244
1
Рядовой Серёжа Тихонов проснулся оттого, что снова захотел есть. Лёжа в кровати, он чувствовал странную пустоту в груди и не представлял, что с этим делать.
В сумраке дежурного освещения все увиденные предметы напоминали о еде. Прикроватная тумбочка была похожа на маленький холодильник. В уложенной на табурете военной форме угадывался мешок огурцов. Предплечье собственной руки напоминало копчёную куриную ножку.
Серёжа вспомнил, как однажды дед позвал его на забой курицы. В тот раз что-то пошло не так, и вырвавшаяся из рук птица какое-то время бегала по огороду без головы. Увиденное стало большим потрясением. Маленького Серёжу так и не смогли заставить есть тот куриный суп. Эх, попадись ему сейчас эта кура, ей пришлось бы несладко. Серёжа бы стрескал её вместе с перьями, лапами и всеми потрохами.
От таких мыслей пустота внутри стала ещё глубже, а в горле начало пересыхать.
Кроме Серёжи в роте не спал один дневальный и исполняющий обязанности старшины роты сержант Бондарчук.
— Куда пошёл, Тихонов? — спросил Бондарчук, когда Серёжа шёл в умывальную.
— Я попить, товарищ сержант.
— Из-под крана нельзя пить, обдрищешься!
— Было бы чем, — подумал Серёжа и молча пошёл дальше.
Холодная вода притупила чувство голода, но прогнала сон. Вернувшись из умывальной, Серёжа не стал ложиться. Он бесшумно открыл прикроватную тумбочку, достал из неё тетрадь с ручкой и пошёл в сушилку.
Усевшись спиной к горячей батарее, Серёжа стал писать письмо.
Здравствуй, мама!
У меня всё хорошо, только постоянно хочется есть. В столовой кормят три раза в день, но наедаюсь я только в обед. Говорят, что это нормально и организм когда-нибудь должен привыкнуть к такому режиму. Приходится терпеть. Особенно хочется сладостей. Я вспоминаю новогодние подарки, которые дарили на ёлке в ДК. Как я съедал все шоколадные конфеты, а карамельки не трогал. Эх, сейчас бы их сюда, все те карамельки… А недавно мне приснился сон, будто я прихожу домой, а у нас там сто банок сгущёнки. И я как давай её есть! И такая она была вкусная. Я два дня этот сон вспоминал.
Передавай привет дедушке и бабушке, когда будешь им звонить. Скажи, что я хорошо понял, почему они никогда не выбрасывают хлеб и почему нужно есть по утрам. Помнишь, я никогда раньше не ел по утрам? А ещё, помнишь, как я кашу не ел? Теперь ем! За милую душу трескаю. А в остальном всё хорошо.
Ладно, пойду попробую уснуть. Вдруг мне ещё раз приснится сон про сгущёнку.
Пока!В прикроватной тумбочке хранить письма запрещалось. Серёжа запечатал конверт, написал на нём адреса родного и казённого домов, и понёс на пост дневального, где находился ротный почтовый ящик.
— Куда опять попёрся? — спросил Бондарчук.
— Товарищ сержант, я письмо отправить.
— Какое ещё письмо? “Здравствуй, мама, вышли сала”? Выброси его на хер!
— Сало?
— Письмо своё! Я тебе базарю, выброси. Или ты думаешь, что сидя в сушилке в три часа ночи можно что-то умное написать? Выброси и вали спать. Потом новое напишешь.
— Товарищ сержант, днём как-то совсем не пишется. А сейчас вот как на духу. Разрешите всё-таки отправить?
— Хорошо подумал?
— Так точно.
— Ну, валяй.
Бондарчук открыл тумбочку дневального, в которой стоял фанерный почтовый ящик.
— Придёт сало, не забудь поделиться.
Серёжа улыбнулся в ответ и опустил конверт в щель крышки ящика.
— А теперь сделай одолжение, в люлю упади! — попросил Бондарчук.
Серёжа прошёл в тёмное спальное расположение и лёг в кровать. Он надеялся, что ему приснится сон с какой-нибудь едой, но в этот раз не приснилось ничего.
2
— Рота, подъём! — прокричал дневальный.
Сотня солдат учебной роты одновременно подскочили с кроватей.
— Форма одежды — номер четыре, кителя навыпуск!
Из холодной темноты зимнего утра надрывался уличный громкоговоритель. Во время утренней зарядки невидимый штабной диджей включил “Ротную песню” в исполнении группы “Голубые береты”. В её припеве были слова про самолёт и котелки с тёплой кашей. На словах про кашу Серёже снова захотелось есть, но вместо этого пришлось бежать утренний кросс. До завтрака оставалось чуть больше часа.
Во время бега Серёжа смотрел на спину впереди бегущего товарища и думал о гастрономических перспективах. А перспективы не радовали. Был четверг, и это означало, что утреннее меню будет состоять из тушёной капусты, жареного рыбьего хвоста и хлеба с кусочком масла. Тоска. Пятикилометровый кросс явно требовал большего количества калорий.
Ротная песня “Голубых беретов” сменилась “Пачкой сигарет” группы “Кино”.
— Если есть в кармане пачка сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день! — доносился из штабного репродуктора голос Виктора Цоя.
— Как в воду глядел, — думал Серёжа.
В его нагрудном кармане лежала пачка “Явы” с тремя сигаретами и скомканным носовым платком, который предохранял их от тряски во время бега.
— Одну сигарету я выкурю после обеда, — думал Серёжа, — другую оставлю на вечер, а третью выменяю у хлебореза на дополнительный кусок ржаного. Или белого, если повезёт. Отличный план! Если есть в кармане пачка сигарет, значит хлеб у хлебореза всегда можно замутить.
Потом была нирвана. Сперва группа, а за ней состояние, которое наступает после получаса бега.
— На шаг переходим! — крикнул кто-то из сержантов, — Руки на вдох поднимаем, на выдох — отпускаем.
Серёжа пришёл в себя и увидел крыльцо казармы.
— Справа в колонну по одному в расположение бегом марш!
Вернувшись в роту, Тихонов скинул китель на батарею, взял мыло, зубную щётку и пошёл в умывальную, где возле каждой раковины уже толкались минимум трое солдат.
— Пацаны, поделитесь зубной пастой, кому не жалко?
