Эхо войны. Ил-2. Расстрелянные в воздухе.

...17 октября 2015 года, участники экспедиции прибыли на место проведения работ в Крымском районе между хуторами Новый и Никитинский. В ходе разведки, проведенной неделей ранее, было определено точно место удара самолета и землю и установлен его тип – Ил-2. Изначально место падения обнаружил и показал нам туапсинский поисковик Иван из ПО "Охрана памяти защитников Отечества".

via

Октябрь 2015 года был ознаменован для нас работами на месте падения очередного советского самолета, который стал юбилейным двухсотым на счету нашей команды.

Меня часто спрашивают, почему мы столько времени уделяем работе на местах падения самолетов, что именно привлекает в этом направлении поисковых работ. Наверное, все дело в том, именно это специфическое направление поиска требует от участников экспедиций максимального профессионализма и не терпит поверхностного подхода к делу, а именно такие качества присущи поисковикам нашей организации.

Среди обломков самолета практически всегда есть зацепки, которые позволят установить обстоятельства гибели самолета и судьбу экипажа, их нужно лишь найти и уметь правильно распознать. В отличии от поисковых экспедиций по пехоте, где если в процессе эксгумации останков бойца не обнаружены именные личные вещи, то имя воина скорее всего так и останется безымянным, в работах на местах падения самолетов все зависит не от воли случая, хотя удача и в этом деле не помешает, а от качества проведенных работ и 100 % собранного подъемного материала.

Именно по этой причине из 79 советских летчиков, обнаруженных нами в экспедициях на местах падения крылатых машин, в 72 случаях их имена установлены. И даже это не предел, поскольку поисковые работы на местах падения этих самолетов будут завешены лишь тогда, когда все найденные нами летчики вновь обретут имена и спустя десятилетия вернутся с боевых заданий. Мы снова и снова возвращаемся на места их гибели и пытаемся понять, что же мы упустили в ходе предыдущих экспедиций. Порой полученный новый опыт, либо дополнительные архивные данные или новые находки позволяют по-иному взглянуть на картину произошедшего и поставить точку в очередной истории, и примеров подобных результатов много.

Большим подспорьем в работе является созданная нами уникальная база данных самолетов и моторов, участвовавших в Битве за Кавказ. На сегодняшний день в ней содержится информация более чем о 4200 машинах, защищавших небо Кубани. И если на установление имен экипажа первого найденного нами самолета потребовалось долгих 10 лет, то теперь после обнаружения нужных номеров бывает достаточно всего несколько минут чтобы установить обстоятельства катастрофы и судьбу экипажа.

Это сообщение отредактировал ТаганСармат - 22.10.2015 - 23:25

Вскрытие воронки показало, что самолет падал с большой высоты под углом около 70 градусов к горизонту со стороны населенных пунктов Никитинский и Львовский. Справа и слева от центра воронки, на глубине около метра в земле торчали пушки ВЯ-23, установленные в крыльях штурмовика. Обе пушки были погнуты и оборваны в районе крепления стволов к корпусу пушки.

На глубину до 4-х метров вся земля была буквально перемешана с обломками бронелистов, из которых состоял корпус самолета. В какой-то момент обломки прекратились и казалось, что глубже идет уже материковый грунт, но металлоискатель уверено показывал крупное скопление металла. Углубляемся в плотную глину еще на пару штыков лопаты и утыкаемся в зубчатую шестерню мотора АМ-38.

Время неумолимо шло к вечеру, и вся команда прилагала максимум усилий чтобы успеть завершить работы до темноты, и наши усилия были вознаграждены: удалось расшатать и извлечь из раскопа на поверхность редуктор с обломками лопастей. Это был уже далеко не первый Ил-2 на нашем счету, и мы точно знали где искать номера.

