомни! - подтолкнул он Светлого, узрев легкое непонимание на лице длинноволосого хитреца, - в сорок девятом.

- Да меня тогда еще не было! – отговорился Светлый.

- Ай, мелкота мелкотовая! Короче, приняли его греки со всем греческим гостеприимством. Три дня не просыхал! Но работать-то надо, потом сверху спросят. Обхватил он голову с бодуна, в тапки всунулся и пошел пешкарусом на проповеди, надеясь дорогой хоть немного ожить. Греки ему телегу предлагали, но он отказался. «Пойду, - говорит, - как люди простые ходят». Хитрун! И, ты знаешь, поправил его пеший путь. Он когда к стенам города подходил, уже совсем живой был.

Подходит он к городским воротам, а у ворот сидит бомж с перегаром и милостыню просит. Ну, чего не дать-то. Дядя Паша на деньги не скупой, ежели на благое дело. Спрашивает он у мужика: «А на что тебе, мил человек, деньги надобны?». «Трубы горят, милостивый господин, - честно отвечает ему мужик, - пивком бы поправиться». Ну, благое дело! Сам такой, кто бы поправил. Дядя Паша по доброте душевной насыпал ему мелочи полные ладони, чтоб и ему, и себе поллитру взял. «Дуй-ка ты, - говорит, - в ларек и возьми зелья пенного. Да на меня тоже!».

А бомжара ему и отвечает: «Коли и ты пивком поправляться станешь – так сам и иди!». Их ты, как дядю Пашу от тех речей передернуло! Как выдал он с похмелуги проповедь! И про труд, и про пьянство, и про все, все, все, что только на ум пришло. Сам понимаешь, каким слогом. Ну, писцы, понятное дело, цитаты записывать не стали, цензура все-таки. Решили ограничиться. Так вот до ваших дней и дошло: «Кто не работает – тот не есть!».

- Ой, Иван Петрович, такое порасскажете! – зардевшись маской стыда, сказала Софья, - все привираете, Иван Петрович!

- Привираю, конечно! – улыбнулся Иван, подмигнув Светлому, - а то как? Приврать в сказании – что специй в борщ добавить. Какой это борщ без специй? Красная водичка с капустой – да и только! Так, смотри, - став серьезным, Иван протянул реестр заявлений Софье, - то, что зачеркнуто, я в работу не беру, остальное оставляй.

- Как много-то! – осторожно возроптала Софья, глядя на почти половину зачеркнутых строк.

- Нормально! И вот что, - добавил Иван, - заявление мамы Ани мне больше не неси. Я еще в прошлый раз тебе сказал: «Перестанет бухать – все у нее будет». Так что все в ее руках. Все, закончили.

- Спасибо вам, Иван Петрович! Спасибо, голубчик! – раскланялась Софья Тихоновна, покидая кабинет.

- Иди с Богом. И не забывай работать с молящими!

Когда худенькая, высокая женщина скрылась из вида, Светлый спросил у Ивана:

- А с мирозданием-то что?

- А что с ним? – сыграв полное непонимание, спросил Иван, - все в порядке, вроде? Стоит себе и будет стоять.

- Так ты ж говорил, трещит, - продолжал выпытывать Светлый.

- Ниче не трещит, то тебе кажется, - закрыл вопрос Иван, - и вообще, друг мой! Ничего я тебе не говорил. Ясно?!

- Ясно, ясно, - с огорчением ответил Светлый, понимая, что Иван снова вернул режим «язык за зубами».

- Мы тут с тобой анекдоты травили, понял?

- А то!

- Вот и ладушки, - сказал Иван и, зарывшись в принесенные бумаги, добавил: - ты уж извини, дружаня, я тут разгребаться буду, не до тебя, дорогой.

- Понял, не дурак.

Светлый встал, прихватил с собой чайные принадлежности и, попрощавшись с дежурным, с головой ушедшим в бумажную работу, пошел к себе.

«Про мироздание я знаю, у кого выспросить, - думал дорогой Светлый, - нужен только повод для разговора. А вот кто она такая, эта Софья Тихоновна?». Вопрос неприкаянной, мирно бороздящей небесные кулуары, еще и на службе, Светлого очень заинтересовал. И эта загадка обязательно должна быть разгадана. Иначе он - не он будет, если все не разузнает!

Продолжение следует…

Глава 4. Дзинь. Точка. Февраль.

Точка. Маленькая точка в ведомости изъятого буржуйского добра, поставленная исписанным, мажущим и царапающим пером писаря из числа местных учителей, повелела колечку, по старой моде закрасненному медью, прервать свой скорый бег, очутившись в руках Тимофеевых. Так оно и вышло. Уж сколько не билось оно, озорное, сколько не терялась, а все равно Тимофеевским и осталось. Судьба!

Холодным днем конца февраля давно забытого, окропленного кровью и присыпанного снегом года, озябший солдат постучал в резные двери карточной залы номер два игорного дома господина Талызина, ныне значившегося комендатурой.

- Да! – послышалось за дверью.

- Казимир Мирославович, - продрогшим голосом сказал солдат, стоявший в дверях с мальчонкой лет двенадцати, закутанным в одеяло, - тута до вас малец какой-то просится. Кажет, что комиссаром посланный добро буржуйское принесть.

- Пусть входит, - ответил писарь, оторвав взгляд от бумаг.

- Заходь! – солдат подтолкнул мальчишку в дверях.

Мальчишка в одеяле с мешком за спиной, послушный крепкой солдатской руке, по инерции сделал два шага, перескочив порог кабинета и замер, как вкопанный.

- Ну, заходи, чего стал! – крикнул мальцу писарь, крепкий молодой мужчина в сером френче.

Паренек сделал еще два робких шага.

- Кто таков, как звать? – стал выпытывать мальчугана писарь.

- Я вам, барин, того…, добро принесть… - стал мямлить мальчуган, переминаясь с ноги на ногу.

- Ну и спасибо тебе, боярин! – усмехнулся Казимир Мирославович.

- Так я того…, Митька я, не боярин, - словно бы оправдываясь, стал неуверенно говорить мальчуган, - из простых мы, дворницких.

- А я и не барин, мил человек, - не тая ни грамма злобы в голосе, сказал писарь, - я – учитель ваш Казимир Мирославович. Запомнишь ли?

- Кази…, Ква… - силился повторить Митька.

- Ладно, оставь. После запомнишь. С чем пришел?

Мальчишка подошел к столу и сбросил с плечей скатерть, увязанную узелком.

- Вот, - паренек озябшими руками стал развязывать нехитрый узел.

- Откуда, - открывая амбарную книгу, спросил у него писарь.

- С третьей Кирпичной, доходный дом Лопатниковых, - отвечал мальчуган, борясь с промерзшим узлом.

- Кто послал? – продолжал выспрашивать писарь, делая записи в амбарную книгу.

- Комиссар из вашинских.

- Который?

- Такой суровай, - мальчонку аж передернуло, - с пистолетом…

- Суровый, с пистолетом, - разражено повторил Казимир Мирославович, - имя ему есть?!

- Ежели он – человек, так и имя иметь должон, - стал рассуждать мальчуган, - токмо я его не знаю. Не назвался он.

- Такой, со шрамом на подбородке? – намекнул писарь.

- Он самый! Суровай, с пистолетом! – ответил пацан, наконец распутав узел.

- Да-ааа, - грустно протянул писарь, скребя пером по бумаге, - что там, в узелке твоем, говори.

- Шаль пуховая, с дырочкой, - перебирая принесенные вещи, стал называть Митька, - форма военная с рукавом худым да вымазанным…

- Белогвардейская? – оторвавшись от записей, спросил Казимир Мирославович, заглядывая через стол на узел.

- А черт ее разберешь, - простецки ответил парень.

- Белогвардейский офицерский мундир, поврежденный, - вслух огласил запись в книге писарь, - слышь, Митька. А снеси-ка ты его вон в ту кучу, - Казимир Мирославович указал на целую гору военной формы в углу просторной залы.

- Навроде пальта что-то, - вернувшийся пацан продолжил перебирать вещи.

- Пальто, - исправил его писарь и, мельком взглянув на вещь, добавил: - сак шерстяной. Дальше?

- Шляпки в коробках, - Митька продемонстрировал две круглые коробки, расписанные цветочками и птичками.

- Ерунда, - равнодушно бросил писарь и продолжил опись, - что еще?

- Манька собачья, - Митька достал из узелка меховую муфту.

- Сам ты – «манька собачья»! – усмехнулся Казимир Мирославович, - Муфта, сурок. Перепачканная кровью или иной грязью, похожей на кровь, - внимательно посмотрев на меховое изделие, добавил писарь, - еще что-то есть?

- Скатерка, - подняв с пола скатерть, справно послужившую мешком, ответил Митька, - и одеялко, - скинув с плечей одеяло, добавил он.

- И все?

- И того… - Митька полез за пазуху и, порывшись где-то в районе подпояска, выловив из рубахи маленький сверточек в платке, - вот.

Казимир Мирославович развернул протянутый платок.

Взору писаря предстало колечко из красноватого металла, увенчанное граненым, красным камнем. То ли камнем, то ли стеклом – уж его и не поймешь. Чай, не ювелиры.

Казимир Мирославович потер колечко платком, оттирая следы крови, и внимательно посмотрел на него.

- Та-аак, на драгоценность не тянет, - изучив пристальным взглядом, сделал вывод писарь, - обманка.

- Чего? – не понял Митька.

- Того! – ответил писарь, - обманка. Не настоящее.

- А это…, того…

- Не золото. Глянь-ка, - Казимир Мирославович потер пальцем шинку кольца, - вишь, как краснит? Медь.

- А камушок, - с надеждой спрашивал Митька.

- Стекло красное, - равнодушно сказал писарь и небрежно кинул колечко на стол.

- Мож он взаправдашне? – не теряя надежды, тихонько спрашивал мальчуган.

- Не, - твердо ответил писарь, царапая пером бумагу, - если хочешь – можешь к ювелиру снести.

- Не, не, не стану, - тут же отговорился пацан и, переминаясь с ноги на ногу, стал выспрашивать Казимира Тимофеевича: - мож бумага какая мне надобна, барин?

- Сам ты барин! – тут же отреагировал писарь, - какую тебе бумагу?

- Ну… - замялся Митька, - про то, что добро-то это я не прикарманил. А то ведь того…, этого…

- Не нужна тебе никакая бумага! – без тени сомнения ответил писарь, - черкнешь мне в ведомости подпись – и гуляй себе. Никто с тебя не спросит. Вот тут черкни, - протянул он амбарную книгу пацану, пальцем указав место для подписи.

Мальчуган с жалостью и испугом посмотрел на Казимира Мирославовича.

- Писать не умеешь? – догадался писарь.

- Никак не могу, барин, - испуганно ответил мальчуган.

- Да что ж тебе этот барин дался-то?! – в сердцах выпалил Казимир Мирославович, - как заведенный, чесслово!

- Так я…, того… - в оправдание принялся мямлить пацан.

- Черкни крестик, если писать не можешь, - предложил писарь мальчику, но, узрев в глазах дворницкого сына все тот же испуг и вину, понял: даже крестик ему не под силу.

Тогда Казимир Мирославович взял перо и прямо на столе нарисовал крестик.

- Сперва палочка вертикальная, - медленно рисуя простую геометрическую фигуру, пояснял Митьке писарь, - а после палочка горизонтальная, перечеркивающая вертикальную. Понял ли?

Покачав головой, мальчуган взял перо из рук Казимира Мирославовича и дрожащей, все еще озябшей рукой стал вырисовывать крестик в указанном месте. Ему, Митьке, дворницкому сыну, от наук всяческих далекому, по ту сторону стола движения образованного писаря виделись в зеркальном отражении. И он, недолго думая, так же и стал вырисовывать крестик: сперва вертикальную палочку - снизу вверх, после горизонтальную - справа налево.

С трудом справившись с нелегким заданием, Митька дрожащей рукой вернул перо Казимиру Мирославовичу и облегченно выдохнул.

