9 строк о смерти

Как Таня Савичева написала самый страшный дневник войны

23 января день рождения самой знаменитой ленинградской школьницы. Тане Савичевой, автору блокадного дневника, могло исполниться 85 лет.


Таня Савичева — маленькая девочка, ученица начальных классов из Ленинграда, стала знаменитой на весь мир благодаря своему дневнику. Страшному дневнику, в котором она заполнила всего 9 страниц. И который стал одним из главный скорбных символов Великой Отечественной войны.


Таня Савичева родилась в большой и дружной семье — мама, папа, две сестры Женя и Нина, братья Лёка и Миша. Дом — полная чаша: отец Тани был предпринимателем, владел в Ленинграде собственной пекарней, булочной-кондитерской и даже кинотеатром. Но в 1930-е частную собственность начали отчуждать, а частников из Ленинграда ссылали за 101-й километр. Туда отправилась и семья Савичевых. Отец Тани сильно переживал случившееся, ведь он теперь не мог достойно содержать свою большую семью. В конце-концов стресс, безденежье дали о себе знать — Николай Савичев заболел раком и скончался 5 марта 1936 года.



Потерявшая кормильца семья вскоре смогла вернуться в Ленинград. Они — мама, Таня, братья и сёстры — поселились вместе с бабушкой на 2-й линии Васильевского острова, в доме 13/6 в квартире под номером 1. Как раз под квартирой ближайшей родни — братьев отца Тани, дяди Васи и дяди Лёши. Жизнь потихоньку налаживалась.

Пришёл 1941 год. Летом Таня с мамой планировали съездить в гости к родственникам в Дворищи, сначала хотели поехать все вместе, но потом решили, что брат Миша поедет первым, а Таня с мамой уже после: не хотели оставлять бабушку одну в её день рождения — 22 июня. Утром Таня вручила бабушке подарок, а в 12:15 по радио народный комиссар иностранных дел СССР Вячеслав Молотов объявил о начале Второй мировой войны. Таня с мамой остались в Ленинграде…


Семья Савичевых помогала Красной армии, как могла: сестра Нина рыла окопы, Женя сдавала кровь для раненых, Таня собирала бутылки для зажигательных смесей, Танина мама шила форму для солдат, а Лёка вместе с дядей Лёшей и дядей Васей отправились записываться на фронт. Но из военкомата их послали по домам — у Лёки было плохое зрение, а дяди уже давно «переросли» призывной возраст.

8 сентября 1941 года началась блокада Ленинграда, но семья Савичевых была уверена — вместе продержатся, выстоят, переживут… Вслед за голодной осенью пришла суровая зима. Как-то, убираясь дома, Таня нашла забытую её сестрой Ниной записную книжку. Часть книжки была заполнена записями Нины, а вот другая — с алфавитом для телефонных номеров — оставалась нетронутой. Таня не стала выбрасывать находку и сохранила её у себя в шкафчике. Вскоре в этом дневнике появилась первая запись под буквой «Ж»: «Женя умерла 28 дек в 12.00 час утра 1941 г.» (здесь и далее пунктуация, орфография и грамматика сохранены — ред.).

Сестра, несмотря на сильное истощение, продолжала сдавать кровь для раненых и каждый день проходила семь километров до завода и обратно. 28 декабря Женя уже не смогла проделать этот путь. Она скончалась на руках у своей сестры Нины.

Не прошло и месяца, как в дневнике Тани Савичевой детским почерком были начертаны уже другие строки под буквой «Б»: «Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.». Бабушка Евдокия постоянно недоедала, она не хотела объедать и без того голодных внуков. В январе ей стало совсем плохо. Врач поставил диагноз — алиментарная дистрофия, предложил проехать в стационар. Но бабушка отказалась. Она понимала, что всё бессмысленно, и не хотела занимать койку в больнице, которая могла понадобиться раненым.

28 февраля 1942 года домой не вернулась сестра Нина. Мама пыталась навести справки, но так ничего и не узнала. В этот раз Таня не записала в свой дневник ничего, девочка хотела верить, что сестра жива.

Меньше, чем через месяц, после Нины от Тани ушёл брат Лёка. Но здесь надежды не было, Таня знала — он ушёл навсегда. Под буквой «Л» Таня карандашом написала: «Лёка умер 17 марта в 5 часов утра в 1942 г.». Лёка, как и бабушка, скончался от голода и сильного истощения.

