Вера прислонилась спиной к дощатой стенке вагона. Прикрыла усталые глаза и сползла спиной вниз. Перед потухшим ее взором, грохоча железными колесами, промчался тяжелый арестантский состав ее жизни. В котором каждый вагон был словно отдельная веха. Да и то сказать, - глупая у Верочки оказалась жизнь. Глупая и никчемушная. Бледной молью прошла она сама по своей собственной жизни, словно ничего вокруг не понимая.
Когда четыре года назад молчаливый охранник вывел Веру из кабинета Величко и завел в одиночную грязную камеру, она еще во что-то верила. В чем-то сомневалась и на что-то надеялась. Но то, что неожиданно произойдет чудо, и Веру выпустят из крепких стен обратно. Домой.
А где был тот дом? Квартиру Маркизы реквизировали еще в двадцать седьмом году. Сразу, как арестовали их впервые. В коммуналку к Самохину Вера пришла в том самом жемчужном платье, в котором была задержана.
Когда странный милиционер, постоянно попадавшийся ей на пути, открыл дверь в прихожую, заставленную вещами и обувью, Вера вдруг отчаянно засмущалась и закуталась в меховую накидку, словно стараясь никому не попасться на глаза.
Самохин шел впереди, показывая дорогу к своей комнате.
- Здесь шкаф, осторожно, Вера Николаевна, - предупредил он негромко. – Это соседский, они там зимние вещи хранят.
Из задымленной многими сковородками и кастрюлями кухни выглянула крупная неприветливая женщина. В одной руке она держала поварешку, в другой нож. Женщина хмуро взглянула на гостью, и Верочка почувствовала, как эти глаза натурально ее раздевают. Вера Степановна Лудова с опытом заправского продавца моментально оценила и дорогое жемчужное платье и настоящего соболя на плечах гостьи. Сверлящий ее взгляд, казалось, пробурил дыру в платье и обнаружил под ним даже кружевные шелковые панталоны тонкой ручной работы. Неприветливость Веры Степановны тут же сменилась улыбкой. Соседка вытерла руки кухонным полотенцем, висящим на плече; отложила в сторону поварешку с ножом и величаво двинулась по проходу Вере навстречу.
- Коля, - глубоким грудным голосом обратилась она к Самохину, - что же ты гостью свою в прихожей держишь?
Николай обернулся от своей двери, замок в которой опять, как назло, заклинило. Открыл рот, чтобы ответить, но Лудова его не слушала. Она подхватила Веру под локоть и повела к себе.
- Смазать давно пора, - бросила Самохину через плечо, - да и беспорядок у тебя там, как у всех мужчин. Пойдемте, голубушка, ко мне, я вас чаем напою, пока наш милиционер дверь открывать будет.
И Вера не успела опомниться, как ее уже вели к массивной зеленой двери с тисненной надписью «Лудовы» на ней. Из раскрывших дверных створок вышел, слегка покачиваясь, веселый и пьяненький мужчина. Был он в серой домашней майке и синих домашних штанах. Вера Степановна широким плечом задвинула его в угол и пропустила Веру в уютную, опрятную комнату.
- Проходите, голубушка, не стесняйтесь. Разуваться не надо, - предупредила хозяйка, хотя Вера и не собиралась, - присаживайтесь, я мигом за чайником.
Она оставила дверь открытой, и на Веру уже взглянула модистка Танечка. Окинула ее профессиональным взглядом и скрылась в своей комнате
- Вера Николаевна, пойдемте, - Самохин показался в дверях, протягивая руку.
Она с облегчением поднялась и пошла за своим будущим. В аккуратной комнате встала прямо посредине. Оперлась рукой о край стола. Тонкими пальцами смяла кремовую скатерть, стараясь сдержать слезы. Но не сдержала. Они хлынули сами. Пробивая дорогу из прошлого мира – мира Маркизы – в сегодняшний мир - мир абсурда. Как быстро внутри нее умерла испуганная мелкая секретарша, что жила когда-то в такой же каморке. Общалась с такими же соседями и готовила себе на старой дореволюционной печке жидкие ненаваристые борщи.