- Все наоборот сделал! – усмехнулся Казимир Мирославович, - ай, да Митька – мамкина титька! Ничего, дружок, - добрым голосом успокоил он мальца, - подучим мы тебя в школе, будешь у меня и читать, и писать, и считать. Придешь ко мне в школу?

Митька пожал плечами.

- Придешь! – не дожидаясь ответа, утвердил писарь, - нам образованные люди нужны. Ныне время такое, Митька, всех учить будем!

- А ежели взаправдашне? – не прекращал переживать насчет колечка мальчуган, боясь наказания со стороны сурового комиссара.

- Что взаправдашне? – не понял писарь.

- Колечко-то.

- Ох, ты и нуда, Митька! – выдохнул, - ну, если хочешь – можешь на нем знак какой поставить. Мол, Митька принес. Чтоб оценщик, если таковой понадобиться, знал, чей трофей.

- А чего ставить-то? – поддержав идею знака, спросил Митька.

- А чего хочешь. Ты его с третьей Кирпичной принес? Вот троечку и поставь, - уловив момент абсолютной безграмотности паренька, Казимир Мирославович добавил: - три черточки.

- А чем?

- Да вон, гвоздь ржавый, - писарь указал на валявшийся неподалеку гвоздь, - им и нацарапай. Только смотри, голова буйная! С обратной стороны ободка!

Митька живо подхватил гвоздь, взял со стола колечко и стал тщательно выцарапывать три черточки, по многу раз выводя каждую снизу вверх и справа налево. Озябшие, не привыкшие к такой мелкой работе руки мальчугана дали крепкую осечку на третьей черточке. Глубоко вонзившись в колечко, гвоздь прочертил горизонтальную черту поверх трех вертикальных черточек.

- Ой! – в испуге выкрикнул Митька.

- Что? – спросил писарь, протягивая руку за кольцом.

- Тут это…, - округлив от испуга глаза, отвечал Митька, - я того…

- Давай уже! - Казимир Мирославович взял колечко и посмотрел на Митькину работу. – А что? А ничего! Хорошо-то получилось! Какая эта буква? – хитро прищурившись, спросил у испуганного мальчугана писарь и, не дожидаясь ответа, пояснил: - буква «Т». Запомни: три черточки так и одна так – буква «Т»! Понял?

Митька довольно кивнул головой и тихонько попятился к дверям.

- Ты куда собрался, дружок? – остановил его Казимир Мирославович.

- Так я того…, домой… - не останавливая «рачьего» шага, робко отвечал Митька.

- В одной рубахе? – чуть не выкрикнул вопрос писарь, намекая на простенькое одеяния мальчугана, совсем не по погоде.

Митька осмотрелся. А ведь верно! В одной рубахе! Одеяло-то он с себя скинул.

- Ну нет, милый мой! – вставая из-за стола, продолжал Казимир Мирославович, - в одной рубахе в такую морозищу я тебя не отпущу! А ну-ка, ходь за мной! - и буквально силком подведя мальчугана к еще одной куче изъятого добра, твердо сказал: - выбирай!

- Так я того… - снова мямлил Митька, пятясь назад.

- Стоять! – скомандовал писарь.

Митька послушно окопался. Недолго думая, Казимир Мирославович схватил первое попавшееся пальто с бобровым воротником и напялил его на перепуганного мальчугана.

- Так-то лучше! – заключил писарь, - а то, не ровён час, еще простудишься и в школу не придешь.

- Та я того… - робко сопротивлялся Митька, пытаясь снять пальто.

- Никаких «того»! – строго наказал писарь, - одевай – и точка! Ты мне здоровый нужен.

Укутавшись в теплющее, не по размеру большое пальто с меховым воротником, Митька поклонился в благодарность и снова попятился к двери.

- Беги, Митька – мамкина титька! Завтра жду тебя в школе! – бросил ему на прощание Казимир Тимофеевич и уселся за бумаги.

Как только дверь за мальцом закрылась, писарь взял колечко со стола, повертел его из стороны в сторону и… сунул в карман. А через минуту в ведомости на столе появилась надпись с судьбоносной точкой: «Кольцо медное простой работы со стеклянной обманкой красного цвета. Выброшено с прочим хламом ввиду малоценности. Точка».



«Дзинь!» - задорно прозвенел дверной колокольчик ювелирной мастерской Якова Гойдмана, возвестив убеленного сединами ювелира о визите очередного клиента.

- Уже иду, не стучите ногами! - дивным, нездешним говором отозвался хозяин, торопливо шаркая поношенными башмаками по старому скрипящему полу.

- Здравствуйте! – на пороге мастерской стоял высокий молодой человек в офицерском кителе.

- И вам не хворать, молодой человек! – поприветствовал офицера пожилой мастер: невысокий, седоватый мужчина в черной жилетке и забавной шапочке на темени, - ви, таки, посмотреть или поговорить?

- Мне бы колечко, - небрежно стряхнув снег с плечей, начал офицер, - золотое.

- Вам себе или…

- Или, - перебил мастера молодой человек.

- Вам для дамы или шобы было? – продолжал интересоваться мастер.

- Для девушки, - с теплом ответил молодой человек, - для любимой девушки.

- *Охеве, охеве! – ностальгически вздохнул мастер и продолжил расспрос: - ви уже знаете, какой фасон или вам предъявить, шо есть?

- Мастер, - решительно начал офицер, - мне нужно такое колечко, от которого у самой красивой девушки на свете голова пойдет кругом! Такое, чтобы она, надев его на свой пальчик, тут же ответила «Да»! Чтобы не было никаких сомнений…

- Можете не продолжать, молодой человек, - перебил его мастер, - может Яков Гойдман и слишком стар для таких разговоров, но он, таки, когда-то был молодым и знает, про што беседа.

И безо всяких объяснений мастер пошаркал куда-то вглубь своей мастерской.

- Я сейчас вам покажу такое, молодой человек, - шаря по полкам внутри мастерской, говорил офицеру мастер, - шо столичные **рамай вам продадут за большие деньги. А Яков Гойдман, - из подсобных помещений мастерской показался мастер с большущей книгой в руках, - Яков Гойдман вам все покажет бесплатно. Вот!

И грохнув по столу заказов книгой, мастер с довольной улыбкой распахнул принесенный каталог ювелирных изделий торгового дома «Картье». Молодой офицер аж ахнул от изумления. Столько всего!

- Смотрите, смотрите! – довольно говорил мастер, - шобы потом ви мне претензий не делали!

Листая страничку за страничкой, офицер ахал и изумлялся дивным золотым украшениям, красочно нарисованным изящной кистью художника. И это прекрасно, и это, и это! Боже! Как же выбрать?!

- Смотрите внимательно, - приговаривал мастер, глядя на изумленную растерянность молодого человека, - моя покойная Соломея тоже смотрела по многу часов. «И хде ты взялся, Яша, - говорила она мне, - шобы эту книгу мне показывать?!».

- Я в растерянности! – покачивая головой, прошептал офицер, - я просто затерялся среди всего этого великолепия!

- И я вам скажу, молодой человек, шо оно того стоит, шобы в нем теряться, - с хитрецой произнес мастер, - но надо же выбрать фасон. Мы же с вами не хотим выбирать до второго пришествия, не так ли? Ви-то, может, и дождетесь, а Яков Гойдман – так точно нет!

Офицер перелистнул страничку и тут же прилип глазами к одному колечку. С картинки на изумленного офицера смотрело поблескивающее красноватым оттенком колечко, красуясь крупным рубином, обрамленным изящной накладкой из витиевато сотканных золотых нитей.

- Это! – утвердил молодой человек, ткнув пальцем в изображение.

- Это? – переспросил мастер.

- Да, это! – нисколечки не сомневаясь, подтвердил офицер.

- И я вам скажу, шо ви, таки, имеете вкус, молодой человек, - оценил выбор мастер, - но я вам замечу, шо такой фасон вам влетит в копеечку.

- Сколько? – без колебаний спросил офицер, запуская руку во внутренний карман.

- Пока шо ми с вами говорим, так это бесплатно, - увиливая от прямого ответа, начал «речебродство» мастер, - но на выходе все может обернуться большой деньгой! Какой ви желаете камень, к…

- Все точно такое же! – не желая дослушивать мастера, отрезал офицер, - точь-в-точь, как на рисунке!

- И рубин?

- Точь-в-точь!

- Тогда постойте тут минуту, я вам соображу цифру, - и никуда не отходя от стола, мастер достал счеты и принялся скрупулезно высчитывать предполагаемую стоимость изделия.

Звучно щелкая костяшками, мастер и так, и эдак делал прикидки, быстро черкая и потом столь же быстро зачеркивая цифры на клочке бумаги. Наконец закончив подсчет, мастер внимательно посмотрел на уже изнемогающего от нетерпения офицера и важно сказал:

- Пятьсот рублей золотом.

Лицо молодого человека тут же омрачилось названной суммой. Шутка ли – пятьсот рублей золотом?! Да это не просто много, это непозволительно много для молодого офицера, недавнего выпускника Владимирского Киевского кадетского корпуса!

- Может быть меньше камень или… - понимая исключительную величину названной суммы, начал мастер, но офицер, быстро взяв себя в руки, твердо ответил:

- Хорошо!

- Тогда давайте перейдем к деталям, - мастер взял в руки бланк заказа и стал набрасывать колечкино будущее: - какого размера следует делать кольцо?

Первый же вопрос поверг офицер в глубокие раздумья. А действительно, какого?

- Это очень важно, молодой человек! – акцентировал внимание на размере мастер, - если кольцо будет слишком мало – так его же не наденешь! Что толку от кольца, которое нельзя надеть? А если оно будет велико – так это тоже не годится! Оно же будет спадать и может затеряться!

- Я не знаю, - растерянно отвечал офицер, поматывая головой из стороны в сторону.

- А я – так тем более, - дивным нездешним говором продолжал мастер, - но размер-то нужен. Не желаете ли ви снять мерку с пальца вашей дамы?

- Это исключено! – отрезал офицер и немного подумав, предложил: - у меня есть ее перчатка. Может так можно определить размер?

- Перчатка, молодой человек – это ж не палец! – стал рассуждать умудренный опытом мастер, - как прикажете мерить палец в перчатке, если там его нет? Моя покойная Соломея имела привычку носить такие перчатки, шо даже я мог надеть. А иные…

- Моя возлюбленная носит перчатки по размеру, - вновь прервал повествование офицер.

- Тогда извольте мне ее дать, - протянул руку мастер, - перчатку.

Нырнув во внутренний карман, офицер без промедления достал белоснежную перчатку из дорогого материала и бережно, словно она хрустальная, передал ее мастеру.

- Я вам хочу сказать, молодой человек, - беря ценный для офицера предмет, - шо у вашей дамы, таки, изящные пальцы. И я сниму мерку, как ви сказали, но я не ручаюсь за точность.

Быстро сняв мерку с перчатки тканевым метром, мастер внес искомый параметр в бланк заказа.

- Если колечко будет велико, а оно, скорее всего, будет велико, я вам его уменьшу, молодой человек, - снова вернулся к размеру мастер, - и если иные вам это сделают за деньги, то Яков Гойдман вам все сделает бесплатно.

- Благодарю вас, мастер! – кивнул офицер.

- А теперь давайте перейдем к упаковке. Ви желаете изделие на заказ или можно так? – и мастер продемонстрировал офицеру маленькую, простенькую коробочку, обшитую красным бархатом, - только я вас хочу предупредить, молодой человек, - снова бросился в пояснения мастер, - шо изделие на заказ вам обойдется в кругленькую сумму.

- Давайте в такую, - офицер согласился на обычную коробочку.

- И я вас целиком понимаю, - поддержал выбор мастер. – Иные заказывают такие изделия, шо они дороже кольца выходят! А я так думаю, шо незачем тратить деньги на то, шо людям не покажешь. Ви же не платите портному за то, шо он станет шить вам костюм золотой иглой?

Офицер, уже порядком подуставший от всех этих подробностей, неожиданно всплывших при заказе самого обычного кольца, кивнул в согласие.

- Я конечно понимаю, молодой человек, шо вам вся эта ***гимп порядком поднадоела, - узрев утомленный взгляд офицера, начал очередной раунд расспросов мастер, - но мы же с вами не хотим допустить неточностей. И я, таки, еще спрошу вас насчет срочности заказа. Вам оно срочно надо или пусть подождет?