Следующая запись не заставила себя долго ждать: «Дядя Вася умер в 13 апреля 2 ч ночь 1942 г.». Голод, как самая страшная эпидемия, убивал семью Савичевых одного за другим.

Дядя Лёша перед смертью уже не мог ходить, врач разводил руками. Родным оставалось только смотреть, как он угасает. Таня снова взялась за карандаш. Записала: «Дядя Лёша 10 мая в 4 ч дня 1942 г.» и спрятала ненавистный дневник. Но через три дня ей пришлось достать его снова. Через три дня появились последние четыре самых страшных надписи в маленькой записной книжке маленькой девочки Тани Савичевой:

Под буквой «М» — «Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г.»; под буквой «С» — «Савичевы умерли»; под буквой «У» — «Умерли все»; под буквой «О» — «Осталась одна Таня»…



Потом у Тани Савичевой были два долгих и мучительных года. Несколько недель она «гостила» у бабушкиной племянницы, которая была не сильно рада, увидев у своих дверей девочку-сироту. Она пустила её на порог, но каждый раз выставляла из дома, когда уходила на работу. Домой Евдокия возвращалась к ночи. Всё это время Таня была на улице или сидела в подъезде. Вскоре Таня стала совсем в тягость Евдокии — девочка от истощения уже еле передвигалась, к тому же она была больна туберкулезом. Летом 1942 года Таню отправили в детский дом, который в августе был эвакуирован в посёлок Шатки. Спустя два года, в марте 1944-го Таня попала в дом инвалидов в селе Понетаевка. В медицинской карточке Тани Савичевой, помимо костного туберкулёза, значилось: «Цинга, дистрофия, нервное истощение, слепота…».


Тани Савичевой не стало 1 июля 1944 года.

Таня ушла навсегда, так и не узнав, что не все Савичевы умерли. Сестра Нина и брат Миша остались живы. Нину вместе с коллегами прямо с работы эвакуировали из Ленинграда. Всё проходило в такой спешке, что она даже не смогла передать весточку родным. Миша был ранен, но всё-таки выжил и вернулся с фронта.

Маленькую записную книжку с 9 страшными записями, начертанными карандашом нетвёрдой детской рукой, Нина, которая вернулась в Ленинград уже после снятия блокады, нашла у Евдокии. По воле случая дневник маленькой девочки, похоронившей свою семью, увидел знакомый Нины, учёный секретарь Эрмитажа. Так история жизни и смерти простой ленинградской школьницы Тани Савичевой в 1946 году попала на выставку «Героическая оборона Ленинграда». Сегодня 9 листочков из дневника девочки Тани хранятся в «Государственном Музее истории Санкт-Петербурга», а копии их разошлись по всему свету как память о маленькой девочке, описавшей свою, детскую историю страшной войны.

Живая книга

«Что будет с тобой — то будет с этими записками», — говорила Маше мама. И 14-летняя Маша учила свой дневник наизусть, став сама живой книгой. Маму и младших брата и сестру проводила на «сортировке» — скорее всего, в Освенцим. Сама прошла два фашистcких концлагеря. Ее живая книга — спаслась. И вышла в печать под названием «Я должна рассказать». «Литовская Анна Франк», еврейская девочка из вильнюсского гетто, она полжизни — той, в которой не было ворот, через которые евреев увозили к глубоким ямам, не было проверок на аппель-плаце, не было колючей проволоки и холодного трупа соседки, уткнувшись в который она проснулась однажды утром, — эти полжизни она прожила в Ленинграде. Она и сейчас живет в Петербурге, у метро «Площадь Мужества». И продолжает рассказывать.


Зачем? Спрашивали меня. Зачем сейчас слушать Машу Рольникайте? Писательницу, знаменитую одним своим трудом — дневником, надиктованном самой себе за стенами гетто и потом на нарах, в смраде лагерной ночи, под страхом смерти. «Воскресенье — долголетие! Может быть, доживу до вечера». Снискавшую славу девчоночьим дневником — переведенным на 18 языков мира. «Она же уже все сказала!» Мне отвечала сама Мария Григорьевна: «Ведь сколько ни утекло воды со времен, о которых я рассказываю, а люди не стали друг друга больше любить. Возьмите отношение к гастарбайтерам, возьмите братские народы русских и украинцев! Везде, то вспыхивая, то стихая, бушует вражда. И для меня это больное место — то, что люди продолжают ненавидеть друг друга. Я не знаю, откуда берется эта желчь. Но я должна рассказать! Иначе надо — повеситься».