Несколько минут уходит на то, чтобы очистить фрагмент самолета от плотно спрессованной глины. Воздух наполнился специфическим запахом нефтепродуктов, который исходил от масла, вытекающего из редуктора. Не смотря на прошедшие 70 лет масло идеально прозрачное с легким зеленым оттенком, думаю, что его сейчас можно заливать в мотор автомобиля.

...

В этот момент со стороны могло показаться, что вокруг остатков мотора происходит какая-то хаотичная суета, но на самом деле это не так. Каждый участник экспедиции точно знает свою роль и без слов с полувзгляда понимает остальных, а все вместе мы работаем как единый механизм.

Отколов очередной кусок глины, очищаем участок на стыке блока двигателя и редуктора в том месте где должен быть продублирован номер мотора. Законсервированный в глине и масле металл корпуса мотора блестит как новый, а номер Ф242268 выглядит как будто набит только вчера.

...

...

По данным нашей базы, мотор АМ-38 № Ф242268 был установлен на самолете Ил-2 № 1876749, входившем в состав 103 ШАП и не вернувшийся с боевого задания 26.07.1943 года.

Пока это все, остальные подробности предстоит узнать уже когда вернемся домой. Но никаких признаков нахождения экипажа в самолете в момент падения, нам обнаружить не удалось: ни останков летчиков, ни элементов парашютной системы. Вероятно, экипаж успел покинуть машину прежде чем она на огромной скорости ударилась в землю.

С другой стороны, мы прекрасно понимали, что самолет падал со стороны немецких тылов и упал на территории контролируемой немцами, не дотянув до линии фронта всего около одного километра. У экипажа был небольшой выбор: смерть в бою после приземления на парашюте или плен.

Как выяснилось мы были не далеки от истины. Согласно списков безвозвратных потерь в частях 230 ШАД за период с 20 по 30 июля 1943 года, 26.07.1943 г. был сбит огнем ЗА в районе хутора Львовский самолет Ил-2 из состава 103 ШАП. По наблюдению других экипажей, участвовавших в выполнении боевого задания, командир экипажа сбитого самолета лейтенант Громов выбросился с парашютом и был расстрелян фашистами в воздухе.

Это сообщение отредактировал ТаганСармат - 22.10.2015 - 23:29

В отношении стрелка-радиста старшего сержанта Пряник данные в различных источниках разнятся. По данным списков безвозвратных потерь он выбросился с парашютом вместе с командиром и тоже был расстрелян еще в воздухе, а по воспоминаниям ветеранов полка, написанным уже после войны, стрелок-радист самолет не покидал и разбился вместе с машиной. Исходя из того, что останков членов экипажа среди обломков самолета обнаружено не было, скорее всего правы те документы, которые свидетельствуют в пользу гибели обоих летчиков в результате обстрела с земли в тот момент, когда они спускались на парашютах.
Дальнейшее изучение архивных документов позволило установить, что оба летчика на момент гибели имели боевые награды. Так, лейтенант Громов Федор Яковлевич, 1915 г.р., уроженец г. Вольск Саратовской области, был награжден орденом Красного Знамени (Приказ по войскам Закавказского фронта 01/н от 09.09.1942 г.), а старший сержант Пряник Николай Карпович, 1917 г.р., уроженец г. Никополь Днепропетровской области, Приказом по 230 штурмовой авиационной дивизии № 07/н от 04.05.1943 г. был удостоен медали «За отвагу».

Каждый из них, до этого, ставшего последним, боевого вылета, прошел длинный боевой путь. Для старшего сержанта Пряник он начался в июне 1941 года в должности авиационного техника и лишь в феврале 1943-го, как лучший моторист он был выдвинут в воздушные стрелки, после чего по распределению попал на самолет Ил-2 в экипаж Громова.

...

Что же касается лейтенанта Горомова, то войну он встретил в должности пилота 227 ББАП, летал на самолете Су-2. С июля 1941 года переведен в состав 136 ББАП. Спустя год, в июле 1942 года его полк принимал участие в отражении наступления противника на Ростов, где за две недели интенсивных боев потерял почти все самолеты и большинство личного состава. После этого те, кому посчастливилось выжить, были переведены в 103 ШАП, имевший на вооружении самолеты Ил-2.

