29
Рассказ готовился специально для межсайтовой литературной битвы, но не срослось.
Если кто не знает, ЯП собирается пободаться на литературном поприще с творческим сайтом "Бумажный слон".
Если чувствуете в себе силы, ещё не поздно поучаствовать:
https://www.yaplakal.com/forum40/topic2589731.htmlЛипа.
Ночь в Ясноозёрске не наступает сама. Её включает дежурный электрик.
Вечером Солнце тихо плещется в Каме и никуда не торопится. Оно так и купалось бы всю ночь, остывая после хлопотного весеннего труда, смывая с себя пыль майских субботников.
Но в пультовой электросетей Толик Маковский уже сжал правой рукою эбонитовую крутилку вводного пакетника уличного освещения и, подняв левую, смотрит на стрелки старенького «Полёта».
Щёлк! И всё мгновенно меняется.
По всему городу вспыхивают фонари, и вне конусов их синего света сразу становится темно. Темнота заполняет кусты и укромные закутки старого парка, клубится в пустых беседках, стирает очертания девушки с веслом. Кажется, что темнота, это не отсутствие света, а отдельная материя, как дым или туман. Она скрыла солнце, погасила закат, превратила дома в чёрные перфокарты с цветной перфорацией. И спорить с ней может только полная луна, но ей некогда: успеть бы перековать все краски города в серебро за короткую майскую ночь.
Выполненные «под старину» фонари освещают аллею двум симпатичным девушкам, наискосок пересекающим Парк Победы от автобусной остановки к третьей общаге.
Каблучки звонко цокают по тротуарной плитке, заливистый смех и возбуждённые голоса звучат слишком громко для этого времени суток.
Алла роется в сумочке и, выудив из неё тонкую сигарету, вопросительно смотрит на Олю. Та кивает, и хохотушки сворачивают к длинной скамейке с чугунными боковинами в виде слоников.
Подойдя почти вплотную, девушки замечают, что скамейка уже занята. В тени зацветающей сирени сидит, откинувшись на спинку, пожилой мужчина в очках. Руки его опираются на тонкую трость. На нём тёмный твидовый костюм, а рядом примостилась твидовая же шляпа с узкими полями. Он задумчив и неуловимо похож на иностранца. К нему хочется обратиться по-английски, хотя, возможно, это инфаковская профдеформация, как и выписанное стразами «wom-peer» на Олиной косухе.
— Мы вам не помешаем?
Старичок поворачивается на голос и, полыхнув отражением фонаря в круглых стёклах, дружелюбно частит дребезжащим тенорком.
— Пожалуйста-пожалуйста! Не стесняйтесь! Не насиделись, пойди, в кино и в автобусе?
Девчонки настороженно замирают.
— Откуда вы знаете?
— Не сложно, догадаться. Семёрка только что отъехала, а ваши впечатления от фильма слышны всему парку! Да садитесь вы, я не хотел вас напугать!
— Это всё из-за ужастика! Вы нас подловили, – хохочут подруги, плюхаясь на скамейку.
—Я вас понимаю: ночью, в парке, старый дед.
— Ничего вы не старый! Не наговаривайте!
— Да ладно? Мне сто тридцать лет!
Девушки снова хохочут.
— Вы неплохо сохранились. Больше шестидесяти и не дашь.
— Оль, он как этот, главный, в кино сегодня! «Вампиры не стареют. У-у-у-у!» – она шевелит красными ноготками у своего яркого рта, изображая упыря.
— Да ну тебя, Алл! Вампиров не бывает.
Дед хитро глядит на девчат.
— У меня другая информация.
— Ну, разве что комары…
Неизвестно чего больше в Олином голосе – скепсиса или грусти.
За кованой оградой не спеша проезжает такси с зелёным огоньком. Ветерок стих. Парк наполнен спокойствием и мраком. Вековые липы ловят дым сигарет и с осуждением глядят, как на скамейке громко спорят и смеются две яркие девицы и старик, польщённый их вниманием, но не вмешиваются. Небо хвастается звёздами, а тёмная планета огнями ночных городов. Толик Маковский, включивший эту ночь, дремлет в кресле у пульта. Его чай остыл.
— Раньше в Ясноозёрске было много вампиров, а теперь почти не осталось, - с абсолютно обыденной интонацией заявляет твидовый дедушка.
— Дааа-аа? - в Алкином голосе издёвка, - И откуда же они взялись?
Дед замолкает. Молчат и девушки, решив, что старик обиделся. Но тот, глядя куда-то сквозь ночь, будто сквозь годы, начинает рассказывать, ни к кому особо не обращаясь. Из его голоса исчезло старческое дребезжание, речь стала плавной, почти напевной.
— Было это лет сто десять тому. Парк этот ещё не разбили. За Пожарной каланчой, в доме на Большой Ильинской справно жил с семьёй купец Ипат Капустин.
