Слонотяп-2. Читайте, голосуйте

Дорогие писатели, критики, читатели и просто любознательные ЯПовцы!

Предлагаем вам прочитать работы межсайтового литературного конкурса, в котором литераторы портала ЯПлакал уже во второй раз будут отстаивать честь любимого сайта, скрестив перья с мастодонтами Бумажного слона.

Будьте добры, прочитайте сначала несколько пунктов ниже, это поможет вам не нарушить правила и благополучно пройти конкурс.

1.Голосование и комментирование работ проводится с 19.09 по 05.10 21:00 мск. Итоги конкурса публикуются не позже 07.10.

2. Если пользователь зарегистрирован на двух порталах, он имеет право голосовать только на одном из них.

3. В голосовании за конкурсную работу можно выбрать троих фаворитов.

4. Разглашение авторства в ходе голосования карается дисквалификацией работы с исключением её из списка голосования и удалением из всех лент.

5. Размещение работы на стороннем ресурсе по ходу конкурса до официальной публикации итогов карается дисквалификацией работы с исключением её из списка голосования и удалением из всех лент.

6. Попытка фальсификации голосования карается дисквалификацией работы с исключением её из списка голосования и удалением из всех лент.

7. Призывы к голосованию за ту или иную работу караются строгим предупреждением оргкомитета или лимитом на сообщения. Держите свои догадки при себе и не указывайте ник автора, даже если вы в нем уверены на 100%.

8. В комментариях к работам запрещается: реклама, призывы к насилию, порнография, политические призывы, оскорбления и угрозы участникам конкурса, призывы к саботажу конкурса.

9. Голословные обвинения в подтасовке результатов голосования, высказанные в адрес любого конкурсанта, приравниваются к политоте и караются лишением девственности за гаражами.

10. Любой участник может учредить номинацию, в которой он хочет премировать призёров.

Будьте щедрыми! Одной юкой сыт не будешь. Наш бессменный банкир и честнейший на свете человек Марина (vinsentvega) круглосуточно принимает читательскую благодарность в звонкой монете на карточку сбербанка 5469 3800 1688 5880. Тряхните мошной, толстосумы! Присылайте денежку с пометкой «на Слонотяп». Да не копейничайте! Чай, не чаевые отчаёвничаете, авторов благодарите!

Полный свод правил тут


1. Я, Дом и другие его обитатели
2. Подарок для Даньки
3. Завещание
4. Искупление Дага Бакхорна
5. Время изумительных историй
6. Модель
7. Жизнь набело
8. Фотон
9. Преемница
10. Божьи коровки летят клином
11. Это просто чудо
12. Вэлэнтайн
13. Черновик революции
14. Анюта
15. С чистого листа
16. Черновик доверия
17. Переписал набело
18. Сторублевая купюра
19. Простая экономия
20. Премия
21. Ветрено
22. В горах неизбежен рассвет
23. Не ешьте незнакомые консервы!
24. Вечный
25. Прогон
26. Семен Алексеевич
27. О чём шепчут ивы
28. Бабочка
29. Пепельный легион
30. За рекой

Работы на Слоне
Тексты внеконкурсных работ здесь.

Это сообщение отредактировал Акация - 24.09.2024 - 07:24

1. Я, Дом и другие его обитатели


- А какие из гостей являются самыми назойливыми?

- Те, что имеют собственный ключ, — был ответ.

Я не устаю задавать дурацкий вопрос про назойливых гостей, а он не устаёт давать один и тот же ответ раз за разом. Это наша с ним игра, в которой мне никогда не выиграть. Цель моя: поколебать невозмутимость собеседника, но это невозможно. Сколько раз не повторяй вопрос, он уверенно отвечает одно и то же. Дворецкий Джеймс и впрямь считает, что я гость, досадное недоразумение, доставшееся ему случайно. Он вообще не очень любит людей, что, впрочем, свойственно всеми призракам. Меня терпит, потому что я маг. К тому же я бережно отношусь к Дому, а Дом (именно так, с большой буквы Д) является единственной любовью Джеймса.

Трехэтажный, с четырьмя круглыми башенками, крытыми ментоловой черепицей, Дом стоит посреди огромного запушенного сада. Если бы не живая изгородь из тиса и вековые дубы, то издали были бы видны высокие стрельчатые окна с розовыми виражами и ярко-красный плющ, обвивающий стены так плотно, что все давно позабыли, какого цвета сам Дом.

Дому очень много лет. Сколько — точно не знает никто. У Дома есть одна особенность: в нём могут жить только маги.

Я пришёл на просмотр Дома, потому что почуял источник. Усталый маклер не верил в успех, этот объект не могли продать уже несколько десятков лет. Дом постепенно ветшал, цена снижалась, а толку-то? Обычные покупатели и сами не знали, отчего им становилось зябко и неуютно внутри, отчего они старались поскорее отсюда убраться и напрочь забывали о существовании Дома, стоило лишь выйти за порог. Предыдущие жильцы умерли, так и не найдя достойной кандидатуры для передачи Дома. Видимо, их дальние родственники магией не обладали, что не удивительно. Нас, магов, в мире осталось совсем мало. Мы ещё узнавали друг друга при встрече по блеску глаз, по характерным серебристым всплескам в ауре, но, словно бы стыдясь, отводили взор, делали вид, что не заметили ничего необычного, старались быстренько разойтись. Маги с утекающей по капле магией. Маги, боящиеся колдовать. Мы были друг для друга неприятным напоминанием об ушедшем счастливом времени.

Источники магии иссякли так давно, что о них уже почти позабыли. Магия требует пищи. Раньше потраченный резерв можно было легко пополнить из ближайшего источника. К тому же существовали амулеты, заряжаемые опять же непосредственно в источниках. Сам по себе резерв восстанавливался крайне медленно, зато источников было вдосталь. Никто точно не знает, что произошло, почему они стали истощаться. Магии в мире становилось всё меньше. Основная часть человечества обходилась без неё и раньше. Когда источников стало совсем мало, многие маги ушли в другой мир. А те, что остались, старались колдовать как можно реже. Дети чаше всего рождались уже без дара. Затем источники иссякли полностью и магам стало совсем непросто. Они прекратили колдовать, берегли остатки дара, как последний глоток воды в пустыне. Боялись, очень боялись, что магия уйдёт вовсе. Как тогда жить? Маги привыкали к обычной жизни, старались не тратить те крохи резерва, что в них ещё сохранились.

Я тоже был почти пуст, когда начал искать старые источники. Один за другим. Находил их истощенными, потухшими, пустыми. Мечтал, что когда-нибудь мне улыбнется удача, но, похоже, все источники в нашем мире были мертвы. По крайней мере, те несколько десятков, что я сумел отыскать.

Здесь, в саду я тоже вместо пламенной основы бытия обнаружил лишь мёртвый камень, под которым ощущалась пустота уснувших чудес. Я всё равно купил дом, сам не знаю почему. Возможно, надеялся, что однажды чудеса проснутся? Источник забьет чистой магией, так нужной этому миру и лично мне? Вряд ли. Надежды у меня осталось так же мало, как и магии. Может, я просто пожалел старый дом, который не мог существовать без мага? Дом, который скучал без людей? Призрака, привязанного к дому и тоже медленно тающего без подпитки? Или я просто устал и искал место, где смогу спокойно исчезнуть? Нет, когда резерв истощается до конца, маг не умирает, он становится обычным человеком, но с долгожительством можно попрощаться. Хотя и это не самое страшное. Просто это буду уже не я. Пустая оболочка без чего-то важного, без самой моей сути.

Маклер, не верящий в собственную удачу, оформил документы в нереально короткие сроки, и я переехал в дом со всем своим небогатым скарбом. Впервые открыл тяжелую дубовую дверь своим ключом.

***

- А какие из гостей являются самыми назойливыми?

- Те, что имеют собственный ключ, — был ответ.

Так началось наше знакомство с Джеймсом. Услышав ворчание призрака про назойливых гостей (тот явно не обрадовался моему переезду), я впервые задал вопрос:

- А какие из гостей являются самыми назойливыми?

- Те, что имеют собственный ключ, — был ответ.

Джеймс был почти прозрачен, явный признак того, что скоро развеется без подпитки. Кинул в него сгусток чистой силы, сам не знаю, зачем. Силы этой и так почти не осталось, а я разбазариваю последние крохи, словно безумный миллионер. Просто пожалел старика Джеймса? Или решил, что держаться за остатки былого могущества бессмысленно?

Призрак не то чтобы принял меня, но приободрился и стал неодобрительно хмыкать при каждой нашей встрече уже гораздо громче. Я не обращал внимания, Дом был большой, и встречались мы нечасто. Слишком большой для меня одного, откровенно говоря, но я легко обживаю пространства любых размеров. Через неделю мои скромные пожитки каким-то непостижимым образом расползлись по всем комнатам. Джеймс ворчал, что никакого, мол, порядка во вверенном ему помещении. Призрак явно воображал себя настоящим английским дворецким, хотя при жизни был мелким воришкой-карманником. Как маг, я ясно видел его прошлое. Интересная история с призраками. Если их призывает маг, они никогда не помнят свою прошлую жизнь. Чаще всего выбирают себе в посмертии характер и род занятий, далекий от того, чем занимались при жизни. Джеймс-дворецкий мне нравился, а главное, он нравился самому Дому. В Доме пока ещё ощущался неповторимый дух магии. Да, источник иссяк, но здесь колдовали многие столетия, и дух магии по-прежнему витал в этих стенах. К сожалению, без подпитки дом начал рушиться. Я поделился своей силой и с ним. Чего уж тут? Всё равно магия уходит, пусть хоть дом простоит до моей смерти. Не хотелось бы проснуться на руинах или умереть раньше срока от рухнувшей на голову балки.

Мы так и жили вдвоём: я и Джеймс. Хотя нет, втроём: я, Джеймс и Дом.

***

Домовой появился примерно через месяц. Грязный оборванец, а не домовой, еле-еле стоявший на ногах. Странно, что он пришёл к нам в Дом, домовые с призраками традиционно не ладят. Видимо, совсем припекло беднягу. Не знаю, на что он надеялся, но не поделиться силой я не мог. Думал, после этого гость сразу уйдет, а он остался.

Теперь у Джеймса образовался новый источник беспокойства. Впрочем, это было лишь начало.

Огненная саламандра поселилась в кабинете через пару недель после явления домового. Сначала я глазам своим не поверил, увидав характерные отблески в пламени камина. Но это оказалась именно она — огненная саламандра. Золотистая ящерка ловко выпрыгнула из огня и уселась напротив, внимательно уставившись на меня своими рябиново-алыми глазами. Я протянул руку к горячей зверушке, пламя не обжигало. Саламандра признала меня хозяином. Теперь придётся топить камин хотя бы раз в неделю, надо же саламандре где-то купаться. Я не против, люблю посидеть с книжкой у камина. А наш дождливый климат к тому очень располагает. А вот магия... Резерва осталось всего ничего, но силой все равно поделился. К счастью, саламандре нужно немного.

Теперь, куда бы я не шёл, за мной змеился клубок огня. Саламандра, прозванная Флейми, преданно следовала за мной повсюду. В Доме стало совсем нескучно.

- Вы не могли бы держать столь опасную зверушку за пределами Дома? — ворчал призрак. — Недоглядите ещё. Пожар — это не то развлечение, которого жаждет человек со здравым смыслом. Впрочем, насчёт здравого смысла беру свои слова обратно Это не про вас. После того, как вы позволили этой мелкой лохматой нечисти осквернить полы моего Дома...

- Чегой ты этого нематериального слушаешь-то? — вмешивалась в разговор мелкая лохматая нечисть, она же домовой Сеня. — Развеял бы ты его ради тишины и спокойствия в Доме, а?

Забавно. Домовой тоже материальностью обладал лишь частично, не зря он мог в стенах Дома прятаться, а призрака постоянно нематериальностью попрекает. Смешной.

Следующим в доме для разнообразия завелось ещё одно приведение. Почти прозрачное, бесформенное, вот-вот истает. Когда я поделился силой и с ним, стало ясно, что это женщина. Насколько я видел, директор огромной многомиллионной корпорации в прошлом, а сейчас....

- Ходють и ходють тут, неугомонные. Скоро паркеты праздничные мне до дыр сотруть, Ироды проклятые. И всё по помытому, по начищенному! — погрозила она пальцем она в сторону Джеймса, хотя призрака к ходящим причислить никак нельзя было. Он, как и положено призраку по инструкции, парил. Это, однако, не останавливало Петровну. Она то и дело шуршала иллюзорным веником, гремела сотканными из тумана ведрами в беспрестанных попытках отмыть дом. Толку от её нематериальной суеты было мало, хотя в Доме всегда было чисто. Петровна думала, что она, чистота эта её заслуга, но настоящей, не иллюзорной уборкой занимался, как и положено, домовой Сеня.

Когда появился василиск, я точно не помню. Мне кажется, он давным-давно жил в саду. Просто скромный, долго набирался смелости, чтобы выползти на свет к людям. Из людей в доме был только я, ну да, неважно. Василиску, в смысле, это неважно. Главное, что немного моей магии досталось и ему.

- Если вы планируете сделать из Дома террариум, то предупредите меня заранее. Я ограничу свои передвижения чердаком, — это, конечно, Джеймс.

- Змеюку свою новую в кабинете держи, а то она мне пол лаковый когтищами пошкрябает. Где я в наше время хорошего шлифовальщика паркета найду? — это Петровна.

- Лучше б ты собачку завёл или кошечку. Нет, на экзотику его потянуло, притащил в дом змею на ножках, — это Сеня. Ворчать, что ли, у призраков научился? А ведь был такой хороший домовой. Милый. Вежливый.

Флейми молчала. Саламандры, к счастью, в принципе говорить не умеют.

По весне я решил расчистить ручей в саду. Тонкая струйка воды, сочившаяся из-под груды мусора, намекала на наличие родника. Уже много лет никто не убирал палые листья и ветки, загораживающие дорогу воде. Промучался полчаса с лопатой и граблями, а потом плюнул и пробил магией. Чего экономить? Оставалась мне, по моим подсчётам, всего пара лет, так что без разницы. Через день в ручье завелись две водных элементаля. Совсем слабые, только что рождённые. Я про них в книжках читал. Думал — выдумка, а вот поди ж ты! И впрямь существуют! Поделился силой, иначе не выживут. Не могу же я чудо собственным бездействием уморить?

***

Ведьма, в отличие от остальных, вежливо позвонила в дверь. Пришла просить силы даже не для себя, а для своего фамильяра ворона. Я дал. Почему?

Она стояла на пороге такая неуверенная, уставшая. Сама чуть держалась на ногах, магии в ней почти не осталось, а просила не для себя. Ворон в её руках лежал мягкой недвижимой тряпочкой. Древний, не одну сотню лет, небось, прожил, а вот теперь... Фамильяры без подпитки не выживают, а питать ведьме его было нечем, в самой последняя искра магии едва теплится.

Я прикоснулся к полумертвой птице и привычно выпустил из кончиков пальцев сгусток чистой силы. Ворон взлетел и, сделав несколько кругов по залу, опустился на плечо ведьмы.

Ведьма удивленно уставилась на меня:

- Кто ты такой?

- Маг. Почти обессилевший маг. И просто глупый человек.

- Нет. Не обессиливший. Я следила за твоей аурой. Когда ты поделился силой с Кори, твой личный источник стал чуточку полнее. Так не бывает! Ты отдал часть магии, а вместо того, что стать слабее, стал сильнее.

Не веря своим ушам, я протянул руку к ведьме, поделился силой и с ней.

- Твоя сила не убывает, а увеличивается, когда ты отдаешь, — прошептала она. — Кто ты такой?

Я не знал, что ответить. В последнее время я то и дело колдовал. Просто устал бояться. Делился резервом, решив, что нет никакой разницы, иссякну я сейчас или через год. Что может, оно и лучше, если скорее, чтобы не мучиться ожиданием чуда и не разочаровываться его отсутствием. Просто перестал в эти чудеса верить.

И что?

Получается, мы ошиблись? Хранили последние крохи магии, страшились колдовать, тряслись над своим сокровищем, словно обезумевший Крёз, а всё работает иначе. Магия, если ей делиться с другими, передавая чистую силу, или с миром, просто колдуя, она не убывает, а прибавляется. Словно бы вода спешит занять появившиеся пустоты. Потеряв внешние источники, мы не заметили, что истинный, самый богатый источник всегда был в нас самих? Значит, есть шанс. У меня, у ведьмы и её ворона, у двух ворчливых призраков и вредного домового, у любопытной саламандры и робкого василиска. Не говоря уж о водных элементалях. Значит, есть этот шанс и у других магов? У других волшебных существ? У нашего мира, наконец? Значит, ещё поборемся? Главное —перестать бояться? Просто держаться вместе и однажды чудеса проснутся?

***

Ночью кто-то подбросил на порог Дома яйцо дракона...

2. Подарок для Даньки


Все началось с того тревожного звонка пару дней назад. Мама ответила и долго слушала кого-то, время от времени отвечая короткими и злыми фразами. На лбу ее появилась складка, точь-в-точь как тогда, когда Данька заболел и к ним домой приходил хмурый и усталый, резко пахнущий больницей участковый врач.

Данька затаился и пытался вслушиваться в слова мамы, но ничего не было толком понятно. Пару раз прозвучало «ритуальное агентство», «похороны», «отпевание».

А потом притихший Данька узнал, что умерла баба Нюра. Его бабушка, а точнее прабабка, что жила в какой-то там далекой деревне. Впрочем, Данька никогда там не был и новость эта не вызвала в нем ровным счетом никаких эмоций.

Ну умерла и умерла. В фильмах и играх люди постоянно умирали, причем от совершенно разных причин, и этот порядок вещей казался Даньке абсолютно естественным.

Зато Данька узнал, что через два дня они поедут в деревню на похороны, на целый длинный весенний день, и он сможет пропустить школу. Эта новость была гораздо приятней, Данька, хоть и заканчивал всего лишь первый класс, уже успел полностью разочароваться в, как его называла их молоденькая учительница, «учебном процессе».

Своему закадычному другу, Кольке, Данька весомо и солидно сообщил, что в четверг едет на похороны и в школу не пойдет. Тот проникся, и Данька пообещал сделать и прислать пару фоток с кладбища.

Вставать в четверг пришлось ни свет, ни заря, и Даньке вся эта поездка разом разонравилась. Да еще и ехать нужно было долго, пару часов. Мама вела машину молча, сосредоточенно глядя на дорогу, и Данька сам не заметил, как задремал.

Проснулся он уже от тряски по грунтовке. Весеннее солнышко все-таки разогнало собиравшиеся было поутру облака и день обещал быть ясным и теплым.

Мама быстро взглянула на его заспанные глаза:

- Скоро уже, Даня, потерпи. Пару минут и на месте будем.

Данька кивнул и уставился в окно. Из-за пригорка уже виднелись первые дома, где-то вдалеке лаяли собаки и вдоль дороги рядами стояли однообразные деревянные заборы, опоясывающие огороды.

Данька потянулся было за телефоном, чтобы сделать фотку, но того ни в кармане, ни в рюкзаке не было.

- Что ты там вертишься? Совсем устал? – спросила мама.

- Телефон забыл, - буркнул Данька.