В период с 12 августа 1942 года летчики полка ежедневно совершали по нескольку боевых вылетов, уничтожая живую силу и технику противника, но и сами теряли машины и товарищей. В итоге к 23 августа в полку не осталось ни одного исправного самолета и личный состав был отведен в тыл на отдых. Именно в ходе этих боев 19.08.1942 г. лейтенант Горомов, будучи раненым в левый глаз, совершил вынужденную посадку на территории занятой противником, сумел оторваться от преследователей, в туже ночь перешел линию фронта и вернулся в часть.

Уверен, что и 26.07.1943 года, при условии успешного приземления, Федор Яковлевич не стал бы для врагов легкой добычей. К тому же по воспоминаниям других участников вылета, ветер относил парашют Громова в сторону наших позиций. Но, судьбе было угодно распорядиться иначе и пулеметные очереди оборвали жизнь отважного летчика, буквально изрешетив его тело.

На вершине горы в ста метрах от места падения самолета сохранились оплывшие от времени контуры позиций немецкой зенитной артиллерии. Закончив работы по подъему обломков штурмовика, мы решили при помощи приборов обследовать эти позиции и обнаружили большое количество стреляных пулеметных гильз. Кто знает, может именно отсюда велся огонь по выбросившимся на парашютах лейтенанту Громову и старшему сержанту Пряник.

Наверное, мы никогда не сможем точно узнать где, кем и когда были захоронены их тела. Но мы обязательно приложим все усилия, чтобы имена этих отважных летчиков были увековечены на воинском мемориале Сопка Героев, рядом с которым они и погибли.

Евгений Порфирьев, октябрь 2015 г.

ВСЕ... Вечная память павшим защитникам Родины!

Это сообщение отредактировал ТаганСармат - 22.10.2015 - 23:35

Вечная память героям!

Вот только один нюанс...
Перевод в стрелки, как лучшего моториста - эта формулировка для документов.
Это означает - "если выживет, не будем портить парню жизнь, а если погибнет, то - героем..."
Моториста могли перевести в стрелки только за сильно серьезный залет.

Прочитал, и все равно, остается вопрос - вам зачем их тревожить ? Узнать, как погибли ? В документах все есть, погибли геройски , в бою. Какое то нездоровое желание копаться в могилах. Пусть уже спят спокойно.

Да, о том как погибли эти конкретные люди в документах есть всё, но когда поднимали самолёт никто не знал кто на нём летал. А вдруг там оказались бы те кого считали без вести пропадавшими?

Это сообщение отредактировал 4Lolz - 23.10.2015 - 00:15

А что это даст сейчас, в 2015 году ? Это было важно тем живым, кто ждал и надеялся первые пять, десять , пятнадцать лет после Победы. А сейчас уже давно ясно, что все , кто мог уже пришли.
В этом конкретном случае поисковики по факту нашли только обломки. Где сами бойцы неизвестно.

Война не закончена, пока не похоронен последний павший солдат.

Спасибо людям, которые не жалея сил и времени восстанавливают память о тех кто ушёл из жизни неизвестным солдатом.

Правду,память.Ещё один экипаж вернется на землю.
Осознание того что люди выполнили свой долг перед Родиной и погибли в бою.
А не пездели с дивана "а что это даст".