— Свою надо иметь.
— Я имел. У меня стащили.
— Не стащили, а просохатил.
— Тихон, ходи сюда! — крикнул рядовой Лапшин и выставил перед собой руку с открытым тюбиком.
Серёжа подставил под него щётку. Лапшин выдавил на ворс немного красного геля.
— Интересно, когда в увал пустят? Мою пасту только в городе можно найти, а военторговский “Жемчуг” за две цены я что-то на корню вертел! — негодовал Лапшин умываясь.
Серёжа начал чистить зубы и сразу почувствовал нехарактерный для пасты сладкий вкус.
— Блендамед кидс! — подмигнул Лапшин, — Ништяк, да?
Сладкая слюна заполнила ротовую полость и было даже обидно, что всю эту вкуснятину сейчас придётся выплюнуть в раковину.
— А может, проглотить? — подумал Тихонов, — Не отравлюсь поди?
В груди снова открылась непонятная пустота.
— Рота, до построения на утренний осмотр осталось десять минут!
Утренний осмотр проводил Бондарчук.
— Взвод, смирно! Предоставить наличие гладковыбритого хлебальника!
Солдаты стояли подбородками в потолок. Товарищ сержант внимательно изучал степень их выбритости.
— Пашинян, чего опять не побрился?
— Я брился, товарищ сержант.
— Незаметно! Пять минут времени и ты стоишь в строю побритый. Бегом марш.
Рядовой Пашинян побежал в умывальную.
— Внимание, взвод, предоставить наличие чистой подшивы и кантика на шее!
Солдаты прижали подбородки к груди, а Бондарчук принялся заглядывать каждому за воротник.
— Шея должна быть чистой, а подворотничок белым!
Если что-то из перечисленного не устраивало проверяющего, он отвешивал мощный подзатыльник и отправлял устранять выявленные недостатки.
— Лапшин! Подшива грязная! Три минуты времени на устранение! Держи глаза!
Глаза и вправду стоило держать, Бондарчук прикладывал от души. Серёжа зажмурился и тоже на всякий случай приготовился держать глаза, но пронесло.
— Головные уборы снять, выложить в них содержимое карманов!
В карманах можно было носить сигареты, носовой платок, блокнот, ручку и военный билет. А ещё расчёску, в которой стриженому налысо человеку нет никакой необходимости.
Бондарчук заглядывал в солдатские шапки, а потом в солдатские глаза. Утаить что-либо запрещённое было невозможно.
— Чирик, — обратился сержант к рядовому Чирикову, — ты ничего не забыл? Я по глазам вижу, что это не всё. Выкладывай!
Солдат покраснел, а потом побелел.
— Не надо на меня смотреть глазами срущей собаки. Выкладывай!
Чириков полез в карман штанов, достал оттуда несколько карамелек и положил в шапку.
— Чирик, ты же знаешь, что у нас делают с предметами с запрещёнными к ношению в карманах?
— Так точно, — еле ответил Чириков.
— Не слышу!
— ТАК ТОЧНО!
— И что же с ними делают?
— Их съедают.
— Минута времени! Жри!
Чириков хотел было достать конфету из фантика, но получил ладнью в ухо.
— Вместе с обёрткой! У тебя всего минута, ты не успеваешь!
Солдат разом затолкал в рот все конфеты и начал пережёвывать их вместе с бумажными фантиками.
— Разрешите стать в строй? — прибежал свежевыбритый Пашинян.
— Пашинян, почему ты не бреешься с первого раза?
— Я бреюсь, товарищ сержант! Просто щетина очень быстро отрастает.
— Ладно, становись.
Пашинян занял своё место. Вслед за ним прибежал Лапшин.
— Рота, до построения на завтрак осталась одна минута! — прокричал дневальный.
— Головные уборы надеть! Заправиться! Ну что, Чирик, вкусно?
Чириков молчал.
— Чириков! — позвал Бондарчук.
— Я!
— Вкусно, я спрашиваю?
— Никак нет.
— Врёт! — подумал Тихонов.
— Рота, выйти строиться на плац! — крикнул дневальный.
3
В столовую шли с песней.
— Расцветали яблони и груши. Поплыли туманы над рекой…
Тихонов пел и удивлялся своей прежней жизни, в которой он был равнодушен к грушам и яблокам.
— Эх, сейчас бы яблочко куснуть! — думал Серёжа, — Пусть даже самое кислое.
Подходя к раздаче, он достал из кармана пачку с оставшимися у него тремя сигаретами и аккуратно спрятал одну из них в левый рукав. Обмен курева на дополнительный кусок хлеба каждый раз напоминал шпионскую спецоперацию. Нужно было взглядом спросить хлебореза о возможности бартера и распознать его чуть заметный кивок головой, если такая возможность была. После этого нужно было технично положить сигарету в специальное место у подноса с хлебом и как бы невзначай взять больше положенной нормы. Специально для таких случаев хлеборез не резал некоторые куски до конца и клал их чуть ближе к себе, чтобы этот хлебный дуплет не схватил кто-нибудь не имеющий отношение к хлебо-табачной сделке.
Серёжа взял поднос, поставил на него тарелку с тушёной капустой. Подходя к участку хлебораздачи, вопросительный Серёжин взгляд встретился со взглядом хлебореза. Тот едва заметно покрутил головой.
— Где-то палево, — подумал Тихонов, — очень жаль.
Взяв простую порцию и хлеба стакан чая, Сережа посмотрел назад. За раздачей внимательно наблюдал Бондарчук.
Капуста была размазана по дну неглубокой тарелки. Чай был чаем только по цвету. Всё это вместе с обычной порцией хлеба смогло заполнить лишь небольшую часть голодной пустоты в груди.
За столом напротив Тихонова сидел рядовой Пашинян. Доев казённое, он откуда-то достал батончик гематогена и начал поглощать его, запивая остатками чая.
— Где замутил? — спросил Сережа.
— В общажной аптеке купил.
— Когда успел?
— Позавчера ещё.
— Ого! А где хранишь?
— Всё тебе скажи.
— Ну скажи, чего ты?
— Шарить надо, Тихон. Если сам не шаришь, то вся служба через жопу пройдёт.
— Рота, закончить приём пищи, встать. Уносим посуду.