- А сколько это по времени «пусть подождет»? – уточнил офицер.

- Месяц, - ответил мастер.

- А если срочно?

- Меньше месяца, - не теряясь, ответил мастер и продолжил: - только я вам хочу намекнуть, шо срочность тоже стоит денег.

- Давайте в обычном порядке, - выдохнул офицер.

- И я вас, таки, поддерживаю, молодой человек, - мастер упорно не желал отпускать молодого офицера. – Закажи ви срочно – и я бы стал торопиться. А когда я тороплюсь – я могу и не так хорошо работать. К чему вам не самая лучшая работа Якова Гойдмана, если чуть позже ви имеете получить шедевр? Моя покойная бабушка Аида Соломоновна всегда говорила нам: «Дети! Не торопитесь кушать! Ви же подавитесь!». Так вот, Яков Гойдман тоже может подавиться работой!

- Значит через месяц? – надеясь на долгожданное окончание разговора, спросил у мастера офицер.

- Ровно через месяц! – утвердил срок заказа мастер, но с заказом не закончил. – И я вас попрошу, молодой человек, дать мне немного денег наперод. Ви себе пойдете, а я буду работать. А шо я буду работать, если у меня нет материала? А кто мне даст материал, если…

- Сколько?! – с заметной нервозностью спросил офицер, снова ныряя рукой во внутренний карман.

- Сто.

Купюры быстро зашелестели, покидая кошелек офицера.

- Вот, - протянул он испрошенную сумму.

Быстро пересчитав деньги, мастер снова торопливо зашаркал вглубь мастерской.

- Не уходите, молодой человек! – послышалось из глубины, - я вам сейчас квитанцию выпишу.

«Давай уже скорее!» - едва не проронив вслух, подумал офицер.

- Вот, держите квитанцию, - спустя пару минут мастер вышел к заказчику, протягивая тому бумажку, - и через месяц с этой квитанцией и деньгами я вас очень жду!

- Спасибо! До свидания! – офицер заторопился на выход.

- И вам не хворать, молодой человек! И не забудьте квитанцию! И будьте уверенны, - мастер кричал уже захлопнувшейся двери, - шо ви, таки, будете иметь шедевр!

И ровно через месяц, таким же морозным и снежным днем конца февраля, только годом ранее точки, дверной колокольчик вновь звонко пропел: «Дзинь».

Но на этот раз мастер сидел за столом заказов.

После недолгих приветствований и выяснений, мастер скрылся в подсобных помещениях, чтобы вскорости вернуться с бархатистой красной коробочкой.

- Извольте взглянуть! – старый мастер протянул коробочку офицеру.

Да! Это оно!

- Ну как?! Шедевр?! – с улыбкой спрашивал мастер, глядя на абсолютно ошарашенного, ослепленного великолепием искусной работы офицера.

- Шедевр! – восторженным шепотом восхитился офицер, едва переведя дух от нахлынувших эмоций.

- Яков Гойдман свое слово держит! – похвалил себя мастер, - и если ви свое слово тоже держите – и я, таки, жду своего вознаграждения.

Поняв намек, офицер скользнул во внутренний карман кителя и извлек оттуда приличную стопку денег.

- Четыреста, - молодой человек огласил сумму.

Деньги быстро зашуршали в руках седовласого мастера, быстро пересчитываясь ловкими пальцами под неусыпным взором зоркого глаза.

- Все верно, - подтвердил сумму Яков Гойдман, достаточно скоро закончив подсчеты.

Памятуя о словоохотливости мастера, офицер сунул коробочку с колечком во внутренний карман, поблагодарил ювелира и заторопился на выход.

- И помните, молодой человек! – мастер крикнул на прощание офицеру, - если будет велико – я вам сделаю меньше. Яков Гойдман, - кричал он уже захлопнувшейся двери, - сделает это бесплатно!
_______
*охеве (ивр.) – любовь.
**рамай (ивр.) – обманщик, мошенник.
***гимп (ивр.) – канитель.

Продолжение следует…

Глава 5. Озябший дом.

В двухэтажном доме на окраине, расположенном почти в лесу, буквально в двух минутах ходьбы от маленькой церквушки Пресвятой Богородицы горело лишь одно окно. Окно залы. Зимняя стужа и дефицит дров выстудили дом до ледяной корки на стенах, начисто лишив обитателей озябшего жилища комфорта и теплоты. Зима.

- Так вот и живем, голубушка, - при тусклом свете керосиновой лампы, за маленьким столом с нехитрым ужином, сдобренным дешевым портвейном, сидя у самой *голландки и кутаясь в шерстяное одеяло, говорила своей подруге Софья Тихоновна, хозяйка озябшего дома, - и дров почти нет, и деньги давно на исходе.

- Да уж время нынче такое, Софья Тихоновна, - отвечала ей подруга Надежда Осиповна, - и жить тяжко, и помирать рано.

- Третий год минает, как Василий Кузьмич помер, - продолжала Софья Тихоновна, - после его-то кончины скорбной все и пошло прахом. Доход с заводика Лешка-проходимец к рукам прибрал, уж не вернешь обратно. Лавка доходу ныне не приносит, одни убытки лишь. Продала бы – да никто не берет. Так и приходится на учительском жаловании с хлеба на воду перебиваться. Это кто бы подумать мог, что Софья Тихоновна в учителя подастся?! А теперь, вот… - Софья Тихоновна тяжело вздохнула, - и уж с этих мыслей тяжких все мне кажется, милая Надежда Осиповна, что помирать-то мне не так уж и рановато. Почитай, в самый раз.

- Господь с тобой, Софья Тихоновна! – махнула рукой Надежда Осиповна, - такое скажешь! Какой тебе помирать?! Ты, вон, баба справная, еще жениха себе сыщешь…

- Да какого жениха, голубушка?! – перебила ее Софья, - кому я такая снадоблюсь, без роду-имени да без средств?!

- А Василию Кузьмичу снадобилась?! Значит и другому снадобишься! Чай, не старуха еще древня, при виде да при памяти!

- Ай! – безнадежно махнула рукой хозяйка в одеяле и пригубила портвейн, - одна я осталась, голубушка. Одна, аки перст.

- Отчего ж одна? – с недоумение спросила подруга, - помилуй, голубушка, а дочка, Настена-то?

- Ой, Надежда Осиповна, Надежда Осиповна! – тяжело вздохнула Софья, - давненько ты в наших краях не бывала! Об Настеньке уж скоро год, как вестей никаких нет.

- Ишь ты! – удивилась собеседница, - эт как так то?!

- А вот так! - Софья Тихоновна покрепче закуталась в одеяло и начала рассказ: - Поспорились мы с ней, голубушка. Ой, поспорили-иись! Чуть не до драки! Замуж ей, видите ли, приспичило! Да так приспичило…

- Ой, милая моя! – с улыбкой встряла в рассказ Надежда Осиповна, - уж как ни тебе-то знать про то, чего у девок в головах-то водится?! Сама-то в девках когда-то ходила. Вспомни-то, вспомни! Поди, сама за Василия Кузьмича рвалась, дороги не видела?!

- Не рвалась я, Надежда, не рвалась, - со скорбью ответила Софья, - силком выпихали. «Иди, - мол, - за барина!» - и все тут!

- Уж не Валерия ли Игнатыча, бунтаря да бомбиста в женихи себе метила?!

- Кого метила, кого не приметила… - отговорилась Софья Тихоновна, - былое это все, не воротишь уж. А только за Василия Кузьмича не рвалась я, видит Бог, не рвалась. Но пошла. Потому, как иного пути не было. А у Настасьи-то иная ситуация! Как на нее Вениамин Арсеньевич заглядывался-то! И умный, и красивый! А уж богатый да знатный – так про то и говорить не следует, все знают! В Париже он ныне. И Настя бы с ним по Парижу разгуливала, в шляпке да с зонтиком, ежели б не этот корнет Санька! Как черт клубком ниток их спутал, Господи прости! Уж я и свечки ставила, и молилась, да все без толку! Сошлась Настена с ним намертво! С того ужина званого сошлась. Помнишь ли, Надежда, Ульяна Федосеевна ужин устраивала? – спросила у собеседницы Софья.

- Эт когда Витька, Прохоров сын так надрался, что… - стала вспоминать Надежда Осиповна.

- Та нет же, нет, голубушка! – перебила ее Софья Тихоновна, - эт позже было! А тот ужин еще при царе-батюшке состоялся…



На званый ужин по случаю приезда генерала Шибцова были приглашены все знатные особы уездного городишки. И купцы, и промышленники, и прочие с именами на слуху. Был приглашен и Василий Кузьмич с семейством. Велик генеральский дом, всех вместит!

В уголочке просторной залы, посмеиваясь и подшучивая с подружками над кавалерами, обсуждая шляпки и платья или просто треща о безделице, стояла еще совсем юная Настя.

И кавалеры разных мастей и возрастов, выпячивая грудь и выделяясь остроумием, грудились кучкой и ходили кругом, желая обратить на себя внимание хоть кого-то из этой дивной композиции розовых бутонов. Вот-вот грянут танцы.

Среди всего этого многообразия особо выделялся Вениамин Арсеньевич, высокий, видный, знатный и богатый кавалер, оттанцевать с которым любая дама высшего света уездного городишки почла бы за честь. Но любая дама Вениамина Арсеньевича никак не устраивала. Знатный господин, в трижды по возрасту превосходивший пятнадцатилетнюю Настеньку, уже наметил себе даму сегодняшнего вечера. Анастасию Васильевну, милую девчушку, трещавшую с подружками обо всякой ерунде.

Да только Насте до Вениамина Арсеньевича не было решительно никакого дела. Ни до кого не было. Все шляпки да платья, финтифлюшки да побрякушки. Что ей, молодой да несмышленой девице до этого напыщенного господина, который ей в отцы годится?!

А Вениамин Арсеньевич не сдавался! Не из таких он, чтобы лапки кверху поднимать. Снисходительно поглядывая на иных соискателей, Вениамин Арсеньевич важно ходил вокруг Насти, умело оттесняя ее от остальных подружек, столь же молодых и милых, но, увы, никак не удостоенных его почтенного внимания.

Уж этот факт никак не мог проскользнуть мимо Софьи Тихоновны, пристально наблюдавшей за развитием ситуации. Эка подвезло-то! Сам Вениамин Арсеньевич в кавалеры набивается!

Смычок осторожно тронул струны, пальцы в белых перчатках стыдливо погладили белые клавиши… Танцы!

Вениамин Арсеньевич неумолимо приближался к Насте. Он уже протягивал руку и запрокидывал голову для пригласительного кивка, как тут…. Словно бы черт подсунул! Промеж ними, как мышь в нору, проскользнул какой-то молодой и дерзкий кадет со смешными, по-юношески пушистыми усиками и безо всяких на то причитающихся любезностей, буквально выхватил Настеньку из рук самого Вениамина Арсеньевича! Неслыханная дерзость!

Юный кадет подхватил ошеломленную такой смелостью Настю и закружил ее в безумном танце молодости и страсти. Он ни на мгновение не отрывал от нее своего страстного взгляда, кружа свою юную партнершу в облаках. Не по-юношески справно танцуя, юный кадет ловко перескакивал с облачка на облачко, крепко держа в своих теплых руках раскрасневшийся от пылкого танца юный розовый бутон, который он дерзновенно выхватил из рук почтенного господина. Казалось, сам Амур подыгрывает им на скрипке, пиликая незатейливое попурри из вальсов Штрауса. И Настя, юная Настя, до этого момента никогда не испытывавшая ничего подобного, краснела от переполнявших ее сердце эмоций. Может быть, именно так рождается любовь?



- После того ужина и сошлись они, - продолжала рассказ Софья Тихоновна, - и уж так сошлись – водой не разольешь! И письма писали друг дружке, и встречались тайком, когда он на побывку к тетушке своей, Анне Дмитриевне приезжал. А письма-то какие были! – всплеснула руками Софья, - уж я такого сроду не читала! Каюсь, голубушка, грешным делом подсмотрела я их корреспонденцию. Как он писал, как писал! В книжках иных так не писано, как он писал!

