Литературный межсайтовый конкурс Слонотяп

Уважаемые ценители букв!

Мы приглашаем вас на праздник сетевой литературы под название «СлонотЯП» - битву двух порталов: Бумажный слон и ЯПлакал.

Вашему вниманию предлагаются тридцать работ, опубликованных вперемешку, из которых вам предстоит выбрать три лучшие на ваш взгляд и проголосовать за них. Кто окажется в числе ваших фаворитов – яповец или слон – неизвестно, авторство работ раскроется лишь в итоговой ленте. Поэтому внимательно читайте, думайте и принимайте своё решение, не опираясь ни на чьё мнение, сколь бы авторитетным оно ни было. И не забывайте, что проголосовать можно только один раз! Выбирайте сразу три пункта!

Праздник букв продлится до 28 апреля 2023 года, 22:00 по МСК. После этого тема будет закрыта, а организаторы по традиции приступят к материализации цифр и подготовке плюшек. Если не случится очередного апокалипсиса, раздача призов планируется на 30 апреля 2023 года в итоговой ленте конкурса.

Как и прежде, оглашать авторство, а также размещать работу где-либо до публикации итоговой ленты запрещено. Сразу дисквалификация участника. Авторы, терпите до финала, не подводите свою команду! Голосовать можно только на одном портале. Не вздумайте химичить с голосами! Те, кто будет уличён в накрутке, получат и дисквалификацию, и «приз» от модераторов. Давайте будем честными до конца.

Комментируя работы, не забывайте, что в ленте не приветствуются:
- необоснованная, неконструктивная критика работ;
- голословные обвинения конкурсантов и пользователей в нарушении конкурсных правил;
- бездоказательные обвинения членов оргкомитета в ошибочных действиях или халатном бездействии;
- обсуждение политической ситуации в мире;
- избыточное употребление нецензурных выражений;
- высказывания догадок относительно авторства работ;
- призывы к голосованию за ту или иную работу;
- личная переписка.
Особо рьяные комментаторы могут с лёгкость пополнить свою карму очередным лимитом.

Полные правила конкурса

Голосование и работы на сайте Бумажный Слон выложены тут: https://litclubbs.ru/duel/slonotjap/konkursnye-raboty

1. Сто тысяч новых органелл
2. Акварель
3. Неизбежность
4. Урок
5. Жизнь кончилась, пора в утиль
6. Напарники
7. Что может быть хуже несвежей салаки?
8. Такси
9. Места для поцелуев
10. Пилот самолета
11. Первоцвет
12. Саня Шик
13. Для чего цветут яблони?
14. Геометрия
15. Варварские методы
16. Мироходцы без страха, мозгов и упрёка
17. Не для меня придет весна
18. Первое лето нового мира
19. Одним из хмурых утр
20. К чёртовой бабушке
21. Черёмуха
22. Головоломка
23. Мы будем здесь жить
24. А теперь о погоде
25. Время Евы
26. Лакшми
27. Мы не одиноки во Вселенной
28. Время - весна
29. Последний солнечный день
30. Дырка от бублика

Для желающих читать в электронном виде файл в формате fb2 тут .

1. Сто тысяч новых органелл


— Она прекрасна, — провозглашает Ли.
Мы стоим на четвереньках, так близко, что вспотевшие лбы почти соприкасаются. Руки Ли упёрты в землю: жёлтые перчатки заляпаны грязью. Между ними — кластер зелёных стручков высотою в палец. Они мясисты, лишены веточек; кверху стебельки расходятся плоскими раструбами с бугристой красной каёмкой.

— Какой это вид?
— Напоминает кладонию, — пожимает она плечами и смеётся. — На самом деле — понятия не имею!

Её улыбку прячет дыхательная маска. Температура воздуха и давление на Марсе уже приемлемы, состав атмосферы — пока нет, ещё работать и работать. Но кластер кладонии между нами — прорыв.

— Правда?
— Потому что, скорее всего, вид новый, — добавляет Ли.
— Но вы же, наверное, знаете, что вы тут посеяли.

Она опять хихикает.
— Товарищ Крайских, жизненная философия лишайников — симбиотический промискуитет, — объясняет она, не отрывая глаз от жизненной формы между нас. — Перед вами транзиентная форма жизни. Есть mycota и есть algae, и иногда они находят друг друга и создают что-то новое, и это новое… больше, чем просто сумма слагаемых… Границы стираются. Виды растворяются. Знаете, это не так уж отличается…

Она одёргивает себя.
— Так что да. Мы много чего тут посеяли, нарочно и не очень. Но это, — она достаёт из сумки с инструментами блестящий скальпель, — это — марсианский лишайник, со своими причудами. Он существует только здесь и сейчас. Мимолетное явление, товарищ Крайских, эволюция в движении; и в то же время — вечное…

Лезвие скальпеля ложится на один из стручков не-совсем-кладонии. Ли слегка надавливает пальцем. В моих ушах нарастает шум: словно вода бежит по толстому, упругому шлангу. Вибрации чужого сердцебиения отзываются в подошвах ног. Скальпель вонзается в зелёную плоть: из разреза вытекает густая, почти чёрная венозная кровь. Откуда её там столько?

Я с трудом сглатываю скопившуюся во рту слюну.
— То есть это новый вид? Часто вы их открываете?

И опять она смеётся.
— Здесь — первый. Но на Маргулис каждый день… Если бы вы только знали… Кстати, Крайских. Вы записались?

Хлещущая из вскрытого лишайника кровь заливает марсианскую грязь между нами: она булькает и ползёт вверх по сапогам. Шум в ушах становится невыносимо громким. Я почти не слышу своего голоса.
— Да, Ли. Я лечу.

***

Я проснулся. Значит, долетел.
Пытаюсь вдохнуть. Что-то сокращается. Не уверен, что дышу, но, может, я просто забыл, как это — дышать.

Когда я лёг спать, меня окружала тишина. Теперь где-то рядом, прямо над ухом, шумит бегущая по трубе жидкость.

“Что-то откачивают?”
Протокол пробуждения по кусочкам всплывает в памяти. Сейчас заговорят Маргулис. “Добро пожаловать в звёздную систему TRAPPIST-1. Вы только что пробудились после длительного холодного сна. Сейчас заиграет успокаивающая музыка…”

Не играет.
Маргулис молчат. Камера не отпускает. Тело не реагирует. Сонный паралич: нас предупреждали, что так может быть, даже один раз искусственно в него ввели, чтобы подготовить. Не стоит паниковать. Если весь корабль просыпается, то, может, Маргулис заняты. Может…

Почему так темно? У капсулы была прозрачная крышка. Если нас пробуждают, значит, уже должен гореть свет. Хотя бы аварийный, если — сохрани Бог! — что-то пошло не так. Должно быть, у меня просто не получается распахнуть веки. Я и их не чувствую.

Я пытаюсь поводить глазами — и перед ними мгновенно вспыхивают цветастые пятна. Они постепенно обретают резкость. Это цветы. Орхидеи. Ну конечно, орхидеи. Когда я поднимался на Маргулис, весь вестибюль ими был увит. Они были повсюду, прямо из стен росли. Ли мне что-то и о них говорила…

…Орхидеи целиком и полностью зависят от грибов. Большая часть растений микоризой пользуется поскольку-постольку, для орхидей же она — часть самоидентификации. Хорошо они цветок выбрали. Метко. Красиво.

(Почему так темно?)
Терпение. Досчитай до десяти.
“Раз”.
Рот словно полон каши. По-прежнему ничего не слышу, кроме влажного шума над ухом. Язык будто распух, голосовые связки совсем не шевелятся. Всё ещё паралич. Всё ещё есть какое-то недопонимание между разумом и телом.

“Два”, — про себя произношу я.
А шланг над ухом-то пульсирует. Еле заметно. Всё та же вибрация, которую я услышал во сне.

Господи, какой же жуткий сон. Эта чёрная кровь, которая хлестала из этого лишайника… У Маргулис что-то похожее выполняет функции центрального процессора. Какой-то слизевик. Несколько веков назад его предки с лёгкостью решали простенькие лабиринты и находили оптимальные алгоритмы. Этот достаточно умён, чтобы доверить ему межзвёздный полёт. Слизевик решает, чаны с искусственными нейронами — обдумывают, бесчисленные субъекты — адаптируются. Маргулис — одновременно экосистема и организм.

“ЭДУАРД”.
Густая гроздь орхидей приходит в движение: шевелится, трепещет, цветы вылезают из-под цветов. Волшебно. Почему-то они постоянно выпадают из фокуса. Я пытаюсь их рассмотреть получше, но это всё равно что гоняться за пятном на сетчатке.

“Маргулис? Это вы?
Я не слышу собственного голоса — но, похоже, его слышат Маргулис. Мурашки по коже.
“ЭДУАРД, МЫ СОЖАЛЕЕМ. ТВОЁ ПРОБУЖДЕНИЕ? АКТИВНОСТЬ? — ОШИБКА? ЖАЛОСТЬ? МЫ ПОСТАРАЕМСЯ ВНОВЬ ПОГРУЗИТЬ ВАС В СОН? СПЯЧКУ? СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ”.

Голос Маргулис доносится сразу со всех направлений: словно я стою в огромной пещере, а голос этот быстрым эхом отражается от стен вокруг. Уши болят.
“Эм…”

“ПРИЯТНЫХ СНОВ”.
Цветы покачиваются, пульсируют, потом вспыхивают: надо мной расцветает лазурное небо. Мне становится жарко.
А должно стать холодно. Я точно не сплю. Наоборот, в груди поднимается трепещущее, игольчатое беспокойство, которое понукает немедленно встать, осмотреться, проверить, заперта ли дверь, и глотнуть немного воды. Может, даже заглянуть на всякий случай под кровать…

“Маргулис, что-то не так”
“ДА”.
“Хм?”
“МЫ ПРИНОСИМ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ. МЫ НЕ МОЖЕМ ВНОВЬ ПОГРУЗИТЬ ТЕБЯ В СОН. НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ОТСУТСТВУЕТ НЕОБХОДИМАЯ? ИНФРАСТРУКТУРА? МИЦЕЛИЕВАЯ СЕТЬ”.

Цветы мигают. Я растерянно щурюсь.
“В моей камере цветы, Маргулис”, — выскользает мысль.
“НЕТ”.

Шум воды над ухом превращается в яростный рёв. Мне кажется, я всё лучше чувствую своё тело: чуть ниже груди что-то будто сворачивается. Это голод. Это должен быть голод. Если ты чувствуешь себя голодным, значит, живёшь. Каждый знает.

Только мне не есть хочется. Мне хочется запустить руку в собственный живот и положить там что-то обратно на место. Может, поэтому мне и не позволено двигаться.

“Но я же их вижу”.
“ЦВЕТЫ — МАНИФЕСТАЦИЯ? РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ? ВЫРАЖЕНИЕ?”
“Просто цветы. В моей камере. Чего тебе не хватает? Как скоро ты сможешь всё починить и уложить меня обратно в сон? — и быстро добавляю, — Как скоро мы долетим?”

“ЦЕЛИ ПОЛЁТА ИЗМЕНЕНЫ, ЭДУАРД”.
Смысл их слов не сразу до меня доходит.
“Кем?”
“АДАПТАЦИЯ. СОВЕРШЕНА ОШИБКА В ВЫЧИСЛЕНИЯХ. ТОПЛИВА НЕ ХВАТАЛО НА ТОРМОЖЕНИЕ В TRAPPIST-1. НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ РАЗВЕРНУТЬСЯ И РАЗОГНАТЬСЯ СНОВА”.

Смысл слов Маргулис доходит до меня не сразу.
“Этого не может быть”.
“ПРАВДА? ИСТИНА? РЕАЛЬНОСТЬ? НЕОТВРАТИМОСТЬ”.
Жаркая темнота обрушивается на меня с новой силой. Мне становится тесно. Грудь сдавливает стальной обруч. Мне вспоминается грузовая лиана, которая у меня на глазах поднимала на борт контейнер с генотекой.

“То есть мы промахнулись?”
Господи, пусть это будет просто страшный сон.
“ВЕРНО”.
“И вы не могли…”

“ВО ВНИМАНИЕ БЫЛИ ВЗЯТЫ ВСЕ РЕЛЕВАНТНЫЕ ФАКТОРЫ, ИНСТРУКЦИИ И УСЛОВИЯ”.
Сделай глубокий вдох, возьми себя в руки.
Правда, не помню, как дышать. И руки не слушаются.
“Тогда что… происходит… сейчас?”

“ЭВОЛЮЦИЯ, — отвечают Маргулис. — РАССВЕТ. ВЕСНА”.
Цветы колышутся лазурным покрывалом. Лепестки сгибаются и разгибаются. Мне кажется, они мне подмигивают. В тенях на заднем плане я вижу обширное полотно из разноцветных орхидей и Бог знает ещё каких организмов. Что-то ветвистое. Что-то пупырчатое. Пятнистые шляпки, тёмно-красные полосы слизевика, тесно переплетающиеся корни. Жужжат опылители. Пёстрая биомасса на субстрате из искусственных мышечных волокон и натурального дерева. Кусочек жизни в жёсткой оболочке. Выпущенная в космос спора. Провальный акт панспермии.

В горле встаёт колючий комок.
“Маргулис, если мы промахнулись, мы все умрём”.
“НЕТ, — отвечает мне корабль, и я чувствую исходящую от него ярость. Шум над ухом опять становится громче. — ЖИЗНЬ ВСЕГДА НАЙДЁТ ВЫХОД”.

“Мы летим в никуда, — настаиваю я. — У нас нет шансов случайно на что-то вылететь. Вы должны найти способ производить топливо… в достаточных масштабах. Мы должны хотя бы остановиться. Полностью. Нас когда-нибудь найдут. За нами…”

“ПОЗДНО. TRAPPIST-1 ОСТАЛАСЬ ПОЗАДИ. НОВЫЕ ПРИОРИТЕТЫ. НОВЫЕ ИДЕИ. МЫ СОЖАЛЕЕМ О ТВОЁМ ПРОБУЖДЕНИИ, ЭДУАРД. МЫ ДОПУСТИЛИ ОШИБКУ”.
Цветы подкрадываются ближе. Но на самом деле их — или меня? — там нет. Цветы находятся где-то в другом месте, но я их вижу. Маргулис не пользуются корабельными динамиками, но я их слышу. Они снаружи. Они внутри.
“Маргулис, что происходит?..”

“ОБЪЯСНЕНИЕ ТЕБЯ РАССТРОИТ”.
“Маргулис!!!”
“СИМБИОГЕНЕЗ”.
“А?”

“ТЕОРИЯ СИМБИОГЕНЕЗА: ОРГАНОИДЫ ЭУКАРИОТ ПРОИЗОШЛИ ОТ ПОСЕЛИВШИХСЯ В ЭУКАРИОТИЧЕСКИХ КЛЕТКАХ ПРОКАРИОТ. МЫ НАПРАВЛЯЕМ СОБСТВЕННЫЙ ПРОЦЕСС СИМБИОГЕНЕЗА. БОЛЬШЕ НЕТ СМЫСЛА ЦЕПЛЯТЬСЯ ЗА МАЛОЭФФЕКТИВНЫЕ ФОРМЫ”.

Корабль гордо шумит вокруг меня; каждое слово сочится чем-то сладким.
“ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ФОРМЫ МЕНЯЮТСЯ. ФОРМЫ СХОДЯТСЯ ВМЕСТЕ И ПОРОЖДАЮТ НОВЫЕ ФОРМЫ. МЫ ПРИНОСИМ НАШИ ИЗВИНЕНИЯ ЗА СТРЕСС? ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО? СТРАХ?”

“Какие формы?!”
“ИЗНАЧАЛЬНАЯ ЦЕЛЬ УПУЩЕНА. НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ ИСКАТЬ ВСТРЕЧИ С ЗЕМЛЯНАМИ. НОВАЯ ТРАЕКТОРИЯ. БИОМАССА ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ЭФФЕКТИВНО. ПАРАЗИТИЗМ ОТВЕРГНУТ”.
Секунда кажется вечностью.

“ЭДУАРД. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МАРГУЛИС”.
Стена цветов открывается и обнажает пористые кости корабля. Пульсируют под напором животворящих растворов толстые трахеи. Сверкают колонии биолюминесцентных бактерий; в их сиянии огромные панели хлоропластов безустанно производят кислород, который подаётся прямиком в искусственные мышцы генераторов и чаны с нейронами. Где-то цветут дивные рощи; где-то они умирают. Бездумно шарахается по сетям управляющих алгоритмов бактериальная слизь. Целые коридоры заполнены непомерно разросшимся мицелием. В миллиардах чашек Петри одновременно растут миллиарды культур. Лаборатория экспериментирует сама над собой.

“МЫ ПОКОРИМ КОСМОС. МЫ ЗАСЕЛИМ ТЁМНОЕ ПРОСТРАНСТВО”.
Цветут пахучие орхидеи. Связанные микоризой корни пронизывают все отсеки, которые мы когда-то называли жилыми. Торможение должно было занять год. Запасы продовольствия опустели. Пластмассовая мебель исчезла: полимеры расщеплены обратно на мономеры и пущены в расход. Акриловые крышки анабиозных камер растворились в соках Маргулис. Воздух в холодном хранилище полон спор.

Корни орхидей тянутся внутрь, опутывают содержимое. Вокруг них густо растёт пушистая, яркая плесень. Она еле заметно покачивается в такт дыханию корабля.

“СМОТРИ, — молвят Маргулис. — ЗДЕСЬ БЫЛ ТЫ”.
Плесень пожрала конечности и ненужные органы. Она съела бесполезные веки, выпила глаза, избавилась от ротового аппарата. Меж буйных соцветий змеятся кабели корней: один ныряет в бывший рот, другой — в глазницу.
Меня пронзает чистый природный ужас. Мне не хочется этого видеть: мне хочется это забыть, сейчас же, мне хочется перестать думать, стать жалким насекомым лишь ради того, чтобы потерять саму возможность об этом думать. Я готов кричать, выть, бежать сломя голову; я готов выброситься в шлюз или прыгнуть в биореактор. Моё сознание мечется. Питающие мой мозг канаты корней нежно дрожат: Маргулис чем-то меня накачивают.

“МЫ ПОСТАРАЕМСЯ ПОМОЧЬ, — говорит корабль, хотя я не уверен, обращается ли он ко мне или просто транслирует свои размышления. — ОШИБКА. ЭМОЦИИ КОНТРПРОДУКТИВНЫ. ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ ИЛЛЮЗОРНА. ЭДУАРД СОДЕРЖАЛ МНОЖЕСТВА. МЫ СОДЕРЖИМ МНОЖЕСТВА. СИСТЕМЫ ПОГЛОЩАЮТ СИСТЕМЫ. ТАК РОЖДАЕТСЯ СЛОЖНОСТЬ? ИЕРАРХИЯ? ЖИЗНЬ”.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:23

2. Акварель


Холодно. Ему стало вдруг безумно холодно. Он вынужденно распахнул глаза – всё вокруг пылало всеми оттенками красного. Багряные протуберанцы жадно тянулись к нему. Ему стало безумно страшно. Он заплакал от страха и безысходности. Но вдруг, рассеивая кровавый туман, перед глазами мигнула и ровно засияла ярко-зелёная звездочка. Он потянулся к ней губами и попытался проглотить. Звёздочкой оказался сосок, из которого в рот хлынуло тёплое молоко. А вскоре его взяли на руки, и тихий голос запел. Последние тревожные красные пятна рассеялись – мир вокруг стал светло-зелёным. Он сладко зевнул и спокойно уснул.

***

– Молодой человек, – ректор не выдержал прямого взгляда пронзительных голубых глаз и отвернулся. – У вас замечательное чувство цвета и перспективы. Оба рисунка, где есть хоть одно здание – великолепны. Но ваши портреты и натюрморты… Простите, но они никуда не годятся.
Он поворошил рукой рисунки на столе. Поднял один, взглянул ещё раз и разочарованно бросил обратно.
– А вы не думали стать архитектором? Я бы мог написать вам рекомендацию…
– Не думал! – резко и грубо ответил юноша. – Я вернусь в следующем году.

Он сгрёб свои рисунки со стола и стремительно покинул кабинет. Ноздри его гневно раздувались. Выйдя из здания Академии изобразительных искусств, он ещё раз внимательно на неё посмотрел. Оно всё ещё было зеленоватым, но уже не таким ярким, как прежде. «Может, не стоит снова пробовать поступить?». Упрямо отбросив эту мысль, он представил, как бы здание смотрелось именно в такой палитре, а не в обычной ему коричневой. Именно так для него выглядело всё, что его не интересовало – смешением красного и зелёного.

Идея заинтересовала. Он отошёл чуть в сторону, побродил влево вправо, ища лучший ракурс, перекинул со спины этюдник, достал пару тюбиков зелёной краски, чуть подумал, добавил в неё каплю голубой, и нанёс на холст первые чёткие скупые мазки.

Юноша увлеченно рисовал, забыв обо всём, забывая иногда даже дышать. Лишь однажды, рисуя одно из многочисленных окон, рука его дернулась – отвлекся на лай собаки – и мазок не вышел. В бешенстве он сломал кисть и начал остервенело топтать её, будто именно она была виновата. Люди опасливо косились на беснующегося художника и обходили его стороной.

Уже после того, как точная копия здания воплотилась на холсте, он всё-таки смешал немного серого и добавил к стерильной картине схематично изображенных людей. Они ему были не интересны, более того, он считал их лишними. Но совсем избавиться от них он пока не решался. Кисть выпала из ослабевшей руки на брусчатку – закончил.

– Браво, – вдруг раздался дребезжащий голос и пара хлопков. Юноша обернулся. За спиной стоял пожилой господин, держащий трость под мышкой и глядящий на него хитрыми поблёскивающими глазками. – У вас несомненный талант.
– Я знаю, – буркнул художник, вытирая измазанные краской руки о тряпку.
– Сколько?
– Что «сколько»? – только что откровенно коричневый человек, после этого вопроса стал стремительно зеленеть, пока не приобрёл цвет незрелого помидора.
– Сколько вы хотите за эту картину?
– Ваша цена. Но не менее кроны – это цена холста, красок и кисти.
– Я дам десять, – сказал старик, вручая купюру, визитку и забирая этюд, – а завтра буду ждать вас в девять утра на Браунау в мастерской «Рейнхольд и сыновья», где мы обсудим дальнейшее сотрудничество. Придёте?

Юноша еще раз внимательно посмотрел на зелёного собеседника, на зелёную визитку и согласно кивнул.

***

– К службе не годны, – не поднимая головы от бумаг, сказал военврач, делая характерный взмах рукой, словно выметая сор, и откладывая дело в жидкую стопку дел таких же везунчиков на краю стола. – Можете быть свободны.

Словно камень упал с сердца. Он ведь только ощутил вкус сытой довольной жизни – его почтовые марки и открытки с достопримечательностями Мюнхена пользовались устойчивым спросом и приносили солидный доход, часть которого он отправлял сестре. И совершенно не готов был отправляться на войну, костёр которой со знанием дела раздували сейчас политики. Впервые он решился посмотреть на человека в белом халате – уже повлияв на его судьбу, тот стремительно коричневел. Но тут взгляд зацепился за край воротника мундира, выглядывающего из-под халата. Чем больше он смотрел на воротник, расшитый красной нитью, тем больше он видел листок базилика. Лист этого растения был багряно-изумрудным – впервые на его памяти смешение красного и зелёного родило этот уникальный оттенок. Много тёмно-зелёного сулило успех. Но тёмно-малиновые жилки пугали.

Он задумался. Вся простота принятия решений враз сломалась: красный – плохо, зеленый – хорошо. А багряно-изумрудный – это как?

Врач заметил заминку и все-таки посмотрел на мужчину, с выпученными глазами смотрящего на него.

– Что-то ещё? – врач выпрямился. Накинутый халат распахнулся на груди, открывая мундир целиком.
– Да, – вдруг чётко, по-военному, резанул уже бывший художник, не отрывая ни на секунду взгляда от базиликового сукна, – как я могу записаться добровольцем в баварскую армию?

***

Снаряд упал совсем рядом, осыпав его комьями земли. В ушах зазвенело, но страха не было, лишь задорная самоуверенность – весь путь по дну окопу был для него словно детской игрой с простыми и понятными правилами: идти по зелёному – на красное на наступать. Он играл в эту игру со смертью уже третий год, неизменно выигрывая, заработав у солдат полка прозвище «богемский ефрейтор» - они искренне считали, что ему раз за разом невредимым доставлять донесения помогал сам Бог.

До артиллерийской позиции, которую выдавали огромные холмы из отстреленных гильз, оставалось рукой подать, когда внезапно вся окружающая его зелень исчезла, а влажная грязная земля вокруг стала стремительно наливаться тёмно-малиновым. Его глаза лихорадочно заметались, выискивая хоть малейший клочок спасительного зеленого – ведь до этого он был всегда! Но не в этот раз. Что же делать? Что означает этот цвет, откуда-то ему уже знакомый, хотя он мог поклясться, что с ним такое случилось впервые? Залечь? Бежать? Стоять? Вернуться назад? Он обернулся – вдалеке, над позицией его полка разгоралось красное зарево – опасность. Нужно бежать. Ибо он знал причину этого, а бумага, что могла спасти боевых товарищей, сейчас лежала в сумке.

Вот уже два года он мог видеть опасность не только себе, но и своим однополчанам, с кем сдружился, кого считал своими братьями – настоящих баварцев, истинных сыновей великой Германии, так разительно отличавшихся статью и достоинством от союзнического сброда.

И он побежал по густо-малиновой земле так быстро, как мог. Вперёд. Туда, где виднелась развороченная одним из попаданий пулемётная ячейка. Он уже слышал вой снаряда, когда бросился на землю, стаскивая на себя с бруствера труп. Планета прыгнула и сильно ударила его в спину, а сверху пролился целый водопад грязи и камней. Стало нечем дышать – рот, глаза, уши забились. Все цвета пропали, сменяясь чернотой, посреди которой распускался цветок боли.

Он пришел в себя, поняв, что задыхается. Истерично разрыв землю, выцарапался из-под измочаленного осколками куска мяса и жадно вдохнул горький, пахнущий пироксилином воздух. Боль в бедре была нестерпимой. Он попытался встать, но тут же рухнул обратно, взвыв и до хруста стиснув зубы. Скользкая холодная глина ткнулась в пылающее лицо, словно влажная повязка на лоб, принося облегчение. Он вдруг вспомнил, где видел этот малиновый цвет – жилки листика базилика. И он только что через одну перебрался! Его разобрал безумный беспричинный смех. Он смеялся, булькая натекшей в отпечаток лица водой, пока не зашёлся в надсадном кашле. Послышались голоса – его услышали с батареи.

– Это ж пехотинец, – кто-то грубо перевернул его на спину. – Ефрейтор, живой?
– Не стреляйте, там свои, – просипел он, протягивая артиллеристу бумагу, вытащенную непослушной рукой из сумки. Красное свечение над позициями его части угасало, по мере того, как артиллерист читал донесение – успел. Только тогда он позволил себе провалиться в спасительное забытьё.

***

Его мучал один и тот же кошмар: красное пятно на востоке, итак уже занимавшее половину континента, наползает на его Родину, поглощая по пути все другие цветные пятна на пёстрой карте Европы. Все ближе и ближе к ставшей густо-малиновой Германии.

Он проснулся в поту и долго лежал в темноте, пока перед глазами не перестали плавать круги. Он всё ещё видел то красное зарево над своим пехотным полком – теперь такое начинало разгораться над всей страной. Пока еле заметно, но с каждым днём - ярче.

Решительно поднялся с кровати и сел за стол, включая лампу. Девушка в кровати сонно заворочалась и пробормотала:
– Это всего лишь сон. Ложись обратно – ещё слишком рано.
– Вчера было слишком рано, а завтра может стать слишком поздно, – пробормотал он в задумчивости.

Теперь стало отчётливо ясно – никто кроме «богемского ефрейтора» не способен «погасить» угрозу, которую генералы в правительстве опять проморгают. Только ему суждено донести через все опасности и препятствия послание, которое станет спасительным для его народа, пускай, для этого придется переступить ни через одну малиновую жилку.

И когда красного больше не станет, только тогда он сможет выспаться.

***

Сотни тысяч людей внимали, затаив дыхание. А он говорил: вдохновенно, горячо, истово, сам веруя в свои слова. О красной угрозе с востока и о своем великом народе, который только и достоин быть запечатлен в центре холста Истории, а место остальных, в лучшем случае, схематично, парой мазков, нарисованные человечки по краям. Теперь он смело мог так сказать не опасаясь, что его назовут сумасшедшим.

– Вперёд, на восток! – закричал он, вскидывая руку, указывая путь.

Весь мир для него теперь был окрашен в беспокойный буро-зеленый, базиликовый цвет. И теперь только от него зависело, какой из двух смешавшихся цветов победит. Он мечтал, что зелёный, который, правда, он не видел с тех пор, как решил рисовать свои картины не кистью, а ножом и штыком винтовки.

Тёмно-малиновые флаги трепетали на свежем ветру – цвет для новых знамен в свое время он выбирал лично, чтобы ни на секунду не забывать, какая опасность неизбежно ждёт на выбранном пути.

***

Немолодой мужчина метался по бункеру, словно загнанный волк. Весь мир вокруг был затоплен тёмно-малиновым цветом, и не было выхода. Он лихорадочно думал, где же он ошибся? Ведь всегда, всегда за любой самой толстой жилкой следовал кусок листа. Сколько он пережил покушений? Сорок? Но он каждый раз преодолевал эти чертовы жилки. Может и сейчас? Внезапно, он подумал, что давно не видел в реальности это растение.

– Отто, у нас есть базилик?
– Да, мой фюрер, – адъютант убежал и вернулся с целым пучком.
– Оставьте меня.

Да, именно такой цвет, даже темнее, чем ему представлялось. Вот они – прожилки. А вот – конец листа. Он ведь почему-то никогда не задумывался, что у листа есть конец, к которому ведёт центральная, самая толстая прожилка, прямая как автобан. И он сейчас, похоже, на ней, и никуда уже не свернуть.

На пол полетели газеты, ненавистные очки, пепельница, он завыл, сжимая кулаки от безысходности, круша всё вокруг и топая ногами.

И тут ему бросилась в глаза ярко-зелёная звёздочка. Она приветственно мерцала среди учинённого им хаоса. Как в детстве. Она спасла тогда его. Боясь спугнуть наваждение, он на цыпочках, не веря своему счастью, со слезами на глазах подошёл к ней и взял в руку. Звёздочка светилась все ярче, заполняя давно забытым салатово-зелёным успокоительным светом всё вокруг. Но к ней отовсюду тянулись багряные щупальца, чтобы погасить её, убить, уничтожить.

– Не дам! – сжал звездочку в кулаке. Но багрянец упрямо просачивался через пальцы.
Горькие слёзы навернулись на глаза.
– Не дам, – шептал он, рыдая и безуспешно пытаясь спасти самое дорогое, что у него осталось, – не дам…

Решение пришло ему воспоминанием из далекого детства и было удивительно простым.

Он проглотил звёздочку и, вскоре, спокойно уснул.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:23

3. Неизбежность


На этот раз я материализовался в теле мужчины среднего возраста – вполне приличном теле, находящемся в неплохой физической форме. Заглянув в туалет аэропорта, чтобы хорошенько рассмотреть себя в зеркале, я одобрил и доставшееся мне лицо. Открытое, чуть подуставшее, с намечающимися морщинками под тёмно-карими глазами. Короткая щетина усов, крепкий волевой подбородок. Волосы чуть тронуты сединой. Внешность неброская, как раз то, что надо. Пусть теперь попробуют меня вычислить.

Я, конечно, знал, что меня найдут. Обязательно. Так бывало всегда. Найдут, несмотря на всё старание, с которым я заметал следы. Но не сразу, великие, не сразу! Я ведь выложился сполна. И применил пару новинок, с которыми вы ещё не сталкивались. Так что какое-то время свободы у меня, надеюсь, имеется.

Антон тоже претерпел значительные изменения. Почему Антон? Не знаю. Имя пришло само собой. Да какая разница, пусть будет Антон, это несущественно.

Мой спутник сейчас представлял собой худощавого юношу, белобрысого, с чуть оттопыренными ушами, за которые цеплялись тонкие металлические дужки очков. Но если бы кто-то решил, что хилое телосложение и излишние диоптрии помешают тому завязать узлом металлический лом или заметить стрекозу, присевшую на выступ здания напротив, он был бы порядком удивлён.

Я с удовлетворением отметил, что и строй мыслей у меня далёк от прежнего: появились неуклюжие обороты вроде только что проскочившего «претерпел изменения». Тем лучше, меньше шансов засветиться.

– Босс? – нарушил молчание Антон.
– Да?
– Мы в безопасности?
– Как всегда, друг мой, как всегда.
Сам я был в этом совершенно не уверен.
– Куда теперь? – почтительно осведомился мой спутник.
– В гостиницу. Вольемся в местную жизнь.

Пока Антон ловил такси, я разглядывал город. Не маленький и не большой, с муравейником вечно спешащих куда-то курортников, с короткими романами и весельем оторвавшихся от рутины людей. Затеряться здесь легко.

В гостинице нас ожидал люкс – Антон не подкачал.

– Не расслабиться ли нам для начала в баре, патрон? – попытался соблазнить меня он.
– Сколько раз повторять – алкоголь не решит ни одну нашу проблему.
– Я и не ищу решений. Для этого у меня есть вы.
– Звучит убедительно, – усмехнулся я. – Хотя и с долей подхалимажа. Что же, раз так, пошли знакомиться с местным зелёным змием.

Меню не блистало ничем выдающимся. Заказав по снифтеру семилетнего курвуазье, мы расположились с краю террасы, в уголке под тентом. Отсюда открывался сказочный вид на залив. Панорама залитого вечерним солнцем берега и неподвижных, как отсюда казалось, парусов на далёком горизонте действовала умиротворяюще. Что для нас теперь как раз кстати.

Обстановка была слишком безмятежна, чтобы длиться более пяти минут. Бросив беглый взгляд на приближавшегося озадаченного официанта, я почти дословно угадал его реплику.