Встав из-за стола, Серёжа захотел есть ещё сильнее. В фойе уже висело обеденное меню из щей, гречневой каши с подливой и компота из сухофруктов.
— Рота! С места, с песней, шагом-МАРШ!
— Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…
Голодному Серёже пелось плохо.
— Тихонов, ты чего там блеешь, не наелся что ли?
Подобные вопросы обычно не требовали ответа.
После завтрака было утреннее построение, на котором командир батальона сообщил, что предыдущей ночью двое солдат каким-то образом вскрыли уличный киоск, который находился на территории части. В нём продавались сигареты и всякая снедь, не требующая особых условий хранения.
— И что вы думаете, — сотрясал воздух комбат майор Пелевин, — не успели эти два слона толком залезть в лавку, как из-за угла вырулил патруль! Один слоняра сразу наутёк, а второй схватил с мешок кукурузными палочками. Эти, как их там?
— Никитка! — подсказал кто-то
— Во, точно, “Никитка”. Короче, второй схватил мешок “Никитки” и начал его жрать. Вы представляете?
Серёжа всё хорошо представлял. Он давно понял структуру офицерских историй и ждал финальную шутку, которую комбат в своих публичных выступлениях всегда оставлял на десерт.
— Хотели быть как Бонни и Клайд, мать их, — кричал Пелевин, — а получились Винни-Пух и Пятачок! Только Пятачок свалил не за ружьём, а со страху!
В строю похихикивали. Серёжа слушал этот увлекательный рассказ и думал о том, что он никогда в жизни не ел кукурузные палочки “Никитка”, хотя на гражданке они продавались на каждом шагу. Интересно, вкусные? От этих мыслей голодная пустота внутри Серёжи стала ощущаться ущельем, со дна которого на этот раз доносился стук собственного сердца.
4
После утреннего построения настало время тактических занятий. Солдатам раздали бронежилеты с оружием и повели на огороженную территорию учебного городка.
Рота делилась на взводы, взводы — на отделения, а солдаты отделений получали случайные номера.
— Тихонов, ты будешь четвёртый.
— Я, есть.
— Лапшин, ты седьмой.
— Я, есть.
— Пашинян, будешь шестым.
— Приличные номера кончились, да?
— Ладно, первым.
— Первым тоже стрёмно как-то. Давай третьим?
— Ладно, Пашинян — третий.
— Я, есть!
— Чириков, ты второй!
— Я, есть!
— Третий — домик, четвёртый — правый стоячий окоп, седьмой — левый холмик, второй — окоп для стрельбы лёжа. Внимание! Противник силами до мотопехотного взвода организовал и занял полевые укрепления… Отделение, занять позиции!
Серёжа бегло осмотрел учебный городок, перевёл автомат в положение “на грудь”, пробежал несколько метров и спустился в окоп.
Утреннее солнце слепило глаза. Заснеженный бруствер на другом конце учебно-тактического городка напоминал Тихонову горку, с которой он катался в детском саду лет пятнадцать назад. Хорошее было время, думал Серёжа, полдня катаешься, а потом обед. Эх, как же вкусно кормили в детском саду. Да ещё и добавки давали, если попросить. Манная каша, творожная запеканка, яйца, хлеба вдоволь! А никто не ел, надо же. Пустота внутри снова дала о себе знать.
— Второй, пошёл!
Чириков выскочил из своего лежачего окопа, виляя пробежал несколько метров и залёг в сугроб.
— Седьмой, пошёл!
Серёжа смотрел на фанерный домик, окрашенный в коричневый и зелёный цвета. Коричневый цвет напоминал ему шоколад. Как-то раз кто-то из взрослых угостил маленького Серёжу шоколадкой со странным названием “Рот-фронт”. Шоколадка оказалась очень горькой и в конечном счёте была съедена дядей Пашей под портвейн. Эх, сейчас бы попробовать ту шоколадку…
— Четвёртый, пошёл!
… наверняка она была не такая уж и горькая. Шоколад ведь изначально делали только горький. Ели же его люди как-то?
— Четвёртый!
А вот молочный шоколад — совсем другое дело. У него и цвет посветлее, и вкус послаще. Сейчас бы дольку под язык положить и рассасывать её до самого обеда, чтоб во рту таяла…
Размышления о шоколаде прервал удар сапогом по голове!
— Тихон, ты глухой или тормоз?
— Кто? — переспросил Серёжа.
— Хер в резиновом пальто! Ты четвёртый?
— Так точно, четвёртый!
Серёжа понял, что пропустил что-то важное.
— Ну так а чего тогда? Отделение, на исходную.
Чириков и Лапшин вернулись на свои места. Серёжа стряхнул с шапки снег от сапога.
— Третий, пошёл!
Пашинян залёг в снег справа от Серёжиного окопа.
— Четвёртый, пошёл!
Сережа выскочил наверх, петляя пробежал несколько метров и упал в снег.
— Седьмой, пошёл!
Сережа смотрел, как его товарищи поочерёдно продвигались к воображаемым укреплениям противника на другой стороне учебного городка.
— Четвёртый, пошёл.
Сережа сосредоточился и продвигался вместе с ними.
— Третий, пошёл!
— Седьмой, пошёл!
От коротких, но интенсивных перебежек быстро захотелось пить.
— Четвёртый, пошёл!
Упав в очередной раз, Серёжа украдкой попробовал снег на вкус. То же самое, кажется, проделывал Чириков.
— Снег не жрать! Седьмой, пошёл!
Серёжа представил себя на месте воображаемого противника и подумал, что с той стороны наступление, должно быть, выглядит очень смешно. Какая разница, какие там позиции занял этот самый противник? Вот если бы вводная была в том, что у этого противника имеется гречневая каша с мясом, тогда бы совсем другое дело! Совсем другой был бы интерес!
— Внимание, отделение! В атаку!
— Ураа-а-а! — закричал Пашинян и побежал вперёд!
— Ураа-а-а-а-а! — подхватили Лапшин и Чириков!
— Ура-а-а-а-а! — кричал Серёжа!
В окопах воображаемого противника, разумеется, не было никакой гречневой каши. Сереже показалось это нечестным.
Обратно снова шли с песней.
— Рота, “Проводы”! Запе-ВАЙ!
— Три-четыре.