- Ну ничего, хоть отдохнешь от него, сидите там сутками, - мама проблемой не впечатлилась и Данька обиженно засопел.

Они проехали всю деревню насквозь, петляя по каким-то проулкам, и остановились около невзрачного серого домика, что, казалось, наполовину врос в землю.

Рядом со щербатым штакетником уже стоял небольшой автобус с тонированными стеклами. «Ритуальные услуги» - привычно сложил Данька буквы в слова. Слово «ритуал» он знал из какой-то компьютерной игры, правда, как оно соотносится с автобусом, было не совсем понятно.

В доме отчетливо пахло чем-то затхлым и кислым, и Данька скривился. Мама рассеянно провела рукой по его волосам, строго сказала: «Со двора никуда, чтобы я тебя не бегала искать как обычно». Данька послушно кивнул, и она, достав телефон, снова с кем-то заговорила.

Настроение опять испортилось. И почему он не проверил свой телефон перед отъездом? Перед Данькой так и маячил его стол, где смарт со вчерашнего дня лежал на зарядке. И Кольке же обещал фоток...

Данька вздохнул, скинул рюкзак в угол на старую скрипнувшую кровать и отправился исследовать новую территорию.

В двух комнатах и маленькой кухне ничего интересного не нашлось. Старая мебель, какие-то полки, заставленные банками с непонятным содержимым, выцветшие фотографии на стене, зеркала, зачем-то закрытые грязными тряпками. В шкафу пыльная посуда и книги, от которых настойчиво тянуло плесенью, как от старого хлеба. Здоровый комод с множеством выдвижных шкафчиков. Ради интереса Данька заглянул в парочку из них, но увидел лишь кучу скучных бумаг - какие-то документы, старые открытки, сломанные ручки и карандаши. Складывалось впечатление, что кто-то копался в комоде, да так и бросил, не найдя ничего нужного.

Один хлам, ничего интересного. Данька расстроился и машинально стал задвигать ящички. Сколько он себя помнил, незакрытые дверцы и вообще любой беспорядок заставляли его испытывать какое-то необъяснимое беспокойство, подавляя ощущением общей неправильности. Иногда Данька начинал сильно и часто моргать, чувствуя, как будто глаза быстро высыхают, и в них вдруг появляется мелкий и надоедливый песок. Год назад мама даже хотела отвести его к врачу с мудреным названием, но Данька разнылся и поход как-то сам собой отменился.

Больницы он сильно недолюбливал.

- Даня! Иди сюда! – голос матери с улицы слышался приглушенно, словно теряясь среди старой обстановки внутри дома. Данька задвинул последний ящик, натянул куртку и выскочил наружу.

Двор изменился. Прямо в центре на двух табуретках возвышался темно-красный гроб и с него до самой земли свисало какое-то неопрятное покрывало. Вокруг стояло несколько немолодых женщин в платках, чем-то неуловимо похожих друг на друга, пара хмурых мужиков неопределенного возраста и мама.

Чуть не задев вертикально стоящую рядом с дверью крышку гроба, Данька несмело подошел к матери.

- Попрощайся с бабой Нюрой, - тихо сказала она.

В гробу лежала старая женщина с неприятным заостренным лицом. Руки, тонкие, неестественного желтоватого цвета, были скрещены на груди. Данька подумал, что она похожа на какую-то гигантскую черную птицу.

Как экспонат в музее.

Хорошо, что глаза закрыты. Смотреть в лицо женщине было невыносимо.

Даньке внезапно захотелось, чтобы крышку гроба поскорее положили на место, скрыв бабу Нюру от невольных зрителей. Он покрепче вцепился в мамину руку и часто-часто заморгал.


***


Когда они попали на деревенское кладбище, время уже перевалило за полдень. Мама шла в конце недлинной процессии и вполголоса переругивалась о чем-то со специалистами из того самого автобуса по каким-то там ритуалам.

Данька затосковал. День выходил каким-то противным и вязким, и даже яркое солнце не радовало теплом. Был бы хоть телефон…

Он отстал от процессии и ловко свернул в сторону, юркнув в промежуток между оградками. Идти было сложно, приходилось пролазить через узкие перешейки между решетками, отчего куртка быстро покрылась полосами ржавчины. «Мама опять будет злиться», - подумал Данька, пытаясь отряхнуться, но от этого одежда стала только грязнее.

Здесь было гораздо интереснее. Практически за каждой оградкой стояли памятники со странными фотографиями, лица людей на них выглядели подчеркнуто сурово и, казалось, осуждающе смотрели прямо на Даньку. Он попытался читать надписи на памятниках, но быстро сдался – буквы не складывались в понятные слова, да и зачастую многие из них уже утратили былую четкость.

Памятники сменяли друг друга, ведя Даньку все дальше и дальше. Пару раз он видел фотографии младенцев на них, остановился рядом, подивившись, и потом вдруг заметил портрет мальчика своего возраста. «Вылитый Колька», - подумал он, - «только причесанный». И почему-то именно эта фотография внезапно испортила все желание гулять по кладбищу.

Данька завертел головой. Откуда он пришел? Деревья между оградами отбрасывали тень на памятники, легкий ветерок шевелил листву, и вдруг Даньке показалось, что лица на фотографиях ожили и подмигивают ему. Тут же ему стало сильно не по себе.

Он ускорил шаг, и, стараясь не сорваться на бег, устремился в сторону от «Кольки». Тщательно пытаясь не смотреть на потерявшие всякую привлекательность фотографии и гоня от себя мысль, что заблудился.

Очередная тропка вывела его на край кладбища, дальше стоял только лес, темнея прогалинами между деревьями. Данька замер в нерешительности. Может, просто пойти по краю, где-то же есть выход? В лес углубляться было глупо, но и на кладбище оставаться не хотелось.

Данька понял, что уже некоторое время стоит без движения, не зная, какой путь выбрать. Взгляд его упал направо, на старую решетку, всю ржавую и заросшую сухим вьюном. Памятник за ней сильно отличался от остальных, что уже видел Данька, представляя собой какую-то неестественно скрученную спираль.

Как будто окаменевший пенек кривого дерева.

Данька осторожно перелез через решетку. Никаких надписей и фотографий на памятнике не было. Лишь у самого подножия, на площадке, лежало что-то ржаво-красного цвета.

Данька присел на корточки и аккуратно взял предмет в руку. Это оказался странный, грубо сделанный цветок из двух гнутых железных пластинок. На одной пластинке четыре лепестка побольше, на другой четыре поменьше, немного повернутые относительно первой. Лепестки слегка погнуты, а обе пластинки скреплены между собой ржавой истончившейся проволокой. Когда-то пластинки были покрашены в красный цвет, но сейчас никто не мог бы с уверенностью сказать, чего там больше – ржавчины или краски. Данька покрутил цветок в руках, и вдруг ойкнул, уколовшись – на пальце быстро набухала красная капля.

На глаза сами собой навернулись слезы. Даньке очень захотелось домой, в город. Чтобы рядом стоял компьютер, чтобы можно было взять в руки телефон, да даже ненавистные школьные уроки вдруг стали казаться не такими уж и противными.

И чтобы мама позвала ужинать.

Он зажмурился, представив себе тарелку с сочной котлетой, еще пять минут назад шкворчащей на сковороде. И маму у плиты, что ободряюще улыбается ему.

И, странное дело, он внезапно отчетливо понял, куда надо идти, как будто бы кто-то заботливо подсветил ему путь между оградками.

Точь-в-точь в компьютерной игре.

Данька улыбнулся, вытер слезы, сжал покрепче найденный цветок в руке и ноги словно сами понесли его по указанной дорожке.


***


Конечно же, ему попало. И за грязную куртку, и за то, что его уже полчаса не могли найти. Мама, и так непривычно злая, резко дернула его за руку и потащила на выход, продолжая о чем-то спорить с невзрачным мужичком в костюме. Данька и не сопротивлялся, ловя обрывки разговора.

«…но и вы меня поймите, нельзя сейчас памятник. Земля усядет через годик - тогда и поставим все честь по чести…»

Мужичок бубнил, мама тоже что-то отвечала, Данька тащился за ними, быстро переставляя ноги, чтобы успеть за взрослыми.

У него внезапно разболелась голова, разом, будто обруч какой стиснул и не отпускал. Откуда-то отчетливо тянуло резким запахом гари, как от костра, и где-то на пределе слышимости выл хор голосов на одной тоскливой ноте.

Как от нестерпимой и бесконечной боли.

«…вот тут, смотрите, новые могилки - сразу ставим все под ключ. Вы ж отказались от кремирования, а тут все после крематория лежат. Поэтому и памятник сразу…»

Данька и сам не запомнил, как они добрались до дома бабы Нюры.

Во дворе стало полегче. Бубнящий мужичок испарился вместе с автобусом, мама ушла в дом, а Данька с облегчением присел на кривую скамеечку около калитки. Головная боль ушла так же внезапно, как и появилась, и он сразу повеселел.

- Даня! Сейчас я чай попробую тут устроить, и будем есть! Не теряйся опять!

Услышав мамин голос, Данька понял, что сильно голоден - завтрак был вечность назад. Он достал из кармана цветок, сжал его в руке, зажмурился и задрал голову вверх, подставляя лицо ласковому солнечному свету.

Внезапно потемнело.

Данька открыл глаза. Загораживая солнце, перед ним стоял здоровый мужик и хмуро смотрел вниз, прищурившись, отчего лицо его казалось Даньке сильно перекошенным.

- Мамка где твоя, малец? – голос у мужика был под стать, хриплый, царапающий.

Данька хотел ответить, но лишь молча мотнул головой куда-то назад.

- Ты передай ей, что не по-людски как-то. Помянуть надо. Хоть и ведьма ваша Нюрка была, а тоже человек, - он вдруг резко опустился на корточки и его глаза оказались вровень с Данькиным лицом, - не по-людски…

На Даньку пахнуло чем-то похожим на тот запах, что преследовал его в доме бабы Нюры. Он отшатнулся.

- Чё там у тебя, малец? – Мужик цепким взглядом ощупал Данькину руку и ловко схватил его за кисть, заставляя разжать ладонь. Цветок выпал, и мужик быстро подхватил его.

- Сто лет такого не видел, - пробурчал он, - это ж с венка кладбищенского, раньше такие делали. И где откопал-то…

Он перевел взгляд на застывшего в страхе Даньку.

- Нельзя с кладбища ничё в дом таскать, малец, - мужик покачал головой и ощерился, - к беде это. К беде…

- Отдай! – Данька сам испугался своего пронзительного крика. Почему-то ему страсть как не хотелось, чтобы цветок находился в других руках. - Отдай!

Он сжал кулаки и со всей силы ударил мужика обеими руками в грудь. Мужик резко встал, быстро замахнулся и толкнул Даньку в ответ, да так, что тот с размаху отлетел прямо на покосившийся забор.

- Отошел от ребенка! – мамин голос звонко хлестнул по ушам, и Данька увидел, как она бежит через двор к выходу.

Мужик попятился, сплюнул, процедил сквозь зубы: «Шлюха городская», скользнул по лежащему Даньке равнодушным взглядом.

- Да цел щенок твой. Нюрка ведьма была, и вся кровь ваша такая же проклятая. Запалить бы, да керосину жалко, - он еще раз сплюнул, и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь.

Унося с собой Данькин цветок.

Голову вновь стиснул обруч, да так, что на глазах выступили слезы. Даньке внезапно стало очень холодно. Он поднял руки перед собой – они мелко-мелко дрожали.

Мама присела рядом, обняла его крепко.

- Да ты ж весь горишь! Что ж за напасть-то такая!

Она подхватила его на руки.

- Ну-ка в дом давай скорей!

Данька увидел, как на лбу у мамы снова появилась отчетливая складка. Голова болела просто неимоверно, тело сотрясала дрожь, и Данька внезапно для себя провалился в ласковую темноту.

Остаток дня запомнился урывками. Слышались чьи-то встревоженные голоса, Даньку чем-то поили, укутывали в какое-то пропахшее сыростью одеяло, но ему все равно было очень-очень холодно.

А потом он наконец-то уснул.


***


Сон Даньке приснился престранный.


Снилось ему, что сидит он в доме за столом, причем дом был не бабы Нюры, совсем другой, но так же неуловимо на него похожий. Сам Данька был во сне огромным, высоким, и тело его ощущалось неуклюжим и неповоротливым.

На столе лежал его цветок. Данька взял его в руки, мимоходом снова удивившись, какие они огромные. Мысли путались, в голову лезли странные образы и слова.

«Надо бы навестить Ленку в городе, узнать, как там Матвей, батьку-то почитай и не помнит уже»

Данька моргнул. Какие Ленка и Матвей? Никого с такими именами он ни в школе, ни во дворе не знал. Но где-то в голове упорно маячило смазанное лицо смутно знакомой женщины.

«Шлюха городская. Он и пил то в меру, поменьше других»

Женщина в голове презрительно смотрела на него, и от этого взгляда ныло в груди.

Данька встал, прошелся по комнате, машинально закрыл дверцу шкафа. Его лихорадило.

Надо протопить. Тогда холод уйдет.

Протопить. Странное и смешное слово.

Данька ловко открыл дверцу большой побеленной печки, так, словно делал это уже не один раз, не менее ловко уложил туда стопку поленьев из ящика рядом и зажег огонь удобно подвернувшей зажигалкой.

Откуда-то он знал, что дрова сухие, дубовые, займутся сразу и поделятся отличным, ласковым жаром. Нужно только подождать.

Он опять прошелся по комнате, подолгу застывая и рассматривая обстановку дома. Все казалось почему-то неуловимо знакомым.

Данька внезапно понял, что все это время сжимает в левой руке свой цветок и от этого сразу успокоился. Все будет хорошо.

Холод снова дал о себе знать, словно откуда-то потянуло стылым воздухом. Данька поежился и вернулся поближе к печке, что уже ощутимо нагрелась.

Добавить дров? Он увидел, что под большой дверцей у печки полуоткрыта вторая, поменьше. Данька присел и прикрыл ее одним заученным движением. Скользнув взглядом вверх, он заметил какую-то плоскую железяку с ручкой, что вызывающе торчала прямо из белой теплой стены.

Данька привычно заморгал, поднялся и задвинул звякнувшую железяку в стену, испытав почти физическое удовлетворение от того, как та ловко и плотно встала на свое место.

Вот теперь полный порядок - все закрыто и ничего не торчит.

Холод никуда не делся, и Данька понял, что смертельно устал. Он в очередной раз осмотрелся и тут же зацепился взглядом за кровать в углу.

Кровать с огромным плотным одеялом. Интересно, можно ли уснуть во сне?

Данька залез в тихо скрипнувшую кровать, укрылся с головой и сам не заметил, как согрелся и тут же заснул.


***


Голоса вторглись в сон и не хотели никуда уходить. Один мамин, высокий, хорошо слышный, второй низкий, мужской. Различались только отдельные слова.

«…сосед ваш… угорел насмерть… выпивший… поминки… да мне просто опрос соседей нужно сделать… порядок такой… извините…»

Хлопнула дверь, и Данька сел на кровати. Чувствовал он себя просто отлично, правда, зверски хотелось есть. И в туалет.

Мама вошла в комнату и тут же приложила ладонь ко лбу.

- Как ты меня напугал, - облегченно улыбнулась она и Данька улыбнулся в ответ.

Мама села на кровать, обняла его, и сказала:

- А знаешь, сейчас все бросим и в город, домой, я с документами потом сама съезжу – разберусь. Пиццу купим, большую, твою любимую, с ананасами! – Она взъерошила Данькины волосы и рассмеялась. – Как воробушек встрепанный!

Данька несмело кивнул. Мама чмокнула его в лоб и вышла.

Наконец-то домой! И пицца! Данька аж зажмурился от удовольствия.

Жалко, что телефон забыл. Но ничего, у него есть чем похвастаться перед Колькой.

Данька разжал левую руку и посмотрел на жестяной цветок. Ладонь была перемазана в ржавчине, лепестки немного помялись и их контуры явственно отпечатались на коже.

Ничуть не удивившись, Данька сунул цветок в стоящий рядом рюкзак.

Чему тут удивляться? Да и куда тот мог деться?

Ведь это теперь его, Данькин, цветок.

3. Завещание


Занавес упал, открывая огромный зал, и она оказалась на сцене. В зале сидели клоуны, которые начали хохотать над ней. Она опустила взгляд и увидела, что совершенно нагая. От ужаса её стошнило.

Юки выдернулась из сна и резко села на кровати, задыхаясь.

— Что? — пробормотал Нил.

— Ничего, спи, — прошептала она и вышла в ванную.

Четыре утра. Сна ни в одном глазу.

— Иллюзия. Всё вокруг только иллюзия, — она взглянула в зеркало. — Я богатая, обеспеченная, просто выбрала временно пожить в этом отстойнике.

Из зеркала на неё смотрела японская девочка-подросток: цветные пряди в чёрном карэ, пухлые губы, большие глаза. Ещё недавно позировала для детского журнала мод — как ребёнок, потом подросток. Увы, кто-то донёс, что ей уже двадцать лет. А во взрослые журналы нужен высокий рост. Несколько раз к ней подкатывались богатые папики, но ничего приличного пока найти не получалось.

Юки поняла, что уже не заснёт, заварила кофе, достала лаптоп и села работать над новым романом.

— Меньше философии, — сказала ей редактор, — и больше действия. Вы пишете прекрасно, но публике нужно что-то крутое, мощное. Экшн. А у вас серьёзное интересное произведение. Я наслаждалась. Но никто больше это читать не будет.

“Крутое. Мощное. Экшн,” вздохнула Юки. “Пусть этот подонок разобьётся. Как мой папаша, на вертолёте. А почему бы не сделать, что это месть брошенной жены? Яд? Снотворное? Нет, пусть она испортит вертолёт, чтобы… Стоп! Хорошее дополнение — она была пилотом, потому прекрасно знала, что можно испортить, чтобы упал не сразу…”

Звонок выдернул её из работы в семь утра. С ума сошли что ли?

— Мисс Скорпио? — спросил сальный голос.

— Что нужно?

— Это мисс Скор…

— Это мисс.

— Мисс Скорпио, это вы?

Юки отключилась. Терпеть не могла идиотов, особенно в семь утра.

Звонок раздался снова. На сей раз без преамбулы:

— Мисс Скорпио, ваш дедушка скончался. Вас приглашают на зачитывание завещания, которое…

— Не интересует, — отрезала она и отключилась.

Звонок раздался снова:

— Это очень важно! Вы обязаны…

— Нет. — Юки опять отключилась.

— Что там такое? — Нил выглянул на кухню, с сотовым подмышкой. — Кто звонил?

— Никто, спи.

— Окей, — он ушёл в туалет. Но почти сразу вышел, показывая сотовый, — слушай, тут новости. Твой дед умер.

— Знаю.

— Слушай, но ведь… наследство…

— Мой дед терпеть не мог моего папу-повесу, он не давал ему денег. Он не даст и нам. Идти туда только позориться.

— Но ведь…

— Иди писай, а то я займу душ.

Но Нил только умоляюще сложил руки. Она покачала головой и пошла в ванную.

Когда она вернулась, Нил сказал:

— Плохая новость. Нам придётся съезжать отсюда. Звонил Эд. Они возвращаются завтра, комнату надо освободить.

— Обещали же на месяц.

