Ч.II, гл. 2. "Мотька"Соловьева подставила Мотьке плечо, безвольную его руку перекинула себе через шею, а Томилина устроилась слева и они втроем поплыли за шустрой Рахилью. Та плыла быстро, но осторожно. Нет-нет, да оглядывалась по сторонам, опасаясь появления гитлеровцев. Но, казалось, сама природа встала на их сторону. И болото, и лес вокруг молчали мирной тишиной.
Две оставшиеся женщины – вдовы капитана Емельянова и старшего лейтенанта Белокобыльского – держали на руках ребятишек. Девочка вцепилась в мать, как обезьянка, и только молчала, глядя вперед серьезным сосредоточенным взглядом. А мальчишка сопел, устроившись на спине Белокобыльской и спрятав в волосах матери испуганное лицо.
Мотька безвольно болтался между женщинами, опустив голову. Майорскую фуражку он потерял еще во время драки с собакой, гимнастерка порвалась окончательно, а нательная рубаха вся пропиталась кровью.
Рахиль обеспокоенно оглянулась назад. Она думала о том, что если в самом скором времени они не смогут найти помощь, лейтенант умрет от потери крови и воспаления в раненой руке. А маленькой евреечке, на глазах которой убили ее собственного деда, очень не хотелось, чтобы молодой лейтенант умирал. И страх за свою судьбу в этом ее нехотении был не самым главным.
На берег она выбралась первой. Молча, одним жестом показала остальным, чтобы сидели пока тихо. Она, мол, сейчас оглядится, нет ли кого в округе. На короткий миг Мотька очнулся. Поднял тяжелую голову и сиплым голосом спросил:
- Где мы?
- Ш-ш-ш-, зашикала на него Соловьева, - молчи пока, лейтенант. Приплыли, похоже. Сейчас на берег будем выбираться.
- Нет никого, - громким шепотом доложила Рахиль с берега, - давайте его сюда. Да поаккуратнее.
Женщины начали вытаскивать Мотьку из воды. Как могли берегли раненную и порванную овчаркой руку, но бывший уголовник все равно глухо застонал, когда они кое-как устроили его под развесистым деревом.
- Ну, как он?- обеспокоенно спросила Емельянова медсестру.
Они боялись за него. Оставшись без мужчин, вдовы даже не представляли, что им делать дальше. А молодой офицер хоть и был неопытным да необстрелянным, но все-таки военным.
- Плохо, - не стала успокаивать ее Рахиль, - нужна срочная помощь, иначе к утру он может совсем умереть.
Соловьева, чей муж был начальником заставы, разом приняла на себя командование. Оставшиеся не возражали, признавая за майорской женой несомненное лидерство.
- Значит, так, Галя, - приказала она Емельяновой, - сымай с него все до подштанников. Надобно мокрую одежу его просушить, не ровен час простуду схватит. В его состоянии – чистая смерть.
Капитанша шустро бросилась к Мотьке и начала стягивать с него через голову гимнастерку.
- Рахиль, - продолжала Надежда, - дуй в деревню. Аккуратно там оглядись – что к чему. Если фрицев не увидишь, мотай обратно, мы тогда туда и двинемся.
Еврейка кивнула мокрой кудрявой головой и помчалась по тропинке к ближайшей деревеньке.
- Бабы, - продолжила распоряжаться Соловьева, - одежку мокрую тоже снимайте, на ветках пока развесим. Детей к себе прижмите, чтобы не померзли пока. И тихо всем! Не гомонить лишний раз!
Рахиль добралась до ближайшего к лесу дома. Тихо, словно мышь-полевка, проскользнула в ворота и встала, как вкопанная, когда из будки, глухо рыча, показалась громадная ушастая голова дворового пса.
Собака смотрела на незваную гостью тяжелым звериным взглядом. Прижав уши, охранник начал выползать из будки. Еще немного, и он доберется до мокрых девичьих ног. Разомкнет пасть и сожмет крепкие клыки на человеческой лодыжке. Собак Рахиль боялась с детства. А уж таких огромных и лохматых – и подавно.
Но из дома вышла крепкая высокая женщина и приказным тоном несомненной хозяйки прикрикнула:
- Полкан, сидеть!
Пес послушно уселся, не спуская с Рахиль взгляда. Женщина прошла по опрятному добротному двору и подошла к калитке.
- Кто такая? – строго спросила.
- С заставы я, - честно ответила испуганная девушка, - разбомбили нас начисто.
Хозяйка помрачнела. Сцепила пальцы рук в один кулак так, что, казалось, косточки треснут.