Как родная меня мать провожала,
Тут и вся моя родня набежала!Сережа вспомнил свои проводы в армию. Вспомнил ломившийся от еды стол, как выходили с пацанами курить на улицу и отца, который смотрел на Серёжу, глазами старца из клипа группы «Калинов мост». Серёжин отец служил в морской пехоте где-то на Дальнем Востоке, но никогда не рассказывал об этом каких-либо подробностей.
Однажды они втроём с дядей Пашей повезли в город целый УАЗик картошки. Год тогда выдался урожайным и всё, что не влезло в своё овощехранилище было решено отвезти в город на продажу.
Всю дорогу “буханка” дяди Паши плелась 50 км\ч. Серёжа сидел на одном из многочисленных мешков с картошкой и пытался дремать. Уже в городе, на втором или третьем светофоре дядипашин УАЗик остановился перед военным ГАЗ-66, в тентованном кузове которого сидели солдаты.
— Сигареты есть? — спросил дядю Пашу отец, — А то мои кончились.
— Ты же такие не куришь.
— Давай, доставай.
— Ну, держи, — протянул дядя Паша пачку “Петра”.
Светофор загорелся жёлтым. Серёжин отец взял сигареты, опустил стекло и ловко бросил их в кузов впереди стоящей “шишиги”. Солдаты оживились и судя по лицам, здорово обрадовались столь внезапному подарку судьбы. Светофор загорелся зелёным. Машина с солдатами повернула направо. Серёжин отец помахал им вслед.
— Ты сдурел? Ты зачем мои сигареты выбросил? — удивлённо спросил дядя Паша.
— В смысле, выбросил? Я пацанов угостил.
— Знакомые твои какие-то? Кореша?
— Нет, первый раз вижу.
— Тем более! Во дела! И ты им сигареты бросил. Зачем?
— Пашка, ты служил?
— Конечно нет, я что горем убитый?
— А я служил.
— Молодец. Сигареты выкидывать зачем было? Мне вот покурить захотелось. Что я должен курить?
— Куплю я тебе сигарет. Картоху загоним, я тебе блок твоего “Петра” возьму!
Дядя Паша отмахнулся и до самого рынка ехали молча.
На проводах отец почти не разговаривал. Он молча пил со всеми и почти не закусывал. Было видно, что он переживает.
— Бать, всё нормально? — спросил Серёжа уже ближе к вечеру.
— У меня-то? Да, всё хорошо. Ты бы поел нормально, а то когда уже теперь? Мать с тёщей два дня на кухне проторчали. Два салата, гусь, борща кастрюля чуть ли не с горкой. Обидно, если пропадёт.
“А ведь батя всё знал! — думал Серёжа, — Знал, что меня тут ждёт. Поэтому и сидел горем убитый!”
По дороге на обед снова пели “Катюшу”. С каждой строчкой песни в груди у Сережи всё сильнее зияла до боли знакомая пустота из которой всё громче стучало сердце. Казалось, что в этой пустоте запросто сгинет не только обед, но и столовая вместе с нарядом и кругломордым хлеборезом. Интересно, как люди становятся хлеборезами? Выигрывают ли они после армии в лотерею?
— Рота! — скомандовал Бондарчук и все перешли на строевой шаг, — На месте! Стой!
А вот и столовая. Долгожданный обед. Счастлив солдат, который дожил до обеда.
— Равняйсь! Смирно!чего
Удерживая раскрытую ладонь чуть выше уха, сержант Бондарчук вошёл внутрь. Серёжа стоял по стойке смирно и разглядывал потёртые ступени крыльца. Вдалеке сзади кто-то рубил плац строевым шагом.
— Песню запе-ВАЙ!
— ТРИ-ЧЕТЫРЕ! Батька Махно смотрит в окно, на дворе темным-темно!
Поют же люди нормальные песни.
— Мёртвые с косами вдоль дорог стоят, дело рук красный дьяволят!
— Под такие даже и есть не хочется, — думал Сережа.
На крыльце показался Бондарчук.
— Вольно. Справа, в колонну одному.
5
В фойе столовой пахло стухшей капустой.
— Щи! — констатировал Серёжа.
— Щи, хоть хер полощи! — сказал Лапшин, достал из-за пазухи пакет лапши быстрого приготовления и тут же перепрятал его в шапку.
— Это ты где взял? — спросил Серёжа.
— В буфете, где же ещё. Через зал проходишь в правое крыло…
— Да, я знаю где буфет.
— Ну а чего тогда спрашиваешь? Сейчас щей нальют, а я туда лапшички — хоба! Пока она там запаривается, я второе наверну, хлеб съем, а там и до щей с лапшой очередь дойдёт. У нас в Хабаровске люди все девяностые на такой лапше жили. Вот и тут выручает!
Серёжу впечатлила находчивость Лапшина. Соображают же некоторые.
— И что, вкусно получается?
— Конечно! А главное — сытно.
— Может, поделишься?
Лапшин опустил глаза.
— Слушай, Тихон, я бы с удовольствием, мне не жалко. Но мне кажется, что тогда мы оба не наедимся.
Серёжа посмотрел на очередь к раздаче, прикинул запас времени.
— Я тогда сгоняю по-быстрому до буфета?
— Конечно.
— Подстрахуешь меня тут? Скажешь, если потеряют, мол так и так, скоро придёт!
— Да, беги давай быстрее, скоро наша очередь заходить.
Через обеденный зал Серёжа пробежал в правое крыло солдатской столовой. В ближней части второго фойе стояли солдаты из соседнего батальона, а в дальней располагался буфет с очередью возле прилавка. Буфетчица обслуживала быстро.
Серёжа достал из кармана военный билет и вытащил из-под обложки пятьдесят рублей.
— Вам? — спросила буфетчица.
— Мне пакетик лапши за пять.
Женщина достала из коробки шуршащий пакет и положила на прилавок.
— Вам? — спросила она следующего в очереди.
Счастливый Серёжа схватил лапшу, засунул и её за пазуху и побежал обратно в предчувствии сытного обеда.
— Надо же, — думал он, — неужели наемся, а? Даже не верится! Завтра надо будет ещё раз сюда сбегать! Стоп!
Серёжа вспомнил, что не забрал сдачу, развернулся и снова побежал в буфет. К этому времени во второе фойе вошла ещё одна рота, и очередь в буфет превратилась в толпу.
