58
Как правило, в школе и университете отношение Достоевского к евреям обходят стороной. В произведениях Фёдора Михайловича просто невозможно встретить положительного еврея: все они жалкие, подлые, наглые, бесчестные, алчные и опасные.
В еврейской энциклопедии пытаются такое отношение автора к евреям скрыть: все объясняется традиционной борьбой христианина и иудея, пытаясь оправдать Достоевского. Конечно, подобное отношение не может не задевать целый народ, а еще больше они боятся, что еврейская тема в творчестве писателя станет широко известной и будет активно обсуждаться в обществе, что среди филологов кто-нибудь заинтересуется и займётся всесторонним исследованием этой темы и, возможно, обнаружит, что причина нелюбви писателя к евреям мало связана с его религиозностью.
Особенно ярко отношение к евреям со стороны Достоевского отражено в «Дневнике писателя» — его сборнике произведений 1873—1881 годов. Он содержит отклик Достоевского на события, происходящие в то время, его можно назвать документом эпохи. В 1873 прошло ровно 10 лет со дня отмены крепостного права, писатель замечает в своих произведениях повсеместное пьянство людей того времени: «Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают; бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли; а в кабак приняли! Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц?» А также размышляет над судьбой всего русского народа:
«…если дело продолжится, если сам народ не опомнится<… > то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов <… > Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным<… > Мечта скверная, мечта ужасная, и — слава богу, что это только лишь сон!»
В 1876 году Достоевский размышляет уже об экономическом засилье евреев, о том, что они приносят разорение в чужие земли. Далее, снова размышления о судьбе русских:
Вообще если б переселение русских в Крым (постепенное, разумеется) потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края… (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)
Вон жиды становятся помещиками, — и вот, повсеместно, кричат и пишут, что они умерщвляют почву России, что жид, затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли. Но попробуйте сказать что-нибудь против этого — и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности.
Но какая же тут равноправность, если тут явный и талмудный Status in Statu* прежде всего и на первом плане, если тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего, который, освободясь от помещиков, несомненно и очень скоро попадет теперь, всей своей общиной, в гораздо худшее рабство и к гораздо худшим помещикам — к тем самым новым помещикам, которые уже высосали соки из западнорусского мужика, к тем самым, которые не только поместья и мужиков теперь закупают, но и мнение либеральное начали уже закупать и продолжают это весьма успешно. (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)
Конечно, на такие тексты Достоевского и ранее обращали внимание. Очень много негативных комментариев писатель получал именно со стороны евреев. Особенно от некого еврея-журналиста А.У. Ковнера, не знавшего русского языка до 19 лет, но обвинившего писателя в антисемитизме. Когда Ковнер пребывал в тюрьме в 1877 году, отбывая наказание за мошенничество, он передал Достоевскому послание через своего адвоката. Ответ писателя был не только личным: в мартовском выпуске «Дневника писателя» в 1877 году он посвятил данной теме целую главу, приводя цитаты из письма Ковнера (г-на NN):
«Выпишу одно место из письма одного весьма образованного еврея, написавшего мне длинное и прекрасное во многих отношениях письмо, весьма меня заинтересовавшее. Это одно из самых характерных обвинений меня в ненависти к еврею как к народу. Само собою разумеется, что имя г-на NN, мне писавшего это письмо, останется под самым строгим анонимом.
… но я намерен затронуть один предмет, который я решительно не могу себе объяснить. Это ваша ненависть к «жиду», которая проявляется почти в каждом выпуске вашего «Дневника».
Я бы хотел знать, почему вы восстаете против жида, а не против эксплуататора вообще, я не меньше вашего терпеть не могу предрассудков моей нации, — я немало от них страдал, — но никогда не соглашусь, что в крови этой нации живет бессовестная эксплуатация.
Неужели вы не можете подняться до основного закона всякой социальной жизни, что все без исключения граждане одного государства, если они только несут на себе все повинности, необходимые для существования государства, должны пользоваться всеми правами и выгодами его существования и что для отступников от закона, для вредных членов общества должна существовать одна и та же мера взыскания, общая для всех?..
Почему же все евреи должны быть ограничены в правах и почему для них должны существовать специальные карательные законы? Чем эксплуатация чужестранцев (евреи ведь все-таки русские подданные): немцев, англичан, греков, которых в России такая пропасть, лучше жидовской эксплуатации? Чем русский православный кулак, мироед, целовальник, кровопийца, которых так много расплодилось во всей России, лучше таковых из жидов, которые все-таки действуют в ограниченном кругу? Чем такой-то лучше такого-то…
(Здесь почтенный корреспондент сопоставляет несколько известных русских кулаков с еврейскими в том смысле, что русские не уступят. Но что же это доказывает? Ведь мы нашими кулаками не хвалимся, не выставляем их как примеры подражания и, напротив, в высшей степени соглашаемся, что и те и другие нехороши.)
