Особист развернулся к прибывшим, и Веру окатила холодная волна. Прямо в лицо ей смотрели голубые льдинки Самохинских глаз.
Тяжелое молчание повисло в жарком июльском воздухе. Сердце Веры толкалось в ребра так, что, казалось, выскочит сейчас наружу, разорвав собой вязаную кофту. Хребет молчал позади нее страшным молчанием, смертельной немотой. Он уходил от смерти так много раз, чтобы сейчас стоять и смотреть в скуластое лицо этой самой смерти.
- Так что, товарищ майор? – напомнил о себе Петрович. – На допрос поведете, али как?
Самохин очнулся, протер красные от недосыпа глаза и мотнул головой в сторону землянки.
Их завели внутрь, следом зашел Самохин – красная линия Вериной судьбы.
Николай прошел к столу, заваленному бумагами, и рухнул на табуретку, бросив на стол фуражку с тульей василькового цвета.
- Как ты здесь оказалась? – спросил он женщину, с которой делил постель десять лет.
Женщину, которую когда-то просил стать женой и которая женой никогда не была.
Вера неожиданно для самой себя выпрямилась и подошла к столу. Глядя прямо в глаза того, кто когда-то ее спас, а потом предал, она разорвала подкладку кофты и высыпала на стол остатки золотых украшений, что четыре года назад сама туда зашивала.
- Вот, - проговорила она, глядя прямо в льдистые глаза, - это твое.
Обломки прошлой жизни рассыпались на плане контрудара по малининской группировке фашистов. Золото, за которым всю жизнь охотился Хребет, и которое не принесло никому счастья.
- Вагон разбомбили, - продолжала Вера. – А ты знаешь, куда нас везли по этапу? Знаешь?
Самохин не знал. Еще первые дни после приговора он пытался отслеживать судьбу политзаключенной А5307, но бывший командир Величко дал понять, что заслуги Самохина в деле борьбы с саботажниками хоть и признаны партией, но поблажек ждать не стоит.
Запах давно немытых женских тел вновь охватил Веру. Она вспомнила, как рыдала в теплушке полусумасшедшая украинка, как падала с ног от усталости пожилая белоруска, что так и не отказалась от своего мужа.
- Ты, - говорила она в лицо того, кто никогда не был ее мужем, - ты виноват во всем.
Хребет слушал эту странную племянницу и понимал, что он ничего не понимает. Ясно было одно: разговаривать подобным тоном с теми, кто носит фуражку с васильковой тульей и краповыми околышами, не стоит.
- Эй, - попытался угомонить он разбушевавшуюся Веру, - ты бы успокоилась, что ли. А то нам прямо тут, в перелеске, приговор и вынесут.
Самохин слушал Веру с непроницаемым лицом. Выслушав все обвинения, поднялся из-за стола, одернул китель и знакомым жестом пригладил виски.
И здесь весь Верочкин запал вышел враз. Она боялась этого строгого красноармейца, как не боялась даже убийцу-жигана, стоящего за спиной. Она боялась его ненависти, которая могла запросто расстрелять двух сбежавших заключенных, но еще больше она боялась его любви.
- Иди в свое Кукушкино, как назвала, - произнес особист, - ты свободна. И это единственное, что я могу для тебя сделать.
Это было спасением. Дверью, открытой в свободу. Что ожидало саму Веру в окруженном Кукушкино она не знала, но здесь ее могла ожидать только гибель.
- А он? – рискнула задать вопрос бывшая секретарша.
Самохин перевел взгляд на Хребта, которого четыре года назад сам лично отдал под суд. Жиган встретил этот взгляд с обычной своей усмешкой в половину лица.
- Его я отпустить не могу, - твердо произнес Самохин, - он преступник по всем законам.
- Кровью вину искупить не дашь, значит? – спросил Хребет. – А то ведь сам знаешь, у меня опыт большой по части пришить кого-нибудь. Я не подведу, командир.
- Нет.
И это «нет» стало точкой, которую в их разговоре поставил майор. Вера прошла к выходу, мимо полыхающего больным жаром Хребта, боясь взглянуть тому в глаза, и вышла наружу. Где возле самой двери, врытой в землю, стоял молодой охранник с винтовкой в руках.
- Ну, что, дамочка, отпустили вас? – спросил он ошалевшую от счастья Веру.
Та быстро кивнула и устремилась, было, через перелесок к полю, за которым и лежало то самое неведомое Кукушкино. Но навстречу ей из другой землянки вылетел боец. Он бросился к двери Самохина, распахнул ее с силой и выкрикнул в темное нутро:
- Генерал Потапов на связи. Срочно!
Николай выскочил наружу, бросил на Веру непонятный взгляд:
- Еще не ушла? Подожди здесь.
