208
Вводная, которая, как я и планировал, будет, слегка видоизменяясь, кочевать из байки в байку:
Гемофилия – наследственное генетическое заболевание, проявляющееся, если повезло, очень плохим свёртыванием крови, или отсутствием свертываемости, если не повезло. Бывает и третья стадия, когда совсем-совсем не повезло – организм отторгает предназначенные для повышения свёртываемости лекарства. Соответственно, любой слабенький ушиб – это потенциальный синяк (по умному – гематома) на приличную площадь туловища, неглубокий порез при бритье – вялотекущее кровотечение, продолжающееся несколько часов.А иногда даже ушиба или пореза не нужно: в мышце, суставе или мозгу просто лопается кровеносный сосуд и «здравствуй, веселая жизнь»...
Сегодня я расскажу вам об алкоголе в жизни одного гемофилика.
Хотя я уже давно разобрался с большинством причин, по которым он в моей жизни появился, написание этой части дается мне очень тяжело. Не привык я выворачивать себя наизнанку. Однако понимаю, что сделать это необходимо. И мне и, возможно, кому-то, кто наткнется на эту статью вовремя. И это могут быть не только больные, но и, например, их родители. Им, думаю, эти буквы будут даже более полезны.
Традиционно оговоримся: это описание частного случая, не имеющего прямого отношения ко всем, кому не повезло родиться с таким недугом. Я рассказываю только о том, что видел, что прочувствовал, что испытал на собственной шкуре. О том, какие мысли у меня появились в процессе анализа ситуаций и т.д. и т.п. Короче говоря, не все такие идиоты как я. Мой случай, скорее, исключение.
Поехали…
Насколько адекватно будет воспринимать окружающую реальность гемофилик, как и любой здоровый человек, зависит от того, что вложило в него с детства его окружение. И я говорю сейчас не только о семье, а и о тех, с кем придется контактировать в раннем возрасте: друзья, соседи, преподаватели, доктора...
Мой первый шаг к алкоголю.
Мне года четыре. Мама остро комплексует по поводу отсутствия в моей жизни сверстников, с которыми я мог бы общаться на равных. И выбирает не особенно адекватный момент для того, чтобы устроить знакомство с детьми со двора.
После очередного обострения (в тот раз голень, поэтому на ногу я наступать не могу) она выносит меня на руках в песочницу, где играют другие дети.
Недолгое время валяю в песке какую-то игрушку (помню, что зелёную), а потом все дети в один миг срываются и бегут куда-то. То ли увидели что-то интересное, то ли кого-то из них позвали, а побежали все.
– Детки, – кричу я вслед убегающей малышне, – куда же вы? Я же хотел с вами поиграть!
Мама (субъективное ощущение) очень долго не приходит на помощь. Я в песочнице. Я один. Я не могу ходить. И расстояние до подъезда, которое необходимо преодолеть, чтобы вернуться домой, кажется невероятно огромным. Мне страшно.
Когда спустя вечность я пересиливаю этот страх и начинаю ползти в сторону подъезда на четвереньках, появляется мама, берет меня на руки и несет домой сама. Она плачет.
Почему первый шаг? Я впервые осознал, что я чем-то отличаюсь от сверстников. А это осознание очень быстро трансформировалось в желание быть таким как все.
Бегать как все. Прыгать как все. И не оставаться одному.
Мой второй шаг к алкоголю.Мне лет семь-восемь. Мы играем в какую-то игру, в которой нужно бегать. Я, как и другие дети, бегаю. Соседка кричит:
– Куда ты носишься! Ты ж калека! Тебе нельзя! Вот я твоей мамке расскажу!
Дети жестоки потому, что не осознают, насколько больно тому, к кому они проявляют жестокость. Руки-ноги у меня на месте. Просто они иногда не работают так, как нужно. Однако это не мешает кличке «Калека» приклеиться на несколько лет.
Ощущение, что о твоих недостатках, в которых ты, собственно, не виноват, знают чужие люди – ужасно.
И я играю в футбол, кулика, салочки, девять камешков и другие подвижные игры с еще большим рвением. Потому что это единственный придуманный мною способ доказать, что я такой же как все.