Таких вопросов я бы мог вам задавать тысячами.
Между тем вы, говоря о «жиде», включаете в это понятие всю страшно нищую массу трехмиллионного еврейского населения в России, из которых два миллиона 900000, по крайней мере, ведет отчаянную борьбу за жалкое существование, нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа. В это название вы включаете и ту почтенную цифру евреев, получивших высшее образование, отличающихся на всех поприщах государственной жизни, берите хоть…
(Тут опять несколько имен, которых я, кроме Гольдштейнова, считаю не вправе напечатать, потому что некоторым из них, может быть, неприятно будет прочесть, что они происходят из евреев.)
… Гольдштейна (геройски умершего в Сербии за славянскую идею) и работающих на пользу общества и человечества? Ваша ненависть к «жиду» простирается даже на Дизраэли… который, вероятно, сам не знает, что его предки были когда-то испанскими евреями, и который, уж конечно, не руководит английской консервативной политикой с точки зрения «жида» (?)…
Нет, к сожалению, вы не знаете ни еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории, наконец. К сожалению, потому, что вы во всяком случае, человек искренний, абсолютно честный, а наносите бессознательно вред громадной массе нищенствующего народа, — сильные же «жиды», принимая сильных мира сего в своих салонах, конечно, не боятся ни печати, ни даже бессильного гнева эксплуатируемых. Но довольно об этом предмете! Вряд ли я вас убежду в моем взгляде, — но мне крайне желательно было бы, чтобы вы убедили меня.
Вот этот отрывок. Прежде чем отвечу что-нибудь (ибо не хочу нести на себе такое тяжелое обвинение), — обращу внимание на ярость нападения и на степень обидчивости. Положительно у меня, во весь год издания «Дневника», не было таких размеров статьи против «жида», которая бы могла вызвать такой силы нападение. Во-вторых, нельзя не заметить, что почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнесся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока.
Правда, в России и от русских-то не осталось ни одного непроплеванного места (словечко Щедрина), а еврею тем «простительнее». Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских. Писал это действительно человек образованный и талантливый (не думаю только, чтоб без предрассудков); чего же ждать, после того, от необразованного еврея, которых так много, каких чувств к русскому?
До выпуска за март, Достоевский упоминал евреев лишь вскользь, но даже эти упоминания вызывали волну негатива. Кстати говоря, упрекая писателя в антисемитизме, евреи совсем не стесняются собственного русофобства, говорят о русских с презрением и превосходством.
За первой последовала вторая глава выпуска «Дневника писателя» за март 1877 года, позднее ее станут называть «библия русского антисемитизма», она появилась из переписки Достоевского с евреем Авраамом-Урией Ковнером.
Леонид Гроссман, советский литературовед, написал монографию по этому поводу: «Исповедь одного еврея». Она посвящена жизни и творчеству Ковнера, отдельное внимание уделено переписке именно с Достоевским, Гроссман подчеркивает, что письмо Ковнера прекрасно во многих отношениях, а аргументы Достоевского в «Дневнике писателя», напротив, носят газетный, не философский характер, якобы писатель не поднимается выше «ходячих доводов националистической прессы», «всюду остается на уровне фельетонных выпадов Дрюммонов и Мещерских», а «тяга к глубинам духа здесь решительно изменяет ему, на протяжении своего журнального очерка о евреях он ни разу не пытается пристально вглядеться в их историю, этическую философию, или расовую психологию».
С. Гуревич, являясь автором предисловия к его монографии, говорит о том, что Достоевский не смог достойно ответить на письмо Ковнера, ни в личном письме, ни в «Дневнике писателя», а все его доводы носят шаблонный характер. Но дальше он невольно отмечает: «именно Достоевский впервые свёл в своеобразную систему все возможные реальные доводы и фантастические измышления, которые постоянно предъявляют как обвинение еврейскому народу». То есть, случайно признавая, что среди высказываний Достоевского есть не только фантастические размышления, но и реальные доводы, он не хочет это подтверждать.
Кроме этого, Гуревич пытается всеми силами очернить очерк писателя о евреях, говоря о том, что во время войны гитлеровцы разбрасывали у окопов советских бойцов листовки с цитатами из Достоевского, то есть приравнивая русских национал-патриотов и солдат гитлеровской армии между собой, вменяя им общие цели.
Оба автора: и Гуревич, и Гроссман говорят о двойственности идей Достоевского, описанных им в «Дневнике писателя». К Ковнеру, они, наоборот, относятся с любовью, постоянно подчеркивают его ум и образованность. Это выглядит особенно смешно на фоне того, что Ковнер пытался совершить подлог и мошенничество, а затем были последующий арест, суд и тюремное заключение. Гуревич именует это трагическим периодом в жизни, а Гроссман говорит о попытке Ковнера пойти против общества, тем самым углубив свой умственный подвиг .
