ЧП, которого не было

Это было в июле 1961 г. Подводная лодка С-270, которой я в то время командовал, участвуя в учениях под кодовым названием «Полярный круг», находилась в северной части Атлантического океана.

В этом районе было свыше 30 подводных лодок. Поднявшись для очередного сеанса связи на глубину девять метров, мои радисты приняли радиограмму: «Имею аварию реактора. Личный состав переоблучен. Нуждаюсь в помощи. Широта 66° северная, долгота 4°. Командир К-19».

Текст не мой via

Собрав офицеров и старшин во второй отсек, я прочитал им шифровку и высказал свое мнение: наш долг идти на помощь морякам-подводникам. Офицеры и старшины меня поддержали.

Сомнение вызвало только место нахождения аварийной подводной лодки: долгота в радиограмме была не обозначена. То ли восточная, то ли западная. Наша С-270 в это время была на Гринвиче, т. е. на нулевом меридиане.

И тут старпом Иван Свищ вспомнил, что суток семь назад мы перехватили радиограмму, в которой командиру К-19 доносилось состояние льда в Датском проливе. Так мы догадались, что долгота, на которой находится аварийная лодка, западная.

Мы всплыли в надводное положение и полным ходом пошли к предполагаемому месту встречи. Погода была хорошая. Светило солнце. Океан был спокоен. Шла только крупная зыбь.

Часа через четыре обнаружили точку на горизонте. Приближаясь, опознали в ней подводную лодку в крейсерском положении. На наш опознавательный запрос зеленой ракетой получили в ответ беспорядочный залп разноцветных ракет. Это была она. До этого нам, т. е. мне и моим офицерам, матросам, не доводилось видеть первую советскую атомную ракетную подводную лодку. Вся ее команда собралась на носовой надстройке. Люди махали руками, кричали: «Жан, подходи!!!», узнав от командира мое имя.

По мере приближения к лодке уровень радиации стал увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он был 0,4— 0,5 рентген/час, то у борта поднялся до 4—7 рентген/час.

Ошвартовались мы к борту в 14 часов. Командир лодки Николай Затеев был на мостике. Я спросил, в какой они нуждаются помощи. Он попросил меня принять на борт 11 человек тяжелобольных и обеспечить его радиосвязью с флагманским командным пунктом, т. е. с берегом, так как его радиостанции уже окисли и не работают.

На носовой надстройке К-19 среди возбужденных людей трое лежали на носилках с опухшими лицами. Сразу же возникла проблема, как переносить людей на нашу лодку: подводные лодки, уходя в море, оставляют сходни на пирсе в базе.

Я предложил Затееву отвалить носовые горизонтальные рули и, продвигаясь вперед вдоль его борта, подвел под них форштевень С-270. Теперь по рулям, как по сходням, можно было перенести трех человек на носилках. Это были лейтенант Борис Корчилов, главный старшина Борис Рыжиков и старшина 1-й статьи Юрий Ордочкин. Восемь человек перебежали сами.

Едва эти 11 человек разместились в первом отсеке, в нем сразу стало 9 рентген/час. Когда я сообщил об этом Коле Затееву, он предложил раздеть ребят и одежду выбросить за борт.

После этой процедуры в нашем отсеке стало 0,5 рентген/час. Но сами эти ребята излучали значительно больше, особенно когда их рвало. Наш доктор Юрий Салиенко обработал каждого спиртом и одел в наше аварийное белье.

Я дал «радио» на ФКП: «Стою у борта К-19. Принял на борт 11 человек тяжелобольных. Обеспечиваю К-19 радиосвязью. Жду указаний. Командир С-270».

Приблизительно через час в мой адрес пришли телеграммы от Главкома ВМФ и Командующего Северным флотом почти одного содержания: «Что вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самовольство».

Прошу Затеева составить шифровку о состоянии его лодки, чтобы передать ее моей рацией на ФКП. Через полтора часа после того, как шифровка пошла на берег, ФКП приказал двум подводным лодкам под командованием Григория Вассера и Геннадия Нефедова следовать к аварийной подводной лодке и помочь Свербилову снимать людей.

А мы продолжали стоять у борта. Больными в первом отсеке занимался доктор Юра Салиенко. Старпом Иван Свищ вместе с помощником Затеева Володей Ениным заводили швартовые концы с нашей кормы на их нос, чтобы попробовать отбуксировать подводную лодку. Но как только мы давали ход, обтянувшиеся концы рвались, как струны. Все попытки были тщетными — с буксировкой ничего не получалось. И мы продолжали стоять.

