151
Продолжение вот
этой истории (
2я часть)
Я сидел на диком пляже Артека и смотрел на ночные огни. Обычно они тусклые, но сегодня всё было не так. По морской глади скользили залитые светом яхты, а ночной Гурзуф как будто оделся во все гирлянды, которые нашёл в закромах. Было тепло. Камни ещё не успели остыть от дневной жары.
Я бросал в море гальку, пытаясь попасть в чаек, которые то сидели на камнях, то взмывали в тёмно-синее небо. Моё внимание привлёк силуэт чайки, которая летала метрах в ста. Она описывала грациозные пируэты, рисуя в небе фигуру, похожую на сердце.
Интересно, чайки умеют любить?
Вдруг силуэт начал приближаться ко мне. Он увеличивался гораздо быстрее, чем должен. Прошла всего пара секунд, и я понял, что предо мной вовсе не птица. Это человек. С крыльями. Видимо, это ангел.
Фигура продолжала приближаться и в мутном силуэте начали прорисовываться детали. Сперва красиво поджатые ноги, затем голова. Начали виднеться развевающиеся длинные волосы. В фигуре было что-то до боли знакомое. С каждой секундой я понимал это всё яснее и яснее. Пока не понял.
Рыжая приземлилась в десятке метров от меня и, сложив крылья в маленький пушистый рюкзачок за спиной, подошла ко мне. Она была одета в странное платье, какие носили маленькие девочки в советских фильмах. Интересно, когда она летает, у неё юбка не задирается?
— А я думал, ты больше не вернёшься, — сказал я глядя на рыжую, как на друга, которого не видел сто лет.
Рыжая улыбнулась. Она тоже была рада меня видеть. Было видно, что она испытывает те же чувства. Как когда мы в первый раз увиделись.
Почему-то возникло ощущение гармонии и спокойствия. Как будто у меня в жизни всё стало на место, а впереди выходные.
— Я не знал, что у тебя есть крылья. Зачем тебе?
Немного подумав, моя гостья аккуратно расправила крыло и села со мной рядом, укутав как в одеяло.
Это было очень мило. Крыло было мягким и тёплым.
Я догадался. В прошлый раз она приходила ко мне, когда мы с Аней сильно поссорились. Правда, тогда меня интересовало, везде ли она рыжая и как бы её быстрей затащить под одеяло. Наверное, потому что крыша у меня тогда уехала намного дальше, чем сейчас. Тогда были нужны радикальные меры.
Я посмотрел на Рыжую. Она смотрела на море.
— Как думаешь, Аня меня любит?
Не сводя взгляда, Рыжая улыбнулась так, как улыбаются родители, видя глупые и в то же время милые поступки своих детей.
— Мне тоже так кажется. Только я не пойму. Она ж не только меня, но и себя мучит. Зачем ей это?
Ответа на этот вопрос Рыжая не знала. Она глубоко вздохнула и повернулась ко мне.
— Что? — немного испугался я.
Вместо того чтоб ответить, она прижалась ко мне, укутав тёплыми крыльями ещё сильнее.
Я поёжился от неги и начал издавать разные довольные звуки.
Хоть кто-то меня пожалел.
Мысли об Ане прошли сами собой.
Я положил голову на колени своей гостьи, и она начала гладить мои волосы. Как мама когда-то в детстве. В душе окончательно поселилась гармония и чувство спокойствия. Я начал становиться всё меньше и меньше, пока не стал совсем маленьким. Я полностью помещался на коленях, а крылья были чем-то наподобие пелёнок, защищавших от всего плохого вокруг.
Так я и заснул.
И опять эта «Маримба» как заорёт!
Щурясь от яркого света дисплея, я в агонии начал искать, где изменяется мелодия будильника.
В голове ещё оставались приятные воспоминания о сегодняшней ночи, но суровая реальность разрывала их на части.
Сверху на втором этаже, как слоны, бегали малыши. Из окна уже доносились звуки утренней зарядки, а свет вокруг говорил, что солнце встало, и полежать уже не получится.
Хотелось пойти на зарядку, чтоб хоть как-то взбодриться, но этим утром у меня была другая миссия.
Вчера поздней ночью, точнее сегодняшним ранним утром я тайком пробрался в художку и из подручных материалов смастерил огромное сердце с надписью «Аня лучше всех!». Конечно, были и более оригинальные идеи, но я не мог выдавать свою персону. Сердце было выкрашено ярко-красным спереди и чёрным сзади. Это как бы намекало. На ниточках висели четыре конфеты, а сзади была записка с текстом «Аня, вы самая милая и обоятельная во всём лагере!». «Обаятельную» я написал с ошибкой для конспирации. Хотя уверен, что Аня не заметит.
