Расстрел командира 38-й стрелковой дивизии. 1944 г.

Из воспоминаний ПНШ-1 38-й стрелковой дивизии старшего лейтенанта А.З. Лебединцева:

"С небольшого села Долина и только в наш полк 14 ноября мы призвали 72 человека. Только однофамильцев Кияница было 13 человек, Киященко и Плюта по 9 и т.д.
Поступило пополнение в количестве 100 человек из Киева, 40 человек из Сумской области и из других областей Украины, так что мы смогли укомплектовать полностью два стрелковых батальона. В командование ими вступили старшие лейтенанты Кошелев А.В. и Лысынчук М.Ф.
Оба они ходили по дворам и призывали под наше Боевое Знамя всех, кто остался дома, и тех, кто успел подрасти за два года оккупации. В чем были дома военнообязанные, в том и вышли на оборону своего родного села со своими лопатами. Кода вырыли окопы, им вручили винтовки, автоматы, пулеметы.
Некоторые по месяцу и более оставались в своих кожухах или жупанах, а то и свитках, треухах и "взуттях". Некоторые так и погибли в десяти километрах от дома под Германовской Слободой, где за 27 и 28 декабря дивизия потеряла 132 человека убитыми и 285 человек ранеными.
28 декабря в 4.30 части дивизии перешли в наступление, но удалось овладеть только первой траншеей. И снова повторилась прежняя тактика противника - немцы нас засыпают ручными гранатами со второй траншеи. Повторная атака в 16.30 успеха не дала.
Страшно было видеть массу убитых и еще больше раненых на своей земле, в восьми километрах от родного дома. Все жены пришли с саночками и увезли кого на свое кладбище, а кого оплакивали здесь же и хоронили в братской могиле. Раненых увозили по домам, где им оказывалась помощь местными медпунктами и полевыми госпиталями.

Минувший 1943 год для дивизии завершился серьезными потерями и снятием пас с плацдарма на доукомплектование с передачей остатков пехоты в другие части, остававшиеся на плацдарме. Вместо отправки в тыл нас снова бросают в оборону на прикрытие левого фланга 27-й армии совершенно без стрелков.
Полки дивизии мобилизуют военнообязанных в окрестных селах и сажают их в оборону. В результате немецкой танковой контратаки на 29-й полк в Жуковцах противник пленил около ста человек, в том числе весь штаб полка во главе с начальником штаба и рогу связи.
На протяжении двух недель наши командиры не знали, сколько у них людей в наличии, не читали донесений. Вступали в оставляемые противником села, именуя это "захватом и овладением с боем". Это притупило чувство ответственности и контроля за выполнением приказов и привело к тому, что дивизия вышла в Лысянский район совершенно обескровленной.
Только 343-й полк имел 457 человек списочного состава, 48-й около 300, а 29-й - 263 человека из положенных по сокращенному штату 1582 человек.

Лишь артиллерийский полк из положенных 600 имел 529 человек. Поясню, что при численности триста человек в стрелковом полку можно было не иметь ни одного стрелка, автоматчика и пулеметчика, так как эти триста человек могли быть артиллеристами, минометчиками, связистами, саперами, хозяйственниками, медиками, писарями, поварами и т.д. Кстати, об этом забывали командиры всех рангов, кроме комбатов и командиров рот.

Во второй половине дня 13 января последовала команда прибыть в штаб дивизии за получением боевого приказа лично командиру полка или начальнику штаба. Так как оба "приняли" за обедом, то не осмелились ехать в таком виде и послали меня. Я понимал, что получу за это взбучку от начальника штаба дивизии. Так и получилось.
Начальник штаба дивизии подполковник Хамов Петр Филиппович отругал меня за то, что я сослался на "простуду" командира и начальника. Но тем не менее под свою роспись я получил боевой приказ на наступление. Прочитав его, я сообщил, что в полку только одна рота из девяти, да и та численностью со стрелковый взвод - не более тридцати человек. Начальник штаба ответил, что и в других полках не больше, а приказ выполнять нужно.

Неожиданно появился бравый капитан, который представился командиром роты штрафников, которая поступала в распоряжение полка.
Я очень обрадовался такому неожиданному подкреплению, но капитан попросил не строить особых иллюзий, так как это была рота из "эсэсовцев". Так особисты и юристы называли самострелов-членовредителей, сокращенно "СС", простреливавших себе обычно руку, чтобы попасть в госпиталь.
В минувшие годы их иногда расстреливали по приказам командиров свои же товарищи без суда и следствия перед строем. А с 1943 года это делалось решением Военного трибунала дивизии, который определял им расстрел с заменой на штрафную роту, в которой они могли искупить свое преступление получением в бою ранения или боевой награды за отличие.
А если погибали, то с них судимость снималась посмертно. Командир роты так и сказал, что завтра половина из них будет расстреляна в бою: или за отказ подняться в атаку или при самовольном отходе - за бегство.