- Да и что ж тут плохого, Софья Тихоновна?! – в голос удивилась Надежда Осиповна, - вот, спрашиваю тебя, голубушка, как на духу: что в том плохого?! Ну и пусть, что не этот твой Вениамин Арсеньевич! Да и Бог с ним! Чай, не всем за богатыми да знатными замужем быть.

- А то и плохого, что не отдам я дочь свою единую замуж за военного! – с внезапно вспыхнувшей злобой ответила Софья Тихоновна, - хоть за кого пусть идет, только не военного! Хоть за купца, хоть за цирюльника, да хоть за мужика простого!

- Да отчего же, отчего?! – не понимала собеседница.

- А от того, мила моя, что больно хорошо я житие солдатки знаю!

- Помилуй, да откель-то?! Уж Василий Кузьмич твой далек был от воинского дела!

- От единородной сестрицы своей покойной, Ангелины Тихоновны! – стала эмоционально пояснять Софья Тихоновна, - уж она мне многое порассказала про житие свое, за офицером замужем будучи.

- Та уж и я могу порассказать… - начала Надежда Осиповна, но Софья Тихоновна, вновь вспыхнув пламенем, отчаянно бросилась на защиту своих слов:

- И не перечь мне, голубушка, не перечь! Уж сестрице своей покойной я верила, как себе самой, а потому имею право говорить про то! И, уж поверь, порассказывала она мне такое, чего и думать-то страшно! И про кутеж его бессовестный, про пьянки да гульбища рассказывала! И про девиц его срамных, что он, при живой-то жене да детях малых, домой водил! И про потехи его дурацкие сказывала. И про страсти-нежности. Не единожды он к ней, горемычной, кулаком-то прикладывался! Она неделями апосля лица своего на людях не казала!

Думаешь, деньги в их доме водились?! Как бы не так! Все спускал, ирод окаянный, до копеечки! Муж – в гарнизон, а жена – в ломбард, золотишко закладывать! Э-ээх! От жизни такой сестрица моя и сунула голову в петлю, Господи, прости ее душу грешную! Не вынесла, бедолага, любви-то солдатской.

- Так ведь не все-то… - снова заспорила Надежда Осиповна.

- Да все, все! – перебила ее Софья Тихоновна, - как под гребенку! Она сказывала. От иных жен слыхала. И, уж поверь, те врать не станут. Свои-то своим завсегда правду кажут!

- Ой, Софья Тихоновна, - покачивая головой, говорила на то Надежда Осиповна, - сдается мне, голубушка, не права ты. Ой, не права!

- Права, не права – уж не нам судить! А только за военного я ее ни в жизнь не отдам! Я про то Настеньке не единожды сказывала. И сестрица моя, пока жива была, тоже сказывала. И Василий Кузьмич, пока при памяти-то был, тоже слово свое отцовское Насте доносил. Так ведь кто кого слушал-то?! Только Санька этот у нее на уме и был, черти бы его подрали! Ни мольбами, ни приказами! Никак! Только он - и все тут!

И ведь что еще? Вениамин Арсеньевич тоже на попятную не шел! И захаживал к нам, и Настю по ресторанам да выставкам приглашал. Даже замуж звал! Уж как я надеялась, как молилась, чтоб Настя-то разумом обзавелась да поразмыслила над всем этим! Так ведь нет!

А одним вечером, год тому, крепкий скандал у нас с ней приключился…



Холодным февральским вечером, улучив момент, когда мать с Феклой куда-то отлучилась, Настя быстро прошмыгнула из своей комнаты, накинула на плечи свое пальто, нырнула в сапожки, повязалась пуховой шалью и помчалась прочь из дома. На развилке ее уже ждал экипаж.

- Трогай! – скомандовал извозчику унтер-офицер, неделю назад чудом уцелевший в бою и теперь с нетерпение ожидавший свою ненаглядную.

- Куда, барин? – ленно спросил извозчик.

- К Емельянову в ресторан, - ответил офицер.

Сидя за уютным столиком и ведя наимилейшие беседы, новоиспеченный офицер, уже нюхнувший пороху, все время ерзал, словно ловя какой-то убегающий момент. И как раз к шоколадному Фондану со сливочным мороженым момент был изловлен.

- Анастасия Васильевна! – вмиг посерьезнев, начал молодой офицер, - я должен завести с вами одну крайне важную для меня беседу.

- Извольте, Сашенька, - улыбнулась Настя, все еще не понимая сути разговора. Мало ли? Война на дворе, люди гибнут. А он – военный.

- Анастасия Васильевна, - Саша припал на колено и достал из внутреннего кармана маленькую коробочку, обшитую красным бархатом, - Анастасия Васильевна, - подбирая слова и пытаясь обуздать эмоции, молодой офицер дрожащими руками открывал коробочку, - Настя! Будьте моей женой! – так и не найдя в столь ответственный момент красивых слов, Александр, весь бледный от волнения, с трудом справляясь с дрожью в руках, надел красноватое колечко, увенчанное рубином на изящный пальчик своей избранницы.

Настю тут же окатило клокочущим кипятком и ледяной водой одновременно, подбросило и кинуло вниз, неистово закружило в небесах и намертво пригвоздило к земле! Слова и мысли мигом улетучились! Тихонько коснувшись колечка на пальце и после скользнув рукой в Сашину руку, Настя совершенно неожиданно для себя выдала:

- Колечко-то великовато!

- Великовато?! – несказанно удивившись неожиданному ответу, спросил сбитый с толку Саша.

- Господи, Сашенька! Ну конечно! Конечно же я буду вашей женой! – не в силах совладать со слезами, Настя бросилась в объятья своего юного офицера.

- А колечко мы поправим, - крепко обнимая свою будущую жену, едва не рыдая от радости, говорил Саша, - поправим.

- Да Бог с ним, с колечком-то! – рыдала Настя, кутаясь в крепкие и теплые объятья судьбы.

Этим вечером, уже поздним, Настя не шла домой. Она летела на крыльях счастья! Ох, как же ей, счастливейшей из счастливейших, хотелось обрадовать свою матушку!

Но радости известие не принесло. Уже будучи на взводе, Софья Тихоновна просто взорвалась гневом, едва услышала из Настиных уст о помолвке. Страсти кипели, как адова смола в котле!

- Пока стоят стены этого дома и я стою серед них живая – не бывать этому никогда! – кричала Софья Тихоновна, не обращая никакого внимания на все Настины мольбы.

- Тогда я говорю вам, матушка! – обессилив от безуспешных попыток переубедить мать, Настя сама зашлась гневом, - говорю вам, как в последний раз! Если вы не измените своего мнения, Господом Богом клянусь: не увидят меня боле в живых стены этого дома!

Даже за полночь скандал не утих. Нелегко совладать с гневом, будь он неладен!



- А поутру, еще солнце не встало, собрала она тайком свои пожитки нехитрые и пошла прочь из дома. И с тех пор, - утирая непослушную слезу, продолжала рассказ Софья Тихоновна, - никаких извести о ней нет. Уж год скоро.

- Ой, беда, беда! – посочувствовала Надежда Осиповна, - а ты про нее-то у людей спрашала? Мож кто видал али слыхал?

- Ой, Надежда Осиповна, кого я только не спрашивала, - с горестью ответила Софья, - даже в комендатуру ходила, логово чертово! Ничего, ровным счетом ничего!

- А у Митрича, дворника своего спрашивалась ли? Он-то серед людей простых вертится, а они-то поболе нас видят.

- И у него спрашивала, - зарывая лицо руками, отвечала Софья. – Да и где он, Митрич тот? Уж пятый месяц, как на вольные хлеба ушел вместе с женой своей, Феклой, что у меня прислуживала. Уж я зла никакого на него не держу. Чего у бедной барыни ошиваться? Жалование мне платить нечем, а у него детишки, их кормить надобно. От слова доброго они сыты не будут. Вон он и пошел.

- Ох! – выдохнула Надежда Осиповна, - ну ты того, духом-то не падай! – стала она успокаивать не на шутку заскорбевшую Софью, - найдется она, Настасья твоя, обязательно найдется! Ты в церковь-то сходи. Свечку поставь, помолись.

- Уж ходила, голубушка, не единожды. Каждый день к заутрене хожу. А Насти все нет! – снова закрыв лицо руками, Софья Тихоновна тихо заплакала. – Это все за грехи мои тяжкие! Все за них Господь меня карает! – сквозь слезы каялась Софья.

- Да Господь с тобой, Софушка! Каки таки грехи на тебе-то?! Чай, никого не убивала да не обманывала. И жизнею живешь не распутной, и в церковь, вон, ходишь! Уж не чужи ли грехи на себя берешь?!

- Ой, голубушка, - прикрываясь руками, отвечала Софья Тихоновна, - не чужие, свои-то, свои! И такой грех на мне, хорошая моя Надежда Осиповна, про который не то, что говорить, думать страшно! А как подумаю…, ой, прости меня, Господи, дуру грешную! Прости, прости, прости… – срываясь на рыдания на выдохе и с хрипотой на вдохе, без устали повторяла она.

- Да что же, что?! – вскричала от нетерпения и непонимания Надежда Осиповна, - говори уж, коли словом обмолвилась!

- Ой, милая моя, - все еще пребывая в глубочайшей печали и страхе, словно загробным голосом говорила Софья, - никто! Никто, никто про мое согрешение в мире этом не знает! Ни матушка, ни батюшка, ни сестрица покойная, ни супруг усопший! И в церкви про то я не каялась, и отцу святому не сказывала. Лишь один Господь на небесах про то ведает и карает меня за мое прегрешение! И ношу я сей грех с собой, аки нож в сердце! И ходить с ним тяжко и вынуть боюсь – кровью истеку!

- Так ты уж мне покайся, Софушка! – тормошила ее Надежда Осиповна, - покайся, голубушка! Тебе ж легче станет! А уж я, поверь, про то никому не скажу! Уста мои крепче всякой крепости, хоть и бабские!

- Ой, Надежда Осиповна, Надежда Осиповна! – сквозь ладони прошептала Софья Тихоновна.

А потом отвела руки от лица и взглянула прямо в глаза своей подруге. Взглянула таким взглядом, как узник глядит на своего палача. Как щенок полуслепой на мужика, что топить его собрался! Как…. Господи, Господи! Взглянула и сказала:

- Настя-то – не Василия Кузьмичева дочка.

И в полутемной зале с заледеневшими стенами озябшего дома воцарилась мертвая тишина. С минуту, пожалуй, две подружки, что долго не виделись, молчали и смотрели друг на дружку.

- Как?! – едва успокоив частое дыхание, спросила у Софьи Надежда Осиповна.

- Вот так, - словно бы давая согласие на собственную гибель, ответила Софья и продолжила: - помнишь ли ты, как поутру Валерия Игнатьевича, загляданца да жениха моего неназванного арестовали?

- Как же не помнить про такое?! И в газетах писали, и люди говорили. Дело-то громкое, - Надежда Осиповна даже несколько увлеклась воспоминаниями, - это ж надо такому случиться, чтобы с виду приличный гражданин до такого бесчинства дошел! Это ж он бомбистом-анархистом-то был, так ли?

- Ох! – кивнув, вздохнула Софья Тихоновна.

- А на людях-то про него такое и не скажешь! Не богатый, но образованный. Вроде тихоня себе…

- Полно, голубушка, - прервала ее Софья, - полно уж его полоскать. Что у кого на уме да на сердце – лишь Богу видимо. Только скажу я тебе по совести, что вечером, в канун ареста его, поманил он меня, молодую да неумную. Пошла я к нему, будь оно неладно! И вечер тот я до сих пор помню, как вчерашний.

Какие речи он мне говорил! Боже! Василий Кузьмич такого сроду не сказал бы! А он говорил. А как смотрел он на меня! Христом Богом клянусь, Надежда, не видала я боле в жизни такого взгляда! Чтоб вот так обычный человек – и смотрел! Полымя жаркое, пожар лесной, от которого ни спрятаться, ни убежать! Как схватил он меня глазами-то, как обнял крепко – я и поплыла, что та свечка в костре. Ай, дурочка малолетняя! В той вечер Настеной-то я и зачала.