— Увы, что-то случилось. И ещё. Звонил кто-то на твой телефон. Я ответил. Про завещание. Приглашает пожить за их счёт дней десять. Прямо в усадьбе Скорпио! И где-то на неделе, когда все соберутся, будет шоу, зачитают завещание.

Юки посмотрела ему в глаза и поняла, что про первое он скорее всего врёт. А про второе — может и правда?

*

Нил взял напрокат костюм под Джеймса Бонда. Снова и снова осматривал себя в зеркальце, поправлял причёску.

— Нил, это зеркало заднего вида, — рассердилась Юки, — чтобы мне видеть дорогу сзади.

Около усадьбы на огромной парковке Юки вышла, глубоко вдохнула, чтобы справиться с тошнотой. Осмотрела себя в отражении в машине. Что-что, а в методе ваби-саби она сильна — cделать конфетку из мусора. Рваные джинсы дополнила люрексом, кроссовки обклеила блестяшками, белую блузу ворованными кружевами. Иногда её спрашивали, где она купила такую прелесть? “В Милане”, отвечала она.

Глубоко вдохнула и выдохнула. Сделала рожицы, как учили на фото-сессиях. “Ротик!” — говорил фотограф — значит сложить губы в поцелуйчик изобразив “мю”. “Глазки!” — растопырить реснички и принять вид идиотки. Юки ненавидела всё это, но признавала, что это работало роскошной защитой.

Огромная вилла встретила парадом секьюрити, официантов и важных персон. Проверили их приглашение, провели через металлодетектор, обследовали сканерами.

— Проходите, проходите! Я мистер Вик, — представился толстяк со знакомым голосом. — Как замечательно, что вы приехали! Требование самого, — и он уважительно указал пальцем вверх, — чтобы присутствовали все его наследники!

— Самого бога?! — Юки сделала “глазки”.

— О, вы такая милая шутница! — лицо Вика озарила фальшивая сладость, а глазами он обсасывал её, словно конфету. Юки показала ему палец.

— Где мы остановимся? — спросил Нил, как всегда практичен.

— Проходите. И извините, всё остальное занято.

В служебном крыле им открыли каморку размером со шкаф, где Юки достала лаптоп и села работать.

— Ты могла бы быть повежливее, — упрекнул Нил.

— Зачем? Ты вежлив за двоих.

— Ты иногда начинаешь хамить, я заметил, — буркнул он.

— Тогда ты тоже заметил, что это защитная реакция, — парировала Юки.

— От кого?! — Нил изобразил потрясение. — Это родня! Причём богатая!

Юки молчала, погрузившись в работу.

— Там шведский стол, — пробормотал Нил. — Пойдём поедим?

— Иди, — кивнула Юки. — Я скоро.

— Ну ладно, я только перекусить, — Нил похоже был счастлив свалить без неё.

“Итак, месть брошенной жены,” Юки развернула свой черновик. “Но ведь убийство это очень серьёзно. Добившись своего, она начала пить и… Или покончила с собой? И ребёнок оказался в приюте. Или что? И каковы действия вдовы? Она может нанять сыщика и выяснить, кто устроил аварию. И прийти разбираться… Можно ли на этом наварить экшн?”

*

— Он был истинный шоумен, — пропел мистер Вик. — Даже зачитывание завещания превратил в шоу! Проходите, вам сюда, — он указал им второй ряд, с номерами на стульях.

Вокруг клубились гости и пресса, и каждого, проходящего на первые ряды, ослепляли вспышками фотографы. Юки сделала “губки” и “глазки” в камеры, показала “V” пальцами и попсикл на палочке, прихваченный со шведского стола. Камеры благодарно задержались на ней подольше. Нил тоже с удовольствием позировал, осмотрел зал, тронул запонки жестом Бонда. Юки начала понимать, для чего он хотел попасть сюда. Может вообще завёл с ней отношения ради этого?

Она с громким шуршанием развернула красный попсикл и поймала злые взгляды от публики. Заметила, что Нил чуть ли не шлёпнул её по руке.

— На что надеешься? — спросила она с вызовом, впихивая ему обёртку в ладонь. — У деда было пять жён, восемь детей, куча внуков. Мой отец младший и самый безбашенный. Они жутко ссорились. Дед лишил его всего.

— Заткнись, — прошептал Нил. — Уже началось!

— Тише! — возмутилась пожилая дама с другой стороны.

— Дорогие мои зрители, — старик Скорпио появился на экране. — Это моё последнее шоу, и если вы смотрите его, значит я уже в раю.

— Размечтался, — хмыкнула Юки, облизывая ярко-алый лёд.

— Скажите вашей дочери, чтобы вела себя прилично! — высказала дама рядом в сторону Нила.

— Ой, у вас испачкано! — Юки воткнула попсикл прямо в желтую блузу соседки. Та раскудахталась, но на неё зашикали, и она убежала переодеваться.

— Послушайте! — возмутился её муж, но Юки улыбнулась, приоткрыла рот и медленно-медленно повела языком по алому мороженому, глядя ему в глаза.

Тот сглотнул и замолк, уже не в силах отвести взгляд. И сразу забыл, что хотел сказать.

— Но шоу маст гоу он, — продолжал важный старик с экрана. — И сегодня мы доверим судьбе решать, кто дальше понесёт факел…

— Факел чуши, — комментировала Юки.

Ведущий в это время уже распинался о миллионах зрителей, наблюдающих в прямом эфире, потом говорил о покойном, потом вышли музыканты.

Наконец, началось само действо.

Длинноногая девушка в сверкающем платье нажала кнопку, на экране закрутился огромный барабан, и якобы выкатился шарик с номером девяносто три.

— Даже не скрывают, что лотерея эта полная лажа, — усмехнулась Юки.

— С чего ты взяла? — возмутился Нил.

— Вот увидишь, сначала пойдёт мелочь, а сыновья в самом конце. Чтобы держать интерес.

Нил только фыркнул.

На сцену трепеща вышел молодой человек при параде.

— Уважаемый мистер Мосс, расскажите о себе, — пропела ведущая.

И тот начал что-то гундеть, запинаясь. Потом включили запись.

— Дорогой Кевин, — произнёс старик Скорпио с экрана. — ты был замечательным секретарём, я тебе благодарен за твою службу. Теперь судьба решит…

— Бла-бла-бла, — вздохнула Юки.

— Тебе предстоит выбрать один из этих трёх призов, — произнёс Скорпио.

Длинноногие девочки в блестящем вынесли три ящика, и камеры крупным планом показали лицо Мосса. Агонизируя, он выбрал номер три. Ему предложили всё повышающиеся ставки в тысячах долларов, но он не продал. Тогда его спросили, не хочет ли он поменять ящик? Он долго мучился и поменял на номер один. Подтвердил окончательный выбор.

Барабанная дробь. Ведущий сначала открыл ящик номер три, от которого Кевин отказался. Оттуда извлекли планшет с фото — памятный чемоданчик, с которым покойный приехал в Нью Йорк, завоёвывать мир. И Кевин, и весь зал вздохнули с облегчением. Потом ведущий открыл ящик два, и извлёк планшет, на котором светилась надпись 10 тысяч. Зал ахнул.

— Личный кейс покойного уходит в персональный музей, — заявила ведущая. — А деньги поступают на счёт его благотворительного фонда!

Зал вяло похлопал, ожидая, что же в последнем ящике.

Под барабанную дробь его наконец открыли и извлекли планшет, на котором светилось сто тысяч.

Зал взорвался восторгом, а самого Кевина чуть не хватил удар. Его увели, а на сцену вышли музыканты и заиграли попсу.

Юки смотрела на опьянённые лица. Планшеты? Как всё подстроено. И столько времени ушло на первого участника. Значит до них дойдёт… может даже не сегодня.

Прокрутили барабан, новый номер. На сей раз личный доктор. Ему тоже предложили три ящика. Долгий торг. В ящиках обнаружились памятный галстук покойного и 30 тысяч. В том, что выбрал участник, на планшете светилось фото машины бентли покойного. Общий вздох зависти.

Публика пожирала глазами действо и каждую эмоцию, а Юки чувствовала гадливость. Как стриптиз, только хуже. Стриптиз души. Но не добровольный, а когда тебя раздевают силой.

Снова началась музыкальная пауза, и Юки ушла. Подхватила кофе и какой-то еды со шведского стола в фойе и села работать.

“Мало, мало экшн. Надо больше,” думала она. “Что ещё? Вторая жена, то есть вдова, выяснила, кто устроил аварию. И что? А первая жена выяснила, что погибший муженёк всё оставил новой жене, а её с ребёнком пустил по миру. Пусть и так, но это чепуха. Нет, нужны тайные пороки, тёмная сторона… Очень тёмная…”

Она забылась в работе.

Вечером вернулся Нил и объявил, что их очередь ещё не настала. Юки отметила, что он сказал “их” очередь, а не “её”. И начал расписывать, какие деньги и акции отошли кому. Как она и ожидала, до главных персон ещё не дошло. Наконец Нил решил ей высказать:

— Зачем ты устроила эту фигню с мороженым?

— Пусть не каркает, — Юки не оторвалась от работы.

— Неужели нельзя вести себя серьёзно?

— Ты такой интересный! — вздохнула Юки. — Вроде умный, а дурак. Вести себя серьёзно? С лицом девочки?

— Ну да. А что?

— Когда большая собака грозно лает, люди пугаются. Когда грозно лает болонка, все говорят “ути-пути”. Как бы я себя ни вела, все будут говорить “ути-пути”. Так лучше я буду кривляться и использовать это в своих целях.

Нил фыркнул и ушёл на вечерний банкет. Её даже не позвал.

Юки тоже выходила пройтись и посмотреть. Всё сверкало, блистало, пело. Новости, интервью и даже ставки. Заметила, что Нил кокетничает с пожилой дамой, и ушла.

Утро она работала, время от времени выходя перекусить. В романе вырисовывались интересные детективные линии, и Юки больше размышляла, чем писала — такое время, когда подсознание отпускаешь погулять, и оно где-то под ковром варит сюжет, его главные линии, потом выплёскивает, словно озарение. И нужно его не тревожить, надо позволить истории созревать. И потому Юки часто падала на кровать или уходила бродить по задворкам сада, вдали от шума. Там её нашёл взволнованный Нил и потащил в зал:

— Скоро наша очередь! Осталось совсем мало!

Они снова сели в зале рядом с гневной дамой. Юки пожалела, что нет жвачки, засадить ей в причёску.

На сцену вышел солидный Патрик Скорпио — старший сын. Он корчился от отвращения, что приходится переживать этот момент перед камерами, и явно мысленно проклинал отца.

— Расскажите о себе, — пропела ведущая, — вы ведь председатель совета директоров корпорации Старвэй Х3, держатель тридцати процентов акций…

Патрик начал спокойно рассказывать о своих достижениях.

— Дорогой Патрик, — на экране появился покойный, — ты был мне замечательным сыном, хотя надо сказать…

И далее пошли разные наставления. Затем выбор ящика, торговля и прочее. Парадная рубашка старика ушла в музей, три миллиона долларов туда же к возбуждению толпы. Под барабанную дробь открыли последний ящик: 21% акций корпорации Старвэй Х3.

Зал взорвался ликованием, а наследник перевёл дух и вытер вспотевший лоб. Руки его дрожали. Он становился безраздельным главой и хозяином корпорации. И теперь ему стало приятно переживать этот момент перед камерами.

— Акции! Акции поднимаются! — воскликнул кто-то сзади.

— И наконец! Последний номер! Сто сорок! — объявил ведущий.

— Это наш! — толкнул её Нил.

Словно во сне Юки вышла на сцену, предчувствуя недоброе.

Ведущий объяснил залу, что завещание было записано, когда сын Шон был ещё жив. А Юки единственная выжившая наследница Шона.

Наставления от старика не показали, сразу перешли к ящикам. Юки выбрала. Она взяла бы деньги, но ей не предлагали, только поменять ящик. Она отказалась. Планшетов внутри не оказалось. В одном был брелок для ключей покойного, во втором его книга с подписью. В третьем, который выбрала Юки, простая чернильная ручка, которой старик подписал первый договор.

Зал замер в гробовом молчании. Потом короткий смешок, другой, третий, и весь он наполнился громовым хохотом.

Репортёры ловили каждую её эмоцию. Ждали слёз, унижения, ждали, над кем смеяться.

И ещё она увидела, как Нил тихо уходит из зала, стараясь, чтобы его не заметили.

И словно вспыхнуло в голове — кристально ясный сюжет книги выстрелил в её сознание, и она чуть не задохнулась. И улыбнулась победно.

Ну хорошо, клоуны. Сами напросились!

— Какой замечательный подарок! — Юки сделала “глазки”, — эта ручка мне очень пригодится! Будет чем подписать мой договор с издательством! Я накатала автобиографический роман о себе и своей семье, о той стороне, о которой вы ничего не знали. Мой папочка женился на маме, когда ей было семнадцать, но выглядела она на двенадцать…

Толпа замолкла, ощущая что-то не то. А Юки продолжала и уже не могла остановиться:

— Моя мама днём водила меня на съёмки в детский журнал мод, а ночью меня снимал папа. Угадайте для чего? — она сделала несколько очень эротичных движений, играя языком. — Он показывал, что и как надо делать…

Толпа зашелестела. Журналисты, понимая, что началось самое крутое, и что это могут оборвать в любой момент, бросились ближе к сцене.

После нескольких па, она добавила:

— И вы можете догадаться, что он не только фотографировал. А потом…

— Остановите её! — закричала солидная дама в бриллиантах. Кажется жена Патрика.

— Потом он развёлся, — Юки скорчила обиженную рожицу, — и уехал в Таиланд, где можно “снимать” девочек помоложе. Оставил нас без гроша.

— Заткните её! — воскликнула молодая дама.

— Кузина, я такая же внучка, как и ты! — отрезала Юки небрежно. — Имею право. Потом мой папаша снова женился, обзавёлся сыном и в завещании указал только его. Каков скотина!

Шум нарастал, но у Юки был микрофон.

— А моя мать, когда узнала об этом, устроила им аварию на вертолёте, и мой папаша с наследником грохнулись в море!

К ним уже бежали секьюрити, но обгоняя их на сцену выскочил кто-то с камерой. И глядя в объектив, Юки выдохнула:

— Моя повесть почти закончена, — и она послала воздушный поцелуй в эфир.

— Засужу за клевету! — кричала жена Патрика.

— Ага, докажите, — усмехнулась Юки, — что это клевета. Мой дед оставил моего отца без наследства, вы же все это видели! Он что-то знал!

— Мерзавка! — кричала другая дама. — Отродье!

— Ваше племя, мадам, — отпарировала Юки. — Истинно ваше.

И добавила в микрофон, когда подбегали охранники:

— Лучше было просто дать мне денег, и не устраивать это позорище. Ешьте теперь. — И она бросила микрофон в толпу.

*

Камеры провожали её всю дорогу.

— Мисс Скорпио! — кричали и метались журналисты. — Дайте интервью!

— За деньги, — резко выпалила Юки.

— Тысячу! Дейли Ньюс, — кричала одна дама.

— Десять тысяч, — мелькал кто-то сзади.

— Тридцать… Нью Йорк Таймс…

— Пятьдесят тысяч, — выпалила дама с огромным красным ртом, садясь к ней в машину. — За первый эксклюзив нашей газете, и дальше мы обсудим вашу книгу…

Но едва они отъехали от усадьбы, дорогу им перегородили машины секьюрити, отгоняя журналистов. Вытащили и даму с красным ртом.

Патрик Скорпио навис над ней грозно. Юки вышла из машины и спокойно встретила его взгляд.

— Сколько вы хотите за ваш черновик? — начал он. — И чтобы он никогда не был опубликован. Сто тысяч?

— Столько я получу в первый день продаж, — ответила она, пожав плечами.

— Миллион?

— Уже лучше.

— Но вы должны сказать всем, что это ложь.

— А это стоит гораздо больше, — ответила она.

— Два миллиона?

Она покачала головой:

— Приглашение на обед. И приглашение в семью. И должность в Корпорации. Я же ваша племянница, дядя.

Он на мгновение замер, размышляя, медленно кивнул:

— Но сначала интервью.

— Сначала деньги и должность! — выдохнула Юки. — Только потом интервью.

— Вы сейчас навредили корпорации так сильно…

— И я одна могу это легко исправить. Кстати, подумайте, как ваша семья обошлась со мной. И по жизни, и на этой сцене. За что? Я же только дала сдачи.

Патрик задумался и еле заметно кивнул, признавая. Но мрачно заметил:

— Где гарантии, что вы…

— Если я работаю в корпорации, я заинтересована в её репутации и акциях. Я сделаю.

И Патрик вдруг увидел, что перед ним совсем не маленькая девочка, а молодая женщина с твёрдым умным взглядом.

Он упёр руки в бока и наконец улыбнулся.

— Почему-то я вам верю. И признаюсь, вы потрясающий импровизатор. И сильный переговорщик. И лучше иметь вас на нашей стороне, чем… Я думаю, мы сработаемся, — он протянул ей руку. — И добро пожаловать в семью, племянница.

4. Искупление Дага Бакхорна


Привет, я Скрибл Бакхорн. Вообще-то я Даг, но все зовут меня Скрибл. Скрибл это значит черновик, так мне постоянно говорит Нэд. Я не знаю, почему Нэд зовёт меня черновик, ведь кожа у меня белая, хоть и не такая белая как у Лу, и ещё я часто купаюсь. Я люблю быть чистым. Но раз Нэд сказал, что я черновик, значит, так оно и есть, ведь Нэд очень умный и лучше знает. А ещё он говорит, что не понимает, откуда я такой у них с Ма взялся, ведь они с Ма нормальные, и Лу нормальная. А я нет. Так он говорит.

Нэд Бакхорн это мой отец, поэтому я его люблю, хоть он меня и частенько поколачивает. Чтобы вколотить в меня чуточку мозгов, так он говорит. Ма его останавливает, но он все равно поколачивает, а иногда ещё и Ма достается. Лу наоборот с удовольствием смотрит, как Нэд бегает за мной с вожжами и лупит по чему попадёт. Смотрит на меня и заливисто смеётся. Но я всё равно люблю и её, ведь Лу моя младшая сестра. А ещё она очень красивая. Она такая красивая, что когда я на неё смотрю, у меня в животе как будто щекотно становится, как и тогда в амбаре. А Лу всегда злится и убегает, когда видит, что я смотрю на неё.

Ма это моя мама. Нет, она не только моя, она и мама Лу, и наверное, Лу она любит больше меня, потому что Лу красивая и умная. Но я все равно люблю Ма. Она одна, кто зовёт меня Даг, а не Скрибл. А ещё она сидела со мной целую неделю, пока я валялся на сеновале в амбаре, когда Нэд меня кулаками отходил крепче обычного, хотя я и не делал ничего такого — Лу сама меня в амбар завела за руку. Она тогда домой поздно пришла, вся раскраснелась, потому как целовалась у ворот с Диком Хендерсоном, сыном судьи. Он добрый, иногда мне корень лакрицы даёт. Правда, частенько роняет его на землю, неумеха, но тут же извиняется. А лакрица сладкая, я её подниму и степенно так спасибо ему говорю и кивну уважительно. Один раз он всё перепутал и вместо лакрицы мне горький корень дал, зато тут же извинился сразу, что ошибся, когда я откусил и скривился. А дружки его, Сэнди Смизерс да Тим Хромой, тут же смеяться начали, над Диком, наверное. Чего смешного тут, подумаешь, перепутал человек! Я и сам частенько всё путаю, такое бывает. Я бы на его месте не стал водиться с такими друзьями, которые над тобой смеются, пусть даже ты и перепутал сладкий корень с горьким.