Очень неприятно было выслушивать такую откровенную браваду командира роты, которому за один год командования таким подразделением засчитывалось шесть лет выслуги, а нам только три года. Он пытался представиться командиру полка, но тот так и не проснулся, поэтому задачу ему ставил я сам. О ее действиях ни я, ни комбат Кошелев ничего потом так и не узнали.

События разворачивались стремительно, хотя немцы атаковали на самой малой скорости, делая остановки для стрельбы. Их пехота пробиралась по глубокому снегу, ведя огонь из-за брони танков.
Первым свой КНП на скирде покинул комдив со свитой, а за ними наш командир полка с начальником артиллерии, так как немцы подожгли солому зажигательными пулями. Я наблюдал бегство начальства в бинокль.
Огнем прямой наводки дивизионной и полковой артиллерии подбили пять или шесть танков противника, но остальные упорно продвигались к селу Босовка и обходили се с окраин.

Первыми начали выскакивать из села, расположенного в широком овраге, обозники на санях. Немецкие танки расстреливали их из пулеметов, а снарядами били по нашим умолкшим орудиям без боеприпасов. Отвозить орудия было не на чем - тягачи без бензина отстали. Артиллеристы подрывали гаубицы.
Занимаемый нашим штабом дом был крайним. Впереди глубокий овраг, танки не могли его преодолеть. Может, поэтому Бунтин успел оторваться и появился в штабе разъяренным, выкрикивая только два слова: "Стоять насмерть!" Я успел вызвать до этого штабные санки и отправить писаря с боевыми документами и знаменосца с Боевым Знаменем в Шубены Ставы.
В углу штаба стоял ручной пулемет с диском. Я взял его, а Забуга коробки с запасными дисками, и мы выбежали к сараю, где стояла телега. С нее я расстрелял весь диск по наступающей пехоте.
Бунтин закричал: "Спасать командира!" - и бросился с Ершовым в следующий овраг, сползая на заднице, потом на четвереньках карабкаясь на подъем. Все это запечатлелось в моем мозгу, как на киноленте, до мельчайших подробностей.
Я видел животный страх, хотя и сам осознавал величайшую опасность быть убитым или брошенным при ранении. Теперь Забуга вел огонь уже по спускающимся в первый овраг вражеским пехотинцам, которые спускались тоже на том же месте, на котором сидят. Вот где бы пригодились ручные гранаты, но их не было ни у нас, ни у немецкой пехоты.

Броском на полусогнутых мы успели забежать за сарай, где находились командир с начальником штаба. Невдалеке разорвался снаряд, и у Бунтина от попадания осколка потекла кровь на виске. В панике он заорал: "Начальник штаба, принимайте у меня командование полком, я ранен".
Последний, как попугай, продублировал во всю глотку: "Лебединцев, назначаетесь начальником штаба полка, организовать оборону и ни шагу назад". В это время Забуга спустился по пожарной лестнице и доложил Ершову, что скоро танки сомкнуться, и мы останемся в окружении в селе.
Бунтина потащил адъютант и его сожительница. Я показал примерное направление выхода из села и предложил Ершову бежать вместе, но он задал мне самый глупый вопрос: "А ты меня сможешь вынести, если ранят?" Я махнул рукой и бросился под откос, перебежал улицу и оказался на околице с небольшим подъемом. В это время зарычала "катюша" и вокруг начали рваться ее снаряды. С этого раза мне навсегда запомнился шквал огня, которого так боялись немцы.

Неожиданно из овражка вылезли шесть человек пеших разведчиков во главе с их командиром, старшиной. Мы очень обрадовались, что увидели своих, и примкнули к ним. Мы поднялись на пригорок и встретили еще троих связистов из корпуса. Они тоже присоединились к нам, наступила темнота.
Наступал рассвет. Из одних санок раздалось: "Лебединцев, прыгай в сани на ходу, а то задние собьют". Это были наши резервисты-офицеры, а кричал адъютант старший батальона Николенко. Все трое мы свалились горой на эти санки и выскочили из села на околицу, где справа и слева на склонах были установлены наши орудия на прямую наводку и артиллеристы готовились к открытию опт.