Две конюшни, огромный двор, рядом лабаз, а за ним огород и сад.
Сам Ипат Матвеевич здоровее быка - пудовые кулаки, да борода по пояс. Но и умом Бог не обидел. За хозяйством своим смотрел строго.
Хозяйка его – Марфа Карповна – ему под стать. Бой-баба. Гонору - на семерых. Да и как иначе, при таком-то муже?
Детей им семеро Бог дал. Шесть сыновей и дочь. Как положено.
Сыновья все в отца умом да силой пошли. С десяти лет на подхвате, а с семнадцати и к делу встали. Хозяйство большое, торговля обширная. Денег у Ипата куры не клюют. Хоть не из благородных – отец из крепостных крестьян вышел – да к нему в гости, не чинясь, сам Городской Голова хаживал. Всю Большую Ильинскую, поди-ка, на Ипатовы деньги замостили.
А вот дочка – другая. Тонкая, как тростинка, а всё при ней. Тяжёлая коса голову клонит, румянец здоровый, а в глаза глянь – утонешь! Многие и тонули. Да только Липа – Липою дочку звали – сама то ни на кого не глядела. То в дневник пишет, то читает Томаса Манна, то возится с дворовою малышнёй. И для всех слово приветливое найдёт.
Началось всё аккурат в Вербное воскресение. В небе пасмурная хмарь, а у Ипата Матвеевича с Марфой Карповной в доме праздник и благолепие. Вся семья за столом и гости пожаловали. По обычаю, даже дьякон из Архангельской праздничать явился.
Ипат с гостями за мир, Государем обещанный, за победу над немцем, за торговлю, да за праздник чарку поднял. За такое ведь не грех.
А Марфа за всеми приглядывает. Следит, чтобы гостям борща до краёв, чтобы рыбник с сёмгой без костей поближе стоял и кулебяка недалече, да чтобы вовремя компот и наливку подливали.
— Няня, детей угощай! А дворне снесли ли пирога к празднику?
— Снесли матушка, всем досталось. Земной поклон за щедрость с барского стола!
— То-то же! Теперь до самих куличей пост держать!
За столом нестройный гул и здравицы, пожелания жить до ста. Но никому неведомо, даст ли Бог милость прожить хоть до вечера.
В суете не сразу заметили, как Липа резко выпрямилась, смертельно побледнела, за горло схватилась. Все разом засуетились, няня по спине стучит, а Липа уже и глаза закатила.
Братья подхватили сестру, понесли на диван, Ипат погнал дворника Хритина за доктором: «Доставь лекаря тотчас!».
Липу то трясут, то наклоняют, давят на грудь и бьют по спине, слёзно просят дышать и снова трясут. Тщетно.
Врача, по случаю праздника, отыскали только через час. Он бочком прокрался в Липину комнату, поднёс к её губам зеркальце, три раза перекрестился и велел задёрнуть шторы. Всё.
Подхватив саквояж, он двинулся было на выход, но в дверях встал Ипат.
— Аркадий Соломонович! Не спеши, Христом Богом! Она ж совсем как живая!
—Ипат Матвеевич! Да ведь я простой врач. Кабы сразу рыбью то кость вынуть, а так поздно уже. Не гневайся, смирись!
— Смилуйся родной! Век за тебя молить буду. Сделай, что можно!
Доктор постоял, потупив взор, а потом, решившись, поднял глаза.
— Вот что. Ты выйди Ипат, да дверь закрой. А я попробую. Чем чёрт не шутит?
Оставшись один, доктор нагнулся над саквояжем. Сквозь редкое бряцанье инструментов слышно было тихое бормотание.
— Сам просил! Са-ам! Вернуть с того света? Изволь! Изволь! Да только уж не пеняй мне и себя не прокляни!
Со дна саквояжа вытянул он длинную стальную иглу, которую тотчас с мерзким хрустом вонзил в Липино сердце, и потянулся губами к блестящей холодной канюле. С хлюпаньем втянув полный рот крови, он гулко сглотнул. Расстегнул запонку. Оголив запястье, впился в своё предплечье и набрал крови, которую сразу же и вдул через иглу Липе в самое сердце.
Выйдя в залу и отозвав Ипата, доктор стал тихо учить его, глядя в глаза.
— Денег за это не надо, а секрет наш и в шутку никому не выдавай. Вернётся твоя душенька ненаглядная, коли сможешь три дня и три ночи не хоронить её.
— А что же мне людям-то сказать?
— А что хочешь. Аль купцу впервой соврать?
— Ангел ты или дьявол, скажи?
— Ни тот, ни другой. Что смотришь? Да не крестись ты. Не враг я тебе - сам просил.
Когда доктор ушёл, Ипат позвал попа и велел тому ставить Липе свечи во здравие, а не за упокой и объявил всем.