Дневник Маши Рольникайте: «Набожные люди уверяют, что земля не хочет принимать невинные жертвы и выбрасывает их назад. Поэтому из земли торчат руки... Но, как объяснила мама, все гораздо проще: большинство расстрелянных валятся в яму ранеными. Они задыхаются и распухают. Их очень много — слой земли, которым засыпаны ямы, лопается. Вот в щелях и виднеются руки, ноги, головы...»

Это — о расстрелах жителей вильнюсского гетто в местечке Понары, куда были вывезены тысячи людей. Там нет дат, в этом дневнике. Текст — сплошной, в настоящем времени. Как будто все происходит сейчас.

«Подходим к одной женщине, которая умерла сегодня утром. Беру ее холодную ногу, но поднять не могу, хотя тело умершей совершенно высохшее(...) Надзирательница бьет меня резиновой палкой по голове и сует в руки ножницы и плоскогубцы: я должна буду раздевать и вырывать золотые зубы...»


На построениях и работах, в темноте ночи и днем, под носом у полицаев, она твердила свои строчки. «Что будет с тобой — то будет с этими записками», — напоминала мама. Мамы не стало. С Машей было вот что: крайняя степень истощения, бритые волосы и выбитые лагерным надсмотрщиком передние зубы, распыленная в прах семья — такой она вернулась после войны в Вильнюс. Восстановила по памяти все записки — получилось три тетрадки. Перевязала черной лентой, положила в нижний ящик стола.

— А потом началось: новая волна антисемитизма, убийство Михоэлса, ликвидация Антифашистского комитета, «дело врачей»... Как будто не было 6-ти миллионов людей, расстрелянных и задушенных в газовых камерах! В мире все оставалось по-прежнему, как и предсказывала мне моя лагерная подруга, учительница Маша Механик, за несколько минут до смерти: тогда из лагеря был совершен побег и отбирали сотню, чтобы казнить в наказание. Вперед вызывали каждого третьего. «Маша, я девятая», — прошептала ей я, стоя в строю. «Нет, девятая я», — сказала она. И уже сделав шаг вперед, оставила мне последние слова, абсолютно ледяным тоном, которые я слышу и сейчас: «Что ты думаешь, от того, что не станет какой-то Маши Механик, в мире что-то изменится?» Моя подруга оказывалась права... И я достала три тетрадки из-под кровати.

«Ужасно грязно. Воды не дают. Умывальни закрыты. Не перестает мучить страшная жажда. Так называемый суп, в котором лишь изредка попадается кусок гнилого листка капусты или шелухи сладковатой, мерзлой картошки, странно острый, будто в него всыпали перец. Он сушит, жжет рот; мы сосем грязный, вытоптанный снег. А ведь тут же, у барака, вырыта яма, заменяющая туалет. Досок, чтобы ее накрыть, не дают. Край скользкий. Одна женщина недавно упала в яму. Мы ее еле вытащили».

Прошлое не отпускает

...Осень 2014-го, Петербург, я выбираю хризантемы для Маши Рольникайте. Стою у желтых, беру сиреневые. Светлый ум, — 87-лет! — острый язык: она берет букет и говорит, что «Желтый цвет и полосатая одежда — это больше не про меня». Она еще долго боролась с фантомами пережитого: никогда не садилась спиной к двери, сходила с тротуара, спохватившись: «Нам же, евреям, можно только по проезжей части!», задергивала шторы, проснувшись ночью в гостинице города Эрфурта, куда была приглашена на презентацию своей свежеотпечатнной на немецком языке книжки — ей на миг показалось, что она опять за стенами гетто: «Но нет, вот мое праздничное платье на стуле, вот газета «Известия» из самолета...» — а по телу холодный пот.


— Прошлое — не отпускает. И я сама не хочу его отпускать. Ведь эти 6 миллионов убитых уже не могут ничего рассказать. Значит, должна я.