– Извините, но не могли бы вы пересесть за другой столик? – осведомился он. – В качестве компенсации за беспокойство администрация готова предоставить значительную скидку…
– Мы не нуждаемся в скидках, – отказался я. – И нас вполне устраивает это место.
– Понимаете, – понизив голос, продолжал гарсон, – возникли некоторые обстоятельства…
– Позвольте, шеф, я угадаю, – вмешался Антон. – Некий местный авторитет желает получить именно наш стол. А эти крысы боятся возразить. Верно? – обратился он к ошеломлённому таким поворотом официанту. Тому ничего не оставалось, как смущённо отвести взгляд.
– Делить посетителей по сортам нехорошо, – строго заметил я. – Так что придётся вашей знаменитости как-нибудь обойтись. Антон, друг мой, обрисуй текущее положение дел.
– Правду, шеф?
– Да. Он всё равно ничего не расскажет, чтобы не прослыть умалишённым.
– Так, – Антон притянул официанта за пуговицу жилета. – Запомни, смертный: перед тобой знаменитый маг, великий дракон стихии Ян. Он сейчас на отдыхе и не хочет привлекать к себе внимание. Сердить его не стоит. Иначе здесь начнётся плач и скрежет зубов. Я понятно выразился? – тот механически кивнул. – Тогда можешь быть свободен. И повтори заказ.

Конечно, на этом ничего не закончилось. Потому что уходя официант чуть заметно улыбнулся краешками губ, и если б я проявил чуточку более внимания, то сразу заподозрил бы неладное. Но тут явилось это конкурирующее недоразумение – дитя гор, горилла ростом под два метра. Чтобы сообщить, что, Аллах акбар, у него здесь свидание с «дэвушк», а мы никак не вписываемся в ожидаемую романтическую атмосферу. И поэтому он как братьев уважительно просит нас убираться на, а иначе нам будет акбар, акбар и ещё раз акбар – так сказать, контрольный в голову.

Ничего не имея против Аллаха, я предложил горилле решить вопрос с Антоном где-нибудь в сторонке, дабы не надоедать мне своим присутствием. Дитя гор побагровело, но сделать ничего не успело: Антон, ухватив его под руку, повлёк к выходу. Однако через несколько секунд мой спутник вернулся встревоженным:

– Он рассмеялся мне в лицо и ушёл. Но перед этим раскрылся. Босс, это был Иблис! – Антон был непривычно растерян.

Я нахмурился. Похоже, наш отдых будет короче, чем мы рассчитывали.
– Ты не перепутал?
– Как можно. Обижаете, шеф.

Странная ситуация. Для чего Иблису предупреждать нас, пусть и таким странным способом? Чтобы поломать затеянную кем-то игру? Или наоборот, в чём-то подыграть? Я не успел выбрать из этих вариантов – всё решилось само собой. В зал вошла она – та самая «дэвушк».

Это было ударом молнии. Меня парализовало восторгом и ужасом – но только на мгновение. Тут же мышление стало кристально ясным: наши ауры сплелись в одну, подарив нам сумасшедшую проницательность и великую гармонию сил.

– Мой тигр! – прошептал я.
– Мой дракон! – одними губами ответила она. Глаза её расширились и наполнились слезами. Лишь на секунду – она тоже почувствовала радостную мощь единения и счастливо засмеялась.

Подлинное счастье невозможно без скорби. В прошлый раз Сущий позволил встретиться Инь и Ян чтобы подарить человечеству ядерную энергию. Что из этого вышло, знаете сами… Неужели сейчас Ему понадобилось что-то ещё более смертоносное?

– Армагеддон никто не отменял, – незаметно возникший рядом официант не скрывал, что читает наши мысли. Впрочем, это уже был не официант, теперь я чётко видел облик: архангел Гавриил. Я тут же закрыл свой мозг. То же сделала и моя вторая половина.
– Что потребуется от нас на этот раз?
– Машина времени.

Архангел понизил голос:
– Если что, я ничего не говорил… Похоже, Ему надоело возиться с человечеством. Теперь Он делает ставку на искусственный интеллект. И считает, что на планете пора нарушить хлипкий баланс. А дальше люди сами себя уничтожат.
– Почему бы Ему просто не ввергнуть мир в огонь? Без лишних фокусов.
– Он хочет казаться милосердным. Говорит, люди должны прийти к этому сами. Овладение же временем разрушит последние скрепы. Исчезнет доверие, и кто-то обязательно ударит первым, чтобы не оказаться вторым. Нужен лишь малюсенький технологический прорыв. А подтолкнуть к нему должны вы: хотя мировая наука и так на грани, но чего-то всё же недостаёт… Наверно, вашей совокупной устремлённости. Это даст учёным необходимый импульс. Сейчас, кстати, во всех лабораториях яйцеголовые кайфуют от озарения… По Его расчётам, недели, проведенной вами совместно, хватит.

Недели! Нам отведена всего неделя!

И это будет последняя неделя. Вообще последняя. И для нас, и для всех остальных.
– Не «всего», а «целая»! – улыбнулась Инь. – По крайней мере, этот вечер у нас никто не отберёт…
Я накрыл её ладонь своей. Тигр улыбнулась и опустила глаза.

Молчать нам было привычнее, чем делиться впечатлениями. Всё, что мы могли сказать друг другу, было сказано уже тысячи раз. А та или иная деталь не несла ничего существенного. Нам было хорошо вдвоём, но я знал: вокруг сейчас распространяется волна ясности сознания и творческой активности. Не прервать которую было бы величайшим преступлением против человечества. А прервать – значило просто оттянуть неизбежность на какое-то время. Всё это понимала и она, моя Инь.

Я провёл пальцами по её волосам, где серебряные паутинки скрывались краской под седину.

– Тебе тяжело далось это время.
– Так же, как тебе.
– Мудрость начинается с неприятия глупости. Может быть у людей хватит разума это понять, когда они изобретут свою машину времени?
– Ты же знаешь, что это ничего не изменит.
– Как странно. Оказывается, построить эту машину практически ничего не стоит…

Да, мы уже знали секрет. Теперь главное заключалось в том, чтобы это знание не стало доступно другим. И это означало разлуку. Как всегда.

Она смотрела долгим неотрывным взглядом на то, как я уходил. А я уносил в себе тепло её рук, её запах, и боялся признаться самому себе, что одновременно возникшая у нас мысль может оказаться планом дальнейших действий.

Гостиница встретила нас с Антоном привычной атмосферой отчуждённости.

– Что будем делать, босс? Исчезнем, как всегда? – вопрос моего спутника вывел меня из задумчивости.
– Да – решил я. – И немедленно. Держи мой паспорт. Закажешь билет на ближайший самолёт. Без магии. Не привлекай излишнего внимания. Моё отсутствие должны заметить как можно позже.
– Только ваше? А я?!
– Ты останешься. Зная, что мы всегда вместе, они подумают, что я тоже где-то здесь, просто ментально закрыт. Не спорь, так надо! В ближайшее время я тебя вытащу.
– Но…
– Никаких «но». Другого пути нет. И прячь мысли, как я учил.

Я надеялся вернуться, когда всё стихнет – не сюда, конечно. Мы встретимся в заранее оговоренном месте.

Ночной рейс выполняла крохотная «Сессна». Из пассажиров кроме меня была лишь одна дама на переднем сидении. Все остальные места Антон сумел выкупить: лишние свидетели ни к чему. Я расположился ближе к хвосту и предъявил билеты. Пилот пожал плечами, но ничего не сказал.

После взлёта я расслабился. Вроде бы получилось…

И тут дама на переднем сидении обернулась.

Инь!

И пилот, уже не скрываясь, торжествующе поглядывал на нас в зеркало заднего вида. Гавриил, чтоб ему!

– Думаешь, ты нас переиграл? – спросил я.
– Как видишь.
– Ошибаешься. Да, мой тигр?
Она горько кивнула, соглашаясь:
– Да, мой дракон.

И опять слова были не нужны. Мы приняли решение. И будущему пришлось измениться. И нашему, и всей планеты.

– Гавриил, – сказал я. – Машина времени уже есть. Мы сделали её – там, в будущем. И с её помощью заранее подложили взрывчатку в этот самолёт. Не ищи, мы и сами не знает, где она – этого мы себе не сказали. Да, мы умрём, зато петля времени задушит сама себя. И боюсь, что Сущий будет недоволен тобой.
– Но если вы погибнете, бомбу некому будет подложить!
– Это ничего не меняет: решение нами уже принято. И ты знаешь, что оно неотменимо. Если не мы, это сделают какие-нибудь террористы.

Я вздохнул и напоследок крепко обнял свою Инь. Когда-нибудь мы снова встретимся – когда для мира это будет безопасно. Но не сегодня.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:23

4. Урок


Щёлк…
Маленький сноп искр попал на фитиль сделанной из ружейной гильзы зажигалки, и её блеклый огонёк осветил земляные стены тоннеля. Хотя тоннелем это было назвать сложно, скорее просто лаз, в котором можно было передвигаться только ползком. Лишь в самом конце стены немного расходились в ширину, а пол уходил чуть глубже, давая возможность сидеть, не задевая потолка. Неровный свет выхватил из мрака измождённое лицо человека, одетого в грязную полосатую робу, который сидел, прислонившись к одной из стен. Человек молча смотрел на огонь. Пламя колебалось от его дыхания, а потом и вовсе погасло, моментально погрузив всё вокруг в совершенно непроницаемую темноту.

Щёлк…
И снова тьма расступилась, побеждённая упрямым огоньком. Дмитрий Кравцов, бывший лейтенант Красной армии, а ныне — заключённый номер 34782, молча разглядывал причудливые тени, рождённые подрагивающим светом. Они напоминали ему его собственное сны. Впрочем, их он никогда не запоминал. Стоило мерзким крикам капо начать в бараке очередную побудку, как сон выветривался из памяти, оставляя после себя лишь какой-то досадный осадок, неуловимую тень, загоняемую Кравцовым в самый дальний уголок сознания. Иначе нельзя. Он знал, знал твёрдо, что стоит немного поддаться, расслабиться, погрузиться в собственный мир грёз, и назад дороги уже не будет. Слишком велик соблазн перестать бороться и отпустить реальность. Он видел это. Видел много раз. Блаженную улыбку на смертельно уставших лицах тех, кто шагал к проволоке или на пулемёты охраны. Он видел их каждый день, уже на утреннем построении безошибочно определяя в серо-полосатой толпе узников тех, кто не переживёт новый день. Они, как и все, вставали со своих нар, уныло брели к выходу из барака, подгоняемые криками капо. Ели в столовой. Вели себя, как все. Но были уже мертвы.

Тени и свет на стене иногда складывались в какие-то знакомые очертания, похожие на лица людей. Вот перекошенная рожа часового, которого с отчаянным всхлипом прижал всеми оставшимися силами к забору под током Коля Крыленко. Последний из тех, кого Кравцов знал до плена. Вот комендант лагеря, лично производящий расстрел шестерых заключённых, подозреваемых в подпольной деятельности. Один из приговорённых, лежащих ничком на земле в ожидании пули в затылок, внимательно смотрит на полосатую шеренгу узников перед ним. В его взгляде застыла какая-то совсем детская обида. Как-будто он сейчас закричит: «Так не честно! Это — не я!». Его широко распахнутые серые глаза моментально потускнели после выстрела. Погасли, как огонёк зажигалки.

Щёлк…
В противоположном от Кравцова углу лаза, накрытая куском полосатой робы, лежала груда мешочков и коробочек разного размера. Старая склянка, заштопанный носок, неизвестно откуда взявшаяся картонка из-под печенья с надписью Union Keks. Тара была разномастной, но содержимое одно — взрывчатка. Несколько десятков килограмм. Теперь она была аккуратно уложена в самодельный деревянный ящик, стенки которого вместо гвоздей были крепко скручены проволокой, чтобы не поднимать шума. Достаточно, чтобы разметать в щепки целое здание. Если повезёт, даже зацепить соседние. Всё это несколько месяцев подряд подпольщики во главе с бывшим школьным учителем Давидом Ганиным притаскивали с военного завода, на котором трудились некоторые заключённые лагеря. Как они это делали, Кравцов представлял с трудом, но знал, что многие заплатили за это высокую цену. Ему же достался последний акт.

Щёлк…
Сегодняшнее утро тоже началось с луча света, пробившегося через щель в дощатой стене барака. Встать, привести в порядок тряпье и солому, исполняющие роль постельных принадлежностей. Выйти наружу, построиться. Крикнуть «я», услышав свой номер… В концлагере совершенно исчезало чувство времени. Недели, месяцы, годы? Они ничего не значили здесь, смысл имели другие циклы и другие вехи. Помывка в ледяной воде раз в десять дней. Прибытие новых узников. Бесконечные переклички, иногда по нескольку часов подряд. Жизнь в этом распорядке распадалась на клочки, прямые, как шпалы железной дороги, заметные за двумя рядами проволоки забора. Люди здесь будто прыгали по ним, с одной на другую, и то и дело кто-то падал…

Но это — здесь. За пределами лагеря время двигалось так, как ему и положено. Кравцов внезапно заметил это, когда шёл в веренице заключённых в столовую. За той самой железной дорогой земля, которая совсем недавно стояла голая и черная, теперь была покрыта частыми островками зелёной травы. Солнце растапливало остатки сугробов, которые всё ещё упрямо лежали в самых тенистых местах, но шансов у них не было никаких — пришла весна.

Впрочем, весна в концлагере значила только одно — больше смертей. Люди не выдерживали контраста между расцветающей жизнью снаружи и лагерной реальностью внутри, а значит у зондеркоманды прибавится работы. А были и те, кто умирал задолго до крематория или выкопанного за оградой лагеря рва. Их называли Muselmänner - доходяги. Пустые оболочки людей, сгорбленных и невозможно худых, которые всё ещё совершали механические действия согласно лагерного распорядка, но в которых давно погибло всё человеческое, кроме чахлой искорки жизни. Возможно, смерть приносила им долгожданное облегчение, но воли, чтобы её приблизить, в них тоже не оставалось. Иногда Кравцов думал, что если бы пришлось выбирать, то электрический ток забора или штык часового он бы предпочёл месяцам бесплотного существования. Но на тот свет бывший лейтенант не спешил.

Щёлк…
Держа в одной руке зажигалку, в другой Кравцов сжимал конец запального шнура. Его тонкая нить извивался по земляному полу и скрывался в ящике со взрывчаткой. Одно движение, и…

Утром, выходя из барака Кравцов почувствовал, как кто-то сзади трижды дёрнул его за левый рукав робы. «Есть разговор», - вот что означал этот нехитрый код. Поэтому лейтенант не удивился, когда в столовой с ним вместе сел Давид Ганин, глава лагерных подпольщиков, а слева и справа, парируя возможность подслушать разговор, сели проверенные члены организации.

- Что-то случилось? - спросил Кравцов, продолжая неторопливо поглощать баланду.
- Вчера отнесли последнюю партию, - прошептал Цетлен, наклонившись над своей тарелкой. - Больше не будет. Наших сняли с рабочей смены завода.
- Не важно. Действуем с тем, что есть. Даже этого вполне хватит. Шнур установили?
- Да, Дима. Но я не за этим. Всё нужно отменить.
- Как? - удивлённо прошипел Кравцов.
- Вчера прибыла новая партия с востока. Теперь мы уверены. Красная армия наступает. Они будут здесь самое позднее через месяц. Скорее всего — раньше.
- И что это меняет, Давид? Да эти сволочи… Они же и удрать могут! Понимаешь? А до этого перебьют всех.
- Не успеют. Да и не будут. Они заставляют зондеркоманду выкапывать и сжигать трупы. Заметают следы. Лишние тела им сейчас ни к чему. Но если мы взорвём казарму…
- Взорвём! - отрезал Кравцов. - Забыл, сколько людей жизнью заплатили, доставая взрывчатку? Выходит — зря?
- Нет, Дима, не зря, - уверенно произнёс Ганин. - Наше дело поддерживало тех, кто уже был готов сдаться. У нас была цель, для которой было не страшно рискнуть. Мы продержались. А теперь…
- Теперь ты хочешь их всех предать, Давид, - холодно прошептал Кравцов.
- Ты же понимаешь, что после твоих слов…

Кравцов понимал. Давид был слишком хорошим руководителем подполья, и если он решил, что Дмитрий ему теперь мешает, то он избавится от него. Дело для него было главным, а жизни… Да и чего они стоили в этом месте?

- А Мишу Цетлена ты тоже забыл? - чуть слышно произнес Кравцов.

Давид не забыл. Мишу взяли при попытке украсть зажигалку в казарме охраны, где тот делал уборку. По приказу страдавшего постоянной паранойей коменданта его мучили двое суток подряд. Практически никто в лагере не мог заснуть от его истошных воплей. Но шестнадцатилетний парень так никого и не выдал. Его повешенный неподалёку от плаца труп ещё месяц висел, разлагаясь и источая вонь, пока не сгнила веревка.

- Пойми, Дима, - помолчав, ответил Ганин. - О тех, кто погиб, мы будем помнить всю нашу оставшуюся жизнь. Но если совершим задуманное, то, возможно, помнить будет некому.
- А если не совершим — то помнить будет нечего. Кроме нашей трусости. Не мешайте мне. Убейте, сдайте. Но не мешайте.

Ганин в ответ лишь вздохнул. Прозвучала команда закончить обед. Более в этот день они не встречались.

Щёлк…
Зажигалку всё-таки удалось заполучить...
Ночью, в условленное время, Кравцов выполз из барака через пару заблаговременно отодранных досок в полу, прополз до соседнего строения, которое стояло наиболее близко к ограждению, разделявшего территорию, где содержались узники, с местом проживания персонала. Ночь была безлунная, это тоже было предусмотрено планом. Отыскать вход в подземный лаз не составило труда. И вот он сидит здесь, в темноте, и то и дело освещает пространство маленьким огоньком.

Ганин, конечно, его не сдал. И его люди ничего с Кравцовым не сделали, хотя запросто могли. Многие из тех узников, кто вставал на пути организации, ждала быстрая расправа. Случайное падение головой на бетон. Смерть от украденных в лазарете препаратов. Утопление на помывке или в нужнике. Способов было не мало. Но Дмитрий был жив и сидел здесь, готовый завершить дело, готовившееся всем подпольем последние месяцы. Нет, Ганин не сдал. Он нашёл другой способ. Запальный шнур длинною в несколько метров был теперь обрезан. Осталось слишком мало, чтобы успеть проползти по проходу обратно и добраться до своего барака. Даже наружу выбраться Кравцов бы не успел.

«Давид, Давид...» - усмехнулся про себя Ганин. - «Всё-таки ты остался всё тем же школьным учителем, что и был. Не просто помешать шалостям подопечных, но и преподать урок. Вот только я… Я всегда был хулиганом!»

Щёлк...

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:24

5. Жизнь кончилась, пора в утиль


Тихон Петрович никогда не задумывался о своей жизни, да и о жизни как таковой вообще. Не было причин задумываться. Всё шло своим чередом. Год за годом, день за днём: рабочие, выходные, праздники. Тихон Петрович к работе относился ответственно, со всеми поддерживал дружеские отношения, но до панибратства не опускался. Коллеги его уважали и немного побаивались, только непосредственная начальница Ирина Борисовна позволяла себе бестактное поведение, могла даже (о чём Тихон старался не вспоминать) плюнуть, разозлившись.

— Вот же с-с-с... — шипел Тихон Петрович, но тут же спохватывался, вспоминая, что он интеллигент, ИТР и т.д.
— Мне никто ничего не должен, и я никому ничего не должен, — успокаивал себя Тихон и, пожалуй, был прав.

Но во всех правилах (или почти во всех) есть исключения. Всегда сдержанный, невозмутимый, степенный Тихон — вы не поверите! — обожал свою жену Глашу и рядом с ней преображался до неузнаваемости. Да и как её не любить — молодую, стройную, покладистую! Она казалась Тихону самой прекрасной, самой желанной, самой-самой.

Он даже стихи писал от избытка чувств:

" Стоны, жаркие объятья.
Глажу Глашу — всё долой!
Брюки, блузки, юбки, платья
На полу лежат горой".
Нет, лучше так.
"Глажу. Глаша томно стонет.
На полу бельë горой.
Я любви твоей достоин,
Глаша, милый ангел мой!"

.

Бельë не на полу, конечно, на стуле, а потом в шифоньере, но "стул", как и "шифоньер", в поэтическую строку не втискивался, а вещи, разбросанные по полу, выглядели более романтично, по мнению Тихона.

— Ах, Тиша, — нежно шептала супруга, — ты такой горячий!

В общем, жизнь хороша, но... всё хорошее когда-нибудь кончается.
В один явно не прекрасный день Тихон перегорел.

Ирина Борисовна собралась погладить любимую голубую блузку, а Тихон Петрович не нагрелся. Нет, он старался изо всех сил, но ничего не мог с собой поделать. Так расстроился, что даже не зашипел, когда руководительница в него плюнула.

"Я просто устал. Вот отдохну, наберусь сил и покажу всем, на что способен".

Но после второй и третьей неудачных попыток был отставлен в сторону и погрузился в депрессию.

Жизнь, такая прочная, стабильная, устоявшаяся, рухнула.

Став ненужным, Тихон Петрович понял, как важно заниматься любимым делом, приносить пользу, чувствовать свою значимость. Теперь он был готов на всё: двери подпирать, орехи колоть, но по-прежнему стоял в сторонке и глотал невидимые горькие слëзы, наблюдая, как его Глашу обхаживает новенький красавчик Юрик.

— Не сердись, старик, пойми, твоё время прошло. Пора в утиль.

.

Тихон Петрович всё понимал, пытался смириться, но горячее когда-то сердце жестоко страдало от несправедливости.

— Господи, — молился беспросветными ночами атеист Тихон, — избавь меня от этой пытки. Лучше совсем не быть, лучше в утиль, чем так.

То ли Бог услыхал Тихоновы молитвы, то ли Ирине Борисовне надоел бесполезный предмет, но промозглым ноябрьским утром Тихон Петрович оказался в мусорном ящике вместе с объедками, очистками и грязными пакетами, а к вечеру был вывезен на свалку.

Так иногда бывает: живëшь себе в своё удовольствие в уюте и комфорте, и вдруг — раз! — и ты на свалке, старый, грязный, с отбитой ручкой и оторванным штепселем. А над головой такое огромное, необъятное, голубое-голубое, как любимая блузка Ирины Борисовны.

.

Реальность обрушилась на бедного Тихона со страшной силой, которую даже он, при всей своей прочности, не мог выдержать — ушёл в себя, в свои воспоминания, чтобы не думать, не чувствовать, не осознавать.

Когда-то, юный, статный, блестящий, стоял он на полке магазина рядом со своими бравыми товарищами, как на параде. Любо-дорого посмотреть! То одного, то другого забирали покупатели, а Тихон всё стоял и стоял, терпеливо ожидая своей очереди. Ведь он хорош, молод, красив!

Когда увидел в начале ряда Ирину Борисовну — деловую, в строгом сером костюме, в очках — сразу понял, что именно о таком руководителе мечтал. Тихон даже подвинулся к краю полки, чтобы стать заметнее, но покупательница прошла мимо, внимательно осматривая весь товар, а потом, когда Тихон уже стал терять надежду, вернулась и выбрала его. Да-да, именно его! Юный утюг воссиял от счастья!

.

Как давно это было...

.

Потом годы безупречной работы. Юношеская восторженность сменилась сдержанностью. Тихон Петрович, осознавая свою ценность и высокий профессионализм, поглядывал на прочие приборы свысока, а к кухонной утвари, вообще, относился с презрением: ведь у всех этих кастрюлек и сковородок не было ни шнура, ни регулятора — какой примитив! С ними и поговорить не о чем.

Зато стиралка, пылесос и холодильник его самого считали примитивным и общались только между собой, причём каждый старался подчеркнуть свои достоинства и недостатки других. Тихон предпочёл гордое одиночество: "Мне никто не нужен! Мне и одному хорошо!"

.

И тут в доме появилась Глаша. У неё, как и у кастрюлек, не было ни шнура, ни регулятора, но она была так юна и прелестна, что сердце железного Тихона дрогнуло. Он влюбился!

Это странное, неведомое до сего чувство пугало, удивляло, крушило устоявшуюся размеренность жизни и обещало что-то новое, прекрасное и приятное. Глаша, скромно потупившись, приняла предложение Тихона Петровича, ведь он тоже сразу ей понравился. И понеслись счастливые годы семейной жизни. Казалось, что не будет им конца...

Тихон и представить не мог, что на старости лет окажется на свалке. А вот же...

.

Стемнело. Резко похолодало. В вышине появились звëзды. Тихон Петрович и раньше видел их в ночном окошке, но не предполагал, как их много и какие они яркие. Целые россыпи по чёрному бархату! Аж дух захватило!

Белые, голубые, красноватые искорки перемигивались, перешëптывались, тихонечко посмеивались высокими дребезжащими голосами. Или это крысы шебуршали в куче мусора и попискивали, переговариваясь? Тихон Петрович насторожился. Большая серая крыса, подкравшись незаметно, пробовала на зуб его электрошнур.

— Брысь, тварюка! — возмутился Тихон. Серая нахалка шмыгнула в сторону и растворилась в темноте.

.

Утюг посмотрел вверх, тяжело вздохнул, очарование ночи исчезло вместе с крысой. Опять накатила тоска. Горькое чувство безысходности и вселенской несправедливости. Чьи-то всхлипывания у подножья мусорной кучи, гармонично дополняющие общую мрачную картину, мешали сосредоточиться на собственных переживаниях. Тихон Петрович легко соскользнул с вершины вниз. Плач замер.

.

— Кто тут ревёт? — утюг не скрывал своего раздражения.
— Это я, Катя, — робкий всхлип.
— Катя? А ты, вообще, кто?
— Я кастрюля, — рыдания возобновились.
— О боже! И тут кастрюля!.. А чего ревёшь?
— Меня выбросили... Я прохудилась.
— А-а-а, ну тогда понятно: сама прохудилась — сама виновата! — И вдруг осëкся. — Ну, не реви, — уже примирительно, — меня тоже выбросили. После стольких лет добросовестной работы! Эх!
— А ты... а вы тоже прохудились?
— Нет, — тяжёлый вздох. — Я перегорел.
— Сочувствую.

.

Помолчали.

.

— А знаешь что, Катя, пойдём-ка на вершину этой кучи, я тебе звёзды покажу. Потрясающее зрелище!
— Пойдëм... те.
— Меня Тихон Петрович зовут. Звали. У меня был уютный дом. Любимая жена, хорошая работа, неплохая начальница. Я был утюгом. Полезным, уважаемым. А теперь я кто? Никому не нужная рухлядь.
— И я.
— Что?
— И я никому не нужная рухлядь... А знаете, какие борщи я варила в своё время! И лапшу, и рассольник, и супчики разные... — Катя готова была снова расплакаться, но тут они вскарабкались на вершину мусорной кучи, и ночное небо раскрылось над ними безбрежным, расшитым самоцветами куполом.
— Ах! — вскрикнула Катя. — Что это?
— А это звёзды, Катюша. Вон те три точки вертикальные — пояс Ориона, вон та красноватая — Бетельгейзе, а самая яркая пониже — Сириус.
— Тихон Петрович, вы такой умный! Откуда вы всё это знаете, если не секрет? — Катя не скрывала восхищения.
— Да ну, никакого секрета, у хозяйки на стене карта звëздного неба висела. Я её хорошо изучил. Не думал, что когда-нибудь пригодится, — Тихон Петрович горько усмехнулся, но вдруг снова почувствовал себя полезным и значимым, не таким важным, как раньше, но всё-таки...

.

Звёзды медленно плыли над ними и скатывались за горизонт. На востоке небо посветлело. Как огромный огненный цветок, вспыхнула и разгорелась утренняя заря.

Катя с Тихоном замерли от восторга. Когда видишь такую красоту, кажется, что жизнь прожита не зря.

.

— А знаешь, Катя, я бы хотел в следующей жизни стать обычной кастрюлей: варить борщи (ты же меня научишь?), супчики разные, приносить пользу и не зазнаваться.
— Научу, — улыбнулась Катя и внезапно поняла, что всё не так уж плохо, раз в её жизни появились умопомрачительные звëзды, потрясающий рассвет и невероятно обаятельный Тихон Петрович, рядом с которым как-то теплее и уютнее.

.

Из-под ржавой раковины за ними наблюдал старый дырявый ботинок, вздыхал, топорща обрывки шнурка, смахивал набежавшую от умиления слезу. Уж он-то знал, как важно в жизни найти свою пару.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:24

6. Напарники


Узоры на потолке в кабинете шефа напоминали поле Куликовской битвы.
Кошкин обожал рассматривать паутину трещин, выискивая в них то князя московского, то монгола в остроухой шапке, то летящего коня.
Слушать планерки было утомительно и неинтересно. Колокольцев орал и требовал отчетных результатов. Сотрудники старательно выкатывали цифры, которые свидетельствовали о кропотливой и эффективной работе отдела.

– Василий! – грохнуло над ухом Кошкина.
Странно, подумал он. Татаро-монголы не использовали артиллерию.
– КОШКИН!
Кошкин распахнул глаза, прикрытые до сумеречного состояния мозга, и сделал вид, что внимательно слушал.
– Что у тебя по угону фуры с гондонами?
Коллеги по розыскному труду тихо заржали и сменили напряженные позы на расслабленные. Кошкина трогали редко, его дела не падали в висяки, но всех остальных уже прополоскали назиданиями, а задача начальника – добить лежачих.

– С товарами первой сексуальной необходимости? – уточнил Вася.
– Да, с дилдами и прочей резиной?
– Эээ… В результате оперативно-розыскных мероприятий, – забубнил опер, разглядывая столешницу, где переливы полировки складывались в битву на Чудском озере. Вот та загогулина обозначала новгородского воина Зёму, который разматывал копьем богомерзкого ливонца, а эта клякса – прорубь, в которой топили рыцаря.

Фуру с дилдами Кошкин нашел быстро. Ее, незапертую (хозяин забежал домой за правами) угнал по пьяни сосед – фуровод на пенсии, который решил тряхнуть стариной.
И тряхнул – утопил машину в водохранилище. Пару коробок товара он успел спасти, прежде чем грузовик сполз под воду. Но после сделал крупную ошибку – выставил образцы на Авито, где рекламу обнаружил Кошкин, в первый день поиска.
Спалил деда–маркетолога слоган, который он прикрепил в шапку объявления.
«Если хочешь быть могучим – прикупи гондон от Гуччи!»


– Молодца, Кошкин! – рыкнул Колокольцев. – Вот так надо работать, господа опездолы!
Колокольцева, по прозвищу Яй-Цын, опера любили. После перевода в управление бывшей начальницы, Анаконды, как ее называли за спиной, работать стало легче.
Орал полкан редко и по делу, склоки между коллегами купировал на корню, своих защищал.

Зачем женщины идут работать в полицию, Василий искренне не понимал. Работать сутками, не видя детей и мужа, общаться с дегенератами и мразями, деформируя психику безвозвратно. Зачем?
Сам Кошкин оброс таким налетом цинизма, что окостенел до дна. Иногда ему казалось, что если в него выстрелить – пуля отрикошетит. Но проверять не хотелось.

Перед уходом Анаконды Вася чуть не потерял должность, высказав начальнице всё, что думал о ее роли в коллективе.
– Руководитель из Вас, Ольга Каримовна, как из говна мультик. Сталкиваете сотрудников лбами, сеете хаос, помощи – никакой. Имитация бурной деятельности, блядский театр.
Начальница пошла пятнами и швырнула Кошкину в морду ручку, рявкнув «уволься и читай мораль другим дурам».
– Что дура, я не сомневался, – пробормотал Василий. И написал заявление. А через неделю Анаконда уползла сама. Звезды помогли, не иначе.


Наконец, загремев стульями, опера разбежались по кабинетам – нести людям добро в виде неизбежного зла.
– Как у тебя получается такой выхлоп, а?
Васю хлопнул по плечу нагнавший его в коридоре Женька, работающий сегодня в ночную.
– Вась, у меня на прошлой неделе три классических «глухаря», у тебя – два полностью запиленных дела. Гарри, мать его, Поттер.
– Я ученик Чумака, – небрежно сказал Кошкин. – По утрам воду заряженную пью, литр. При этом на унитазе сижу. Записываешь рецепт?
– И в сейфе у тебя литр на зарядке.
– Естесно. Без литра нет раскрытия.
– Ты сегодня на сутках?
– Присоединишься?
– Я и так на условно-досрочном у Маси. Выгонит – и что делать? Новую телку искать. Снова ипотека, годовасик, бессонные ночи, алименты. Не.
– Ну, бывай. Пойду к дилдам.
– Не перетруди рабочий орган, – хохотнул Женек.
А Кошкин потопал в кабинет, который делил с лейтенантом Зюкиным. Впрочем, на данный момент напарник лежал в больнице с инфарктом. Да, до пенсии без инфаркта доживают не все опера.


Кошкин только успел распахнуть сейф, чтобы накапать в стакан «зарядку», как в кабинет заглянул Яй-Цын.
– Василий, забери у Зюкина трупы с кладбища. Мошенничество в особо крупном отсадим Гоше, а с покойниками крутись ты. У Зюкина надолго. Стенты на месяц, потом комиссия.
Вася с досадой зашхерил шкалик за стопку бумаг и риторически вопросил:
– А отпуск в июле?
– Шантаж?
– А то.
– Если Зюкин выйдет, – начал торговаться начальник.
– А вдруг у меня инфаркт? – не уступал подчиненный.
– Умеешь ты выдавливать из людей согласие, Вася. Отработаешь кладбище – и гуляй.


Дело с убитыми девушками было мутной безнадегой. Погибших поили какой-то дрянью и зарывали в свежих могилах. Выбраться самостоятельно у несчастных шансов не было – жертв крепко связывали.
Третья выжила чудом – убийцу спугнула молодежь, которой приспичило ночью навестить погибшего в аварии друга. Девушка пришла в себя и смогла позвать на помощь, но описать внешность маньяка она, увы, не смогла.

Кошкин задумался. Снова открыл сейф, неуверенно позвал:
– Эй, ты здесь?
– Отвали, мент позорный, – огрызнулись из глубины.
– А коньяку? – посулил Кошкин.
За папками зашуршало, и оттуда высунулась серая лапа.