Так вот, Лу тогда поздно пришла и пахло от неё так же, как от Нэда, когда он из бара возвращается. А сам Нэд уже дома лежал уставший, как Ма говорит каждый раз, когда он приходит. Лу долго прощалась с Диком и ещё стояла смотрела ему вслед, когда он ушёл.

Потом повернулась и меня увидела. Постояла немного, улыбнулась мне странно, не так как всегда, и ко мне подошла. Говорит мне: — Чего пялишься, дурачок? Девушек не видел?


А я стою столбом и слова сказать не могу, такая она красивая тогда была. Как будто сама Дева Мария с небес сошла, про которую отец Джозеф в церкви рассказывал.
Во рту пересохло всё, я стою и молча с ноги на ногу переминаюсь. Лу огляделась вокруг зачем-то и говорит: — Хочешь, покажу, что никогда не видел? И вряд ли увидишь больше? Я даже кивнуть не сообразил, стою и смотрю на неё, и рот сам собой открылся. Она прыснула тихо, за руку меня взяла и в амбар завела. Встала передо мной и руками зачем-то себя гладит. А потом раз — и как задрала рубашку! Я аж глаза закрыл с перепугу! А Лу хихикнула, взяла мою руку и себе на грудь положила. Я думал, сердце из груди выпрыгнет, так оно билось, аж в ушах зашумело.

Тут сзади дверь скрипнула, Лу как отпрыгнет от меня и как закричит: — Нэд, убери его, он меня износить хочет! И тут у меня в голове сзади что-то вспыхнуло, я и упал и не помню ничего.

Очнулся когда, болело всё ужасно, и лицо саднит, а глаз почему-то не открывается. Как тогда, когда пчела на пасеке укусила, а Ма рядом сидит, меня гладит по лбу и говорит печально: — Что ж ты, дурачок, чуть не натворил! Если б я не вмешалась, отец убил бы тебя! Насилу оттащила его от тебя. Сказал, ночевать тут будешь, на сеновале, пока от мыслей блудных не излечишься. К Луизе даже близко не подходи, она теперь боится тебя! На вот, поешь, — и лепёшку мне сунула. Тёплую.

А мне жевать больно было, но я лепёшку всё равно съел. Хоть и не особо хотелось. Ведь иначе Ма огорчилась бы.

***

Отец Джозеф приходил потом, его Ма позвала ко мне. Он-то и сказал, что мне надо искупить вину. Я не совсем понял, почему мне надо искупить что-то, и какая вина, но кивал ему, чтобы не обидеть. Отец Джозеф хороший человек, он тоже меня не называет Скрибл, всегда только Даг.

А ещё он мне мелки разные принёс, красивые, разноцветные. И я нарисовал картинку такую, которая у меня в голове жила давно. Я нарисовал Лу, как она идёт ко мне по полю пшеницы, а в руках у неё венок из васильков. Очень красивая Лу вышла, как и в жизни. Ма первой показал, она аж рот рукой прикрыла и заплакала почему-то. А отец Джозеф, как увидел картину, ничего не сказал, только посмотрел на меня как-то странно, и принес ещё красок. И ткань, чтобы я на ней рисовал, холст называется. И рамку. Он её смешно называл как-то, я не запомнил.

Нэд потом сказал, что всё это мазня, что все рисовальщики, они как чирей на попе у простых людей, они как трутни бесполезные. Вообще, он не про попу сказал, а другое слово, плохое, но Ма не разрешает мне такие слова говорить, поэтому я и не буду.

А я потом поле нарисовал, какое оно красивое весной, и себя нарисовал, и Ма, которая меня за руку держит. И Лу, которая рядом стоит. И ферму нашу. А Нэда забыл нарисовать. Отец Джозеф как увидел, попросил этот рисунок ему подарить, он его дома повесит. Я и подарил.

Потом я ещё рисовал много всяких картинок. И Молли, это наша лошадь, и корову нашу, как Ма её доит, и даже Нэда нарисовал, как он уставший из бара приходит. Ма эту картину за старые доски засунула и сказала, чтобы я её никому не показывал.

Ещё Дика Хендерсона нарисовал. Как он на закате вдаль смотрит. Красиво получилось, Дик в шляпе на затылке и с сигареткой в руке, как он обычно ходит, а во рту травинка, сам не знаю, почему так нарисовалось. Лу эту картину себе забрала. Попросила Ма, чтобы она меня попросила отдать ей, сама не подошла почему-то. Наверно, Нэда боится, который тогда запретил мне к Лу подходить близко. Жаль.

Отец Джозеф все мои картины приходил смотрел. Долго рассматривал, хотя чего там такого смотреть, потом вздохнул так тяжко, потрепал меня по голове и сказал, что у меня дивные рисунки выходят, не всякий городской рисовальщик так нарисует. И что жизнь странная штука. Потом он с Ма и Нэдом говорил долго, Нэд сердился, кричал на Ма, а отец Джозеф его успокаивал. Потом подошёл ко мне и сказал, что будет часто приходить и смотреть, чтобы Нэд меня не обижал, а я чтобы рисовал ещё картины, любые, какие только мне в голову придут. Что я, скорее всего, «савант». Я уже хотел было обидеться, ведь я Даг Бакхорн, а никакой не савант, но он рассказал, что саванты это очень хорошие и талатные.., не, не так он сказал, я забыл это слово, вот такие люди эти саванты. Как и я. Ну и ладно. Хотя мне стало приятно, что отец Джозеф считает меня хорошим и талатным человеком, чего бы это ни значило.

Нэд потом отходил меня вожжами, как отец Джозеф ушёл, сказал, это для острастки, чтоб я не зазнавался. И ещё сказал, чтоб я не вздумал жаловаться отцу Джозефу, а то ещё хуже взгреет. Я и не вздумаю. Я вообще не мастер говорить, а Нэд умный, он лучше знает, как поступать.

Ну вот чего они все так всполошились вокруг меня? Ну ведь жизнь-то вокруг гораздо красивее, чем все мои рисунки вместе взятые, у меня же так не получается, как у Господа Бога получилось!


Ой, грех так говорить, не буду, не буду, а то отец Джозеф снова расстроится. Или Нэд вздует.

***

Сегодня я услышал, как отец Джозеф сказал Ма, что он был в городе у человека, который продает картинки, которые другие люди рисуют. Галантерейщик вроде, но не так, а похоже как-то называется. И что он показал ему ту картинку, что я ему подарил, а галантерейщику она понравилась, и он предложил отцу Джозефу хорошие деньги, но тот не согласился. По мне так зря, ведь я ещё ему могу нарисовать такую, и даже лучше. Потом он спросил у Ма, рисую ли я ещё. Конечно, рисую, ведь мне надо куда-то девать те картинки, которые у меня в голове возникают! Рисую их, и тут, в амбаре, складываю. Я не слышал, о чём они дальше с Ма говорили, они ушли подальше от амбара. Но Ма потом пришла ко мне радостная, и дала сладкий леденец, на ярмарке купила. Пошла посмотрела на мои картинки, потом чмокнула меня в щёку, сказала, что я у неё хороший мальчик, и ушла в дом. Люблю, когда Ма такая довольная, она как будто светится изнутри вся.

А вечером Ма уехала к тёте Полли, а я пошёл вычистить конюшню, чтобы Молли, наша лошадка, в чистоте жила. И когда мимо окна проходил, услышал, что Лу в доме постанывает. Зуб заболел, что ли, или плохо ей? У меня как-то болел зуб, я знаю, что это такое. Болел так сильно, аж щёку раздуло. А потом Нэд его выдрал клещами. Тоже больно было, но потом прошло. Я уже собрался забежать в дом, забыв о том, что там Нэд и он меня непременно отлупит за то, что я к Лу подойти хочу, но тут Лу так протяжно выдохнула и сказала: — Нэд, как хорошо! А Нэд тоже выдохнул и сказал: — Да, детка! Ничего, скоро мы с тобой окажемся там, где никто нас не знает, пусть только этот придурок намалюет ещё, да побольше! На всю жизнь хватит. Открою-ка я окно пошире, а то ты меня совсем уморила!

И я ушёл побыстрее, а то Нэд подумает, что я подслушиваю, да снова вздует. Интересно, о чём это они толковали, и почему Лу сказала, что ей хорошо? И как она Нэда уморить могла? Думаю, Нэд ей спинку чесал, совсем как мне в детстве Ма. И где это они скоро окажутся, и кто этот придурок, который малевать что-то должен? Ничего понять не могу. Ну да ладно, Нэд и Лу умные, пусть себе говорят так, что мне не понять, о чём. Пойду я, куда собирался, а то Молли так и стоит в грязной конюшне..

***

Сегодня я возвращался с реки, куда рисовать ходил. Забыл в амбаре нужную кисточку, пришлось вернуться. А когда ворота за собой закрывал, на их скрип из амбара Ма выскочила. Вся пунцовая, как розы у неё под окном, и юбки поправляет. А потом из амбара отец Джозеф выглянул, тоже красный, день сегодня жаркий, известно, солнце так и палит. Ма, как меня увидела, сказала, что показывала отцу Джозефу мои новые картины, и что я молодец. Отец Джозеф хмыкнул и тоже сказал, что я очень красиво рисую. Пишу, как он сказал. Хотя пишут книги, а я рисую картинки. Я не такой умный, чтобы книги писать, насмешил он меня.

А отец Джозеф отряхнул свой костюм и сказал, что сговорился с тем галантерейщиком из города, чтобы Ма могла продать мои картинки и получить денег. Привезёт его скоро к нам, и мир станет немного лучше благодаря мне. И руку мне пожал. Я аж покраснел от удовольствия. А отец Джозеф поцеловал руку Ма, коснулся шляпы, кивнул Ма: — Мэм!, кивнул мне: — Даг! — и ушёл. А Ма сказала, чтобы я пока не говорил Нэду о покупателе, когда Нэд с поля придёт. Чмокнула меня и тоже ушла к соседке.

А я подумал, что надо пока картины все в дом перенести из амбара, ведь не позовёшь же ты важного человека из города в простой амбар, так не делается! И перетащил все их быстренько в чулан, закрыл тряпками, пусть все удивятся, когда я с гордостью их оттуда доставать буду! Уф, долго таскать пришлось, картин не одна дюжина уже накопилась. Одну только оставил, самую первую, где Лу по полю идёт. Буду сам на неё смотреть, не отдам никому.

***

Ночью я проснулся отчего-то. Луна в окошко амбара светит, яркая такая. Я и подумал, что надо бы наш дом нарисовать под светом луны, красиво больно она светит. Штаны натянул, рубаху и вышел во двор. Что это? Пресвятая Дева Мария, а дом-то наш горит! Полыхает ярким пламенем! И Ма стоит, в шаль кутается, и смотрит, как дом горит! А Нэда и Лу не видно нигде, в доме спят, что ли?

Я подбежал к Ма, за руку её схватил и кричу — где, мол, Лу? А Нэд? Ма только смотрит на меня, и плачет. Я кричу — спасать же надо, и в дом рвусь. А Ма держит меня за руку и говорит: — Некого спасать, Даг. Как некого, я же слышу, как Лу в доме кричит! Вырвался и побежал к двери, а там почему-то полено упёрто в неё, а изнутри стучат что есть сил. Я полено и откинул, дверь распахнулась, а на пороге Нэд лежит, дышит тяжело. Я его схватил, он тяжеленный, но я стащил Нэда с крыльца, на траву рядом с Ма положил. Он кашляет как стреляет, согнулся пополам и грудь ногтями рвёт. А Ма смотрит на него, и молчит. Плачет и молчит. Я в дом сунулся снова, а там жар такой, что волосы трещат. И Лу кричать перестала. Я тогда кинулся к бочке с водой, облился весь, рубаху намочил, замотался ею и снова в дом бросился. Лу, кричу, где ты? Отзовись! Всё кругом полыхает, дым грудь раздирает, дышать нечем почти. Я в комнату Лу кинулся, нет никого там. Туда, сюда, нет нигде Лу. И тут смотрю, под лестницей рубашка Лу белеет. А сама она глаза закрыла и не дышит вроде. Я на руки подхватил её, лёгкая она, как пёрышко, и к двери. А тут балка передо мной рухнула, путь перекрыла. Что делать, думаю, чую — скоро сам упаду, дыму много, воздуха нет почти. А волосы на мне сгорели уже, наверно, все. Больно будет потом. И понёс я Лу к окну, а оно не открывается, перекосило его. Выбил я его из последних сил, и протолкнул Лу наружу, подальше от дома. А сам перелезть уже не могу, сил нет и воздуха не осталось. Опустился я на пол тогда. Ну и ладно, хоть Лу вытащил. А я полежу немного, отдохну, сил наберусь и перелезу как-нибудь. Только передохну, и вылезу, ведь мне нельзя тут оставаться, Ма плакать будет. Да и Нэд, наверное, не обрадуется. И Лу. Хоть она на меня и ругалась часто, и называла придурком.

Вспомнил, как в детстве я её толкнул нечаянно, Лу упала и коленку разбила. Заревела, тут же Ма выбежала, нахмурилась и начала Лу успокаивать. Тогда-то Лу и назвала меня придурком в первый раз, хотя я же не нарочно толкнул, нечаянно.

И Нэда тогдашнего вспомнил, как он меня на коленках катал, когда я маленький был. Смеялся он часто, и ещё меня подбрасывать любил кверху. А по воскресеньям они с Ма танцевали часто. Старый Сэм играл на скрипке, а все вокруг плясали. Но как только Ма с Нэдом выходили в круг, все уступали им место. Я помню, как они смотрели друг на друга тогда. И Нэд не приходил домой уставшим из бара каждый вечер. И Ма улыбалась каждый день. И вожжи только для упряжи Нэду нужны были. Почему же сейчас не так?


Но я их всё равно люблю. Всех — и Ма, и Лу, и Нэда. Поэтому полежу, сил наберусь, и вылезу. Тем более, что теперь-то я, наверное, искупился перед ними.

Глаза сами закрываются. И воздуха нет, вдохнуть нечем. Пора мне немного отдохнуть.

Устал я сильно…

5. Время изумительных историй


Основной чертой Леонида Александровича Бельчук было то, что отступать от намеченных планов он не любил. Было что-то около семи вечера, когда бэха заспотыкалась и, под уверенным управлением водителя Николая, плавно сползла на обочину Ярославского шоссе.

— Ты ж заправиться не забыл, правда?

— Обижаешь, шеф!

— Тогда в чём дело?

— Даже идей нет.

— Тогда идеи будут у меня. Сколько там до Петровского?

— Навигатор показывает 80 километров.

— А на указателе что за Петровское?

— Это другое, перед Ростовом. Нам тут по-хорошему ещё час пилить…

— Что ж, пилить придётся мне. Ты остаёшься ждать сервисную службу, — Леонид быстро подтвердил маршрут и вызвал такси. — Отзвонишься, отчитаешься, понял?

— А если…

— Сначала диагностика, потом определимся.

По всему выходило, что в Москву он сегодня не вернётся. Ну и чёрт с ним, всё равно с бабкиным наследством нужно что-то решать.

Брендированная Киа подъехала через десять минут, водила попытался вовлечь пассажира в разговор, не преуспел, и следующий час Леонид вынужденно слушал шансон и размышлял.



Итак, дом 1964 года постройки, хоть и был когда-то построен на совесть, своё отслужил. Согласно переписи населения, в деревне ещё оставались шестеро человек. Сколько по факту — бог ведает. В последний раз Лёня гостил у бабули ещё студентом. Так уж вышло, что его мать со свекровью не ладила, отец в последние годы ездил в Ярославль один. А пару лет назад не доехал. Бабушка на похоронах не сказала ни слова. Молча появилась, без слёз попрощалась с единственным сыном, а с кладбища просто тихонько ушла. Ещё через год не стало и её.

Леонид Александрович на похоронах бабули не присутствовал, был в командировке — подписывал с китайцами контракт на поставку модульных домов. Мать позвонила и сообщила сначала о дате похорон, а затем, при повторном звонке, — о наследстве в пригороде Ярославля. Вот и всё. Тихо, буднично, без потрясений. Словно и не было у Лёни иных родственников, кроме матери.

Однако было наследство и требовало его внимания. Ещё года три назад он и размышлять бы не стал — разобрал ветхую постройку, за сутки установил модуль и выгодно продал. Не жить же там? Когда? Жить вообще некогда, работа не отпускает.

Зато теперь ситуация не казалась столь однозначной, после того, как один из инвесторов проболтался, что затевается ещё один проект — мол, городская черта Ярославля растёт, строить — не перестроить.

И получалась интересная картина: участок в сорок соток, очищенный от гнилушек, сулил внушительную прибыль. Надо лишь оглядеться на месте и наметить фронт работ…

Отпустив таксиста на развилке у въезда в деревню, Леонид прошёлся по вполне приличной асфальтированной дороге, но никого по пути не встретил. После московской суеты тишина показалась ему гнетущей.

Дом нашёл сразу, да и плутать особо было негде, во всей деревне максимум тридцать дворов. Взялся за калитку, но тут зазвонил телефон. Радуясь, что связь работает без перебоев, принял вызов:

— Да.

— Шеф, машину в сервис сдал, еду в Москву.

— А чего не дождался результата диагностики? Вдруг там ерунда?

— Дак мне так и сказали: даже если ерунда, то минимум на неделю, там очередь какая-то лютая.

— Кабздец, сервис! Ладно, будем делать выручку Яндексу.

Николай хохотнул, а потом вдруг проявил несвойственную заботу:

— Вы там в порядке?

Леонид скривился, бессмысленный диалог начал его напрягать:

— Считай, что у тебя отгулы. Не бухай только. Позвоню, — нажал отбой и распахнул калитку.

К дому вела узкая тропка из прорезиненных ковриков, за пределами этой серой черты начинались травянистые джунгли.

«Вот так, всего год прошёл, сейчас даже не разгар лета, а природа уже стирает по мере сил все следы присутствия человека», — Лёня отлично помнил, что у бабушки на участке всегда царил идеальный порядок, ни у одной сорной травинки не было и шанса.

По-хорошему, надо бы осмотреться, но пачкать дорогие туфли не хотелось. Наверняка в доме найдутся сапоги или калоши. Хотя вряд ли его размера.

Мать долго объясняла ему, где спрятаны ключи, но потом просто отдала запасную связку. Лёня пошарил в портфеле, а потом выругался — ну точно, он же бросил их в бардачок, чтобы не измять документы.

Не особо рассчитывая на результат, толкнул дверь в дом — и та неожиданно легко и без скрипа поддалась, открывая тёмный проём, из которого почему-то пахнýло антоновкой, хотя последние яблоки тут собирали больше полутора лет назад.

Выключатель нашёлся сразу у входа, но признаков жизни не подавал. Леонид вздохнул и, подсвечивая себе мобильным, нашёл щиток, щёлкнул тумблером — и жить стало светлей и веселей.