На площади стоял регулировщик и указал Череднику и мне хату, в которой находился начальник штаба дивизии. Принял он нас без ругани и сказал мне, чтобы я собирал остатки полка и сосредотачивал их на южной окраине этого села. В заключение он сказал, что я назначаюсь временно командиром нашего полка и чтобы я одновременно подчинял себе военнослужащих 29-го полка.

Я понимал, что являюсь "факиром на час", но когда вспомнил, какую ответственность несет командование за потерю Боевого Знамени, то мне стало не по себе.
Мы выбрали на окраине домик под штаб, и к позднему вечеру там собрались несколько подразделении: транспортная рота, медико-санитарная рота, службы тыла, батарея 76-мм полковых пушек, рота связи, писари из команды ПНШ-4, хотя его самого (капитан Желтухин) и знаменосца старшего сержанта Тарасенко с Боевым Знаменем не было.

Отсутствовал, и мы ничего не знали о командире батальона старшем лейтенанте Кошелеве, его заместителе по политической части капитане Воробьеве и небольшой команды с ними. Никаких вестей не было и о командире полка и начальнике штаба. Я посылал во все концы верховых из взвода конной разведки, но все было бесполезно.
Через пару дней собрались все, кто выходил из Босовки разными маршрутами. Несколько дней прожили мы в неведении, пока не прошел слух о том, что в окружении осталась почти вся соседняя дивизия под командованием генерал-майора Пузикова, она вышла в Медвинские леса и там во взаимодействии с партизанами оказывает сопротивление.
В переданной шифровке уведомлялось и о том, что командование нашего полка, комбат Кошелев со своим заместителем по политической части и небольшая группа бойцов находятся в подчинении этой дивизии. Боевое Знамя полка с ними.

Командир пулеметной роты Миронычев с горечью в душе рассказал мне что происходило когда дивизия терпела поражение. Он исполнял тогда обязанности адъютанта командира 29-го стрелкового полка, поскольку в роте не было людей.
Комдив Коротков вызвал к себе комполка майора Тихонова и его замполита А.Ф. Тутова. Зная, что полковник разгневан и способен во хмелю применить против подчиненных оружие, Тихонов приказал Миронычеву перед заходом к комдиву держать автомат на взводе и в случае, если Коротков вздумает поднять пистолет, стрелять первым.
Когда зашли к нему, он попытался выгнать Миронычева. Поняв, в чем дело, Тихонов сказал комдиву, что адъютант будет рядом. Разговор пошел на высоких тонах. Коротков разъяренно ругался магом.

Потом он отправился на позиции артиллеристов и увидел, что пушки бездействуют, а расчеты бегут от наседающих танков врага. По рассказам однополчан, Коротков, не разобравшись, в чем дело, тут же застрелил командира батареи, у которого не было ни одного снаряда, чтобы отразить атаку противника.
На этом, естественно комдив не остановился. Потом уже в темноте на машине виллис они оказались в районе огневых позиций именно того противотанкового резерва командира корпуса, который не принял участия в отражении танкового удара по нашей дивизии.
Полковнику Короткову указали закрытый автотягач, в котором находился командир, и он зашел в него. В автобусе командир ПТ резерва угостил комдива ужином и дал выпить спиртного.
Вышел комдив, покачиваясь на ступеньках, и крикнул: "Почему не цепляете орудия к тягачам?" Подошел капитан, командир батареи и спросил: "Кто вы такой?" - так как на кожаном пальто у Короткова погон не было. Коротков вынул пистолет из кобуры и в упор застрелил капитана. Все произошло мгновенно, и предотвратить несчастье было невозможно.

Командир разведроты лейтенант Зайцев мог оказаться следующей жертвой своего комдива. Он рассказал следующее:

"Все патроны расстрелял. Танк вдруг разворачивается и на меня пушку наводит. Первый выстрел - перелет. Второй - недолет. Я открываю крышку, замок пулемета выбрасываю и убегаю.
Еще выстрел. Мне перебивает правую ногу, осколок в грудь. Даже эмаль на ордене Красного Знамени сорвало. Но это уже я потом рассмотрел, много позже. Лежу раненый, с жизнью прощаюсь.
Но мои разведчики меня не бросили. Повернули назад, подхватили меня и в овраг потащили. Там кое-как раны перевязали, даже рубашку свою нательную один порвал. Слышно, как на горке кто-то шумит и громко ругается. Разведчики сбегали посмотреть и докладывают, что там начальники шумят-спорят.
Я сказал, чтобы меня туда тащили, когда до них шагов тридцать осталось, я сам поковылял, на палку опираясь, доложить хотел. Иду, голова кружится, земля из-под ног уходит. А там командир дивизии и майор Петров…

на фото-А.Н. Зайцев - начальник разведки.