- А здесь чего ищешь?
- Помощь нам нужна, тетенька, - зачастила Рахиль, - у нас в лесу двое деток маленьких и раненый лейтенант. Совсем умрет, если не поможете.
- Сдурела, девка, - возмутилась незнакомая женщина, - фрицев в деревне нет, на Восток подались, но вот-вот другие придут. Куда мне вас девать тогда?
- Тетенька, - взмолилась Рахиль, - мы же умрем все. Помогите нам, пожалуйста. Хотите, я на колени встану?
Отчаявшаяся медсестра упала на колени и схватилась за подол хозяйского платья. Та отшатнулась от сумасшедшей гостьи и едва не упала, запнувшись о доску. Странная мокрая девушка смотрела на нее умоляющим взглядом. И уйти бы Рахиль ни с чем, вернувшись в лес и принеся беженцам горькое известие, но повезло ей в том, что попала она в дом бывшего председателя колхоза. Старого, закаленного еще Революцией и Гражданской, фронтовика. Сам хозяин дома сгинул от воспаления легких полгода назад, когда провалился под лед и вернулся домой в задубевшей от мороза одежде. Председательствовал он без малого десять лет. И жена у него была под стать – смелая сильная женщина, что шла за своим Прохором от самых его войн с кулаками до поста председателя колхоза.
- Значит, так, - решилась хозяйка дома, - до темноты из леса ни ногой. Сидеть тихо, как мыши. А как стемнеет, подходите все к калитке. Полкана я дома запру, он гавкать не станет. Коли тихо все будет в округе, оставлю лампу на столе. Как свет увидите, так заходите. Ну, а если окна будут темные, значит, в деревне немцы. Тут уж не обижайтесь, уходите подобру-поздорову.
- Спасибо, тетенька, - выдохнула счастливая Рахиль.
Шустро поднялась с колен и бросилась к лесу, надеясь лишь на одно: что доживет лейтенант до вечера, дотянет до уютного тепла деревенского дома. Что не истечет кровью и не провалится в больной воспаленный бред.
Соловьева выслушала медсестру и удовлетворенно кивнула:
- Добро. Сейчас главное – до темна досидеть. А там уж потихоньку-полегоньку дойдем.
- Мамочка,- захныкал мальчишка, - я кушать хочу.
- Я тоже, - присоединилась к нему девочка.
- Потерпите немного, - отозвалась Емельянова, - вот стемнеет, и накормим вас.
Мальчик засунул большой палец в рот, свернулся клубком на коленях у матери и мирно засопел, успокаивая бурчащий от голода желудок. Женщины, оставшиеся лишь в рубахах, устроились сами, окружив Мотьку, и задремали, забыв о собственной безопасности.
Рахиль вскочила, как ужаленная когда на окружающий их лес темным густым покрывалом начала опускаться ночь. Взглянула на лейтенанта и увидела, что он сидит недвижимо, раскрыв глаза.
«Умер», - пронеслась в ее кудрявой голове испуганная мысль.
Медсестренка подошла к бывшему гольцу, потрогала лоб, щеки, провела рукой по груди. Мотька был жив. Из последних сил он держался, но жизнь из его крепкого молодого тела уходить не желала.
- Нормально все со мной, - тихо произнес он, - пока нормально. Только болит все. Вы как?
- Сейчас в деревню пойдем, - быстро, шепотом докладывала Рахиль,- нас там ждут.
- Не опасно? – возразил сперва лейтенант, но потом ответил сам себе, - хотя, выхода все равно нет. Далеко мы не уйдем без еды и оружия.
- Собираемся, бабоньки, - засуетилась проснувшаяся Соловьева.
Ничуть не смущаясь молодого офицера, полураздетые женщины начали сноровисто одеваться. Матери растолкали детей, цыкнули, чтобы те не хныкали и принялись натягивать на них влажную, но уже не мокрую одежду. Последние сутки с их страшным калейдоскопом событий от рвущейся на куски заставы до страха неминуемой смерти под немецкими пулями остались где-то в прошлой жизни. В той самой жизни, границу которой охраняли сейчас их мертвые мужья.
Одевшиеся женщины встали перед сидящим под деревом Мотькой и ждали, что он скажет
- Взвод, - слабым голосом проговорил лейтенант, - слушай мою команду. Впереди пойдет Рахиль. Мы вереницей за ней. Всем молчать. В деревню зайдем по очереди. Первая опять же Рахиль. Следующая – Емельянова с ребенком; за ней – Белокобыльская; после – Томилина.