И снова тишина накрыла полный откровений полумрак.

- А от него ли? – спустя недолгое время, выказала сомнения Надежда Осиповна, Софьин конфидент, - точно ли знаешь, что он?

- Да уж кому, как не мне знать, Надюша! – горько усмехнулась Софья, - с Василием Кузьмичем мы тоже до свадьбы близки были…, да и после, токмо детей-то у нас, акромя Настеньки, так и не случилось. А жили-то долго, не порознь. Его это, Валеркина дочь! И глаза! Попервой-то я никак понять не могла, в кого у Настеньки глаза-то такие. Как глянет – так прямо пламенем жжет! И лицом похожа. А уж по прошествии годков пяти все у меня в голове и сложилось. И детей совместных у нас с Василием покойным не было, и взгляд этот. Его это дочка, его! И сомнений тут быть не может!

- Вот в кого она строптива така! – высказала смелую догадку Надежда Осиповна и тут же задумалась: - а чего дальше-то делать?

- Не знаю, голубушка, не знаю! – покачала головой Софья Тихоновна, - уж ныне я на все согласна, лишь бы Настенька жива да здорова была. И хоть на минутку бы повидать ее…
________
*голландка - высокая вертикальная печь, получившая распространение в России во второй половине 18-го века.

Продолжение следует…

Глава 6. Кирпичная, 3.

Ранним-ранним утром конца февраля, в маленьких квартирках с аскетичной обстановкой, которые порядком потрепанная, но несломленная часть с трудом выбила у командования для расквартировки офицерских семей, мирно спали мирные граждане. Жены, сестры, матеря и дети, каждый в своей маленькой конуре. Среди них, укрывшись шерстяным одеялом и прижав к себе покрепче крохотного сына, мирно спала Анастасия Васильевна, Богомольская по мужу. Где-то там бесновалась война, грохоча взрывами и свистя пулями. Бездушная стерва, состоявшая в бесчеловечном сговоре с ненасытной смертью! И там был ее муж и отец ее ребенка, Александр. Сашенька, как неизменно звала его Настя.

Вот уже десятый день пошел, как от мужа не было никаких вестей. Тяжело им сейчас, тяжело! А пока он там, Настя мирно спала на небольшом диванчике, покрепче прижимая к себе сына, которого они с Сашенькой едва успели покрестись до нового, смертоносного витка войны.

Дремливую тишину пронзил громкий стук в дверь. Спросонья открыв глаза, Настя даже не поняла, что это было: сон или явь. Может приснилось? Но повторившийся настойчивый стук развеял все сомнения.

- Настя! Открывай! – чей-то очень знакомый голос просился за дверью.

Вмиг отбросив грезы сна, Настя бросилась к двери.

- Максим, ты? – тихонько, чтобы не разбудить сна, спросила она у стучавшего в дверь.

- Да, Настя! Открывай!

Замок плохенькой двери щелкнул и в комнату буквально ввалился молодой человек в окровавленной офицерской форме с бинтом на голове и на руке.

- Максим, Максим! – Настя буквально поймала молодого офицера, который едва не упал, войдя в комнату. Слава Богу, стул был рядом.

- Настя! – едва отдышавшись на стуле начал вошедший, - срочно! Надо бежать! Собирайся! – говорил он громко и прерывисто, хрипло пытаясь отдышаться.

- Господи, Максим! Что случилось?! Где Сашенька?! – в столь ранний час Настя просто не могла понять причину такой паники.

- Собирайся! Немедля же собирайся! Бежим! – повторял Максим, лучший друг и сослуживец ее мужа, человек, которому Саша доверял, как самому себе.

Послушная наказу Максима, Настя немедля принялась собирать саквояж, с которым она когда-то, а, пожалуй, год назад, сбежала из дома.

- Бросай все и бежим! – сразу же прервал ее сборы Максим, - с минуты на минуту тут будет облава!

- Облава?! – новехонькая блузка тут же выпала из задрожавших Настиных рук.

- Кровавый комиссар со своей сворой идет сюда! – пояснил Максим, корчась от боли в руке.

«Господи! Господи!». Пытаясь унять дрожь в руках, Настя осторожно завернула мирно спящего сына в шерстяное одеяло, накинула на себя пальто, сунула в карман бумажный конверт с документами, прихватила меховое манто и, повязавшись пуховой шалью, взяла сына на руки.

- Идем же! – Максим с невероятным трудом встал со стула и, пошатываясь, вышел из комнаты. За ним последовала Настя.

Снаружи дома, на выстуженной лютым морозом и присыпанной колючим снегом улице, двое молодых людей и младенец на руках нырнули в ближайшую подворотню. Прислонившись к заледеневшей стене и тут же опустившись по ней, Максим присел на корточки. Ему явно было плохо.

- Максим, Максим! – Настя одной рукой попыталась поднять верного друга своего мужа, - тебе нужен врач! Немедленно! Пойдем!

- Нет! – отговаривался раненый, - нельзя к врачу! Нет времени! Мы в западне! Надо бежать подальше отсюда!

- Да что же это такое, Господи?! Максим, голубчик!

- Бежать, бежать… - пытаясь хоть как-то придти в себя, повторял Максим.

- Куда, друг дорогой, куда? – с тревогой спрашивала Настя.

Но Максим, покачиваясь на корточках, все повторял: «Бежать!».

Через пару минут, с Настиной помощью, Максим встал на ноги.

- Куда бежать, Максим?! – повторила вопрос Настя.

- Не знаю, - бессильно и обреченной ответил раненый офицер, - но мы должны бежать.

В один момент Настина голова заработала на полную мощь. Пожалуй, даже сверх мощи, что была доступна обычному человеку ранним морозным утром, когда совсем юное и холодное солнышко лишь слегка показалось из-за горизонта. Настя вспомнила про Митрича.

Суровый дворник, вместе со своей женой Феклой, много лет исправно служивший ее отчему дому, буквально пару месяцев назад повстречался Насте на базаре. Она тогда еще была с огромным животом и аккуратно проталкивалась сквозь толпу, оберегая своего маленького чревожителя. По-мужицки суровый и немногословный дворник узнал ее и очень тепло встретил. Увы, на разговоры тогда совсем не было времени. Настя взяла слово с Митрича, что он ни за что не скажет ее матери про их встречу. И Митрич пообещал. Сурово и немногословно. Но твердо.

«Где же, где же?! Он же говорил! – пыталась вспомнить Настя, - ах, да! Кирпичная! Кирпичная, три!».

- Идем на Кирпичную! – скомандовала Максиму Настя, - третий дом, бывший доходный дом Лопатниковых!

- Что там? – потирая руку, спросил Максим.

- Там мы будем в безопасности.

И Настя повела пошатывающегося Максима в дом, расположенный буквально в двух кварталах.

Парадная дверь доходного дома Лопатниковых, брошенного хозяевами в восемнадцатом, была наглухо заколочена досками. Многие дома в городе были брошены и заколочены. Надо было заходить со двора, с задней двери.

Во дворе дома Настя застала Митрича запрягающим кобылу.

Когда Митрич покинул лесной домик Софьи Тихоновны, он переселился сюда, на Кирпичную, три, облюбовав трехкомнатную квартиру на первом этаже. Устроившись в комендатуру доставщиком дров, Митрич с семейством перебрался в это брошенный дом и стал для него кем-то вроде сторожа. Оберегая дом от всяческих сумасбродов, проходимцев и любителей поживиться чужим добром, Митрич не единожды с топором в руках гонял лихоимцев, коих в последнее время развелось без счета.

Он бы может и не покинул славную обитель Софьи Тихоновны, но скрута, черти бы ее побрали! В комендатуре ему платили хоть какое-то жалование и давали какое-то довольствие. Сущие крохи, но на жизнь хватало. Да и имущество, брошенное беглыми хозяевами дома и уцелевшее от набегов мародеров. Не до жиру, понятно, но время нынче такое. Не зажируешь.

- Митрич, голубчик, здравствуй! – Настя бросила к дворнику.

- Здравствуй, барыня! – скупо улыбнулся Митрич и тут же насупил густые брови, сурово посмотрев на раненного офицера.

- Митрич, голубчик, после объясню, после! – тревожно начала Настя, - нам бы спрятаться у тебя! Можно ли?! Не погонишь ли?!

Потерев окладистую бороду, Митрич ответил:

- Схорониться – оно-то можно, ежели надобно. Уж я-то гнать вас не стану, ежели бузу какую али прочую безобразию не затеете…

- Да какая буза, голубчик?! – горько усмехнулась Настя, - нам бы укрыться ненадолго.

- Оно-то можно, - кивнул Митрич, - на второй этаж ступайте. Сподручнее там да покойнее. И того, - Митрич пошел вместе с нежданными гостями, - свечку вам дам. Темень-то в доме – глаз выколи! Того гляди, башку расшибете.

Со свечкой в руках Настя с маленьким сыном на руках и раненный Максим отправились на второй этаж. Из трех квартир второго этажа лишь третья дверь послушно открылась. Дверь в махонькую, двухкомнатную квартиру. Стол, стул с пером и чернильницей, шкаф в углу да кровать и сундук в другой комнате – вот и вся обстановка.

Настя тут же отправилась в комнату с кроватью, оставив Максима на стуле. Ребенок начал капризничать, требуя материнского тепла и молока.

- Максим, - прикладывая сынишку к груди, Настя стала расспрашивать раненого офицера, - голубчик, а где Сашенька? Что случилось и почему ты решил, что будет облава?

- Был страшный бой, - изможденным голосом, то и дело прерываясь, начал рассказ Максим, - страшный! Нас косили и рвали в клочья! В этом чертовом месиве мы с Сашкой затерялись. Я упустил его из виду. А потом это чертов снаряд! Очнулся я уже в полевом госпитале, - в комнате со столом скрипнул стул и открылась дверь шкафа, - открываю глаза и ничерта не понимаю! Кто, где?! Медсестра говорит: «Вам нельзя вставать!», а я рвусь, рвусь в бой. Там же мои! Но меня не отпускали, пришлось остаться. Черт, рука! – чертыхнулся Максим, копаясь в шкафу.

- Что ты делаешь?! – с тревогой спросила Настя из другой комнаты.

- А ночью я услышал разговор двух офицеров. Разговор про облавы в городе, - пропустив Настин вопрос, продолжал рассказ Максим, - и про то, кто устраивает эти облавы. Меня как кипятком окатило! «Сашкина Настя с ребенком!» - прокрутилось в голове. Я же Сашке обещал, - постанывая от боли, говорил Максим, - я обещал! Я бросился к тебе. А Сашка где-то там, в бою остался.

- Что ты делаешь, Максим?! – покормив и уложив ребенка, Настя вышла в комнату со столом.

В тусклом, дрожащем свете свечи стоял Максим, одетый в какое-то тряпье, годное лишь простелить собачью конуру.

- Вот, - криво улыбнулся Максим, - нашел тряпчишко, пойду.

- Куда, полоумный?! Ты же ранен!

- Пойду, Настя! – твердо сказал раненый офицер, обряженный самым обычным оборванцем, - я быстро. Я вернусь в тот дом. Может успею кого-то вывести…

- Да ты что такое придумал?! – округлив от ужаса глаза, воскликнула Настя, - ты же прямиком к ним в лапы попадешь! Ты, ты…

- Не могу я сидеть тут, - выдохнул Максим, - не могу. Там семьи моих товарищей по оружию. Может быть, я успею…

- Да никуда я тебя, полоумного, не отпущу! – Настя бросилась к Максиму и схватила его за рукав, - ты что творишь?! Ты же ранен! Там эти ироды! Тебя же убьют, Максим!

- Будем живы, Настя, - превозмогая боль, подмигнул Максим, сунул пистолет в подпоясок и бросил на прощание: - жди, скоро вернусь.

Во дворе дома Максим столкнулся с Митричем, укладывающим в телегу инструмент.

- Дружище, - обратился к Митричу раненый офицер, - я тебя попрошу…

- Чай, не баба, барин, - даже не дослушав просьбы, догадался суровый Митрич, - плескать языком не стану.