Между ними лежит на снегу командир батареи застреленный. Комдив и на меня свой пистолет наводит. Застрелил бы, но майор Петров помешал. Пуля полетела в небо. Вот так я остался в живых. Комдив был пьян и, расстреливая, пытался остановить отступавших.
На следующий день (15 января 1944 г.) стало известно, что наш командир дивизии арестован прямо в траншее 29-го полка, а начальник штаба в расположении командного пункта и оба взяты под стражу органами контрразведки "Смерш".
В командование дивизией с 18 января был допущен полковник Крымов М.Г. - штатный заместитель комдива. Должность начальника штаба дивизии временно исполнял майор Петров В.И. — начальник оперативного отделения. Началось следствие…"

Не менее важное свидетельство комбата Кошелева касается и дальнейших событий, представляющих особый исторический интерес:

"Меня вызвал 16 января командир соседней дивизии генерал Пузиков. Он сообщил, что располагает точными сведениями, что наш 48-й полк потерял в бою Боевое Знамя и своего командира майора Бунтина и начальника штаба Ершова.
Этой страшной вестью я был поражен. Она несмываемым позором легла на солдат. Генерал сказал также, что я с батальоном перехожу в его подчинение. При этом предупредил: если мне удастся узнать что-нибудь о командире полка, то немедленно доложить ему об этом. В штабе этой дивизии мне сказали, что генерал получил приказ найти майора Бунтина и арестовать за потерю знамени.
Через боевые порядки врага 18 января проник дивизионный разведчик Аркадий Стецюк. Ведя поиск разрозненных частей дивизии, он установил, что знаменосец полка Тарасенко со Знаменем находится у партизан и что они не отпускают его из отряда. Об этом я доложил генералу. Пузиков вызвал к себе Стецюка и расспросил, где находятся партизаны. Затем он приказал мне взять двое саней, группу из 20 бойцов и немедленно отправиться за Знаменем.
Когда мы приехали к партизанам, то ничего не сказали им о своем намерении. Встретили они нас как окруженцев и не подозревали, какую цель мы преследовали. Мы выжидали удобный момент, когда партизаны поставят оружие в козлы. Своим бойцам я приказал быть готовым на случай, если хозяева будут сопротивляться.
Я велел Тарасенко, который прятал боевое знамя под гимнастеркой, быстро сесть в сани, а партизан предупредил - к оружию не подходить, иначе буду стрелять. Под охраной двадцати автоматчиков со Знаменем мы скрылись, не дав им предпринять каких-либо нежелательных действий. К такому решительному методу я вынужден был прибегнуть потому, что партизаны замышляли захватить знамя и передать его в штаб фронта, рассчитывая получить вознаграждение.

Командир полка появился 20 января. Он был в подавленном настроении. Но когда узнал, что Знамя находится у меня, воспрянул духом, принял командную осанку, Я все же выразил ему недоверие и продолжал вести боевые действия самостоятельно.
В одном из боев меня и моего замполита Воробьева ранило одним снарядом. Раненых набралось человек 30. Бунтин принял решение оставить всех раненых в селе, окруженном немцами. Узнав об этом кощунстве, капитан Воробьев доложил мне.
Я не выдержал, пришел к Бунтину и заявил ему, что он в тяжелый момент боя оставил полк и теперь хочет бросить нас на произвол судьбы и что я не доверяю ему Боевое Знамя-святыню нашего полка. Правда, он признал свою ошибку и смирился со сложившимся положением. Но этот инцидент кончился для него без последствий. Вскоре он был отстранен от занимаемой должности".

A.3. Лебединцев на фото

Командир дивизии спал сном, который обычно называют сном младенца. Спал рядом с бойцами прямо в окопе у дороги, где занимала позицию малочисленная группа пехоты 29-го полка. Каким был сои этого несчастного человека, и тогда и теперь не скажет никто.
Но если он и был, то, безусловно, был страшным. Ведь засыпал комдив хоть и в состоянии алкогольного опьянения, все же прекрасно отдавал отчет случившемуся. И не мог не осознавать, что впереди ожидает его одно - военный трибунал.
Утром за ним приехали офицеры из Управления контрразведки Смерш. Разговор был краткий:
- Полковник Коротков, командир 38-й стрелковой дивизии?
- Да, я…
- Вы арестованы, сдайте свое оружие… Пройдемте с нами.