— А вы мне сдачу не дали! — попытался протиснуться Серёжа к прилавку.
Буфетчица его не слышала.
— Пацаны, пропустите! Я быстро! Я вот только что тут был, мне сдачу не дали!
Толпа не обращала на Серёжу никакого внимания и он решил протиснуться так, но кто-то схватил его за шиворот и буквально бросил в обратную сторону.
— Эй, придурок, ты куда лезешь? — закричал на Серёжу мордастый ефрейтор.
— Я сдачу забрать! Я вот только что лапши купил. Я пятьдесят рублей дал, а лапша пять…
— Я писисят лублей тал а лапса пясь! — передразнил мордастый, — В очередь вставай, чудовище!
Серёжа посмотрел на толпу у прилавка и понял, что это надолго.
— Не надо на меня так смотреть! Встань в очередь или вали на хер отсюда!
Где-то за спиной раздался смех. Ком обиды подступал к горлу. Нужно было что-то решать. Сережа развернулся и побежал к своим.
— Эх, жалко как! На сдачу можно было ещё 9 пакетов такой лапши купить…
Когда Серёжа вернулся, все уже сидели и ели, а по раздаче шла разведрота.
Тихонов встал за кем-то из солдат, но тут же был схвачен и отброшен в сторону.
— Куда лезешь, обезьяна?
— Я в буфет бегал, а мне там сдачу не дали. И вот пока я…
Удар в грудь прервал Серёжины объяснения.
— Пошёл на хер из нашего строя!
От второго удара Серёжа очутился в фойе, в хвосте очереди разведчиков. Через уличные двери в колонну по одному забегали солдаты следующего подразделения.
— Выхватил? — спросил последний разведчик, — Вставай за мной и больше в чужой строй не лезь никогда, понял?
Тихонов кивнул.
Очередь двигалась быстро. На раздаче Серёжа наконец-то взял разнос, получил тарелку щей, порцию гречки и компот с плавающим ошмётком сухофрукта.
— Тихон, садись к нам! — махнул рукой Пашинян.
— Долго ты что-то шастал, — сочувственно сказал Лапшин, — держи вот ложку, я на тебя взял.
Сережа сел за стол, быстро разорвал пакет с лапшой и вывалил её в тарелку со щами.
— Рота, окончить приём пищи. Встать! Уносим посуду.
— В смысле, уносим? — воскликнул Сережа, — Я же только сел!
Все встали и двинулись к выходу, оставляя пустую посуду на специальном столе.
— Тихонов, тебе особое приглашение надо?
Серёжа грустно посмотрел на разнос со своей нетронутой едой, встал, взял его в руки и понёс в сторону бака с пищевыми отходами. Впервые за время службы Серёжа выбрасывал еду. Особенно жалко было лапшу. Она даже не успела размякнуть. В груди что-то щемило. Серёжа решил, что это от удара.
6
После обеда была общественно-государственная подготовка. Занятия проводил замполит роты, капитан по фамилии Федосеев и с именем Ипполит. Из-за его особого имени и специфического ораторского мастерства, солдаты называли его предмет Ипполит-занятиями.
— Товарищи солдаты, — начал занятие Ипполит и два раза хрюкнул, — сегодня в вооружённых силах нашей страны отмечается день воинской славы. Кто знает, какому событию посвящена сегодняшняя дата, пусть поднимет вверх своё маленькое переднее парнокопытце!
Все молчали.
— Даю подсказку, — продолжал Федосеев, — сегодня 27 января.
Подсказка не помогла.
— Хорошо, ещё одна подсказка — 27 января 1944 года!
Серёжу клонило в сон. Глаза закрывались.
— Питерцы есть? — спросил Федосеев.
И снова никто ничего не ответил.
— Так я и думал! Во всём хлеву ни одного порядочного поросёнка! Итак, товарищи солдаты, — Федосеев хрюкнул ещё раз и продолжил серьёзным голосом, — 27 января 1944 года является днём освобождения Ленинграда от фашистской блокады, тяжелейшей гуманитарной катастрофы, длившейся, без малого, 900 дней. Кто-нибудь из вас может представить себе 900 дней изнуряющего голода, холода и тяжёлой работы на благо своей Родины?
Серёжа попробовал посчитать, сколько дней ему осталось служить. Выходило много, но всё же меньше, чем длилась блокада. Эта мысль радовала.
— Немцы, а вместе с ними финны, итальянцы и прочая мразота, хотели получить Ленинград, по-возможности, целым. В городе находились крупные промышленные предприятия, которые Гитлер хотел прибрать к рукам и заставить их работать на нужды своей армии…
Капитан Федосеев ходил из стороны в сторону и говорил, говорил, говорил.
Пустота внутри Сережи становилась всё шире. Сердечный стук в её глубине напоминал удары по бочке с водой. Происходящее вокруг становилось призрачным. Замполит Федосеев повернулся спиной, и Серёжа увидел на его спине след от кирзового сапога.
— Надо же, — подумал Серёжа, — кто-то наступил на товарища капитана.
— О, тёпленькая пошла! — сказал Федосеев, а затем хрюкнул и повернулся к солдатам, — Потрите мне спинку, пожалуйста!
Серёжа посмотрел на замполита. На его лице выступила белая шерсть, нос превратился в розовый пятачок, из-под шапки торчали розовые треугольные уши.
— Тихонов! — радостно воскликнул Федосеев и хрюкнул, — Ну вот ты и поплыл, голубчик!
Сережа вздрогнул от лёгкого толчка в бок.
— Проснись! — прошептал сидящий сзади Лапшин.
— Хорошо, Тихонов, да? Щей нажрался в столовой, пришёл в тепло и разморило солдатика!
Серёжа вздрогнул.
— Я не ел щи, товарищ капитан.
— А чего так? Не вкусно, да? А вот в Ленинграде люди ели такое, что тебе и в голову бы не пришло есть. Подумай над этим. Стоя. И стульчик возьми.
— Товарищ капитан, — попробовал возразить Сережа.
— Рот закрой свой. Дальше слушаешь стоя!
Оставшуюся часть занятий Серёжа провёл стоя и держа стул на вытянутых руках. Сон прошёл, но пустота внутри накрывала с головой. Вместо Ипполит-занятий Серёжа слышал только звуки собственного сердца.