Удивительно, но вместо затхлости и запустения, Лёня увидел чистые половички, круглый стол с лампой под зелёным абажуром и, действительно, вазу с яблоками.

Вместо того, чтобы порадоваться, он разозлился — кому-то пустующий дом явно приглянулся. Что ж, в сумерках шастать по траве удовольствия мало. Есть повод задержаться до утра и выяснить, кто тут хозяйничает.

Тщательно вытерев о коврик на входе подошвы, Леонид погасил верхний свет, прикрыл дверь. Постоял, привыкая к полумраку, а затем прошёл в комнату, развернул стул, стоящий у стола, ко входу, уселся и принялся ждать.

Одна за другой на ум приходили различные версии.

«А что, если это соседи сдали дом горожанам? Могло такое быть? Запросто. Время ещё не позднее, прикатят, и чего мне с ними делать?..

А может, это соседка сюда от мужа отдыхать бегает? Надеюсь, симпатичная. По крайней мере, аккуратная — в доме порядок…»

Леонид в красках представил знакомство с беглой женой, симпатичной и аккуратной, расфантазировался и почти задремал. Вздрогнул от скрипа половиц со стороны окна, но рамы были плотно закрыты — тюль даже не шелохнулся. И вдруг на столе зажглась лампа, очертив стол жёлтым пятном. У зелёного абажура сидел кот.

«Я сплю», — убедительно объяснил сам себе происходящее Лёня.

— Нет, не спишь, — голос явно шёл от кота, хотя тот даже усами не повёл.

— Сплю, — зачем-то вслух ответил Леонид, и собственный голос показался ему чем-то инородным, неправильным.

Кот же выглядел вполне органично, что-то явно напоминая. Ах, да…

— Что, настало время изумительных историй?

— Ты о чём, Лёнь?

— Ну как же, наступает ночь, просыпается мафия… То есть, чудеса. Сейчас ты меня начнёшь жизни учить, да?

— А ты разве не умеешь? — морда кота оставалась недвижимой, зато кончик хвоста дёрнулся, выдавая раздражение.

— Не умею что?

— Жить, конечно же. Объём памяти минимальный, забыл, что сказал минутой ранее? — хвост задвигался интенсивнее.

— Так, кошак…

— Я Семён.

— Прекрасно, кошак Семён…

— Просто Семён.

— Да ты задрал, Семён! По отчеству называть не требуется?

— Юпитер, ты сердишься, а значит, ты неправ!

— Хамло ты шерстяное. Когда это я неправым оказаться успел? — сон получался странным, но Леонида он даже забавлял.

— А когда прибыток прикидывал и дом по бревну раскатывать собирался.

— Ха, я точно сплю. Ты не можешь знать о моих планах. Значит, ты существуешь в моём воображении…

— Откуда у тебя воображение, Лёнь? Ты ж только бабки считать умеешь.

— А вот сейчас обидно было.

Кот неожиданно перестал изображать сфинкса, лизнул лапу и потёр за левым ухом.

— Обидно, Лёня, то, что ты вообще поступков не помнишь.

— Это претензия, что ли? Слушай, Сеня…

— Семён.

— Слушай, Семён, я точно знаю, что ты нереальный. Но ты забавный, можешь сниться мне дальше, — Леонид для убедительности прикрыл глаза.

В следующую секунду на его колени приземлились четыре лапы, кот потоптался, устраиваясь удобнее, а потом сказал:

— Смотри.

И Лёня увидел.



Ему восемь. Он с пацанами поспорил, что съедет с горки на ногах. Зарёванная мать. Гипс. Кость срослась неправильно. Врачи сказали, что ломать бестолку, всё равно будет хромать. Лёнька в знак протеста вставал только в туалет, предпочитая отлёживаться, накрывшись с головой одеялом и изучая завитушки на обоях. Учебный год заканчивался, и уже было понятно, что программу второго класса не догнать.

В конце концов отец не выдержал и отвёз его к бабуле, в этот дом. Мол, раз ходить не хочешь, так хоть лежи на свежем воздухе.

Обидно было до слёз. Родители отвернулись, спихнули его бабке, а та не больно-то стремилась развлекать внука, постоянно пропадая на участке.

А в первую ночь вдруг пришёл кот. Улёгся на больную ногу и, как ни пытался Лёнька его согнать, мостился именно на место бывшего перелома, перебирал лапами и мурчал, как трактор. От кота исходил жар, Лёнька метался в постели, не находя себе места. С трудом заснул под утро, проспал весь день, вечером встал лишь для того, чтобы поесть, — бабушка не мать, в постель еду ему не носила.

Лишь наступила ночь, кот вернулся. Улёгся, зараза, на самое больное и снова замурчал так, что казалось, разбудит бабку. Но нет, бессонницей страдал только Лёня.

Утром он застал бабулю завтракающей и сразу выдвинул ультиматум:

— Не пускай кота на ночь в дом, пусть остаётся на улице. Он мне спать мешает.

Бабушка неспешно дожевала оладушек, пододвинула к внуку тарелку. И лишь потом невозмутимо ответила:

— У меня нет кота.

— Да пофиг! Кошку! Мешает!

— И кошки нет. Ешь, а то остынет.



Кот мурчал и топтался на ноге каждую ночь две недели. Лёнька не вытерпел и засобирался в город.

— Куда ж ты один поедешь? Дождись отца.

— До остановки проводи, купи билет, а дальше я сам.

— Ага, сам. На межгороде. Кто ж тебя посадит?

— Пешком пойду! — Лёнька выскочил за калитку и побежал, размазывая злые слёзы, упиваясь своей ненужностью и никчемностью. А потом вдруг сообразил, что хромоты нет. Нога больше не болела.



— Посмотрел? Вспомнил?

— Бабуля говорила, у неё нет котов. Да и столько лет прошло, это не мог быть ты.

— Котов и не было, я домоправитель. Сам понимаешь, без дома мне нельзя. Я нужен дому, дом нужен мне, — Семён вернулся под абажур и принялся натирать второе ухо. Хвост ходил ходуном, домоправитель явно нервничал.

— И чего ты хочешь от меня?

— Ты знаешь.

— Да ты хоть представляешь, сколько этот клочок земли скоро будет стоить?

— А сколько стоит полноценная жизнь для мальчишки, который из-за хромоты мог поставить на себе крест?

— Сволочь ты, Семён. По больному бьёшь.

— Да я даже не прошу тебя остаться. Сам справлюсь.

— С чем ты справишься? С планом городской застройки?

Кот задумался. Помолчали.

— Слушай, ну мне отсюда никуда. Петровский я, даже если сруб в какое-нибудь Семёновское перевезти, толку не будет…

— Сруб перевезти? Офигел ты, кошак.

— Я не кошак. А у тебя, между прочим, почки ни к чёрту. Бухать меньше надо.

— Капец! Да ты шантажист!

— Я домоправитель.

Лампа погасла, за окном светало, кота на столе не было.

Леонид встал, размял ноги, схватился за поясницу. Чёртовы почки действительно давали о себе знать.

Пиликнуло входящее сообщение, бэху можно было забирать.

Отметив в приложении маршрут, Леонид убедился, что такси скоро подъедет, подхватил портфель и, уже на пороге, бросил в сторону абажура:

— Участок я всё равно продам. И дверь закрой!

Ответом ему было шипение.

Значит, не приснилось. Хорошо. По дороге в сервис можно будет посмотреть, что из земли есть на продаже в том Петровском, что в 80 километрах отсюда.

И дело даже не в болячках. Просто поступки нужно помнить, а то, что стены лечат — просто приятный бонус.

6. Модель


Андрей чувствовал, что умирает. Его рвало каждые двадцать минут, во рту стоял мерзкий металлический привкус. Сердце колотилось в груди, голова кружилась, хотелось спать. Но он не мог себе позволить лечь, не сейчас. Нужно работать. Нужно спасти их.

***
В эту субботу начальник попросил его сделать срочную работу. С ним у Андрея были хорошие отношения, шеф не злоупотреблял такими просьбами, поэтому он легко согласился. Тем более, работы было на полдня, к обеду можно было вернуться к семье. Офис находился на окраине города. Субботним утром ехать до него было легко и приятно, пробок не было, и Андрей зашел на работу в хорошем настроении.

Он сидел за компьютером уже несколько часов, когда вдруг экран погас. Андрей выглянул в окно и увидел, что несколько облаков на горизонте стали вдруг ослепительно яркими. Настолько яркими, что когда он отвернулся от окна, в глазах плясали зайчики. Через несколько секунд облака приобрели нормальный цвет.

Андрей не успел еще ни о чем подумать, как пол задрожал, закачался под ногами. "Землетрясение? Надо встать в угол. Или под стол". Здание задрожало еще раз, теперь сильнее. Снаружи в окно как будто чем-то ударили, оно покрылось трещинами, но тройной стеклопакет выдержал. Андрей выглянул в окно и у него отвисла челюсть. Вырванное с корнем дерево летело по воздуху будто веточка. Чья-то машина катилась как пустая коробка.

Резко потемнело. Тучи пыли заслонили солнечные лучи. В голове у мужчины что-то щелкнуло. "Черт, это же ядерный взрыв!". От охватившей его паники ослабли колени. Андрей неловко полез под стол. Все его тело ждало немедленного удара и сжалось, как будто бы стремясь уменьшиться, забиться в какую-нибудь щель. Но ничего не происходило, здание перестало содрогаться. Когда страх ослаб, первая мысль, которая пришла в голову, была о семье. Где-то там, в нескольких километрах от него к северу были жена с дочкой. Они могли сгореть, их могла размазать ударная волна, завалить обломками. Но Таня и Дашутка могли быть еще живы, звать на помощь. А он сидит здесь.

Андрей решил выждать еще полчаса. Лучше было бы поискать убежище. Но где оно может быть, он не знал. Что уж там, Андрей смутно представлял, где находится вход в подвал здания.

Наконец беспокойство выгнало его на улицу. По наитию он нашел в ящике стола медицинскую маску, валявшуюся там уже несколько лет и нацепил ее. Снаружи стояли тучи пыли, как во время сильного урагана, и было плохо видно, что происходит даже в десятке метров. Автоматически он пошел к автомобильной стоянке. Она находилась с северной стороны. Когда Андрей обогнул здание, то увидел, что вся стена здесь как будто бы выцвела. Окна были выбиты, из них клубами валил дым. Но гораздо больше дыма поднималось над несколькими автомобилями, среди них был и принадлежащий Андрею.

В воздухе стояла густая пыль. Дул ветер, все больше усиливаясь. Андрей поправил маску и пошел в сторону, где находился его дом. Дома стояли целые, только кое-где были пожары. Улицы были засыпаны мусором.

Сначала ему не попадались люди. Но потом он увидел одного человека, второго. Он подбегал к людям, спрашивал их, что случилось, что они знают? Несколько прохожих окинули его диким взглядом и прошли мимо, ускоряя шаг, следующий крикнул "Что, сам не видишь?". Наконец ему удалось притормозить крупного седовласого мужчину и тот рассказал ему, что центр разрушен весь, повсюду пожары и тела людей. Он сам бежал как можно быстрее оттуда, так как не нашел убежища и боялся радиации.

Умом Андрей понимал, что нужно выждать, найти какую-нибудь защиту, хоть противогаз, оценить обстановку. Но при мысли, что семья находится где-то там, в страшных развалинах, у него перехватывало в груди и ноги сами несли вперед.

Чем ближе он двигался к центру, тем более разрушено все выглядело. Больше и больше выбитых стекол и пожаров, кое-где обвалившиеся стены. Пошли полностью рухнувшие здания. К счастью, ему пока удавалось огибать завалы.

Однажды до него донесся запах шашлыка. Когда он понял, что скорее всего так пахнет, его чуть было не вывернуло. Людей навстречу шло все больше, они были в изодранной одежде, с красными лицами и руками. Многие кричали. Дальше Андрею приходилось перебираться через завалы, один, второй. Стали попадаться трупы, он старался на них не смотреть. Люди на встречу не шли, а брели, еле волоча ноги. С ужасом Андрей увидел, что с лиц многих клочьями свисает кожа а глаза белые. Все чаще он видел склонившихся людей, которых рвало. Несколько на его глазах упали и больше не шевелились.

О том, что его тело сейчас бомбардирует радиация, Андрей предпочитал не думать. Только все поправлял маску в слабой надежде, что она хоть как-то защитит его.

Картины перед ним открывающиеся, были адом. Немногие уцелевшие деревья были черными или горели, была черной земля под ногами. Везде лежали тела людей, черные, как и все остальное.

Чем ближе он продвигался к центру, тем больше разрушений видел. Город стал напоминать свалку стройматериалов с горящими там и тут пожарами. Наконец, по каким-то неуловимым признаком он понял, что пришел на место. Парковка. Останки детской площадки. Да, здесь.

Вот его дом. Точнее то, что от него осталось. Андрей рухнул на колени перед горой обломков. Нет, не может быть, они живы, живы! Они в подвале, нужно до него добраться. Он начал отбрасывать от себя кирпичи, поднатужившись, отодвинул бетонный обломок. Спустя какое-то время он наткнулся на холодную человеческую руку. Сначала Андрей отпрянул, потом продолжил раскапывать. Он выволок труп. Андрей не смог его опознать, лицо погибшего превратилось в кровавую кашу. Он оттащил тело подальше, сложил руки на груди. Затем снова стал отбрасывать обломок за обломком.

Все происходящее казалось нереальным. Всего пару часов назад здесь стояли разноцветные дома, в них жили люди, живые. По улицам бегали автомобили, стояли зеленые деревья, дул приятный майский ветерок. Теперь здесь было царство смерти. Концентрированная смерть, вот что такое атомная бомба. То, что она делает смертельным место, где уже причинила разрушения и убила людей, казалось просто необходимым добавлением.

Андрей все копал и копал обломки собственного дома, его пальцы стерлись до мяса и кровоточили. Но он не мог остановиться. Если был хотя бы малейший шанс, что его семья уцелела под завалами, нужно было его использовать.

Наконец, он почувствовал, что не может шевельнуться. Андрей лег прямо на землю, пообещав себе, что встанет через десять минут. Он смотрел в небо, которое из-за пыли было неестественно желтым.

Он лежал и думал о том, что они ведь собирались уехать семьей в Таиланд. Но Андрей попросил жену отложить на полмесяца отдых из-за работы. Если бы не это, они были бы далеко отсюда, все живы. Может быть и нет. Но по крайней мере, он бы умер рядом со своей семьей, смог бы обнять их перед смертью. По лицу Андрея текли слезы, оставляя светлые полоски среди копоти.

Он никогда не был особенно верующим, но сейчас мучительно вспоминал слова молитвы. Господи помоги, Господи помоги мне. Пусть я умру, но они останутся живы.

Он вдруг заметил странное зрелище. Несущийся по ветру пакет застыл в воздухе, как будто бы кто-то поставил окружающее на стоп-кадр. Андрей попытался пошевелиться, но не смог. Ни один мускул ему не подчинялся, даже глаза.

А потом все исчезло.

***
Аара сняла реалистик-шлем. По ее лицу текли слезы. Она бросила шлем на стол и уткнула лицо в руки. Ее плечи затряслись.

-Ты чего? - спросил Йайр.

-Они умирали миллионами, медленно, мучительно, - вскинув голову, яростно проговорила она. - Неужели тебе их совсем не жалко?

-Глупышка, это же только модели людей, - снисходительно проговорил он.

-Но они такие живые, они чувствуют!

Йайр откинулся в кресле, заложив ладони за голову.

-Ну разумеется, мы придаем им некоторые черты самосознания, иначе социальное моделирование было бы неточным. Но это же просто математические символы и электрические сигналы. Зато эти модели помогают нам понять наше общество, лечить его от болезней. Может, благодаря этому мы избежали ядерной войны, как это произошло в этом запуске. Сейчас я изменю параметры и в следующий раз модели останутся живы.

Вот ты любишь писать на бумаге. Ты же не плачешь, когда выбрасываешь скомканный черновик в ведро? Считай, что это только черновик. Давай сейчас все поправим.

-Наверное, я слишком чувствительная, ты прав, - сказала Аара. Она вытерла слезы ладонью, и улыбнулась.

7. Жизнь набело


Трудно признаваться самому себе, что твоя жизнь похожа на черновик дурной книги. Но приходилось. Юрий в очередной раз получил более чем прозрачный намёк на это. Игнорировать грустную правду стало совсем уж трудно.

Он находился в фойе отеля, в который они заселились буквально позавчера. В руках держал бокал с коктейлем. За ним ненаглядная жёнушка Алла послала Юрия в бар, расположенный на минус первом этаже.

И вот счастливый «добытчик», радостный и вдохновлённый возможностью удовлетворить каприз любимой, стоял на лестнице и смотрел на диванчик в фойе…

***

Обычно Юрий делал всё медленно, основательно. Настолько, что иной раз вызывал лёгкую усмешку Аллы, говорившей тогда:

– Ох, ты мой капуша - неуклюжий лягуша…

Ноги Юрия – короткие, волосатые, кривые – в дополнение к основательному пивному животику и выразительным глазам чуть навыкате, которые кто-то мог бы назвать «жабьими», действительно наводили на мысль о родстве с земноводными. Он и двигался рывками, словно перепрыгивал с места на место. Так что комплект оказывался полный.

Юрий представлял прямо-таки разительный контраст с женой, эффектной блондинкой среднего роста, с выдающимися… э-э-э… глазами и поразительно стройными ногами. Окружающим приходили мысли вроде: «Надо же так любить деньги». А кто-то, настроенный чуть романтичнее, вспоминал диснеевскую сказку «Красавица и Чудовище».

В лучшие дни внешность совершенно не мешала супругам жить душа в душу. Правда, настойчивое стремление Аллы сохранить фигуру и не заводить детей вселяло в Юрия отдалённые опасения: «А любит ли она меня на самом деле?» Однако общий позитив безоблачных дней развеивал дурные мысли.

Мысли возвращались в минуты напряжённости. То ли уставали супруги от спокойного счастья, то ли вскрывались стигматы прошлого. Но тогда незлобивая насмешливость Аллы по поводу нерасторопности Юрия сменялась холодной яростью в глазах. А брошенные в сердцах фразы оказывались чуть острее.

– Ты можешь скакать бодрее, жабье отродье? – спрашивала Алла.

Благо кризисы проходили, и возвращалась эпоха безоблачного счастья первых лет жизни.

***

Юрий работал в небольшом университете в маленьком сибирском городке. Он вёл философию и слыл строгим преподавателем, который не ставил даже троек «на халяву». Что уж говорить о более высоких оценках!

Внешность и тогда отличала Юрия Николаевича не в лучшую сторону, так что он заслуженно получил прозвище…

– Жабёныш сегодня при параде, – сказала Мария.

Они стояли с Аллой за углом главного корпуса и курили. Высокая Мария недавно рассталась с парнем, впала в депрессию, и отзывчивая Алла всячески поддерживала подругу.

– А чего там с ним? – спросила Алла.

Она стояла в нише в стене корпуса, и угол почти полностью скрывал обзор происходящего у входа в университет.

– Вон, чешет через парк в костюмчике и с цветами, – проговорила Мария.

Алла с удивлением спросила:

– Жабёныш – «чешет»? Он умеет прыгать быстрее своих раздутых сородичей?