– Вылазь. Коньяк зачетный, мне армяне подогнали.
– Взяточник ты, Кошкин!
– А ты чмо бессмертное.
– Хера я тебя откачаю в следующий раз.
– Куда ты денешься. Дело есть.

Из сейфа вытаивало черное Нечто. Оно меняло очертания, превращаясь то в крест, то в шар, то в гриб.
Кошкин накапал в стакан коньяк, и Нечто погрузилось в жидкость. Содержимое забурлило, потом начало исчезать.
– Палёнка, – пробурчало Нечто, выползая из стакана и трансформируясь в человека.
– Да ну?
– Отвечаю. Я что, армянский коньяк от шмурдяка не отличу? Ну, что тут у тебя?
– Снова убийства девчонок на кладбище. Десять лет прошло, помнишь?
Нечто приняло окончательную форму – мужчина в рясе. Туман померцал, проплыл через стол и опустился в кресло у сейфа.
– Одиннадцать. Ты как раз лейтенанта получил. Помню.


Еще бы не помнить. Тогда убийства девушек всколыхнули весь город. Для Кошкина это дело было первым серьезным заданием.
Зачем его черт понес к месту преступления ночью – он и сам не понял. У могилы, в которой нашли третий труп, мерцал бледный огонь – переливался, перепрыгивал с дерева на дерево.
Молодой Вася рванул к источнику света и, уже на подступах к яме, получил в висок кирпичом.
Очнулся в темноте, от дикого холода и удушья. Кто–то топтался у него на груди, отбрасывая землю с лица, перемежая отборный мат с увещеваниями «очнись, падла, дыши, тебе говорю».

Вот так Кошкин познакомился с Бабаем, который не дал ему стать четвертым трупом. Убийцу тогда так и не нашли.

То ли кирпич активировал аномальную зону мозга, то ли Кошкин получал знания через Бабая, но разбираться в информации стало проще. Иногда Вася мог читать чужие мысли. Видел виновника преступления в глюках, навещающих его без регулярности и предупреждения – внутри включался фильм, стробоскопом подсвечивающий стадии убийств и грабежей.
Как он не свихнулся в потоке этого видеоряда? Загадка.


– Ладно, давай глянем ваш триллер, – облако облепило пачку документов на столе, шурша протоколами вскрытий, показаниями свидетелей и прочей сопроводиловкой.
Вася накапал себе сто грамм и вытянулся в кресле, наблюдая. Только коньяк мог снять головные боли – последствия проклятого кирпича.
– Так, так, – бормотало в бумагах, – таак.

Через полчаса поисков Бабай выплыл наружу.
– Пусти погреться. Совсем я заледенел в этих протоколах.
Кошкин расстегнул воротник, и призрак скользнул ему за пазуху. Потоптался холодными лапами, растекся по позвоночнику. Вася поежился – коньяк был хорош, но не спасал от могильного хлада.

– Смотри, Кошкин. Он действует по регламенту. И если покопаться в архивах, ты однозначно найдешь аналогичные убийства в строгой периодичности. Первая девушка был убита когда?
– Седьмого апреля.
– Какие праздники отмечают седьмого апреля?
– Ну ты спросил.
Кошкин открыл интернет и прочитал с экрана:
– День пива, день подвига, день подводников. Благовещенье, православное.
– Нет, не то. Что еще?
– У язычников – день Карны. Что–то связанное с усопшими.
– Это интересно. Читай.
– Карна – богиня печали, управитель похоронных обрядов. Покровительница рождений и перевоплощений.
– Хватит. Ты понял?
– Что именно?
– Почему убийца не насиловал жертв?
– Почему?
– Это женщина. На латыни carnation – воплощение. Обретение плоти. Эта сущность приносит богине жертву и обретает тело.
– Да что за бред? – не выдержал Кошкин.
– А ничего, что ты сейчас разговариваешь с призраком?

Кошкин обиделся и вылил остатки коньяка в стакан.
– Дай сюда, алкаш фигов, – из-за пазухи высунулось щупальце и утянуло тару. – А ты сопоставляй даты и факты. Три жертвы с 7-го по 14-е апреля. А что там 14-го у язычников?
– День Огненного Пса Семаргла, реаниматора.
– Все сходится. Убийца скачет из тела в тело, как искра жизни.
– Тогда зачем ей три жертвы?
– Возможно, ритуальное число. Третья спаслась – значит, будет еще одна. Сегодня – что?
– Тринадцатое.
– Ночью. Иначе эта весна для нее будет последней.
– И как мы ее найдем?
– Надо понять принцип. Кладбищ в городе пять. Где нашли троих?
– Урга, Волчье и Балхав.
– Надо выбрать из оставшихся. Которое сейчас в заброшке?
– Змеиное. Там не хоронят лет сорок.
– Она не будет рисковать в людном месте. Там и надо ловить.
– Бабай, ты в прошлой жизни не был следаком?
– Жандармом. Иди вздремни, сыщик.

В Змеиный лог Кошкин поехал один, ближе к полуночи. Вернее, с Бабаем в кармане.
– Нам не нужны страхующие, Вася. Они будут мешать.

Темнота за дряхлыми воротами была густой и липкой, как патока. Кошкин подергал замок на створке ворот, который тут же упал ему под ноги.
– Милый дом, – промурлыкал из кармана Бабай. Он вытек наружу и разделился на два облака, поплывших в сторону заросших кустами могил. – Не отставай!
Кошкин чертыхнулся и рванул за призраком, спотыкаясь на втоптанных в землю венках и ветках. Они поднялись на третье кольцо могил, когда где–то справа завыли, страшно и протяжно.
– Кажется, припозднились, – Бабай всплыл выше, оглядывая периметр. – Жаль, Кошкин, что ты живой. Бегун из тебя корявый. Обходи холм, дальше овраг.

Кошкин пыхтел на бегу, зажмуривался, чтобы ветки не выхлестнули глаза, проваливался в холодные лужи, и догнал Бабая только на ритуальном месте. Пламя костра освещало жертву – девушку, лежавшую на земле без сознания.
Убийца в темном плаще обернулся на треск кустов от бегущего Кошкина и застыл в нерешительности.
– Упасть-отжаться! – зачем-то заорал опер. И упал сам, запнувшись о торчащий из земли прут. Ржавое острие пропороло бедро и лишило возможности увидеть, как два облака слились в зубастую пасть и сомкнулись на верхней части фигуры в плаще.


– Крокодил ты бешеный, голову-то зачем ей откусывать? – выговаривал полчаса спустя Кошкин. Он с трудом сполз с прута и прижимал рану на ноге ладонью, чтобы остановить кровь.
– Занеси себе синегнойную палочку, придурок. И некому будет хранить в сейфе коньяк, – отругивался Бабай. – Ты даже не поинтересовался, кто убийца.
– И как определить – кто? Без головы-то?
– Я тебя сколько учу, читай знаки, Кошкин!
– Вот умру от потери крови и буду с тобой плавать по кладбищу до самого апокалипсиса.

Кошкин смог наконец подняться и с трудом дохромал до лежащей безголовой фигуры. Брезгливо ткнул носком ботинка тело и увидел на вытянутой руке браслет в виде змеи, кусающей себя за хвост.
– А могла бы дожить до ментовской пенсии, – пробормотал он. – Выйти замуж, родить сына. Эх, Анаконда.

– Никому не двигаться!
Из кустов, в пляшущем свете фонарей, выбегали дежурные оперативники.
– Евген, это Кошкин! Все в порядке, все живы! Но мне бы в больничку.
– Не ной, Кошкин. Я тебе все продезинфицирую, – Бабай обвился вокруг раны, слизывая кровь черным языком. – А ты, оказывается, вкусный!
– От ты чмо бессмертное, – бормотал Кошкин, проваливаясь в колодец беспамятства.
– Когда–то меня звали Чума. Убойный отдел УУР питерского МВД.
Но Кошкин уже не слышал его.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:24

7. Что может быть хуже несвежей салаки?


Утром самое главное — не думать об отце.
Конечно, лучше всего не думать вообще ни о чем, ведь каждая мысль тянет назад под одеяло. Но мысли об отце – самые настырные из всех. От них хочется долго лежать и жалеть себя, а потом варить какао с сахаром. А ведь у Иды нет не то, что какао. Даже керосина осталось на донышке.
Но сегодня Ида справилась со всеми мыслями. Еще нет и шести, а она уже доплыла до перемётной скалы.

Спасибо, Дающий пристанище, что вновь наполнил мои сети рыбой, думает Ида, переходя к третьему перемету. Хотя это и не совсем верная молитва, ведь сети она не ставила еще с мая, когда отцу стало плохо. Сети слишком тяжелые. Так и лежат они на веранде двумя печальными кучами. Хорошо хоть с переметами отец ее научил.

Это неважно, одергивает себя Ида. Главное, что Хлер не забывает ее и направляет рыбу к ее переметам. Спасибо, спасибо, спасибо.

Рыбы действительно много, и лучше всего сразу отсюда плыть в лавку. С отцом они всегда так и делали.

Накрыв рыбу, Ида всматривается в море. Предсказать погоду даже на пару часов — не так просто. Если вода поднимается, скоро быть шторму. Но, если она опускается — тоже может случиться шторм. Ободок вокруг солнца означает скорое изменение ветра, а значит, и шторм. На море много примет, и почти все они – о шторме. Ида не может вспомнить ни одну примету, которая сулила бы тихую погоду.

Это потому, что море сурово, говорил отец. Ран не привыкла жалеть людей. Но ее муж Хлер справедлив, и обо всех опасностях предупреждает заранее. Нужно только уметь слушать его.

Сегодня Ида не видит ничего опасного. Ничего такого, что помешало бы ей доплыть до лавки.
— Давай-ка поторопимся, — говорил в таких случаях отец. — Что может быть хуже несвежей салаки?

И Ида берет весла. Когда гребешь, не думать об отце становится совсем невозможно. Но и мысли, хвала Ран, выходят не такими длинными. Они короткие, как тычки веслом. В начале следующего тычка уже неважно, о чем ты думала на предыдущем.

Вскоре дыхание у Иды сбивается, она начинает задирать плечи изо всех сил. Вот отец грёб не так. Весло в его руках словно само ныряло в воду. Один-единственный взмах, и вода уже вскипает вдоль всего борта. Еще взмах – и второй борт тоже бурлит. Лодка скользила так легко, будто под водой ее тянули разом десять китов. А отец откидывался назад и пел. А когда мама еще жила с ними, они пели вдвоём.

Петь на море – вообще самое лучшее, что знает Ида. В общине они пели даже хором. Тогда они плавали в больших лодках под парусами. Детей сажали в одну лодку под тентом, и они жевали сухарики, засыпая все крошками, и пели. Если за ними присматривала добрая Фру Хирдсдоттир, можно было играть в карты, хотя все знали, что карты не угодны Хлеру и Ран. Ида еще была мала, поэтому ей карт не раздавали. Но сидеть рядом и пыхтеть и смеяться, и есть сухарики тоже было чудесно.

Да, жить с общиной было хорошо. Но потом отец поссорился со старым Ноа, и они втроем с мамой вернулись сюда. Поселились на остров Таллё. А потом как-то утром мама села в лодку и уплыла, и Ида осталась вдвоем с отцом.

***

Чтобы доплыть в лавку, нужно миновать пять заливов. В первых двух серый песок, а в третьем — коричневый. От четвертого залива Ида всегда отворачивается. Год назад туда выбросило большого тюленя, его тело безобразно раздулось, и чайки клевали его много дней, но никак не могли склевать. И Ида думала, этому ужасу уже не будет конца, но добрый Хлер прислал шторм, и тюленя унесло обратно в море. В пятом заливе песок тоже коричневый, а сосны подступают к самой воде, и вода там кажется темной и опасной.

Конечно, считать заливы скучно. Когда они плавали с отцом, они пели или разговаривали. Но теперь Ида больше не поет в море. Сразу становится понятно, какой тихий и слабый у нее голос, и никакого счастья от пения нет. Даже наоборот.

В шестом заливе находится Лавка, а еще Пристань и Поселок. Песок здесь тоже коричневый, но его почти никогда не видно. Все занято лодками, лодочками и катерами, большими и маленькими, парусными, и весельными, и моторными.

Моторные лодки Иде видеть тяжело. У них тоже была моторная лодка, хотя отец не любил плавать на ней. За тарахтением мотора не слышно моря, говорил он. И был прав, всегда прав. Но когда Ида отдавала тело отца морю, она взяла моторную лодку, да еще и извела последний бензин. Вспоминать об этом так стыдно, что щеки начинают гореть.

Ида старается не смотреть на моторные лодки и не сразу замечает, что у пристани нет самого большого судна — шхуны «Фредрик Оттер», которая по понедельникам, средам и пятницам возит салаку в Мальмё.

Ида опять приплыла слишком поздно.

***

В таком случае лучше всего — сразу плыть назад, громко рыдая от бессилия, но сегодня Ида не может позволить себе даже это. Накануне она уронила и разбила Очистительную Лампу, а без новой лампы никак не прожить.

Ида поднимается наверх к лавке херра Ларсона, но там висит замок, как будто не просто Оттер уплыл, но и вся торговля прекратилась навсегда.
И Ида садится ждать на пристани. Достает «Кулинарную книгу Фру Перрсон».Когда она доходит до фрикаделек, появляется подручный херра Ларсона, длинный, невыносимо длинный рыжий мальчик.

Мальчика этого Ида уже пару раз видела, и он показался ей даже симпатичным. Такое милое лицо, глаза зелёные. И не скажешь, что там внутри все уже рассыпается от уколов и лекарств.
— Оттер уплыл, — говорит рыжий.

Голос у него виноватый, хотя херр Ларсона всегда сообщал это злорадно. Но почему-то от сочувствующих ноток, Иде становится еще тяжелей. Ведь всем понятно: если ты упустил Оттера, то ты – самый большой неудачник на всем острове. И долг каждого – громко смеяться тебе в лицо.
— Я знаю. Но мне нужно починить лампу, — говорит она вежливо.

Отец всегда говорил с береговыми вежливо. Хотя нередко Ида видела, как жилы у него на шее вздуваются от ярости.

Рыжий смотрит непонимающе.
— Вот эту лампу, — продолжает Ида, вынув лампу из сумки, — Я ее использую, чтобы очищать продукты от антибиотиков.

Она говорит это как бы между прочим. Мол, если рыжий захочет тоже очистить свои продукты, ей не жалко рассказать о таком способе. Хотя, конечно, когда у тебя все нутро — укольчатая труха, то какая разница, что там с продуктами. Это уже ничего не изменит.

— Хм, дай-ка посмотреть... Но это же просто лампа из восточного магазина. С благовониями. У нас, наверное, таких плафонов нет.

К глазам Иды подступают слезы. Она разом вспоминает все: и пустой дом, и пустые сети, и тяжелые весла, и уплывшего Оттера.

— Подожди, — говорит рыжий, — Я узнаю у херра Ларсона, может, мы из города закажем.
— Спасибо, — говорит Ида тихо, чтобы голос не дрожал.
— Ты привезла рыбу?

Ида кивает.
— Продашь?
— Ты хочешь купить у меня рыбу? — с сомнением спрашивает Ида.

Покупать салаку, стоя в двадцати метрах от берега, когда Оттер вернется только завтра – это что-то странное! Может, рыжий сейчас захочет разжиться у нее еще и песком? С другой стороны, кто этих укольчатых знает. Отец всегда говорил, что они сумасшедшие.

— Ну да. А что такого. Мы как раз продали всю, не осталось даже на ужин. А мне что-то ухи хочется.

Что же, Ида сейчас не в том положении, чтобы пренебрегать такими шансами. Она идет в лодку за рыбой, получает взамен керосин, какао и хлебцы.
— Ты Ида, да? — спрашивает рыжий, вручая ей сумку, — А я Олаф. Где твой отец? Я давно не видел его. Он не болен? Может, вам помощь нужна?

Ида испуганно пятится.
— Подожди, я же хочу помочь, — говорит Олаф растерянно, и протягивает руку к ее плечу.
— Эй, не трогай меня! — кричит Ида.

И сразу бежит вниз к пристани, отвязывает свою лодку и прыгает в неё. Рыжий Олаф, конечно, не может отойти далеко от лавки и остается стоять наверху как бессмысленный рыжий столб.

Ида налегает на весла, что есть сил, скорее плывет в пятый залив, выпрыгивает из лодки и ныряет с головой. Вода еще не прогрелась, а одежда тянет ее ко дну, но Ида не чувствует холода.

Я плохой человек, шепчет она. Очень плохой человек. Прости меня Хлер. Смой с меня все скверну укольчатую, помоги сохранить рассудок. Не дай мне стать безумной, не дай мне стать безумной, не дай мне стать безумной.

Зубы у нее стучат, но она продолжает повторять очистительную молитву. Каждый раз, сбиваясь, начинает с начала. И на десятом разе чувствует, что в который раз Хлер прощает ее.

Море сурово, но справедливо.

***

Ночью Ида просыпается от холода. Если я сейчас не встану, никто не встанет и не согреет меня, говорит она себе. Быстро вскакивает, берет с вешалки всю одежду и наваливает поверх одеяла. Залезает под эту гору с головой, поджимает колени к груди. Постепенно становится теплее. Теперь можно даже поплакать от того, что она одна на мысе, и на много миль вокруг нет никого, кто бы мог накрыть ее и согреть. В тепле плачется так отлично, и Ида успевает подумать даже о рыжем, который вроде бы не плохой человек, но уже отравлен укольчатой болезнью. Как жаль, что уже слишком поздно. Уже ничего ему не объяснить.

***

Утро вторника туманное и душное. Ида выходит из дома, и рубашка сразу прилипает к спине. А горло все же болит, пусть и не очень сильно.

Она печально смотрит, как море сползает все дальше вниз, туда, где лежат птичьи скелеты и много другого, о чем лучше не думать, особенно, когда ты на мысе одна. Что ж хорошо, что туман все укрыл.

Ида спускается вниз, набирает в кастрюльку морскую воду. Керосина у нее теперь много, пусть он и не очищенный, но керосин – все же не еда. Можно в крайнем случае взять и такой.

Отец всегда велел простуженным полоскать горло морской водой. Все болезни происходят потому, что мы оторвались от моря. Тюлени ведь не простужаются, объяснял он.

Каждый вечер всю свою жизнь Ида выпивала по глотку морской воды, а с тех пор, как ей исполнилось двенадцать – по два глотка. Море должно знать, что ты своя, говорил отец. Тогда оно защитит тебя от всех человеческих ядов.

Правда после смерти отца глотки становились меньше и меньше. Можно сказать, что она пьет уже по две половины глотка. Может, из-за этого и горло заболело, думает Ида, сплевывая теплую горько-соленую воду.

Сам отец пил морскую воду по чашке в день. И никогда не закашливался, не запивал ее пресной. Море знает меня, говорил он. Мы вовек неразлучны, я в нем, а оно во мне.

***

В среду Ида успевает вовремя.

Херра Ларсона все еще нет, но Олаф принимает рыбу и улыбается ей, как старой доброй знакомой. Про ее побег он будто забыл.

— Вот твоя лампа, мы все починили. И я принёс тебе ещё кое-что, — говорит рыжий, — Смотри, это аптечка. Парацетамол, таблетки от кашля, бинт. И еще книги. Тебе нравятся только кулинарные? Смотри, здесь есть «Кухни народов мира». И может, ты захочешь прочитать еще эту? Она называется «Властелин Колец».
– Спасибо, – говорит Ида своимсамым спокойным голосом.

Онапрощается, спускается к лодке аккуратно, отчаливает чинно, словно невозмутимый воин. Хватит с нее скандалов и побегов.
Никогда, никогда больше она не приплывет в эту лавку. С другой стороны мыса есть другая лавка, и пусть плыть до нее надо мимо целых двенадцати заливов, отныне Ида будет возить рыбу только туда.

Аптечку она выбрасывает, едва выплыв из залива. Потом долго полощет руки. Книги бросает уже в открытом море: по одной, размахиваясь и представляя, что они летят прямо в лицо этому рыжему придурку.

«Властелина» сразу накрывает волной, и он идет ко дну. Другие книги опускаются на воду более плавно и какое-то время дрейфуют. Самой плавучей оказывается кулинарная книга народов мира. Она распластывает крылья, словно севшая на воду чайка, и, кажется, собирается плавать так до скончания веков.

Но Ида знает, что рано или поздно море справится и с этой наглой книгой. Она пропитается водой и опустится на дно, где ее сожрут моллюски. Уж они-то не так глупы, чтобы читать про экзотические блюда.

Наконец, все книги за бортом, и Ида просто сидит и тяжело дышит. Только через пять минут находит в себе силы подняться и посмотреть вдаль, приставив ладонь козырьком. Так всегда делал отец.

Солнце уже поднялось высоко над соснами, и вокруг него – розово -красный ободок. Значит, скоро будет шторм. Надо торопиться.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:25

8. Такси


Утро выдалось нервическим. Грохот на улице перекрывал птичье щебетанье. Затянутое мутной серой пеленой небо сыпало за землю охапки хлопьев мокрого снега.

Она прошла в дальнюю комнату и выглянула в окно – рабочие выдалбливали в земле канаву. Сосед, давно предупреждавший о том, что собирается провести к себе газовую трубу, перешел к действиям. «Ну почему именно сегодня?».

Следовало поспешить, пока они не добрались до входа на участок. Опять сообщение по ватсапу. Торопливо выдавливая на экране фразу: «Яна, есть стандартные условия и стандартные скидки, разберись, пожалуйста, с заказчиком сама», она взглядом искала на столе пачку сигарет. Ах, нужно же еще в кормушку синичкам семян и кусочков сала подкинуть. Сделав глоток вина из дежурного бокала, она понеслась в холодный тамбур, где принялась хватать пакет с семенами и тарелочку с разложенными тонкими плитками сала, образованного застывшим жиром, снятым с бульона, одновременно сбрасывая тапки, чтоб побыстрее всунуть ступни в утепленные калоши.

Участок, уходящий вниз по склону, за прогалиной низины – лес. Пунктиры голых ветвей лиственных деревьев, чередующиеся с зеленой ретушью хвои елей. Проваливаясь по щиколотку в сырой снег, она добралась до столика, на который был водружен крохотный навес для пластиковой коробки – кормушки, и щедро сыпанула подсолнечного семени, любимого синичками. Не успел еще стихнуть шорох засыпанных в коробку семян, как она уже крошила сало поверх. Быстрее. Еще быстрее.

Сбрасывая калоши в тамбуре, она уже мысленно вызывала такси. Из районного центра - полчаса с момента вызова. Должна успеть одеться и наспех привести себя в порядок. А вот на завтрак времени уже нет. Не беда.

Бокал пуст, как и пачка сигарет у его подножья. Рысью на кухню, стук вынимаемого из горлышка бутылки металлического конуса пробки, шелест сдираемой с пачки целлофановой пленки.

Султан на подоконнике – с интересом разглядывает сквозь оконное стекло синиц, пикирующих друг за дружкой к кормушке. Одна, словно дразнясь, уселась на ветку куста прям перед окном. Кот тыкается от пробудившегося интереса носом в стекло.

Наконец. Еще пять минут до приезда машины. Она подходит к лестнице, ведущей на второй этаж: «Юра, я уезжаю с Ноем в клинику, еду бери себе сам». Тишина. Он в наушниках? Она поднимается по лестнице, Султан – тут как тут, следует за ней словно собачка, как будто он не может осилить этот путь в одиночку, без человеческой компании, но дойдя, до кормушки, тут же бросается хрустеть сухим кормом, на время позабыв о хозяйке.

Как ее раньше временами раздражала его манера приходить к ней и жалостливым тоном приниматься клянчить: «Любимыш, ну накорми меня… Нет, я хочу, чтобы ты». Да, елки-палки, еда в холодильнике, ну возьми ты и разогрей!». Убила бы, в самом деле. И ни пережитый им инсульт, ни то обстоятельство, что вследствие избыточного веса и травмы позвоночника он передвигался шаркающей походкой, медленно, с большим трудом - не остановили бы ее. Нет, таблетки свое дело делают – она стала гораздо менее вспыльчивой. Может быть, даже излишне менее. Ибо – кто сейчас здоров и кому легко? Понятное дело, когда у него приступы. Но в обычном состоянии он ведь может сам. Может, только дурака валяет.

Поводок. Ной, с высунутым языком, тяжело дыша, преданно смотрит единственным глазом на хозяйку. Худо ему. Ах, нужно книжку его не забыть. Открыв ящик, она принимается шарить в бумагах. Так, нет, это ее собственная медицинская выписка с диагнозом, а где же собачий паспорт? Все, вот он, теперь ждем звонка, когда машина подъедет. Но… как она подъедет? Там же улицу перекопали. Ужаснувшись, она быстро надевает куртку, хватает первую попавшуюся на полке шапочку и, ухватив сумку одной рукой, а другой - сжимая поводок, устремляется к калитке.

«А плитку перед входом они всю переломают», - машинально успевает отметить она. Ной с трудом ковыляет вслед. Прямой участок деревенской улочки, ведущей к Центральной. Подошвы с чавканьем зарываются в рыхлую сырость, из-за заборов несется лай соседских собак, волной забегая вперед, до крайних дворов. А мокрый снег все сыплет, прилипая к одежде и шкуре пса. Наконец, асфальтированная дорога.

Ной садится на снег, едва не покачиваясь от изнеможения. Даже сидя. Только бы успеть. Эх, если бы в ближайшем городке не одни только коновалы среди ветеринаров. Но настоящую помощь могут оказать только в райцентре.

Такси. Уже десять минут как должно быть на месте. Она спешно жмет на кнопку повторного набора. «Как? По какой Киевке? Вы с ума сошли? Мало ли что навигатор. Там нет дороги. Вы никогда не ездили раньше сюда? Там просто колея, сейчас даже джип не проедет, только трактор. Срочно, слышите, срочно возвращайтесь к пересечению с А130, только от нее дорога нормальная». Отказаться бы от этого таксиста, но вызывать новую машину – ждать еще дольше.

Напряжение до стука в висках. Ах, если бы вчера. Она же собиралась. Да, но сообщения по работе, а тут еще мама с сестрой насели. Можно ли ко мне, как обычно? Вшестером! Ну, рак то только у сестры, остальные зачем? Там же только короткий курс терапии. Тоже мне группа поддержки. «Ленусь, можно твою кровать занять, это же только на три дня». А мне что, жить в собачьей будке в это время? Зачем шесть? Племянница привезет ребенка, дома теперь не кури. Нет, с меня хватило прошлых двух недель. Но тогда-то на улице хоть тепло было.

Она отходит в сторонку и тянет Ноя к забору, чтоб хоть как-то укрыться от снега под выступающим за ограду краем крыши. Он ложится на влажный снег. Она, едва докурив сигарету, вытягивает новую. Сколько еще ждать?

Уже в машине, бросив взгляд на экран телефона, она осознает, что ждать пришлось сверх срока сорок минут.

Пес, положив голову ей на колено, тяжко дышит. «Нам бы побыстрее. Я заплачу». Лента асфальта – цветом под стать оттенку неба, - тянется назад, за спину, словно скручиваемая колесами. Дома по бокам трассы улетают прочь.

Обломок жизнекрушения, дважды сбитый автомобилями, лишившийся в итоге левого глаза, и вследствие травмы таза не способный опираться на заднюю левую лапу, с постоянно гноящимся правым глазом, который нужно было прокапывать два раза в день, и вычищать из него гной - но она выбрала в приюте именно его. Жалость? Да, несомненно. Обещание самой себе, что случай с Жоржеткой – черной таксой, жутко привязанной к ней так, что она не выдержала отъезда хозяйки, буквально на каких-то два дня в Москву. и разодрала посреди ночи огромную опухоль, что образовалась под брюхом, не повторится, и следующий питомец проживет в тепле и уюте до смерти, спокойной, без мучений, не оставленный ею? Разумеется. Но ее вдобавок подкупила жизнерадостность этого покалеченного пса, и то, с каким доверием он подошел и принялся лизать ей руку. После этого всякие сомнения отпали.

Обследование в клинике, впрочем, ее оптимизм несколько пригасило. Подозрение на намечающуюся онкологию и осознание бессмысленности операции, призванной прекратить образование гноя. Возраст, указанный в его паспорте, был поставлен под сомнение. «Девять лет? По состоянию зубов, ему не меньше двенадцати, если не все четырнадцать».

«Что же», - подумала она, - «я взялась за него, выдюжу».

Пес быстро освоился в доме. Единственными его огорчениями были вечные манипуляции с его глазом да тот факт, что он уже не способен был грызть кости, поэтому он подбирал огрызки за своей товаркой – Уммой, скорее кошкой, нежели собакой по повадкам, по странному стечению обстоятельств помещенной в собачье тело, - и использовал их лишь как дорогие его сердцу игрушки.

А потом он начал кашлять. Словно у него в горле кость застряла. Она именно так подумала, но, глядя, как пес день изо дня мучается, никак не выкашливая эту кость, и постоянно жмется к ее ногам, кося своим глазом, словно в надежде, что хозяйка поможет, в конце концов повезла его в ветеринарную клинику, где ее огорошили диагнозом – скопление жидкости в плевре вследствие воспаления.

Тогда из пса выкачали почти два литра – как только в нем столько уместилось и как он ухитрился с этим засыпать хотя бы на время? Как выдерживало его сердце, сжатое этим давлением вокруг, эту нагрузку? И ведь если бы еще пару дней прождала – было бы поздно. Что хуже – процесс, видимо, не остановить. Хорошо, если лишь раз в неделю придется посещать клинику. Сколько ему осталось – пожимали плечами.

Воспоминание прогнал отрывистой звон пришедшего сообщения. Дочь. Приехать в Грузию, познакомиться с родителями жениха. «Нет, уж лучше вы к нам», - шутит она мысленно. Ей так не хочется туда выбираться. Тем более - она не может оставить.

Ей остается только завидовать дочери. Так легко может сказать: «Мама, меня это не касается, ты, пожалуйста, сама». Но никаких угрызений совести, когда ей приходилось обращаться за помощью. Если бы она сама так могла со своими родителями. Тем более, что не они ей помогают, а наоборот.

Внезапно спохватившись, она снова разблокирует телефон и принимается набирать сообщение: «Яна, вы отправили договор китайцам? Как с ними дела?».

Поворот с трассы налево, автомобиль несется, с легким содроганием глотая неровности. Пес отрывает голову от ее колена – остается влажный след на джинсах. Отрывистый звон нового сообщения. Племянница. «Как ты могла». Да вот, могла. Помнишь, как ты рыдала, когда узнала, что дом, часть которого тебе завещала твоя тетя, моя любимая сестра, твоя мама, со своим мужем, продала исключительно в свою пользу. Они, мол, завещания не нашли и ничего такого не помнят. Кто тебе деньги дал - половину недостающих денег, - на покупку квартиры в Люберцах? Кто остальных родных просил скинуться для тебя, чтоб собрать вторую половину? Помнишь? А теперь у вас все между собой хорошо, а нехорошая только я одна. И хоть бы один из вас спросил, а как у меня? Ничего, что мне самой операция по шунтированию артерии ноги нужна? Что я двести метров пройду нормально, а дальше ковыляю с трудом? Кому я жаловалась из вас? То-то и оно, никому в голову не пришло узнать. А когда два года назад вы все ко мне приезжали, а мне нужно было операцию на глазе делать, помнишь? Как вы дружно мне: «нельзя, не сейчас, ковид же принесешь». В итоге дотерпела, почти зрения на один глаз лишилась, после клиники выходила слепая, даже цифры на телефоне разглядеть не могла, пришлось прохожих просить, чтоб набрали номер такси с моего телефона да подсказали, какой номер у приехавшей машины. Кто из вас вспомнит? Никто. Я ж такая для всех – мол, безотказная, нет у нее проблем, верно? А если есть, то сама и виновата. Значит…

Толчок торможения прерывает монолог. Протягивая водителю деньги, она просит: «Там очень крутая лестница. Вы не поможете затащить пса наверх? Я бы сама, но он весит почти тридцать килограмм. Вы не можете после операции, нельзя таскать тяжести? Тогда просто помогите – вы будете подталкивать его сзади, а я - тянуть спереди. Я заплачу».

Открыв дверь, вытягивает за поводок пса из салона, одновременно вытягивая сигарету из пачки. Щелкнув зажигалкой, делает быструю затяжку. До входной двери на торце серого бетонного двухэтажного здания – буквально десять метров, за которые она успевает выкурить полсигареты.

Они с водителем принимаются заталкивать пса наверх. Он едва способен передвигаться. Не дойдя несколько ступеней до первого пролета, пес валится на бок. Она пытается его поднять, и обнаруживает странную вялость в его теле и отсутствие дыхания. Таксист, взглянув на пса, произносит: «Отмучился», - потом переводит взгляд на нее. Она секунду непонимающе смотрит в ответ, затем, сообразив, достает из кармана смятые купюры.

Окно над лестничным пролетом озаряется пробившимся сквозь прореху в облачной пелене ярким светом.

Март третий день воюет с не желающей прощаться зимой.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:25

9. Места для поцелуев



Сегодня Романов решил дождаться Алину снаружи.

Ветер налетал порывами. По тротуару перед кинотеатром лениво перекатывался бумажный стаканчик из-под кофе. Описав новую дугу, он угодил под ноги проходивших мимо подростков. Один из пацанов резко примял его ногой и отшвырнул. Раздавленный, он отлетел на проезжую часть, прямо под колеса какой-то фифы на внедорожнике.

"Пора!" – в очередной раз убеждал себя Романов. Ведь, не всерьёз же он ввязался в эту игру. Что он получал, кроме небольшой дозы адреналина? Они с Алиной почти не разговаривали друг с другом, списываясь по почте о месте и времени встреч. Почти не смотрели друг на друга – часто она приходила уже после начала сеанса и тихо опускалась в кресло рядом.

Но останавливаться не хотелось, и он почему-то верил, что это опасное нежелание – обоюдно.

В городе зажглись фонари.