Вслед за Самохиным выполз Хребет. Он обхватил ствол молоденького деревца и помотал головой. Вера подскочила к нему, обеспокоенно взглянула в глаза и подставила плечо.
- Ничё, - улыбнулся жиган, - выживу. Устал только, отдохнуть бы малость, да, видать, не судьба.
Через несколько минут перед ними появился Самохин. Он заметно нервничал, сжимая губы в тонкую полоску.
- Оставайтесь здесь оба, - бросил беглецам, - не время сейчас уходить.
И выкрикнул громким командирским голосом:
- Старшина, ко мне!
А после, развернувшись на каблуках, отправился в свою землянку, где на столе лежал план контрнаступления, о котором его и предупредил только что генерал Потапов.
И сказал ему генерал напоследок, что к вечеру в распоряжение Самохина должны поступить два десятка бойцов, что вышли из окружения три дня назад. И группировка майора должна любой ценой держать рубеж на кукушкинском направлении до тех пор, пока к ним не подойдут остатки 34-й танковой дивизии, которая каким-то чудом сохранила несколько боевых машин.
124-я стрелковая дивизия собиралась прорвать окружение и соединиться с 5-й Армией, ведущей бои на Киевском направлении.
***
По приказу Самохина Хребта отвели в землянку старшины, оставив вояку, прошедшего Гражданскую и Финскую, следить за особо опасным преступником, а Веру определили туда, где допрашивали. В землянку, которую сам Самохин до последнего делил с той самой медсестрой, которую убили пару дней назад.
У дверей остался стоять солдат с ружьем, бдительно охраняя и покой майора, и эту странную новоприбывшую.
Веру трясло от пережитого, непрестанной дробью стучали зубы, она тщетно куталась в разорванную кофту, стараясь урвать из нее хоть каплю тепла. Но, несмотря на жаркий летний день, холодный страх опутал ребра и сдавил крепкой хваткой жалкое секретарское сердце.
Самохин принес горячий чайник, налил в большую алюминиевую кружку крепкого травяного настоя и поставил перед бывшей женой. Из вещмешка, что лежал в углу землянки, достал банку тушенки, которую сохранил с первых дней войны и вскрыл ножом тугое железо. Оставил рядом с чаем, а сам отошел к лежанке, накрытой шинелью.
Неожиданно Вера почувствовала, как желудок сдавили голодные спазмы. Рот наполнился тягучей слюной, беглянка схватила нож и принялась выковыривать из банки застывшие жиром аппетитные куски говядины.
- Мы окружены, - негромко начал особист. – Вокруг нас, почти до самой границы – отборные немецкие части. Это самое Кукушкино, куда ты собиралась, скоро будет уничтожено полностью. Там только смерть, здесь у тебя есть шанс. Если выживем, никогда не появляйся у меня на пути. Я больше не пойду на преступление ради тебя.
И от того, что сказано это было с негромким и страшным спокойствием, Вера подавилась куском говядины, схватила кружку с чаем и начала пить, громко глотая.
Самохину не в чем было себя винить, не он толкнул Веру в жадную пасть Маркизы. Свой последний шаг она тогда сделала сама.
В дверь раздался негромкий стук, и молоденький новобранец сообщил, что обещанное генералом подкрепление прибыло. И возглавляет их целый лейтенант с погранзаставы, который ведет за собой почти полтора десятка измученных, но здоровых и злых бойцов.
Самохин вышел из землянки, оставив Веру за столом. Напоследок бросил на политзаключенную странный взгляд, собрал бумаги с планом прорыва и надёжно уложил в планшетку. Бывший корвоенюрист, ныне майор НКВД, оставался верен себе до конца.
- Товарищ майор, - отрапортовал прибывший пограничник, - лейтенант Весенин прибыл в ваше распоряжение.
Самохин взглянул в лицо молодого офицера, бывший голец встретил его взгляд твердо. Николай даже помотал головой, пытаясь отогнать нежданно возникшее воспоминание, где этот самый лейтенант, которого тогда звали Мотька, цеплялся за проемы двери, когда его пытались вытащить из воровской малины. А ошалевший Мотька даже опустил руку, которой отдавал честь.
- Вы…, - одними губами проговорил он, - здесь… Вот это да. Простите, товарищ майор.
Но чудеса не закончились. За ремень Мотькиной гимнастерки со спины цепко держалась чернокудрая Рахиль. В отличие от Весенина, она Самохина узнала сразу. С той самой ночи, когда дедушке-ювелиру воткнули в бок воровскую заточку, голубые глаза оперативники частенько снились ей по ночам. А узнав, уставилась на него во все глаза, не веря и веря одновременно. И был этот взгляд ее настолько пристальным и узнаваемым, что Самохин, не выдержав, снял фуражку и опустился на бревно.