— Спит Липа. Сами видели – тёплая, да мягкая! Околемается!
Трое суток вокруг больной курили ладан и жгли свечи. Трое суток ставили компрессы и грели ноги грелкой. Трое суток мать, не отходя, стерегла случайный вздох дочери.
Люди роптали, но Ипат пресекал все разговоры одним тяжёлым взглядом.
Начались четвёртые сутки, а у Липы ни смертного запаха, ни трупных пятен, будто и впрямь спит, только сердца не слыхать.
Хритина снова отправили за доктором, но он вернулся с известием, что тот уехал, оставив, как есть, все вещи. Ипат послал дворовых стеречь его приезд. В дом внесли гроб обшитый красным бархатом.
Промаявшись до утра, Ипат велел хоронить дочь.
— Обманул меня докторишка! Ужо будет коновалу моя милость, коли встречу! Зовите плакальщиц и тризну готовьте. Всё. Умерла моя Липа.
Похороны прошли быстро. Все кому положено отрыдали и помолились, крышку гроба обстучали молотками по углам и опустили в землю, кинули по горсти влажной глины и ушли.
Зарыть могилу досталось двум мужикам, хромому Савве да кучеру Ивану. Они перекрестились и, поплевав на ладони, взялись за лопаты.
— Погоди-ко, брат. Не спеши.
— Што ты, Савва? Опоздаем на тризну, угощение сметут!
— А мы с тобой и тут не в накладе будем. Видел, с Липы-то, как с живой, и украшений-то не сняли. Али трусишь?
— Што я, покойников не видал? Да перед Богом стыдно. И в могилу живому лезть – плохая примета.
— Нешто я хромой полезу? Обратно-то как? Тебе остаётся.
— Ах, да и ладно! Чего там? Лезу!
Спрыгнув прямо на гроб Иван стал топором ковырять угол домовины.
— Ишь, как крепко вколотили. Не иначе, боялись, что восстанет посредь ночи, - кряхтя, ворчал он.
Крышка гроба поддалась и съехала вбок.
— Ну и жуть! Гляди-ка, как живая! Поторапливайся, Ванечка, кабы не увидел кто. Усади её, пожалуй, чтобы ловчее золотишко-то разуть.
Встав на бортики гроба и ухватив покойную за грудки, Иван дёрнул её, усаживая и крепко приложил спиной к глиняной стене могилы. От удара спиной покойная хыкнула выбитым из лёгких воздухом, глаза распахнулись, губы приоткрылись. На нижней губе повисла выкинутая воздухом рыбная кость. Мёртвые зрачки уставились на Ивана.
— Ванюша? Где я? Мне холодно!
— Свяаат! Живая! Савва, тащи меня отсель! Савва! – Иван вцепился в стены могилы скрюченными пальцами.
Но руки покойной крепко схватили Ивана за щиколотки. Растерянная интонация Липы сменилась спокойной и ласковой.
— Какая, однако, сила во мне, Ванюша! Погоди, не рвись. Вижу, как кровь твоя бушует. Не бойся, милый!
Иван забился пойманной птицей, но Липа, стала, кажется, сильнее всех своих братьев. Не прошло и пяти секунд, как она притянула к себе и одарила мародёра и своего спасителя долгим вурдалачьим поцелуем.
Из могилы выбрались вместе. На глиняной насыпи с широко раскрытыми глазами лежал Савва, с лопнувшим в клочья сердцем.
А через час Иван за руку привёл Липу к её собственной тризне.
Не входя к людям, они послали за отцом ополоумевшую от страха няню.
Отец долго смотрел на враз повзрослевшую дочь, сказал, что не зря, видать, молился, но обнять не смог. Смирив страх, Ипат вывел Липу к гостям.
— Вам уже объявили, что дочь моя жива! Значит, таков божий план. Иван услышал стон из гроба и спас нашу Липу. Посему, быть ей его невестой. Вместо поминок будет свадьба, а Савву завтра схороним. Горько, дети мои!
И в уездном Ясноозёрске, пред всем честным миром, обнялись и поцеловались два упыря.
К вечеру объявился доктор и вместе с другими поздравил молодых.
Целый год молва о свадьбе с мёртвой девушкой будоражила Ясноозёрск. Болтали бы и дальше, но грянула революция и стало не до сплетен. Ипат увёз семью заграницу. С ними канули навсегда и Иван с Липой…
Закончив рассказ дед надолго умолк.
Алла глубоко вздохнула и грустно его укорила.
— Значит в Ясноозёрске всё же нет вампиров. А Липочкин прайд, наверное, в Париже или в Лондоне. Интересно, они ещё вместе?
Дед снова сверкнул на притихших девчонок круглыми стекляшками.
— А как же? Конечно, вместе. Липа, мрак мой, выходи. Кушать подано!
yaplakal.com