Самохин не сделал ни шага к ней, за что Вера была ему благодарна. Просто вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Любовниками они стали через неделю. А через два года Самохину дали отдельную квартиру, в которую он перевез Веру. Бывшая секретарша вздохнула с облегчением, когда за ее спиной навсегда закрылась дверь шумной коммунальной квартиры.
***
А сейчас справа от нее стояла пожилая «политическая» латышка. То ли правда, то ли нет, но мужа ее обвинили в связи с гитлеровцами. Отказавшихся от отца детей распределили по детдомам, а жену приговорили к ссылке.
А слева от Веры горько рыдала и все что-то приговаривала по-украински молодая полусумасшедшая хохлушка.
Их всех эвакуировали вглубь страны – забайкальскую женскую колонию. До этого они двадцать пять дней шли пешком. Часть заключенных умерла прямо на этапе, не выдержав перехода. К Курску они подошли измученной оголодавшей толпой.
В дощатой теплушке стоял тяжелый запах давно немытых женских тел и грязной одежды. Каждая держала в руках узелок с вещами. Золото, что Вера захватила из квартиры Самохина, так и ждало своего часа за подкладкой старой шерстяной кофты. Положение бывшей жены корвоенюриста дало ей некоторые привилегии. Ее почти не обыскивали.
- А ну, гражданки, - раздался зычный голос охранника, - соберитесь в кучку. Трогаемся.
Он закрыл тяжелую дверь вагона и арестанток повезли подальше от фронта. Пряча, как неблагонадежный элемент.
Перестук колес успокаивал и Вера, опустившись на корточки, задремала, прижав к груди нехитрые свои пожитки.
Сколько прошло времени, она не заметила, только вскинула голову, когда услышала странный свистящий звук сверху. Кто стоял у стенки вагона, приник к щелям между досками, стараясь разглядеть, что происходит снаружи. Резкий толчок заставил Веру упасть. Узел с вещами вывалился из ее рук и его сразу же затоптали испуганные женщины.
Векра вздрогнула, когда услышала грохот от взрывов.
- Бомбят, бабы, - доложила одна из арестанток.
- Кто? – спросили ее
- Да я почем знаю? Бомбят и все.
Поезд остановился, когда полотно рельсов перед ним подняло в воздух взрывом.
Та самая заключенная, что рассказывала о бомбежке, оторвалась от стенки вагона и бросилась к двери. Замолотила в нее крепкими кулаками и закричала, что было сил:
- Эй ты, с ружьем, открывай двери! Мы тут все помрем!
Запертые в вагоне женщины поддержали ее стуком и криками. Их никто не слышал, или не слушал. Воздух вокруг рвался в клочки, а над поездом, остановившимся посреди поля, и внутри которого находились люди, с утробным воем носились «Мессершмидты».
Паровоз слетел с рельсов, когда один особо меткий немецкий асс, уронил бомбу рядом. А слетев, паровоз потянул за собой всю вереницу вагонов. Они падали вниз, словно доминошные кости. При падении, ломались, или открывались двери, из которых перепуганной толпой вываливались люди. Мужчины, женщины и дети.
Вере повезло. Их вагон находился почти в хвосте. Дверь, которую практически выбили обезумевшие от ужаса женщины, открылась сама. Вера выскочила сразу, едва увидела просвет. Пригибаясь от выстрелов и взрывов, побежала в сторону леса.
Не добежав, споткнулась о чье-то тело, и рухнула рядом в траву, тяжело переводя дыхание.
- Опять ты, племянница? – услышала слабый голос и открыла глаза.
Хребет смотрел на нее с непонятным выражением. Рядом с ним лежал тот самый конвоир, что закрывал дверь в женском вагоне.
Вера приподнялась на локте и вопросительно взглянула на бывшего жигана.