На аварийной лодке запустили дизель-генератор, и радиоактивный дым с брызгами повалил нам в лицо. Естественно, я попросил Затеева остановить машину. Тогда он вызвал меня на нос для совершенно секретных переговоров. Только тогда я узнал, что у него колоссальный тепловой режим в реакторе и он с минуты на минуту ждет... атомного взрыва. Оставалось радоваться, что мы в эпицентре и в случае чего не останемся калеками.

Это сообщение отредактировал gizphone - 15.07.2020 - 09:39

Никакие иностранные самолеты над нами не летали. Но на всякий случай мы с Затеевым разыграли я такой вариант: если появится американский военный корабль, то все перейдут к нам на лодку, а К-19 будем топить. Для этой цели была отдана команда командиру БЧ-3 нашей лодки Борису Антропову приготовить две боевые торпеды. К счастью, этот акт применить не пришлось. Ни самолетов, ни кораблей в период нашего стояния не было.

К 3 часам утра следующих суток подошли подводные лодки Вассера и Нефедова. С ФКП поступила команда всему личному составу аварийной лодки перейти к Свербилову, Вассеру и Нефедову, отойти на 1 милю от К-19 и наблюдать за ней до прихода наших надводных кораблей. Коля Затеев ушел с корабля последним.

Принимая людей, мы раздевали их. Они шли по рулям голые, неся в руках автоматы Калашникова, но Иван Свищ и Боря Антропов, раскрутив, выбрасывали это оружие за борт. Деньги, партийные и комсомольские билеты закладывали в герметичный кранец. На нашу лодку помимо тех одиннадцати перешло еще 68 человек. Среди них два дублера командира — Владимир Першин и Василий Архипов. На нашу лодку также перетащили большие мешки с секретной документацией. Коля Затеев с остальными людьми перешел на лодку Гриши Вассера.

ФКП приказал мне и Вассеру полным ходом, кратчайшим путем следовать на базу. В наш адрес все это время шли радиограммы различного содержания. Начсан флота рекомендовал кормить облученных фруктами, свежими овощами, соками и антибиотиками. А у нас к тому времени уже и картошка кончилась. Представитель особого ведомства интересовался, кто из экипажа может толково объяснить причину аварии. На этот запрос помощник Володя Енин предложил «послать» спрашивающего подальше, но я ответил, что имею на борту 79 человек, нуждающихся в медицинской помощи. Пришло «радио», где сообщалось, что к исходу третьих суток пути будем высаживаться на миноносцы, вышедшие нам навстречу.

Испортилась погода. Начался шторм с большой волной, дождем и ветром. На третьи сутки мы обнаружили, что нас отслеживают локаторы. Поняли, что это миноносцы. Пошли к ним навстречу и вскоре обнаружили три эсминца.

Шторм разгулялся, и нас с эсминцами по очереди взметало высоко в небо. Подойти было невозможно. Об этом я передал командиру отряда миноносцев по УКВ (он был на одном из них). Он ответил, что имеет категорическое приказание комфлота принять у меня людей, и предложил пройти близко от борта эсминца «Бывалый» и вместе с командиром оценить обстановку.

В это время на мостик вышел доктор Юра Салиенко и сказал: «Товарищ командир, они загибаются, я делаю все, что могу». И тогда я принял решение подходить. По УКВ передал, чтобы «Бывалый» лег на курс против волны, а другой миноносец прикрыл бы нас с носа, стоя к волнам лагом. Так они и стали. Я подошел левым бортом к правому борту «Бывалого». Под прикрытием второго миноносца этот маневр удался.

На «Бывалом» верхняя команда была одета в химкомплекты и противогазы. Командир «Бывалого» был одет тоже в противогаз. С миноносца подали нам швартовые концы и на крышу нашего ограждения подали сходню. Предварительно людей с аварийной лодки мы собрали в нашем центральном посту и боевой рубке. На миноносец успело перебежать 30 наиболее здоровых людей. Когда корабль, прикрывавший нас с носа, стал наваливаться, миноносец дал ход.

Все тяжелобольные остались у нас. На мостик вышел наш замечательный инженер-механик Толя Феоктистов и доложил, что остойчивости у нас осталось не более 7—8% и для спрямления подводной лодки необходимо частично заполнить цистерны главного балласта правого борта и при постоянной работе компрессоров поддувать заполняющиеся на качке цистерны левого борта.