Тётя Наташа, а спустя некоторое время к ней присоединяются и другие тётки-соседки, не упускает случая проорать вслед, что я калека, а я не упускаю случая, проигнорировав её вопли, мощнее ударить по мячу, прыгнуть подальше, залезть на дерево повыше, разогнаться посильнее на самокате, взятом у друга. Так я показываю ровесникам, что соседки ошибаются.
Мне ведь нужно быть таким как все, чтобы не остаться в одиночестве. Мне ведь почти физически больно, когда раздаётся «Калека вОда».
И я доказываю обратное, как умею.
Мой третий шаг к алкоголю.Ровесники записываются в качалку. Я, втихаря от родителей, тоже. После тренировок суставы опухают – перенапряжение опасно для хрупких сосудов гемофилика. Мне, конечно, очень хочется быть как все. Но я отдаю себе отчет, что во время игр вероятность повредить себя гораздо меньше, чем при регулярных, сознательных нагрузках.
И я делаю то, за что благодарен сам себе до сих пор – смиряюсь с тем, что физнагрузки не моё и бросаюсь в противоположную крайность – записываюсь в несколько библиотек.
В одной беру фантастику, в другой – исторические книги, в третью хожу потому, что там есть читальный зал, а в нём – периодика. От журнала «Трамвай» до «Юного техника». БСЭ становится моим лучшим другом. И вскоре я начинаю пожинать плоды такого решения – меня охотно берут в компанию старшаки.
Я знаю множество разных историй, многие приукрашиваю на своё усмотрение. И пока ребята постарше ремонтируют мотоцикл, я развлекаю их пересказами книг. Если у них возникает между собой спор по поводу чего-либо, мне не составляет труда пойти на следующий день в библиотеку и попробовать разобраться в причинах спора.
А вернувшись, сообщить:
– Ребята, помните, вы говорили о том-то и том-то? Я узнал, где это/что это/как это…
И пересказать то, что узнал в библиотеке.
Вскоре старшаки даже начинают просить меня поискать информацию по какому-либо вопросу. Я прочно занимаю своё место в компании людей на 4-5 лет старше меня. А в 13 лет это дорогого стоит.
К тому же, старшие ребята адекватнее относятся к тому, что я болен и даже задают вопросы: чем болен, как это проявляется, что мне можно, а что нельзя. Благодаря им, я начинаю интересоваться аспектами своей болезни, а попутно и вообще медициной, сам.
Но главное – я чувствую себя взрослым, потому что старшаки общаются со мной почти на равных. С лёгким налётом снисходительности. И еще, у меня теперь есть «подписка». За меня заступаются, в случае чего. Но я не злоупотребляю этим. Очень часто даже во вред себе. Вы ведь помните, что мне нельзя быть увечным в глазах окружающих, чтобы не остаться одному посреди песочницы.
Главное – я со взрослыми. И вести себя нужно по-взрослому.
Привет, алкоголь!Мне лет 15. Меня берут с собой. И не куда-нибудь, а на махач.
Участвовать я не буду. Здравый смысл подсказывает, что и в попытках делать вид, будто ты ничем не отличаешься, есть свои границы. Тем более, если городские идут бить поселковых.
По факту еще неизвестно, кто и кому навешает, но после долгих совещаний старшаки берут меня с собой. В качестве охраны. Охранять мне придется бутыль самогона и нехитрую закусь, ожидая в небольшой рощице на краю поселка, пока человек десять-пятнадцать старшаков будут выхватывать свою порцию адреналина, размахивая кулаками, велосипедными цепями, струной от бас-гитары, кастетами и еще не бог весть чем.
– Ты ж понимаешь, что там пацаны постарше будут, не твоя весовая категория, – деликатно смягчает причину моего неучастия в основном действии Джон. – Но польза и от тебя будет. Посторожишь то, чем мы отмечать победу будем.
Ощущение, что ко мне не относятся как к увечному, накрывает с головой. Ура! Я нормальный! Я на равных вписался во взрослый по моим меркам коллектив.
Когда старшаки наконец-то собираются в роще после «рейда» и делятся впечатлениями, всем по очереди наливают. Я с интересом слушаю, прогоняя на задворки мозга мысль, что мне никогда не светит быть полноправным участником вот таких вот побоищ, после которых ты, даже получив в глаз или схватив в запале драки нож противника за лезвие, всё-таки становишься героем. Настоящим мужиком, который не просто идет навстречу опасности, а сам ищет её.