«Плачущие женщины с полуголыми, завернутыми в одеяла детьми... Мужчины, сгорбившиеся под тяжестью узлов и чемоданов... Дети, вцепившиеся в одежду взрослых... Их толкают, бьют, гонят. Вспыхивает карманный фонарик и освещает испуганные лица. Фонарик гаснет, и снова двигаются только силуэты...» Это гетто. Желтые звезды, синие номерки, розовые удостоверения — так обраковывали людей «второго сорта».

«Ножницы переходят из рук в руки. Получаю и я. Разрезаю платье. Под ним такая худоба, что даже страшно дотронуться(...) Снять башмаки женщина вообще не позволяет — будет больно. Я обещаю верх разрезать, но она не дает дотронуться. Уже две недели не снимает башмаков, потому что отмороженные, гноящиеся ступни приклеились к материалу».

А это лагерь. Ботинки в результате снимет надсмотрщица: «Смотрю, в руке надзирательницы башмаки с прилипшими к материалу кусками гниющего мяса».


Она должна была рассказать.
«Когда расстреливают — это больно?»

Ее часто спрашивают, как она выжила. Что ее спасло. Случай? Судьба? Может, Бог? Но она не знает, что такое судьба — и не верит в Бога.

— Одни набожный человек мне сказал, что Бог сохранил меня ради того, чтобы все это передать. Но почему, скажите мне, почему тогда он не спас маму и маленьких Раечку с Рувиком (брата и сестру)?! Я ведь до сих пор, вот здесь, под щекой, на шее, чувствую дыхание спящего Рувика, когда он лежал у меня на руках за несколько часов до того, как их навсегда увели налево, а меня, еще способную работать, с тысячей еще таких же работяг — направо, в немецкие лагеря. Раечка была постарше, не спала: она все спрашивала: «Мама, а когда расстреливают — это больно?»

Маша спаслась. Напечатала свои записки, закончила Литературный институт, вышла замуж за ленинградского инженера. И осталась — все там же, на той же ноте, в том же строю рядом с учительницей Машей Механик. Прошлое — не отпускает.


...Длинный писательский стол у окна, за которым —петербургская осень, пузатая матовая лампа — она пишет от руки, мелким почерком, потом долго набирает текст на компьютере. Писательница Рольникайте всегда пишет на одну тему — даже когда отходит от документалистики, вся ее художественная проза, все ее герои — оттуда. Из застенков гетто, с лагерных нар.

-Мне как-то сказали: «Ну почему вы все пишите о грустном, Мария Григорьевна? Пишите о любви!» У меня ком встал в горле.

Потому что она вся — о любви. Несбывшейся, затоптанной, расстрелянной, убитой. Полной надежды — что когда-нибудь люди станут другими. «Иначе — надо повеситься».

Это сообщение отредактировал gunstilzit - 24.01.2015 - 16:24

Лена Мухина, 17 лет

«3/I 42. Голодные, спотыкающиеся, шатающиеся люди рыскают по булочным с 7 утра, но везде их встречают пустые полки».

«8/II 42. Вчера утром умерла мама. Я осталась одна».

«13/II 42. Я одна... Хочется выть, визжать, биться головой об стенку, кусаться! Как же я буду жить без мамы?»

Е. Мухина умерла в 1991 г. Её дневник хранится в Центральном госархиве историко-политических документов Санкт-Петербурга. В 2011 г. был выпущен при помощи историка С. Ярова.

Таня Вассоевич, 13 лет

«Февраль 1942 г. На похоронах брата была тётя Люся, я и Толя Таквелин - Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал - это растрогало меня больше всего. На похоронах мамы была я и Люся. Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии. Худяков (сторож на кладбище. - Ред.) вырыл могилы за крупу и хлеб. Он хороший, и был добр ко мне».

Т. Вассоевич умерла в 2012 г. Её дневник пытается издать её сын профессор А. Вассоевич.

Добавлено в 16:16
Галя Зимницкая, 14 лет

«14 декабря 41 г. Днём в булочной видела ужасную сцену. Мальчишка лет десяти выхватил у старушки пайку хлеба и сразу начал есть. Женщины бросились отнимать, а он лёг на пол, лицом вниз, и, не обращая внимания на обрушившиеся удары, доел хлеб на грязном полу. Самое ужасное в том, что никто не заступился за ребёнка. Полежав немного, воришка встал, вытер рукавом слёзы и кровь и ушёл грязный, оборванный, совсем одинокий. Сейчас мне его жалко до боли в сердце. Где же я была тогда? Стояла, смотрела и молчала».