Но и тут испытания прошлым не иссякли. Из землянки выполз Хребет, упросивший старшину проводить его до ветру. Заслуженный вояка бдительно вел задержанного под прицелом винтовки Мосина. Патронов в винтовке не было, но Хребет об этом не знал. Он честно направился в кусты, когда боковым зрением увидел бравого лейтенанта в майорской фуражке. Забыв о том, куда шел, забыв о ране в боку, жиган резко развернулся в сторону офицеров и выкрикнул:
- Мотька, ты что ли?
Старшина нахмурился и слегка ткнул винтовочным дулом в воровскую спину.
- А ну, геть, - твердо приказал он, - иди куда шел и не отвлекайся.
Но было поздно. Весенин уже услышал свое старое прозвище, уже увидел знакомое лицо, разорванное уродливым шрамом. А увидев, пошатнулся так, что Рахиль пришлось удержать его. Самохин вздернул подбородок, свел брови в одну строгую линию и командирским голосом приказал:
- Отставить, товарищ лейтенант.
Весенин тут же выпрямился:
- Есть отставить, товарищ майор.
- В землянку его, - приказал Самохин старшине, - запереть и до утра не выпускать. Лейтенант, построить личный состав.
И когда Весенин умчался выполнять приказание, на вытоптанной полянке возле костра осталась молодая еврейка, отчаянно отводящая взгляд.
- Вот, значит, как, - проговорил Самохин, - вот ты какая стала. Молодец.
- Я медсестра, - тихо пролепетала Рахиль, - говорили, у вас сестру убили, вот я и напросилась с лейтенантом.
- Медсестра – это хорошо. Это очень хорошо. И лейтенант у тебя хороший.
Он хотел сказать осколку своего прошлого еще кое-что, но подошел пограничник с докладом, что личный состав построен.
***
- Товарищи бойцы!
Зычный голос Самохина разорвал предзакатный воздух, и окруженцы встали по стойке «Смирно», вслушиваясь в слова командира.
- Нам предстоит нелегкая задача, - продолжал майор, - необходимо прорвать кольцо окружения, соединиться с частью генерала Потапова и постараться любой ценой выйти на Киевское направление для объединения с действующей армией.
- Враг силен и опасен. Враг бросил нам навстречу отборные дивизии, вооруженные до зубов. Фашистские части усилены танковыми бригадами. С неба их прикрывают эскадрильи «Мессершмидтов». Но, товарищи, правда – она на нашей стороне. Мы у себя дома, это наш лес, наша земля и наше небо. Нас мало, у нас практически нет оружия и боеприпасов, но у нас есть главное: Родина. Наша Родина. И поэтому, мы должны победить!
- Служим Советскому Союзу! – грянул хор солдатских голосов.
После команды «Разойтись» Самохин мотнул головой, подзывая Весенина:
- Пойдем в землянку, пограничник. Обсудим завтрашний прорыв.
Вера уже спала, накрывшись майорской шинелью, когда особист сдвинул кружки к краю и развернул бумажный план на грубо сколоченной дощатой столешнице.
- Кукушкинское направление, - ткнул он пальцем в центр, - здесь по данным разведки сосредоточены главные силы фашистов. Десяток легких венгерских танков и два мотоциклетных взвода, все вооружены по полной. А мы даже сорокопятку потеряли, когда отступали. Но есть надежда…
Весенин вскинул взгляд. Расклад, который ему давал майор, не оставлял ни единого шанса на прорыв. Боеприпасов практически нет, если и воевать, то лопатками.
- Вот здесь, на реке, - продолжил майор, - есть брод, по которому могут пройти наши танки. Здесь у немцев самое слабое место – пара отделений пехоты. Если мы сможем прорвать линию обороны, то наша 34-я с восемью машинами подойдет к нам. У нас будет восемь танков. Восемь! Представляешь, лейтенант.
Пограничник восхищенно прицокнул языком. Это был отличный план.
- А теперь отдыхать. Старшина там тебе место обустроил, уплотнил кое-кого.
Весенин приложил руку к козырьку, отдав честь, повернулся, чтобы покинуть майорскую землянку, и услышал в спину негромкий голос бывшего оперативника:
- Я рад, что ты стал достойным человеком, Дмитрий.
Мотька молча кивнул и открыл дверь в июльский сумрак, где небо заволакивалось грозовыми военными тучами.
А Самохин подошел к лежанке, расправил на краю полог шинели и лег поверх, стараясь не разбудить невзначай свое странное прошлое. До прорыва оставалась пара тяжелых часов.
yaplakal.com