Каждое тело должно быть достойно похоронено, а не валяться в неизвестности среди лесов и полей

Про штурмовиков всем рекомендую книгу Арсентьева И. А. Короткая ночь долгой войны
Вот, например, про работе в Крыму:
Мой верный щит (отрывок)
...О том, как я собираюсь взлететь в тумане и лететь вслепую до пролива, дипломатично умалчиваю. Да и что говорить, когда сам не знаю. Надеваем спасательные морские жилеты, чтоб не утонуть. Они автоматически надуваются, если окажешься в воде, а вот сколько проплаваешь при температуре воды плюс три градуса, это вопрос другой... Залезаем в кабины, выруливаем на старт. Я взлетаю четвертым. Командир отдает по радио последние распоряжения, закрывает фонарь, начинает разбег. Я - наоборот: открываю фонарь, оттягиваю ухо шлемофона - треск радио мешает слушать, высовываюсь из кабины. Там, на краю аэродрома, бугор, в тумане его не видно. Сейчас Хашин вмажет в него, раздастся взрыв и... Слушаю, напрягшись. Гул самолета затихает, взрыва нет. Вторым уходит в туман Щиробать, я продолжаю слушать. Взрыва все нет и нет. Закрываю фонарь. Плюю в форточку, отворачиваюсь, даю газ на взлет и следом - форсаж. Замелькала мокрая земля, быстрой, быстрей, горизонта не вижу, по сопротивлению ручки управления улавливаю положение самолета и скорость. Отрываюсь. Вокруг меня шевелится серое цементное молоко. Истинной высоты не знаю, нет такого прибора; выше ста метров подниматься нельзя - попаду в сплошные облака. не увижу пролив и буду тарахтеть до самого Херсона... Но и низко лететь нельзя- зацеплюсь за землю и щепок от меня не соберут. Прибор «авиагоризонт» безбожно врет, я ему никогда не верю, да и вообще все эти железяки, стрелки, циферблаты, как малярийные, трясутся перед моими глазами, и я вынужден доверять им свою живую душу. Уткнулся взглядом в указатель кренов, боюсь потерять пространственную ориентацию, да еще кошусь на прибор скорости. Стрелка секундомера прыгает уже третью мину­ту, осталось еще две - и я выскочу на море. Напряжение такое, что мутнеет в глазах и во рту становится сухо. Полторы минуты... За ушами щекочут струйки пота. Я набычился так, что ларингофоны врезаются в горло. По секундомеру еще тридцать секунд... десять... А вот и последняя, расчетное время истекло, а где же море? Продолжаю лететь в тумане. Шестая минута на исходе, а моря все нет! Начинаю паниковать. Куда меня несет? Может, не в ту сторону? Вдруг рядом с самолетом что-то мелькает раз, второй. В ужасе рву на грудь ручку управления - земля! В каком-то метре от винта! У меня дыхание перехватывает. И тут же за кабиной резко светлеет, стена тумана обрывается, внизу тусклая вода пролива. «Ох! - вздыхаю. - Это надо же! А? Взлетел...» Даже сам себе понравился, какой молодец...

Но радоваться, собственно, было нечего, впереди Керчь, в Керчи и в округе - сто двадцать зенитных батарей всех калибров. Помножь на четыре, получай без малого полтыщи стволов, направленных на тебя. А высота полсотни метров, условия классические, чтобы стреляли в тебя все, кому не лень, и попадали с закрытыми глазами. На что я могу надеяться наверняка, так это на то, что от самолета щепки будут сыпаться, как опилки от циркулярки.

И все-таки странно бывает... Когда уже кажется, что нет больше ни малейшей надежды, где-то там, в глубине под черепом, в тайных лабиринтах мозга, продолжает тлеть ничтожно малая крупица, крупица веры в невозможное. Она как бы успокаивает и в то же время подстегивает: не тушуйся, еще не все потеряно. Приятные нашептывания! Ведь знаешь, что ложь, иллюзия, и все же хочется верить. А вдруг на самом деле уцелеешь? Куда тогда полетишь? Как найдешь аэродром в тумане? Одно за другое цепляется.

Но на такой случай у нас летом появилась новая техника: радиоприводные станции РПК-10. Каждый полк имел свою, а чтоб не было путаницы, им присваивались позывные. Давали обычно имена цветочков самых распространенных: роза, фиалка, незабудка. Привод дает радиолуч, и прибор показывает мне, где аэродром. Дежурный радист через каждую минуту повторяет позывные и крутит пластинки с веселой музыкой, песенки, всякие «Катюшки-Марфушки», «Коломбины-Риориты»... Чтоб летчику над целью было веселее.

