А.С. Пушкин
"Тень Баркова"
Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстриженным попом
Поэт, корнет уланский,
Московский модный молодец.
Подьячий из Сената
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк, пуншу осушив бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откатал
Горячею елдою.
Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду кудрявую дерет
Горя как столб багряный?
О землемер и пизд и жоп,
Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивый
В четвертый раз ты плешь впустил,
И снова щель раздвинут,
В четвертый принял, вколотил
И хуй повисший вынул!
Повис! Вотще своей рукой
Ему милашка дрочит
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочет.
Вотще! Под бешеным попом
Лежит она, тоскует
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжей брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежной длани.
Как иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой,
Пред ним несчастное дитя —
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо, —
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха,
Не становился хуй столбом,
Как будто бы для смеха.
Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов с постели прянуть поп.
Но вдруг остановился.
Он видит — в ветхом сюртуке
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами
Явилась тень — идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
Что сделалось с детиной тут?»
Вещало приведенье. —
«Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможенье,
Лихой предатель изменил,
Не хочет хуй яриться».
«Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?»
— «Но кто ты?» — вскрикнул Ебаков
Вздрогнув от удивленья.
«Твой друг, твой гений я — Барков!"
Сказало привиденье.
И страхом пораженный поп
Не мог сказать ни слова,
Свалился на пол будто сноп
К портищам он Баркова,
«Восстань, любезный Ебаков,
Восстань, повелеваю,
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби милашку вновь!»
О чудо! Хуй ядреный
Встает, краснеет плешь, как кровь,
Торчит как кол вонзенный.
«Ты видишь, — продолжал Барков,
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил;
Никто! Так мать же их в пизду
Хвалы мне их не нужны,
Лишь от тебя услуги жду —
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй им как попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе не мало.
Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать,
Моим благим советам.
И будешь из певцов певец,
Клянусь я в том елдою, —
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою».
— «Барков! доволен будешь мной!»
Провозгласил детина,
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь Баркова,
Явилось солнце за горой
Средь неба голубого.
И стал трудиться Ебаков:
Ебет и припевает
Гласит везде: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает;
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее.
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудами.
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.
И там, где вывеской елдак
Над низкой ветхой кровлей,
И там, где с блядью спит монах,
И в скопищах торговли,
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты.
И всякий день в уме твердит
Баркова все советы.
И бабы, и хуястый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки подымали.
И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься.
Однажды в женский монастырь
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
У стариц нежный секелек
Зардел и зашатался.
Как вдруг ворота на замок
И пленным поп остался.
Вот в келью девы повели
Поэта Ебакова.
Кровать там мягкая в пыли
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложиться поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха.
Тиран для бедного попа,
Проклятая старуха!
Честную матерь откатал,
Пришлец благочестивый
И в думе страждущей сказал
Он с робостью стыдливой —
«Какую плату восприму?»
«А вот, мой сын, какую:
Послушай, скоро твоему
Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея».
О ужас! бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху.
Восплачьте, нежные сердца,
Здесь дело не до смеху!
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей пребывает.
О вид, угодный небесам?
Игуменью честную
Ебет по целым он часам
В пизду ее кривую,
Ебет... но пламенный елдак
Слабеет боле, боле,
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.
Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось,
Но хуй детинин не встает.
Несчастный устрашился,
Вотще муде свои трясет,
Напрасно лишь трудился;
Надулся хуй, растет, растет,
Вздымается лениво...
Он снова пал и не встает,
Смутился горделиво.
Ах, вот скрипя шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: «Еще пизду измерь»
И взорами поводит,
И в руки хуй... но он лежит,
Лежит и не ярится,
Она щекочет, но он спит,
Дыбом не становится...
«Добро», игуменья рекла
И вмиг из глаз сокрылась.
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время быстро мчится вдаль,
И темно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
И в келье тишина была.
Вдруг стены покачнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
Во тьме угрюмой ночи,
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи.
В зеленном ветхом сюртуке
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами.
— «Скажи, что дьявол повелел»,
— «Надейся, не страшися»,
— «Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне?» — «Дрочися!»
И грешный стал муде трясти
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
И жарко плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.
Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь громко отворилась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий,
Но вдруг на грозного певца,
На хуй попа стоячий
Она взглянула, пала в прах,
Со страху обосралась,
Трепещет бедная в слезах
И с духом тут рассталась.
- «Ты днесь свободен, Ебаков!»
Сказала тень расстриге.
Мой друг, успел найти Барков
Развязку сей интриге
- «Поди! Отверзты ворота,
Тебе не помешают,
И знай, что добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда» —
Сказал, исчез — и здесь, друзья,
Кончается баллада.
yaplakal.com