- Спасибо тебе, друг! – Максим пожал Митричу руку, - спасибо! Я – твой должник!

- На том свету сочтемся, барин, - сухо ответил Митрич и стал кричать на копошащуюся в доме жену: - ну ты, ядрена вошь, скоро ли собересси?!

- Да я ужо, ужо! – послышался женский голос из дома.

- Да с твоем ужо меня отпеть успеют, прежде, как ты выйдешь! Уж заутреню вскорости звонить станут!

- Да каку заутреню, чего…

Нестройным шагом Максим зашагал прочь, оставив обычные семейные дрязги простой дворницкой семьи за спиной. Может ему все-таки удастся хоть кого-то еще спасти?

Когда Максим скрылся за дверью, Настя устало опустилась на скрипящий стул и в тусклом, дрожащем свете свечи раскрыла бумажный конверт с документами. Вместе с документами из конверта выпала фотокарточка и последнее письмо мужа. Что они там делают, как туда попали?

Уняв непослушную слезу, Настя с нежностью стала разглядывать фотокарточку. Они. Красивые, веселые. Она и Сашенька. Она в белоснежном свадебном платье с дивной шляпкой на голове. Он в парадном мундире. «Господи! Хоть бы жив был!». Утирая платком слезы и поглаживая фотокарточку, Настя принялась в очередной раз перечитывать мужнино письмо.

За окном потихоньку вставало солнышко, освещая скудную обстановку брошенного жилища. Маленький столик, стульчик и барыня на нем у стола, шкаф с окровавленным мундиром на двери. И тревога! Рвущая сердце в клочья тревога! «Что с ним, как он?!».

По прошествии получаса или того меньше какая-то громкая возня на первом этаже выдернула Настю из горестных раздумий. Громко хлопнула задняя дверь, потом еще одна, щелкнул замок. И чужие голоса. Громкие, злые чужие голоса:

- Открывай, сука! Открывай, белогвардейская тварь!

«Господи! – в испуге подумала Настя, - неужели…».

А потом раздался выстрел. И еще один, и еще. А потом тишина. Секунд с десять тишина, показавшаяся Насте вечностью.

- Готов он, Валерий Игнатыч! – прервал тишину чей-то голос.

- Так то! – довольно сказал какой-то другой голос, страшный, грубый, с хрипотцой и гортанным бульканьем.

- Чего делаем, комиссар? – послышался чей-то третий голос.

- Федор! Возьми бойца и обыщи первый этаж, а мы пойдем на второй, - ответил страшный голос.

И тяжелые шаги, звучно топая сапогами по лестнице, стали приближаться к Настиному убежищу.

«Господи! Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!» - прошептала Настя и бросилась в комнату к сыну. Она быстро укутала спящего сына в шерстяное одеяло, открыла сундук, простелила на дно шаль и вот так, в одеяле спрятала своего драгоценного младенца подальше от злых глаз.

А потом вышла в комнату, села на стул и стала что-то писать с обратной стороны фотокарточки, теплым пальцем пытаясь растопить крохи чернил, промерзших в чернильнице до дна. Быстро закончив с письмом, Настя мотнулась в комнату с кроватью, слегка отвернула одеяло, которым спеленала сына и поглубже всунула фотокарточку в голубенькую кофточку спящей малютки. А после спокойно вышла в комнату со столом. Сунув руки в меховое манто, Настя уселась на стул и стала смиренно ждать своей участи. Важно и гордо, как подобает офицерской жене.

Послушная удару тяжелого сапога, грохнула первая дверь, за ней вторая….

- Есть! – криво улыбнулся сухощавый мужчина в черном плаще, звучно открыв Настину дверь ногой и узрев молодую женщину, сидевшую за столом.

Высокий и сухой мужчина в черном кожаном плаще с уродливым шрамом, ниспадавшим от подбородка на шею, буквально с порога уцепился в Настю своим смертоносным взглядом. Этот взгляд навевал ужас и развеивал всякую надежду. На Настю никто еще так не смотрел! Мужчина буквально вцепился в Настину шею глазами и стал душить ее, затягивая удавку на шее. А еще жечь, жечь изнутри. Настя инстинктивно положила руку на шею.

А удушающий взгляд тем временем переметнулся в сторону шкафа, увидев окровавленный белогвардейский мундир на двери. «Господи! Спрятать-то забыла!» - мелькнуло в Настиной голове.

- А-ааа, суки! Вот вы где окопались! – прохрипел мужчина, глядя на мундир, - ну ничего. Я вас, гниды белогвардейские, даже из-под земли достану! Пахомыч! – крикнул он невысокому мужечку в годах, - глянь-ка во вторую комнату!

Невысокий мужичок, явно не из служивых, развалистой походкой отправился в комнату с кроватью, где в сундуке лежал Настин сын. «Хоть бы не нашел, Господи!» - взмолилась Настя.

- Все чисто, ваше благородие! – быстро обыскав комнату, доложил невысокий мужичок.

- Щас по щам у меня получишь за благородие! – прорычал на мужичка Валерий Игнатьевич, сухой и высокий мужчина со шрамом, и подошел к столу. Бесцеремонно взяв Настины документы со стола, комиссар бегло взглянул на них и сказал:

- Значит Богомольская Анастасия Васильевна? Ну что? Молись своему богу, Анастасия Васильевна! Может, - злобно усмехнулся он, - чего и отмолишь. Самое время!

Настя покрепче спрятала руки в муфту и вся сжалась.

- Рассказывай, тварь, кто еще с тобой?! – крикнул Насте комиссар.

Но от ужаса Настя не могла вымолвить и слова.

- Молчишь, сука?! Ладно, тварь!– прохрипел комиссар и скомандовал своим бойцам: - Обыскать второй этаж!

Быстро обыскав оставшуюся нетронутой последнюю квартиру второго этажа, невысокий мужичок доложил комиссару:

- Нетути никого!

- Нетути! – с недовольством повторил комиссар Валерий Игнатьевич, перекривляя безграмотность обычного мужика, не по собственной воле примкнувшего к его отряду.

- Валерий Игнатьевич! – послышалось с первого этаж, - тут двое ребятишек и больше никого.

- Тащи их сюда! – хрипло скомандовал ужас в черном плаще и вышел в коридор.

А простенький мужичок, оставшийся тем временем возле Насти, наклонился к ней и шепнул:

- Ты, дочка, не выкобенивайся! Ты уж по-доброму скажи ентому ироду, чего он просит. А то ведь он - лютай черт! Того гляди, удумат чего…

- Кто такие?! – прервав советы Пахомыча, грозно выкрикнул комиссар показавшимся в коридоре двоим ребятишкам: мальчугану лет двенадцати и девчушке не более десяти. Но детишки молчали, лишь сильнее прижимаясь друг к дружке от страха.

- А-ааа, энти чтоль? – в коридор высунулся Пахомыч, - енти из дворницких детей! Митька да Машка, ребятенки Митрича.

- Какого Митрича? – злобно спросил Валерий Игнатьевич.

- Да того, что к нам дрова возит, - пояснил Пахомыч.

- А чего он про этих собак умолчал?! – комиссар кивнул в Настину сторону.

- Так оне же, видать, свежанькие, - высказал догадку Пахомыч, - токмо вселились.

- А где он сам?

- Дак, за дровами-то уехал, видать.

- Позже разберемся, - прохрипел комиссар, - некогда сейчас. На Глинную надо идти, там еще одно гнездо.

- Слышь, комиссар! – Пахомыч спросил у Валерия Игнатьевича, помахивающего пистолетом, - а с бабой чего делать-то станем? Тута пущай будеть али в комендатуру ея?

- На кой черт она мне в комендатуре, - разглядывая пистолет в руках, равнодушно ответил комиссар, - в расход ее.

Все это время сидевшая в оцепенении Настя вздрогнула, словно бы смертоносный выстрел уже состоялся.

- Ваше бла… - начал Пахомыч и тут же поправился, - комиссар! Я того…, не могу я бабу-то…

- Что не могу? – прогремел Валерий Игнатьевич.

- Ну…, того…, бабу-то…

- Да где ты бабу видишь, остолоп?! – со злостью выпалил комиссар и, схватив Пахомыча, буквально вплотную подтащил его к перепуганной до полусмерти Насте, - присмотрись, башка дубовая! Где баба?! Это же – подстилка белогвардейская, сука контрреволюционная, вампир, сосущий кровь трудового народа!

- Ишь ты, - удивился Пахомыч, - а с виду-то как баба!

- Давай, кончай ее поскорее и пойдем! Дел невпроворот! - Валерий Игнатьевич буквально бросил беднягу Пахомыча на Настю и зашагал к выходу.

- Комиссар! – окрикнул его Пахомыч, - комиссар! Не могу я.

- У-ууу, малохольные! – недовольно прохрипел комиссар и, взведя затвор пистолета, пошел к Насте, - все самому делать приходится.

- Машка, зажмурься! – мальчуган в коридоре шепнул своей сестре и покрепче прижал ее к себе.

Два оглушающий, звенящих уцелевшими стеклами хлопка уронили тело молодой женщины на пол. И тоненькая струйка молодой крови, нырнув в манто, остатками убегающей жизни обожгла колечко на пальце. Великоватое колечко, все время так и норовившее сбежать.

- Так, голодранцы, - закончив дело, Валерий Игнатьевич обратился к детям, - соберите-ка буржуйское добро из комнаты и снесите его в комендатуру. Да глядите мне, черти босоногие, чтобы все снесли! А то взыщу, отыщу и взыщу! – прорычал он перепуганным, жмущимся детям и перевел удушающий взгляд на Пахомыча: - а ты, малохольный, топай в комендатуру и разыщи там Колодезьного. Пусть уберет этих, - комиссар кивнул в сторону лежащей на полу Насти, - нечерта им тут воздух портить. А потом дождешься этого своего Митрича и приведешь его в комендатуру. Я с ним потолкую. Все, по коням! – скомандовал он остальным бойцам и пошел.

Исполняя приказ комиссара, Митька с Машкой стали собирать нехитрое добро. Митька в комнате со столом, а Машка – в другой комнате, той, что с кроватью.

Осторожно снимая меховое манто с мертвого тела, Митька заметил, как что-то кругленькое блеснуло и звучно покатилось по полу.

- Постой-ка! – крикнул Митька беглянке и, как кот, лихо изловил добычу. – Машка! – крикнул он сестре, - Машк, глянь-ка, чего я нашел!

- Уж лучше, Митька, ты глянь, - ответила из комнаты Машка.

Сжимая покрепче кольцо в руке, Митька вошел в комнату и оторопел. В сундуке, что стоял возле кровати, лежал совсем крохотный младенец, закутанный в шерстяное одеяло.

- Мертвый, штоле? – тихонько спросил Митька у сестры.

- Спит, - шепотом ответила Машка и перепуганными глазами посмотрела на Митьку: - Митька! Чего делать станем?!

«Чего делать, чего делать?!». Митька в задумчивости опустился на кровать. «Ентим иродам сказать – так убьють же мальца! А не сказать – так нас убьють…».

- Вот, чего сделам, - начал Митька после недолгого раздумья: - я тут добро соберу да к ентим снесу, а ты уж, Машка, бери мальца да ступай в церковь.

- В которую на площади? – дрожащим голосом спросила сестра.

- Да какую на площади?! Нет уж ея тама! В Пресвятой Богородицы! Разыщешь тама батюшку Иннокентия да мальца ему вручишь. Уж он придумат, чего делать.

- А как я ребенка-то сама по улицам понесу?! – со страхом спрашивала Машка, - енто ж люди спросють, откель малец, а я чего скажу?!

- А ты мальца-то не кажи, слышь, - ответил Митька, - вот, возьми тулуп мой, - Митька живо скинул старый отцовский тулуп с себя, - завернесси в него да пойдешь. Мало ли, чего у тебя за пазухой? Мож, самовар али хлеб.

- Боязно, Митенька! – заскулила Машка, надевая тулуп, - а как спросють, чего казать?