7
Построение батальона на ужин проходило уже в темноте. Сержанты считали личный состав. В конце строя кто-то украдкой курил. Серёжа смотрел на луну и видел в ней кусок сыра, к которому раньше не питал каких-то особенных гастрономических чувств. Вспомнилась песня, которую часто горланил под гитару один из друзей: “Луна словно репа, а звёзды фасоль. Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!”.
Репу Сережа ел в своей жизни два раза. С фасолью была какая-то похожая ситуация. Обе культуры в огороде росли очень плохо. Фасоль почти не всходила, а репа была либо уходила в стрелку, либо съедалась полевыми мышами ещё до уборки урожая. Серёжа почти не помнил вкус этих растений, но если бы сейчас звёзды превратились в фасоль и попадали с неба, Сережа не пропустил бы ни одного боба. А если бы ему сейчас доверили выращивать репу, он заградил бы периметр грядки окопом полного профиля и охранял репу от первых всходов до желтеющих вершков. И ни одна мышь не посмела бы посягнуть на священный корнеплод.
Пустота внутри становилась бесконечно широкой и затягивала в себя всё Серёжино сознание. В нагрудном кармане, в пачке с носовым платком лежала последняя сигарета. А что, если она сама превратилась в хлеб? Может же такое быть? Есть же такая вероятность? Ну а чего, либо превратилась, либо нет? Третьего не дано. Не проверишь — не узнаешь. Серёжа приоткрыл клапан кармана и посмотрел внутрь. В кармане лежала всё так же пачка с надписью “Ява”. Придётся превращать самому.
— Рота, равняйсь! Смирно! В столовую шагом-МАРШ!
Серёжа машинально отбил три строевых шага.
— Песню запе-ВАЙ!
Столовая всё ближе. До ужина остаются считанные минуты. А потом будет ещё одна ночь наедине с пустотой и голосом собственного сердца. Ой, мама, роди меня обратно! Когда же всё это кончится? Последнюю фразу Сережа произнёс вслух.
В фойе столовой под потолком гудел пускатель и моргал холодный свет. Из обеденного зала шёл странный запах. На ужин давали все ту же тушёную капусту.
Серёжа снял шапку и достал из кармана последнюю сигарету. На раздаче он взял тарелку, чай и застыл, увидев на разносе гору хлеба, от которой невозможно было оторвать взгляд. Хлеборез орудовал ножом и подкладывал в неё новые куски.
Не глядя на хлебореза, Сережа протянул ему сигарету, взял дополнительный кусок белого и положил на свой разнос.
— Ну вот мы и встретились! — думал Серёжа и смотрел на хлеб, — Сейчас я, наконец-то наемся! Уже почти, вот…
Серёжа смотрел на хлеб и не видел ничего кроме хлеба. Казалось, что весь мир сейчас состоит из сладкого мякиша. Пустота внутри бесшумно кричала. Сердце отбивало и закладывало уши звуком низкой частоты. Серёжа упёрся разносом в портупею сержанта Бондарчука.
— Что, Тихонов, не наедаемся? — спросил он.
Серёжа с трудом оторвал взгляд от хлеба и посмотрел перед собой.
— Я спрашиваю, ты не наедаешься или что? — переспросил сержант и отвесил Сереже пощёчину.
Разнос выпал из рук. Чай разлился по полу вместе с капустой.
— Это конец! — подумал Серёжа.
— Наряд, несите тряпку! — кричал Бондарчук, — Тут голодающий Поволжья у нас.
9
Ужин длился ровно минуту. Серёжа сидел за пустым столом отдельно от всех и качал головой в такт пульсу пустоты в груди.
Вернувшись в казарму, сержант Бондарчук построил роту в центральном проходе и вывел Серёжу из строя.
— Вот скажи мне, Тихонов, куда приводит кишка?
— Не могу знать, товарищ сержант.
— У меня узнаешь. Рота, вопрос ко всем, куда ведёт кишка?
Ответа не последовало. Бондарчук не унимался.
— Простой же вопрос задаю. Если кишка начинается желудком, то чем она заканчивается? Лапшин!
— Я!
— Ты же умный парень! Может быть, у тебя есть варианты? Чем заканчивается человеческая кишка?
— Она заканчивается задницей, товарищ сержант.
— О! Молодец, совершенно верно! Любая кишка заканчивается жопой. И ты, Тихонов, находишься в ней прямо сейчас. Я сделаю так, что сегодня ты наешься раз и навсегда. Чириков!
— Я!
— Сейчас бежишь в столовую, находишь там хлебореза и берёшь у него булку белого хлеба. Скажешь, что я попросил. Даю тебе три минуты, бегом марш! Тихонов, упор лёжа принять!
Вставая в упор лёжа, Серёжа успел увидеть, как сверкнули сапоги бегущего рядового Чирикова. Сержант Бондарчук продолжал медленно ходить перед строем.
— Ну что, товарищи солдаты, хочет ли кто-нибудь из вас поддержать Тихонова в той непростой жизненной ситуации, в которой он оказался?
Повисла немая пауза. Желающих не нашлось.
— Пашинян!
— Я!
— Не желаешь встать в упор лёжа рядом с Тихоновым?
— Никак нет!
— Вот они, Тихонов, твои товарищи! Подними голову, посмотри на них.
Серёжа посмотрел снизу вверх и опустил взгляд на пол. Ему было стыдно, он ещё не понимал, куда клонит Бондарчук.
— Пашинян, — продолжал сержант, — ты вот правда думаешь, что я идиот и ничего не вижу?
Пашинян недоумевающе смотрел на Бондарчука.
— Пашинян!
— Я!
— Я идиот?
— Никак нет, товарищ сержант.
— Я знаю, что сегодня утром ты специально не стал бриться. Ты знал, что я отправлю тебя скрести свой чёрный хавальник во время утреннего осмотра. Ты знал, а Чириков, например, до этого не додумался. Поэтому Чириков с утра чавкал конфеты вместе с фантиками, а ты свой гематоген благополучно сохранил до завтрака, где и сожрал его на глазах у голодных товарищей. Даже, тварь, не поперхнулся, а! И стоишь теперь, с понтом под зонтом. Лапшин!
— Я!
— Зубы любишь чистить, да?
— Так точно, товарищ сержант, люблю.