Всё выглядело очень хорошо. Оставалось только придумать, как эту почти метровую красоту незаметно затащить в столовую.
Я выглянул на улицу и увидел медленно идущую в сторону столовой Катю-художника.
— Кать! — негромко позвал я, оглядываясь по сторонам. — Сильно спешишь?
Катя сразу поняла, что дело серьёзное, и подошла ко мне.
— Чо нада?
— Кать, можешь вот это отнести в столовую? И положить на наш стол?
Катя удивлённо взяла сердце в руки и широко раскрыла глаза. Даже рот немного раскрыла.
— Так это ты что ли?
— Нет. Меня тоже попросили.
— Кто?
— Не скажу.
Катя прищурилась.
— Либо говоришь, либо сам несёшь.
— А ты никому не скажешь?
Катя недовольно покачала головой.
— Хлевицкий! Я — могыла.
Катин украинский акцент меня развеселил, и я немного расслабился.
— Ладно. Меня попросила Соня. Из пятого отряда. Только я пообещал никому не говорить.
— Это точно кто-то из старших пацанов! — начала довольно рассуждать Катя. — Я сразу догадалась.
— Хорошо, если из пацанов… ты неси давай, а то я и так сроки затянул.
— Не подгоняй меня, — всё так же весело ответила Катя. — Любовь — штука тонкая, тут торопиться низзя.
Обняв сердце как своё, Катя пошла к столовой.
Кстати, Катя-художник тоже очень красиво ходила. С идеально ровной спиной и грациозными шагами. Ещё она почти всегда носила длинные юбки до пола, которые только подчёркивали красоту картины. И почти всегда была в пышном шарфе. Я даже пожалел, что фотоаппарат далеко.. Красивый кадр бы вышел: “Девушка в шарфе уносит моё сердце”.
Кстати об искусстве. Я совсем забыл, про сегодняшнее первое занятие. Нужно приготовить всё оборудование, чтоб показать будущим операторам.
На завтрак я опять почти опоздал. В столовой сидела только Аня (с сердцем), Наташа (с телефоном) и Марина (с Катей). Причём отряда Кати и Марины рядом с Катей и Мариной не было.
Я был страшно голодным, поэтому не стал особо размениваться утренними приветствиями, а сразу принялся трескать сырники. Сырники были такими вкусными, что я забыл все нормы приличия в столовой. Но из-за вязкости творога они застревали в горле. И в какой-то момент я всерьёз начал размышлять о том, как в местной газете появится статья под названием «Человек умер от творожной асфиксии».
— А-а-а-а!!! — закричал забежавший в столовую мальчик. — Там Вова руку сломал!
Я не знал, как его зовут, но запомнил со вчерашней бани.
Катя и Марина вросли в пол, Аня тоже не спешила выдавать блестящие идеи. Только Наташа начала вызывать медсестру.
Не долго думая, я бросил недоеденные сырники совсем одни, побежал в отряд, чтоб оценить обстановку до прихода врача. А то дети могут собственными силами начать чинить поломавшегося ребёнка.
— Они с Германом подрались, — почти кричал бежавший рядом мальчик.
— Герман — это тот, который вчера Мишу облил? — спокойно спросил я.
— Да-да! Это он! Они дрались подушками, а Герман Вову толкнул, тот упал и руку сломал.
Мы прибежали на место происшествия.
В комнате сидел зареванный Вова, вокруг него сидели девочки. Вова держался за середину предплечья.
В углу, пытаясь спрятаться от собственного стыда, сидел Герман.
Я присел рядом с больным и начал аккуратно осматривать руку. Конечно, я не врач, но приблизительно знаю, как выглядит перелом. Это даже на ушиб с трудом тянуло.
— Сейчас сильнее болит, чем когда упал? — спросил я.
Вова растерялся.
— Нет. Сейчас не очень.
— Пошевели пальцами руки. Боль усиливается или нет?
Вова с опаской пошевелил.
— Да нет.
— Да или нет?
— Ээээ… нет.
Я улыбнулся на мгновение, но сразу же стал серьёзным и повернулся к мальчику, который не дал мне доесть сырники.
— Почему ты решил, что Вова сломал руку?
Мальчик мгновенно покраснел как огурец.
— Ну… мне так показалось.
— Из-за того, что тебе показалось, ты переполошил всё руководство лагеря и до полусмерти перепугал своих вожатых. Это — во-первых. Во-вторых, нам сейчас придётся звонить в скорую и отменять вызов. А знаешь, сколько это удовольствие стоит? Нам дешевле тебе руку сломать, чем заплатить за ложный вызов.
Моя плохая актёрская игра прокатила. Нужно было добивать.
— И ещё. Молодые люди, это касается всех. Не только Германа и Вовы, а всех. — Я властно оглядел свою паству. — Вчера мы договаривались о том, что у вас в отряде наступает покой и благодать. Однако не прошло и дня, а у нас снова ад и Таганрог.