Спрямив таким образом лодку, мы уже не полным ходом, а скоростью в шесть узлов, под острым углом к волне стали продвигаться в сторону базы. Матросы, старшины и офицеры нашей лодки делали все возможное, чтобы облегчить страдания больных. Мы отдали им все наши койки, одели в наше аварийное и водолазное белье, на камбузе горячую пищу готовили только для их экипажа. Доктор Салиенко не отходил от больных. Матросы-торпедисты в первом отсеке кормили больных с ложечки. В моей каюте разместились дублеры командира — Володя Першин и Вася Архипов.

Прошло еще двое суток. Погода стала улучшаться, вода уменьшаться. Получили «радио», что в районе Нордкапа будем высаживать людей на другие миноносцы. Подойдя к точке встречи, обнаружили два миноносца проекта 30-БИС. К этому моменту нас нагнала и лодка Гриши Вассера.

Чтобы не добить и окончательно не утопить свою поврежденную лодку, я предложил командиру одного из миноносцев следовать в ближайший фиорд и там, на спокойной воде, принять у нас людей. Так мы и сделали. Вошли в узкий фиорд в районе Нордкина.

Глубины большие. Слева и справа на расстоянии 110—120 метров отвесные скалы, отражающие могучее эхо. Вопреки нашим разведсводкам, никаких постов наблюдения и ракетно-артиллерийских точек на побережье этого фиорда мы не обнаружили. На спокойной воде я ошвартовался к миноносцу и высадил 49 оставшихся человек. Вассер высаживал людей на другой миноносец на шлюпках.

После этого мы легли на курс к базе. Стали производить дезактивацию в отсеках. Мыли борта, переборки, настилы, приборы и т. п. При подходе к Кольскому заливу все посты без нашего запроса поднимали сигнал «Командиру «добро» на вход». Мы дали сигнал на пост Кильдин «Прошу обеспечить швартовку. Швартовых концов не имею».

Ошвартовались на базе у третьего пирса. Сойдя на пирс, я не знал, кому доложить о прибытии, — такое количество адмиралов и генералов на сравнительно небольшой площадке я видел впервые. Генералы были в основном медики.

Наконец, среди адмиралов я увидел начальника штаба Северного флота Анатолия Ивановича Рассохо. Ему я доложил о прибытии. Генерал-медик обратился ко мне с вопросом, есть ли у нас судовой врач и если есть, нельзя ли его пригласить на пирс.

Вызвали доктора Салиенко. Юра, который так смело, самоотверженно вел себя в море, увидя большое медицинское светило, настолько растерялся, что отдал генералу честь левой рукой. Генерал взял руки доктора в свои и сказал: «Здравствуйте, коллега». Доктор наш покраснел и пошел с генералом в торец пирса беседовать на их профессиональные темы.

С лодки начали выгрузку мешков с секретной документацией. Я стоял рядом с начальником штаба флота и смотрел, как наши матросы складывают эти мешки на пирсе, а служба радиационной безопасности флота производит замеры уровней радиации. К Рассохо подошел флагманский секретчик флота и спросил, что делать с документацией. «А много на ней?» — спросил Рассохо. «Много», — ответил тот. «Жечь немедленно!!!» — вмешался в разговор начальник медицинской службы флота генерал-майор медицинской службы Ципичев.

Затем старпом построил команду нашей лодки на берегу. Я поблагодарил матросов, старшин и офицеров за службу. Они не совсем дружно ответили традиционное «Служим Советскому Союзу», и мы все пошли в баню на санобработку. Мылись долго и тщательно. В предбаннике стоял стол, за которым сидела девушка-регистратор, а рядом стояли старшина-химик с бета-гамма-радиометром и флагманский химик Северного флота капитан 1-го ранга Кувардин.

Первым из мыльной вышел наш радиометрист — старшина 2-й статьи Боков. Он подошел к столу, замерили его уровень — 2700 по бета-частицам. «Сколько у него?» — спросил Кувардин. «2700», — ответила девушка. Кувардин хлопнул Бокова по мокрому плечу и сказал: «Повезло тебе, парень! 3000 — норма».