- А ты? – спросила Надежда.
- Не перебивать, - не терпящим возражения тоном осадил ее Мотька, и майорша тут же замолчала, - я пойду замыкающим. Сломайте мне крепкую ветку, буду опираться на нее. Не волнуйтесь за меня, я дойду.
Соловьева еще пыталась что-то возразить, но командирский тон бывшего беспризорника не оставлял ей шансов. Да и все они прекрасно понимали, что в его теперешнем состоянии он будет их только тормозить. А там, если все сложится удачно, то они и помощи в деревне попросить смогут, чтобы дотащить лейтенанта.
Председательша встретила их во дворе. Стояла она прямо, как дерево. Держала в руках керосиновую лампу, освещая неярким ее светом двор, и смотрела, как в распахнутую калитку по очереди заходят негаданные постояльцы.
- Все? – спокойно спросила она, когда зашла Томилина.
Рахиль встревожено смотрела в темноту, прижав ладонь к груди. Минуты ожидания тянулись раздражающе, бесконечно долго. Мотька все не появлялся, и медсестра уже готовилась сорваться с места, чтобы броситься ему на подмогу. Но тут калитка открылась в очередной раз, и появился лейтенант.
- Вот теперь все, - удовлетворенно произнесла Соловьева.
Развернулась и посмотрела хозяйке дома прямо в глаза. Та выдержала взгляд со спокойствием.
- Меня зовут Анна, - степенно представилась она. – Вдова я.
- Мы все здесь вдовы, - глухо отозвалась Томилина.
Анна обратила взгляд к говорившей. Одна общая беда будто враз сделала их сестрами. Разбитые на осколки женские сердца заговорили на одном языке – извечной бабьей жалости.
- На сеновал, - распорядилась хозяйка. – Лейтенанта своего затаскивайте сами. Как устроитесь, принесу ужин. До ветру ходить осторожно. На грядки и только потемну, чтобы соседи не видели. Мне глаз любопытных не надо. Пса по вечерам буду держать в доме.
- Спасибо, - искренне поблагодарила майорша, уже забираясь по лестнице.
Мотьку затаскивали в четыре руки. Измученный голец держался едва-едва, понимая, что если он потеряет сознание, его никто не сможет затащить.
И когда он рухнул в мягкое душистое сено, плотным ковром покрывающее доски чердака, ушел в беспамятство полностью.
Мотька не видел, как на сеновал поднялась Анна. Как из темного угла навстречу ей вышла Рахиль и приняла из хозяйских рук кастрюлю с холодной вареной картошкой, на которую тут же налетели голодные ребятишки. Следом председательша передала кувшин с молоком и громадную краюху свежего хлеба. И самое главное…
- Передай сумку, сын - проговорила она, обращаясь к тому, кто стоял внизу.
Ей подали холщовую сумку и Анна заговорила, обращаясь к Рахиль:
- Здесь чистая марля для перевязки. В кувшинчике – травяной настой. Им промой рану, он всяческую гниль начисто убивает. Рубаху с парня сними, чтобы лишней грязи не было и руку перевяжи накрепко. Если от жара гореть начнет, так вот полотенце и вода холодная, на лоб положи, пусть остудит немного. Ну, а там надеяться только на чудо. Если к утру не умрет, значит, выживет.
- Сидеть тихо, - предупредила их в последний раз и отправилась в дом.
Рахиль затолкала в себя пару картофелин, удивляясь отсутствию аппетита, и вернулась к лейтенанту. Все сделала как сказала Анна. Положила лейтенантскую голову, горящую больным огнем, себе на колени и стала слушать рваное тяжелое дыхание. Из обрывков бессвязного бреда уловила фамилию Самохина и крайне удивилась. В памяти ее девичьей встал высокий мужчина, держащий ее, ребенка, за руку. Огромные, как казалось ей тогда, люди, наводнившие их с дедушкой квартиру.
Тот Самохин отвел ее в приют, улыбнулся на прощание и исчез из ее жизни, как дым. Но цепкая девичья память навсегда сохранила в себе и короткие белые волосы и пронзительный взгляд глаз холодного голубого цвета.
Наевшиеся до отвала детишки разлеглись на куче сена и быстро уснули. К Рахиль подошла Соловьева.
- Молока бы хоть ему в рот влить,- посоветовала она, - силы нужны с болячкой бороться. Подними ему голову, попробую хоть на язык капнуть.