- Не я,- тут же упредил он ее вопрос, - видать, осколками посекло.
Хребет быстро, по-воровски, обыскал карманы гимнастерки. Вытащил документы, хмыкнул, разглядывая:
- Прохоренко Петр Гарилович. 1899 г.р. Почти ровесник. Пригодится. Ну-ка, племянница, помоги раздеть жмурика.
- Зачем?- удивилась Вера.
- Раз говорю, значит, надо, - отрезал Хребет.
В четыре руки они раздели Прохоренко Петра Гавриловича до исподнего, Хребет скинул тюремную одежду, в которой был сам, и натянул на себя чужую окровавленную гимнастерку.
Засунул документы в карман и глухо застонал.
- Что? – спросила Вера.
- Задело чутка, пока бежал. Ниче, отлежусь немного и пойдем, племянница.
На них никто не обращал внимания. Каждый спасался как мог.
***
Длинный июльский день 1941-го года клонился к закату, когда Хребет отлежался. Вера сидела рядом тихо, как мышь. Лишь изредка поглядывала на это странно знакомое лицо незнакомого ей человека. Далекая встреча с которым у дверей нэпманского магазина перевернула всю ее жизнь.
Он так же как Самохин удивительным образом прошел через всю ее судьбу. Странная встреча в странной судьбе. Судьбе без закона.
Жиган тяжело поднялся с земли. Хмуро взглянул на Веру и подал ей руку.
- Пойдем что ли, - сказал он ей.
- Куда?
- Куда глаза глядят. Здесь оставаться нельзя, фрицы вот-вот подойдут.
И они пошли – бывшие заключенные Белокоровического ИТЛ в Житомирской области. 13 июля 1941-го года всех заключенных лагеря погнали пешком на ст. Ветлица. Там их засунули в вагоны и повезли в тыл. А до этого они неделю строили оборонительные сооружения.
Они не знали, где оказались. Они просто шли, путаясь в траве, падая и поднимаясь.
Тело Хребта тяжелело с каждым шагом. Все чаще и чаще он наваливался на Верино плечо, сдавливал рукой до боли хрупкие кости, заставляя остановиться, и переводил дух, тяжело и часто дыша. Летняя ночь спустилась вниз и легла на раненую землю мягким лиловым одеялом.
И Вера, и Хребет устали до крайней степени человеческой усталости. Опустились оба без сил на травяное покрывало и закрыли глаза.
- По очереди бы спать, - пробормотал Хребет, проваливаясь в тяжелый, болезненный сон.
Сил не было ни у кого, чтобы спать по очереди, и Вера тоже заснула, прижавшись спиной к мокрой от крови чужой гимнастерке. Прерывистый сон, в котором бывшая секретарша и проститутка, ехала в грязном вагоне навстречу смерти, прервался резким окриком и несильным ударом кирзового сапога под ребра.
- Петрович, - раздался над головами арестантов молодой голос, - глянь, кого я нашел. Солдат раненый, а с ним баба какая-то. По виду гражданская. Шпионы, что ли?
Вера мигом проснулась и уставилась испуганным взглядом в молодого солдатика с автоматом. Почти мальчишку в грязной и помятой гимнастёрке. Из-за высокого раскидистого дерева, застегивая на ходу ширинку, вышел тот самый Петрович – старшина.
Внимательно оглядел Веру, что крепко прижалась к спине Хребта, присел на корточки рядом с жиганом, который был без сознания, и ловко обыскал карманы.
- Прохоренко Петр Гаврилович, - прочитал документы, как давеча тот же вор, - охранник вагона с политзаключенными Белокоровического ИТЛ.
Неприветливый взгляд серых глаз уставился в Верино лицо.
- Ну, а вы, гражданка, кто такая будете?
И уже готов был вырваться из груди привычный ответ «Заключенная А5307. Осуждена на десять лет без права переписки», как неясное чувство тревоги толкнуло изнутри в сердце.