Когда у следующего оказалось 4200, Кувардин и его ободрил, сказал, что норма — 5000. У нас, у офицеров, стоявших на мостике, уровни по бета-частицам в районе щитовидной железы были от 8000 до 11500. Всю нашу одежду отобрали и выдали белую матросскую робу — своей одежды у нас не было. Для наших с Вассером экипажей подогнали плавбазу «Пинега». На ней матросов поместили в освобожденные специально для нас кубрики, а офицеров развели по каютам.

Друзья-офицеры с подводных лодок, стоящих в базе, пришли ко мне в каюту, принесли спирт, который на всех флотах Советского Союза называют «шило», видимо, потому, что шила в мешке не утаишь. Принесли еду-закуску, мы выпили за здоровье тех, кого спасали, за здоровье людей нашего экипажа. Наши гости расспрашивали нас, как все происходило. Их интересовали подробности случившегося и как кто вел себя в этой экстремальной обстановке. А рассказать было что.

На фоне общей порядочности и, если хотите, смелости, имел место факт трусости. Коротко о сути дела. Когда мы ошвартовались к борту К-19, то первым к нам на лодку перебежал вполне здоровый человек, а уж после перенесли трех тяжелобольных.

Передавая мне бланк шифрограммы для передачи на лодки ФКП, Коля Затеев попросил передать ему обратно бланк, как документ секретной и строгой отчетности. Ну и когда радиограмма была передана, я обратился к этому первому покинувшему лодку матросу, чтобы он передал бланк Затееву. И услышал в ответ, что он не матрос, а офицер и является представителем одного из управлений штаба флота и обратно на аварийную лодку не пойдет.

Тогда я приказал ему отправляться в первый отсек, где находились уже одиннадцать человек тяжелобольных. Он мне ответил, что туда он тоже не пойдет и доложит командованию флота о моем самоуправстве.

Его неподчинение я расценил как бунт на военном корабле, о чем сообщил ему и всем присутствующим на мостике. После чего приказал старпому Ивану Свишу вынести пистолет на мостик и расстрелять бунтаря у кормового флага. Иван начал спускаться в центральный пост за пистолетом. Штабист понял, что с ним не шутят, и, изрыгая угрозы, пошел в первый отсек. В дальнейшем он первым перебежал на «Бывалый».

Я не называю фамилию и имя этого человека только потому, что, как сказали и Володя Енин и мой замполит Сергей Сафронов, он не струсил, а просто «дал моральную утечку». И еще я не называю его фамилии, потому что за этот поход он был награжден орденом. А ордена у нас зря не раздаются. Так нас учили.

Мы много говорили и пили в эту ночь. Потом под гитару пели смеляковскую «Если я заболею». Разошлись в четыре утра. Перед тем как заснуть, я думал о том, что мы, т. е. наш экипаж и я, как его командир, сделали святое дело.

Проснулся оттого, что меня кто-то трясет за плечо. Будил меня флагманский связист одного из соединений подводных лодок Ким Батманов. «Мы, офицеры флота, — сказал он, — все за тебя, Жан, на флот приехал Бутома — самый главный в советском судостроении. Все перед ним на цыпочках ходят, ведь он представитель ЦК.

Так вот, он заявил, что промышленность поставляет флоту превосходную технику, а флот — дерьмо, не умеет ее эксплуатировать. Затеев — паникер, а ты, Жан, — пособник паники. Обвиняешься ты по трем пунктам. Первый — почему без приказания вышел из завесы. Второй — почему, подойдя к борту, не дал сигнал об аварии подводной лодки в соответствующей радиосети. Третий — почему стоя у борта К-19 и принимая людей, не обеспечил радиологическую защиту своему экипажу».

Выслушав эти пункты, я с великим трудом заставил свою похмельную голову прийти в рабочее состояние, так, чтобы мысли шли «справа по два», как у нормального военнослужащего.

«По первому пункту, — сказал я, — мы вышли из завесы, так как я решил, что это радио с ФКП, т. е. берег дублирует радио Затеева. По второму — сигнал об аварии должен был дать Затеев через мою радиостанцию, так как он потерпевший аварию. И по третьему — все резиновые химкомплекты и противогазы имеют какие-то нормы. Сроки пребывания в них исчисляются в часах, а не в сутках. Пятисуточное пребывание в них нам здоровья бы не прибавило». Батманов остался доволен моим объяснением, все записал и сказал, что гора свалилась с его плеч, поручение ему дали пренеприятнейшее, а он не привык «подставлять» товарищей.