Г. Зимницкая умерла в 1996 г. Её дневник можно прочитать на сайте «Молодая гвардия».
http://www.aif.ru/society/people/1396899
http://www.aif.ru/society/history/1431137

Я не знаю как это читать без слез. 35 мне, а я реву как белуга..

Нет слов.

Читал дневник Маши Рольникайте, очень сильно, сколько всего выпало на долю девочки.

Растроган...
Этот народ, наши, ценой таких жертв победил в той войне, а не янки, как уже начинает думать Европа!

Есть такая книга : Вадим Бойко "После казни".
Очень пользительно почитать кое-кому.

очень сильные люди!

Мне чё то не хочется прощать фашистам ничего. И их потомкам тоже. И насрать, что дети якобы не отвечают за поступки родителей. Пусть родители отвечают за будущее своих детей по полной, так правильней.

Мы с сыном читали год назад книгу "Ленка-пенка", рекомендую к прочтению людям любого возраста.
О детях, переживших (и не переживших) блокаду. То, что писала Таня в своем дневнике - только о других ленинградцах, и очень подробно.

Господи, пусть это не повторится.

Давайте вспомним всех погибших, невинно убиенных в Великой Отечественной войне....
Марк Бернес - Журавли

Господи, только бы никогда это не повторилось.

это у меня в закладках пересчитываю когда мне кажется что жизнь катиться клубком.. http://www.yaplakal.com/forum1/topic659180.html

вы сначала пообщайтесь с сегодняшними немцами, а потом уже заявляйте.

тема блокадного ленинграда поднимается здесь с завидной регулярностью. и не только для того, чтобы не забывали, но по большей части для того чтобы накручивать народ, чтобы вызвать ненависть и вражду к людям, которые ваще не при делах.

как вы отнесётесь к тому, что вас посадят лет на 10 за то, что ваш прадед был, к примеру, кулаком?

... промолчу про украинских бандеревцев сегодня...

Таня, милая девочка...Сколько страданий, ужасных, невыносимых.
При этом остаться человеком.
Царствия Небесного тебе и всем погибшим, замученным, уничтоженным.
Боже храни, Россию и народ наш.

Смерть миллионов - статистика, смерть одного - трагедия. Самое циничное, что я когда-либо слышал.
Все вспоминают Таню, но мало кто вспомнит тех безликих людей, которые испытали то же самое и даже намного больше, но не написали свои дневники.

Какие сильные люди, весь этот ужас выдержали... и выжили! Есть на эту тему замечательная, но эмоционально тяжелая книга белорусской писательницы Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо".

Будем помнить, наши Деды живы пока мы живы, и жива наша память!!!!

Жуть.... Ничему нас история не учит. Опять видимо нужно кому-то горя.....

Я вот никак не пойму одного. Зачем поднимать тему давно ушедшей и выигранной ценой неимоверных страданий и потерь войны? Автору хочется внимания и зеленки, голосов или чего там еще? Так давайте теперь дрочить на это бесконечно, тем самым превращая подвиг советского народа в заезженную и издроченную до дыр пустышку. Есть 9 мая, есть 22 июня - вот в эти дни и нужно вспоминать, доставать фото дедов и прадедов, железки на грудь надевать. А ежедневная мастурбация на ВОВ создает впечатление, что больше ничего значительного в жизни советских и россиянских людей после 9 мая уже и не было.

Добавлено в 20:06

Танк на фото Т-34-85, послевоенная модификация.

сердце защемило аж, а мы тут от курса паршивого доллара ноем(

понравилось-" Врач поставил диагноз — алиментарная дистрофия, предложил проехать в стационар. Но бабушка отказалась. ", вот ведь как! даже в такой ситуации стационар предлагали!

В детстве еще помню, читал книгу, в мяхкой обложке, написаную от лица девочки.Как их во время войны увозили в Германию на работы.Жизнь там и вообще все.Я вообще еще сопляк был, но книга запала в душу.До сих пор помню, кроме названия.