– Малой, – обращается ко мне всё тот же Джон, – а тебе хоть алкоголь можно? А то чего ты как будто и не с нами.
На самом деле его зовут Евгений. Джон – это кличка. И я часто думаю о том, что Джоном быть лучше, чем Калекой. Даже Малым быть лучше, чем Калекой.
Но вот этот вопрос: «тебе ХОТЬ алкоголь можно?», звено цепочки, на другом конце котором моя увечность.
Хоть алкоголь.
Хоть.
Я же не могу, как обычный парень, участвовать в драке? Я же должен проявить себя как обычный, не увечный, хоть в чём-то? В чём-то, что делают другие не увечные. И я говорю, что можно. И мне наливают. Совсем немного.
Привет, алкоголь!
Как это работает.
Коротко и без заумных терминов.
1. Алкоголь разжижает кровь за счет того, что склеивает между собой некоторые её составляющие. Гемофилику с его хреновой свёртываемостью, как вы понимаете, это нахрен не нужно.
2. Все ядовитые вещества, в том числе и алкоголь, фильтрует печень. Она же и участвует в выработке того самого отвечающего за свертываемость фактора.
Комбо!
Ну а потом…Нет, я не пристрастился к алкоголю с первой рюмки. Я постепенно, словно лабораторная крыса, бегавшая много раз по одному и тому же лабиринту, усвоил, что пьющий = такой как все. И в какой-то момент, когда лабиринт убрали и вокруг меня были совершенно другие люди, а мне вслед давно уже не кричали «Тебе нельзя, ты ж калека!», я продолжал бегать по маршруту, который заучил ранее.
Отдавал ли я себе отчет в том, что алкоголь для меня опаснее, чем для других? Да. Но мне ведь нужно выглядеть в глазах окружающих обычным. И разрывающее меня на части желание быть не хуже других вытесняет здравый смысл всё чаще и чаще.
Со временем выясняется, что алкоголь помогает заводить новые знакомства, вести себя непринуждённо, быть душой компании и выглядеть круче других. Изумлённое: «Вот это ты бухаешь!» звучит как похвала, ради которой можно наплевать на то, что завтра опухнет локоть или колено, на то, что ставшие хрупкими сосуды станут пропускать кровь в почке или желудке, как результат, уложив меня на больничную койку на месяц.
Есть здесь и сейчас.
И здесь и сейчас «Вот это ты бухаешь!» звучит как похвала. Как признание того, что я не хуже других.
Я вписываюсь в тусовку людей, слушающих тяжелый метал. Потому что, помимо музыки, которая мне нравится, металлисты выглядят более оторванными, и одной из неотъемлемых частей их тусовки является бухло. А я уже давно лабораторная крыса, выучившая каждый поворот в своем лабиринте. Бухать – быть таким как все. А мне нужно быть таким как все.
Кто-то из металлюг дарит мне нож-бабочку, который я постоянно ношу в рукавном замке косухи – создаваемое зиппером уплотнение маскирует его идеально. А еще я разучиваю несколько трюков, позволяющих открывать и закрывать нож красиво. В моих руках «бабочка» будто машет крылышками, то обнажая, то пряча лезвие. Все признают, что у меня это получается лучше, чем у остальных. В чём-то, оказывается, я не такой как все, а даже лучше. Это тешит самолюбие.
Однажды я приобретаю репутацию отморозка.Мы сидим на лавочке втроём, допиваем поллитровку «катанки» – спирта, разбавленного водой и выдаваемого за заводскую водку. К нам подходит группа из шести человек, в народе до сих пор именуемых гопотой. Слово за слово и вот уже меня пытаются отвести в сторону, поговорить.
Обычно после таких разговоров, в лучшем случае человек возвращается обратно без всего, что было до этого в карманах. В худшем – избитым и без куртки. На свою косуху я зарабатывал сам. Долго. И ношу её меньше месяца. Но дело даже не в этом.
Косуха – признак того, что я такой же, как и все вокруг. И лишиться её – перестать быть таким как все. А этого я себе позволить не могу.