По этому поводу сегодня вечером будет проведено совещание и будет вынесено решение. — В комнату зашла медсестра, а за ней Марина, Катя и Наташа. — Поэтому до встречи. Наслаждайтесь природой.
Как выяснилось позже, Вове действительно ничего не угрожало. Медсестра, будучи умудрённым опытом медработником, с полувзгляда поняла, что всё в порядке, быстро всех успокоила, для важности перевязала руку бинтом и дала ребёнку «аскорбинку». На этом все и разошлись.
В мастерской у меня помимо детей была Марина. Сначала она внимательно слушала лекцию. Потом заснула.
Мастерские были теми редкими часами, когда за детьми следят педагоги (вроде меня, Димы или Кати-художника), а вожатые могут либо сами посещать мастерские, либо отдыхать. Марина решила убить двух зайцев сразу.
Занятие прошло нормально, я выпроводил всех по отрядам и начал легонько толкать Марину.
— А? — Марина не совсем понимала, где находится. — Уже обед? Мы опоздали?
— Нет, ещё целый час. Всё нормально. Давай, иди к своим деткам.
— Коль, я боюсь, — сонно засмеялась Марина. — Когда сегодня Костя сказал, что Вова руку сломал, думала, сердце станет.
— Ну и хорошо. Было бы плохо, если бы тебе было чихать.
— Но я смотрю на других вожатых и не пойму, как у них всё получается. Они все спокойные, и дети их слушаются. А у меня всё не так. У меня всё вверх дном. Ещё не было дня, чтоб у нас кто-то не подрался. Не было дня, чтоб кто-то нюни не распустил. Странно, что мы ещё ничего не сломали.
Мне показалось, что Марина уже на грани. Поэтому я решил раскрыть ей свой хитрый план.
— Ничего, не переживай. Скоро всё закончится.
— Скоро? Ещё одиннадцать дней!
— Всё закончится сегодня вечером.
— Как? — удивилась и испугалась Марина.
— Сегодня вечером мне придётся вас с Катей… — я внимательно посмотрел Марине в глаза, — придётся вас уволить.
Марина не поняла.
— Уволить?
— Да.
— А ты можешь нас уволить?
— Конечно.
Немного подумав, Марина немного испугалась, сильно удивилась и чуть-чуть обиделась.
— Ты не можешь нас уволить.
— А вот посмотришь.
— Коля, давай немного посерьёзнее. Это не очень смешно.
— Ну ладно.
И я быстро рассказал ей свою идею.
Идея Марине понравилась. В благодарность за свои услуги я попросил её об одолжении.
— Так это ты Ане дарил?
— Нет. Это мне передали. Чтоб запутать следы. Когда играешь в тайного друга, нужно использовать хотя бы три звена в логистике. Иначе быстро догадаются.
— А кто тебя попросил.
— Скажу, если никому не расскажешь.
— Не расскажу.
— Ну ладно. Это Катя-художник.
— Так это она что ли? — округлила глаза Марина.
— Откуда я знаю? Она тоже как-то по-рабочему просила передать. Наверное, ей как раз и передал самый первый.
— А как ты думаешь, кто это может быть?
— Никак не думаю. У меня вообще подозрение, что это кто-то прикалывается.
— Почему?
— А кому может Аня понравиться?
От удивления и возмущения Марина открыла рот.
— Ты что, дурак? Да она здесь самая красивая!
— И что? Ты с ней общалась?
— Конечно, общалась.
— И сколько ты выдержала?
— В смысле?
— Ну сколько времени ты смогла выдержать её компанию?
— Не знаю. Разве это важно?
— Сколько?
— Ну… — Марина немного засмущалась, — минут пять. Но просто нам…
— А ты посиди с ней наедине хотя бы часик. Она невыносимый человек.
Марина посмотрела на меня крайне подозрительно.
— Коля, а ты с ней точно до Шамаевки не был знаком?
Я понял, что сболтнул лишнего, и что мои отнекивания будут выглядеть глупо.
Надувшись и опустив глаза, я пробурчал:
— У нас был роман.
— Да ладно! — почти подпрыгнула Жукерберг.
— Недолгий.
— Так это та самая Аня?
— Нет. Это другая.
— А если бы была та самая, ты бы сказал?
— Нет.
— Понятно, — Марина довольно сложила руки на груди. — Коль, я вот что тебе хочу сказать. Все видят, что между вами искорка. И если Аня это тщательно скрывает, хотя всё равно заметно, то ты это всем аж выпячиваешь. По крайней мере, у меня сложилось впечатление, что она тебе когда-то отказала, и ты теперь мстишь. Поэтому я тебе даю дружеский совет: будь умнее.