Солдаты взвода недоумённо поглядывали на рядового Лапшина.
— Ты смотри, Лапшин, твои товарищи не понимают о чём базар. Объяснишь им потом, да?
В расположение роты вернулся Чириков.
— Товарищ сержант, рядовой Чириков поставленную задачу выполнил.
— Молодец. Давай сюда и становись в строй. Тихонов, встать!
Серёжа встал и увидел в руке у сержанта булку хлеба.
— Ну что, Тихонов, херовые у тебя товарищи. Никто тебя поддержать не вызвался. Даже Чириков легко мог бы сказать, что хлеба нет, но почему-то не сказал.
Серёжа стоял перед строем и молча смотрел на ребят своего взвода. Солдаты взвода смотрели в ответ. Чириков с любопытством, Лапшин с сочувствием, Пашинян отводил взгляд в сторону.
Бондарчук протянул Серёже булку.
— Жри!
Серёжа посмотрел на сержанта, а потом на хлеб.
— Жри, я приказываю.
Тихонов откусил кусочек корочки. Слюна быстро заполнила рот сладким вкусом. Серёжа откусил ещё кусок. Какое странное наказание.
— Вкусно? — спросил Бондарчук.
— Так точно! — ответил Сережа набитым ртом.
— Приседай.
Серёжа сделал одно приседание. Потом ещё одно. И ещё.
— Тихонов приседает, а рота считает! — командовал Бондарчук, — Поехали!
— Раз! — хором считали солдаты, — Два. Три…
Тихонов съел примерно четверть булки, когда слюна во рту начала пропадать.
— Что-то ты медленно как-то жуёшь! Интенсивнее челюстями работай, Тихонов. А то скоро вечерняя поверка уже, а ты как в ресторане…
Серёжа приседал и продолжал жевать хлеб. Точнее, пытаться жевать. Запить бы.
— Шустрее жри! — наседал Бондарчук, — Минута времени и хлеб у тебя в кишке. Не получится через рот, будем пробовать через задницу.
Не прожевав очередной кусок, Серёжа откусил ещё один. Жёсткая корка болезненно спустилась по пищеводу. В руках оставалось чуть меньше половины булки. Мышцы на ногах начали твердеть, заставляя снизить темп приседаний
.
— Шустрее приседаем, Тихонов!
Серёжа откусил очередной кусок. Его левую скулу больно свело судорогой. Пересохший рот больше не мог ничего жевать. Приседания давались все тяжелее.
— Восемьдесят один. Восемьдесят два. Восемьдесят три.
— Отставить! — скомандовал Бондарчук, — Товарищи солдаты, мне кажется, что Тихонову сейчас необходима ваша товарищеская поддержка…
— Это не к добру, — подумал Серёжа.
— Тихонов, о чём ты сейчас думаешь?
Серёжа попытался ответить, но вместо этого лишь что-то промычал набитым ртом.
— Да ладно, не мычи. Я и так знаю. Ты думаешь, скорее бы всё это уже кончилось, да? Я же прав?
Серёжа честно кивнул.
— Рота, для помощи нашему товарищу нам предстоит тяжёлая задача. Нам нужно ускорить вращение земли. Чем быстрее будет вращаться земля, тем быстрее это всё закончится и Тихонов, наконец-то, дожрёт свой хлеб.
Серёжа откусил очередной кусок. Челюсть отказывалась шевелиться. Ноги не слушались. Глаза застилал туман обиды и слёз.
— Рота, упор лёжа принять! Начинаем толкать землю! На этот раз счёт ведём в обратном порядке! К выполнению приступить!
Солдаты роты начали одновременно отжиматься от пола и считать хором:
— Восемьдесят три. Восемьдесят два. Восемьдесят один…
На эти синхронные отжимания было невозможно смотреть, и Серёжа стал смотреть на светящуюся лампочку под потолком. Очередной кусок хлеба застрял где-то между горлом и желудком. Из глаз по-прежнему текло. Серёжа вдруг вспомнил, как последний раз видел свою маму на КПП сборного призывного пункта. Мама сказала:
— Серёжа, храни тебя Господь!
Свет от лампочки под потолком расплывался в стороны. Стыд, страх и озноб пересчитывали рёбра. Голоса отжимающихся солдат превращались в эхо внутренней пустоты. Звуки собственного сердца глушили изнутри. Пол начал уходить из-под ног. Серёжа выронил из рук хлеб и понял, что падает вслед за ним.
— Тихонов, встать! Встать, я сказал!
Голоса становились тише. Белый свет лампочки застилал всё вокруг. Кусок хлеба во рту не давал дышать.
— Тихонов, вставай!
Озноб сменился на теплоту. Холодный свет электрической лампочки начал сменяться тёплым светом солнца.
10
— Тихон, вставай уже! Поезд проспишь!
Серёжа открыл глаза. Возле кровати стоял дневальный.
— Ну, наконец-то! Сам, главное, просил разбудить, и сам же дрыхнет как сурок! Хватит спать, в поезде выспишься!
В окна расположения роты светило утреннее солнце. Серёжа потянулся и сел в кровати. Хлопнула входная дверь. Дневальный побежал на тумбочку.
— Товарищ майор, дневальный по роте рядовой Кондрашкин. Рота находится на зарядке, дежурный по роте убыл в штаб.
— А это кто там у вас прохлаждается? — махнул рукой майор, — Эй, боец, на зарядку не желаешь вытряхнуться?
— Товарищ майор, это ефрейтор запаса Тихонов. У него срок службы ещё позавчера вышел, а билеты только на сегодняшний поезд были.
— Тихонов, ты откуда? — спросил майор.
— Брянская область! — ответил Сережа.
— Ну так и езжай в свою область, чего расселся? Нечего тут казённым воздухом дышать…
Серёжа встал с кровати и пошёл в умывальную комнату. Почистив зубы и умывшись холодной водой, он долго смотрел на своё отражение в зеркале.
— Вот и всё, — прошептал он, — пора домой.
Сколько раз он представлял себе это последнее утро в армии? И вот когда оно наступило, Серёжа не чувствовал ровным счётом ничего особенного.
Мыло, зубную пасту и щётку он оставил на раковине умывальника. Бритвенные принадлежности остались лежать в прикроватной тумбочке.