К Мотькиным губам поднесли кувшин. Первые капли пролились на грудь, но потом молодой организм, отчаянно желавший жить, справился сам. Голец сделал большой глоток и раскрыл мутные глаза. Слабо улыбнулся обрадованной Рахили, сказал «Дошли, все-таки» и опять закрыл глаза. Только сейчас уже во сне, а не в бреду.
- Ну, вот, - довольно сказала майорша, - жить будет. Пограничников так просто не взять.
***
Их разбудил собачий лай. Суровый Полкан гавкал громко и сердито. Женщины встрепенулись, Рахиль вздрогнула, очнувшийся Мотька приподнялся на локте.
Соловьева приложила палец к губам, показывая всем: «Тс-с-с» и подобралась к стене сарая. Выглянула в щелку, отшатнулась и развернулась к беженцам побледневшим лицом.
- Немцы, - прошептала одними губами, и Рахиль закрыла рот ладонью.
Со двора послышалась немецкая речь вперемешку с русской. Рахиль подползла к майорше и тоже приложила глаз к щели между досками.
Посреди двора, выпрямившись, гордо стояла Анна. Перед ней высокий немецкий офицер постукивал стеком по сверкающему сапогу. Справа от офицера стоял автоматчик – охранник. А слева – явно русский мужчина неприятной, какой-то скользкой наружности. Это его голос слышали женщины. Он переводил разговор.
- Мы знаем, - говорил он, - что ночью к вам приходили гости. Мы не хотим ничего плохого, только познакомиться с ними. Попросите их выйти.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - спокойно отвечала хозяйка, - у меня нет никаких гостей. Я вдова, ко мне никто никогда не приходит.
Пес рвался с цепи, роняя на доски двора тягучую слюну. Автоматчик скучающе поднял оружие и полоснул короткой очередью по надоевшей собаке. Полкан взвизгнул, захлебнувшись последним лаем, и рухнул перед будкой. Анна вздрогнула, прикрыла глаза, но ни одним движением не выдала своих чувств.
- Господин офицер, - продолжал переводчик, - хочет познакомиться с дамами, которые пришли к тебе ночью.
Хозяйка перевела на говорившего спокойный взгляд.
- Степан, ты же с моим Прохором на рыбалку ходил. С кем ты сейчас?
- Ты мне зубы не заговаривай, председательша. Я всегда на стороне закона. Сейчас закон они, - бывший учитель немецкого языка сельской школы мотнул головой на офицера, - веди своих баб. Я знаю, что они с заставы. Жены комиссаров. Коммунистки проклятые. Им новая власть спуску не даст!
Рахиль отшатнулась. Страх вполз внутрь громадным холодным удавом. Кровь стремительно отлила от лица, и черные ее глаза уставились на Мотьку. Тот понял все без слов и начал медленно подниматься на ноги.
- Куда? – шикнула на него Соловьева.
- Я выйду, - ответил лейтенант, - вы оставайтесь. Может, им меня хватит, а от вас отстанут.
Договорить им не дали. На лестнице, ведущей на сеновал, показалась круглая немецкая каска. Автоматчик пристально оглядел собравшихся и мотнул головой, показывая «Спускайтесь».
Немецкий офицер ходил вокруг сбившихся в кучу женщин, внимательно оглядывая каждую. Детей жены пограничников попытались затолкать внутрь своей небольшой группы. Подойдя к Мотьке немец долго смотрел ему в глаза. Бывший уголовник твердо выдержал взгляд врага. В голове гольца пронеслись сцены его ухода от облав. Вся прошлая жигановская школа сейчас лихорадочно пыталась найти выход. Но выхода не было. Некому было кричать «Атас! Рвем когти!», и ожидали их не побои от легавых, а безразличные зрачки чужих автоматных стволов.
- Комиссар? – спросил фашист по-немецки.
- Отвечай господину офицеру, - приказал учитель, - ты комиссар?
- Солдат он, - ответила за него Соловьева, - обычный солдат. Всех комиссаров убили еще на заставе. А этого только-только прислали.
Немец насмешливо посмотрел на майоршу. Та выпрямилась под его взглядом и гордо вздернула подбородок. Офицер подошел к Рахиль, стеком поднял ей подбородок, вгляделся в испуганные черные глаза.
- Юде, - сказал утверждающе.
А по улице, мимо распахнутой калитки, шла колонна пленных. Измученные красноармейцы едва волочили ноги. Кто-то выпадал из шеренги и автоматчики по бокам пристреливали того короткими очередями. Жители высыпали к калиткам и смотрели на своих защитников молча, сухими и страшными глазами.