Я хотел что-то возразить по инерции, но понял, что не стоит. К тому же, Жукерберг говорила очень дружелюбно и аккуратно, а я люблю, когда к моему кретинизму относятся с пониманием.
— Хорошо, спасибо, я учту. — Нужно было сказать что-то, чтоб восстановить свой авторитет. — Но это не значит, что я вас не буду увольнять.
Марина хотела что-то ответить, но в последний момент передумала.
— Коль, а… только не ври мне… это точно не ты Ане подарочки посылаешь?
— Если скажешь кому-то — убью. А на Хаммере гвоздём нацарапаю «ВАЗ».
Сияя, как красно солнышко, Жукерберг покинула кинозал.
Скандалы, интриги, расследования, блин.
Может, я правда, перегибаю? Может поэтому Аня так сильно меня не любит в последнее время? Я не писал, но я часто издевался над ней при общих сборах. Хотя, как мне казалось, это было мило и забавно.
Жукерберг я вручил письмо, на которое потратил вчера полночи. В письме был следующий текст:
(пунктуация и орфография сохранены)
“Ане.
Аня. Наверное это очень глупо, но мне пришлось влюбиться в вас с первого взгляда. Вы очаровали меня своей красатой и изящностью. Но я не могу признаться в своих чувствах. На то есть много причин, одна из которых — непонимание со стороны окружающих. И мне и вам пришлось бы в таком случае испытать много трудностей. Поэтому я просто хочу делать вам приятно и наблюдать за тем, как вы радуетесь. Для меня это является самой главной наградой.
Вы не знаете, кто я — педагог или ребёнок, мальчик или девочка. Со светлыми волосами или с рыжими. Наверное, это интригует и в то же время пугает. Интригует понятно почему, а пугает из-за того, что я могу оказаться совсем не тем человеком, который вам понравится. Именно поэтому я предупреждаю вас: вы не узнаете, кто я. Таким образом я точно надолго останусь в вашей памяти.
Хотя бы таким странным образом мы будем вместе.
Теперь я скажу, зачем пишу это письмо.
Ваша приятная радость от моих посланий была очевидной, но мне нужно уточнить. Во-первых, нужно решить вопрос этики.
Вы очень привлекательны. Как внешне, так и внутренне. Скорее всего, у вас есть близкий и любимый человек. Я не претендую на его роль, но очень может быть, что вам неприятны подобные вещи. Только скажите, и я прекращу это делать.
И ещё вопрос.
Аня. Вы очень стройная. И я подозреваю, что за такой прекрасной фигурой стоят постоянные тренировки и отказ от многих вкусных вещей, вроде шоколада и булочек. Или же вы просто можете не любить шоколад. Ответьте, нравятся ли вам конфеты, которые я вам присылаю? Может, нужно искать какую-то другую форму? Например, апельсины или яблоки? Или, может, бананы?
Оставьте свой ответ на шкафу в мастерских, справа от большого дивана. Я буду ждать.
На этом я заканчиваю своё письмо вам. Было приятно пообщаться. Ваш Тайный Друг.”
Лист с текстом был сложен втрое, аккуратно заклеен скотчем. На обратной стороне шрифтом «Гельветика» написано «Анне». Получилось очень красивенько. К письму прилагались четыре конфеты. Я предложил ещё одну Жукерберг, но она отказалась. Конфету хотелось съесть самому, но приходилось экономить, потому что их у меня осталось грамм триста, а до ближайшего магазина в «пгт Шамаевка» аж восемь километров. И денег у меня осталось полторы тыщи рублей, которые нужно будет отдать Серёге за билет.
На обеде я выждал момент, когда Ане дадут письмо, и только потом зашёл. Улыбка у неё была до ушей. Всё-таки я молодец.
После я решил зайти к Ане в гости.
— Тук-тук.
— Заходи.
Аня лежала на большой кровати и читала письмо. Наверное, после этого у неё долго будут болеть скулы.
— Нихрена себе! — показал я на сердце в углу. — Это тайный друг?
Она дочитала письмо и спрятала его в тумбочку.
— Что, прости?
— Тайный друг подарил?
— Да, — довольно согласилась Аня.
— Крутое. С любовью сделано. А сзади что-то есть?
— Ничего.
— А можно я посмотрю?
— Зачем?
— Ну, я ревную, как-никак. Мне самому интересно узнать, кто автор. Есть идеи?
Аня прищурилась:
—Ты ж говорил, что знаешь, от кого они?
— Я пошутил. Я просто хотел тебе нервы помотать. Из ревности. Извини. Извиняешь?
— Ну ладно. Так и быть, ты прощён.
— Вот и чудно. Так есть догадки, кто это может быть?