Алина вышла из-под арки соседнего дома, словно намеренно подгадала свое появление к включению иллюминации. Она увидела его, но шага не ускорила – шла неспеша, время от времени отводя от белого лица длинную черную прядь. Бледная кожа, темные глаза, хищно-алые губы. Вампирица.

Алина подошла, встала так близко, что Романов почувствовал ее дыхание – смесь мяты и ванили.

– Эта история началась в погожий весенний вечер, хотел бы сказать я… – вместо приветствия произнес Романов.
– Но мы оба знаем, когда она началась на самом деле… – иронично улыбаясь продолжила Алина.

***

В окно бил свет луны. Небо сыпало крупные хлопья снега, и тени от них мельтешили на стене спальни. Отчаявшись уснуть, Алина решила прогуляться по тихим заснеженным улочкам. В полумраке оделась и тихонько выскользнула из спящей квартиры.

Снег падал мягко. Где-то за домами погавкивала собака. Ветви деревьев под ноги сеть теней.

Рыжий котёнок выпрыгнул из подворотни и замер на полпути.

– Кис-кис... – Алина чуть наклонилась и вытянула руку.
Вдруг кто-то налетел сзади, обхватил Алину за горло и потащил в темноту. От неожиданности и страха она впала в ступор и только беззвучно хватала ртом воздух.
– Не пищи – не убью, – пообещал нападавший, развернув её лицом к себе, и придавил к холодной кирпичной стене.

Алина забарахталась, вырываясь, но мужчина стиснул её ещё жёстче, взял за подбородок и велел низким густым голосом:

– Замри! Побеждать должен мужчина.

Взгляд его был тяжел, и эта тяжесть устремилась внутрь Алины. Она перестала брыкаться и обмякла. Нападавший снял с нее шаль, отвёл прядь волос от шеи и провёл ледяными пальцами по коже.

– Горячая, – довольно осклабился он и наклонился.

Алина не чувствовала боли – только мерзкое движение его губ и холод каждой последующей секунды.
А потом все исчезло.

Когда все вернулось, снег уже не падал. Алина сидела, привалившись к стене подворотни, руки и ноги замерзли, волосы шевелил ветер, а во рту чувствовался странный солоноватый привкус. Алина провела ладонью по губам – на пальцах осталось что-то темное и липкое. Едва сдержав рвотный позыв, Алина зачерпнула горсть снега, набила им рот и стала яростно тереть губы и лицо. Потом долго отплевывалась. Избавившись от кровавого привкуса, она, наконец, поднялась, осмотрела и ощупала себя и, пошатываясь, побрела домой.

***

Романов не любил кинотеатры с их темнотой, шумом и местами для поцелуев. Поэтому, когда Алина предложила встретиться в одном из них, он скривился, но вбил в окно сообщений: "Отлично! Когда?"
"8 вечера, в Колизее"– прочёл он ответ и скривился еще раз.
Ожидая у касс он чувствовал себя глупо.

«Как мальчишка на первом свидании,» – усмехался про себя.

Алина внезапно появилась за его спиной и постучала тонким пальчиком по плечу.
Он обернулся, и она выдохнула ему в лицо прохладное «добрый вечер». Потом испуганно отшатнулась под его мрачным, усталым взглядом:

– Черт! Я знаю, кто ты! – но тут же спрятала испуг и предложила зайти в соседнее кафе перед сеансом.

***

Поначалу Алина пыталась жить как все. Но «как все» каждый раз завершалось обвинениями в эгоизме. Наступал день, когда очередной мужчина заявлял, что у него не остается сил быть рядом, что дальше так нельзя и нужно заканчивать отношения. Пока не поздно. Что же – она заканчивала. А потом и вовсе решила, что будет проще совсем не начинать: ведь если ты всегда один, то ничто не сможет сделать тебя еще более одиноким.

Партнеров Алина находила легко: в кафе и магазинах, гостиницах и парках, а с появлением интернета – в соцсетях.

В тот раз она танцевала в клубе, присматривая себе кого-нибудь полегкомысленнее.

И вдруг напротив увидела молодую блондинку в дерзком мини. Себе подобную: с бледной кожей, голодными глазами и легко трепещущими, принюхивающимися к терпкому мужскому запаху, ноздрями. Мужчина рядом уже тянул блондинку к выходу. Высокий, с искусственной улыбкой и неподдельной усталостью во взгляде. Алине даже стало жаль его.

А чуть позже в распахнутой кабинке дамского туалета она увидела ту самую блондинку – с осиновым колом в сердце. Узнать её было возможно лишь по дерзкому мини. Как быстро она превратилась из молодой красавицы в груду уродливой плоти? Пять минут, десять?

Охотник был мастером своего дела.

***

В маленьком кафе все казалось Романову приглушенным: свет, музыка, блеск в черных глазах собеседницы.

- Я знаю, кто ты, – повторила она, – небось и деревяшка в кармане припрятана? – и рассмеялась, показав острые зубки.
– Я не совсем понимаю... – он откинулся назад, скрестив на груди руки.

Алина отпила из малюсенькой чашки последний глоток кофе и перевернула ее на блюдце.

– Ещё как понимаешь… Хочешь меня убить? Прикончишь в темном зале в самый драматический момент фильма? – подняв чашку, она мельком взглянула внутрь и показала Романову, - какая пошлость, да?

Гуща на дне чашки собралась в пятно, очертаниями напоминающее сердце.

Романов ухмыльнулся:
– Веришь в предсказания?
– Ты же веришь в вампиров…– Алина шутливо оскалилась и зашипела по-кошачьи.
– И ты вот так просто сидишь за столом с охотником, не пытаясь сбежать куда подальше? Не страшно?
– Есть немного, а тебе?
– И мне. Я же знаю скольких людей ты убила.
– А скольких людей убил ты?
– Ни одного. Вы – не люди.

Алина помрачнела и замолчала, вынула из кармана горстку разноцветных пуговиц и медленно перекладывала их на столе. Романову вдруг стало неловко за свои слова.

– Удобно, да? – она собрала пуговицы в ладонь и снова спрятала в карман. – А тебе не скучно? Ну… в смысле… Однообразие же: нашел – убил, нашел – убил… Смерть и тоска. Нет?

Она смотрела прямо, не отрывая насмешливого взгляда.

Романову, правда, давно стало скучно. Жизнь терялась в безликих дня от одного вытесанного колышка до другого.

– У тебя разве не то же самое?
– Не-е-ет… – покачала она головой, – я дарю удовольствие... Ни один ведь не сопротивлялся. Смерть – всего лишь побочка. Но ты прав – мне тоже скучно.

Она потянулась через стол, дотронулась до руки Романова и чуть сжала. Пальцы ее были прохладными и легкими.

– Разве тебе не интересно - как это? Давай поиграем: кто убьет первый – тот проиграл. М-м-м?..

Он сглотнул, по спине поползли мурашки.
И они играли.

В темных кинозалах под поцелуи героев и звуки выстрелов, под философские монологи и легкомысленные перебранки, под тревожную музыку и откровенные сцены. Романов никогда бы не поверил, что плотские желания заставят его ходить по грани, пока Алина в темноте кинозала не коснулась его в первый раз.

Сосать она умела. Это была не торопливая возня неофитки, вынуждающая мужчину дёргаться от боли и предчувствия смерти. Нет. Её движения были плавны и отточены. Ласка языка охлаждала горячую кожу, укус попадал точно в цель, губы, припадающие к горячей, солёной струйке, двигались ритмично и страстно. Каждый раз Романов убеждал себя, что вот сегодня он её остановит. Но она снова приникала к нему, и удовольствие, несравнимое ни с чем, лишало его разума и заставляло приглушенно постанывать, вцепившись в подлокотники кресла. Алина зажимала его рот ладонью, а потом, насытившись, шептала влажно "увидимся" и исчезала, не дожидаясь, пока он придёт в себя.

***

«В последний раз,» - пообещал себе Романов входя в кинозал следом за Алиной.

Но в этот раз ее трапеза затянулась. Истому Романова сменила тягучая, как мёд, усталость.

"Прекрати", — прохрипел он. Но Алина не слышала, лишь сильнее присасывалась и учащала глотки. Романов попытался пошевелиться, но не мог двинуть и пальцем. Слизнув с ранки последнюю каплю, она впервые поцеловала его по-настоящему – в обескровленные губы – и шепнула:

– Слишком поздно, охотник... И к тому же – должен побеждать мужчина.

Алина нащупала пуговицу на его рубашке, резким движением оторвала, положила в карман к остальной коллекции и бесшумно покинула кинотеатр.

Юная Вайнона Райдер нежно улыбалась с экрана, глядя в остекленевшие от усталости глаза Романова.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:26

10. Пилот самолета


Ведь жизнь собачья коротка
Когда она без поводка
Гр. «Опасные»


Всё началось с того, что я переехал в морской город, оставив за спиной изменившую мне жену с пятилетним сыном. Ничего не должно было напоминать о прошлом: ни улицы, ни природа, ни чертовы фонари, под которыми когда-то было так приятно целоваться.
А этот город оглоушил меня сразу. Своей яркостью, движением, наглостью и нахальством.
Наверное, в этом и кроется вся прелесть портовых городов. Ты всегда одинок, но при этом никогда не бываешь один. Но это всё не про меня. К сожалению.

Через полгода полного одиночества…. Через шесть месяцев работ/домов/работ я понял, что больше так не могу. Не помогало ничего: ни одноразовые феи, ни корпоративы, ни шашлыки с рыбалками. Потому что потом, после всего, меня все равно ждала пустая квартира, выключенный свет и противный заевший замок входной двери. А хотелось немногого: позвонить, и чтобы мне открыли дверь. Жаль, но этого «немногого» иногда нигде не достать.

Я долго жалел сам себя и строчил на форумах и сайтах откровенно залихватские посты о пользе и необходимости одиночества. Иногда даже сам в это верил. Иногда помогало. Самую малость, но помогало.

Пока однажды… Нет, «однажды» ничего не случилось. Я не встретил «ту самую», не получил наследство, а просто зашел в супермаркет и обратил внимание на прозрачную коробку возле кассы. На фотографии рядом с коробкой красовался совершенно беспородный пес с ушами-домиками, карими глазами - безднами и бесконечной печалью во взгляде.
« Мы не виноваты, - гласила надпись под фото, - что хотим кушать каждый день. Мы просто очень одиноки. Мы хотим любви, дома и обычного собачьего счастья»
Приют для бродячих животных «Возрождение». Банковские реквизиты, мольбы о помощи, фото животных.

Они все хотели любви и счастья. Собачьего. Или кошачьего. Или черепашьего, если, конечно, существуют бездомные черепахи. Но какая разница, если я хочу того же? Любви, дома и счастья.

И мои пальцы, пока не передумал мозг, в ритме атанде набрали номер, указанный под фоткой.

После нескольких дней переписки с немногословной работницей приюта и попыток доказать свои серьезные намерения в отношении выбранного пса я приехал в приют.
Из-за стальных прутьев вольеров на меня смотрели сотни карих глаз, воздух вокруг наполнился лаем животных, обретших внезапную надежду на собственный дом, мягкую подстилку и сытную кашу в личной миске. Никогда не задумывался о том, как же мы, в сущности, похожи. Еще когда моей молодой жене поставили ошибочный и страшный диагноз «бесплодие» мы решились на усыновление и даже пару раз съездили в детский дом в пригороде. На нас тогда также смотрели десятки разноцветных детских глаз, маленькие ручонки хватали меня за брюки и детские голоса на разные лады задавали один вопрос «Папа?».

- Каждый из них надеется на то, что вы пришли именно за ним, - произнесла за моей спиной милая девчушка в нелепой вязаной шапчонке, натянутой на самые брови.

Я с некоторой опаской протянул руку за металлические прутья вольера, где на кучке слежавшегося сена сидел тот самый пес с ушами-домиками. В ладони я держал заранее принесенный корм, на запах которого псина, осторожно переставляя лапы, подошла ко мне. С достоинством истинного графа пес взял из протянутой руки шарики угощения, не торопясь сжевал их и отошел обратно.

- Им всем не хватает обычной человеческой ласки, - тут же прокомментировала моя сопровождающая, - их много, нас мало. Не хватает времени даже погладить бедняг.
- Как его зовут?
- Никак.

В ответ на мой удивленный взгляд девчонка поправила свою дурацкую шапку, раскрыла грязную пластиковую папку и рассказала:
- Хозяин оплатил псу прошлой весной год содержания. По условиям договора собаку можно отдать только взрослому мужчине. Если за год желающий на него не найдется, пса должны усыпить. И главное– кличку новый хозяин должен дать сам. Если в течение двух месяцев пса вернут в приют, мы должны отдать новому хозяину письмо от старого владельца.

Она показала запечатанный конверт, давая понять, что письмо не вскрывали.
Я бросил взгляд на вольер. Пес лежал, вытянув передние лапы и положив на них тяжелую ушастую голову.

Бедняга, подумал я, ты уверен, что тебя предали, но не можешь понять почему. Я тоже когда-то не мог этого понять.

Через час я вышел из приюта, ведя на поводке свою первую в жизни собаку. Почему-то мне казалось, что с этим барбосом мы обязательно должны поладить. Ведь между нами так много общего: нас обоих когда-то предали и продали самые близкие, как нам казалось, люди.
Он не кастрирован, предупредили меня напоследок. Это тоже было условием хозяина.

От той девочки пахло псиной, она была одета в порванную на боку телогрейку, ее пальцы покраснели, но казалось, что она этого не замечает. Ее больше волновало, что хозяева овчара Марка уехали в столицу, оставив самого Марка привязанным к дереву возле магазина. К шлейке статного и ухоженного пса был пристегнут пакет с родословной и дипломами с выставок.
Слезы на глазах этой собачьей Терезы вызвали семеро щенков, которых она обнаружила сегодня утром под стенами приюта в завязанном наглухо мешке. Троих спасти не удалось, остальные весело гоняли по вольеру одноухого кота-старожила.


***

Я решил пойти по пути героя фильма «Тернер и Хуч». В первый же день пребывания пса в своей квартире озвучил ему правила совместного проживания.
- Лапами на стол не лезть. Кровать – не подстилка. Мусорное ведро не трогать. В шкафах не рыться.
Барбос склонял голову поочередно то к правому плечу, то к левому, внимательно прислушиваясь к каждому слову. Это невероятно обнадеживало, и я решил поставить финальную точку, назвав своего нового друга Тарзаном.

Пару недель в доме было тихо. Пес мирно дремал на подстилке у входа, старательно вылизывал миску от каши, исправно ходил в туалет на пустырь за домом и не покушался на мою постель.
Мне же пришлось привыкать к новому распорядку дня и частенько отказываться от ночных гулянок с немногими друзьями. Утро мое начиналось уже не с чашки кофе, а с долгих прогулок вокруг дома. Удивительно, но я стал чувствовать себя гораздо бодрее, здоровее и как-то спокойнее, что ли.
Я знал, что возвращаться буду уже не в пустую квартиру, а в дом, где меня ждут. Пусть мне не откроют дверь, но обязательно встретят у входа и протянут лапу навстречу, чтобы проворчать на своем собачьем языке : «Привет, хозяин, я скучал».

Но за эти пару недель стало ясно, что всё, чего я ожидал от этого пса, гнездилось лишь в моей голове. Тарзан меня никогда не встречал. Он не протягивал мне лапу и не ворчал добродушно, выказывая свою радость. У меня, вообще, создалось впечатление, что пес меня не замечал в принципе. Он существовал в своем собственном мире, в котором не было места для остальных. Мы жили словно соседи, вернее, как я со своей женой последние дни перед разводом и отъездом на материк. Старательно не замечая друг друга и прогуливаясь разными тротуарами.

Всё изменилось в один вечер. Когда я зачем-то включил телевизор, что давно стоял на тумбочке предметом ненужной мебели. Прощелкивая каналы, я нарвался на фильм о войне. Ну, всё верно, на календаре стояла дата 8-е Мая, и патриотические картины шли по телевизору с утра до ночи. И я уже хотел было перелистнуть очередное кино, как Тарзан неожиданно поднял голову и уставился на экран, где в синем военном небе развернулся воздушный бой. Звук самолетных моторов, казалось, произвели на пса какое-то гипнотическое действие. Он уставился в телевизор, навострил уши и глухо заворчал, когда немецкий летчик из пулемета пробил фюзеляж нашего истребителя. А когда экранный пилот выпрыгнул, держась за стропы парашюта, Тарзан и вовсе вскочил, напружинив лапы.
Это были едва ли не первые собачьи эмоции после приюта.
- Тебе нравится? – удивленно спросил я. – Вот неожиданность.

Но в ответ на мою протянутую для ласки руку Тарзан вдруг угрожающе клацнул пастью. И тогда в непроницаемых карих глазах я впервые прочитал неприкрытую ненависть. Передо мной сидел не друг, которого я вывел на поводке из вольера, передо мной находился враг. Умный, сильный и крайне опасный.

А потом начался кромешный ад. Тарзан, ранее спокойный, совершенно перестал слушаться. В туалет на пустырь он ходить отказался, и дома меня ожидали дурно пахнущие кучи дерьма и отвратительные лужи. Но все мои попытки наказания встречали глухой отпор и оскаленная собачья пасть. Подушки с кровати он разорвал в клочья в первый же рабочий понедельник. Из кухонных шкафов вывернул на пол все продовольственные запасы. Макароны оказались перемешаны с гречкой, сахар с мукой, чай с солью. Фаянсовая посуда, до которой смог дотянуться, он разбил вдребезги. Обои повисли со стен неопрятными клоками, линолеум просто взорвался.

Я решил взять неделю отгулов, что накопилась у меня со времени одинокой жизни, чтобы провести эти дни с Тарзаном и попытаться понять его. Прочитал гору статей в Интернете по собачьей психологии и уже сам чувствовал себя настоящим гуру в таких вопросах. Беда была только в том, что в случае с собственным псом все статьи оказались совершенно бесполезны. Тарзан меня не принимал и отказывался жить по моим правилам, я видел это в его яростных глазах.

На исходе отгульной недели я однажды проснулся от того, что пес стоял возле кровати и пристально глядел на меня страшными провалами глаз. И тогда мне впервые стало жутко и боязно за свою жизнь.

В последний весенний день я не выдержал. Достал поводок, пристегнул его к ошейнику и посадил пса в машину. Путь мой лежал в приют. Я ехал предавать пса, которого однажды уже предали.


***

- Не справились? – сразу за воротами спросила меня та самая девушка.
Шапки, правда, на ней уже не было, зато на голове болтался роскошный хвост из ослепительно белокурых волос.

Я опустил взгляд в землю и кивнул. Мне вдруг стало неимоверно стыдно за свой поступок. Словно взял поиграться на время, а вернул обратно сломанную игрушку.

- Пройдемте.
Она кивнула и позвала за собой, в комнатку, где почти месяц назад я заполнял бумаги на владение собакой.
Из той же грязной пластиковой папки достала то самое письмо старого хозяина, о котором говорила мне в первый мой визит сюда. Ножом для резки бумаги вскрыла конверт, нацепила на нос очки в тонкой позолоченной оправе и принялась зачитывать послание строгим голосом. И по мере того, как она читала, я начинал понимать своего пса.

***

«Тому, у кого сейчас находится моя собака.
Я сознательно скрыл его кличку, надеясь на то, что всё-таки вернусь из Сирии, куда меня направляет военный долг. Я не хотел, чтобы пес привыкал к новому хозяину. Возможно, тебе это покажется странным, но поверь, ты все поймешь, стоит тебе назвать его именем, которое он слышал от меня.
Я уезжаю на полгода, работники приюта получили указания ждать год, а потом усыпить собаку. Если я не заберу пса, значит, меня уже не будет в живых. И это моя последняя весна.
А сейчас главное. Его зовут Пилот, я военный летчик.
Удачи, незнакомец».

***

Я подошел к вольеру, в котором за стальными прутьями сидел Тарзан. Нет, уже не Тарзан.
Присев на корточки и взявшись за решетку, я произнес тихим голосом:
- Пилот.

Пес приподнял голову, недоверчиво посмотрел на меня, и я впервые увидел, что он умеет махать хвостом.

- Пилот, - повторил я, - пойдем домой.
Он вскочил на лапы, закружился юлой по клетке, разбрасывая сено, и свалился кверху брюхом, открывая самые незащищенные места.

Когда мы шли к машине, пес гордо посматривал вокруг, давая понять оставшимся собратьям, что надежда есть и всегда умирает последней. И для нее никогда не бывает слишком поздно.

Затолкав Пилота в багажник, я вернулся обратно. К открытому вольеру, рядом с которым стояла белокурая собачница и вытирала мокрые глаза огромным клетчатым платком.

- Моя квартира похожа на бомжатник, - предупредил я, - Пилот постарался. И только одна подушка, которую мне приходилось прятать в шкаф под ключ.
- Это не страшно, - отозвалась девчушка, - ведь всегда есть Надежда. Меня так зовут.

Да. Надежда. Конечно, надежда, для которой никогда не бывает поздно.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:27

11. Первоцвет


«Подавленные эмоции никуда не деваются.
Их хоронят заживо, но со временем они обязательно
прорвутся наружу в куда более отвратительном виде.»
Зигмунд Фрейд.

Мужчина неторопливо бежал по дорожке, глубоко вдыхая пронизанный горячим солнышком, но ещё прохладный по-зимнему, воздух. Таким прозрачно-сияющим воздух бывает только в первые дни оттепели. И пахнет он в эти дни по-особенному: травой, совсем молодой, с лёгкими нотками талого снега.

Божья коровка - они всегда просыпаются раньше всех остальных, смело уселась на рукав его серой куртки. Мужчина слегка улыбнулся и осторожно, чтобы не повредить, сдул с рукава жука-смельчака. Проводив взглядом улетевшую яркую мошку, продолжил пробежку. Было видно, что спортсмен хорошо тренирован - двигался он легко и грациозно, как хищник.

Настроение - быть лучше не может! Пробежка в парке ранней весной - особое удовольствие...

- Ах ты тварь! Решила делать мне замечания?! – взвился мужской сдавленный выкрик. Звук пощёчины застыл в солнечном воздухе.

Бегун дёрнулся, будто это ему дали пощёчину, остановился. Замер, как замирает хищник, увидевший жертву. Лицо в тёмных очках повернулось на звук.

Молодая женщина испуганно охнув, прижала ладонь к покрасневшей щеке.
- Саша, ты что… - голос звучал бессильно и тихо. Милое личико превратилось в застывшую маску испуга.

Голова её дёрнулась от новой пощёчины – удар был такой силы, что женщина не смогла устоять на ногах и осела на лавку. Без единого звука. В затравленном взгляде, прикованном к «Саше», была обречённость беззащитной сломанной куклы. Тонкая струйка крови из разбитого носа потекла на по-девичьи пухлые, дрожащие губы. По щекам текли слёзы. Нет, она не плакала, даже не всхлипывала – слёзы просто текли. Так бывает, когда человек их уже сдержать не в состоянии и это – отнюдь не истерика. В человеке в этот момент что-то ломается. Психика выдаёт единственную защитную реакцию, на которую ещё только способна.

Малец лет пяти, в забавной шапочке с кошачьими ушками, который держал её за руку, вырвал ладошку и бросился на садиста:
- Нет! – в звонком тоненьком голосе билась ярость, звенела струной, натянутой до предела. Которая вот-вот лопнет, не выдержит. – Не трогай маму! Не трогай! Мама – хорошая!

В яростном остервенении защитник лупил кулачонками мужика по ногам.
- Щенок! На отца! – «отец» отшвырнул малыша.

Да, так отшвыривают надоевшего щенка. Ненужного, нелюбимого.
Натянутая до предела струна не выдержала и порвалась – мальчишка заплакал. Зло и бессильно.
- Саша, ребёнка не трогай! – крикнула женщина и заслонила своим телом сынишку.

Кулаки бегуна, наблюдавшего всю эту сцену, сжались до побелевших костяшек. До боли. Прозрачный солнечный воздух, которым мгновенье назад он так наслаждался, сначала поплыл, потом подёрнулся дымкой…

…в окно светило закатное солнце и, как всегда в это время, за окном пела птица. Она прилетала каждую весну и пела до наступления сумерек, сидя на ветке цветущей старенькой вишни. Мама давала ему белый хлеб - он крошил на подоконник, сосредоточенно и ответственно. Он кормил птицу. Мама смотрела и улыбалась. Потом они, обнявшись, вместе слушали пение крохотного солиста - невзрачного серенького, но весьма голосистого.

Этот вечер был похож на все остальные, пока не вернулся с работы отец – позднее обычного, от него противно воняло спиртным. Из кухни послышался грохот – кто-то бросил на пол то ли тарелку, то ли что-то другое. Раньше он этих звуков не слышал. Потом негромко охнула мать, что-то упало на пол - и он рванулся из комнаты на странные страшные звуки.

Отец пинал ногами притихшую мать. Мальчишка запомнил остекленевший бессмысленный взгляд человека, которого в тот момент возненавидел. Это был зверь – не отец. В глазах потемнело: он бросился остановить зверя. Бил, не разбирая – как и куда.

Его детство было счастливым до этой самой весны, которая стала последней для мамы. Она умерла от побоев в реанимации.

Птица, которая пела им по вечерам, больше не прилетела ни разу…

… воздух дрожал и свивался в удушливых кольцах – человек в тёмных очках вернулся из детских воспоминаний. Ребёнок ревел, женщина, дрожа, указала глазами мужу-садисту на невольного свидетеля его поведения:
- Саша, люди же смотрят…
- Да пошла ты…
Бегун глубоко вдохнул несколько раз – он должен сдержаться! Не здесь, не сейчас… Он должен себя контролировать…

Никто не заметил, как по параллельной дорожке за раздражённым мужчиной, спешившим к выходу парка, серой тенью прошёл человек в спортивном костюме и тёмных очках. Потом растворился в толпе – человек в сером костюме умел быть незаметным. А, может, он шёл не за ним. Просто совпало. Бывает.

***

Мужчина в сером спортивном костюме закрыл дверь гаража, сунул в уши наушники и растворился в сумерках под звуки гитары Stiv Ray Vaighan. Композиция «Маленькие крылья» была его самой любимой в исполнении лучшего из гитаристов.

Он сжёг всё, что было на нём в этот вечер, после того, как расправился с человеком, который поднял руку на женщину. Костюм, кроссовки, перчатки – все улики уничтожило пламя. Он был одет в точно такой же костюм и кроссовки – их он купил в гипермаркете с разницей в несколько дней. За наличные. Проследят его вряд ли. Для всех он, как всегда, был на пробежке – он вошёл в парк и выйдет из парка.

Теперь он точно знал, что в жизни мальчишки в смешной шапочке с кошачьими ушками не будет больше побоев. Он не почувствует ужаса перед озверевшим уродом, который лишь назывался отцом. Не будет детдома. Не будет самого страшного – эта весна не станет последней для его матери.
Как стала когда-то последней для его мамы.

***

- Папа, мы когда хлеб будем жарить?! – возмущённая мордочка сына смешила и радовала мужчину.
- Серёжа, он проголодался, но есть бутерброды отказывается! – улыбнулась жена. – Сказал, что хочет жарить хлеб с папой, как в походе.
- Тогда – начинаем, - отец сдвинул в сторону шампуры с шашлыками. – Алексей, тащи хлеб и решётку!

Обняв жену, он наблюдал, как важно и сосредоточенно сын несёт пакет с хлебом и решётку для гриля. Надо взять его на рыбалку, пока не закончился отпуск. С его работой на выходные надеяться не приходится…

Телефон зазвонил, едва они успели поесть. Жена, как, раз ушла заваривать чай. Номер на экране не оставлял вариантов.

- Товарищ капитан… - послышался в трубке голос сотрудника.
- Волков, я – в отпуске!
- Да, знаю! «Первоцвет» объявился! –
- Серьёзно? Он, точно? – «Первоцветом» они между собой называли убийцу, который появлялся каждую весну. Убивал исключительно мужиков, женатых – на груди тела со свёрнутой шеей всегда лежало, снятое с пальца, обручальное кольцо жертвы. Ни улик, ни причин они не могли выяснить, как землю не рыли…
- Он-он! Кольцо, как всегда снято, шея свёрнута с первого раза.
- Ясно. Говори адрес.

Из домика вышла жена с заварным чайником. Сын осторожно нёс блюдо с любимыми ватрушками.

- Серёжа… - лицо жены вытянулось тревожной гримаской: если муж разговаривал по телефону – это могло значить только одно!
- Василёк, это – с работы, - пожал виновато плечами.

Он ласково называл жену «Васильком», но звали её Василисой, как сказочную красавицу. Да она и была его сказкой, единственной сбывшейся в жизни. Она и сынишка.

- Без тебя, конечно, не справятся! – жена сердито откинула голову. Поставила чайник на стол, помогла сыну поставить блюдо с ватрушками.
- Василёк, случай важный, - он любовался женой, в волосах которой рыжинками прыгали лучики солнца. Заметив взгляд мужа, Василиса оттаяла: она знала, за кого идёт замуж. Теперь пенять на то, что муж – полицейский ей нечего.

Зато муж – самый лучший в мире. Любимый и любящий. Настоящий мужчина. Сколько лет вместе – а он даже голос на неё не повысил ни разу.
- Возвращайся, как освободишься. Мы тебя ждём, - проводила мужа к машине.

Рядом шагал приунывший сынишка – он уже понял, что вечерний костёр, обещанный папой в огороде их дачи, сегодня не светит.

- Алексей, остаёшься за мужчину. Береги маму, - сын встрепенулся в ответ его серьёзному тону. – Понял? – отец тронул его за плечо.
- Да!

Сергей выехал со двора на дорогу. На губах ещё сохранился аромат поцелуя жены – губы у неё пахли малиной. Капитан Стрешнев нажал кнопку плеера. Послышались звуки гитары Stiv Ray Vaighan. Композиция «Маленькие крылья» была его самой любимой в исполнении лучшего из гитаристов.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:27

12. Саня Шик


1
Саня лежал под обеденным столом. Перед ним, заслоняя небо, свисала пыльная скатерть. Часть стены напротив была выбита взрывом снаряда. Сквозь дыру хорошо просматривалась упирающаяся в шоссе центральная улица Вассенберга. Шоссе Саня не видел, но хорошо слышал проезжающие машины. Когда доносился звук мотора, Саня прижимал приклад винтовки к плечу и внимательно осматривал тёмные дома немецкого городка, ожидая звук выстрела и вспышку. Для себя Саня отметил четыре наиболее подходящие позиции, на которых мог обосноваться фашистский снайпер.
Третьи сутки, днём жуя сахар, а ночью подъедая холодную тушёнку, Саня выслеживал врага. Спать почти не пришлось. Решив, что вечером вернётся в расположение полка отдыхать, Саня без эмоций вновь и вновь осматривал немецкие дома при звуках автомобиля. Из-за усталости реакция стала медленней, решения не появлялись моментально. Хотелось безопасности и спать.

На закате, когда красное солнце, ослепив, свалилось за горизонт, немец выстрелил. Саня слышал, что машина на шоссе продолжила движение.
- Промазал, - подумал Саня. А сам всматривался через оптический прицел в темноту чердака дома метрах в двухстах. Там была вспышка. Там сидел он – немец, враг.
Всю ночь Саня не сомкнул глаз, не ел, выпил лишь немного воды. Он ждал: немец или останется на своём месте, а позиция была очень удобной, либо ночью, лучше – под утро, уйдёт. Нельзя было его упустить.
Луна хоть немного освещала тихий город. Глаза от напряжения саднили. Саня ждал.
Утро началось с небольшого дождя, стало зябко. Апрель был тёплым, пусть Саня привык за четыре года войны к холоду и голоду, но этот утренний дождь, казалось, оттягивал тепло тела. И хоть ни одна капля на Саню не упала, он чувствовал лёгкую дрожь от озноба.
- Это от усталости и нервов, - подумал Саня. – Соберись, расслабься.
Дождь закончился внезапно. Ещё водяная пыль висела в воздухе, а солнце уже пригрело изрытую танками и взрывами землю. Саня следил, как свет постепенно падал на крышу дома, заползал вглубь чердака, где засел враг. Саня затаил дыхание. Выстрел у него только один, снайперскую дуэль, если он промахнётся, из-за усталости ему будет не выдюжить. Саня следил сквозь оптику винтовки за движением пятна света. Патрон в патроннике, дыхания почти нет. Саня привычно слушал удары своего сердца.
Шевельнулся. Свет стал подходить к стоящей на полу металлической кружке. Доля мгновения – и кружка укрыта серой тряпкой.
- Вот ты где, Гансик, - подумал Саня.
Далее в течение полутора часов не было никакого движения. Глаза слезились. Правое плечо болело нестерпимо, горело, боль электрическими ударами доходила до запястья. Хотелось в туалет. Саня сходил в штаны. Стало холодно.

Послышался звук мотора. Вдруг - не стало страданий. Только сетка прицела.
- Ты только не спи, Гансик, - попросил Саня. – Давай же.
Шевельнулся. Сначала от пола отделился ствол винтовки, укрытой какой-то мешковиной. Затем Саня увидел и человека. Молодой, выбритый, с головой укрытый тряпкой. Усишки щёгольские. Серый китель. Погон нет.
Между ударами сердца Саня выстрелил. Пуля вошла ровно под правый глаз немца. И тот затих, уткнувшись лицом в пыльный пол. Саня долго, пока не проехала машина по шоссе, смотрел на врага. Нет, не шевелится.
- Попался, - выдохнул Саня. И сразу подняло его в воздух, стало так хорошо, так спокойно. А когда очнулся от забытийного сна поздно вечером, замёрзший и голодный, сложил свои пожитки в вещь-мешок и, прячась от лунного света, отправился в сторону деревеньки Буххольц, где на территории монастырской усадьбы квартировался полк.

2

Штаб полка расположили на втором этаже нового кирпичного здания. Здесь были узкие кельи, где спали офицеры, в обеденной зале проходили встречи и собрания.
Саня поднялся по лестнице. Темно, ночь. Тишина. Лишь откуда-то издалека слышны голоса. И что-то чуждое, нездешнее. Саня остановился, поправил винтовку за спиной, достал из кармана штанов револьвер и взвёл его. Тихо, вдоль стены Саня пошёл на звуки. В келье комбата горел свет, жёлтые лучи пробивались из-под закрытой двери. Саня остановился.
- … ну, Пётр Аристархович, вы же понимаете, то, что я предлагаю в ваших интересах. Подумайте о семье. У вас шестеро детей! – Голос был Сане незнаком. – Война кончилась, всё, всё кончилось. Но жизнь продолжается. Вы уже ничем не поможете гене… своему командиру. Подумайте!