Вот какая хитрая махинерия приведет меня в тумане домой! Включаю РПК, зашумело, захрипело, и вот слышу сквозь помехи радист гнусит; «Работает радиопривод «Астра». «Астра» - это моя. Отлично! Настраиваюсь потщательней, приятно, когда техника работает как часы. Да только в этот раз дежурным радистом оказался какой-то осел: вместо веселенькой «Катюшки-Марфушки» в наушниках потянулось удручающе-жалобно: «Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут - она зарыда-а-ет...»

- Тьфу! Чтоб тебя... И так коты скребут на душе, а он еще похоронную завел...

Вырубил РПК к чертям, глядь - вдали над водой что-то вроде кружится. Уж не «мессы» ли встречают меня? Осторожно подбираюсь над волной ближе, оказывается,-мои! Все во главе с командиром взлетели, ждут меня над проливом. В эфире немое молчание, соблюдают полную радиомаскировку. Доворот на Керчь, «бреем» - по воде. Ну, пронеси нечистая сила!.. Еще не добрались до завода Войкова, а впереди уже пурга дыма и огня. Берег, дома, траншеи - все стреляет нам навстречу. Пучки «эрликоновских» трасс, словно огненные розги, хлещут по животам «илов», в первые же секунды на правом крыле просадило такую дырищу - поднимай руки и промахнешь насквозь без задержки. Ведущий держится кромки берега, мы летим правым пеленгом. Я, последний, дальше всех захожу на сушу, и, как мне тогда казалось, все пули и снаряды, предназначенные немцами для летящих впереди меня, ловлю своим самолетом. Машину ежесекундно жестоко встряхивает от прямых попаданий, оглушительно звякает броня, уши точно иглами протыкают. Пробоина... Опять, опять!

На крыльях пучится дюраль, с земли машут навстречу ослепляющие огненные метлы, сплошные перехлесты трасс, дымы вспышек. Я стискиваю зубы, жду цель. В такие секунды люди, видимо, и стареют на десятилетия. А что творится в задней кабине! Умнов свирепствует, помнит мое задание: не позволять фашистам отбить нам хвост. Он перебрасывает с борта на борт тяжелый крупнокалиберный, стреляет короткими очередями и гнет в адрес врага что-то вовсе не подходящее для радио...

«Даже интеллигента довели...» - мелькает мысль, и меня как прорывает, кашляю, аж выворачивает: пороховые газы пулемета Умнова засасываются в мою кабину, дерут горло.

Плоскости становятся подобны терке, самолет с каждым мигом тяжелеет, я слепну от разноцветья ярких вспышек. Моментами винт дико взвывает, - это я проскакиваю место, где только что взорвался снаряд, где воздух еще разрежен. То и дело жму на гашетки, поливаю землю металлом, уже не целясь, для острастки пускаю куда попало эрэсы, пру напролом к танкам. И вот они начинают вырисовываться грязными коробками на базарной площади у подножия Митридата. Стреляют. Самолет командира уже достиг цели, масса килограммовых бомб, брошенных залпом, взрывается разом, на земле вспухает огненный зонт. Следом бомбит и штурмует Щиробать, скоро моя очередь. Ложусь на боевой курс. Замри! Десять секунд ни малейшего шевеленья! Иначе все расчеты насмарку. «Эх, туды вас! - мелькает в голове. - Как же вы меня измордовали! Так надо же и мне вас!.. Не стану бомбить залпом, перекрою бомбовой серией всю вашу свору, угроблю как можно больше!» Мигом ставлю электросбрасыватель бомб на серию, прицеливаюсь и, как положено, застываю. И тут. же одно, другое, третье прямые попадания. Руль поворота заклинивает.