— Нет. И даже не хочется думать. Ты правильно сказал — так не интересно будет. И у меня подозрение, что он скоро себя выдаст.
Не дождавшись разрешения Ани, я взял сердце и перевернул его. Записки сзади не было.
— Красное с чёрным?
— А что? — заинтересовалась Аня.
— Ну, странное сочетание. Причем, автор, судя по всему специально выкрасил обратную сторону в чёрный.
— Почему? — немного насторожилась Аня.
— Ну, тут два варианта. Либо это какой-то знак, либо… — я специально сделал паузу, и Аня немного занервничала. — Либо у него закончилась красная краска. Но всё равно, выбор чёрного с красным очень настораживает.
— Ты можешь нормально объяснить, а не заставлять меня выуживать каждое слово?
Я присел рядом.
— Ладно. Извини. Чёрный и красный — два основных цвета в мистических писаниях. Даже масти у карт только красного и чёрного цвета. Красный означает жизнь, чёрный — смерть. Если рассматривать колористику в контексте психологии, то: это посерьёзнее записочек. Поэтому сердце красное. Красный — это ещё и решительный. А чёрный — это ничего. Может, автор понимает, что это плохая идея? Ну, мне кажется, что он заведомо похоронил ваши отношения. Хотя это скорее мысли вслух. Я так хочу, потому что ревную. Не обращай внимания.
Аня раскрыла рот.
— Ты гений.
— Почему?
Ничего не говоря, Аня достала записку и протянула мне. Я “прочитал”. Чтоб сделать действительно сосредоточенный вид, я посчитал, сколько запятых пропустил.
Я попытался изобразить безразличие и спросил:
— Ну и что?
— Как что? Он написал, что не скажет, кто он такой. И ты сказал, что он отношения хоронит.
— Мне кажется, всё немного иначе. Эта записка когда была? До сердца или после?
— После. Сегодня. На обеде.
— А конфеты были?
— Были, — расстроено сказала Аня.
— Съела?
— Ты во мне так совесть разбудил, что я теперь год ничего есть не буду, — Аня улыбнулась, — скотина. Вон они, на полке. Забирай все. Очень вкусные, кстати. Так что ты говорил про «иначе»?
— Ну, анализ проведи. Динамику смелости твоего тайного дружбана. Вчера записочки. Сегодня вот эта хрень и целое письмо. И это ещё не вечер. Его или её однозначно прёт. Мне кажется, ты скоро узнаешь, кто твой тайный друг. Кстати, это, скорее всего, ребёнок.
— Почему?
— Вот такую хрень сделать — часа два точно. А сейчас ни у кого нету времени даже на горшок сгонять. Только у детей. А дети нетерпеливы по своей природе. Скоро расколется. Кстати, что ответишь на письмо?
Аня спрятала глаза.
— Я стесняюсь говорить.
— Ань, ну я же читал его и помню, где ты должна оставить ответ. Всё равно ж узнаю.
— Коль, я правда стесняюсь. Извини, но это личное. Я не могу тебе сказать. Пообещай, что не будешь его смотреть?
Как вы понимаете, пообещать такого я не мог. А нагло врать я очень не люблю.
— Нет, такого я пообещать не могу.
— Коля, пожалуйста.
— Если ты стесняешься, значит тебе приятно внимание. Ну, ничего страшного. Даже наоборот.
— Почему?
— Потому что ты не хочешь меня обидеть. Это очень приятно.
Аня по-доброму улыбнулась, осторожно подошла ко мне и обняла.
— У нас всё сложно, Коль, но ты мне точно никогда чужим не станешь. Ты хоть и тупой, но родной. А родных не выбирают.
Можно было смешно пошутить на этот счёт, но иногда бывают моменты, когда юмор совсем неуместен. Я в последнее время научился улавливать такие моменты. Это был один из них.
Во второй половине дня меня нагрузили мастер-классом по гитаре, вечером был показ учебных роликов, а потом я пошёл к Марине и Кате в отряд.
Кстати, Катя, узнав, что её собираются уволить, очень даже обрадовалась.
Девочек я попросил часик погулять (они не сильно сопротивлялись), а сам сел в холе, где бесились дети. Утром, когда Вова почти сломал руку, я обещал им серьёзный разговор, и думал, что это заставит возникать мысли в их безумных головах. Но я ошибался. Не обращая на меня никакого внимания, мужчины лупили друг друга подушками, а девочки что-то обсуждали маленькими группками.
Нужно было выжидать момент, и он настал. Правда, через полчаса. Миша кидал подушкой в Костю, а заехал мне в нос. Так случилось, что это увидели все.
Все замолчали.
А я начал.
— Молодые люди. И девочки. Вы помните, о чём мы сегодня говорили?
Молодые люди и девочки начали вспоминать, и в душах у них поселился мрак.
