33
Это было самое начало девяностых, и, значит, двадцать лет, и нежданный поворот в жизни, когда полёты в Москву и встречи там с актёрами, режиссёрами и людьми «из телевизора» стали чем-то обыкновенным; но я никак не мог привыкнуть и всё суетился, всё пытался быть там, на московских киностудиях и фестивалях, своим: и вёз из Новосибирска кедровые орехи, которых в столице днём с огнём не отыщешь за любые деньги, хоть на Дорогомиловском, хоть на Савеловском. И я расфасовывал эти орехи по бумажным, почему-то, мешочкам, писал на каждом: «Андрею С.» или «Гардемар.№1», или просто «Клюка», по фамилии тогда ещё не слишком известной актрисы - и тащился от метро «ВДНХ» к студии Горького, где меня встречали похлопываниями по плечу («наш сибиряк!») и просьбами о новой порции «чего-нибудь вашего, сибирского – для человека, у которого всё-всё есть». И я снова закупался на нашем Центральном рынке, где меня уже знали, и снова шёл к статуе «Рабочий и колхозница» мимо киосков с орущей из всех динамиков Мариной Журавлёвой.
Однажды меня попросили привезти не самое простое – горноалтайское мумиё. Сказали, что это нужно для одного хорошего человека, она просто упрямая и не хочет брать лекарства, а вот если ей привезти мумиё – она согласится на лечение, а там уж, глядишь, и на остальное. А больше ей некому помочь, она от всех запирается и не хочет ничего принимать, даже ругается, - посетовал кто-то из киношных начальников.
С мумиём было сложнее, чем с орешками. Подделок на рынке хватало, но настоящее горное надо было заказывать через знающих людей. Помог знакомый цветочник, у которого я покупал тюльпаны раз в две недели зимой и летом, после чего мы и познакомились – здоровый кряжистый дядька в зипуне и лохматый студент-недоучка с тремя рублями в кармане, – как раз на три тюльпана. Но к тому времени киношные заработки позволяли разгуляться и поболее, чем на три цветочка, я давно стал постоянным клиентом и уже больше из изуверства не выдавал тайны, кому же я покупаю цветы с такой маниакальной регулярностью…
После нескольких звонков в некоронованную столицу Горного Алтая, – Майму, - я стал обладателем огромного богатства – маленького мешочка с пластиками слюдяной на вид и маслянисто-чёрной субстанции. Обошлось мумиё в довольно неприличную сумму, но в угаре киношных заработков на такие мелочи не хотелось обращать внимание, да и желание потрафить большим начальникам из киностудии перевесило жлобство над потраченным.
В студии же началась такая кутерьма, что просящий только и успел извиниться и попросить меня самого отвезти привезенное адресату: «Запарка, старик, бабло подкинули от союза, надо его приходовать, ни минуты свободной нет, ночами снимаем, я неделю уже носки не менял! Отвези, там очень ждут, - а с меня, клянусь, ковбойская рубаха, как ты видел в том фильме; таких в Москве две-три, от силы – и обе у Джуны», - хохотнул напоследок молитель.
Ехать оказалось недалеко, - да иначе я бы и не решился путешествовать по незнакомым местам в сумерках. Было ещё не поздно, но солнца не появлялось с самого утра, а тихо падающий снег сделал всё вокруг и вовсе непроглядным. В оговорённом с моим прежним собеседником месте, небольшом скверике посреди какой-то раздвоившейся улочки, меня уже ждали двое: грузный на вид и нелепо вышагивающий по снегу молодой мужчина и женщина, взявшая его под руку, но выглядевшая так, будто не он её рыцарски ведёт, а она его, сухонькая и чуть приволакивающая ногу – плохо выбритого и в неловко надвинутой на брови зимней шапке.
Я собирался отдать обещанное и тут же убежать, - регистрация на мой самолёт начиналась вместе с первыми позывными программы «Время», следовало спешить, - но женщина, зябко кутающаяся в платок поверх пальто, начала меня расспрашивать, с какого именно склона брали мумиё, как его у нас собирают, что именно происходит в горах для образования такой редкости… Я, как мог, отвечал, больше привирая, чем реально что-то зная. Так уж получилось, что я много слышал о кавказском мумие, ещё со времён поездок в Пятигорск и Минводы, - а алтайское, несмотря на близость к родным осинам, было для меня вовсе неизвестным. Кажется, про Минводы я сказал вслух – и женщина в платке оживилась, вспоминая какие-то свои случаи из тех мест, как она там впервые попробовала крохотный кусочек этой самой «чёрной смолы» - и случилось чудо, ей стало лучше, хотя уже никто не знал, что делать с её давлением, а ведь надо было «выходить» - она так и сказала, «выходить» или «выход» - будто я должен был догадаться, о чём это она. А она всё говорила и говорила неожиданно сильным грудным голосом – о том кусочке, о звонке домой, о том, что тогда натворил Серёжа…
Весь наш разговор грузный мужчина почти всё время молчал, изредка немного нелепо открывая рот, будто набирал воздуха, а потом вдруг быстро-быстро на выдохе начинал повторять одно и то же:
- И я… И я…
Наверное, он хотел что-то вставить и о своих приключениях, так мне показалось, но его спутница только оборачивалась к нему, поправляла его шапку, гладила по руке и, неожиданно молодо улыбаясь, говорила:
- Да-да, Серёженька, мы уже сейчас, мы скоро…
Потом мы снова начинали говорить, моя собеседница что-то рассказывала в лицах о том, как её непременно «наругают» за принесённое сибирское лекарство, у них все такие консервативные; а Серёжа снова пытался перебить её и рассказать о себе, но внезапно останавливался, будто был пьян или просто стеснялся продолжить фразу дальше своего «и я».
Напоследок она развернула пакетик с мумиём и протянула один из кусочков мне – не объясняя, зачем. Пока она принюхивалась, улыбаясь, к чуть запачкавшимся в чёрно-рыжем пальцам, я в ответ разыскал в кармашке сумки старый кулёк с завалявшимися там кедровыми орешками. Орешки взял Серёжа, показав кулёк женщине и снова сказав почему-то:
- И я…
О той странной парочке я забыл ещё по дороге в аэропорт, забот хватало и без того: надо было умудриться попасть на самолёт, потом успеть выспаться в кресле лайнера, схватить уже приготовленные напарником в новосибирском аэропорту яуфы с фильмами и лететь обратно в заснеженную Москву, только бы самолёты у них принимали в такой снегопад…
Кусочек непонятной смолы, завёрнутый в засаленную бумажку, я перекладывал с места на место при всех переездах, считая, что если я сохранил этот комочек в ящичке с документами, то зачем-то это мне было нужно. При очередной уборке я выбросил почти всё из этого ящика, - подтвердив Сашкину версию, что это «птичка накакала в бумажку».
А однажды по телевизору показали фильм о великих актрисах. О тех, с кем выходили на одну сцену, рассказывали нынешние – не менее великие, но уже, увы, постаревшие и почти неузнаваемые. Но эту актрису я узнал – то ли по откуда-то знакомому движению плеч, когда она куталась в платок в одной из показанных репетиций мхатовского спектакля, то ли по голосу, грудному и по-прежнему сильному, то ли по закадровому представлению актёров. Вкрадчивый тихий голос ведущего программы назвал её имя – и только тогда я понял, что говорил Серёжа в тот снежный московский вечер:
- …Ия.
©
serafimm
yaplakal.com