- Говори, мол, мать прихворала, а ты братку крестить несешь, - продолжал придумывать Митька, - да давай уж, давай, тетеря сонная! – прикрикнул он на сестру, - того гляди – вернуться енти ироды!

- А ты-то как без тулупа-то? – спросила сестра.

- А я, вон, в одеяло завернусь, - Митька осторожно снял с младенца одеяло и, вручив в Машкины трясущиеся от страха руки ценный груз, прикрыл его тулупом.

- Боязно! – продолжала скулить Машка.

- Ступай! Ступай с Богом! – твердо сказал Митька и на прощание наказал: - и, слышь, никому не сказывай! А то убьють!

Продолжение следует…

Глава 7. Поповский сын.

Сидя на бережку и нежась под ласковым осенним солнышком, Лидия Кирилловна с головой увлеклась чтением нового рассказа своего гостя. Внезапный треск и отборный мат, послышавшийся из кустов, нарушил идиллию солнечного и теплого дня на природе. Матерясь и размахивая удочкой, в кустах показался Рудольф Рудольфович.

- @#^ я это озеро! – кричал он, выдирая удочку из колючего кустарника, - лужа сраная!

- Рудька! – закричала на ругающегося друга Лидия, - черти тебя в кусты понесли! Напугал меня, дуралей!

Наконец выбравшись из кустов и высвободив рыболовный инструмент, Рудольф Рудольфович с явно недовольным видом подошел к Лидии.

- Видал я это озеро, - гневно начал он, - мать бы его так! В сотый раз приезжаю и в сотый раз блужу! Мистика какая-то!

- А как с рыбкой? – с хитрецой спросила Лидия, поглядывая на явно не полное ведро.

Тишину леса прорезала новая порция отборного мата.

- Вот! – излив всю боль, Рудольф Рудольфович протянув ведро Лидии, - смотри!

- Это м-ммм, что? – с трудом сдерживая смех, спросила Лидия, указывая на три крохотных рыбешки, одиноко болтавшихся на дне пустого ведра.

- Рыба! – гневно ответил седовласый рыболов и отвернулся, чтобы не видеть приступа дикого хохота, который тут же поразил едва державшуюся Лидию.

- Ры…, ха-ха-ха, йошкин…, ха-ха-ааа! – согнувшись пополам, Лидия была не в силах выразить все свое восхищение рыболовным умением стоявшего к ней спиной и нецензурно бубнившего Рудольфа Рудольфовича, - Рудька, едрить! Ты – зе бест! – утирая слезы, Лидия воздавала должное мастерству своего друга.

- Ржи, ржи, несчастная! – обиженно бубнил Рудольф Рудольфович, - сейчас посмотрим, как ты с грибами справилась.

- Идем, горемычный мой, - сказала Лидия и повела раздосадованного рыбака к своим вещам, - вот, смотри, рыбачок, - и тихая охотница продемонстрировала лукошко, доверху полное белыми грибами.

- Тут нашла, что ли? – с недоверием спросил у нее Рудольф Рудольфович.

- Нет, блин, у лесника купила и натурой расплатилась! – отъёрничала Лидия, - тут конечно! Грибов тут, Рудька – видимо-невидимо! – с удовольствием отметила она, - я за полчаса полное лукошко набрала. А они все есть и есть! Ну, думаю, не пропадать же добру. Скинула с себя свитер, благо, жарко уже было, и в свитер стала сыпать. Глянь! – и Лидия продемонстрировала рычащему от досады рыболову-неудачнику свой свитер, битком набитый грибами, - уже думала в труселя набирать!

- Напрасно передумала, - заметил уже отходящий от гнева Рудольф Рудольфович.

- Ой, ладно тебе, затейник! – игриво махнула рукой Лидия и, приняв серьезную мину, спросила: - Слышь, Рудька! А это правда про ту женщину?

- Про какую?

- Ну, ты мне рассказывал. В честь которой озеро Материнским назвали?

- Чистейшая! – без тени сомнения ответил седовласый рыболов, - не веришь – спроси у меня! А что?

- Та мне тут показалось, - осторожно начала Лидия, - в лесу. Показалось, что женщину я увидела. Высокую, худую, в платье и жилетке. Она буквально на мгновение из-за дерева выглянула и скрылась.

- Точно, она! – подтвердил Рудольф Рудольфович, внимательно разглядывая добытые грибы в поисках поганок.

- Ру-ууудь! – тревожно произнесла Лилия, - слышь, Рудь, так это ж призрак! Это ж…

- Утопшая баба, - утробным голосом подтвердил догадку Рудольф Рудольфович.

- Йо! А ей чо надо?

- Чо надо, чо надо! – перекривил подругу рыболов, - живет она здесь! Штаб-квартира у нее тут. Катается на озере к небесам, как на лифте, а потом ходит по округе, жалобы ваши собирает.

- Ой, та ну тебя, Рудька! – махнула рукой на друга Лидия.

- Что с уловом делать будем? – с горестью произнес Рудольф Рудольфович, кивая в сторону ведра.

- Котам отдашь, - улыбнулась Лидия и тут же поправилась: - коту. Тут даже на двоих не хватит!

За спинами беседовавших отдыхающих раздалось громкое «мяу». Метра в пяти от ведра с уловом сидел наглый, рыжий кот с огромной мордой и ободранными на манер чертячьих рожек ушами.

- О! По мою душу пришел, черт рыжий! – заметив рыжего нахлебника, сказал рыболов.

- Мяу! – хрипловато подтвердил кот.

- На, жри! – и Рудольф Рудольфович сыпанул коту богатый улов: три рыбешки с полпальца величиной.

Кот брезгливо посмотрел на трапезу, а потом с презрением уставился на рыболова.

- Простите, ваше котейшество! – исправил недостойные речи Рудольф Рудольфович, - не соблаговолите ли отведать свеженькой рыбешки, пойманной вашим рабом в усладу вашей наглой, чертячьей морды!

Кот осторожно обнюхал трапезу и захрустел дармовой добычей.

- Ты бы может за грибами сходил, что ли? – предложила Рудольфу Рудольфовичу Лидия, - ведро-то у тебя пустое. Хоть грибов наберешь.

- О-оох! – вздохнул неудавшийся рыболов и будущий грибник, - схожу.

Как только Рудольф Рудольфович скрылся в лесу, Лидия присела на бережок и принялась дочитывать рассказ.



Ранним утром начала марта, которое от конца февраля отличалось лишь датой в календаре, вымораживая ледяной стужей всякого прохожего, дворник Митрич торопливым шагом спешил к лесному домику Софьи Тихоновны. Надо бы успеть к заутрене. Побои недельной давности немного сошли с сурового лица дворника, что, в общем-то, даже к лучшему. А то неделю назад рожа такой была – хоть чертей пугай! Ну ничего. И не такое ставалось. Переживется.

Тяжкие, ох и тяжкие вести нес одинокой Софье Митрич! Он и сам не очень-то хотел идти, но ничего не поделаешь, про такое сказать надо.

Проходя мимо покосившейся ограды, Митрич подумал: «Надобно поправить». Но не сейчас, позже.

А через полчаса или что-то около того зазвонил церковный колокол, созывая всех мирян к утренней молитве. Митрич вышел из дома и направился к церквушке Пресвятой Богородицы, что буквально в двух минутах хода. Проходя мимо покосившейся ограды, Митрич вновь подумал: «Надобно поправить». Не сейчас, как с церкви вернется.

А следом за ним вышла Софья Тихоновна. Вышла, в чем была. Меховая жилетка поверх изящного шелкового платья, сапожки легенькие. Даже голову не покрыла, бедняжка! Вышла и пошла вдаль. Мимо мирян, вереницей тянувшихся к церкви, мимо развилки, мимо этого мира, в котором кроме нестерпимой боли и нескончаемой скорби для ничего не осталось. Не разбирая дороги, она просто шла в неизвестность. И лишь Бог своим небесным светом озарял ее нелегкий путь. И лишь на Его милость уповала убитая горем мать, Софья Тихоновна.



- Да что ты будешь делать?! – оторвавшись от чтения, возмутилась Лидия Кирилловна, глянув в сторону леса. А оттуда, из зеленой прохлады вырисовывался знакомый силуэт матерящегося мужчины.

- @^ твою мать! – из лесу показался разгневанный Рудольф Рудольфович.

Одной рукой он мотылял абсолютно пустым ведром, а в другой гордо нес раскидистый мухомор.

- *^@#&кий лес! *^@#&кое озеро! – по чем свет, ругал он это чудное место, - никогда мне тут не удавалось нифига взять! Ни рыбы, ни грибов! Пошел бы, сука, за шишками – и те бы пропали! Чо ржешь?! – крикнул он на согнувшуюся пополам от смеха Лидию.

- Ру…, ха-ха, Ру…, ой, йо! Ты…, хе-хе!

- Смешно вам, да?! – гневно вещал Рудольф Рудольфович, - ржите, ржите, заговорщики!

- Она…, ха-ха, слышь, ой, блин! - корчась от смеха, пыталась выдавить из себя фразу Лидия, - она мужиков не любит, ха-ха!

- Феминистка! – зарычал в сторону озера Рудольф Рудольфович и, что было силы, метнул мухомор прямо в воду. Всплеснувшаяся стайка рыбешки тоже зашлась хохотом, узрев славную добычу седовласого автора.

- Давай, грибник, - сквозь смех скомандовала своему «добытчику» Лидия, - пересыпай грибы из свитера в ведро и будем собираться. Скоро темнеть начнет.

- Слушаюсь! – буркнул Рудольф Рудольфович и принялся за дело.

- Смешной ты, Рудька! – с теплотой глядя на укладывающего грибы Рудольфа Рудольфовича, нежно сказала Лидия.

- А-ааа, смешной – не страшный! – с улыбкой ответил отходчивый мастер тихой охоты.

Как только двое путников погрузились в старенький автобус, Рудольф Рудольфович облокотился на стекло и захрапел.

- Ты чо, спать? – спросила его Лидия.

- Угу, - буркнул грибник-рыболов.

- Ну ты горазд!

- Угу.

«Ладно. Пусть спит, филин угугающий» - подумала Лидия Кирилловна и с тоской посмотрела в вымазанное окно автобуса. Жаль покидать это чудное место. Как же все-таки тут здорово!

Как только автобус покинул лесную зону, у Лидии зазвонил телефон. «Номер незнакомый, - глянув на экран, удивилась Лидия, - кто это?».

- Алло!

Сквозь треск и бульканье в трубке послышался родненький голосок:

- Мама! Алло, мама!

«Господи, доченька!».

- Ксюнечка, зайка!

- Мам, привет! – на фоне бульканья и треска говорила девушка, - мамусь, я до тебя полдня дозвониться не могу! У тебя все в порядке?!

- Да, доченька, все в порядке! – утирая слезы радости, отвечала Лидия, - я в лесу была. Ты как, солнышко мое?!

- Все хорошо, мам. Мы с Махницким в Турции, в Стамбуле.

- Где?! С кем?!

- С Игорем, мам, женихом моим, - пояснила Оксана, - в Стамбуле. Я тебе по интернету звоню.

- Вас чо, в плен угнали? – наигранной тревогой спросила Лидия.

- Опять шутки шутишь, мама, - с укоризной ответила Оксана, - мы по работе в Турцию поехали. Проект большой, месяца два тут будем.

- Вы там хоть не на улице живете, горемыки?!

- Мамусь, отель пять звездей, такси и все дела! – похвалилась Оксана, - мы тут, как на курорте, даже лучше!

- А институт, дочка? Учеба как?! – задала больной вопрос Лидия.

- Я на заочку перевелась. Работы – по горло, не успеваю.

- А деньги?

- Маму-ууся! – на том конце трубки кто-то явно улыбнулся, - мамочка, дорогая моя! Все у нас есть! Мы же работаем, зарабатываем. Мы скоро квартиру купим, мам.

- Ой, Господи! – Лидия вновь утерла непослушную слезу.