Попросив всех сесть на красивом ковре, я начал реализовывать свой поистине дьявольский план.
— Я напомню. За прошедшие сутки у вас произошло два происшествия, которые чуть не закончились серьёзными травмами среди членов отряда. Я сам сегодня пострадал от подушки.
Все захихикали, хотя и понимали, что это не очень правильно. Я продолжил.
— Руководство лагеря посовещалось, и я пришёл к вам, чтобы сообщить результат. Как вы думаете, каков вердикт?
Почти все дети начали смущённо гладить ковёр.
— Кого-то из нас отправят домой? — спросила девочка с рыжими волосами.
— Совершенно верно, — спокойно согласился я. — Кого?
Герман виновато поднял руку.
— Меня?
— Тебя-то за что? — фальшиво удивился я.
— Ну я же… Мишу облил… и Вове чуть руку не сломал…
— Ну и что? Вы дети, у вас это в порядке вещей. Ещё варианты?
Костя тоже несмело поднял руку.
— Меня?
Я опять удивился:
— Тебя? За то, что сегодня переполошил всех?
— Угу.
— Ничего такого, за что стоило бы отправлять домой, я не вижу. Ты проявил гражданскую сознательность и сообщил о том, что твой товарищ в беде. Просто нужно было чуть-чуть факты проверять, а в остальном молодец. Всё правильно сделал.
Дети начали растерянно смотреть в стороны, друг на друга. Рук больше никто не поднимал.
— Так, а кто домой поедет? — наконец-то решилась спросить рыжеволосая девочка.
Я вспоминал моменты, когда сильно обижался на Аню. Для того чтоб не ржать во время предстоящего монолога.
— Друзья. Вы можете посчитать меня странным, но я расскажу вам большую тайну. Все взрослые в этом лагере: ваши вожатые, я, директор — все мы — ваши рабы. Ваши родители платят нам деньги за то, чтоб мы делали вашу жизнь интереснее. Это наша работа. Мы понимаем, что вы дети, и что от вас нельзя ожидать глубокого самосознания и разумности. Ребёнок на то и ребёнок, чтоб шалить, дурачиться и кидать подушками во взрослых. И если ребёнок делает что-то плохое, то винить нужно не ребёнка, а взрослого, который за него отвечает. Например, если вы вдруг что-то сломаете, по закону будут отвечать ваши родители. А если вдруг вы кого-то убьёте, то посадят не вас, а ваших родителей. — Я с удовольствием для себя отметил, что слушают меня все. — Здесь за вас отвечают ваши вожатые. Но так случилось, что ваши вожатые не совсем подходят вам. Они не то, что бы плохие, просто они слишком добрые. Они очень за вас переживают, но справиться привычными им методами не могут. Поэтому было принято решение ваших вожатых отправить домой. А вам будут предоставлены новые педагоги. Они работают в детдоме.
Я понял, что про детдом было лишнее, но это сработало. Наивные детки наделали в штаны и первые пару минут сидели тихо, как мыши.
— Мы исправимся! — вдруг сказал Костя.
— Да-да! Мы исправимся! — подхватили все.
— Друзья, — я старался говорить сдержанно, но так, как будто мне тяжело. — Я не хочу вас огорчать, но мне вчера то же самое говорили. Меньше суток назад. Вы — дети и вы не всегда можете контролировать своё поведение. Я не думаю, что сегодня Миша в меня специально кинул подушкой…
— Я же в Костю хотел… — начал было Миша, но сидящие рядом девочки его быстро заткнули.
Я с удовольствием отметил сознательность девочек. Думаю, управление отрядом придётся осуществлять с их помощью.
— Миш, я не обижаюсь. Это нормально для вашего возраста. То, что ваши вожатые с вами не справляются — исключительно наша вина. Мы должны были отнестись к выбору персонала внимательнее. Они вам хоть чуть-чуть нравятся?
— Конечно! Они классные! — начали дети и сильно расшумелись.
Они говорили очень искренне и жалостливо. Мне было приятно их мучить, хоть совесть и протестовала.
Потребовалось минут пять, чтоб успокоить всех.
— Да, они хорошие. Но новые будут не хуже. Вы к ним быстро привыкните. А Марину с Катей быстро забудете. Вы дети и вы быстро всех забываете. Вы не помните, как вы ныли позавчера о том, что домой хотите? А вчера уже никто домой не хотел.
Дети были разбиты в пух и прах. Мне очень хотелось сказать, что я пошутил и что всё будет хорошо, но я не мог.
Только рыжеволосая девочка решила хоть как-то решить проблему.
— А что нужно сделать, чтоб вожатые остались?
Для эффекта я немного подумал.
— Ничего. Новые вожатые уже приглашены, они приедут через три дня.
— А если не приедут? — осторожно спросил Костя.
