Родители после этого мрачнели, и, уводя меня из класса, рассказывали о том, что музыка — это труд, а я — халтурщица, потому что сколько часов я вчера занималась? Правильно, полтора, а два — это жестокий минимум, если я хочу чего-нибудь добиться.
Хочу ли я чего-нибудь добиться, я не знала. Я знала, что очень хочу домой, потому что пока не совсем стемнело, я смогу еще немножко поклеить свой волшебный замок.
Замок был моей тайной, моим секретом, моей страстью, радостью, гордостью, головной болью, страхом и страданием — всем.
Папа, приехав из заграничной командировки, привез мне и маме кучу подарков, но он бы, наверное, удивился и может быть, даже обиделся бы, если б я ему сказала, какой подарок я считаю главным. Это был маленький картонный набор — на трех листах разноцветного картона были прорисованы очертания какого — то сооружения.
Вообще я терпеть не могла разбираться в схемах, считала это не девчачьим делом и почти никогда за это не бралась, но тут с самого начала что-то пошло не так. Недавно ли прочитанная сказка про оловянного солдатика была тому виной или что-то другое — неизвестно, но неожиданно я поняла, что еще ничего на свете не хотела так, как построить этот замок. И я начала возиться с твёрдыми листами картона и неповоротливыми ножницами, подбирать одни крохотные детали к другим, приклеивать хрупкую фольгу к грубым картонным рамкам — одним словом, мучаться и радоваться одновременно.
За этим занятием я провела уже не одну неделю, и оставалось чуть-чуть: мне хотелось сделать так, чтобы в окнах замка вечерами зажигались огни.
Как добиться этого, я не знала, но потом меня осенило — узкие окошки надо было застеклить разноцветными стеклышками и найти ночничок самого маленького размера, чтобы его можно было вставить в середину моей конструкции. Стеклышки были выменяны у одноклассницы Нинки на китайский веер моей бабушки, дело оставалось за ночником. Хитростью и коварством я сумела убедить родителей в том, что мне необходимо оставаться в школе после уроков целых три дня подряд.
Мне повезло почти сразу — нужный мне крохотный ночничок я отыскала в соседней комиссионке к вечеру первого дня поисков. Но деньги!... Он стоил втрое больше, чем мне удалось накопить. Я стояла перед витриной, и на глазах у меня были слезы. Значит, в замке не будут загораться окна. И балов там не будет, и турниров, и никакой живой жизни не будет вообще.
— Что ты здесь делаешь, Юлечка? И почему ты вся заплаканная? Тебя кто-то обидел? — передо мной стояла моя учительница музыки. — Может быть, я могу тебе помочь?
Я посмотрела на нее пристально. Кажется, она не смеялась, и выглядела действительно встревоженной. В приступе отваги и отчаяния, который раз в жизни, наверное, случается с каждым ребенком, я кивнула в ответ на ее вопрос.
Можете, Анна Дмитриевна, — ответила я. — Мне позарез нужно девять рублей.
Девять рублей? — растерялась она. — Ну конечно, возьми... Хотя зачем тебе, это же большие деньги для ребенка... Но возьми, возьми, потом отдашь.
Она протянула мне три бумажки, я схватила их, неожиданно для себя самой прыгнула ей на шею, поцеловала в щеку, и зажав деньги в кулаке, ворвалась в магазин, которому оставалось пятнадцать минут до закрытия.
Домой я прибежала как раз вовремя для того, чтобы сделать вид, что уже полчаса сижу над гаммами. И я действительно просидела за ними весь вечер — ровно до того момента, когда в коридоре раздался телефонный звонок. Чутье подсказало мне, что телефон звонит не просто так, и лучше бы поскорее удалиться к себе в комнату. Я тихой сапой скрылась за своей дверью, чуть-чуть подождала, но в квартире было совсем тихо. Тогда я немножко перевела дух и достала из сумки свое прекрасное приобретение. Несколько минут ушло на то, чтоб внедрить его в самый центр замка, за окошком из цветных стеклышек. Я взялась за вилку ночника, собираясь включить его в розетку. Включила — и потянулась к кнопочке, чтоб его зажечь, но не успела. На улице что-то сверкнуло, грохнуло, распахнулась оконная форточка от порыва ветра, и откуда-то снизу донесся чей-то голос:
Чтоб вы все пропали! Опять гроза, и света не будет!
Еще через одну минуту открылась дверь моей комнаты. На пороге стояла мама со свечой, за ней папа, и где-то уже совсем в тени угадывалась Анна Дмитриевна.
Юля! — сказала мама тихо, но я знала, что предвещает этот тихий голос. Предвещал он грозу — не чета той, что за окном.
Юля! — повторила она. — Ты не могла бы объяснить, зачем тебе понадобилось просить деньги у Анны Дмитриевны? Нас всех волнует этот вопрос.
Я молчала, опустив голову, поклявшись себе, что не признаюсь ни за что. Замок не виноват в моих трудностях. Он уже живет, и значит, вечерами в нем должны гореть окна. Должны — и все тут.
В комнате повисло молчание, прерываемое только хлопками полураскрытой форточки и зарницами с улицы. Сколько времени так прошло, я не знаю.
Наверное, час, а может, минут пять. Но вдруг случилось что-то крайне странное. На улице снова громыхнуло, блеснула очередная зарница, и — я не поняла, как! — в моем замке зажглись окна.
Ой! — воскликнула Анна Дмитриевна, делая шаг в сторону. — какая неописуемая красота! Юлечка, ты это сама сделала?
Я молча кивнула.
Боже мой! — произнесла Анна Дмитриевна дрожащим голосом, чуть не со слезами, — да у тебя ж талант! К чему тебе гаммы, если ты умеешь создавать волшебство совсем другого рода?
И задумавшись, она пробормотала потихоньку, чуть ли не самой себе:
"Если б я в детстве знала точно, где мой талант, может быть, вся жизнь пошла бы по-другому..."
В комнате было очень тихо, и мама по-прежнему пристально смотрела на меня, но это был совсем другой взгляд. Глаза ее, кажется, улыбались, и в них играли огонечки от окошек замка, где в этот момент начинался то ли бал, то ли турнир.
via