Покидая расположение роты, Серёжа похлопал себя по карманам кителя. В одном из них лежала пачка сигарет. Тихонов протянул её дневальному.
— Держи! Покурите нарядом!
— А ты?
— А что я? Я человек гражданский, за забором новых куплю.
Серёжа отдал сигареты и направился к двери.
— Товарищ ефрейтор, разрешите уточнить место вашего убытия?
— Домой! — крикнул Тихонов.
11
Вместе с Серёжей в плацкартный кубрик сели ещё трое пассажиров. Один из них, толстый мужчина с усами, сразу достал из сумки курицу и поставил на столик.
Поезд тронулся, и все сразу начали есть. От вида поглощающих пищу людей Серёжу передёрнуло. Он смотрел на трапезу с верхнего яруса и ему хотелось бросить на стол подушку или сапог. Чтобы жирная курица упала на пол, варёные яйца укатились в сторону туалета, а чай пролился людям на колени.
— Эй, солдатик, — спросил усатый с жирными руками, — а ты чего там спрятался? Спускайся давай! Домой едешь небось, на дембель? Я с тобой по такому случаю крылышком поделюсь!
— Спасибо, — сухо ответил Серёжа, — я не голоден.
— Ну, наше дело предложить…
Серёжа отвернулся к стенке и задремал. Дремота превратилась в сон, сквозь который он слышал чужие разговоры, шум посуды, храп и мерный стук колёс.
— Товарищ, мы подъезжаем к станции Калинова Яма.
Серёжа открыл глаза. Рядом стоял проводник.
— Подъезжаем, — ещё раз добавил он.
Кубрик плацкарты был пуст. За окнами поднималось утреннее солнце.
— Надо же, — подумал Серёжа, — двадцать часов проспал.
Поезд сбавлял ход. За окнами проплыла табличка с названием станции.
Серёжа выпрыгнул из вагона первым. До посёлка было семь километров, которые захотелось пройти пешком.
Через лесополосу Серёжа вышел на просёлочную дорогу. Солнце светило в глаза, в спину дул попутный ветер. Вдали показались крыши кирпичных двухэтажек. Когда Серёжа разглядел окна своего дома, он не удержался и побежал.
В посёлке было тихо. Субботним утром все спали. Чем ближе Серёжа приближался к дому, тем сильнее переживал.
— А я ведь никого не предупредил совсем! Даже телеграмму не отбил. А вдруг дома никого нет?
Он вошёл в четырёхквартирный подъезд, поднялся на второй этаж, выдохнул и утопил пальцем кнопку звонка.
— Кто там? — спросил из-за двери женский голос.
— Я!
— Кто “я”?
— Мама, это я, открывай!
Он услышал шум замка и лязг щеколды. Дверь открылась, и Серёжа увидел мать, которая с порога бросилась ему на шею.
— Ну, наконец-то! А я каждый день тебя ждала! Сперва думала, в отпуск приедешь. Потом кто-то слух пустил, что в честь годовщины Победы всех раньше отпустят. Я даже газету купила, думала, вдруг это правда! Потом уже демобилизации стала ждать. Как приказ вышел, так каждое утро просыпаюсь и жду. На станцию иду, а сама смотрю, вдруг сыночка мой мне навстречу топает. Отец смотрит за мной, говорит, мол, чего ты мучаешься? Отслужит и приедет. Не первый и не последний…
— А где он?
— Отец-то? Ещё по темноте на рыбалку утёк. С вечера прикормил, а спозаранку подскочил. А я, знаешь, как чувствовала, что ты именно сегодня приедешь! Закрывай глаза, пойдём скорее!
Серёжа зажмурился. Мама взяла его за руку и повела на кухню.
— Об порог не запнись, а то отвык поди. Сейчас, секундочку ещё, вот. Открывай!
Ефрейтор Тихонов не поверил глазам. На кухонном столе пирамидой в несколько рядов стояли два десятка банок сгущённого молока.
— Я твоё письмо получила, три ночи тихонько в подушку плакала. Отцу не стала читать, и так давление, тихонько поревела так, сама собой. А потом думаю, чего реветь? Слезами делу не поможешь. И начала эту консерву покупать. С каждой зарплаты в магазине две банки брала. Сейчас, оказывается, столько подделок всяких продаётся, но я только ту, которая по ГОСТу брала. Куплю такая, домой несу, а сама представляю, как сыночка мой вернётся. Ну чего ты стоишь, попробуй хоть, а то может гадость какая?
Серёжа смотрел на консервную пирамиду и не знал, радоваться ему или плакать. Он взял верхнюю банку, консервным ножом пробил в крышке две дыры и через одну из них сделал большой глоток. Сладкая густая масса заполнила рот и упёрлась в ком, который стоял поперёк горла.
Пустота внутри Сёрежи давно затянулась, зарубцевалась. Тихонов больше не слышал собственного сердца. Проглотить сгущёнку пришлось через силу.
В замке входной двери зашуршал ключ.
— Отец! Нарыбачился! Саша, проходи скорее, Серёжа вернулся!
— Да какой он тебе Сережа? Серёжа маленьким в штаны срался. А наш уже Сергей, в армии отслужил! Ефрейтор запаса Тихонов Сергей Александрович! Верно говорю?
Отец и сын пожали друг другу руки.
— Ну что, Серёга, пойду мангал из сарая достану. Будем рыбёху на углях делать!
12
Сарай находился под окнами. Там же был вкопан стол, за которым местные мужики днём играли в карты, а вечерами пили пиво.
— Мам, а где письмо? — спросил Сергей.
— Какое?
— Ну, то самое, про которое ты говорила. Дай его мне?
— Зачем?
— Я его бате почитать хочу. Посмеёмся.
— О господи, нашли над чем смеяться.
Мать ушла в комнату и вернулась оттуда с конвертом. Спускаясь на улицу, Сергей смял его несколько раз.
В небе светило солнце. Тихонов старший разжигал мангал.
— Бать, дай закурить? — попросил Сергей.
Пока отец доставал сигареты, Серёга бросил смятый конверт в огонь.
— Чё там? — спросил отец.
— Да, так, — отмахнулся сын и закурил.
Мужчины курили, смотрели на огонь и ничего не чувствовали.
Автор
Алексей Понедельченко Это сообщение отредактировал Xollms - 25.08.2022 - 23:40
yaplakal.com