Немец отдал приказ своему охраннику и тот качнул стволом автомата в сторону колонны. Пограничников поставили в строй и погнали в общей шеренге. На Запад.
Рахиль прижалась к Мотьке, пытаясь скрыть еврейское свое лицо. Соловьева отдала ей косынку и та натянула ее на кудрявые черные волосы.
Мотьку замутило от запаха гниющих под знойным июньским солнцем ран, но он приказал себе «Отставить». И только крепче сжал зубы, глядя прямо вперед.
Не думал и не гадал бывший жигановский помощник, что так быстро и бесславно закончится его жизнь. Но упрямый характер сдаваться не желал. Мотькины глаза внимательно оглядывали окрестности, стараясь найти хоть малейшую лазейку. Ему нужен был лишь один шанс, а там уж тело само вспомнит, как убегать от пуль.
- Задумал чего, лейтенант? – обеспокоенно спросила Соловьева сзади. – Коли задумал, так не тяни, говори.
- Нет, - признался Мотька, - ничего не могу придумать.
Неожиданно воздух разорвали одиночные выстрелы поверх голов пленных.
- На землю все! – раздался чей-то громкий крик.
Мотька среагировал сразу. Он дернул на себя прижавшуюся к нему Рахиль и рухнул на нее сверху, закусив губы от боли в раненой руке. Женщины позади него упали следом, прикрыв телами детей. Пленные падали вокруг, как бревна. Кто, послушавшись крика, кто уже ничего не услышав. Охранники, крича по-немецки, залегли за мертвыми телами и вели веерный обстрел. Из леса высыпала небольшая группа русских солдат. Они были вооружены немецкими автоматами и упорно шли прямиком на фашистов.
Немецкий офицер отдавал приказы резким злым голосом и отстреливался из пистолета.
- Все к лесу! – закричал один из русских – явный командир. – Бегите к лесу!
И здесь Мотьку не подвела воровская выучка. Он схватил еврейку за руку и потащил за собой в лес. Оглядываться на свой бывший взвод времени не было, за ним рванула лавина окровавленных раненых пленных. Кто был посильнее, схватился с охранниками врукопашную, добывая себе оружие.
А издали уже слышался рев мотоциклетных моторов.
- В лес, в лес! – кричали неожиданные освободители.
Толпа бежала под защиту деревьев. У перелеска остановились три мотоцикла. Немцы рассыпались цепью и стали прочесывать лес. Мотька залег под корягой, зажав Рахили рот здоровой рукой.
Щелкающие звуки выстрелов подсказали ему, что завязался бой. И те, кто вышел из леса, и те, что шли по пыльной дороге, дрались, добывая себе свободу и жизнь.
- Стихло, - прошептала еврейка.
Бывший беспризорник вылез наружу. Прошел дальше в лес и увидел пожилого старшину, собирающего немецкие автоматы.
- Чего встал, как вкопанный? – спросил он Мотьку. – Обыскивай давай, патроны ищи и жрачку.
- Из окружения мы выходим, - рассказывал ему потом этот старшина, - уже почти неделю. Тяжко.
Окруженцы не знали, что немцы уже вовсю бомбят Минск, что войну СССР объявила Финляндия, с которой два года назад воевал этот самый старшина, а на Красной Площади в Москве впервые зазвучало:
- Вставай, страна огромная.
Никто из них ничего этого не знал. Они и не догадывались, что кольцо фашистов сжимается все плотнее, что Красная Армия, которую они так хотели найти, уже откатилась далеко на Восток. И до ближайшего военного подразделения недели пути. В голоде и опасности. В тревоге и отчаянии. А может и к лучшему, что не знали? Потому что Мотька, оказавшийся опять самым старшим по званию, сразу же взял на себя командование.
- Будем прорываться, - решительно сказал бывший голец и Рахиль взглянула на него восторженными глазами.
Они выйдут на позиции 124-й стрелковой дивизии через две недели. Измученные голодом и болезнями. Оборванные и грязные. Отчаявшиеся, но не сдавшиеся. Их будет вести бывший вор и уголовник, который еще пятнадцать лет назад помогал бандиту убивать людей.
P.S. Хребет будет в следующей главе.
Долго за эту вещь не бралась. Ничего хоть получилось? Или переписать? Думаю, пусть пока будет так - как общее описание событий, а после я добавлю подробностей: как из окружения выходили, как к дивизии присоединились.
© Ятаган
Это сообщение отредактировал Ятаган - 11.11.2017 - 13:45
yaplakal.com