Когда мне приказывают снимать куртку, первым я расстегиваю рукавной зиппер и падающую в руку «бабочку» раскрываю полуобротом – самым простым и быстрым способом. Второй взмах руки – это уже в цель. Гопник рефлекторно выставляет ладонь, которую я и дырявлю. Он орет. Второй в испуге делает шаг назад в тот момент, когда я хватаю раненого за грудки свободной рукой и, притягивая к себе, начинаю давить остриём в шею.
И я кричу как ненормальный.
Чтобы все валили нахер, пока я не вскрыл горло их корешу. Оставили в покое моих кентов и валили. Иначе ему пиздец.
Стоявший рядом подтверждает:
– Ебать, у него в натуре нож!
И пятеро гопников отступают, ретируются. А я еще долго надрываю глотку им вслед, чтобы не вздумали останавливаться сразу за углом.
Думаю, они и не останавливались. Просто побежали за подмогой.
А мы недолго, но изо всех сил, бьем того, который захотел снять с меня куртку.
Утром я понимаю, что трезвым бы на такое не решился. Просто отдал бы косуху.
Именно после этого я начинаю на равных участвовать в разборках между рэперами и металлистами. Естественно, на стороне металлистов. В конце девяностых, начале двухтысячных у нас на периферии это было актуально.
От работы дохнут кони.Ну а я – бессмертный пони. И я смогу спокойно относиться к тому, что пишут в общественно-политической газете, в которой я работаю верстальщиком. Несмотря на то, что каждый день вижу на улицах города совершенно другую картину. Несмотря на то, что слышу в очередях совершенно другие разговоры. Всё ведь просто: закрывай глаза на несоответствия между словом и делом. А кто у нас к этому времени лучший закрыватель и открыватель глаз?
Вы проницательны! Причем, любой. Качество уже давно не имеет значения.
Но беда заключается в том, что при употреблении алкоголя забыть о увиденном/услышанном не получается. Проблемные аспекты жизни/работы становятся легче, но занимают всё большую площадь пьяного мозга. Постепенно система перестаёт работать так, как хочется и начинает работать так, как и должна: к тридцати семи годам алкоголь становится нормой. Обыденностью. Посиделки должны сопровождаться алкоголем. За завтраком нужно выпить пару рюмок. Выходной – он ведь на то и выходной, чтобы выпить. Выпить, чтобы лучше работалось, выпить, чтоб лучше отдыхалось. Выпить, чтобы выпить. И закрывать глаза на то, как алкоголь усиляет симптомы гемофилии. Ведь в моей голове я болею, потому что болею. А алкоголь – друг, который помогает быть таким как все, несмотря на болезнь.
Хорош, наверное.В какой-то момент, я ловлю себя на мысли, что эффект от алкоголя пропал. Я выпиваю, чтобы заснуть, но вместо этого до четырех утра курю сигарету за сигаретой на кухне. Я выпиваю, чтобы появился аппетит, но кусок не лезет в горло. Я выпиваю, чтобы поднять настроение, но становится всё тоскливее.
– Может, я мало выпиваю? – спрашиваю сам себя и выпиваю еще.
Круг замыкается, система перестает работать, а я всё бегу по ставшему привычным маршруту. Хотя лабиринта уже давно нет. Я лабораторная крыса.
Вы знали, что при травле крыс яд рекомендуют подмешивать в алкоголь? У крыс запредельная тяга к бухлу. Если оставить в месте скопления крыс бутылку, в которой водки на донышке, то одна крыса будет засовывать туда хвост, мочить в алкоголе, а другие будут этот хвост облизывать.
А если крыса остается одна?
Честное слово, не понимаю, как я дожил до почти сорока. И часто задаю вопрос небесам: Господи, да что ж у тебя за планы-то такие масштабные? Для чего ты меня, идиота, бережёшь? Но небеса молчат. Интрига, блядь, длиною в жизнь.
Скорее всего, ответа я не слышу потому, что бог – некая сила, запустившая волчок эволюции, как Доминик Кобб в фильме «Начало». Сила, так же, как герой ДиКаприо, поставившая этот вертящийся волчок в сейф. И этот волчок, где-то в сейфе, крутится, крутится, крутится… в ожидании того, кто увидит его и поймет: пора просыпаться.
Может быть, он крутится в ожидании каждого из нас. А может быть, вы прочитали очередную байку.
© VampiRUS
yaplakal.com