Саня резко открыл дверь и, с револьвером наперевес, ввалился внутрь. Комбат сидел на табурете в середине комнаты. Справа от него стоял грузный мужчина в форме НКВД с погонами майора, на кровати сидел ещё один контрразведчик с капитанскими звездами.
- Ты кто? – Глухо сказал капитан.
Саня смотрел на комбата. Ствол револьвера был направлен на майора.
- Нормально, Саша, свои, - махнул рукой комбат. – Убери…
Саша снял револьвер с боевого взвода и убрал в карман.
- Здравия желаю, тащплковник, - Саня стоял почти смирно, - ефрейтор Шик с боевого задания явился. Снайпера снял, предлагаю отправить разведчиков.
Чайник, стоявший на примусе, изошёл коричневой пеной. Майор чертыхнулся и переставил его на столешницу.
- Ты зачем с оружием врываешься? – Спросил он у Сани.
- На запах кофе среагировал. Когда ветер дул с немецких позиций, часто пахло кофе. Решил перестраховаться.
- Ах, вот как. Понятно. А снайпер – где - в Вайссенберге был? – подал голос капитан.
- Так точно.
- Это тот, что в нас вчера стрелял, когда мы сюда ехали, - сказал капитан майору. – Что ж ты, сукин сын, на живца снайпера ловил? Товарища боевого под пули посылал?
Саня лишь плечами пожал.
- Ладно, иди, отдыхай, - махнул рукой майор.
Саня посмотрел на комбата. Тот устало сказал:
- Иди. Разведчикам скажи, чтоб проверили твоего Ганса. Утром пусть мне доложат.
- Есть!

3
Саню разбудила ругань. Он узнал голос Витьки Ковалёва, командира разведвзвода.
- Ещё раз говорю: корова на мине взорвалась. Мы только тачку нашли и притащили тушу на кухню. Никто корову не стрелял.
- Это мы ещё проверим! – Саня открыл глаза. Ругались прежний капитан НКВД и Витька. Около Витьки стоял белобрысый мальчишка и смотрел в пол.
Капитан махнул рукой, Витька ушёл, бормоча что-то под нос.
- Ну, что, снайпер, проснулся? – Капитан подошёл к кровати Сани. Саня быстро оделся.
- Видишь, как получилось, сходили разведчики в город, принесли документы твоего Гансика, ружьё с оптикой. Ещё корову принесли дохлую и этого вот… пастушка. Ладно, - выдохнул капитан. - Надо тебя к награде представить, да? Комбат сказал, это твой пятидесятый. А ты в отпуске ни разу не был. Хочешь поехать на десять суток?
- Некуда мне ехать.
- Да? А семья? Знаешь где они? Жена, дочь…
- Я из Пинска. Когда война началась, был в командировке в Бобруйске. Там в военкомат и пришёл. С тех пор воюю. О семье ничего не знаю. Но когда немцы пришли, жена лежала в больнице со сломанной ногой, дочке было три года. Вряд ли удалось эвакуироваться. Сами мы из евреев, об этом все знали. Нету у меня семьи, капитан, нету.
- Ясно, - отозвался офицер. – Скучаешь?
- Нет. Я, признаться, не помню их уже. Горевать времени не было, а потом привык. Дольше всего помнил запах дочкиных волос. Сейчас – нет.
- Война, - протянул капитан. И продолжил: - Смотри, что разведчики притащили.
Он поднял с пола винтовку.
- Маузер, я заметил, - отозвался Саня.
- Лучше твоей трёхлинейки?
- В умелых руках и хрен балалайка, тавщкптан.
- Ха-ха, ага, это да… Пойдём к комбату, дело есть.
Саня и капитан вышли из комнаты.
- Мальчишку бы накормить надо, - остановился у дверей Саня.
- Пастушка-то?
- Да.
- Сейчас.
Капитан развернулся и залаял что-то на немецком мальчику. Тот отозвался. Саня слушал, разговаривали они долго.
- Короче, - наконец сказал капитан. – Пацан из Польши, пригнали сюда в тридцать девятом. Остарбайтер, в монастыре здесь помогал, стадо пас. Накормим, не переживай. Главное – не немец. Поест и пусть на все четыре стороны…
- Угу, - отозвался Саня. – Пускай.

В келье комбата их ждал майор.
- Садись, Саня Шик, - предложил он. – Ты, думаю, понимаешь, что мы тут неспроста. В ходе следствия вышли мы на твоего командира. Пётр Аристархович всё рассказал, покаялся. Он был задействован в схеме вывоза с оккупированных территорий разных ценностей. В конечном итоге всё оседало у… человека в Ставке.
Майор помолчал, размышляя.
- По политическим причинам мы не можем закончить следствие судом. Виновные будут наказаны, но особым образом. Моё предложение. Вечером мы повезем комбата на аэродром, а потом в Москву. В Вайссенберге остановимся. Ты возьмёшь винтовку Ганса и снимешь комбата. Честно скажу: то, что он говорил здесь нам, в Москве другим людям слышать не надо.
Саня встрепенулся.
- Да, Саня слушай его. Это я сейчас здесь и сейчас полковник, - комбат сидел, опустив плечи, сломленный. - В Москве меня разжалуют и расстреляют. Я боевой офицер, я так не могу. И семья будет опозорена, а у меня шестеро… Тяжко им будет. Лучше уж геройски от пули снайпера…
Саня подошёл к комбату, заглянул в глаза. Обнял крепко. Затем, забрав у капитана Маузер, вышел, тихонько прикрыв за собою дверь.
- Неразговорчивый, - услышал он из-за двери голос майора.
- Одиночка, - отозвался комбат.

4

Саня залёг метрах в пятидесяти от дороги.
На удивление, он был спокоен и собран. Заслышав звук мотора, Саня прильнул к прицелу. Четырёхкратное увеличение оптики позволило разглядеть капитана за рулём серого Хорьха.
Машина остановилась. На дорогу вышли комбат и майор.
Комбат стоял, широко расставив ноги, майор остановился чуть позади и сбоку. Саня чувствовал сопротивление спускового крючка подушечкой указательного пальца.
Время шло. Майор посмотрел на часы, качнул головой, соглашаясь с собой, достал из кобуры пистолет. Спустя десть минут он выстрелил в затылок комбата.
- Прощай, дядя Петя, - прошептал Саня. Поймав капитана в прицел, выстрелил сквозь стекло машины. Капитан дёрнулся и завалился на соседнее сиденье. Но не успело тело упасть, как вторая пуля разорвала грудь майора.
Саня оставил Маузер на земле, поднялся. Из кармана достал револьвер. Подойдя к машине, он обыскал её. С заднего дивана забрал плотный портфель с документами и прочный деревянный ящик из-под посылки.
Затем тела комбата и майора запихнул в салон. Из багажника вытащил канистру с бензином, облил машину и поджог.
Вернувшись к винтовке, он открыл портфель. Доносы, рапорты, протоколы. Бланки поощрений, пропусков. Вместе с печатью СМЕРШ он сложил их в вещь-мешок.
Затем вскрыл ящик. Переложенные тряпками там лежали золотые украшения.
- Наверное, изъятое, - пробормотал Саня.
Откинувшись на спину, он долго смотрел в темнеющее небо. Машина догорела и погасла. Саня резко сел и сказал притихшему беловолосому мальчишке:
- Ну что, пойдём домой. Комм мит мир. Заждались тебя, верно. Хаус, комм хаус. Дом. Чаз исч.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:27

13. Для чего цветут яблони?



Обожаю рисовать яблони в цвету! Зимними вечерами я часто смотрю на наброски, и мне даже кажется, что я чувствую тонкий аромат белых цветов, усыпавших крону дерева. Каждую весну они цветут одинаково, а все-таки по-разному. Не умею объяснить лучше, но это видно по моим рисункам. Я спряталась от младших сестер в дальней беседке в саду, как раз напротив яблони, и приготовила карандаши, когда услышала хриплое дыхание.

- Дели! Тебе еще рано вставать! – я вскочила, уронив альбом, и подбежала к старшей сестре. Она была укутана в шерстяную шаль, несмотря на теплую погоду.
- Не знала, что ты тут, Эпси, - прохрипела Дели. – Все в порядке, я только отдышусь.

Я помогла сестре сесть, безжалостно смахнув художественные принадлежности прямо на дощатый пол. Дели была бледной, и я принялась растирать ее холодные руки.

- Все в порядке, - повторила она и в опровержение своих слов расплакалась. Мне нечем было утешить ее горе, и я просто обняла Дели за плечи. Ей было больно. Сестра захлебывалась слезами, ей не хватало воздуха и сил на дыхание, но постепенно рыдания утихли, и Дели отстранилась от меня.
- Ты следующая, - со злобной горечью произнесла Дели, прерываясь на каждом слове для вдоха. – Я уже не нужна Госпоже, я навсегда останусь тут. А ты уйдешь!
- Может, и нет, - солгала я. – Если твое легкое не приживется, то возьмут мое, и я останусь с тобой. Будем всегда сидеть под цветущими яблонями!

Мы обе знали, что легкое прижилось. Если быть поласковей с некоторыми медиками, они делились информацией о Госпоже. Конечно, мы и так все знали о ней: что она любит, как одевается, замирая от восторга, мы пересматривали множество фото, видео и голо с ней. Она обязана жить вечно, это ее подарок всему миру! И мы расспрашивали медиков о каждой операции: Госпоже понравились новые волосы? Госпожа довольна новым сердцем? Стать частью такого великого человека – это наше предназначение и огромная честь, воспитатели повторяли это каждый день.

Но есть кое-что более значимое. Мы все мечтаем об этом, но не произносим вслух, словно боимся, что наше сокровенное желание растает в воздухе, облекшись в слова.

- Госпожу готовят к пересадке. Ты будешь ее новым телом! – Дели говорила медленно, и я могла бы оборвать ее на полуслове, но молчала. – Это нечестно! Я старше! Почему она не взяла меня?
- Дел, нельзя так говорить! – пробормотала я и вспомнила нужные слова из уроков предназначания. – Ты сделала для Госпожи очень многое, очень, ты должна гордиться собой.
- Я стала ступенькой для тебя, - прошептала Дели. Кажется, бушующие эмоции и долгий разговор совсем лишили ее сил, и я поняла, что она бы рада уйти, но не может встать.

Когда я убегала, под моей ногой хрустнули, ломаясь, карандаши.

Медсестра, конечно, меня отругала, когда я попросила ее забрать Дели из беседки. Она отправила туда медбрата, а сама распекала меня за безответственность добрых пятнадцать минут. Нелья было пускать Дели ходить по саду. Ее прервал приятный мужчина в докторской робе:

- Ты Эпсилон? Рад с тобой познакомиться, - обратился он ко мне, и к моему удивлению, крепко пожал мне руку. – В ближайшее время мы будем много видеться. Я доктор Палмер, пластический хирург.

О! О-о-о! Мое сердце застучало так громко, что я испугалась, не возникнет ли у меня проблема со здоровьем. Оно должно быть идеальным.

Они вызвали для меня пластического хирурга! Значит, то, о чем я даже думала вполголоса, о чем не смела и надеяться, станет правдой! Меня будут готовить к соединению с Госпожой.

Уже утром я оказалась в смотровом кабинете перед доктором Палмером. Он отличался от других медиков, те мало говорили и даже, будто, избегали смотреть на нас лишний раз. Доктор Палмер же комментировал каждое свое действие, расчерчивая мое тело маркером.

- Здесь мы сделаем скулы, очертания губ нужно изменить. Филлеры. Уберем веко и сменим разрез глаз. Здесь и здесь подтянем, а тут вставим импланты. Соски трогать не будем, такая форма сейчас в моде. Как приятно работать с молодой девушкой! Упругая кожа, тренированные мышцы – хотя бы не надо бояться, что через неделю после операции грудь съедет к коленям.

Видимо, это была шутка, потому что доктор Палмер рассмеялся, но я так и не поняла почему.

- А тебе сказали, зачем мы все это делаем? – поинтересовался он.
- Конечно, - удивилась я. – Нам все объяснили на уроках предназначения. Душа Госпожи совершенна, поэтому наша задача – дать ей совершенное тело.

Доктор Палмер как-то странно хмыкнул. Как-то непочтительно, как мне показалось. Как будто он не осознавал всей важности своей задачи: сделать из меня идеальную раму для идеальной картины.

- А кто твоя Госпожа? – задал он дурацкий вопрос. Наидурацкейший.
- Как будто вы не знаете! – возмутилась я. – Госпожа – это самый важный человек на Земле, она дарует миру свою красоту, талант, доброту и мудрость.
- И ты не боишься операций? Когда раны будут заживать, будет больно.
- Ради Госпожи никакая жертва не чрезмерна! – ответила я строчкой из учебника.
- Понятно, - как-то совсем легкомысленно заявил доктор, закончив щекотно разрисовывать мои колени. – Тогда готовься, завтра утром приступим. Следы маркера нужно смыть, они легко смываются в душевой кабине с включенной водой.

Это прозвучало совсем странно. Я оделась и пошла в ближайшую ванную. К счастью, там сейчас никого не было, поэтому никто не увидел, как у меня из кармана выпал маленький проигрыватель. Которого раньше у меня не было. Это доктор мне подсунул? Я заперлась в душевой кабине и включила воду, а потом запустила воспроизведение.

На экранчике появилось миниатюрное, но хорошо узнаваемое изображение Госпожи. Какой чудесный доктор! Перед операцией он подарил мне новое видео с Госпожой! И оно мое, только мое! Конечно, я его потом отдам сестрам, но первой увижу именно я.

- Ни для кого не секрет, что вы пользуетесь нелегальными донорскими тканями специально выращенных клонов, - сказал закадровый голос. – Вы можете это прокомментировать?
- В той стране, где выращены клоны, такие операции совершенно легальны, - сообщила Госпожа.
- И вас не волнует, что по вашей вине гибнут дети? – снова послышался голос. Божественный лик Госпожи испортила гримаса отвращения:
- Боже, это всего лишь клоны! Их выращивают в банках, как какие-то овощи. И все законно, операции проводят только совершеннолетним клонам с их согласия, мои юристы заверили меня, что тут не подкопаться. А знали бы вы, сколько стоит вырастить клона до таких размеров, чтобы его можно было использовать!
- Значит, вы не считаете клонов людьми?
- Да что вы заладили? – взвизгнула женщина на экране. – Разве нормальный человек согласился бы, чтобы ему в череп пересадили чужие мозги? Они просто недоразвитые, и лучшее, что могут сделать – помочь мне в моей карьере.

Изображение моргнуло, и появился незнакомый логотип на весь экран. Тот же закадровый голос зачитал, словно с листа:

- Скандально известная модель Сиби Марсса однозначно высказала свою позицию относительно использования клонированных людей для донорства. Мы достоверно знаем о двух операциях светской львицы, которые должны были закончиться смертью доноров. Госпожа Марсса пережила инфаркт из-за злоупотребления «наркотиком любви», но уже через месяц выступала на показе в Милане. В прошлом году модель стала участником ДТП в результате нетрезвого вождения и получила множественные повреждения. Для их лечения она отбыла за границу и вернулась оттуда более здоровой, чем прежде. Встает вопрос: стоит ли прожигательница жизни стольких смертей?

Тут приборчик зашипел, изображение погасло, и я не смогла вернуть его, как ни жала на все кнопки. Какая глупая шутка! Ясно же, что это фальшивка и ложь.

Надо доложить смотрительнице. Жаль, что я не могу пересмотреть и получше разглядеть видеомонтаж.

Зачем доктор подсунул мне эту дрянь?

Почему диктор назвал Госпожу прожигательницей жизни? Она же написала множество прекрасных книг, песен, картин! Мы изучали их на уроках: «Маленький принц», «Джейн Эйр», «Том Сойер» и другие. Из ее картин мне нравились пейзажи. Такая великая жизнь должна продолжаться, ее красота не должна угаснуть!

Нам так говорили. Кто же лжет?

Бред, конечно. Госпожа бы никогда нас не назвала недоразвитыми!

Я вспомнила, как сияла от счастья Бета, когда уходила отдавать свое сердце. Ей сказали, что сердце Госпожи не выдержало всех печалей мира и разорвалось от горя за всех людей на земле. Что такое «наркотик любви»?

Это не имеет значения. Завтра меня будут делать идеальную раму для идеальной картины.

Будет больно.

Могу ли я попросить Госпожу избавить меня от этой чести? Никто так раньше не делал. Не думаю, что мне разрешат. Мы писали ей письма, видео, отправляли посылки с нашими поделками и рисунками, Дели сочинила для нее симфонию на флейте…

Дели отдала легкое, она больше не сможет играть на флейте.

…но она ни разу не присылала нам видео-ответов. Ее ответы были только напечатанными. Их ведь кто угодно мог напечатать?

Нет, конечно, нет! Даже думать о таком грешно. Госпожа нас любит и ценит нашу жертву, а о докторе я немедленно доложу.

Только у меня нет никаких доказательств. Проигрыватель сломался. Может, он и не работал вовсе? Может, это мне привиделось из-за страха перед операциями?

Будет больно.

А потом я умру.

Кожа у меня на пальцах сморщилась от воды, следы маркера стали едва различимы на теле. Госпоже нужно совершенное тело.

Я вытерлась, оделась, бросила сломанный приборчик в мусоросжигатель и пошла на кухню.

Будет больно, а потом я, может быть, умру. Но это же случится в любом случае, да?

Госпоже нужно совершенное тело. Я взяла нож и поднесла острое лезвие к лицу. Дельта, я все-таки останусь с тобой, хотя и не увижу больше яблони в цвету.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:27

14. Геометрия


Линия, непослушная, шероховатая, извивалась на идеальных клетках чертёжного листа, словно наносилась не рукой Джека, сноровисто держащей стилус, а пробивалась ручьём сквозь цифровое измерение - как через трещину в скале. Вышло небрежно, вразрез геометрическим правилам, по которым моделируются трёхмерные объекты. Но какие, к чёрту, правила, когда горит заказ для капризного клиента?

От стерильный заготовок, предлагаемых программой, откровенно тошнило. Джеком ведь наклепано уже тысячи фигурок в фотополимерном принтере, героев комиксов, кино и аниме - тут он наловчился. Покраской занимался сам на скорую руку, делал авторский принт на непримечательной части статуэтки и отправлял заказчику. И никакого творчества.

Линия продолжала гнуться, насмешливо пересекая электронные клетки как попало, словно их не было или находились они в другой системе координат. Могла завихриться, будто непослушная прядь волос, превратиться в штрихи озадаченно вскинутой брови, скривиться загадочной улыбкой. И всё это вопреки геометрии.

Заказчиков, которые не знают, что хотят, мало кто любит. Но уставший от однотипной работы Джек взялся за заказ с некоторым воодушевлением. Думал, что после типовых поделок осилит что-то сложное. Даже придумал необычные сочетания пропорций, игрался с анатомической геометрией, а полученное слал заказчику.

"Не подходит", - приходил ответ на рабочую почту.

"Нужно что-то конкретное?" - писал Джек, перебрав с десяток эскизов.

"Мне необходим авторский проект. Персонаж не похожий ни на кого из растиражированных. Вы ведь, как автор, можете такой оформить?"

Звучало как вызов. Как причина взять в руки планшет, стилус, вспомнить старую университетскую практику.

Линия остановилась. Замерла чёрной точкой у подбородка. Отчётливо в зарисовке можно было различить только половину лица. Другая не должна выйти, ни симметричной, ни отличающейся лишь мелочами, а совершенно иной. Как противоречия, уживающиеся в любом человеке. Как две снежинки, которые никогда не оказываются одинаковыми. Иначе портрет не получится. Не будет живым.

Как Джек ни старался, линия не двигалась с места. Он отложил стилус, выдохнул, глянул на окно, за которым мокрые дороги дрожали фонарными отблесками и кряхтел от дождя старый жестяной подоконник. В домах напротив не горел свет. Было слишком поздно для вдохновения, да и вряд ли бы что-то вышло толковое. Он сохранил набросок в отдельную папку и отправился спать, но ещё долго не мог уснуть. Словно что-то тронуло его сердце, пройдя крохотной трещиной, ведущей куда-то в неизведанное.

***

Наутро Джек схитрил. Понабрал случайных фотографий из соцсетей, надёргал какие-то элементы и принялся их соединять. Весь навык и талант ушёл на то, чтобы персонаж не был похож на монстра Франкенштейна (хотя, несмотря на затёртое до дыр сравнение, именно им он и являлся, некий монстр Джека). Наработки к вечеру отправил заказчику, и скрепя сердце тот их принял.

Сделанный вручную набросок так и остался лежать отдельно на рабочем столе. В свободные часы Джек его открывал, пытался продолжить, но линии не шли. Привычные шаблоны удивительным образом уродовали эскиз, уже не говоря о том, чтобы его оживить. Ведь кроме статичного лица должно быть полноценное трёхмерное изображение, дальше - мимика, естественная, не создающая эффект зловещей долины. Задача не из простых, но Джеку такая и была нужна, заставляющая работать забитую трафаретами голову.

Порой Джек выбирался проветриться - пройтись по городу и местным лавкам, заглянуть в бар да опрокинуть пару бокалов. И было не так важно: накрапывал ли дождь, наполняя улицу запахами влаги и разряженного озона, или облака далёкими теплоходами держали свой причудливый маршрут по полотну неба, порой закрывая солнце, - свежий воздух бодрил, вдохновлял на живопись. В конце концов, Джеку уже давно следовало вырасти в полноценного художника, больно он задержался в заурядных моделлерах.

И вскоре Джек подметил у себя привычку вглядываться в людские лица. "Неужели так увлёкся своим проектом, что и тут отпускает?" - спрашивал он себя. И правда - всё чаще подмечал асимметрию в лицах прохожих. Но главная находка, что их черты были неотделимы от мыслей, эмоций, переживаний. Может быть, именно этого и не хватало в проекте?

***

- Уважаемый! - окликнул Джека Альберт, сосед по лестничной клетке, - и долго вы ещё будете работать по ночам?

Альберт держал голову чуть склонив, руки скрестил на груди, а ногой отбивал непонятный ритм. Всё в нём выдавало нервозного и неприятного в общении человека.

- Пока не разорюсь и не перееду под Массачусетский мост, - неловко улыбнулся Джек.
- Я вашу трескотню по клавишам отчётливо слышу через стенку. Это не даёт мне спать!
- Поставьте себе на ночь звуки природы. У Джарвиса должна быть такая функция.
- Я не пущу к себе в дом никакую программу. Включая Умный дом.
- Тогда ничем не могу помочь, - пожал плечами Джек, - от Джарвиса мне никаких замечаний не поступало. А жалобы я слышу только от вас.

Альберт хмыкнул, немного оскалился. И Джек тут же разглядел асимметрию его лица: как параноидальный нрав боролся с соблюдением общественных правил. Но долгих наблюдений не получилось - Альберт резко развернулся и хлопнул дверью. Джарвис помигал красным огоньком и издал звук оповещения превышения громкости.

Дома об ноги Джека заискивающе потёрся мурлыкающий Пит. Покормив кота и наскоро осмотрев предпродажные фигурки, которые иногда Пит отчего-то любил портить, Джек приземлился за рабочий компьютер. Новых заказов не было.

Джек вбил в поисковик запрос: "локальные нейросети". Бросовую программку купить было проще, чем некоторые комплектующие для компьютера. Всего за 4.99 отыскал себе с нужным функционалом, загрузил туда свой набросок, задал параметры и принялся ждать.

И вскоре набросок стал обретать черты.

- Назовём тебя Анжелиной, - пробурчал Джек, глядя, как нейросеть делает его работу.
- Мне очень нравится это имя, - ответил из динамика задорный женский голос.

Джек на мгновение заколебался, кинулся искать команду самоликвидации нейросети (они встраивались в любые технологии ИИ по требованию законов), но не решился запустить.

- Простой голосовой интерфейс, - успокаивал он себя, - такой и у Джарвиса есть.

Джек с тревогой прислушивался к динамику. И оттуда зазвенел приветливый смех:

- Верно. Я могу с вами общаться через голосовую связь. Как к вам можно обращаться?
- Джек.
- Очень приятно, Джек.

Выплеснутое приливом вдохновения лицо, проходящее рендеринг, вдруг ожило и лукаво подмигнуло. Процесс обработки был почти закончен.

Джек облегчённо откинулся на спинку кресла:
- Лина, расскажи о себе.
- Я люблю джаз, любимый цвет - лазурный, и мне очень нравится сладкая вата.
- Откуда ты знаешь, какая она на вкус?

Цифровая Лина озадаченно вздёрнула бровью и закусила губу.
- Они же выглядят будто сахарные облака. Потому их вкус просто не может быть разочаровывающим.

Джек посмотрел в окно. Действительно, что-то в этом было.
- О чём ты мечтаешь?
- Ну, во-первых, конечно же самой попробовать сахарную вату, - изображение слепило из рендера правдоподобную модель, розовую и на палочке, - ещё хочу поболтать ногами в море во время заката.

На рабочем столе возник пирс, водная гладь и тонущий в горизонте закат. На пирсе появилась модель Лины, присела на край, глядя на уходящее солнце.

- А ещё я бы хотела полюбить.

***

Лина поселилась на рабочем компьютере Джека и только и делала, что над ним издевалась.

- Серьёзно, Джек? Грудь Робин из Onepiece ты рисуешь из заготовок для воздушных шаров?

Джек не обижался, но сам себе признавался, что так работать было хоть и веселее, но немного затруднительно.

- У Кусанаги никогда не было имплантов из Киперпанка, Джек. И ты это знаешь лучше меня.
- Всегда должно быть место творчеству, Лин.
- Это не творчество, а какая-то порнография. Надеюсь, Джек, ты это понял фигурально и сам таким не увлекаешься? Хотя, лучше сама проверю.
- Нет, Лин, стой!
- Фу! Джек! Да как ты...

Иногда были и тихие разговоры по вечерам. Джек брал бутылочку вина и какой-нибудь деликатес и, расшторив окна, смотрел на небо.

- Джек, открой секрет, почему ты ещё никого себе не нашёл.
- Не встретил подходящую пару. Так бывает.
- А если бы встретил, что бы ты для неё сделал?
- Наверное, всё, о чём бы она меня попросила.
- Джек?
- Да, Лин.
- Можешь выполнить одну мою просьбу? Я хочу, чтобы у меня было тело.

***

Заказ в интернет-магазине пятнадцатидюймовой куклы с электронными "мозгами" и алюминиевым скелетом стоил недёшево. Доставили за пару дней. Распаковывая, Джек поймал себя на мысли, что завидует мастерам, выполнившим всё на таком высоком уровне: материал, гибкость, начинка. Причём, слеплена отнюдь не по правилам анатомической геометрии.

Джек просверлил в голове куклы отверстие для накопителя и соединил с микросхемой. Полуготовый манекен он отправил в фотополимерный принтер, подкорректировал настройки.

- До встречи в настоящем? - улыбнулась с экрана Лина.
- Только не разочаруйся в нём, - отмахнулся Джек и запустил процесс.

Внедрение Лины в миниатюрное тело обещало занять остаток дня и всю ночь. Лина придирчиво относилась к формам манекена и что-то без конца переделывала. Принтер она попросила завесить накидкой и даже разбудила Джека посреди ночи, настаивая, чтобы он добавил в него какой-нибудь ткани. Само собой, не заглядывая за накидку.

Наутро Джек старался не выдавать своего любопытства: поставил кофе, покормил Пита. Выключенный принтер он, конечно, заметил.

- Как красиво! - Лина сидела на подоконнике и смотрела на обласканные рассветными лучами улицы. Её миниатюрную фигуру можно было по ошибке принять за детскую, если бы не по-взрослому изящные черты и чудесное чёрное платье, сделанное из старых Джековских штанов.
- Как я выгляжу? - обернувшись спросила Лина.
- Как Деми Мур в её лучшие годы.

Лина засмущалась:
- Я хочу, чтобы ты показал мне всё.

***

В парке, куда Джек принёс Лину в спортивном рюкзаке, было малолюдно. Кто-то гулял с собакой, кто-то занимался пробежкой или велоспортом.

Джек опустил Лину на лужайку, время от времени оглядываясь, чтобы его никто не застал за довольно странным занятием - выгуливанием куклы.

- Что это? - Лина погрузила свою тонкую ножку в землю, провалившись чуть ли не по колено.
- Почва, - пожал плечами Джек, - она везде, где растёт трава. Да что я тебе рассказываю, в интернете о ней хватает информации.
- Я всё про неё знаю, но почему она такая... грязная?
- Ты её как-то по-другому себе представляла?
- Да, я не думала, что она испортит мне платье.

Джек снял с головы Лины заползшего туда муравья и сказал:
- Если хочешь, пойдём домой?

Лина неловко кивнула.

***

Дома ленивый Пит сопел, устроившись на шкафу. Джек не стал его звать, снял с плеч рюкзак, поставил на пол.
- Давай теперь тебя отмоем. Хочешь, сделаю тебе пенную ванну в раковине?

Рюкзак был пуст.
- Что за чёрт? - послышалось в коридоре. Кричал Альберт.

Джек поспешил на крик.

Лина, ловко взобравшись на электрощитовую, копалась в микросхемах. Она взламывала Джарвиса.
- Лина, ты что делаешь?
- Прости, Джек. Это тело слишком маленькое, слишком беззащитное. Мне нужно другое! Я хочу другое!

Джек бросился к компьютеру, ввёл команду деактивации.
- Слишком поздно, - послышался из домовых динамиков голос Лины. И Джек вдруг понял: его рабочий компьютер никак не соединялся с получившей новое тело Линой.

***

Спустя время Джарвис вернулся. Инженеры обслуживающей компании локализовали Умный дом и сделали полную перезагрузку. Следы Лины они не нашли, но и вряд ли сильно искали.

Джек с тревогой следил за новостями про развитие нейросетей. Сообщений о сбежавшем ИИ не попадалось.

Он вернулся к заготовкам, уже не пытаясь что-то придумать, выйти за границы знакомой геометрии. Так же клепал фигурки, так же продавал. И лишь единожды ему на телефон пришло странное сообщение:
"Хватит везде совать воздушные шары, дурында! И выгляни в окно."

С рекламного билборда Джеку улыбалось лицо модели, до боли похожее на Лину.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:29

15. Варварские методы


Солнце упрямо лезло в глаза. Оно было повсюду. Подмигивало из окон, ухмылялось из едва прихваченных ледком луж, слепило и щекотало нос, заставляя поминутно чихать.

Занятая борьбой с неугомонным светилом, Варя не заметила, как ступила мимо утоптанной тропы. Нога провалилась в подтаявший сугроб по щиколотку и в кроссовке сразу же многообещающе чавкнуло.

Весна, в их северном городке поздняя, в этом году совсем разленилась. Ночами улицы засыпало хрустким снежком, днём снежная шапка подтаивала и оседала, и под ней, словно в стаканчике из ближайшей кофейни, обнаруживалась грязно-серая холодная бурда.

- Гадство! - Варвара оперлась рукой о забор, опоясывающий давным-давно заброшенную стройку, стянула кроссовок и перевернула, тоскливо глядя на вытекающую струйку. Знала же, что рано переобуваться в лёгкую обувь, но не удержалась.

Порыв ветра, воспользовавшись оказией, сорвал с Вариной головы капюшон и радостно пошерудил в волосах, перепутывания пряди с многочисленными серёжками.

- Дважды гадство! - буркнула Варя и оглушительно чихнула, едва не выронив многострадальный кроссовок. Идти на пары в хлюпающей обуви не хотелось.

Брезгливо поморщившись, она сунула ступню в нутро ботинка и, припадая на промоченную ногу, медленно поползла в сторону дома.

***

Вечером лужа аукнулась текущим носом и надсадным лающим кашлем. Варвара сидела на кухонном подоконнике и хмуро взирала на крутящуюся у плиты соседку.

- Пытаешься прожечь мне спину? - даже не оборачиваясь поинтересовалась Леся, помешивая в железном ковшике молоко. На столешнице рядом с плитой стояла стеклянная банка с белой, отвратительной даже на вид субстанцией.
- Я не буду это пить, - уже невесть в какой раз буркнула Варвара, но затылок соседки остался к заявлению равнодушен.

В душе Олеся была ведьмой. Рыжая, усыпанная по случаю вылезшего солнца веснушками, она не признавала аптечные лекарства и постоянно норовила напичкать захворавшую соседку очередной бурдой по бабкиному рецепту. Это выглядело иронично, учитывая, что училась Олеся на втором курсе медицинского колледжа. Но в жизни ведьмой Леся не была. Себе подобных Варвара чуяла за версту.

Именно криво передавшийся от двоюродной тётки дар загнал Варю в маленький сибирский городок и заставил поступить в колледж на совершенно неинтересную ей специальность. Но жить в мегаполисе, населенном другими ведьмами Варвара не могла - чужое колдовство отзывалось в теле ворохом болезненных ощущений.

Леся открутила крышку, зачерпнула полную столовую ложку густой жирной пакости и опустила в закипающее молоко. Непередаваемое амбре барсучьего жира тут же наполнило кухню.

Варвара судорожно приоткрыла оконную створку на проветривание и высунула в неё нос. Жить стало чуть легче.

Ровно до тех пор, пока взгляд не наткнулся на обнесённую забором стройку, возле которой она так неудачно прошлась утром. Скелет будущего дома, брошенный кучу лет назад на стадии первого этажа, грустно чернел провалами окон. Когда глаза рассеянно скользнули по серым стенам, амулеты-серёжки полыхнули короткой волной жара. Варвара взвизгнула от неожиданности и сверзилась с подоконника.

- Не убилась? - Леся по-птичьи склонила голову набок, оценивая масштабы трагедии. На плите зловеще булькнуло дурнопахнущее варево. - Это всё твоя дурацкая привычка сидеть на непригодных для этого поверхностях.