- 0-ох!..-раздается из кабины стрелка.

- Что с тобой, Валентин?

Молчок.

«Эх, проклятье! Убили, видать, парня...» -И тут подходит цель. Нажимаю кнопку сброса, стараюсь не спешить, заставляю себя нажимать медленней. Четвертая красная лампочка гаснет. Разворачиваюсь на море, а самолет не хочет, тянет меня к немцам, к бочковому заводу, в самый яростный пушечный ад. Чего-чего, а этого я меньше всего ожидал от своего верного «ила»... Сам не знаю зачем, убираю форсаж двигателя. Самолет начинает разворачиваться на море, но быстро теряет высоту, и вот уже крыши домов... Даю полный форсаж - самолет опять воротит нос к немцам. Убираю форсаж - ухожу на море и падаю к воде, добавляю... Этаким кандибобером, шуруя туда-сюда сектором газа, выбираюсь на пролив над самой волной. По мне еще стреляют, но уже не достают. Рыскаю вокруг ошалело глазами, позади чтото пузырится, словно багровая пена, впереди - никого. Где товарищи? В воздухе пусто. Неужели я один? Только я остался? Мороз проходит по телу. Что это? Счастье? Везенье? Фарт?

- Валентин! - зову по переговорному устройству. - Ты слышишь меня, Валентин? Отзовись!

Он по-прежнему не отвечает, а вместо него врывается знакомый басовитый голос радиста морской радиостанции «Граната»:

- Бр-р-р-ратва, штур-р-рмовики! Бр-р-раво! Вр-р-режьте фр-р-рицам еще р-р-разок!

«Ага! - думаю. - «Вр-р-режьте!» Мне самому врезали, не знаю, на чем лечу. Хотя бы на таманскую сторону перебраться». Внезапно в наушниках: «ду-ду-ду!» Стрелок вызыват, жив, оказывается!

- Валентин, как дела?

Тягучая пауза, затем натужно, со стоном!

- Плохи дела, ранило...

- Ах ты, беда... Ну, потерпи, миленький, сейчас перемахнем через пролив, все будет нормально.

- Нет, старшой, у нас в хвосте «месс»...

- Что-о-о?!

- «Месс» заходит в хвост...

«Фю-ю-ю! Этого только недоставало!.. Стрелок еле шевелится, самолет бревном еле ползет над водой, нас можно палкой добивать, а тут свежий «мессершмитт». Это, пожалуй, конец... Я совершенно отчетливо представляю, что произойдет через несколько секунд: раненый Умнов не сможет помешать немцу подойти к моему хвосту вплотную и аккуратно прицелиться. А дальше короткая очередь- и мы на дне. Знаю по собственному опыту: когда летал истребителем, срезал одного таким образом, знаю, как он расправится и со мной, совершенно беспомощным. Невольно сжимаюсь. Когда тебя убивают, хочется стать маленьким-маленьким, совсем невидимым за бронеспинкой. Внезапно: «Та-та-та!» - крупнокалиберный Умнова! Стреляет! 0-о! Тогда мы еще повоюем...» Я воспрянул. Надо тянуть к северному десанту, чтобы наши зенитчики отсекли настырного «месса», только так можно спастись.

Вдруг над головой мелькает тень. Глядь - метрах в пятнадцати надо мной разворачивается «худой», заляпанный пятнами камуфляжа. Он летит вниз кабиной, почти в перевернутом положении, мне хорошо видно летчика в меховой коричневой безрукавке, видно, губы его шевелятся - разговаривает по радио. Таращусь на него, он - на меня. «Познакомились... Теперь можно приниматься убивать друг друга. Вернее, ему - меня, летящая мишень - я...»

Камуфлированный исчезает. Время его виража известно, взглядываю на секун­домер, сейчас будет атака. И опять Умнов мешает ему очередью из своего пулемета. Молодчага, архитектор! Кричу по переговорному:

- Продержись еще чуток! Наши зенитки близко!