— А ты дорогу заминируешь? — иронично спросил я. — Или нашлёшь на них недельный понос?
Дети вяло засмеялись.
— Ну что, совсем-совсем ничего нельзя сделать? — совсем уж разбито спросила рыжеволосая девочка.
— Ничего. Единственное, что вы можете — это сделать приятными последние дни ваших вожатых в лагере. Сделайте им прощальный подарок. Мы им ещё не говорили. Скажем сегодня на вожатской свечке. Они будут очень расстроены. Каждую свечку они рассказывают, какие вы хорошие и ругают только себя и свою несостоятельность. Просто подарите им немного спокойствия. И не говорите им. И никому не говорите о том, что я вам рассказал. Если вы расскажете, вы очень сильно подставите меня.
— А зачем вы нам рассказали? — спросила рыжеволосая девочка.
Для себя я отметил, что этот ребёнок самый сознательный, и что именно она должна быть прокладкой между мной и детьми.
— Мне жаль ваших вожатых. Поверьте, ваши переживания по сравнению с их переживаниями — ничто. Из вас даже слезу никто не пустил. Вы сейчас посидите с хмурыми мордочками, а через полчаса начнёте драться подушками. А ваших вожатых мы будем отпаивать чаем с валерьянкой до утра. Или чем-то покрепче. Это я вам гарантирую. Поэтому я ещё раз вас прошу. Думайте не только о себе. Подумайте хотя бы немного о том, кто о вас заботится. — Я расстроенно вздохнул. — Это всё. Всем спасибо. Все свободны.
Никто и не думал вставать. Все как будто держали на себе потолок.
Вдруг Костя подпрыгнул, схватил подушку и заорал:
— Тогда прощальный бой подушками!
Костя треснул Мишу, но тот не отреагировал.
— Ты так ничего и не понял, — сказала одна из девочек леденящим голосом.
Костя положил подушку, и, как ни в чём не бывало, сел со всеми грузиться.
Дети сидели так минут двадцать. Почти не шевелясь. Мне прям реально стало стыдно за то, что я так жестоко обращаюсь с отрядом. Утешало только то, что рассказ крутой получится.
Марина с Катей зашли в холл со здоровенными пакетами, как будто просто вернулись из магазина. Они даже не успели разуться, как весь отряд подбежал к ним, начал обниматься и плакать. Марина пыталась их успокоить, а в перерывах ошалело глядела на меня. Катя таким вопросом не задавалась. Ей просто нравилось внимание.
Далее была свечка. Я не хотел на ней присутствовать, но дети меня не отпустили. Каждый из них говорил такие вещи, что мурашки по спине бегали. Настолько они пересмотрели своё отношение к вещам. Только третий или четвёртый разнылся и сказал, что не хочет, чтоб Катя с Мариной уезжали. Благо, Катя посадила малого себе на колени, начала его успокаивать и говорить что-то вроде «Успокойся, всё будет хорошо». И вроде наговорила много, а по сути ничего. Прекрасная актриса. А мелкий, который проговорился — засранец. Сдал меня сразу же с потрохами. Завтра весь лагерь будет знать. А это плохо, потому что этот приём больше нельзя будет использовать.
Свечка закончилась почти что массовой оргией. Дети просто не выпускали Марину и Катю из объятий. Вожатые плакали. Это было очень трогательно. Я сам чуть не разнылся. От обиды. Это моя гениальная идея, а спасибо мне никто не скажет. А если и скажет, то точно не осознавая, сколько мозгов мне понадобилось, чтоб придумать такую схему. И труда, чтоб её воплотить.
С трудом уложив детей спать, мы с Мариной пошли на вожатскую свечку, а Катя осталась с детьми.
Жукерберг выступала первой, и она неплохо описала всё происходившее, забыв упомянуть, что это всё я придумал и организовал тоже я. «Дети сегодня были такими сочувственными, сопереживающими… я пересмотрела отношение к ним», говорила она.
Было видно, как у Жукерберг открылось второе дыхание. Она больше не была сонной и замученной, она постоянно улыбалась. Даже её немытые волосы как-то красивее смотрелись.
— Так. А что послужило причиной? — робко спросила Наташа-директор, вклиниваясь в получасовой монолог Жукерберг.
— Я сказал, что мы Марину и Катю уволим через три дня, — весело сказал я и добавил: — И пришлём воспитателей из детдома.
Все кроме Наташи заржали. А Наташа спросила:
— Серьёзно?
— Абсолютно.
Наташа занервничала.
— Завтра мне начнут звонить родители с вопросами, почему у их детей педагог из детдома. Детей у вас восемнадцать, да? Восемнадцать раз мне придётся объяснять.
— А давайте у детей в комнатах отключим розетки? — предложил я. — Тогда они никуда не позвонят.