К 14 часам мне приказали прибыть к Командующему флотом адмиралу Андрею Трофимовичу Чебаненко. В назначенное время в белой матросской робе я доложил комфлота: «Товарищ адмирал, командир С-270 капитан 3-го ранга Свербилов по вашему приказанию прибыл». Он спросил, почему я в таком виде. Я ответил, что нашу форму отобрали на захоронение. Он тут же вызвал заместителя комфлота по тылу контр-адмирала Поликарпова и отдал приказание сшить нашим офицерам новую форму. Затем я ему доложил обо всех своих
действиях с момента получения радио об аварии.

Командующий очень тепло, дружески разговаривал со мной. Тогда я не знал, сколько крови ему попортил Бутома, обвинивший во всем флот и выгораживавший промышленность.

Вечером на базе меня встретил Иван Свищ и сказал, что только я один не прошел примерку в ателье. Сняли мерку и с меня. На следующий день форма была готова.

Нашу лодку надо было ставить в док для заделки рваного левого борта. Но представители противорадиационной службы отказались принимать такой заказ, поскольку в нашем первом отсеке рабочие могут находиться только по 20 минут в рабочую смену, во втором — около часа, в центральном посту — 2 час и т. д. При этом представители данной службы заявили мне, что мыльно-щеточная дезактивация не поможет. Нужно вырубая экспанзит, снимать линолеум и вырубать все дерево. Этим наш экипаж и занимался все последующие шесть дней.

Мы навестили моряков с аварийной лодки, находившихся в местном госпитале. Всех очень тяжелых отправили в Ленинград! Замполит Сергей Сафронов наблюдал, как грузили в вертолет 11 человек на носилках. Вертолет поднялся с матросского стадиона метра на три, хвостовым винтом задел плакат «Море любит сильных» и рухнул на колеса.

Первым через распахнутую дверь с матом выпрыгнул генерал-медик, а за ним уже вынесли лежачих ребят. Никто, к счастью, не пострадал. Пришлось воспользоваться дешевым морским путем, и на катере Командующего они были доставлены в Североморск, а затем самолетом в Ленинград. В госпитале оставался Володя Енин. У него мы с Сафроновым спросили, что делать с их партийными, комсомольскими билетами и деньгами, всем тем, что мы сохранили в герметичном кранце. Билеты он предложил сдать в политотдел соединения, деньги отнести ребятам в госпиталь, потому как они покупательской способности не утратили.

Когда мы с Сафроновым положили стопку партийных и комсомольских билетов на стол начальнику политотдела соединения капитану 1-го ранга М. Репину, он посмотрел на них как на неразорвавшуюся гранату. «Зачем вы их сюда принесли?» — спросил он. «А куда мы должны их принести?» — спросили мы. Тогда он вызвал молодую вольнонаемную секретаршу и приказал запереть их в сейф. Дальнейшая судьба этих партбилетов мне не известна.

Команда ежедневно работала на лодке помногу часов. Нужно было стать в док. Начальник отдела кадров соединения подводных лодок Караушев, встретив меня на пирсе, сказал, что на наш экипаж подготовлены наградные документы. С его слов, меня представили к званию Героя Советского Союза. Но пройдет месяц (лодка уже стояла в доке), и Глеб Караушев скажет, что наше награждение не состоится, так как Никита Сергеевич Хрущев, не разобравшись, на чьей лодке была авария, на моем представлении напишет: «За аварии мы не награждаем. Н. Хрущев».

В медицинских книжках моряков наших трех экипажей не оставили ни единой записи о полученных дозах радиации.

В конце июля 1961 г., находясь в отпуске в Зеленогорске, я случайно встретил похоронную процессию. Как мне сказали провожающие, хоронили моряка-подводника с Севера. Я спросил: «А от чего умер?» — «Током убило», — ответили они. «Как фамилия покойного?» — «Рыжиков». Да, это тот самый главный старшина Борис Рыжиков, который в числе первых трех на носилках был перенесен в наш первый отсек. Когда нас горький опыт чему-нибудь научит?

А между тем после аварии аварийная подводная лодка получила печальную кличку «Хиросима». Впоследствии на «Хиросиме» были еще аварии, и также с гибелью людей. Но об этом пусть вспомнят и напишут очевидцы.