Продолжаю отчаянно тянуть к говорному десанту, а немец снова - вот он! Опять над моей головой, гримасничает угрожающе и упорно тычет куда-то пальцем.

«А-а!.. - доходит до меня наконец. - Вот чего тебе надо!..»

Известно всем: боевая авиация существовала, существует и будет существовать для уничтожения противника в воздухе, на земле, на воде, под водой, но вынудить вражеского летчика приземлиться не на его, а на чужом аэродроме всегда считалось, считается и будет считаться наивысшей доблестью. Это не просто уничтожить его, превратить физически и морально в ничто, это значит унизить его армию, его государство, поставить позорный крест.

«Ну, я тебе такого удовольствия не доставлю...» Он щерится, показывает пальцем в сторону своего аэродрома и кулаком грозит. А я совсем до ручки дошел. Я в отчаянье. Что делать? Выхватить пистолет и пу-пу в него? Глупость! Он свирепо машет кулаком, а я ему - на вот! Фигу тебе! Немец исчезает, и тут же самолет дергается, снаряд пробивает нижний бак. В кабине вихрь бензина, фонтан бьет из-под моих ног, я под взрывоопасным душем. Двигатель раскален: струйка в моторный отсек - и...

Инстинкт самосохранения срабатывает безотказно: «Спасайся, кто может!» А как? Подо мной в тридцати метрах студеное море, парашют не успеет раскрыться. Но и на такой случай у нас было кое-что про запас. Летая на малых высотах, мы выработали некий варварский, что ли, способ покидания кабины: надо быстро отстегнуть привязные ремни, откинуть фонарь, вскочить на сиденье, рвануть кольцо парашюта, выхватить из-под себя купол и швырнуть за борт. Скорость более четырехсот километров, встречный поток наполнит купол и выдернет тебя из кабины.

Это, конечно, теория... У кабины острые края, зацепишься - выдернет без ног, но кто об этом думает в такие мгновенья! Открываю фонарь, делаю остальное, как положено, хватаю кольцо, остается только дернуть, как вдруг -- вспышка. Знакомая, страшная, запечатленная навеки в моих глазах, она закрывает весь свет, как тогда под Гизелыо... И в мозгу моем вспыхивает догадка: «Поздно. Твой самолет взорвался, ты погиб, тебя нет, и только мозг еще живет по какой-то причине, по инерции и воспринимает окружающее». Но нет, самолет подо мной мелко дрожит и, неуправляемый, падает в море. Я это чувствую и содрогаюсь. Кровь ударяет в виски. «Что ты делаешь? Позор!» Ломающий душу, не испытанный дотоле стыд леденит мне грудь, руки бессильно падают. «Так вот, значит, какой ты жучок! Ты будешь спасать свою подлую шкуру, а раненый стрелок, твой верный щит, что отбивался до последнего от фашистского аса, пойдет на дно пролива кормить собой крабов?» Меня словно кулаком по голове хватили, и я опять оказался в пилотском кресле. Хватаю управление. Буду лететь, сколько посчастливится, а взорвемся, так вместе.

Дышать в кабине невозможно, напяливаю на лицо маску с очками, голову - за борт, там поток чистого воздуха. Оглядываюсь. За самолетом тянется шлейф бензиновой пыли, шлейф белой смерти. Куда садиться? На землю нельзя, черкну радиатором о камень, искра - и поминай, как звали... На воду? Раненый стрелок утонет.

Внезапно, как это зачастую бывает, когда кажется, что уже все, что волосок, на котором держится твоя жизнь, вот-вот оборвется, добрая намять внезапно подсказывает спасительный ход. За мысом возле старинной крепости Еникале волнами намыло косу. Я не раз пролетал над этой узкой полоской из темной гальки. Неужели при моем летном опыте я не сумею приткнуть туда самолет? Должен! Доворачиваю на мыс, вижу прибрежную темногалечную тесьму. Там копошатся люди. Ага, увидели, что приземляюсь на них, прыснули кто куда. Подо мной волны, вот-вот задену винтом. Одежда на мне пропитана бензином, он мигом испаряется, я жду взрыва и зверски зябну, костенею, руки немеют, не подчиняются. И я и самолет на последнем издыхании.