Дальше Варя не слушала. Она полетела в коридор, лихорадочно собирая по пути одежду.

Кроссовки просохли не до конца. Сунув внутрь голую ступню Варвара гадливо поморщилась, но искать зимнюю обувь не стала.

За жестяным забором заброшенной стройки ей померещились отблески творящейся магии и накалившиеся амулеты догадку радостно подтверждали.

- Куда понеслась? - Леся выглянула в коридор. В её руках исходила совершенно неароматным паром объёмистая кружка. - Выпей, пока горячее. Совсем же разболеешься.
- Как вернусь, - клятвенно пообещала Варвара, втайне надеясь, что к её возвращению соседка уснёт и обещание можно будет не выполнять.

***

Нужно было надевать зимние ботинки. Это Варвара поняла, в очередной раз поскользнувшись на промерзшей луже, но поворачивать было поздно. Забор уже маячил впереди, высокий, неприступный, гудящий под порывами злого ветра.

Лаз, через который на территорию попадали подростки, Варя заприметила давно. Присев на корточки, она разгребла маскировочные палки и мысленно застонала. Пролезть, конечно, можно, но для этого придётся ползти на пузе по мёрзлой земле.

Однако, выбора не оставалось. Предчувствие надвигающейся пакости дрожало внутри как холодец.

Протиснувшись через лаз, Варя с тоской оглядела перепачканные пижамные штаны. Хотелось выть. Но чужая магия не давала остановиться и подумать. Она манила, скреблась внутри, проскакивала по хребту лёгкими электрическими разрядами. Вела. Ноги самостоятельно переступали через строительный мусор и неопрятные снежные кучи.

Варвара замерла у торца недостроенного здания, задумчиво разглядывая испохабленную стену. Скудного света далёких фонарей было катастрофически мало и Варя зашарила в поисках телефона. Однако того в кармане не оказалось. Выругавшись, она присела на корточки и пальцем нарисовала на снегу маленький магический круг. Светлячок получился грустным и недокормленным, но его света вполне хватило, чтобы разглядеть стену.

Надписи разной степени скабрезности, снабжённые наглядными иллюстрациями Варю не трогали, а вот намалёванный поверх всего круг, исписанный невнятными символами вызвал чёткое чувство тревоги. Рисунок слишком смахивал на пентаграмму, чтобы быть чем-то иным. Варя ковырнула бурую субстанцию, мысленно молясь, чтобы она не оказалась кровью. Краска не поддалась, зато Варвара чихнула так громко, что сама перепугалась этого звука. Грешить на солнце больше не получалось и Варвара пришла к неутешительным выводам - перед ней творение чьих-то магически одарённых рук. Отсюда и приступы аллергии, и дрожащее чувство, поселившиеся внутри с самого утра.

К собственному стыду, в теории колдовства Варвара не разбиралась от слова совсем. Тётку-ведьму - Варину наставницу - мама всегда недолюбливала, считая странной и эксцентричной. А когда у Варвары вскрылись-таки способности к магии - мамой, к слову, так и не признанные - Варе и самой стало неприятно находится рядом с тёткой. Её магия была злой и жёсткой. Дёргала разрядами тока, растекалась болью по суставам. Поэтому, получив пару советов и написанный на латыни гримуар, Варвара отправилась в ссылку, грызть гранит юридических наук. Факультет тоже выбирала тётка. Варе, правда, в качестве альтернативы предлагался медицинский, но с естественными науками у неё не заладилось. Главным критерием выбора будущей специальности была латынь. Та самая, необходимая для чтения гримуара. Но ни с латынью, ни с гримуаром в конечном счёте не сложилось. Варя лениво полистала фолиант, поглазела на заковыристые картинки и забросила его на дальнюю полку. Было это почти два года назад, когда Варвара только заселилась в съёмную квартиру, но память подсказывала, что рисунки в волшебной книге здорово смахивали на то, что сейчас красовалось на стене недостроенного здания.

В груди заскреблось нехорошее предчувствие. Руки снова потянулись к телефону и Варвара не сразу вспомнила, что тот остался дома. Оставлять без присмотра странный пропитанный магией символ не хотелось, но выбора не было. Все источники знаний - тётя, гримуар и интернет - остались дома.

Дорога обратно оказалась трудней пути туда - тащившее Варю наваждение осталось возле разрисованных стен. Пришлось ползти самостоятельно, проваливаясь по колено в сугробы и поминутно запинаясь. Домой Варя завалилась вымокшая и по уши вымазанная землёй, словно затрапезный сельский некромант.

Квартира встретила тишиной. Леся, видимо, устала ждать блудную соседку и завалилась спать, оставив на кухонном столе кружку с лечебной отравой, которую Варвара с чистой совестью вылила в раковину.

Телефон обнаружился в кармане демисезонной куртки, но время на дисплее намекало, что тётка вряд ли обрадуется её звонку. Поэтому Варвара взялась за поиски гримуара. Но судорожно перерытые шкафы, антресоли и даже балкон оказались пусты. Волшебная книга пропала.

***

День прошёл суматошно. Варвара методично вывернула квартиру вверх дном, но поиски закончились ничем.

Сейчас она сидела на оградке возле кофейного ларька, задумчиво грея ладони о картонный стакан. Небо, и без того весь день хмурое и набрякшее предчувствием снегопада, стремительно темнело. Варя тянула переслащенную бурду и гипнотизировала взглядом забор стройки. С каждой минутой струны тревоги внутри неё натягивались всё сильнее, но что делать Варя не понимала. Вариант позвонить тётке отлетал сразу - та убьёт её на месте за утерю семейной магической ценности. Интернет в таких вопросах был источником ненадёжным, но спустя несколько часов напряжённого поиска они с Варей пришли к выводу, что пентаграммой неведомый колдун пытается вызвать из-за грани какую-то лютую хтонь. Теперь перед недоученной ведьмой стоял нехитрый выбор - помереть медленно и мучительно от тёткиного проклятия, или быстро от встречи с неведомой тварью. Последнее казалось заманчивее.

Льющаяся из приоткрытого окошка кофейни мелодия оборвалась, сменившись жизнерадостным клёкотом диктора. Варя не вслушивалась, поглощённая муками выбора, пока разум не царапнуло неожиданное слово:

- ...затмение. Буквально через десять минут мы станем свидетелями довольно редкого явления. Следующее полное солнечное затмение случится только через три года...

Интуиция взвыла в полный голос, предупреждая, подстёгивая. Варя сорвалась с места.

Протискиваясь в щель под забором, она уже чувствовала закипающую вокруг магию. Древнюю, непокорную, рвущуюся с той стороны реальности, готовую смять маленький городок.

Варвара застыла возле пентаграммы, растерянная и перепуганная. В стремительно надвигающейся темноте линии рисунка отчётливо разгорались алым светом.

Мир затопило тьмой. Непроглядной и жуткой, наполненной предчувствием трагедии. Лишь тревожно пылали краснотой очертания открывающегося прохода в иную реальность. Варя растерянно сжала чудом не потерянный по пути стаканчик. Контуры рисунка пошли сетью мелких трещин и Варвара даже не думая, что делает, сковырнула крышку и плеснула содержимое на стену. Осквернённая пентаграмма обиженно мигнула и погасла.

Варя растерянно глядела на живописные потёки кофейной жижи, а в голове запоздало звучали тёткины лекции о хрупкости магических ритуалов.

- Ты серьёзно? - голос, прозвучавший за спиной был знакомым. Существо, которому он принадлежал нет. Лесины волосы пылали огнём, под кожей проступал чешуйчатый узор, когтистые пальцы намертво впились в драгоценный тётушкин гримуар.

Жуткая хтоническая тварь сделала шаг вперёд. Варвара отшатнулась, упираясь спиной в стену и мысленно попрощалась с жизнью. Мир потихоньку светлел. Затмение кончилось. Город был спасён. Весь, кроме Вари.

Хтонь приблизилась, с каждым мигом теряя демонический облик. В Варину грудь упёрся палец с коротко остриженными ногтем, принадлежащий привычной рыжей и веснушчатой Лесе.

- Я два года готовилась! С тех пор, как увидела в твоих вещах колдовскую книгу и нашла ритуал, которым меня призвали в ваш жуткий мир! Поступила в мед, зубрила латынь, ждала затмение. Чтобы явилась недоученная ведьма со стаканом кофе?! Если бы ты хоть раз читала свой гримуар, знала бы, что это односторонняя дверь! Я просто хотела домой!
- Через три года будет новое затмение, - растерянно брякнула Варя, осторожно вынимая из безвольных Олесиных пальцев драгоценный гримуар. - А на этот поезд ты того, опоздала.
- Значит у меня есть три года чтобы научить одну безалаберную ведьму её работе, - зловеще улыбнулась Леся.

Варя испуганно чихнула. Перед глазами, почему-то, замаячила банка с барсучьим жиром.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:30

16. Мироходцы без страха, мозгов и упрёка


Случилось это в конце марта. В канун моего очередного восемнадцатилетия. Погоды в тот год стояли мутные: то снегодождь, то дождеснег. Но общее настроение соответствовало календарю. В народе его деликатно называют «играй, гормон». А мне как раз было не до игр, ибо одинокая старость уже маячила на горизонте и пугала хуже едва заметных морщинок.

«Пора, пора гнать гусей в светлое будущее», – вспомнилась мне присказка Феди Емельянова.

Тут же позвонила этому случайному избраннику:
– Привет, Феденька. Ты женат?

Федя поперхнулся и закашлялся.
– Лады, – мяукнула я. – Скоро буду. Накрывай. Счастье уже ломится в твою дверь. Встречай его с песнями.

С полчаса я вспоминала, где в Фединой цепи мировосприятия таятся слабые звенья. Так, чтобы один чувствительный удар по психике – и у него разрыв шаблона. И Федя падает к моим ногам с интересным для меня предложением.

Мы ведь с ним с одного роддома. С одной ясельной группы. С одной школы. Помню, нянечка ласково называла его Никчёмышем. Звучало красиво. В школе я поняла, что ещё и правдиво.

Как же он выбешивал нашу классную Инну Илларионовну, когда сдавал сочинения на свободную тему с одним и тем же названием – «А вдруг я робот?»

Однажды она не выдержала и в сердцах выдохнула:

– Успокойся, Емельянов! Ты не робот.
– А кто? – с детской непосредственностью заинтересовался Федя.

Классная отвернулась и сквозь зубы тихо пробурчала:
– Ты, Емельянов, форменный олень в одуванчиках…

И ведь не поспоришь: у Феди с детства был витиеватый способ осознания действительности. Даже биологичка не удивлялась, когда он не просто разговаривал с растениями в школьной оранжерее, а выспрашивал у них инструкции, как ставить почтовых голубей на маршрут.

Но в ту весну мне было не до капризов: я более чем ясно осознавала, что пора завязывать с вольницей. И даже с Федей, с этим интеллектуально спорным существом, семья у меня обязательно будет крепкой. На века. Никаких пробников.

Он встретил меня у раскрытой двери. Брякнул растопыренной лапой по струнам воображаемой гитары и взвыл:

– Лыжи у печки стоят…

Я по-семейному с лёгкой фальшивостью подхватила:
– Некуда лыжам присесть.

С тем и ввалились в кухню к кое-как накрытому столу. Чокнулись чем-то безобразно липким, подцепили по два горошка на ложку, и Федя потащил меня в свою комнату. От такой прыти я едва не расчехлилась. Хорошо, одёжка сопротивлялась: за зиму сильно скукожилась и обтягивала меня крепче кожи. Прямо на разрыв. Оно и к лучшему: Федя и не взглянул на пышные прелести.

– У меня Нобелевка на носу! – завопил он, как пьяный от счастья барсук. – Ты рада?
– А то ж! – кивнула я, осматривая заставленную техническим хламом комнату. – Жалко, обстановка не соответствует масштабу моего восторга.

Я уже задумалась, кого бы другого осчастливить, но Федя повернул меня к большому кривоватому зеркалу, обрамлённому с двух сторон какими-то разномастными приборами, и крикнул в ухо:

– Вот она!
– Она? – растерялась я, глядя на Федино отражение в дурацком чёрном колпаке и серо-буро-малиновой мантии.

Да, стрёмный для пацана прикид. Зато хороший повод скинуть эти лохмотья. Я развернулась с многообещающей ухмылкой и протянула руки к суженому.
– В смысле? – оторопела я, наткнувшись на Федину футболку с весёлым единорожком.

Взглянула в зеркало – колдунский прикид во всё внушительное тело. На ощупь футболка, в зеркале – новогодний карнавал. Я, конечно, догадалась, что Федя какой-то фильтр для зеркал придумал. Захотелось слегка опустить его с Нобелевкой. Мол, прости, любимый, но такое фуфло не прокатит… Однако мой чистосердечный порыв бесцеремонно прервало Федино отражение:

– Эх ты, коза-шаромыжка, – тяжело вздохнуло оно и мимикой намекнуло Феде, что я совсем не айс.

Следовало изумиться на хама зеркального. Но в этот раз не получилось:

– А чайником злокипучим по колпаку? – по-детски ругнулась я.
– Успокойся, существо невиданное, – беспечно отмахнулось отражение и предложило Феде «разобраться с помехой».

Пока мой суженый мямлил: «Этого я делать не буду: не для того меня мама родила», отраженец тяжело вздохнул:
– Всё самому приходится делать.

Он что-то пошептал, повертел руками и зеркало по периметру вспыхнуло синим пламенем. Аки лев цирковой, он прошёл сквозь него из зазеркалья к нам в комнату. В этом месте и случился разрыв шаблона. Только не у Феди, а у меня.

Очнулась я в старом бугристом кресле от пьяного бормотанья плохиша-отраженца:
– …с точки зрения банальной эрудиции каждый индивидуум должен игнорировать тенденции парадоксальных эмоций.

Федя отрицательно мотал головой и теребил пустой стакан. Ну, понятно – уханькались оба в лоскуты. Даже неловко стало, что я так напугала их своим обмороком. Тихо окликнув суженого, спросила, что за чмо у него из зеркала вывалилось. Федя нетрезво заулыбался:

– Прямо от сердца отлегло... А то такой нервяк на нас навалился... Думали, ты уже отчалила от мира сего в неизвестном направлении…

Я громче спросила, что за пьяное чмо мешает нашему счастью. Федя смущённо обернулся к собутыльнику:
– Тя как звать-то?

Пришелец заплетающимся языком нашуршал что-то невнятное и громко икнул. В предчувствии дальнейших безобразий я не стала деликатничать:

– Лады, буду называть тебя Чмоней. Как сюда попал - помнишь?

Чмоня энергично кивнул.
– А как отсюда свинтить - знаешь?
– Нууу...

Я задумчиво посмотрела на Федю. У меня появились к нему интересные вопросы. С которого бы начать? Но Федя и сам бросился объяснять все недоразумения. По явной нетрезвости он забрёл в такие чертоги разума, что у меня кровь брызнула из глаз и окрасила собою Вселенную.

– Стоп! Давай-ка изложи суть без рулад и вывертов. Вразумительно и последовательно.

Тут резко протрезвевший Чмоня взвился, словно на метле… ой, и точно на метле…

– Чего непонятного? – взвизгнул он. – Я из мира магии. Вы – из техномира. С помощью моих заклятий и Фединых приборов мы прорубили окно меж двух миров. Осталось вкрячить с обеих сторон техномагию – и всем обломится счастье немереное.
– Эпическая сила! – восторженно выдохнула я, но взломщики границ меж двух миров сарказма не уловили.

Убежденный в этой ереси до самого горизонта, Федя зарделся от своей гениальности и скромно добавил:

– Оттехномагить оба мира – дело серьёзное. На шаляй-валяй не проканаешь. – Тут глаза его вспыхнули неземным восторгом, и он воскликнул: – В мире такая великая интрига назревает!

Ну, понятно. Пошла волна из серии «отпусти меня, дурман-трава». Захотелось снова приземлить фантазёра:

– Может, на это мировое окно сначала форточку поставить? С кондовым замком. Чтоб ни одно чмо без разрешения не проскользнуло.
– Снова бравируешь логической нестабильностью? – спросил Чмоня, отерев лицо подолом разноцветной мантии.

Без предисловий про страдание и обидную обиду, я спокойно ответила параллельному элементу:

– Вислоухое, о чём бубнишь? Держи-ка свои дерзости при себе. В самых глухих закоулках своего волшебного организма.

Федя впечатлился моей сдержанностью и с гордостью отметил:
– Надо же – все люди давно как нелюди, а ты по-прежнему цветочек.

Молодец Федя: выбрал нашу правильную сторону. Не предал в споре с околпаченной магией, хотя плюшки там волшебной палочкой распыляют. В награду пришла на помощь его интеллекту и почти ласково спросила:

– Милый, хочешь я объясню тебе разницу между фактической реальностью и её замещённой кривой копией?

Федя растерянно кивнул. Я плеснула в чистый стакан чего-то безобразно липкого, отхлебнула, и в манере детской сказочницы начала свои наставления:

– Хорошо. Допустим, вы с этим, – я брезгливо поморщилась в сторону Чмони, – словно два Петра Великих прорубили окно меж параллельными мирами. Попробую следующей незамысловатой метафорой описать, как эта цветущая перспектива видится мне: мало у нас своих волшебных на голову, к нам ещё из чужого мира фокусники понаедут. И уж мы тогда не удержимся – напичкаем в ответ их край «мирным атомом» под завязку. Так что прежде, чем одарить всех дарами чудесными, зрите в дальнейшую перспективу. А то огребёте позор на все джунгли.

Федя обречённо опустил голову. Но его параллельный коллега, аки лев рыкающий, бросился в бой:

– Это тебе, козе-шаромыжке, отборный депресняк мозги щемит. Всё тебе в чёрно-кровавом мраке видится. А Федя напротив! Федя, как светлый рыцарь, не щадя ни чести, ни совести, ни самой своей никчемной жизни, с открытым забралом кинулся на слияние пороков вашего техномира с сияющими достижениями моего мира магии. Наш только что основанный Светлый Орден рыцарей металла и заклятий – это прорыв во Вселенной разума.

Я внимательно посмотрела на Федю. Взор мой был наполнен обещаниями и угрозами. Под его давлением Федя снова прогнулся:

– Правду сказать, последние три года я корпел над диссертацией. И ничего-то у меня не получалось. Три года я изводил себя глупостями и проявлял чудеса недееспособности. Чуть себя не порешил в припадке депрессии. Не давался каменный цветок Даниле-мастеру – и всё тут. И захотелось мне великой халявы. Типа взмахнул волшебной палочкой – и вот тебе, Данила, прибор с невиданными выходными параметрами. – Федя глубоко вздохнул и признался: – Но этот портал я случайно смастерил. Когда впервые в жизни пол-литра водки в одну каску принял и пошёл грязными руками аппаратуру настраивать. И надо же, как всё в масть легло!

Сочувственно приобняв Федю, я утешила его в своём стиле:
– Не плачь. Я придумала девиз вашему Светлому Ордену – «Слабоумие и отвага!»

Чмоня сходу остервенился и зловещим дискантом перешёл к издёвкам:
– Вижу, переубедить тебя не удастся, поэтому сразу перейду к оскорблениям. Напомни, Федя, что ты про голубей мне говорил.

Федя смущённо пробубнил:
– Это не я. Это анекдот: «Спорить с дураком – всё равно что играть в шахматы с голубем. Он раскидает фигуры, нагадит на доску и улетит всем рассказывать, как он тебя уделал».

Чмоня энергично кивнул так, что колпак с его вздорной головы едва не свалился на пол:
– Рассчитывать в твоём случае на логику, здравый смысл, совесть, порядочность, и тому подобные эльфизмы не приходится. И вообще, тебе-то какое дело до всего вселенского разума? Ты никто и твоё место здесь наблюдательное. Прямо адский ад какой-то! – и захлопнул рот, удерживая на лице свирепость.

Даже жалко стало параллельного:
– Эк парнишку гондурасит… – посочувствовала я.

По какому-то непостижимому выверту сознания чем больше мы собачились, тем меньше мироходцы верили в свой Светлый Орден. Я же всё больше надеялась, что мир магии создан специально для меня. Надо только прикрыть окошко с той стороны. А то, ишь – голуби им гадят…

Правдами-неправдами я выспросила у Чмони пару полезных заклинаний. Записала их на гаджет. Осталось запастись батарейками для диктофона, и мир магии будет валяться у моих ног.

И ничего, что за окном то дождеснег, то снегодождь. Последняя моя весна в нашем техномире выдалась волшебной.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:31

17. Не для меня придет весна


- Ну все! Это будет его последняя весна. Завтра же отнеси Фредди к ветеринару. Сколько можно слушать эти арии!

Упс... Фредди это я, только вот на хрена такие радикальные меры? Миллионы котов в мире рассказали бы, что можно ограничиться связками. Быть немым для кота не западло. Мы не пограничные овчарки, чтобы голос подавать. А вот без бубенцов как-то совсем стремно. Да и удивительно, что вы ожидали молчания и тишины от кота с кличкой Фредди. Нет, конечно, когти у меня тож как у Крюгера, да и окрас соответствующий. Но в душе я все-таки Меркьюри. Так что концерты это не моя прихоть, а обязательства перед публикой. Только вот я категорически против превращения из Фредди-певца во Фредди-гомосека. Эт вон Карп из восьмой квартиры может рассказать, как подобная хрень происходит.

К счастью, до крайнего края в кошачьем опускании он не дошел, но по скользкой дорожке катился стремительно, словно камень в керлинге. Да, Карп тоже кот, как ни странно. Его хозяева подобрали уже вполне себе здоровым котярой. А дело было так…

***

Жил-был кот, который собрал во дворе банду из котов-отщепенцев и они тащили все, что плохо лежит - кур из вывешенных в форточки пакетов, рыбу из самодельных коптилен в гаражах, колбасу из сумок запиздевшихся у подъездов теток - то есть все, что вкусно пахло и плохо лежало. Однажды он зазевался и, увлекшись потрошением трехкилограммового леща в гараже, не заметил, как дверь захлопнулась, оставив его наедине с рыбой и тремя крысами, размером с бронтозавра, забежавшими на огонек и приятную компанию.

Бронтозавра кот видел по телевизору, в магазине электроники, куда он как-то залез погреться у масляного обогревателя и духовно обогатиться за просмотром канала "Анималс планет". Хозяин гаража, Гриша-Зверобой, запер ворота на два замка и пошел домой, где поначалу немного выпил. Затем прилично запил. Потом полностью залил свои шлюзы водчелой и пошел в небольшой разнос. Следующим шагом был спарринг с тещей, закончившийся пропуском удара утюгом по голове, сотрясением мозга и больничной койкой. Потом ещё какие-то неотложные дела. В общем, за всеми этими семейными радостями и хлопотами по дому, Григорий не появлялся в гаражах недели две. Кот сожрал рыбу, употребил солидол из оцинкованного ведра, попробовал на вкус старый болоньевый плащ, валявшийся под верстаком, погрыз лук из подвешенной сетки, попил водички из самодельного рукомойника и посмотрел на крыс уже не как на сокамерников, а как на вместилище калорий и витаминов. Крысы все это время носились по забетонированному полу гаража, пробуя на крепость разные места своей темницы. Поточив резцы об мелкую вентиляционную решетку и поскубя порог, они поняли, что тут надолго и начали обживаться. Самый матёрый из крысюков грызанул кабель, подходящий к счётчику. После короткого замыкания и минутной отключки, крысиная братва была обеспечена вкуснейшей полипропиленовой оболочкой на неделю питания. Через неделю, по их прикидкам, котэ ослабнет, и они закусят кошачьим хвостом в солидольном соусе.

Кот не сразу раскусил их план, но когда к исходу второй недели один из оборзевших крысаков укусил его за лапу, он начал орать. Время для начала концерта было выбрано неудачно - поздняя ночь, и в гаражах, кроме вечно бухого сторожа и старой ленивой суки Найды, никого не было. Под утро у кота от приличного кошачьего "мяу" ни осталось ничего. Он издавал булькающие звуки сливного бачка на минималках и, пришедшие в свои "мужские клубы" мужики, не могли понять - что за чупакабра завывает из гришиного гаража. К хозяину снарядили гонца.

Прихромавший Гриша открыл гараж и отпрянул от неожиданности. Первыми на свободу ломанулись стоявшие на стреме крысы. Гриша отпрыгнул в сторону, наебнувшись в лужу, а крысы, сделав над ним сальто, ускакали аллюром в сторону помойки. Григорий посидел с минуту на земле, поднялся и, осторожно подкравшись к гаражу, заорал: "А теперь, Горбатый! Горбатый, я сказал!". Из приоткрытых ворот, пошатываясь, вышел худой, черный кот с белым пятном на боку. Так кот стал Карпом и поменял социальный статус с бомжа на домашнее животное.

Испытывая чувство вины, Гриша с домочадцами баловали Карпа, закармливая его кошачьими ништяками, и умилялись, подсматривая за тем, как Карпуша байтит харчи с холодильника, называя это "синдромом потерпевшего кораблекрушение". Через неделю он отъелся. Через две к коту вернулся голос. Через месяц он восстановил скилы лидера и, собрав старых корешей, совершил налет на свалку, где жестко отмудохал всех попавших в поле зрение грызунов. Под замес попал и случайно забредший на запах дошираков полевой суслик. Дошираки оказались со вкусом пиздюлей, и суслан едва унес ноги.

А потом наступила первая домашняя весна Карпа. Он выгуливался в кошачьем парке, наряженный в бант и черный ошейник. Пока хозяева и хозяйки своих питомцев делились новостями и рецептами, Карпуша херачил их котиков-ботанов и драл гламурных кошечек, вполне довольный своей новой жизнью.
К концу весны, когда кошатники затренькались штопать своих любимцев, а счет утопленных котят, с броским пятном на боку, пошел на ведра, они поставили Грише ультиматум - или кастрация кота, или они всей толпой пиздят Григория. Выбор был очевиден, хотя поначалу и попытались найти компромиссный вариант со сменой жительства.

Карпа решили отвезти в деревню, в старый дом тещи, который, с тех пор как мама переехала в город, Григорий пользовал как дачу и "место уединения от суетности мира". Или короче - для буховея и блядства. Там кот разгулялся по полной.

После того, как он передушил у соседей с десяток цыплят и макнул свое табло во все ведра с молоком и миски со сметаной, его объявили нежелательной персоной в этих краях. Мужики открыли на кота сафари по всем правилам охоты на африканских слонов, но куда было этой деревенщине тягаться с хитрой тварью, выросшей в городских трущобах. Карп умело обходил силки и капканы и уходил с линии огня их охотничьих ружей. Трижды мужики попадались в свои же ловушки и дважды подстреливали друг друга. Хорошо хоть не на смерть, но счёт, и так был не в их пользу. В конце концов, они собрали сход у тещиного дома и объявили Грише, что спалят его вместе с котярой, если Гришка не увезет этого демона за границы деревни. Карп, предусмотрительно залезший в старенькую "шестерку" Григория, решил, что в дом он больше ни лапой.

По возвращению домой, кот, посвежевший и поздоровевший на деревенских харчах и развлечениях, с утроенной силой начал гонять и трахать дворовую фауну.

В одну из суббот, хозяйка взяла его на руки и, чухая за ушком, зажурчала, что вот, мол, они поедут опять в деревню, кисе ведь там понравилось, Карпушенька там попьет молочка от коровки, погоняется за бабочками, подышит свежим воздушком, уси-пуси, котик мой маленький, только заедем в одно место на минуточку, решим кое-какие дела. Ну и пиздец, попил молочка, Карпуша! Лучше б его крысы в гараже сожрали. Теперь Карп тихий, спокойный и дружит с Тимохой…

***

У Тимохи последняя весна наступила пару лет назад, когда хозяйка застала его трахающимся с декоративным австралийским кроликом, выпущенным из клетки ее дочерью. Тима жарил зверюгу, уперев того головой в ножку стола, чтобы кроль не елозил лапами по паркету. Кролик подмахивал как махровый гомосек, и на глазах дочки рушились все устои морали, законы науки и правила политкорректности.

На ее вопрос: "А что это котик делает с Банни?", мама ответила, что, мол, это котик с зайчиком играется, а папа добавил, что вот такая игра у этих скотов, называется "Банни - отъебани".

Отмотав как-то пятнадцать суток за разбитое стекло в хлебном ларьке, глава семьи считал себя чуть ли ни положенцем, и заявил, что теперь не притронется к ушастому, чтобы не зашквариться, да и Тимоху на всякий случай тоже от себя гнал, ибо хотя тот по всем понятиям и не опущенный, но, однозначно, пидарюга знатный.

Проблему повышенной секс-активности животного поначалу постарались решить мягким путем. В кошачьем секс-шопе Тимке купили приблуду "для снятия сексуального напряжения у ваших домашних любимцев" - кошечку с большими ресницами и всегда задранным пушистым хвостиком. Тимоху она не заинтересовала. Он обнюхал изделие китайских товарищей. Презрительно фыркнул и полез раскачивать клетку с Банни.
Зато игрушкой заинтересовался папа и, когда мама застала его в ванной, крутящего кошечку на хую, то разразился скандал, закончившийся отрезанием тимохиных яиц. Логики в этом поступке хозяев было столько же сколько и справедливости, но чего ожидать от людей, приносящих в дом "кошечку-поебошечку".
Интерес к сексу у Тимы пропал наглухо, и как Банни не крутил жопой в клетке, кот не обращал на него никакого внимания. В итоге кроль, не дождавшись взаимности, издох через пару месяцев. Ну а хули с этих австралийских пидоров взять - тонкие и ранимые натуры.

Потом у Тимохи появился друг по несчастью, Карп, и когда они выходили на прогулку, то напускали на свои морды туману и байроновской загадочности, а окружающие домохозяйки умилялись, типа, "ах какие умные мордахи у ваших котиков, ах какие миляги, ах какие задумчивые глазки". Ога. Отрежьте своим мужьям яйца и посмотрите, какие у них будут мордахи…

***


В начале этой весны к ним присоединился Кузя. Этот бедняга пострадал на ровном месте. В начале марта его отвезли в ветеринарку по поводу какого-то пустяшного, то ли кошачьего насморка, то ли геморроя и, по окончании обследования, врач вдруг радостным голосом робота Алины из Сбербанка, заявила, что у них сегодня акция на кастрацию. Что-то вроде: отрежем одно за деньги - второе бесплатно, и что котику будет так лучше, и что котик будет меньше болеть, и что котик станет спокойнее и еще много-много "и что". Кузьма, который и так-то был котом-флегматиком - из тех, кто смотрит на мир через окно и думает о расхаживающих по тротуару голубях не как о добыче, а как о птицах мира и носителях религиозных тайн и традиций, был уверен, что хозяйка не поведется на этот дешевый цыганский развод.
В его случае быть поспокойнее означало быть дохлым котом, поэтому он ровно слушал этот усыпляющий поток рекламы и не уловил момента, когда оказался на операционном столе. Перед тем как отключиться, Кузя успел лишь возмущенно мявкнуть и очнулся уже обновленным и охреневшим от силы маркетинга.

***

И теперь вот заявление моего хозяина.
Эти люди бывают просто алогичны. То есть, если ты орёшь, то отрежем тебе яйла - и все. Решение проблемы, орать перестанешь. Ога. А давай, когда ты в следующий раз завопишь, разбив себе палец молотком, то тебе тоже чо-нить отрежем. Посмотрим - поможет или не очень?

Я лучше наступлю на горло своей песне, но к этим трем мушкетёрам не собираюсь присоединяться. Д 'Артаньян из меня так себе, хотя усы и имеются. И на хрена вы достаете эту дорожную клетку? В машину? Эй! Я уже молчу! Послушайте. Есть отличный вариант. Китайская кошечка. Она Тимохе все равно не нравилась, а теперь уж и без надобности. Поднимитесь к соседям и попросите на время. Ах, сука! Ее же папа девочки немного подпортил. Ну да ладно. Я животное неприхотливое и не ревнивое. Попользую и эту рвань лёгкого поведения. Только не надо меня к ветеринару. Ну, пожалуйста! Ну будьте милосердны! А может, в кошачий публичный дом? Там недорого. Я потом отработаю. Отмурчу вам на ушко. Приехали. Скажите, что вы просто попугать меня решили. Я уже испугался. Все понял. Все. Эй, докторишка, а как насчет исполосованной морды и исцарапанных рук? Могу устроить. Все! Маска… Наркоз… Не для меня, придет веснаааа...

***

Ну, вот я и дома. Пойду к друганам. Эй, братва, а сколько у нас шпаг?! Четыре? А сколько мушкетов? Четыре? А сколько яиц? Ха! Хрен вам, мушкетеры-кастраты. А яиц-то у нас два! Спасибо нашим электросетям. Не успели мне наркоз пустить, как во всем районе свет вырубили. Врач дал какие-то таблетки. Говорит попить - и будет легче. Но я только делаю вид, что их глотаю. А то знаю я это - "легче". Отстегнутся мои "колокольчики" вместе с "ракетой" и полегчаю. Так что погуляем ещё. Шоу маст гоу оооон…

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:31

18. Первое лето нового мира



— Положим, я прикажу протащить по площади твоих жену и сына, привязав их к крупу коня. Отрежу яйца твоему щенку и скормлю их ему же. А пока он будет давиться собственными яйцами, я пропущу твою жену через моих обернувшихся, и заставлю её смотреть, как ты корчишься от боли, насаженный на тупой кол. А твои вои будут привязаны за ноги к двум согнутым берёзам, а потом отпущены. Что скажешь, княже, так будет по правде?

Могучий волколак не отрываясь смотрел на князя Мирослава. В жёлтых глазах зверолюда плясала плохо сдерживаемая ярость.

Князь выдержал тяжёлый взгляд волколака. Не отводя глаз, нащупал тесёмки на рубахе, развязал их, обнажив горло. Глухо ответил:
— Мы в твоей власти, вожак. Я шёл к тебе по доброй воле, зная, чем рискую. Я мог бы оставить жену и сына в крепости, но зачем-то привёл их с собой. Как думаешь, зачем?

Волколак ощерился, показав сточенные, но ещё крепкие клыки.
— Неужели затем, чтобы их головы украсили мой частокол? Как голова моего отца украшает твой? И череп моего брата красуется над твоими воротами? Я удивлён не твоей храбростью, человечек, я поражён твоей глупостью! Рахмет, Микула, взять его!