— Ни у кого мы ничего не будем отключать, — расстроено сказала Наташа. — Но вы следующий раз советуйтесь, прежде чем делать подобные вещи. Хорошо, Коль?
Внутри я аж вскипел. Полчаса беседы и мы из «отряда смерти» получаем «одуванчиков». И я ещё и плохой.
Но снаружи я не подал виду и улыбнулся.
— Хорошо. Извиняюсь за инициативу. Постараюсь исправиться.
Наташа уловила мою иронию, но эскалировать конфликт не стала.
В принципе даже, она права, у неё в таких вопросах побольше опыта будет. Не буду на неё обижаться.
Рассказав свои впечатления за день, я отрубился. Видимо из-за недосыпа прошлой ночью. Разбудила меня Жукерберг, когда все разошлись.
— Коль, в кроватку пора.
Сонно втягивая воздух ноздрями, я осмотрелся вокруг и полез на шкаф, где должна была быть записка. Записка была.
— А что это? — удивилась Жукерберг.
— Это ответ Ани на сегодняшнее письмо.
На небольшой бумажке от руки было написано:
«мне приятно Ваше внимание
И Я ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ШОКОЛАДНЫЕ КОНФЕТЫ»
Причём про шоколад здоровенными буквами.
Не знал, что у Ани такой кривой почерк.
Прочитав, я положил записку на место.
— А почему ты с собой не заберёшь? — аккуратно поинтересовалась Марина.
— Потому что Аня её положила сюда перед вожатской свечкой. По крайней мере, вечером её не было. Если я заберу её сейчас, а Аня до завтрака проверит, то поймёт, что её тайный друг — кто-то из педагогов. А мне нужно, чтоб она думала на детей. Заберу завтра во время мастерских.
Марина неуверенно кивнула, хотя явно не поняла меня.
— Коль, — она немного засмущалась, — я хочу тебя отблагодарить. Не знаю, что ты сделал с детьми, но я сегодня просто в шоке. Я такими их ещё не видела. Ты просто гений.
— Я знаю, — гордо сказал я, жутко смущаясь на самом деле.
— Мне хочется тебя отблагодарить, но я не знаю, как. Что тебе нужно?
— Квартира в Ялте. Ну, или где-нибудь в Крыму… о! Или у тебя прописаться в Питере.
— Зачем тебе у меня прописываться в Питере?
— Мне нужно где-то прописаться, иначе мне паспорт русский не дадут. Хотя должны. По закону. Но если я бомж, то шиш с маслом, а не паспорт.
— А зачем тебе русский паспорт?
— Чтоб в Артеке работать. Он же теперь русский.
— Эээ… — замычала Марина. — Ну ладно. А что-то попроще?
Я хлопнул Марину по плечу.
— Я пошутил. Успокойся. Мне это было несложно. Сложно, конечно, но не жалко. Ты улыбаешься, мне этого достаточно.
Марина меня обняла. Это было искренне и очень приятно. Хотя и хуже квартиры в Ялте.
Жукерберг хотела общения, но пришлось отправить её домой, чтоб приступить к созданию нового картонного шедевра для Ани.
Но ничего не приходило в голову. Хотелось какого-то развития, чтоб подарки усложнялись. Но я столкнулся с тем, что мои идеи упираются в мои возможности. Было бы клёво организовать квест, где Аня бы бегала и искала банку тушёнки, или написать на плацу что-то приятное. Но на это нужно много времени. Или много людей. Которых у меня нет. Вот был бы у меня свой отряд, было бы много бесплатной рабсилы. А так не дело вообще.
Ничего не придумав, я пошёл спать. Можно было подарить ещё одну записочку, но, по-моему, выгоднее оставить Аню без ничего и понагнетать интерес.
У Ани горел свет.
— Можно.
— Заходи.
Аня что-то печатала на ноутбуке.
— Оставила записку?
— А ты не посмотрел?
— Нет.
Отложив ноутбук в сторону, Аня села напротив меня.
— Коль, почему мы постоянно ссоримся?
Вопрос был неожиданным, хотя я сам его себе постоянно задаю.
— Потому что я дурак. — Аня улыбнулась. — А ты дура.
Почему-то Аня решила, что я шучу.
— Это понятно. А ещё?
— Потому что… не знаю. Ожидаем друг от друга чего-то, чего не стоит ожидать?
Аня сникла, как воробышек, осторожно обняв коленки.
— Продолжай.
— Мы друг для друга не совсем те люди, какими являемся на самом деле. И ещё мы мало говорим друг с другом. Искренне.
— Почему?
— Не знаю. Боимся?
— Мне тоже так кажется. Давай поговорим?
— Давай.
Николай Хлевицкий aka deathmetall © 2014
yaplakal.com