Она вышла из ниши, подошла к углу и заглянула за него. Вдалеке по дорожке университетской рощи гордой, развалистой походкой, как мог быстро, шёл Юрий. В левой руке он сжимал потёртый коричневый портфель. В правой действительно виднелся букет из красно-белых роз.

– Куда это он? – допытывалась Мария.

– Не знаю, вроде в корпус нацелился, – ответила Алла.

Её голос звучал до чрезвычайности тихо. Столько любви светилась в глазах обычно невзрачного преподавателя! Этот свет невольно слепил любого из любопытствующих. В сиянии внезапно обрушившегося чувства Юрий словно преобразился и выглядел не комично, а как-то... «Ну, не знаю, – подумала Алла, – романтично?».

Она невольно позавидовала женщине, которая смогла преобразить столь диковинного мужчину. «На меня такими глазами ещё никто не смотрел», – подумала девушка с долей ревности к мнимой сопернице.

– Спорим, – сказала она, – отобью Жабёныша, к кому бы он сейчас ни летел на крыльях любви.

– Да ну, – усомнилась Мария.

Недокуренная сигарета полетела в урну. Алла поймала недоуменный взгляд подруги. Та спросила:

– На кой он тебе?

– А из принципа! – бросила Алла. – Чтоб неповадно было.

Она глянула на Марию, криво усмехнулась и добавила:

– Плюс экзамен в эту сессию. А ушлёпок никому и «хор» без боя не ставит. Отлик получу, помяни моё слово!

На экзамен Алла надела облегающие амарантовые джинсы и тускло-амарантово-розовую водолазку, которая выгодно подчеркнула выдающиеся… э… глаза. Макияж выбрала приглушённый. Средней длины прямые волосы девушки обрамляли лицо с высокими скулами, аккуратным носом и «лисьими» глазами. И ещё этот до неприличия чувственный рот...

Она подошла к столу с разложенными на нём по старинке бумажными билетами. Юрий сидел, низко склонив голову над преподавательским журналом, и что-то в нём выверял. Возможно, смотрел графики посещения лекций студентами группы.

Алла протянула руку к билетам, взяла один, охнула и уронила на стол.

– Что такое? – спросил Юрий.

Он оторвался от журнала и посмотрел на студентку. Алла несмело улыбнулась, потупила взор и сказала проникновенным голосом:

– Ой, божечки, тринадцатый! А я так суеверна, так суеверна.

Юрий впился взглядом в девушку перед собой, сердце его пропустило удар и пошло дальше чуть быстрее. Однако, как подать вид? Он напустил на себя преподавательской строгости, отчего глаза выкатились из орбит чуть больше обычного, и сказал легкомысленной студентке:

– Глупости! Не потерплю никаких суеверий в наш просвещённый век. Ну-ка берите билет и без разговоров идите готовьтесь.

Он порылся на столе, достал нужный листок и протянул Алле. Та с чувством посмотрела на преподавателя, вздохнула, отчего грудь под водолазкой стала чуть более выдающейся. Потом взяла билет, прижала рукой к груди и с опущенной головой, но не забывая правильно ставить ноги, чтобы экзаменатор вполне мог оценить… красоту джинсов, пошла на место.

Надо ли говорить, что единственный билет, в знании которого Алла была твердо уверена, совпадал именно с тринадцатым номером? И впечатление от ответа, которое она произвела на Юрия вкупе с обворожительной внешностью, сыграло важную роль.

Когда Юрий вышел после экзамена из аудитории, он как будто случайно столкнулся с недавней эффектной блондинкой, к его удивлению, заслужившей единственную оценку «отлично» на потоке.

– Ой, Юрий Николаевич! – дрожащим голосом пролепетала девушка.

– Да, студентка …э…– начал Юрий

– Алексеева, – подсказала Алла.

– Точно! Студентка Алексеева, – «вспомнил» Юрий. – Чем могу помочь в столь позднее время?

Экзамен затянулся – шёл восьмой час вечера. Не так поздно, если подумать. Но...

Алла посмотрела на Юрия сквозь пелену густых ресниц и проговорила:

– Знаете, я так боюсь ночного города. И совершенно некому проводить до общежития…

В горле Юрия пересохло, но он нашёл в себе силы предложить:

– Не возражаете, если составлю компанию?

На свадьбе потом пировал весь факультет, чуть ли не в полном составе. Сотрудники судачили:

– Что она нашла в этом?...

– Собственное жилье в городе, место на кафедре…

– Да, карьеристка…

А в стороне плакала тихая красавица Надежда Марковна, доцент соседней кафедры, которую бессердечный Юрий позвал со всеми прочими коллегами с факультета…

***

Пролетевшие годы брака, вместившие счастливые моменты и периоды размолвок, солнечные дни и ненастные вечера, радужные вёсны и хмурые осени – всё это пронеслось перед глазами Юрия. Он добыл-таки нужный коктейль и даже почти дошёл до номера, в котором ждала Алла.

Однако путь туда пролегал через фойе на первом этаже. Вот там-то, едва поднявшись с минус первого этажа на первый, Юрий и застыл на лестнице. Взгляд его упал на похорошевшую Надежду, которая по… несчастливой случайности оказалась в одном с ним отеле.

Надежда весело щебетала с высоким смуглым красавцем, который пожирал её влюблённым взглядом. И ловил буквально каждое слово. А в отдалении на лестнице, застряв между этажами, как будто в переходе между мирами, стоял и смотрел на счастливую парочку Юрий.

Как так? Ведь разбил когда-то сердце Надежде! И вот она – совершенно счастлива. «Не может быть! Я обознался!» – думал Юрий, смотрел и понимал, что жизнь его, подобно исписанному черновику, летела сейчас в мусорное ведро.

А у кого-то, наоборот, получилось переписать жизнь набело, расстаться с иллюзиями прошлого и обрести счастье в настоящем. У кого-то, кто остался так подавлен расставанием в те, как выяснилось сейчас, счастливые времена.

«Вот почему мне так не свезло?» – подумал Юрий и наклонился над бокалом с коктейлем. В глазах защипало. Первая слеза собралась в уголке, пробежала по щеке у носа и упала в словно специально подставленный бокал.

8. Фотон


Ярко светило солнце, лужи разлетались веером брызг из-под кед, ранец гулко хлопал по спине, сумка со сменной обувью изображала то вентилятор, то винт самолета. Валерка вприпрыжку несся домой, школа закончилась, впереди три месяца лета… это ж подумать, целых три месяца!

Что еще надо для счастья человеку, когда ему 13 с хвостиком лет? Мысли уже были заняты тем, что надо срочно ремонтировать футбольный мяч, что надо покрасить велосипед, что тарзанку над оврагом стоило бы привести в порядок… Начало каникул оно такое, хочется все и сразу …

Перебегая дорогу, он чуть притормозил, глянул в лево-право, сделал шаг вперед, потом второй.

Тут ноги улетели вперед и вверх, на луже неизвестно кем разлитого машинного масла, а сам он плашмя спиной упал, вспышка перед глазами, темнота накрыла его и больше уже не отпустила.

Удар затылком о бордюр привел к закономерным последствиям- мгновенная хотя и легкая смерть, перелом основания свода черепа.

В этот же миг где-то в далекой-далекой галактике вспыхнула очередная сверхновая, в джунглях амазонки взмахнула крылом не растоптанная бабочка, моргнул монах в Тибете, зачесалось третье веко у рептилоида ведущего свой корабль сквозь черную дыру, шевельнулись струны вселенной.

Просто так совпало, ранее цельный и неделимый луч ушедший от этой самой звезды заветвился, переплелся с Валеркой, разделилась на несколько тонких лучиков, которые рассыпалась по расходящимся линиям, несущимся сквозь пространство и время…

Перебегая дорогу, он чуть притормозил, глянул в лево-право и сделал шаг вперед, взгляд скользнул вниз, и Валера ловко перепрыгнул лужу машинного масла на дороге, мимолетная радость, что заметил и не придется отмывать от этой гадости кеды, проскользнула на фоне серьезных и важных, занимающих его мыслей.

Прибежав домой, он забросил в самый дальний угол портфель соорудил огромный, на полбатона, бутерброд с вареной колбасой, залил из чайника чашку чая и принялся большими кусками его наворачивать. Начал запивать чаем, чуть поперхнулся, горбушка влетела в трахею так глубоко, как только это возможно и перекрыла ее наглухо. Несколько мучительных минут и его посиневшее от удушья лицо уткнулось в линолеум, все закончилось.

Один из лучиков оборвался в темноте.

Прибежав домой, он забросил в самый дальний угол портфель соорудил огромный, на полбатона, бутерброд с вареной колбасой, заточил его с чаем и переодевшись в уличное рванул на площадку где ребята с его двора в любую выдавшуюся свободную минуту рубились с соседскими в футбол летом и в хоккей зимой. На краю площадке в тени березы сидели парни с его двора и обсуждали что-то неимоверно важное. Кусок водопроводной трубы примотанный к выстроганному ножом цевью с рукоятью выглядел грозно и внушительно. Сосед снизу, старше его на целый год с гордым и деловым видом объяснял присутствующей мелкоте, что эту поджигу он соорудил сам, своими собственными руками, забил ее серой аж с семи коробков спичек, запыжил газетой и зарядил куском свинца. Осталось опробовать, Валера тут же вписался в столь увлекательное дело… Сорвавшаяся с резьбы заглушка проломила ему грудную клетку и разорвала сердце.
Один из лучиков оборвался в темноте.

Прибежав домой, он забросил в самый дальний угол портфель соорудил огромный, на полбатона, бутерброд с вареной колбасой, заточил его с чаем и переодевшись в уличное рванул на улицу, ноги, сперва понёсшие его в сторону футбольной площадки, повиновались светлой и лихой идее сбегать посмотреть на тарзанку, на предмет изучения возможности улучшений. Трос немного разлохматился, трубка, держась за которую пацанва перелетала от края до края, заваленного старыми сухими деревья оврага еще больше поржавела… Поплевав на ладошки Валера ухватил ржавую трубу обеими руками, разбежался и заскользил по тросу, толи разбежался не очень сильно, толи ржавчина не позволила пролететь как обычно до конца, но почти на середине троса трубка остановилась. Несколько раз качнув телом он попытался сдвинуть ее с места, но она встала намертво. Перехватывая руками, он двинулся по тросу, но уже на втором движении рука накололась на разлохмаченный трос… При падении он накололся животом на сук и если бы второй сучок, острый сухой и тонкий не вошел ему в глазницу то промучился бы долго.

Один из лучиков оборвался в темноте.

Прибежав домой, он забросил в самый дальний угол портфель соорудил огромный, на полбатона, бутерброд с вареной колбасой, заточил его с чаем и переодевшись в уличное рванул на улицу, ноги, сперва понёсшие его в сторону футбольной площадки, повиновались светлой и лихой идее сбегать посмотреть на тарзанку, на предмет изучения возможности улучшений. Трос немного разлохматился, трубка, держась за которую пацанва перелетала от края до края, заваленного старыми сухими деревья оврага, еще больше поржавела… Валера с сомнением посмотрел на нее, прикинул что не мешало бы подтянуть трос, чем-нибудь замотать держалку чтобы не пачкать руки и набить ее смазкой чтобы веселее ездила. И решил отложить это до следующего раза, слишком муторная и грязная работа. Порывшись в карманах, он обнаружил, что золотой запас позволяет ему порадовать себя мороженным и недолго думая направился в магазин. Короткая и шумная очередь, быстрые муки выбора, пломбир в вафельном стаканчике, и десять минут на лавочке обгрызая и облизывая быстро тающее лакомство.

Жизнь- удалась. Мир вокруг был дружелюбен, открыт и полон неизведанных чудес. Неспешная прогулка на футбольное поле закончилась попаданием в суету и суматоху, отъезжающая скорая, милиционеры, опрашивающие плачущих пацанов и лужа крови на краю площадки. Быстро ввинтившись в толпу собирающегося народа и проведя опрос знакомых выяснил, что соседа увезли в больницу после испытания поджиги, и как его состояние вообще не понятно.

С легким чувством сожаления, что не застал весь этот переполох, он решил, что на сегодня хватит блужданий, а телевизор с хорошим фильмом, не самый плохой вариант завершения дня. Тем более скоро вернутся родители, с которыми хотелось бы уточнить уже не раз обговоренные планы.

Мама вернулась домой с покупками, среди которых было мороженное. Несмотря на подлизывание и обещания съесть ужин до последней крошки- оно улетело в морозильник «на потом». Мама начала крутиться с готовкой на кухне. А Валеру прорвало на поговорить
- Ой что у нас тут было, Серега из двенадцатой квартиры на футбол поджигу принес и стрельнул в березу, а она взорвалась и его ранило, а за ним скорую вызвали, и милиция приезжала, влетит ему, наверное.
Мама задумчиво покрутила головой
- Ты то хоть стрелялки не делаешь
- Да нет, ты что, я никогда.
Краснея и немного напрягшись, бодро отрапортовал Валера, и решил быстренько переключить тему на менее неудобные вопросы
- А вещи в лагерь, когда собирать будем? Уже ехать скоро?
-Учебники же я с собой не потащу, там все равно времени не будет, в августе позанимаюсь?
-А обратно меня дядя Андрей отправлять будет?
Она, неспешно докручивая голубцы, убивала его летящие как из пулемета вопросы короткими ответами, думая о чем-то своем.
В процессе этого диалога он не услышал, как домой вернулся отец. Зашел на кухню, взлохматил вихры Валерки, поцеловал жену и начал рассказывать о какой то, неведомой Валерке, Лидии Ивановне которая уже третий день решает вопрос о выдаче командировочных.

В этом году Валере, невероятно, просто фантастически повезло. Вместо обычного, скучного пионерского лагеря средней полосы, отец договорился о путевке, через Таганрогский филиал своей организации и соответственно летнем лагере на Азовском море, причем на две смены подряд.

Был конечно и небольшой нюанс, организованного переезда не было и в Таганрог отцу надо было забросить сына самостоятельно. А на обратную дорогу договориться с коллегами, чтобы Валеру там посадили в самолет.

Утро субботы прошло в сборах и упаковке чемодана, и получению тысячи инструкции о действиях в самых невероятных ситуациях, которые только могли прийти, матери в голову. Бегом по лестнице в припрыжку, следом за отцом, несущим не маленьких размеров чемодан.

Еще один день, переполненный предвкушением радости и предчувствием полета, новых мест, новых друзей и моря. Ракетой пролетевшее такси в аэропорт, сдача багажа, прогулка по летному полю, посадка, карамель взлетная и небо вокруг. Облака под ногами и синева до горизонта.
Вдруг весь салон самолета оказался в состоянии невесомости, в воздух взмыло все и всё, на какую-то долю секунда зависло, после чего куча мала посыпалась на пол и кресла, ломая и давя друг друга. Вспышка справа и пламя начало хлестать по иллюминаторам, штопор и скорая встреча с землей. Выживших в результате катастрофы не было.

Один из лучиков оборвался в темноте.

Утро субботы прошло в сборах и упаковке чемодана, и получению тысячи инструкции о действиях в самых невероятных ситуациях, которые только могли прийти, матери в голову. Бегом по лестнице в припрыжку, следом за отцом, несущим не маленьких размеров чемодан.

Каким-то немыслимым движением, на повороте, зацепившись правой ногой за перила Валера полетел на ступени лицом, рефлекторно вытягивая руки вперед.
Левая рука не выдержала встречи со ступенькой, лучевая кость хрустнула и проткнула кожу. Открытый перелом уничтоживший все шансы на поездку, вызвал море детских слез, непростительных серьезному парню на четырнадцатом году жизни. Понимание того, что это не сломанная рука, а на корню уничтоженное лето, пришло мгновенно. После, в больнице, когда хирург собирал кости на места, предусмотренные природой, он уже просто молчал, только иногда кривился от боли. Жутко расстроенный отец и рыдающая под дверью мать дополняли картину вселенского горя.
Эта поездка долго планировалась, выстраивались цепочки, давались обещания и заносился коньяк. Это был упущенный шанс выпихнуть ребенка на лето на море.
Горе закончилось утром следующего дня, когда пришедший в гости следователь начал задавать вопросы отцу. По каким причинам тот не явился на рейс, улетевший вчера в Таганрог. Причина, в лице Валеры с рукой в лангете на платке, перекинутом через шею и открытый вчера больничный, была незамедлительно предъявлена и заставила следователя сменить гнев на милость.
-Золотая у тебя рука парень сказал он, можно сказать бесценная, ты ей одним движением двум людям жизнь спас.
Валера ничего не понял из происшедшего только услышал тихий вой матери из прихожей, куда они с отцом ушли провожать человека в милицейской форме.
Когда они возвращались в комнату она практически висела на отце, пытаясь гладить его по голове и целуя как-то неловко, в воротник рубашки, в край щеки. Потом отлипла от отца и начала осыпать поцелуями Валеркину руку.

Лето протянулось не летом, а вонючей жженой резиной, из всех удовольствий была доступна только библиотека. Рука с первого раза срослась неудачно, её ломали еще раз в конце июня, так что гипс окончательно удалось снять только за неделю до школы.
Из подслушанных разговоров родителей он понял, что самолет, на который они не попали, потерпел крушение и все погибли. Так что, рука это было не так страшно, хотя и очень неприятно.
Жизнь вошла в свое привычное русло и неспешно текла по нему до конца второй четверти.
За несколько дней до нового года вечером Валера побежал в магазин за хлебом. Подбегая к пешеходному переходу, он увидел первоклашку с санками, на которых сидел кто-то еще более маленький, закутанный до самого носа. Он остановился рядом с ними, ожидая зеленого. Мальчик с санками тяжело сопел и явно собирался тащить их по раскатанной машинами до асфальта дороге.
- Эй мелюзга, помочь перетащить? А лучше пассажира своего сними и за руку переведи, а я с санками помогу.
- Я сам разберусь.
-Ну как знаешь.
Загорелся зеленый, Валера быстро пошел вперед, стараясь переступать накатанные брустверы из снежной каши. За его спиной раздавалось пыхтение и скрежет по асфальту.
Не успеет перейти, красный загорится- мелькнула мысль. Он обернулся.
Малыш, нагибаясь вперед, как бурлак на волге, волок санки по дороге, то упираясь в снежную кашу, то скрежеща металлом.
К переходу справа подъезжал ЗИЛ с бочкой, водитель пытался затормозить, но по снежной каше машина пошла в занос и проворачиваясь левым бортом на встречку, как городошная бита, неумолимо приближалась к пешеходному переходу.
Валера закричал и бросился к малым, схватил за шкирку первоклассника, выхватил за рукав шубы из санок карапуза, и поволок их к тротуару, с которого они пришли.
ЗИЛ был уже практически рядом, его бочка нависала как скала и грозилась размазать запаздывающую детвору по асфальту.

Он понял, что не успеет,
и всеми силами которые у него были,
выворачивая суставы,
отдавая все
и ничего не оставляя на потом,
швырнул детей вперед.

Лучик летел сквозь тьму, единый и единственный на всем своем протяжении… последний.

Звезда, в которую вошел фотон, уже довольно давно была на грани взрыва, и этой частицы оказалось достаточно, для того чтобы она схлопнулась.

Свет от вспышки сверхновой в галактике Млечного пути достигнет земли только спустя двадцать восемь тысяч лет.