Вот на этом можно было бы и закончить мою скучную одиссею, если бы через 29 лет после случившегося в газете «Правда» от 1 июня 1990 г. не была опубликована статья В. Изгаршева «За четверть века до Чернобыля». Спасибо В. Изгаршеву за то, что предал гласности то, что было закрыто, и помянул добрым словом участников этой катастрофы. Но есть небольшие неточности в этой публикации. А именно: подошли к аварийной лодке первыми мы, а
Вассера зовут не Лев, а Григорий. А в остальном — спасибо.

По приглашению нынешнего командира К-19, моего товарища, я прилетел на базу, где с 12 по 14 июля 1990 г. отмечали тридцатилетие первого советского атомного ракетоносца. Съехались со всех концов страны члены первого экипажа этой лодки. Приехал ее первый командир Николай Затеев. Приехал помощник - Володя Енин. Ему дважды меняли костный мозг. «Схватил» он тогда много. Встречи были очень сердечные. Люди обнимались, плакали. Меня спрашивали: «Почему же ты тогда все-таки без приказания вышел из завесы и пошел к нам? Это ведь для тебя пахло трибуналом». А я объяснял, что все это от моей врожденной недисциплинированности.

И только теперь, по прошествии многих лет, я понял, почему нас так плохо тогда приняло руководство судостроением — мы привезли не только больных, мы привезли вещественные доказательства несовершенства проекта, неотработанности узлов и отсутствия четкой методики эксплуатации новой атомной лодки.

Умерли от лучевой болезни в июле 1961 г. капитан-лейтенант Ю. Повстьев, лейтенант Б. Корчилов, главный старшина Б. Рыжиков, старшина 1-й статьи Ю. Ордочкин, старшина 2-й статьи Кашенков, матросы Пеньков, Харитонов и Савкин.

В 1970 г. от последствий облучения умер командир БЧ-5 капитан 1-го ранга А. Козырев.

Это сообщение отредактировал gizphone - 15.07.2020 - 09:45

У меня всё, спасибо за внимание и интересного чтения!

Не было никакого смысла жечь радиоактивные документы. Радиация что, сгорает? Только возможность икорпорации увеличивается.
Впрочем в этом эпизоде весь профессионализм командования.

ну..я могу сказать что вряд ли тогда еще знали как правильно утилизировать радиоактивные предметы безопасно..тем более "морские начальники"..а сжечь было самым логичным.. огонь же всякую заразу убивает...

Жаль погибших ребят. И спасатели молодцы, не дали заднюю. А начальство зажлобило дать Героя!

Благодарю, ТС!!!

А что с ними делать? Хранить с кучей предосторожностей, защищаясь от их фона, зная, что пользоваться ими уже никто не будет? Да так, чтобы вражина не добрался до секретов? Ведь информация в них могла быть "горячее" радиации. Сжечь - самое простое.

Это сообщение отредактировал taper - 15.07.2020 - 09:47

Жму руку, ТС.

Это они умеют . Сто причин найдут для отказа.

Блять
А сжигать кто, как и где похуй?
При сжигании неизбежно радиоактивность рассеивается в виде пыли, и попадает в лёгкие.
А инкорпорация много опаснее простого излучения.
В бетон надо было залить и закопать.
И не знать этого в 61 году признак долбоебизма

Как всегда - очень интересно. Спасибо!

Подло поступили отказав в награждении званием Героя Советского Союза.
Этой резолюцией упырь Хрущ в топку под свои котлом в аду полную лопату качественного угля подкинул.

Спасибо.

Сколько всего не знаем..и никогда не узнаем.
Интересно,куда дальше продвинулся тот "штабист"?

передайте кто нибудь пу, что это хрущ заложил бомбу под ссср

Спасибо, в закладки утащил.

Жечь не потому что радиация, а потому что секретка. Подумал бы хоть минуту, прежде чем разоблачения тут постить.

ТС спасибо, давно хотел почитать про судьбу этой лодки. Моряков на Кузьминском кладбище похоронили, прям рядом со входом, метров 100 по главной аллее с левой стороны. Макет подводной лодки с флагами и таблички. Туда же подхоронили и позже умерших членов экипажа. Вечная слава героям, там ведь реально мог быть ядерный взрыв...

а что? всю секретку сжигают?
"перед прочтением сжечь"
так что ли?
пиздец логика
этак любой секретный документ подлежит аутодафе, так?
сразу видно - штабной аналитик!
информация актуальна только пока она существует!