И тут я - комсомолец, атеист, да-да! - поднимаю глаза к небу и шепчу: «Бог, если ты есть на самом деле, сделай так, чтоб мы не взорвались, не загорелись!» Вот до чего дошел!

Но только успел обратиться к небу, как в кабине глухо гахнуло и заполыхало. Приземлился автоматически, не видя земли. Как - не знаю. Осталась лишь навсегда в памяти жуткая пронизывающая боль да оранжевые сувои пламени за стеклами очков.

Полыхающий самолет еще бьется животом по скользким камням, а меня уже нет в кабине, огненным клубком выметнулся и покатился под ноги десантникам. Они срывают с себя бушлаты, шинели, набрасывают на меня, гасят. Вскакиваю в горячке на ноги, гляжу - на мне лишь спасательная жилетка надувная, одежда сгорела, тело черное - так отделал меня огонь. А боль? С чем можно сравнить ее? Если б сотней рашпилей драли с меня кожу, а сверху посыпали солью, эта пытка казалась бы легкой щекоткой по сравнению с тем, что испытывал я. А тут еще досада, обида какая! Боевое задание выполнил, воздушную схватку выдержал, самолет посадил, а вот придется умирать. С такими ожогами люди не выживают, я-то знаю, ви­дал...

Кирзовые голенища сапог горят похлеще пороха, на мне остались дымящиеся переда, перчатки тоже превратились в лоскутья кожи, висят закрученными стружками. Хочу снять - оказывается, не перчатка, это моя собственная кожа с клочь­ями мяса свисает, большой палец отгорел... Эх, пропади все пропадом! - Размахиваюсь от злости остатком сапога и пуляю его в море.

- Жаль летчика - кажись, чокнулся... - вздыхает кто-то из десантников.

- Да... Выскочить из такого пекла... Тут любой рехнется... - кивает другой на воду в то место, где шлепнулся передок моего сапога.

У меня губы обгорели, маска стала размером с детский кулачок. Говорю с трудом:

- Не чокнутый я, не беспокойтесь!.... Вы стрелку помогите.

Самолет прополз дальше по мокрым камням еще с полсотни метров и остановился. Моя кабина горит, задняя, отделенная переборкой, - нет. Умнов запутался в привязных ремнях, тросах, барахтается, не может выбраться никак. Десантники - к нему, хватают, успевают оттащить шагов на двадцать, и тут самолет наконец взрывается. Подводят стрелка моего ко мне, смотрю - нет, это не человек, это мумия. Он весь коричневый, покрыт с ног до головы корой застывшей крови. Приглядываюсь внимательней и сам чуть не падаю: кисть правой руки, - скрюченная, черная, висит возле щиколотки. На какой-то жилке то ли тряпочке держится. Ее оторвало, когда я только лег на боевой курс. За это время... боже мой!.. сколько событий прошло! Как же он терпел и вытерпел? Ведь из него половина крови вытекла! Но он не только не потерял сознание, не только не впал в шок, не опустился в бессилье на дно кабины, он продолжал воевать. Вовремя заметил атаку «худого» и одной левой рукой стрелял, отгонял его от хвоста и тем спас себя и меня.

Откуда же в нем такая мощь? Парень как парень, как все мы, ничего богатырского, и все же было и нем что-то еще, что проявляется лишь в самый трудные минуты и придает нам нечеловеческие силы. Тот энзе, что накапливается в нас исподволь, от колыбели до того последнею страшного мига, когда умереть неизмеримо легче, чем жить. Достанет ли у меня того неприкосновенного запаса, чтобы выжить?