9. Преемница


«Очередная жертва вивисектора».

За этим скучным заголовком таилась еще одна странная смерть, из-за которой весь уголовный розыск вновь стоял на ушах. Из Центра сыпали угрозами и грозили разжалованиями. Оперативники рыли землю носами в поисках хоть какой-то зацепки. Но все без толку – каждый месяц около автомобильного моста через реку Каменка находили очередной изрезанный труп женщины. Судмедэксперты заявляли уверенно – неведомый маньяк резал жертв, пока они были живы, и, более того, в сознании. Причиной смерти же становилась смерть мозга. Составили даже предполагаемый портрет вивисектора – невысокий мужчина, скорее карлик, с очень сильными руками и большим опытом в хирургии.

Пресса с удовольствием смаковала разные гипотезы, пробовали вести свои расследования, даже дежурили у моста в конце очередного месяца.

Вот только прессе не сообщали главного – разрезы на руках, бедрах, голове жертв были не просто так – за аккуратно срезанными кусками кожи и плоти, скрывались тщательно выскобленные участки костей, на которые были нанесены ряды идеально выверенных символов, похожих на шумерскую клинопись.

Именно фотографию с символами я рассматривала на экране смартфона, пытаясь найти зацепку. Расшифровка символов ничего не дала – набор несвязных букв. Но чувствовалось – каждый символ однозначно несет большой смысл и важен для неведомой цели. Я изучала атласы с шумерской клинописью – по сравнению с теми кривыми неровными выдавленными стиком в мягкой терракоте значками, эти выглядели как японские иероглифы, любовно и тщательно выведенные кистью на куске рисовой бумаги. А еще я отметила – в каждом из виденных мною наборе значков не хватало одного – завершающего. Автор сознательно не доводил творение до конца, оставляя во мне чувство, будто меня обманули. Три трупа, три набора знаков, нанесенные на кости рук, ног и головы.

Сегодня как раз подходил к концу очередной месяц, отведенный нам на поиск маньяка. И то ли от чрезмерного волнения, то ли от давления начальства, то ли от рыбы из столовой, у меня болел живот.

Выйдя из кабинки, вымыла руки и осмотрела себя в зеркало. Серая, с мешками под глазами, обкусанными губами и лихорадочным кофеиновым блеском глаз. До чего ты себя Степанова довела. Была же самой красивой девушкой потока.

Хлопнула дверь и из соседний кабинки вышла Аркадия Борисовна. Я тут же подобралась, чуть не вытянувшись по стойке смирно. Как никак, глава угрозыска, на которую я равнялась. Сильная, волевая, решительная женщина, женатая на работе. Обычно красивая, подтянутая, всегда ухоженная и благоухающая, сегодня вид имела несколько потрепанный и тусклый. Она вообще как-то резко за последние два года сдала. И если раньше ей можно было, всего лишь немного льстя, дать тридцать, сейчас она смотрелась на все сорок. Что все равно было лучше реальных сорока девяти. Может потому, что я ее пристально рассматривала, опытный глаз заметил одну пикантную деталь.

– Аркадия Борисовна, у вас кровь на юбке… эээ… там.

Она понятливо посмотрела на «там» и чертыхнулась.

– Проклятые месячные, когда уже этот климакс.

Я тактично промолчала, пока начальница оттиралась.

– Всё?

Я кивнула. Хотя заметила еще несколько рыжих пятен на чулках и туфлях, а особенно, на каблуках, впрочем, не став на них заострять внимание. Не кровь же.

– Что-нибудь про вивисектора?

– Ничего, – вздохнула я. – Завтра готовимся вылавливать новый труп. Зубов поставил косарь, что трупа не будет. Единственный из всех.

– А ты?

– Я в такое не играю.

– И правильно.

– Вы тоже думаете, что будет труп?

– Будет.

Женщина посмотрелась в зеркало, удовлетворенно хмыкнула и пружинистой походкой вышла.

И труп был. Выловлен удачливыми блогерами чуть ниже по течению, чем обычно. Снова женщина сорока пяти лет. Снова изрезанная. Снова – ровные ряды значков под пластами кожи. Вновь суета, беготня, истерики, планерки, пресса и угрозы сверху. На косарь Зубова был куплен торт и тут же употреблен коллективом.

***

Должно же в этих женщинах быть что-то общее. Я снова и снова перелистывала личные дела жертв, которых теперь стало четыре. Все жили в разных районах города, общих знакомств не имели, не пересекались по работе. Их объединяло, что все они были примерно одного роста, комплекции и все занимали руководящие должности на производстве. Нужно об этом подумать. Только потом.

Я отхлебнула кофе, вновь вспомнив белоснежные зубы начальницы, которая не только, как и я, разве что ложками кофе не ела, так еще и курила постоянно. Вот как ей это удается… Хотя нынешняя стоматология и не такое умеет. Ну а фигура? Ей же до сих пор вслед даже молодые парни оборачиваются. И ведь искренне ненавидит ЗОЖ. На вопросы, как, всегда отшучивается дежурной фразой: «Много в тире стреляю». Душу, небось продала. Кто бы мою взял…

Я вздохнула и вновь углубилась в изучение дел. Новый набор значков опять поражал идеальностью исполнения. Вновь не было одного символа – в нижнем правом углу. Он откровенно туда напрашивался и меня бесило его отсутствие. А еще царапнуло узнавание. Так так. Я быстро достала снимок первой жертвы. Точно! Те же значки! Впервые вивисектор повторился. Но вот качество исполнения заметно выросло. Если на первом снимке некоторые треугольники еще косились и кривились, то теперь они все были четко равносторонними, приближаясь к совершенству. И длина палочек стала идеально равной, чего нет на первом снимке. Словно черновик, переписанный набело. Черновик! Он тренируется!

Но тренируется для чего? Очевидно – кто-то в следующий раз удостоится чести получить последний значок! Вернее, последние три значка. Ведь на последней жертве, как я убедилась, повторились все три набора. И все они были выполнены на мой неискушенный взгляд безупречно.

Я аж вся зачесалась, как мне хотелось увидеть финальный вариант. Даже руки свело, и я вся конвульсивно передернулась несколько раз, вызвав недоуменные взгляды коллег.

Хочу! Хочу это увидеть!

И ведь почему-то мне кажется, что последнюю жертву из реки мы вытягивать не будем. Потому что это будет не жертва – а кто-то, для кого этот неведомый мастер и тренируется.

Единственной зацепкой была река. Куда я и направилась.

Весь берег был истоптан – вчера тут было людно. Одинокие зеваки отирались тут до сих пор. Моя форма почему-то их спугнула – берег опустел. Я погуляла туда-сюда, обойдя все места, где в разное время были найдены трупы. Ясно, что ни с какого моста их не кидали, как считалось официально – река была мелкая – при падении они бы сильно повредились. А они были целыми. Значит, их принесло течением.

Выше по течению берега были сильно заросшие ивняком и рогозом, в котором топорщился нанесенный по весне мусор, ветки и высохшие водоросли. Река текла в искусственном русле из щебенки – набережную в этом месте облагораживали. Я шла вдоль, стараясь не принюхиваться к мерзкому запаху, исходящему от воды, ища что-нибудь. Шла уже минут десять, когда фактически вляпалась в вытекающий из густых кустов ручеек. В кустах нашелся выход коллектора: из забранной толстой решеткой трубы и сочилась струя желтоватой воды. Хм…

Подергала решетку – намертво. Огромный навесной замок лишь слегка дернулся. Осмотрела его – ржавый и рыжий. Да вот только слишком рыжий. И слишком ржавый. Достала платок, намочила и потерла – точно, просто намазанная сверху грязь. И свежие царапки рядом с личинкой – недавно его открывали. А вот тут, если приглядеться, следы масла – за замком ухаживают. Нужно вернуться сюда с слесарями. А еще, мне показалась знакомой эта рыжая грязь на ботинках и штанах, которой я умудрилась обляпаться, пока лазила около слива коллектора – недавно, я ее где-то видела. Только где…

***

За две недели ничего интересного не произошло. Слесарей мне не дали, а сама я замок снять так и не смогла. Да и работы начальница навалила так, что я не вылезала из притонов и подвалов.

Нерегулярное несбалансированное питание вновь привело меня в туалет. Рядом в кабинке снова кто-то был. И кто-то уронил прокладку, чертыхнувшись. Я толкнула ее обратно.

– Спасибо. Чертовы месячные, когда уже климакс.

Дверца хлопнула, вода, сушилка. Хлопок двери.

Тааак. Или я чего-то не знаю, или у начальницы месячные два раза в месяц.

Я рывком пробралась в соседнюю кабинку и влезла в мусорку – свернутая трубочкой старая окровавленная прокладка не оставляла вариантов. Тогда что за кровь была на юбке? И я наконец вспомнила, где я видела рыже-красную грязь. На каблуке! Такая же грязь была у коллектора! Причем начальница была там за день до находки трупа.

У меня встала шерсть дыбом. Аркадия Борисовна, что вы скрываете? Спросить прямо?

– Чертовы месячные, – прозвучало у меня за спиной, и я натурально подпрыгнула от неожиданности, чуть не упав. Кое как обернувшись, я увидела начальницу, хмуро смотрящую на меня. – Кто-то еще знает про коллектор?

– Нет, – зачем-то не думая ляпнула я и испугалась. Только было поздно.

– Отлично, – сказала она. – Подержи.

Я машинально взяла сумочку, после чего, видимо, потеряла сознание.

***

Меня хлопнули по щекам раз, другой. Плеснули в лицо водой.

Я дернулась.

– Спокойно, Степанова, тут все друзья, – примирительно выставляя ладони сказал чернявый мальчик лет десяти.

– Какие, к черту, друзья, – я села, подтянув под себя ноги и вжавшись в спинку дивана.

– Самые близкие, – из полумрака прозвучал голос Аркадии Борисовны и вспыхнул огонек на кончике сигары.

– Где я? Что я здесь делаю? Кто вы?

Мальчик хмыкнул и, по-стариковски заложив согнутую в локте руку за спину, стал прохаживаться мимо диванчика, на котором я очнулась.

– Вы же умная, Степанова Венера Генриховна, очень умная. Аркадия про вас очень хорошего мнения. Готовит вас себе в преемницы. Утверждает, что вы единственная не только с мозгами, но и с яйцами, среди остальных куриц отдела.

Не смотря на абсурд всего происходящего мне стало лестно, и я чуть кивнула огоньку сигары.

– И такая умная и внимательная девушка не может сама ответить на свои вопросы?

– Попробую: я в коллекторе, вы – вивисектор и через две недели мой изрезанный труп выловят ниже по течению.

– Да. Да. Нет. Я почти привык к этому телу – мне больше не нужно тренироваться. Вы же заметили, что последние символы…

– Совершенны, – закончила я за него, помимо своей воли.

– Да, – он самодовольно улыбнулся. А затем пожаловался: – Первые пять лет в новом теле сущее наказание – ни коньяка выпить, ни острого поесть, ни сексом позаниматься. Не работает еще толком тело. Чего уж говорить о таких тонких манипуляциях… До сих пор каждую секунду тренируюсь – он продемонстрировал колючий маленький мячик, который он беспрестанно катал кончиками пальцев. – Не хватает чувствительности, остроты чувств, чувства времени даже! Оно у ребенка какое-то неправильное, слишком медленное, что ли. Мне бы еще пару лет… Я бы и без тех барышень набрал форму. Но кое-кто торопится. Итак, Венера, убивать я вас не собирался и не собираюсь. Нам еще долго и плодотворно сотрудничать. Аркадия, к моему сожалению, решила оставить свой пост раньше, чем я на это рассчитывал, а без человека в руководстве мне будет жить чуть беспокойнее. Но есть вы – поэтому, я ее отпускаю.

– Куда?

– Куда она хочет, конечно же, – улыбнулся этот странный мальчик с глазами древнего старика. – И откуда не возвращаются.

Страшно. Мне впервые стало очень страшно.

– Не бойся, девочка. Когда ты узнаешь чуть больше, ты тоже захочешь туда, – донесся усталый голос из тьмы. – Это большая честь. И ее еще нужно заслужить. Я тешу себя надеждой, что была полезна.

– Была. Поэтому и тренировался, как проклятый. Цени, Аркадия.

– Ценю. Благодарю тебя.

– Ну, тогда давайте начинать. Мальчик что-то сделал руками и комната, а скорее грот, осветилась мягким розоватым сиянием. Зажурчал водопад, бьющий из стены и падающий в каменную чашу на полу. Запахло сандалом и корицей, стало свежо и легко.

Аркадия Борисовна лежала на каменном столе и была полностью обнажена. Голова, рука и обе ноги были притянуты к камню ремнями, в свободной руке она держала сигару.

– Маленькие слабости, – усмехнулась она. – И единственное разрешенное обезболивающее.

– К сожалению, это так, – с некоторой грустью заметил мальчик, уже взявший жутковатую черную граненую спицу в руку. – Обряд делается исключительно при условии нахождения в сознании. – Аркадия, ты готова?

– Да.

Мальчик кивнул. И сделал первый разрез на бедре. Черная спица резала плоть словно масло.

– Обсидиан, – прокомментировал он. – Намного острее стали.

Аркадия застонала, когда спица коснулась кости.

– Сейчас нужно выскоблить кость.

Аркадия закричала. Я вздрогнула и чуть не свалилась – потихоньку, я двигалась в сторону стола, где лежала горой моя плечевая кобура с пистолетом.

– Так, теперь начинаем самое интересное …

– А ну отойди от нее, маньяк. Не знаю, под чем она. Но я не позволю…

Мальчик запел. Тяжелые гулкие слова разнеслись под сводами грота. Был в них ветер и океан из воздуха, окутывающий землю. Были в них горы и вечный нетающий с сотворения мира снег. Были в них капли воды и изначальная вода, спящая на дне впадин.

Я сняла пистолет с предохранителя.

– Считаю до трех.

Досчитала до двухсот. И продолжала считать, медля. Руки дрожали. Пот заливал глаза. Я целилась куда-то в сторону мальчика, старательно вырезающего символы внутри ноги, с распахнутым как форточка пластом кожи.

Выстрелила. Никуда не попала. Еще. И еще.

– Подойди, – подозвал он меня, никак не отреагировав на выстрелы, – ты же хотела увидеть завершающий символ?

– Отойди от нее…

– Быстрее, я не смогу прерваться в этот раз.

Секунду я промедлила, а потом отбросила пистолет и одним прыжком оказалась рядом, завороженно уставившись в появляющиеся как по волшебству знакам. Это было божественно, неповторимо, неописуемо. От его выверенных движений и совершенству результата, по телу пробежали молнии, пронзив тело от головы до пят. В носу стало мокро, а руки ослабели. Я задрожала. Три. Два. Один. Он кончил, и я кончила вслед за ним, свалившись мешком к его худым босым ногам. Принялась целовать их в приступе продолжающегося экстаза.

Он же смотрел на меня добрым понимающим взглядом.

Потом аккуратно отцепил меня от себя. Аркадия тоже притихла. Только тяжело дышала и косилась на меня.

– У меня… так же… было, – прохрипела она.

Мальчик же уже надрезал следующий пласт на руке. И в этом раз я не собиралась пропускать ни движения, зависнув тенью рядом, не смея помешать мастеру… А еще я заметила, квадратные шрамы на ногах и руках Аркадии…

– Это… не впервые, да? – тихо спросила я, насчитав не мене пяти заживших разрезов, опоясывающих бедро и плечо.

Мальчик засмеялся, продолжая наносить символы.

– Ты еще спроси, сколько ей лет.

– Даже от вечной молодости иногда устаешь, – прошептала Аркадия, стараясь изо всех сил не стонать от боли. – Месячные эти еще…

Лицо ее было белым, а губы прокушены до крови.

– Еще немного, – мальчик уже переместился к голове.

Шикарные густые каштановые волосы полетели на пол, открывая взору темя.

С первым же нанесенным на оголенный череп символом тело Аркадии выгнулось дугой. Но ремни держали крепко. А еще стоны сменились криком. Сперва сдерживаемым, но с каждым значком все более сильным. Я уже не испытывала удовольствия – снова вернулся страх. Если последовательности на ногах и руках излучали теплоту, доброту, покой. То эти…

– Что ты делаешь… – едва слышно, одними губами прошептала я.

– Она заслужила, – так же едва слышно ответил он, вбивая знаки в кость, словно приговор.

Женщина выла на одной ноте, тело ее сотрясали конвульсии.

– Не надо, слышишь. Пожалуйста, никто этого не заслуживает.

У меня было очень четкое понимание, что сейчас произойдет, навалившееся на меня словно ватное одеяло.

– Ты поймешь. Потом.

Последний знак впитался в кость… Тело на камне обмякло.

– Зачем вы так с ней.

Мальчик улыбнулся мне, а потом посерьезнел.

– Твое первое задание…

***

Четырех женщин похожих на себя для тренировки, как требовал опять переродившийся Мастер, я нашла быстро. Сложнее было выманить их из верхних облачных ярусов на землю. Сюда вообще редко кто-то спускался, кроме рембригад и полиции – слишком опасно. Зато и трупы, которые необходимо было отдать воде, никто не нашел и не найдет. Мне поручили искать пропавших жителей Поднебесья – там пускай Лавиния, которая болтается за спиной в гравиносилках, и ищет, когда мое место займет. А я устала. Давно бы умерла, да никак. Умереть теперь я могу только одним способом – об этом Аркадия умолчала. Привычно почесав шрамы на бедрах под сверхкороткой по последней моде псевдоживой тунике, я нырнула в коллектор. Крутило живот. Чертовы месячные. Триста лет чертовых месячных…

10. Божьи коровки летят клином


Сегодня, в ежемесячный «День доброй памяти», я снова вспомнил свои последние школьные каникулы. Вернее, окончательную версию истории любви моих бабушки и дедушки, установленную тем летом.

Август в тот год выдался как по заказу. С утра светило нежаркое солнце, чирикали ещё не улетевшие на юг птицы, дул лёгкий ветерок. Вечером небо рассекали причудливые молнии меж тёплых дождевых потоков. Словом, сама природа была за то, чтобы навестить нашего мохнатого инопланетянина в его лесной умной хижине.

Упрашивать стариков не пришлось: они и сами собирались к Михалычу, чтобы сходить с ним в грибной заповедник. Этот ежегодный поход был для моих родных как Новый год для малышей. Мохнатый Михалыч с красной ушанкой на облысевшей голове олицетворял собой Деда Мороза, а грибные поляны, которые он безошибочно чуял за несколько километров, – лучший подарок для всех.

На той грибной охоте мы быстро нарезали отборных подберёзовиков и уже через час чистили их в умной беседке около хижины Михалыча. Как водится – с шутками-прибаутками, да с приятными воспоминаниями. Дед, как обычно, предался былому. Но при Михалыче память его не искрила, ибо инопланетянин на дух не переносил враньё. Да и бабулю неумеренные преувеличения коробили.

Я не устоял перед соблазном подловить деда на небылицах и, скорчив физиономию попроще, спросил:

– Дед, а вы с бабушкой почему сошлись? Любовь-морковь или по обстоятельствам?

Разумеется, дед сотню раз мне об этом рассказывал, но с каждым разом чудеса в его историях так множились и расцветали, что хоть чудометр отключай, чтобы не перегрелся.