Итак, книга Гроссмана «Исповедь одного еврея» с предисловием Гуревича к изданию 1999 года очень явно выражает намерение автора преуменьшить значение мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 год, вклад Достоевского в изучение «еврейского вопроса». Есть и высказывание Гуревича о том, что отношение к евреям в России – «лакмусовая бумажка», которая показывает «падение нравственного уровня значительной части российского общества, прежде всего, его интеллектуального слоя».
Давайте повнимательнее посмотрим на вторую главу антисемитского «Дневника писателя» в 1877 год. Она представлена в виде 4 частей:
I. «ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС»
II. PRO И CONTRA
III. STATUS IN STATU. СОРОК ВЕКОВ БЫТИЯ
IV. НО ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРАТСТВО!
Посмотрим на каждую из частей. В первой части Достоевский говорит, что никакой ненависти к евреям не испытывал, а о религиозной подоплеке не может быть и речи. Якобы он осуждает евреев как «эксплуататора и за некоторые пороки». Также он отмечает их повышенную обидчивость: «на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея».
Достоевский четко разделяет понятия«еврей» и «жид»: «… слово «жид», сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: «жид, жидовщина, жидовское царство» и проч. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом».
Вторая часть содержит ответ на обвинения Ковнера, о том, что Достоевский якобы не признает сороковековую историю еврейского народа:« нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою, поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество».
Достоевский не верит таким жалобам и сравнивает их с тяготами русского народа: «Но все-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея».
Третья часть «Status in Statu» содержит размышления Достоевского о силе и живучести еврейского народа, отмечает, что помогло евреям сохранить свою идентичность: «не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений своих». Что же он подразумевает под status in statu? Вот некоторые признаки: «отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность — еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало».
По словам писателя, status in statu, нельзя приписывать только гонениям и чувству сохранения, как это делают отдельные образованные евреи. Только самосохранения не могло хватить на 40 веков: «не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, мировое и глубокое».
Достоевский был очень верующий, потому считал, что«всё что требует гуманность и справедливость, всё что требует человечность и христианский закон — всё это должно быть сделано для евреев». Но он также отмечает, «совершенное уравнение всевозможных прав» не очень хорошо для русских: везде евреи всегда находили возможность пользоваться правами и законами. Они всегда умели водить дружбу с теми, от которых зависел народ, и уж не им бы роптать хоть тут-то на малые свои права сравнительно с коренным населением. Довольно они их получали у нас, этих прав, над коренным населением.
Достоевский подбирается к сути status in statu, которая «дышит именно этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей, к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей. <…> Еврей предлагает посредничество, торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом! Но всё же это пока ничего не изменяет; зато верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть».
А вот и контраргумент Достоевского на избитое выражение, что «среди евреев тоже есть хорошие люди»:
Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. <…> Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир».
В четвертой части, «Но да здравствует братство!» Достоевский снова говорит: «полное и окончательное уравнение прав — потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип» — здесь уже видно, что религиозность Достоевского не имеет никакого отношения к его нелюбви к евреям,а скорее, все совсем по-другому: как добропорядочный христианин он выступает за должное отношение к этому народу, за уравнение его в правах, не взирая на последствия.
Из этих же побуждений Достоевский говорит об идее русско-еврейского братства («Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав!»), а также о том, что со стороны русских нет препятствий, чего не скажешь о евреях: он отмечает брезгливость и высокомерие еврейского народа по отношению к русским и другим национальностям. Не у русского больше предубеждений против еврея, а у последнего, еврей более неспособен понимать русского, чем русский – еврея.
Провозглашая идею братства народов, Достоевский подчеркивает, что «все-таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон. Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его». Другими словами, русские не против братства, это евреев против него.
И «библия русского антисемитизма» заканчивается вопросом: а насколько даже самые лучшие из евреев «способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми»?
Автор не дает ответов на свои вопросы, но сама идея status in statu, говорит о нереальности такого братства. Уже прошло 140 лет с момента публикации данного произведения, а евреи так и не научились сосуществовать с другими народами. Будучи талантливым писателем и публицистом, Достоевский даёт невероятно точную психологическую характеристику еврейскому народу. В его рассуждениях по «еврейскому вопросу» нет никаких противоречий, наоборот, он очень логичен и последователен в своих взглядах.
Совершенно неправильно считать, что антипатия писателя к еврейскому народу имеет религиозную подоплёку: у Достоевского вполне конкретные претензии к «жидам», и эти претензии вытекают из некоторых особенностей национального характера, который, в свою очередь, обусловлен status in statu. Таким образом, мы можем сделать вывод, что все доводы Гроссманов и Гуревичей относительно взглядов Достоевского на «еврейский вопрос» абсолютно несостоятельны.
источник
yaplakal.com