- Местная я, - твёрдо ответила Верочка.- Завальная Вера Николаевна. По ягоды в лес пошла, а тут бомбить начали. Поезд разбомбили, а этот, - кивнула в сторону Хребта, - раненый оказался. Не бросать же одного в лесу, вот идем в мою деревню.
- Где деревня? – спросил старшина. – Название какое?
- Там, за перелеском.
Вера махнула рукой в неопределенном направлении.
- Кукушкинцы мы будем. Деревня Кукушкино, значит.
Она даже ничего не придумывала. Название ближней деревни услышала от конвоира на полустанке в случайном разговоре между двумя самокрутками. Как раз перед самой бомбежкой.
- А где стоим-то? – спросил кто-то.
- Кукушкино, вроде, - ответил второй неведомый охранник.
Петрович бросил на солдата вопросительный взгляд, и мальчишка утвердительно кивнул. Была, значит, такая деревня. Вера облегченно вздохнула.
- Ну, пусть так, - недоверчиво произнес старшина, - только, гражданочка, для начала с нами пройдемте. Для разбору. Разберемся, отпустим, не переживайте.
- А…, едва не вырвалась предательская кличка «Хребет», - он как же?
- И он с нами пойдет. Для разбору. Да и подлечим малость, хотя сестренку медицинскую еще две недели назад убили.
Солдат закинул автомат на плечо и одним рывком поднял с земли бессознательное воровское тело. Голова жигана болталась из стороны в сторону, побелевшие губы постоянно что-то шептали, и Вера с ужасом думала, что произойдет, если вор начнет бредить. Никаким Петром Гавриловичем в его бреду и пахнуть не будет. А будет там воровская малина, да дощатый вагон с заключенными. Но видно, кто-то там, наверху, либо заснул, либо, напротив, проснулся, и жиган вслух ничего не сказал. А всё шептал синюшными губами что-то так тихо, что даже солдат рядом разобрать не смог.
***
- Петрович, кого притащил из леса?
Их встречали остатки 124-й стрелковой дивизии. Две недели дивизия выходила из окружения, в которое попала практически сразу после формирования. Потеряв комдива, которого захоронили в глубине Брянского леса, почти все вооружение и большинство приписного состава, 14 июля 1941-го года тысяча оборванных и голодных человек вышли в районе Белокоровичей. Тогда еще никто из них не знал, что они вышли лишь для того, чтобы умереть. Не считая той бомбёжки, в которой побывали Вера с Хребтом, на пути бойцов РККА не встретилось ни одного фашиста. И даже кто-то решил, что война, наконец, закончилась. А если и нет, то части Красной Армии погнали врага назад, на свою черную землю, откуда и выползла это фашистская гидра в сто голов. Они не знали, что танковые колонны Вермахта уже вовсю утюжат советскую землю, прорываясь к Москве и Ленинграду. Пройдя металлическими гусеницами по Украине, они оставили искалеченную землю немецким шакалам, которые шли за ними следом. Тревожная это была тишина. Словно яркий солнечный день, на кромке которого уже зреет черная могучая буря.
- То ли раненые, то ли шпионы, - ответил Петрович, пожимая плечами, - ниче¸особист разберется. Он у нас мужик башковитый.
Хребет уже выщел из забытья и сейчас благоразумно помалкивал, опираясь на солдатское плечо. Шустрое воровское зрение фиксировало события, а сознание вора принимало решения. Самое сложное- это не забыть свою новую фамилию. «Прохоренко Петр Гаврилович, - повторял Хребет про себя, - Петр Гаврилович 1899-го года рождения»
- Вот, - сказал старшина, подходя к бревну, на котором спиной к ним сидел офицер, - товарищ майор, в лесу нашли. Кто такие, неясно, решили к вам привести.
Особист развернулся к прибывшим, и Веру окатила холодная волна. Прямо в лицо ей смотрели голубые льдинки Самохинских глаз.
yaplakal.com