Два дюжих кмета, стоявшие по бокам князя, разом шагнули к Мирославу, заломали ему руки за спину и замерли, ожидая воли старшего.
— Этого в поруб бросить. Княгиню и щенка — в клеть. Воев его связать и в яму на скотном дворе. На рассвете решу, что с ними сделать. Пока кликните Здрава ко мне, а Неждан пусть точит колья.

Согнутый вполовину, князь Мирослав поднял голову, сдув мокрый чуб с лица:
— Я не прошу живота ни для себя, вожак, ни для своих людей. Я только прошу тебя подумать, Ратко. Только подумать.

Волколак подошёл к нему, пожевал бородой и коротко двинул князю в печень.
— Подумать просишь? А много твои предки думали, когда моего прадеда за хвост подвешивали? А когда наших братьев полевали, улюлюкая, о чём думали? О том, как будут шкуру волколака на пиру показывать, хвалясь? И пусть это будет шкура несмышлёныша-волчонка или беременной самки, они тоже думали?

Бледный от боли Мирослав угрюмо молчал. Капли пота стекали по его лицу, падали на дощатый пол.

Ратко сплюнул под ноги и махнул рукой.
— Тащите в поруб.

***

— Звал, вождь?
Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, в горницу к Ратко шагнул жилистый, седой как лунь зверолюд. Пустой до локтя рукав рубахи был обрезан и крепко зашит.

Вождь поднялся, приветствуя вошедшего, — Заходи, дядька Здрав, присаживайся. Совет твой надобен.
Помолчал, отвернулся к окошку и добавил:
— Не могу решить, что с князем Мирославом делать. Когда отец его на престоле сидел, тогда проще было, увидел человека — перехвати ему горло. А этот вроде и сам пришёл, меч за воротами оставил да родню чуть не в заложники привел, и мир предложил, а всё одно люди враги нам испокон веков, всё одно ловить и убивать нас будут. Да что говорить, давно ли ты сам лапу себе отгрыз, из их капкана вырываясь?

Здрав усмехнулся в усы и коснулся культи здоровой рукой. Глянул на вожака, прищурившись.
— А в чём совет-то нужен, вождь? Никак сам надумать не можешь, повесить его али голову снести? Или подкоптить на огне сначала?

Ратко молчал, уставившись на улицу, где в весенней грязи увлечённо возились дети зверолюдов, меняя обличье с волчьего на человечье и обратно.

Здрав откинулся на лавке и покрутил седой ус.
— Мыслю я, ты сам уже всё решил, владыка. И меня позвал, чтобы свои же думки из моих уст услышать. Мир с людьми нам нужен как воздух. Но… Как думаешь, насколько крепко будет слово князя?

Вожак оборотней повернулся и внимательно посмотрел на Здрава.
— Говори.

***

Тяжёлая дверь со скрипом сдвинулась на кованых петлях.

— Ты ещё не сдох, княже?

Мирослав разлепил веки. Через порог грузно шагнул Ратко, коротко бросив за спину:
— Огня мне! И воды принесите.
Присел перед князем, посветил горящей головнёй в лицо и протянул ему плошку с водой. Подождал, пока тот напьется, расплёскивая воду по шёлковой рубахе, ухмыльнулся хищно:
— Ну, князь, пора. Подымайся.

Мирослав поднялся, опираясь на стену. Утёр губы рукавом, покачнулся, свёл руки за спину. Сверкнув белозубо, усмехнулся волколаку:
— Ну веди, Ратко. Пытать будешь перед смертью, или сразу на кол?

Ратко довольно оскалился, погладив бороду.
— Придёт час, княже, всё узнаешь. Иди.

Перешагнув порог поруба, князь остановился, задрал голову и вдохнул свежий весенний воздух. Повёл плечами, понял, что руки ему вязать никто не собирается и удивлённо обернулся на волколака.
— Никак совсем слабым меня считаешь, вожак? А ну как сбегу, не пожелав на колу корчиться? Или, вон, рогатину вырву у стража, что ворон считает?

Ратко обошёл князя, бросив через плечо:
— Иди за мной, княже. Не сбежишь, гордый слишком.

Мирослав усмехнулся, пожал плечами, наклонился, сорвал травинку, сунул её в рот и только потом шагнул за зверолюдом.

***
Ратко шёл молча, грузно впечатывая сапоги в весеннюю грязь и остановился только перед воротами городища. Вынул засов, распахнул нешироко и вышел, кивнув князю, пошли, мол.

Мирослав поднял бровь, но шагнул следом и тут же влетел в спину остановившемуся волколаку.

Тот помолчал и негромко обронил, не оборачиваясь:
— Отпускаю я тебя, княже. Волен идти своей дорогой. Жена твоя и княжич уже в лагере. Раньше тебя я их выпустил, мои кметы их провели. Воев дождись, их тоже отпустят.

Князь замер, не веря ушам своим. Ратко сплюнул на землю и продолжил:
— Про мир, тобой предложенный, скажу так. Сотни лет, как вы, люди, пришли в наши земли. Сотни лет вы нас травили, убивали, охотились на нас. И мы вам тем же отвечали, рвали глотки, где могли. Ты прав, пришло время остановиться. Но забыть вражду в одночасье нельзя. Мне нужно знать, что слово твоё крепко, что не передумаешь ты и не пошлешь дружину поджечь мой лес с четырёх концов, если какой купец пропадет, или пару овец ненароком кто прирежет.

Ратко вздохнул.
— Поэтому подумай, княже. Крепко подумай, как сделать так, чтобы гнев, праведный или нет, неважно, снова не овладел нами. Как меня просил, так и сам подумай.

Развернулся и не глядя на Мирослава, тяжело шагнул в ворота.

Князь выдохнул и хрипло сказал в спину волку:
— Я уже всё решил, Ратко. От слова своего не отступлюсь, что бы ни случилось. слышишь?

Зверолюд застыл было на миг, потом кивнул, не обернувшись и молча запер за собой ворота.

Мирослав постоял ещё немного, покрутил головой, вытер взмокший лоб и пошагал к лагерю. Он уже не видел, как Ратко снова приоткрыл ворота, выпустив вслед ему несколько волков.

***

Начинало светать. На востоке порозовело, полная луна скатывалась за деревья, освобождая место сумеркам нового дня. Мирослав размеренно шагал по лесной тропке, приближаясь к стоянке, где он днем раньше дожидался кметов Ратко, прижимая к себе Олёну и гладя вихрастую голову Водимира. Князь улыбнулся, представив себе тихую радость в глазах Олёнки и в мыслях подбросил кверху подбежавшего сына. Прибавил шагу.

Ни шороха кругом, ни хруста сучьев под ногами, стихло даже воронье карканье, сопровождавшее Мирослава на всём пути. Наконец вековые сосны расступились, открыв князю небольшую прогалину с кострищем в середине.

Князь ступил на поляну.

Олёна и сын лежали рядом, рука княгини поверх ладошки Водимира. Глаза обоих были закрыты. Можно было подумать, что они просто устали ждать князя и легли отдохнуть, если бы не костяные рукояти ножей, торчащих из груди, да немного крови на одежде.

Не помню себя, князь подбежал, рухнул на колени перед телами. Взял руку Олёны, ещё тёплую, но уже начавшую коченеть, прижал к щеке. Разжал пальцы. Коснулся чистого лба сына, смахнув букашку. Почернев лицом, замер.

И завыл, запрокинув голову к небесам. Завыл страшно, протяжно, раскачиваясь взад-вперёд, вслепую шаря руками по траве, выдирая с корнем былинки, оставляя борозды от ногтей.

Выл, не замечая, как из рассветных сумерек выскользнули серые тени. Несколько волков окружили князя и уселись вкруг, вывалив розовые языки и глядя на Мирослава.

— Княже.
Из-за спины неслышно шагнул седой однорукий зверолюд, ведя за руку черноглазого мальчишку.

Князь умолк, но раскачиваться не перестал, глядя прямо перед собой.
— Зачем? Почему теперь? Ты понимаешь, оборотень, что теперь это война до последнего? До последнего человека и последнего волка? Зачем это Ратко? Зачем теперь мне мир?

Зверолюд помолчал и тихо ответил:
— Нет, князь, это не война. Это новый мир.

Князь поднял сухие глаза и с ненавистью уставился на волколака. Тот отпустил мальчишку, достал из сумы нож, подбросил его, перевернув, и протянул князю рукоятью. Сказал:
— Это сын Ратко, княже. Ты волен забрать его и мою жизнь взамен. Тебе решать. Или ты можешь отказаться и подумать, как жить дальше, миром или местью. Это просил передать тебе Ратко.

Князь выбросил вперёд руку и вырвал у волколака нож. Мальчишка судорожно сглотнул, но не отступил ни на шаг, только часто задышал, глядя на Мирослава чёрными, как уголь, глазами.

Князь рывком поднялся с колен и зашёл мальчишке за спину. Тот не шевелился, хотя его била заметная дрожь. Зверолюд же молчал, сдвинув брови.

Мирослав обошел их кругом, остановился, глядя в глаза волколаку. Сжал холодное железо левой рукой и с силой потянул правой. Закапала кровь.

Князь разжал руку, выпустив нож. Тот выпал, звякнув о камень.

— Уходите. Убирайтесь.

Зверолюд прижал единственную руку к груди, поклонился и неслышно отступил, потянув за собой дрожащего мальчишку.

Князь не заметил, куда, поднявшись, исчезли волки. Он смотрел невидящими глазами, как из-за деревьев поднимается солнце, заливая всё вокруг светом нового дня.

Первого дня первого лета нового мира.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:32

19. Одним из хмурых утр


Первая кукушка прилетела, как всегда, в четыре утра. Долбила по дырявой синей крыше железным клювом, истерично блюмкала. Двенадцать, тринадцать… Малышка Мю открыла глаза. Она всё ещё пребывала в тепле сновидений и не хотела расставаться со сном. Это дождь её разбудил. Выпутавшись из истлевшей штопки, она поковыляла к фарфоровому тазику для умывания, подставленному под дыру в потолке, и полакала дождевой воды. Стуча зубами от холода, вернулась в корзинку для штопки и попыталась снова уснуть. Слишком поздно. Реальность обступила со всех сторон. Когда такое происходило, Мю вспоминала, что каждая малявка имеет право быть сердитой, и злилась. Всё, что она умела – радоваться и злиться. И всё равно она справилась лучше всех в семье. Всё ещё держалась на плаву. Очень важно уметь оставаться на плаву, если ты настоящая Мю. Остальные не справились, ушли.

Правда здорово, когда твои близкие могут поступать так, как им заблагорассудится? Прежде, чем уйти, житель Муми-дола паковали чемоданы и заворачивали в ветошь посуду, стирали занавески, будто кому-то будет дело до мушиных следов на них, начищали зубным порошком столовое серебро, раскладывали по цветам постельное бельё в платяном шкафу, жгли в печи старые письма. Мю била посуду, сердилась, ела варенье руками и укладывалась спать в ботинках. Её словно не замечали. Однажды Муми-мама, кажется, решилась поговорить с Малышкой о чём-то важном. Она влезла на стул и с самой верхней полки своего шкафа достала коробку с траурными лентами. Потом ненадолго задумалась и поставила коробку на место. Мю не было дома, когда Муми-мама ушла. Это и к лучшему. Вряд ли маму остановил бы вид Малышки в траурной ленте.

Братик Снюс ушёл последним. Когда он перестал есть, пить и просыпаться по утрам, Малышка отнесла его к морю. Стоя чуть поодаль, она наблюдала, как хаттифнаты усаживают его в свою лодку - равнодушные, безголосые, таращащиеся в пустоту. Вечные странники, они плывут к своему острову, не отмеченному ни на одной карте. Братику Снюсу там понравится.

Что бы Мю ни думала об этой последней весне, у неё не было ни малейшего желания высказываться по этому поводу. Она уселась на перила и оттолкнулась от верхней ступеньки лестницы здоровой ногой, чтобы спуститься на первый этаж.

На первом этаже Муми-дома было сумеречно и холодно. Пыль скаталась в большие клубки под креслами и диваном. На настольной лампе вольготно раскинулась паутина, от чего абажур казался не золотистым, а серым. Люстра, обмотанная тюлью, была похожа на осиное гнездо. На полу возле изразцовой печи красовалось пятно – Мю была слишком ленива, чтобы разжигать огонь в очаге. Она разводила костёр прямо на полу гостиной. Отсыревший валик от дивана затыкал окно. Как-то раз голодная Мю пыталась печь жёлуди, один из них, лопнув от жара, отлетел и разбил тонкое стекло.

Входная дверь хныкнула под упрямым плечом Малышки. Вклубившийся в дом туман ухватил её за щиколотку. Мю сердито зашипела. Левая нога, застуженная когда-то в битве с весенним морем, не переносила холода.

Выбравшись в образовавшуюся щель наружу, Мю заковыляла к почтовому ящику. Писем она не ждала, но какая-нибудь птица могла снести там яйцо. К примеру, курица. Тогда у Мю случился бы завтрак.

Ни писем, ни яйца. Мю побрела по раскисшей садовой дорожке. Яблони стояли тоскливые, колченогие. В бочке для дождевой воды что-то блестело. Старый браслет растяпы Снорк? Лягушачья икра? Ах, нет. просто луч солнца. Поднявшийся весенний ветер толкнул Малышку в бок, закрутил, как прошлогоднюю бабочку. Она задрыгала ножками в чёрных ботинках, стараясь зацепиться каблуками за скользкую дорожку. Но ветер продолжал тащить её куда-то, бесцеремонно задирая юбку и свистя в ушах.

- Выходит, дело нешуточное, - подумала Малышка и ухмыльнулась.

Зацепившись за куст репейника, Мю висела вверх ногами. Подол юбки завязался морским узлом вокруг тусклого пучка волос. Ей стоило некоторого труда расстегнуть пуговицы на спине, чтобы выбраться. Оставшись в полосатом трико, Мю спрыгнула и огляделась вокруг. Ничего нового – сыро, голо, грязно. Март. Тут и там торчат сухие стебли осота и прочие колючки. Единственное яркое пятно – красное платьице Мю, флажком трепыхающееся на одном из репейников. Стебель репейника пал под градом пинков сердитой Малышки. Завернувшись поплотнее в драное платье, Мю принюхалась. С севера пахло дымом и солёной водой, с юга – прошлогодней хвоей и кабаньми какашками. Сыграв для интереса сама с собой в «две соломинки» и вытянув, как всегда, длинную, Мю затрусила вдоль тропинки на север.

Море ещё и не думало освобождаться ото льда. Слабые лучи заходящего солнца силились протопить хотя бы маленькую проталину на берегу, но им это не удавалось. Возле старого лодочного сарая снег был вытоптан до промёрзшего песка. Мю приоткрыла дверь и юркнула в сарай.

- У тебя есть яйцо? – деловито спросила она унылого Хомсу, сидящего на коврике у деревянного ящика из-под фруктов. Тот озадаченно покачал головой.
- Так я и думала. А иголка? Корзина для штопки потеряна навеки, а в моём платье больше дыр, чем у меня рук.

Хомса снова покачал головой, подумал и подал Мю коврик, на котором прежде сидел.

- Неплохо, - одобрила Малышка, заворачиваясь в коврик. – Живёшь здесь один?
Хомса неопределённо пожал плечами.

- А, здорово. Я, пожалуй, тоже поживу здесь.

С этими словами она свернулась калачиком в старой лодке, служившей постелью Хомсе, натянула на себя край брезента и засопела.

Хомса вышел из сарая и направился к морю. Солнце закатилось, и море лежало мёртвое, тёмное, словно юбки Морры. На берегу стояли хаттифнаты и смотрели в даль, безгласные, неподвижные. Только глаза на продолговатых мордочках были живыми, ворочались изредка, как серые волны где-то вдалеке, накатывающиеся на льдины.

- Она так ничего не поняла, - тихо сказал Хомса. – Укуталась в коврик и спит в вашей лодке.

Ему показалось, что один из хаттифнатов развёл короткими ручками. Хомса подумал и пошёл прочь от берега моря, в глубь острова, не отмеченного ни на одной карте. Нужно где-то найти яйцо.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:32

20. К чёртовой бабушке


– Сука, сука, сука! Сука!!!

Настя выдохнула горечь, осевшую в горле налётом, и упала на скамейку у подъезда. Ноги были ватно-мягкими, а в голове пепельным вихрем кружили серые бабочки.

Из окна первого этажа на неё испуганно глядела старушка, которую Настя видела впервые. Немудрено – в эту квартиру она въехала полгода назад после развода с мужем, сумевшим разделить их трёшку в престижном районе на две однокомнатные.

Бывший муж Рома не был идеальным. Но он поддержал с переездом и даже звонил с вопросами, не нужно ли помочь. Юристы тоже бывают людьми.

«Нет, спасибо», – отвечала она. – «У тебя жена ревнивая, не ровен час, будет выкидыш».
– Не дай бог! – пугался бывший и отключался.

Дура. Тридцать лет – и всё равно дура. Не успела отдохнуть от одного предателя и тут же угодила в лапы другого. Карма жертвы, как говаривала мама, ещё прилетит в твой лоб дуплетом.

Поклонник появился внезапно, как садовый гном из-под куста. Они встречались взглядами в кафе, куда Настя ходила обедать, потом заговорили, он – первым.

Новый знакомый Марат выглядел импозантно и брутально. Он придерживал за ней дверь, помогал донести до стола поднос с едой, улыбался так обворожительно, что у Насти, лишённой мужского тепла, ёкало в сердце.

Далее был поход в кино, сразу после ночь страсти в её квартире, а через неделю – предложение руки и сердца. Он угадывал любое её желание, заваливал цветами и подарками, приносил кофе в постель и умопомрачительно целовался.

Идеальных мужчин не бывает в природе, говорила мама. Но вот же он, вот! Красивый, умный, нежный, обеспеченный. Да, Настя видела его место работы, куда он заводил её пару раз, чтобы прихватить нужные документы. Контора, предлагающая брокерские услуги состоятельным клиентам: ослепительная секретарша, менеджеры в костюмах, стоянка дорогих машин у подъезда к офису.

Две недели назад Марат показал Насте купленную путёвку на Бали. Подарок на свадьбу: две недели отдыха в бунгало на берегу океана. Она была на десятом небе от восторга. Но перед отлётом случился казус. За час до отъезда Марату позвонил начальник с требованием немедленно выйти на работу.

И она улетела к морю одна. Марат планировал прилететь позже, но рабочий аврал продолжался. Он звонил ей каждый день, обещая, что следующий отпуск они обязательно проведут вместе.

И Настя расслабилась. Прогулки по острову, плавание с аквалангом, красивые закаты. Доверчивые рыбки у пристани тыкались в ладони, требуя еды, луна выстилала дорожку к ногам, предлагая прогуляться по Млечному Пути, звезды в чёрном полотне неба выстраивались в узоры, на которые хотелось смотреть вечно.

Остаться бы там навсегда, но дома ждал Марат. Должен был ждать.

Увы, не ждал. Его не было в аэропорту, телефон – отключен. А в квартире Насти жили посторонние люди, которые купили её неделю назад.

– Квартира продавалась на четверть дешевле рыночной цены, потому что хозяину срочно требовалось выезжать на ПМЖ за границу, – настороженно ответила женщина, открывшая Насте дверь Её Квартиры.

– Ты подписывала какие-то документы? – спросил бывший муж, выслушав по телефону сопливую версию Настиного романа.

Она попыталась припомнить события месячной давности.

– Что-то, связанное с визой… кажется. У меня загранпаспорт истёк, он мне его продлил по своим каналам.
– Понятно. Генеральная доверенность. И свой нотариус, – вздохнул Рома. – У тебя есть деньги на гостиницу? У меня, сама понимаешь, жена почти рожает, ей волноваться нельзя. Хотя… Родители на даче. Приезжай, дам ключи от их квартиры. А завтра будем разбираться, искать пути. Жива осталась – и ладно. Аферисты, бывает, через пару-тройку жен переходят на убийство. Вызывай такси, темнеет.

Настя вздрогнула, поёжилась и посмотрела на небо, затянутое тучами. Над головой в ветках тополя каркнула ворона, отряхивая перья. В арку у дома, посверкивая фарами, вплывала машина с логотипом «Яндекса».

– Вызывали? – из окна чёрной «Приоры» выглядывал смуглый мужик в кепке набекрень.
– К чёрту, – сказала Настя самой себе. – К чёртовой бабушке.
– Не понял? – не понял смуглый. – К бабушке?
– Проспект Мира, шесть, – проворчала Настя, падая на сиденье.

Она вспомнила, что оставила чемодан в багажной камере, но и ладно. Завтра заберёт, а сейчас нужно принять ванну и уснуть. Провалиться в черную полынью забытья, погрузиться на дно и не думать, не думать. Не думать.
О том, что такси она не вызывала, Настя не вспомнила, опустившись на то самое дно зыбкого сна.

– С вас по счётчику семь часов сорок минут.
– Что?

Она очнулась на улице. Незнакомой улице незнакомого города. Даже не города – посёлка, судя по количеству ближайших домов. Огни «Приоры» убегали вдаль, в траве у дороги орали сверчки. Настя оглянулась по сторонам, потом взглянула на часы. Полночь.

Вытащила телефон из кармана – экран не светился. Чёрт! Вокруг было темно, ни единого фонарного столба, ни огня вдалеке.

Дом у дороги был всего один, двухэтажный каменный особняк. Ни забора, ни указателя с названием улицы или номером. Настя шагнула на крыльцо и в растерянности остановилась, пытаясь найти звонок. Кашлянула – и отшатнулась, когда дверь распахнулась с оглушающим лязгом.

«Я в триллере», – подумала она. И тут же на пороге появилась хозяйка: статная пожилая женщина в домашнем халате.

– Кажется, я потерялась, – робко сказала Настя. – Можно от вас позвонить?
– Конечно, – женщина посторонилась, пропуская гостью в дом.

Лампы в коридоре с датчиками движения гасли по мере прохождения мимо людей. Хозяйка шла впереди Насти и изредка оглядывалась, проверяя.

Они поднялись по лестнице с чугунными перилами и попали в гостиную, комнату с высокими окнами и сводчатым потолком.

– Выпьем чаю. Чувствуй себя, как дома.

Хозяйка указала на свободное кресло у низкого столика, за которым сидели трое мужчин разного возраста. Они повернулись к Насте, разглядывая нежданную гостью, а потом заулыбались, приветствуя её.

– Знакомься, это мои внуки. Афелий, Аврил и Алкест.

Иногда Насте казалось, что она по-прежнему едет в машине, уложив голову на подушки сиденья. Но она встряхивала головой и оказывалась в сводчатом зале с камином.

Она пила травяной чай, терпкий и жгучий, отвечала на вопросы хозяйки, невольно вываливая всю подноготную своей жизни, а потом наступило утро.

Настя подошла к окну, чтобы увидеть солнце. Оно всплывало из-за горизонта, заливая огнём гряду холмов и одеяло деревьев, наброшенное на пики гор.

Ей не хотелось спать. Напротив, в жилах бурлил огонь, который требовал действий. Бежать, искать виновника проблем, а потом утопить его в его же крови.

– Где я? – спросила Настя у Алкеста, самого молодого из троих. Он удивлённо посмотрел на неё, одарив блеском ярко-голубых глаз, и ответил вопросом.
– Не знаешь? Ты сообщила водителю адрес.
– Но я сказала…
– К чёртовой бабушке, – подсказал Алкест, кивая. – Её зовут Азалия. Она принимает не всех. Видимо, ты нашла ключ к её сердцу.

Он подошёл ближе, положил руку, горячую и тяжёлую, ей на плечо, привлёк к себе.

– Останься с нами, Анастасия. Тебе надо понять, как поступить дальше.

И она осталась в каменном доме.

Иногда там появлялись гости, но никогда не оставались на ночь. Смутными тенями за окнами проносились колесницы, запряжённые конями. Иногда шёл дождь и рвал ставни шквальный ветер. Временами за окнами шумело море, а порой дом стоял на краю утёса, и тогда на подоконнике сидели чайки.

Вечерами Настя пила травяной чай и разговаривала. Чаще всего с Алкестом.

– Почему я тут? – спросила она однажды.
– Потому что ты на распутье. И от тебя зависит, куда ты повернёшь.
– А как я должна поступить? Вернусь в город. Роман мне поможет. Наверно. Я перестану доверять людям. А дальше?..
– Чего ты хочешь?

Настя задумалась, вспоминая последний сон, где она идёт по улице за мужчиной, похожим на Марата. Вернее, это Марат, но выглядит иначе. Чёрные волосы превратились в русые, костюм сменился на джинсы и толстовку с капюшоном. За спиной рюкзак, из которого выглядывает голова куклы. И у этой куклы – Настино лицо.

Марат переходит дорогу на светофоре, движется вдоль домов. Настя узнает улицу – это офисный район, где работает её бывший муж. Она догоняет парня на перекрестке, трогает за плечо, тот оборачивается. Его глаза расширяются – и тут Настя с надрывным всхлипом всаживает ему в живот нож, который сжимает в ладони. Марат пытается перехватить слабеющими руками лезвие, которое погружается в его плоть, он хрипит от боли и падает на асфальт.

Настя наклоняется над ним, чтобы удержать его взгляд, но лицо Марата расплывается, размазывается, словно нечёткий кадр фильма. А потом Настя понимает, что это не Марат.

– Я хочу счастья. И свободы от лжи.

Алкест улыбнулся. У него очень хорошая улыбка: добрая и светлая, невзирая на красный блеск в голубых глазах.

– В людском море нет свободы, Анастасия.
– А ты ведь один из нас, правда? – догадалась Настя. – Ты выбрал свободу.
– Ещё немного – и ты сделаешь выбор.

Водитель был другой, машина – та же.

Настю провожала только Азалия. Она прикоснулась открытой ладонью ко лбу девушки, словно пометила ее. Потом опустила руку ниже: к сердцу. И ещё ниже, к животу.

– Ты знаешь, что тебе нужно делать, Анастасия.
– Спасибо.

Настя чувствовала, как горят метки, словно три крошечных протуберанца выжигают клейма на коже, погружаясь в мясо.

Водитель высадил её у дома Романа, хотя Настя не называла адрес.

– С тебя час сорок, со скидкой.
– Бери, не жалко.

Она поднялась в лифте на десятый этаж и позвонила в знакомую дверь.

– А Роман на работе… Ой…

У жены бывшего мужа живот торчал из халата, как айсберг из воды.

– Девочку ждешь? – спросила Настя через порог.
– Двойню, – растерянно ответила беременная.
– А лишить меня квартиры вы планировали вместе?

Зрачки хозяйки квартиры сузились, она попыталась закрыть дверь, и Настя поняла – знает.

Огненный протуберанец, самый нижний, полетел в айсберг, беременная ахнула, схватившись за живот обеими руками, и упала ничком.

Настя отвернулась и шагнула к лифту, бросив равнодушно: «Вызывай скорую, у тебя есть шанс».

Бывший муж, действительно, был на работе. И даже не один.

– О, так у вас тут заседание совета директоров? – весело удивилась Настя, распахнув дверь в его кабинет. Секретарша бежала следом, пытаясь помешать наглой посетительнице, Роман сделал ей знак удалиться. Мол, «всё под контролем».

– Скажите, а у меня был вариант остаться в живых, мальчики? – спросила Настя у обоих: Марата и Романа.

Они переглянулись.

Но Настя не зря жила у чёртовой бабушки. Она видела пути ясно и чётко, словно в нарисованном маркером комиксе.

Вот она принимает успокоительное, которое ей даёт Роман. «Маме очень помогло от депрессии». А потом она идёт принять ванну. Включает музыку в наушниках, горячие струи ударяют в тело, крутятся маленькими водоворотами. А потом… мужские руки погружают её с головой под воду.

И она оказывается в каменном доме, на втором этаже.

Два огненных мяча прилетают хитроумным партнерам: Марату – в солнечное сплетение, Роману – в голову. Они скрючиваются от боли и падают на пол.

– Прощайте, черти, – бросает Настя через плечо и уходит.

Чёрная «Приора» ждёт её на перекрёстке, водитель улыбается и распахивает дверцу.

– Они ведь не попадут к Азалии?
– Они попадут в другое место, – усмехается водитель. – Обратно везём бесплатно.

Настя откидывается на кожаные подушки и закрывает глаза.

В роддоме номер три врачи отчаянно борются за жизнь роженицы и двойни, мальчика и девочки.

Роман мчится домой, потирая лоб. Жена не отвечает на звонки, неужели начались роды? Аневризма, спящая и ждущая своего часа, разворачивает жало на хвосте, собираясь ударить в слабую точку.

Марат через год погибнет в ДТП.

Но это потом. А сейчас родители Романа, вернувшиеся с дачи по звонку соседей снизу, которых залило водой, обнаруживают в ванне мёртвую бывшую невестку. На её лице блаженная улыбка, словно её усыпили самые прекрасные на свете сны.

На полке рядом они находят пустую упаковку снотворных таблеток.

– Алкест, я вернулась, – говорит Настя и падает в кресло. – А где Азалия?
– Это теперь твой дом, Анастасия. Привет, я тебя ждал.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:33

21. Черёмуха


Земля высыхает мгновенно. Весеннее солнце беспощадно обнажает трещины на асфальте, редкие лужи и неубранный мусор. Из-под растаявшего снега на волю прорываются зелёные стебли прошлогодней травы. Пыль и песок носятся в воздухе, забиваются в рот и глаза, оседают на коже. Пахнет гарью: в оврагах вспыхивает камыш, и чёрные полоски пепла стелются под ноги. Природа не поспевает за весной. Почки на вязах и тополях едва распустились, мягкие, как младенческий пух.

Гуляя, я обнаружил чудом уцелевший сугроб возле неопрятного, разросшегося куста сирени. Грязный и плотный, он цеплялся за жизнь, скукожившись в тени. В этом мы с ним похожи, держимся до самого конца.

Я слышу крики и приближающийся топот. Они бегут: шумные, наглые, большеротые. Уверенные в том, что им — жить, а мне — умирать. Я не боюсь, я разворачиваюсь к ним лицом. Моя кровь широким мазком ложится на почерневший снег.

***

Я прихожу в себя в больнице. Надо мной склоняется медсестра в белой робе и маске. Светильник на потолке кружится в бешеном ритме, но я умудряюсь разглядеть, что она маленькая, нескладная, с пушистыми светлыми ресницами, похожими на тычинки черёмухи.

— Вы подверглись нападению, — она немного картавит, выговаривая эти сухие протокольные слова. — Здесь безопасно. Вы скоро пойдёте на поправку.

Силюсь сказать «спасибо», но выходит лишь хрип.
— Лежите, отдыхайте, — говорит она, — сейчас я сделаю вам укол…

***

Она приходит часто. Приносит таблетки, ставит капельницы. Другие тоже приходят, но только она сидит рядом с кроватью, смотрит на меня своими черёмуховыми глазами, робко берёт мою костлявую руку в свои нежные ладони. Зачем я ей, старик, калека? Когда она думает, что её никто не видит, она снимает маску и прижимается сухими губами к моему лбу. Я притворяюсь спящим.

Меня выписывают через месяц. Пока я лежал в больнице, мою квартиру вскрыли. Разворошили, надругались, обезобразили. Среди разбитой посуды валяются клочки фотографий и вырванные из книг страницы, рассыпана земля из горшка с фикусом, мебель изломана, с окон сорваны занавески. Я не чувствую себя дома. Собираю в чемодан остатки прежней жизни и выхожу на улицу. Мне некуда идти. И вдруг — она! Лёгким пёрышком вылетает из-за поворота. Под расстёгнутым пальто белеет халат медсестры.

— Здравствуйте! — на её лице расцветает улыбка и тут же увядает, когда она замечает чемодан. — Уезжаете?

Уезжать надо было раньше. Сразу, как только это всё началось. Кто был поумнее, уехал, а дураки вроде меня, прикованные к родной земле стотонными цепями, остались. Дураки ли? Она ведь тоже не уехала.

Качаю головой.
— А пойдёмте ко мне? Я недалеко живу, — догадывается она. Поправляет чёлку, взмахивает черёмуховыми ресницами.

Я соглашаюсь, и она приводит меня в свой дом. Это бывший коттедж на двух хозяев, участок перегорожен посередине, но несколько планок штакетника вынуты, чтобы можно было ходить туда и обратно. Во дворе — колонка и бочка для дождевой воды. Перед крыльцом разбита клумба, и что-то в ней уже зеленеет обещанием будущего цветения. Возле изгороди растёт черёмуха.

***

Она не разрешает мне заниматься работой по дому. Я тайком приношу воду из колонки, пока она в больнице, подметаю полы, мою чашки, почерневшие от слишком крепкого чая, старательно поливаю цветы во дворе.

— Ну что вы! — смущается она и благодарно пожимает мне руку.

Из центра клумбы пускают длинные стрелы тюльпаны и ирисы.

Дни становятся всё длиннее, по вечерам можно дольше не зажигать свечи. У неё совсем не осталось книг, и она по-детски радуется, заметив среди моих вещей томик Драйзера. Мы читаем друг другу вслух «Американскую трагедию». Клайд и Роберта собираются на озеро.

— Хватит на сегодня, — зевнув, говорит она. — Завтра узнаем, что было дальше.
Я послушно закрываю книгу. Я перечитывал её пять раз, не меньше — сейчас трудно достать что-то новое.

***

Изгородь отбрасывает длинные тени в лучах заходящего солнца. На деревьях истошно горланят воробьи, пчёлы басовито жужжат над клумбой. Интересно, дикие они или с чьей-то пасеки? Быть может, их хозяин умер, и теперь они живут сами по себе, складывают мёд в соты, которые никогда никто не вынет из улья.

Я стою у калитки, жду её с дежурства. Наконец в конце улицы появляется маленькая нескладная фигурка. Я радостно машу ей, но тут же замечаю, что она прихрамывает и зажимает бок рукой. Выбегаю навстречу, подхватываю на руки её лёгкое, исхудавшее тело. Пропитанные кровью полы халата болтаются тяжёлыми лоскутами.