- Мам, слышишь, я долго говорить не могу, мне бежать надо, - Оксана скоро приступила к окончанию совсем недолгого разговора, - ты, мам, готовься! Через два месяца Игорь свататься приедет. Ты уж пирогов там напеки, утку с яблоками…

- Тортик и чай! – отшутилась Лидия, - конечно, доченька, приезжайте! Я папу твоего позову, крестного твоего, Ру…

- Мамочка, я побежала! – Оксана перебила список гостей, так и не оглашенный матерью, - я тебя люблю, мамочка! Все, чмоки, чмоки!

- Пока, пока, доченька! – утирая слезы, Лидия говорила уже прервавшемуся разговору.

«Свататься! Господи, как время-то летит!» - думала Лидия Кирилловна, нежно поглаживая телефон.

- Рудька! А, Рудька! – стала она тормошить спящего Рудольфа Рудольфовича, - знаешь, кто звонил?!

- У? – сонным голосом отозвался «угукающий филин».

- Оксанка! – взвизгнула от радости Лидия, - ты представляешь, они в Турции! К зиме жениха своего привезет свататься!

- Угу, - сонно ответил Рудольф Рудольфович и снова уронил голову на стекло.

- Ой, сонная тетеря! – бросила в сторону Рудольфа Рудольфовича Лидия и вновь принялась смотреть в окно. А за окном мелькал однотонный пейзаж полей. Скучно!

- Рудька! А, Рудька! – заскучавшая Лидия вновь стала тормошить «храпуна».

- Да чего тебе, неугомонная?! – злобно буркнул разбуженный автор.

- Дай «читалку», я рассказ дочитаю, - попросила Лидия.

- На! - Рудольф Рудольфович достал из кармана электронную книгу и, вручив ту беспокойному хозяйству, немедля же отдал себя во власть Морфея.

А Лидия принялась дочитывать рассказ.



Холодным днем конца февраля давно забытого, окропленного кровью и присыпанного снегом года, девчушка лет десяти, одетая в большущий, явно с отцовского плеча тулуп, торопливо перебирала ножками по улице, что-то бережно держа за пазухой. Он торопливо шла в сторону реки, к церкви Пресвятой Богородицы, мимо толпы серых и безликих людей, до которых ей не было никакого дела. А им - до нее. Мало ли, чего она несет? Может прохудившийся самовар в починку? А может хлеба буханку. Голодно нынче, хлеб на вес золота. А может иконку из дому. Глядишь, кто в церкви деньжат за нее даст, она и хлеба купит. Тяжелое нынче время!

На скользких ступеньках, ведущих вниз к церкви, девчушка поскользнулась и упала прямо на попу.

«Ой, Господи! – ойкнула про себя девчушка, - и надо же было перед самой церквой растянуться-то!». Осторожно поднявшись и покачав что-то похныкивающее за пазухой, девчушка с аккуратностью продолжила свой путь.

Остановившись у церковной двери, малышка тяжело вздохнула и попросила прощения:

- Прости меня, Господи, грешную! Некак мне похреститься, руки-то заняты!

И не покрестившись, девчушка вошла в храм, осторожно подцепив ногой приоткрытую дверь. В церкви, на удивление, было пусто и тихо. Пахло ладаном и догорающими свечками.

- Батюшка! – робко крикнула девочка. «…тюшка, тюшка…» - отозвалось эхо.

- Здравствуй, дочка! – из церковной лавки, что в углу, вышел высокий мужчина в черной рясе с окладистой, тронутой сединой бородой.

- Здравствуйте, батюшка, - поздоровалась девчушка, - дело у меня к вам.

- Дело, говоришь? – улыбнулся святой отец, - ну, говори свое дело, коли пришла с ним.

- Братка Митька меня к вам прислал, - начала девчушка замерзшим, перепуганным голосом, - сказывал, снеси батюшке Иннокентию.

- А чего снеси? – спросил святой отец.

Живо пошевелив плечами, девчушка скинула с себя большой тулуп и протянула святому отцу капризничающего младенца, которого она всю дорогу до церкви держала на руках.

- Ишь ты! – удивился святой отец, беря младенца на руки, - и кто сей малец таков будет?

- Барыни убиенной дитя, - стала пояснять девчушка, пытаясь через боль разогнуть занемевшие от усилий и задубевшие от мороза маленькие ручки, - комиссар с мужичками убил. Сперва оне мужичка убили, а после барыню стали мордовать, - сбивчиво объясняла девчушка, - а ихний комиссар взял пистолет и того… А нам с Митькой наказал добро ихнее собрать да снести. А я глянула – дитя в сундучке лежить, в одеялке завернутый. Братка наказал вам снести. Вот.

- Да…, дела, - задумчиво протянул отец Иннокентий, покачивая плачущего младенца. – Прасковья! - зычно крикнул он кому-то, - Прасковья, подь сюды!

- Иду, батюшка, - послышалось из *ризницы.

К отцу Иннокентию торопливо подбежала живенькая старушка в черном платке.

- Чего, батюшка?

- На-ка мальца, Прасковья, - святой отец аккуратно передал младенца в старушкины руки, - перепеленай да накорми-ка его. Да гляди, чтоб молоко не задумалось! Ты уж сама испробуй, прежде чем ему дать!

- Хорошо, батюшка, - ответила старушка и унесла младенца, что-то ласково пришептывая ему по дороге.

- А чего дальше будет, батюшка? – тревожно спросила девчушка у святого отца.

- Чего будет? – подумал отец Иннокентий, - хорошо будет. Все будет хорошо! На все воля Божья. Ты, того, ступай домой да никому, слышь, про мальца не сказывай! Ни людям, ни батюшке с матушкой! Для твого же блага, дочка.

- А братке-то можно? – спросила девчушка.

- Братке скажи, - ответил святой отец, - а боле никому не сказывай! И это, погодь! – святой отец нырнул в церковную лавку и, покопавшись в столах, вынес девчушке немного мелочи и горсть конфет. – На-ка, дочка, - протянул он девчушке конфеты с мелочью, - конфеты тебя с браткой и деньжат чуток. Мож хлеба купишь.

- Спасибо, батюшка! – поклонилась девчушка, - так я уж домой?

- Беги, дочка, беги. Благослови тебя Господь! – и святой отец покрестил девчушку крестом.

А девчушка, поцеловав крест, еще раз раскланялась и помчалась восвояси.

И только теперь отец Иннокентий обнаружил на полу фотографию, видимо выпавшую из одеяния младенца.

- Ну-ка, ну-ка, - поднимая с пола фото, приговаривал святой отец, - чего тут у нас?

С фотографии на святого отца, сияя счастьем, смотрели двое молодых людей. Девушка в белом платье с дивной шляпкой на голове и мужчина в парадном офицерском мундире. Святой отец перевернул фотографию и стал читать надпись пером с оборотной стороны:

«Добрый человек! Если ты читаешь эти строки – значит меня уже нет в живых. Передаю в твои добрые руки своего сына, Богомольского Никифора Александровича, рожденного в законном браке и крещенного в православной церкви. Позаботься о нем, не дай ему умереть! И храни тебя Господь!».

«Богомольский Никифор Александрович, - повторил про себя святой отец, - Никифор. Никифор, поповский сын».

- Слышь, Прасковья! – крикнул он старушке, - Никифором мальца звать станем. Ежели кто спросит – на крылечке нашли оставленного. Кто да как оставил – не ведомо. А про девчушку-то помалкавай!

- Да, батюшка, - ответила старушка, нянчась с младенцем.

«А фотокарточку-то сжечь надобно, - повертев в руках фотографию с надписью, подумал отец Иннокентий, - мало ли чего…».
_______
*ризница - отдельное помещение при христианском храме для хранения церковной утвари.

© Руслан Ковальчук

14:25. Ух ты, точно по графику!
Спасибо за очередное великолепие!

утащила в закладки, начнутся каникулы будет чем заняться
премного благодарна

Это сообщение отредактировал ИринаЯ - 12.12.2019 - 14:40

Rulik74

Конечно не откажет!
Пишите мне письма

Это сообщение отредактировал myshkins - 12.12.2019 - 14:53

Читал не отрываясь. Отлично, как всегда.
Мышке спасибо за рассылку.

Спасибо!
Хороший рассказ, многое поясняющий.

И озеро такое у многих есть, как глаза закроешь, сразу видишь его, озеро из детства.

Это сообщение отредактировал Karel1978 - 12.12.2019 - 16:31

Вот то, что царапнуло где-то внутри:

"Утопая в раскрасневшемся рассветном солнце, притаившись в самом сердце хвойного леса, мирно дремало небольшое озерцо.
Прикрываясь от ночной стужи одеялом утреннего тумана, прозрачные как слеза воды смиренно ждали нового дня.
Редкие лучики красными стрелами пронзали туманное одеяло, выхватывая из загадочной пелены гладкую как зеркало поверхность тихих вод.
Маленькое чудо, спрятанное от людских глаз.
Уголок нерукотворного блаженства."

Мышка, я тебя люблю. Спасибо за рассылку!

myshkins
Спасибо за рассылку!Всем зелень.Читать буду завтра,сегодня у меня Д.Р.,гости.

а- фи- геть!!!!
вязь сюжетных линий захватила так, что прочёл на одном дыхании!
мощно! круто, просто супер!!! с нетерпением жду продолжения!

Поздравляю!

Читаешь и не отпускает.
Спасибо!

Rulik74 Огромное спасибо! Прочитала и хочу снова перечитать и подумать.

myshkins Спасибо!

myshkins, спасибо за рассылку!

На одном дыхании прочитала. Очень сильно!

Самое страшное на земле это фанатизм. Причем не важно какого толка. Зла на земле не мерено и во все времена.

И как так-то? Опять ждать, гадать о дальнейших событиях и...мучиться неизвестностью судеб людских.
Отличное повествование. Легло с легкостью, несмотря на некоторую кажущуюся запутанность.
И...хочется верить, что Настя и Саша все-же пройдут через все передряги того периода.
Мундир, пальто и кольцо со следами крови на них еще не смертельный приговор, хотя свой "сериал" в истории кольца в этом повествовании они-Саша и Настя- как бы и уже и сыграли. Просто не хочется, чтоб светлые и добрые люди так закончили свое существование на Земле, даже в столь тревожное время.
Rulik74
Как показалось, вторая глава ("Храм Его") немного не вписывается в общую канву повествования. Наверное впоследствии события подойдут к нему? Ведь не просто же так эта глава, с ее ГГ присутствует?
И 3-я глава (откровенно не понравилась, по многим моментам...) также ведь не зря присутствует в повествовании?
Касательно колечка, закатившегося под пол.
Так-то понятно, что строители-ремонтники, судя по последующим событиям, постарались "замыкать" колечко. Но ведь в тексте-ни сном, ни духом об этом!
Жду с нетерпением продолжения. Спс myshkins за рассылку.
И да. Уже говорил, что по буквам ТС мог выйти отличный сценарий.
При хорошей режиссуре мог получиться завлекательный фильм.
ЗЫ кажется ничто не забылось. Пару слов сброшу в личку.

Ёлы. Начал читать, когда были размещены только пять глав. Написал ответ, а как оказалось, еще 2 главы "появились".
Продолжу чтение. Отпишусь на 6-ю и 7-ю.
myshkins Спасибо!

Ну вот и дочитал. Многое легло на полочки с задействованными героями.
И грустно стало, что вот так, трагически. сложилась ситуация.
И с Настей-по факту застреленной кровным отцом и с Максимом, и с Софьей Тихоновной...
Нужно думать, что малец-Никифор когда-то встретит своего отца. Не может быть, чтоб такого не случилось.
Знаете что показалось, может и не прав, но не исключаю того момента, что загулявшая в институтскую пору Людмила-Лютик, не просто так до первых петухов гуляла.
Может и Юлька совсем не "папкина" дочка?
Точно так же, как и Рудольф Рудольфович, судя по весьма фривольным отношениям с Лидией Кирилловной, не является ли причастным к рождению Оксаны???
Rulik74
Сорри и ИМХО, но насколько оправдано многократные нецензурные слова из уст Р.Р при разговоре с Л.К.? Разве это так необходимо? Какое-то панибратство что ли получается? Не совсем понятно зачем и с какой целью это делается автором?

Прочитала не отрываясь, рассказ очень понравился. Спасибо Rulik74, как всегда заставил задуматься.
myshkins, спасибо за рассылку.