Командир 38-й стрелковой дивизии Андрей Данилович Коротков был обвинен в измене Родине и приговором Военного трибунала 1-го Украинского фронта от 28 января 1944 года осужден по статьям 16 и 58-1 "б" УК РСФСР к расстрелу с конфискацией имущества.
Фактически Коротков обвинялся в том, что допустил разгром своей дивизии и, когда немцы добивали его полки, будучи в нетрезвом состоянии "в период отхода частей, расстрелял без необходимости несколько солдат и офицеров".

Бывшему начальнику штаба дивизии повезло больше. По приговору Военного трибунала 1-го Украинского фронта от 25 января 1944 года к нему применили примечание 2 к ст. 28 УК РСФСР: "Приговор к лишению свободы в отношении осужденного может быть отсрочен исполнением, а он направлен на фронт в штрафные подразделения".

В учетно-послужной карте полковника Короткова указано, что он расстрелян по приговору военного трибунала за нарушение приказа НКО № 227-42 г. Основание: шифротелеграмма 1-го Украинского фронта вх. 951 от 16.2.44 г.

Казнь командира 38-й стрелковой дивизии описал Лебединцев:

"У села Голодьки Тетиевского района Киевской области в роще на поляне заранее была отрыта яма и недалеко поставлен раскладной походный столик, накрытый красным "революционным" материалом.
Прибывавшие офицерские колонны выстраивались в каре. Не освободили от этой церемонии даже женщин-медичек, если они имели на погонах хотя бы одну крохотную звездочку.
Сначала прибыли члены Военного трибунала со "свадебным" генералом, видимо, членом Военного совета армии. Потом подъехала крытая машина с охраной и через заднюю дверь вывели осужденного бывшего командира дивизии Короткова, который, видимо, уже знал о приговоре, вынесенном ему Военным трибуналом, так как руки его были связаны за спиной, а рот был завязан, чтобы он не смог разговаривать.
Одет он был в коричневое кожаное пальто, на ногах были ярко-белые фетровые бурки, снизу обшитые коричневой кожей. Полковничьей папахи на голове Короткова не было, так как ему мешала повязка на голове.

Поставлен он был перед столом. Председатель Военного трибунала 1-го Украинского фронта объявил приговор от 29-го января 1944 года и закончил словами: "Коменданту трибунала привести приговор в исполнение!"
Комендант подтолкнул приговоренного к яме. Коротков вес время пытался что-то сказать, но повязка закрывала рот. Комендант подал команду: "Лейтенант, командуйте людьми".
Командир роты саперного батальона Зыков Н.Н. вызвал трех саперов, заранее предупрежденных о том, что им доверяется приведение приговора в исполнение, и поставил их в готовности открыть огонь по изменнику Родины.
Командир роты Зыков, только недавно узнавший о присвоении ему 10 января звания Героя Советского Союза, отнесся к поручению с должным пониманием, как к форсированию Днепра, и скомандовал: "Огонь!", сделав первым выстрел из пистолета по своему бывшему командиру дивизии.
Тремя очередями из автоматов обреченный был весь изрешечен пулями и упал в приготовленную ему саперами яму. Но и на этом не закончилась церемония. К яме подошел комендант капитан Рыкалов и сделал три контрольных выстрела в конвульсирующее тело.
После этого генерал-майор подытожил: "Собаке - собачья смерть!" По рядам строя прокатился негромкий ропот, и генерал скомандовал: "Командирам частей развести офицеров по местам расположения!"
Из тех троих, приводивших приговор в исполнение, один остался жив, это сержант Сергиенко Дмитрий Иванович, бывший тогда комсоргом саперного батальона.
Он рассказывал мне о том, как их всех после исполнения приговора предупредил генерал: "Вы ничего не видели, ничего не знаете и забудьте это место". Яма с трупом была выровнена с поверхностью земли, засыпана листьями, оцепление вокруг леса снято"

всё

https://oper-1974.livejournal.com/1452184.html

железные люди

Тяжело читать. Сколько подлости было. Тогда, в Афганистане, в Чечне. А все из-за того что не берегли солдатские жизни. Далек ныне от армии. Сейчас как? В мои 1981-83 года на них хуй забили.

На войне как на войне ©

меньше пить надо на передовой и если расстреливать то при необходимости.

Это сообщение отредактировал BigCap - 13.10.2019 - 15:14

В этом сумбурном тексте вся правда войны.

Ни хрена не понял, что хотел этим сказать Какой-то набор не связанных фраз.



Комдив получил то, что заслужил.