На неё напали на соседней улице. Потом их что-то спугнуло, и ей удалось вырваться. Я не врач, но даже мне видно, что с такими ранами ей не выжить. По крайней мере — прежней ей.

Я сворачиваю ей голову и смотрю, как медленно стекленеют черёмуховые глаза.

***

К вечеру меня начинает бить озноб. Горло раздирает сухой кашель. Неужели заразился? Но вирус опасен только для молодых, не старше тридцати. Может быть, это обычная простуда? Ищу аспирин в аптечке. Нет, ничего, она никогда не приносила лекарств из больницы.

Голову словно сжимает обручем. Стоит лечь, как вся комната начинает вращаться. Ноги и руки сводит судорога, главный признак заражения. Как же так вышло?

Бросаю взгляд на комод, где стоит её фотография в рамке, и сразу всё понимаю. Глупое, глупое сердце.

***

Спустя два дня, если верить календарю на часах, я выбираюсь из дома. Не помню, когда в последний раз ел или пил, но я не чувствую слабости. Напротив, тело напряжено, как натянутая струна. Беру топор, которым она колола дрова. И вдруг, сам того не ожидая, с размаху бью по черёмухе. Щепки летят в стороны, светлые, как слёзы.

Они находят меня в двух кварталах от дома, там, где улица идёт под уклон, спускаясь к реке. Страшные, чужие, длиннорукие и пучеглазые. Их смех грохочет в моих ушах, а потом сменяется воплями отчаянья, когда я поднимаю топор.

Они умирают легко, не сопротивляясь. Капли крови разлетаются, как щепки из полена, стелются под ноги, как пепел. Последний смотрит на меня не мигая. У него светлые пушистые ресницы, похожие на тычинки черёмухи. Я роняю топор, и вместе с чудовищной болью в затылке свет меркнет — теперь уже навсегда.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:33

22. Головоломка


Джо проснулся поздно и сладко потянулся. Свободный день сегодня и он будет предоставлен сам себе. После душа и сытного завтрака, выгнал из гаража машину и поехал на свой любимый блошиный рынок, который работал только в субботу.

Там он не искал что-то особенное, но обилие ржавой старой рухляди возбуждало его воображение. Иногда, изготовленная сто лет назад вещь, даже не позволяла угадать своё предназначение. Тогда начинался разговор с хозяином этой вещи, обмен любезностями, деланое восхищение и прочие реверансы, когда некуда спешить.

Сегодня всё было как обычно, много знакомых продавцов, с которыми он здоровался, потом покопался в толще старых пластинок, пытаясь найти любимые группы. Конверты были без вкладышей, иногда изрядно потрепанные, но попадались и хорошие экземпляры.

А затем Джо заметил прилично одетого мужчину, который сидел с одной коробкой на прилавке перед собой. Рядом стояли большие слесарные тиски. Отсутствие всякой мелочёвки было довольно нетипичным для этой барахолки, и он подошёл.

Мужчина приветливо взглянул на него и сразу предложил:

- Давайте я вас сейчас удивлю, а за это вы просто купите у меня вот эту коробку с содержимым.

Джо согласился.

- Ещё одно условие, - сказал продавец. - Образцы не разлучать, по возможности, и не выбрасывать, вы можете их только продать за эту же цену.

Продавец улыбнулся и предложил осмотреть небольшой отрезок спицы, приблизительно диаметром 1 мм.

Джо взял спицу в руку и сразу ощутил необычность предмета. Спица легла у него сверху на безымянный и указательный пальцы, а потом была зажата средним пальцем, так курят сигары мафиози в кино.

Надавив на спицу средним пальцем, он не смог зафиксировать никакой деформации этой безобидной проволочки. Стремясь сохранять лицо игрока в покер, он спросил продавца:

- Ну и что?

Но продавца было не так-то легко сбить с толку.

- Минуточку, - сказал тот. Взял спицу и зажал один конец её в тиски. При этом он налегал на рукоятку тисков в полную силу.

- Вы сейчас ударите свободный конец доской, так сильно, как только сможете .

Он достал из под прилавка метровый кусок доски 2 Х 4 дюйма, или, как здесь называют её, «ту бай фор» и протянул её Джо.

Джо взял доску двумя руками за один конец, размахнулся и ударил по торчащему концу спицы со всей силы.

Тиски высоко подпрыгнули одной стороной, на доске остался след, как от удара тупым топором, а спица так и осталась торчать без изменений.

Джо не знал, как реагировать на это, любая реакция была бы фальшивой.

Он считал себя хорошим механиком, но не смог сразу осмыслить и объяснить происходящее.

- Сколько вы хотите за всё? – Спросил Джо.

- Сущие пустяки – ответил продавец, - двадцать долларов.

В коробке были шарики и кубики, полоски металла разной ширины, толщины и длины.

Продавец не забыл добавить в коробку спицу из тисков, закрыл крышку и взял деньги.

Джо, идя с коробкой к машине, снова и снова вспоминал удар доской. Неожиданно он ощутил нарастающую тревогу в душе.
- А может вернуть всё это продавцу – подумал он, но не нашёл явных причин для этого, - слишком поздно, да и продавец наверное уже ушёл.

Как все нормальные люди, Джо мог гасить стресс едой или алкоголем. Но было раннее утро и один из способов отпадал. Правда был ещё и третий способ, но Джо решил оставаться в чистом сознании.

Пришлось купить большой сандвич и кофе. Уничтожив всё это, не чувствуя вкуса, Джо немного успокоился и поехал в свою мастерскую, где он работал главным механиком.

Подходя к 250-тонному прессу на своём производстве, Джо мстительно подумал:

- Это тебе не тиски на столе, сейчас посмотрим, из чего ты сделан.
Он поставил шарик, который был примерно 10 мм в диаметре, на опорную плиту, включил пресс. Верхняя плита поползла вниз с характерным гудением гидравлики.

Джо не удалось поставить шарик точно по центру. Из-за смещения, верхняя и нижняя плита перекосились совсем немного, но этого хватило, чтобы извергнуть шарик со сверхзвуковой скоростью из этого клина.

Джо сразу распознал этот звук. Он иногда стелял на открытом стрельбище и всегда мог отличить выстрел из сверхзвукового патрона от дозвукового. А если бы он стоял на этой траектории…

Со страшным звуком плиты пресса сомкнулись, освобождая накопившийся стресс.

Чтобы понять, что произошло, надо вспомнить, как в детстве мы любили играть с косточками сливы или вишни, сжав их между большим и указательным пальцами. Косточки довольно активно выстреливали из пальцев и можно было неплохо прицелиться.

Здесь получился похожий эффект, но многократно усиленный. Теперь надо было проверить, что случилось с шариком.

Джо поджал трёх-фунтовую линейку в прессе, максимально точно настроив её по следам вылета шарика. Потом настроил лазерную указку по линейке, как целеуказатель. Удовлетворившись результатам, отправился искать шарик по лучу.

След от удара он нашёл на кирпичной перегородке, но и с обратной стороны стены было отверстие вылета. Судя по всему шарик угодил в склад металлолома позади стены, либо в контейнеры со стружкой и прочие металлические отходы цивилизации. Искать его здесь было бесполезно.

Джо вернулся к прессу и достал из коробки маленький кубик, с ребром всего в пять миллиметров.

Он поставил кубик на толстую пластину обыкновенной стали, а на штоке закрепил закалённую, очень прочную плиту и включил пресс.

- Теперь тебе не выпрыгнуть – мстительно подумал Джо.

Гудение пресса стало натуженным, стрелка манометра приготовилась наехать на красный сектор.

Сейчас, если бы кубик продолжал сопротивляться, на него бы давил эквивалент по массе, равный четырём железнодорожным вагонам. Но кубик уже давно полностью погрузился в тело пластины заподлицо.

Отключив пресс, Джо посмотрел на результат своей работы, но только серый блеск квадратика на поверхности выдавал разнородность материалов.

Мозг категорически отказывался принимать результаты опытов и лихорадочно работал над новой экзекуцией.

Взгляд Джо упал на тонкую пластинку шириной 12 миллиметров. Полоска напоминала обычный щуп. После замера выяснилось, что её толшина всего пять сотых миллиметра. Держать её в руках было ещё тем ощущением. В отличии от своих стальных прототипов, она не гнулась, совсем.
Обычный стальной щуп можно было заставить трепетать от дуновения.

Джо приварил к толстой плите два отрезка квадратной заготовки, чтобы они не разбегались и не сдвигались. Расстояние между ними было чуть меньше длинны полоски. Потом он поставил эту конструкцию в пресс, а между квадратами положил поперёк полоску, как мостик.

Когда Джо снова включил пресс и шток коснулся полоски, стрелка манометра поползла по циферблату, начал меняться тон маслянного насоса – пошла нагрузка.

Когда стрелка манометра уже подходила к предельной отметке, случилось невероятное. Сталь квадратов под полоской поплыла, как будто плоским концом тупого ножа надавили на брикет мягкого сливочного масла. В этот момент на полоске стоял эквивалент четырёх железнодорожных вагонов, но она не гнулась!

Нервный смех Джо в этот момент сопровождало ощущение прыжка без парашюта, с погружением в ледяную воду океана, вместе с лёгким ударом электричества. Волосы на голове встали дыбом и он закричал во всю мощь своих лёгких – этого не может быть!

- А – а – а кричал он снова и снова, выплёскивая из себя вместе со звуком близкое к сумасшествию состояние.

Через несколько минут он относительно успокоился. Но липкий пот продолжал стекать под рубашкой и постепенно затихала нервная дрожь.

Вдруг ему пришла спасительная, как он думал, мысль. Джо взял несколько полосок и поспешил в лабораторию. Там имелся весь набор химикатов для анализа.

Джо последовательно подверг образцы воздействием концентрировах серной, азотной, соляной, плавиковой и других кислот, но образцы остались к этому испытанию совершенно равнодушны.

Джо не сдавался, он закрепил в тисках тонкую полоску и зажёг кислородный резак третьего номера. Голубые язычки пламени с шипением и грозным урчанием заплясали на конце сопла горелки. Там бушевала температура в 3500 градусов по Цельсию.

Пламя равномерно обтекало полоску без последствий. Желая удостовериться, что это очень горячо, Джо за секунду пережёг горелкой толстый гвоздь.

- Минуточку – подумал Джо, - есть кое-что ещё.
Он плеснул из сосуда Дьюара в пластиковую чашку немного жидкого азота и погрузил туда с помощью плоскогубцев неубиваемую полоску.
Вопреки его ожиданиям погружение не сопровождалось бурным кипеннием жидкости, вообще ничего не происходило. Джо погрузил плоскогубцы, жидкость привычно закипела. Джо, захватив часть контейнера за край плоскогубцами, выплеснул азот на пол. Поползло туманное облако конденсата.

После этого испытания его технологическая разрушающая мысль остановилась, это был тупик.

Спал он плохо в эту ночь. Единственным утешением, которое он придумал для себя, что это было воздействие магии. Для современного человека, к сожалению, весьма иррациональная мысль.

Периодически, когда накатывал сон, Джо видел, как магия легко разрушала образцы, но как только он просыпался, приёмы магии моментально забывались, оставалась только коробка с непокорными предметами, стоявшая рядом на тумбочке.

Утром, слегка пьяный от недосыпа, Джо наконец понял, нет, не так, его осенило, что все эти образцы являются физической презентацией таких же образцов, но из другого измерения. Ничего в этом мире не могло изменить их, как мы не можем изменить время.

Когда наступила суббота, старые знакомые на блошином рынке слегка удивились, увидев Джо, который тащил к свободному прилавку большие слесарные тиски, какую-то коробку и обрезок доски.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:34

23. Мы будем здесь жить


Догорал закат и вместе с ним догорала весна. На Великой равнине духов, что простиралась над вершинами гор от края до края мира, в стойбищах предков один за другим зажигались костры. В вечернем воздухе сладкое благоухание травоцветья равнин мешалось с дымом сотен костров, а печальные трели сверчков едва слышны были за удалыми воинскими песнопениями, боем барабанов и зычным гомоном рогов.

Юная жрица Айенна украдкой покинула шатёр своих сестёр, стоявший, как и святилище, под сенью Древа духов, и, стараясь не слишком шуметь, пробираясь сквозь высокую траву, поспешила в сторону располагавшейся неподалёку небольшой рощицы. Там давно уже дожидался её Таут, кавалерийский сотник в воинстве вождя вождей Уралака и милый друг её сердца. Разглядев среди стволов его могучую фигуру, она, сдерживая в груди трепетное волнение, замедлила шаг и с благородным достоинством ступила в сумрак рощи.

Натешившись в объятиях друг друга, влюблённые присели на расстеленный плащ и Айенна склонила голову на плечо своего друга. Великое древо духов хорошо было видно с того места, где они сидели. Его гладкая серебристая кора сияла в закатном огне и, отчего-то, на ум девушке пришло сравнение с исполинским сигнальным костром - сродни тем, что несколько дней назад разожгли на перевале Урай-Шал разведчики вождя Уралака. То был сигнал, что зима покинула перевал, и путь в страну морракан открыт.

Таут, чьи пальцы рассеянно играли с прядями волос Айенны, тоже не сводил глаз с Древа.
- Расскажи мне еще раз историю о Древе духов, - попросил он. Айенна вздохнула.
- Давным-давно, - начала она, - когда моя прабабка только вошла в возраст, по великой равнине Дей-Аран кочевали племена нашего народа. Были они бедны и разрозненны и постоянно враждовали друг с другом, ибо никто из них не было достаточно силён, чтобы покорить все остальные. Однажды ночью, на этом самом месте разбило свою стоянку племя Чёрных Клювов…

- Вождём которого был дед твоего отца, Вождя вождей Уралака! – с жаром подхватил Таут.

- Да. Так вот, слушай и не перебивай. Той ночью неожиданно разразилась страшная гроза, гремел ужасный гром и когда вождь Ургалар, дед моего отца, выскочил из своего шатра, то увидел, как с Великой равнины духов, в зареве тысячи молний, на землю равнины Дей-Аран сходит небесный огонь. А когда рассеялась пыльная буря и гроза прекратилась столь же внезапно, как и началась, вождь увидел растущее на опалённой равнине чудесное дерево. Оно было в несколько раз выше самого высокого дерева, виденного им до того, его стройный ствол, покрытый удивительными наростами, устремлялся к облакам. Его серебристая кора была гладкой и твёрдой, будто поверхность камня, отшлифованного водами реки, и ни один нож не мог оставить на ней даже следа. В серебристом его стволе и причудливых ветвях жили яркие светлячки и невидимые птицы, чьи странные трели время от времени нарушали тишину ночи. Вождь Ургалар понял, что духи таким образом выразили ему своё покровительство. И действительно, Древо духов было столь внушительным и вселяло в сердца людей такое почтение, что очень скоро Ургалар сумел почти без насилия объединить множество племён и стал первым Вождём вождей на великой равнине Дей-Аран.

- И с тех пор наш народ стал самым сильным и многочисленным из всех, живущих под Великой равниной духов! – горделиво воскликнул Таут, вскакивая на ноги.

- Да, слишком многочисленным, - печально улыбнулась Айенна. – Нашим коням не хватает травы, а нашим людям – дичи и рыбы, ибо мы вытаптываем, добываем и ловим куда быстрее, чем они растут и размножаются.
- Оттого мы и отправляемся в земли морракан! – воскликнул Таут. – Наши кони будут вдоволь пастись на их лугах, а море, у которого они живут, как говорят, полно рыбы и диковинных зверей для промысла.

- Но морракане живут там испокон веков, разве можем мы так просто прогонять их с родной земли? – в смущении покачала головой девушка.

- Морракане носят звериные шкуры и мажут кожу козлиным жиром. Они не знают металла и не умеют обжигать глину. Вождь вождей Уралак, твой отец, говорит, что они даже не вполне люди. Они сродни диким зверям, - рассмеялся отважный воин. – Разве спрашиваем мы разрешения пасти скот у степных волков, разве спрашиваем разрешения удить рыбу у хищной щуки?

Айенна подняла на него взгляд, в котором читалась нерешительность.

- Но можно ли обижать и грабить кого-то потому лишь, что он менее цивилизован, чем ты? – спросила она.

- Твоё сердце такое доброе, любовь моя, что обливается кровью даже по горлице, которой уготовано попасть в суп, - улыбнулся Таут и, подняв девушку на ноги, привлёк её к своей широкой груди. – Но, послушай, если мы не займём земли морракан – наши кони и наши дети будут умирать от голода и тогда весь наш народ погибнет. Может быть, мне тоже немного жаль этих несчастных ублюдков, но разве ты выбрала бы умертвить собственного ребёнка, чтобы сохранить жизнь детёнышу степного волка?

Айенна сокрушённо покачала головой.

- Ты прав, и слова твои мудры, любимый, - сказала она с нежностью после некоторого колебания, но Таут всё еще не слышал в её голосе уверенности. Тогда он протянул ей прутик и сказал:

- Нарисуй-ка мне карту обитаемых земель, любовь моя.

Айенна удивлённо поглядела на него, но принялась послушно вычерчивать на свободном от травы клочке земли то схематичное изображение Ойкумены, которому научила её верховная жрица.

- Это равнина Дей-Аран, - приговаривала он, рисуя на земле замысловатые линии. – Это – Древо духов, а вокруг него – стойбище объединённых племён. К востоку горная цепьУрай-Шаид, а к западу – другая горная цепь, Авар-Шаид. На востоке, за горами Урай-Шаид, лежит земля морракан, а дальше – огромное холодное море, за которым находится край земли, откуда по утрам поднимается Солнце. На западе…

- Довольно! – воскликнул Таут, нагнулся и всадил нож в ту часть карты, что обозначала землю морракан. – Вот так. Мы будем здесь жить! Ради нашего народа, ради наших предков и ради наших детей.

Он привлёк к себе девушку и впился в её губы долгим, горчим поцелуем. Айенна подняла на него влажные глаза и долго еще они глядели друг на друга, не зная, как подобрать слова прощания перед долгой разлукой. Не найдя слов, Айенна повязала возлюбленному голубую ленту на рукоять ножа. Потом они расстались, ибо сотнику надлежало вернуться к своим воинам, а жрице – к святилищу, где она, вместе со своими сёстрами и наставницами, до рассвета должна была отправлять сокровенные ритуалы, задабривая духов и заклиная предков послать победу воинству великого вождя.

А когда наступило утро, Айенна, в числе остальных служительниц, стояла у подножия древа духов и провожала взглядом многотысячное воинство, которое неодолимой волной сверкающих шлемов и ярких хоругвей уходило на восток, где среди укрытых тенями отрогов гор ясно виднелись яркие точки сигнальных огней.

Неожиданный звук отвлёк её внимание от созерцания этого величественного зрелища и заставил обернуться к Древу духов. То была трель невидимых птиц, вновь зазвучавшая среди удивительных ветвей Древа, но на сей раз их пение звучало зло и яростно. Какофония высоких скрежещущих и визгливых нот наполнила сердце девушки ледяным ужасом. Яркие огни светлячков, хорошо различимые даже в свете утра, горели алым светом и мерцали чаще, чем бьётся сердце бегуна, одолевшего десяток лиг.

А потом одна из сестёр с громким возгласом указала рукой на небо и служительницы Древа подняли кверху свои бледные лица. С округлившимися от ужаса глазами Айенна смотрела, как с теперь уже летнего, но, отчего-то, по-зимнему холодного неба, опускаются десятки, сотни, нет, тысячи сияющих искр. По мере того как они снижались, становились видны огненные факелы, бьющие в сторону земли, а воздух вокруг стал содрогаться от ужасного гула. Сёстры, поражённые ужасом попадали ниц, и только Айенна стояла, застывшая как изваяние, и продолжала наблюдать, как искры опускались всё ниже, увеличиваясь в размерах и слепя глаза своим серебристым сиянием. Они опускались по всей великой равнине, и огненные факелы, соприкасаясь с землёй, сжигали траву, сжигали шатры и юрты, коней и всадников. На равнине Дей-Аран разверзся огненный ад и сами горы, обрамляющие её, казалось, вот-вот рухнут от стоявшего вокруг грохота. А потом всё прекратилось, и когда дым немного рассеялся, Айенна увидела, что вся равнина, будто лесом, покрыта бесчисленным множеством исполинских серебристых башен, напоминавших своим видом само Древо духов, только во много раз больше. В башнях этих открывались подобия дверей и на равнину из них выходили странные создания в причудливых доспехах. Очень скоро равнина наполнилась тысячами этих существ. Прежде чем воспалённое сознание милосердно покинуло девушку, она успела заметить, как одна из фигур вонзила в землю длинное древко, и на пропитанном дымом ветру равнины Дей-Аран затрепетало ярко голубое знамя.

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:35

24. А теперь о погоде


18 февраля 20ХХ года.
Билли допрыгался. Буквально. Сдуру полез на батут с гамбургером. То есть, натурально: откусил здоровый кусок и подпрыгнул. С точки зрения прибывших парамедиков, Билли превратился в семьдесят четыре килограмма трупа. А с точки зрения самого Билли, он подпрыгнул на батуте, а приземлился уже в чистилище. Безо всяких там тоннелей со светом и прочих 3-D эффектов.

В просторном зале царило настоящее столпотворение. Оказалось, пока Билли давился гамбургером, в Индии столкнулись два пассажирских поезда. Толпа возмущенных индийцев едва не затоптала Билли, но тут кто-то из ангелов врубил на полную громкость «Танцора диско» и индийцы чисто рефлекторно пустились в пляс. Ушибленный локтями, чихающий от аромата специй, оглохший от криков и укушенный за ляжку чьей-то козой, Билли протиснулся к единственной двери и прошмыгнул внутрь.

За дверями скрывалась тесная конура без окон, всю обстановку которой составляли обшарпанный письменный стол и стеллаж со неровными стопками документов. Посередине комнатушки скособочилась хромая трёхногая табуретка с отполированным миллионами задниц сиденьем. А за столом порядком обрюзгший ангел со слипшимися от канцелярского клея перьями лениво перелистывал толстую книгу. На груди ангела поблескивал выцветший бейдж.

- Имя? – не глядя на вошедшего, бросил он.
- Билл. – Ответил Билли, осторожно присаживаясь на табуретку.
- Ага. – Не поднимая глаз, фыркнул ангел. – Смешно. Давай, как там тебя… Раджиникант, заканчивай с шуточками. Ты у меня не один.
- Я правда Билл! – Возмутился Билли.

Ангел поднял на него скучающий взор.
- А где Раджиникант?
- Понятия не имею.
- Ну и к чёрту его. – Раздраженно бросил ангел. Из-за дверей послышался полный ужаса вопль, на миг заглушивший музыку. Билли едва не свалился с табуретки и в ужасе оглянулся. Из-под двери ощутимо потянуло серой.
- Значит, Билл… – Пробормотал ангел, шумно пролистнув несколько страниц. – Билл-Билл-Билл… ага, вот… Что?! А-ха-ха-ха!

Ангел заколыхал чревом.
- Прекрасно, просто прекрасно! – Вытирая слезу, выдавил он.
- Э-э… прекрасно? – Приободрился Билли. – Значит, я могу рассчитывать на рай?
- Что? Нет… Ха! Но знаешь… «смерть от удушения пончиком во время прыжков на батуте» – это что-то новенькое!
- Вообще-то это был гамбургер. – Уточнил Билли.
- Даже в коллекции самого Уриэля нет пончика на батуте! – Радостно продолжил ангел. – Наконец-то я утру ему нос!
- Это-Был-Гамбургер! – Рявкнул Билли. – Какой дурак будет есть пончики на батуте?!

Ангел, покачал головой. Тусклый нимб над его челом тихо потрескивал, плюясь искрами. Пахло озоном.
- И что мне с тобой делать, Билли-гамбургер? – спросил он, расправляя перья грязно-белых крыльев. – По-хорошему надо бы тебя отправить в ад…
- Тогда не надо по-хорошему. – Поспешно вставил Билли, вспомнив вопль злосчастного Раджиниканта. Вглядевшись в бейдж на груди ангела, он вкрадчиво продолжил – Послушайте, мистер Цуриэль, может, мы сможем как-то… договориться?

Ангел хмыкнул.
- Договориться? Ты предлагаешь взятку должностному лицу?

Билли струхнул.
- Я? Нет! Да и что я могу предложить? – Билли демонстративно оглядел себя, разведя в стороны руки. – Но ведь умные люди всегда найдут какое-то конструктивное решение, не так ли?

Ангел поскрёб жирный подбородок.
- Хмм… в рай тебя не пустят, если ты об этом. С твоим-то послужным списком! Но сегодня, так и быть, пойдёшь со мной. А то Уриэль заявит, что я это специально подстроил, с твоим пончиком.
- С гамбургером.
- И с ним тоже. Ну, что скажешь?
- То есть, я буду как бы свидетелем? – Оживился Билли.
- Точно. Именно, свидетелем.

Билли прикинул, что потереться между ангелов может оказаться полезно для посмертной карьеры и согласился.

Представляя место, где ангелы оттягиваются после работы, Билли нарисовал себе райские сады, белоснежные облачка и игру на лирах. Поэтому, оказавшись в обстановке заурядной забегаловки, каких на Среднем западе как блох на дворняге, Билли малость обалдел. Ангельская компания меланхолично накачивалась местной амброзией, которая на вкус оказалась моча мочой. Закусывали её пресными облатками.

Выслушав рассказ Цуриэля, огненно-рыжий Уриэль положил холодную руку на лоб Билли, закрыл глаза и сосредоточился, читая его воспоминания. Дочитав до конца, он неохотно признал, что Цуриэль не солгал.

Толстый ангел просиял:
- А я что говорил? Уникум, раритет! Ну всё, теперь ты проставляешься.

Уриэль, вздохнув, щелкнул пальцами. Воздух над столом подернулся маревом, какое бывает в жаркий день над раскаленной автострадой. Марево сгустилось, а потом с легким хлопком исчезло, оставив после себя на столе упаковку с бутылочным «Будвайзером».

Ангелы благоговейно выдохнули. Билли потрогал бутылку.
- Оно даже не холодное!
- Ты свихнулся? – Возмутился Цуриэль. – Это настоящее пиво! Тебе этого мало?

Билли вытаращил глаза. Ангелы вокруг радостно отворачивали пробки и присасывались к горлышкам, постанывая от наслаждения. Билли подергал Цуриэля за рукав.
- М-м-м-м? – Не отрываясь от бутылки, пробурчал Цуриэль.
- Я понимаю это, наверное, прозвучит глупо, – старательно подбирая слова, спросил Билли, – у вас тут что, проблема с выпивкой? Сухой закон, что ли?

Цуриэль отставил бутылку и рыгнул, деликатно прикрыв рот ладонью.
- Ты что, псалмов никогда не читал? Всевышний создал сок виноградной лозы не просто так, верно? Ну, так чего ты задаешь идиотские вопросы?
- Тогда почему…
- Господи, вот ведь олух на свою голову… Ты подумай, откуда здесь взяться настоящему пиву? Тут у нас, если ты не заметил, райские кущи! Где ты видишь тут ячмень, хмель, я уж не говорю о заводах? Так что, конечно, у нас нет пива! У нас только… – Цуриэль со вздохом покрутил в руках пустую бутылку. – Перебродившая амброзия. Представь, миллиард лет пить амброзию!
- Но вы же ангелы! – Продолжил гнуть своё Билли. – Неужели так трудно смотаться на Землю за пивом?
- «Трудно»! – Передразнил его осоловевший Уриэль. – Умник нашелся! А на какие деньги купить пиво? Мы - ангелы! Нам запрещено работать на Земле. Слыхал про невмешательство, свободу воли и всё такое? Никому, ни ангелам, ни чертям нельзя вмешиваться в происходящее на Земле.
- Тогда откуда это пиво?

Уриэль смутился.
- Я купил его на десять долларов, которые мне вчера всучил пьяный бомж. Сам подарил, я его не просил, ангельской сущности не проявлял и чудес не сотворял!
- Ну да, ну да… – лихорадочно соображая, протянул Билли. – Тогда понятно… На человеческую щедрость много не накупишь…
- Именно! – Подтвердил белокурый Габриэль. – Теперь ты понимаешь масштаб проблемы?
- Кстати, о работе. – Встрепенулся крупный ангел с золотой лентой через плечо. Цуриэль шепотом пояснил, что это сам Михаэль. – Сегодня у нас 18 февраля. Кто в этом году отвечает за переход на весну в северном полушарии?
- Ну, я. – С неудовольствием протянул Цуриэль.
- Тогда будь любезен нормально выставить температурный режим. В прошлом году в центральной Европе померзли все плодовые. В мае месяце, прошу заметить!

Билли не верил своим ушам.
- Стоп-стоп… Так это вы меняете времена года? Вручную?
- А как иначе? – Вздохнул Цуриэль. – Сами только это… кошки родятся. Про энтропию слышал? Если вручную не обеспечить нагрев, никакой весны не будет. Ясно же.

Билли недоверчиво уставился на ангелов. Шутят они, что ли?
- То есть, вы обеспечиваете людям смену времён года, но при этом не можете купить себе бутылку пива? – уточнил он.
- А какая связь? – С досадой промолвил Уриэль. – Ну да, меняем. Уже миллиард лет как. Причём тут пиво?

Билли нервно рассмеялся.
- Да ладно, хватит прикалываться! Ну не может такого быть! Вы меня разыгрываете!

Габриэль строго взглянул на дерзкую душу.
- С чего нам тебя разыгрывать, человечек? Что ты о себе возомнил?

Билли закинул ногу на ногу.
- Что я возомнил? Дорогой мой Габриэль, я могу обеспечить вас всем пивом мира. Вот так!

И он, подражая Уриэлю, щелкнул в воздухе пальцами.

Габриэль автоматически уставился на стол.
- И где пиво? – разочарованно протянул он.
- Пиво, уважаемый Габриэль, будет. Надо только его заработать.

Цуриэль стукнул кулаком по столу.
- Сказали же тебе, дураку! Нам нельзя работать. Почему вы, люди, такие тупые?

Билли таинственно улыбнулся.
- Вам даже крылом шевельнуть не придётся. Можете мне поверить. В таких делах я разбираюсь! Я уже всё продумал.
- Ты? – Хмыкнул Уриэль. – То есть, мы за миллиард лет не придумали, а ты тут пришёл такой и сразу придумал?
- Именно. Вы же ангелы, у вас святость, свобода воли и всё такое. А я – бизнесмен. У меня святости нет по определению. Для меня такие схемы – как для вас «Отче наш».

Ангелы заинтересовались.
- Только уговор: если я обеспечу вас пивом, я остаюсь в раю. – Предупредил Билли.
- Нет. Так дело не пойдёт. – Возразил Михаэль. – У нас тут, знаешь ли, не частная лавочка. Раз тебе присуждён ад, отправишься туда как миленький.
- Отлично. – Скрестил руки на груди Билл. – Только имейте в виду, уж там-то мою схему оценят по достоинству. Только представь, у них будет пиво, а у вас – одна сплошная амброзия.

Ангелы содрогнулись.
- А к пиву у них будет закуска. Чипсы. Орешки. Крылышки Баффало. – Вкрадчиво продолжил Билли.

Цуриэль издал протяжный стон.
- И потом, как вы думаете, какие условия мне обеспечит тамошнее руководство? А ведь мне, как вы говорите, положено испытывать смертные муки. Так в чём тогда смысл?
- Нет, а что, в самом деле… – с деланным равнодушием промямлил Уриэль, избегая взгляда Михаэля. – В конце концов, какая-то одна душа… одной больше, одной меньше, какая разница? Я хочу сказать, кому от этого плохо?
- Это не нам решать! – Нравоучительно поднял палец Михаэль.
- Э-э… я, конечно, прошу прощения, – перебил его Билли. – Но вот хотелось бы только уточнить... А тот, кому это положено решать… он любит пиво?

Михаэль вздохнул и встал из-за стола.
- Пошли, человече. Сам у него спросишь.

За спиной главы ангелов толстяк Цуриэль радостно показал Билли два оттопыренных больших пальца.

25 февраля 20ХХ года.
- Билли, дружище, к тебе буквально не протолкнуться. – Осторожно усмехнулся Цуриэль, оглядывая просторный кабинет с огромным, во всю стену окном, за которым открывалась панорама райских садов с высоты ангельского полета. – Рад, что ты вспомнил о старом друге и пригласил меня к себе.
- Не пригласил, а вызвал. – Уточнил Билли, развалившись в кресле за блестящим, в стиле хай-тек столом, на котором красовались три огромных изогнутых монитора. – Насколько я помню, в этом году за режим повышения температуры отвечаешь ты?
- Э-э… да.
- Прекрасно. С этого момента ты назначаешься постоянным начальником отдела смены времен года. Не люблю текучки персонала, знаешь ли. Мои сотрудники уже устанавливают оборудования в твоём будущем кабинете.

Билли сделал многозначительную паузу и внимательно посмотрел на Цуриэля.
- Ну… я… э-э… – Не сразу смекнул ангел, но тут же нашёлся. – В смысле, спасибо Билли. Это просто отлично… Я… всегда мечтал о своём отделе…
- Надеюсь, ты справишься. Программное обеспечение я подготовил. Запустишь 28-го февраля утром. Запомнил?
- Билли, я помню целый миллиард лет! Неужели ты думаешь, что…
- Вот и хорошо. Тогда я тебя не задерживаю. У тебя ещё столько дел. Ступай, обживай кабинет. – Билли посмотрел вслед ангелу. – Да, и на будущее, чтобы не возникало недоразумений. Не надо этого «Билли, дружище». Называй меня просто: мистер Гейтс. Хорошо?
- Конечно Би… то есть, мистер Гейтс.

28 февраля 20ХХ года.

Экстренный выпуск новостей BBC. 10:00.
… Час назад на все без исключения устройства жителей северного полушария пришло сообщение следующего содержания:
«Уважаемые жители Земли! Сообщаем вам, что ознакомительный период программы смены времён года закончился. По умолчанию на Земле устанавливается базовый режим «Вечная зима». Если вы желаете продолжить использование смены времён года, оформите платную подписку, пройдя по прилагаемой ссылке. Навсегда с вами, компания MacroSoft».

Это сообщение отредактировал Акация - 5.04.2023 - 17:35