Дед переглянулся с бабушкой, с Михалычем, крякнул по-стариковски и попытался сменить тему, предвидя мои наивно-провокационные вопросы. Но бабушка по каким-то своим соображениям сама начала рассказывать:

– В то время молодой курсант Алексей Иванович Огурцов был первым красавцем и удальцом выпускного курса в училище космических штурманов.

Дед не удержался и подхватил:

– Да. Я был гордостью не только училища. Вся область видела во мне первого жениха! Да что там область, бери выше…

– Не завирайся, – осадил его Михалыч, почувствовав неправду.

Перебивая друг друга, они до ночи рассказывали мне о событиях, которые на долгие годы сплотили их. Даже в сжатом изложении они выглядят «чудесато».

***

Алёша Огурцов, отличник по всем предметам, на последнем курсе влюбился в одногруппницу Татьяну Сизову. Всё шло к прочному союзу, который всячески одобрялся руководством училища. Но накануне студенческой свадьбы, когда всё училище разучивало старинный шлягер «Завтра свадьба, завтра белое пальто…», Огурцов совершил невероятное преступление.

Подделав взлётные документы, он угнал учебный катер.

– Сбежал жених, – решили все и стали тихо ждать возвращения студента Огурцова и его примерного наказания.

Только Татьяна, зная, как никто, взбалмошный Лёшкин характер, почуяла неладное. Она подняла на ноги всех, кто мог так или иначе помочь. Лучшие хакеры училища влезли во всемирную базу космических навигаций и скопировали координаты пропавшего учебного катера. Оказалось, что жених загорает на необитаемой крошечной планете Элька.

В тот же день Общеобразовательный фонд по просьбе директора училища выделил средства на экскурсию к загадочной планете. За пару недель Таня экстерном сдала все экзамены, получила диплом космического штурмана и вклинилась в экскурсионную группу к планете Эльке.

***

Когда катер прибыл на Эльку, Татьяна попросила команду и экскурсантов остаться на борту, пока она не поговорит с бывшим женихом наедине. То есть отбуцкает предателя по всем законам добра и красоты.

Все легко согласились наблюдать за разборками влюблённых из иллюминаторов: и общий обзор эпических сцен лучше, и деликатность не помешает разглядеть подробности. К тому же можно от души делать ставки на членовредительство в ходе примирения сторон.

Все системы катера показывали, что внешняя Элькина среда практически неотличима от земной. Потому Татьяна, нарушая основные правила техники безопасности, выскочила на поверхность Эльки прямо в свадебном платье.

Угнанный Лёшкой учебный катер стоял невдалеке на живописном пригорке. Хорошенько насупившись, Татьяна решительно зашагала к валявшемуся у открытого шлюзового люка жениху. Тот, при виде невесты, счастливо заулыбался, схватил огромный букет и замахал им над своей бедовой головой.

Догадавшись, что раскаяния не будет, Татьяна подбежала к Лёше, отобрала у него букет странных фиолетовых цветов, и яростно отхлестала им бесстыжую мордаху сбежавшего жениха.

– За что?! – вопил Огурцов, искренне не понимая причин для такой агрессии.

– За всё! – шипела в ответ невеста.

Наконец силы покинули её, ярость поутихла, и радость, что Лёшка не погиб на необитаемой планете, охватила девушку. Она даже спросила:

– Что ты тут делаешь?

Отряхиваясь от причудливых фиолетовых лепестков, Лёша проворчал:

– Тебя жду. Кому ещё такой неудачник нужен…

– Неудачник? – удивилась Татьяна.

Она задумчиво поправила свадебное платье, как бы намекая, что отхватить такую невесту не каждому счастливчику удаётся. Потом перевела взгляд на открытый шлюзовой люк и брезгливо отметила:

– Сколько мошкары в шлюз загнал. Поди-ка выгони незваных гостей, пока я своим обрисую обстановку.

Пока Лёша с молодецкой удалью выпроваживал мошкару из шлюза, Татьяна связалась с командой корабля и попросила продолжать экскурсию без неё:

– Мы вернёмся домой на учебном катере.

Когда Алексей справился с нелёгким поручением и выбрался из очищенного шлюза на воздух, Татьяна лежала на траве и неотрывно глядела в почти земное голубое небо.

– Смотри, – шёпотом сказала она, – как красиво летят божьи коровки. Клином.

– Тут всё клином летит, – мрачно заметил Алексей, закрывая шлюзовый люк. – Да и нам пора тем же манером домой сваливать.

– Тогда зачем ты люк закрываешь? – удивилась Татьяна.

– Затем, что возвращаться придётся на твоём корабле. Кстати, где он?

– Улетел, – не чуя беды, сказала Таня. – Мы вернёмся в училище на этом катере, потому что только у меня есть водительские права. Пока ты, угонщик, здесь отдыхал, я успела сдать все экзамены.

От таких новостей Лёша рухнул на землю и завыл по-волчьи. Из глаз его потекли щедрые юношеские слёзы. Фиолетовая пыльца на впалых щеках намокла и засияла призрачным светом, придавая молодцу потусторонний облик.

В изумлении глядя на жениха, Татьяна тоже едва не взвыла. Но прежде ей надо было разобраться, в чём причина столь странного поведения самого лихого выпускника училища.

Хорошенько повыв и наплакавшись, Лёша ответил на все Танины вопросы.

– Я прилетел сюда за самыми красивыми цветами в нашей Галактике. Почти такими же красивыми, как и ты.

После этих слов Татьяна наполовину простила жениха, но не подала виду и сурово спросила:

– Так почему же ты пропустил нашу свадьбу?

– Потому что я дурак! – крикнул лучший выпускник.

Брошенная невеста не стала спорить, но попросила уточнить детали. Лёша тяжело вздохнул.

– Я нарвал цветов и вернулся к катеру. Вошёл в шлюз, нажал кнопку, но процедура биоочистки не началась. Даже люк не запечатался наглухо.

– Почему? – удивилась Татьяна.

– Угоняя катер, я в спешке не проверил уровень дезинфектора. А без биоочистки программа катера не пустила меня внутрь. Когда я смекнул, что не успеваю на свадьбу, то так отчаялся, что едва избежал лютой эвтаназии. А потом, невзирая на отчаяние и превозмогая страдания, улёгся перед катером и стал ждать тебя. Типа «если гора не идёт…»

В такую нелепость поверить было слишком трудно. Очевидно, это очередной Лёшкин розыгрыш. Таня на всякий случай звонко рассмеялась. Потом толкнула Лёшу в шлюз, зашла сама и нажала большую красную кнопку. В ту же минуту механический голос сообщил ей, что без дезинфекции пилоты не смогут попасть в рубку.

– Вот это поворот, – озадачено пробормотала новоиспечённая штурман Сизова. – Как же мы вернёмся на Землю?

Лёша пожал плечами и предложил провести медовый месяц, или полугодие, или год до свадьбы в предельно романтической обстановке.

– Тебе же понравилось, как летают здешние божьи коровки, – виновато напомнил он. – А потом к нам прилетят спасатели и отвезут меня в места отдалённые в наказание за мой непростительный проступок.

Татьяне ничего не оставалось, кроме как согласиться с этим ужасным планом:

– Похоже, что ты прав. Только меня дома тоже отшлёпают розовой лопатой…

Так бы всё и случилось: возвращение, суровое наказание, долгие годы разлуки… Но провидение обрушило на них Михалыча, и обстоятельства закрутились в другом направлении.

***

Шёл третий день предварительного медового месяца. С утра моросил тёплый фиалковый дождик. А когда он иссяк, Татьяна заметила в мокрой бордовой траве у космического катера коричневый пушистый комочек, над которым кружили божьи коровки.

– Какой очаровательный малыш, – потянулась она к зверьку.

Лёша резко остановил её:

– Неизвестно, насколько очаровательная у него мамаша. Лучше нам пересидеть в шлюзе с прикрытым люком, пока его отыщут родичи.

Сидеть пришлось долго, за мохнатым малюткой так никто и не пришёл. К вечеру детёныш начал издавать печальные звуки.

– Проголодался, – сочувственно вздохнул Лёша.

Татьяна не выдержала, подбежала к зверьку и на руках притащила в шлюз.

– Прямо оленёнок в медвежьей шкуре, – с умилением проворковала она. – Слышь, Михалыч, чем тебя покормить? Ой-ой, он, кажется, описался.

Девушка протянула малыша жениху, и тому достались более тяжёлые последствия детского испуга.

– Обоих пометил, – вздохнул Лёша, опуская зверька на пол шлюза.

Прежде чем накормить незваного кроху надо было как-то привести себя в порядок. Хорошо, что свадебное платье было таким длинным и пышным… Но вдруг угнанный катер повёл себя странно: шлюзовой люк резко захлопнулся, сверху на всех троих упало что-то вроде сетки, пол под ногами разъехался и все очутились в тесной клетке. В тот же миг взревел двигатель и учебный катер покинул необитаемую планету Эльку.

***

Тройка романтических неудачников прибыла в училище в клетке. Эпичное возвращение. Руководство возрадовалось таким чудесным обстоятельствам. Директор училища не стал торопиться с освобождением «хулигана и его пособников». Он сам поднял архивные материалы и выяснил, что учебный катер прежде был космическим биоразведчиком, который привозил с разных планет всякую живность для земного космозоопарка. Вместо списания его модернизировали в учебный катер. Но «охотничьи инстинкты» отключить то ли забыли, то ли поленились.

– Хорошая получилась охота, – удовлетворённо кивал директор, подкармливая через прутья клетки маленького Михалыча. – Мастерство не пропьёшь.

Татьяна в отчаянии кричала:

– Но мы же не звери! Мы – люди! Выпустите нас!

После таких заявлений директор внимательно осматривал влюблённых и с сомнением бормотал:

– Ну, не знаю. И кто я такой, чтобы спорить с искусственным интеллектом? Если он решил, что вы инопланетные животные, ему и доказывайте, что вы не совсем животные.

После таких слов раздавался рёв обоих влюблённых, который только усугублял их положение.

***

В той же клетке троицу передали в космозоопарк и поставили на довольствие. Там им, конечно, предоставили просторный вольер. Но неволя и в космозоопарке – не воля. Заключённые жаждали свободы.

– Когда нас отпустят? – ныли несостоявшиеся космические штурманы.

– Когда рак на горе свистнет, – смеялся в ответ смотритель вольера, который подозрительным образом оказался родственником директора училища космических штурманов. – Ну, или когда Михалыч попросит за вас перед начальством.

– Он же зверь-инопланетянин, – в ужасе напоминала Татьяна.

Смотритель со смехом разводил руками:

– Это ваши проблемы.

В такие минуты Алексей нежно обнимал рыдающую девушку, с укоризной смотрел на малютку Михалыча и негромко ворчал:

– М-да. Прилетело нам всем кирпичами по кармам.

Но судьба сжалилась над влюблёнными. Михалыч быстро рос и проявлял чудеса сообразительности. Мало-помалу он освоил человеческую речь, научился читать-писать. Он даже научился чувствовать вину за то, что в младенчестве «пометил» Огурцовых, и искусственный интеллект принял их за инопланетян. Чем и загубил их карьеру. Потому, когда однажды мимо вольера проходила очень высокопоставленная особа, он ткнул пальцем в Огурцовых и крикнул приятным басом:

– Взгляните на эти капризы любви и славы!

Особа взглянула в указанном направлении и приблизилась к вольеру. Не теряя времени, Михалыч ярко, но кратко описал трагедию молодых штурманов. Под овацию случайных зрителей мохнатый инопланетянин с гневом и пафосом так закончил выступление:

– Ах, если бы у этих несчастных был злой умысел. Так ведь нет! Если они реально неумехи, то их, конечно, следовало наказать. Но не таким неслыханным образом! Два любящих существа просто оказались выкинуты за пределы добра и зла. Тут перед нами пример чудовищной бесчеловечности!

В полчаса троицу освободили и сняли все обвинения. С тех пор каждый занимался тем, к чему был предрасположен: Огурцовы осваивали необитаемые планеты, а Михалыч обучал постояльцев космозоопарка разным чудесам.

***

Утром, когда мы прощались с Михалычем у широких дверей его умной хижины, я не удержался и спросил, помнит ли он свою родную планету Эльку и скучает ли по ней. Михалыч вздохнул, как-то безнадёжно махнул лапой и уставился на летящих клином божьих коровок.

Мои старики, увидев этакое чудо, застыли на месте.

– Вот это поворот… – восхищённо прошептала бабушка.

11. Это просто чудо




Солнце клонилось к закату. Я шёл, не торопясь, и под вечер вышел к знакомому дощатому забору с зелёной калиткой. Над забором нависали ветви старых яблонь, усыпанные маленькими желтобокими яблочками. Я хорошо помнил из детства их кисловатый, свежий вкус.

Стоило мне приоткрыть калитку, как навстречу мне с радостным лаем кинулись Жмурка и Дураш. Жмурка валялась у меня в ногах, виляя даже не хвостом, а всем задом, а Дураш прыгал на задних лапах, пытаясь дотянуться и лизнуть мне лицо.

- Дураш, прекрати! Фу, Дураш, фу! – я отбросил его и присел на корточки. Жмурка перекатилась на спину, подставляя лысоватое пятнистое пузо, чтобы я его почесал. Несколько минут я трепал и тискал старых друзей. Затем поднялся и направился вглубь сада – туда, где меня ждала ещё более важная встреча.

Дед сидел в своём любимом садовом кресле, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. На деревянном столике перед ним стояла эмалированная миска с яблоками. Когда я приблизился, дед встал, расплылся в улыбке, крепко обнял меня, и я почувствовал, как у меня предательски защипало в носу. Его клетчатая рубашка пахла табаком и свежим сеном, и эти запахи будили самые тёплые детские воспоминания.

- Деда!

- Да, Сашка… Не ждал я тебя раньше выходных. Быстро ты отстрелялся. Ну полно, полно тебе, что сырость разводишь. Не девка чай. Садись лучше к столу. Устал, небось, а?

- Не представляешь, как, дед. Последние полгода были сущим адом. Даже вспоминать не хочу.

- И не вспоминай. На вон, яблочко возьми погрызи, - он пододвинул ко мне миску. – Маринка там как?

- Держится, вроде. Но ты ж её знаешь, по ней никогда не скажешь, что у неё на душе. Чёрт, дедуль, как же я рад тебя видеть! Это ты мне собрал? – я кивнул на старый велосипед, прислонённый к стене дома.

- Тебе, кому ж ещё. Колеса подкачал, вымыл его… Покатайся завтра, если хочешь. А сейчас сядь уже, что встал столбом!

Я сел в кресло напротив него и огляделся. Здесь совсем ничего не поменялось. Та же щербатая плитка, та же теплица в углу, та же груда кирпичей у теплицы… По траве вышагивала чёрная курица, деловито роясь в поисках червяков.

- А бабушка где?

- Пироги печёт в доме. Твои любимые, с капустой. Валентина! Валентина, а ну выходи! Смотри, кто у нас тут! – пророкотал дед.

На крыльцо вышла аккуратная маленькая старушка в очках. Прищурилась, посмотрела на меня поверх оправы и всплеснула руками:

- Сашенька! Золотце ты моё! Иди сюда, дай поцелую! Что ж ты худенький-то такой? Маринку твою увижу – навтыкаю ей. Совсем мужа не кормит!

Дедушка прервал её:

- Так иди на стол собирай! Миша с Таней скоро подъедут, шашлык пожарим, выпьем, посидим…. Сегодня особенный день! Давно мать с отцом-то не видел, а Саш?

- Давно… Просто не верится, что сегодня наша семья снова соберется вместе. А Лизка где?..

- Тут твоя Лизка. Достала меня в конец со своими нравоучениями.

- А Кондратий Иванович?...

- А вот Кондратий Иванович на том свете уже. Не дождался он тебя. Валентина, да не ерошь ты его! Пирогами займись лучше, сгорят ведь!

Бабушка убежала в дом. Дед курил, разглаживая широкой ладонью невидимые складки на линялых штанах.

Я сидел в своем кресле и наблюдал за чёрной курицей. Внезапно она замерла на месте и вперила в меня злобный взгляд. И тут я вспомнил её. Когда мне было пятнадцать лет, я по просьбе бабушки отрубил ей голову.

- Что это за место, дед? – спросил я тихо.

- А кто ж его знает. Может, рай. Может, междумирье какое. Здесь те, по кому мы скучали при жизни, дожидаются нас, чтобы увидеться в последний раз.

- В последний раз?! Я думал, у нас впереди целая вечность… Думал, мы с тобой больше никогда не расстанемся…

- Я повидал всех, кого хотел, Саш. Тяжко мне тут. На тот свет хочу. Я ж ведь как – работал всю жизнь, делом занят был. Сорок пять лет у станка, шутка ли! А тут и дел-то никаких, кроме как курить да Валентину лапать.

- Дед!!!

- А что? Это ты её видишь старой, потому что хочешь такой видеть. А для меня она молодая, рыжеволосая, сисястая, какой я её впервые повстречал в сорок восьмом.

- А меня каким ты видишь?

- Каким тебя запомнил тогда в реанимации. Помнишь, ты приезжал ко мне? Сколько тебе тогда было, тридцать? Тридцать один? А сейчас? Пятьдесят?

- Пятьдесят два, дед. Онкологию поздно обнаружили, а так бы пожил еще на этом свете…

- На том.

- Что?..

- На том свете, говорю. Не путай. Ты с того света сюда пришёл. И сможешь уйти на тот свет опять, когда последний, кто по тебе плакал там, обнимет тебя здесь. Вот я тебя ждал, а Валентина ещё и сестру твою ждать будет. А уж тебе скольких дожидаться!.. Наобщаетесь вдоволь.

Послышался скрип калитки. Я обернулся и увидел маму и папу с пакетами и огромным арбузом в руках. Волна ликования захлестнула меня. Я подскочил с кресла и кинулся им навстречу, даже не пытаясь сдержать подступающие слёзы.

Мы накрыли стол на улице и расселись вокруг него. Достали наливочку, солёные огурчики, выложили на тарелку зелень и помидоры, разрезали арбуз… Дымящиеся кусочки шашлыка возлежали на широком металлическом блюде, поблескивая лоснящимися поджаренными бочками. Дураш не сводил с блюда жалобного взгляда. Жмурка спала у меня в ногах.

Родители громко смеялись, вспоминая забавные моменты из нашего прошлого. Все было, как раньше, как когда-то… Тревога за Марину постепенно отпускала меня. Я понял, что непременно её дождусь.

Уже совсем стемнело, и дед зажёг фонарь на крыльце. Мягкие тени ложились на лица моих родных. Я чувствовал, как меня переполняет щемящее ликование и нежность, так долго остававшаяся невостребованной. Мы все ждали этой встречи много лет.

- Хорошим мужиком ты был, Сашка. Порядочным, - хвалил меня отец, подцепляя вилочкой горстку солёных опят из пиалы. - Жил честно, по девкам не бегал, что зарабатывал – всё в дом нёс…

- Пап, хватит. Я этого на похоронах наслушался.

- Кстати, о похоронах! – подала голос мама. – Саша, я просила тебя, чтобы меня кремировали? Просила или нет?

- Не помню такого.

- Просила. А ты мало того, что в гробу меня похоронил, так ещё и отпевание заказал. У меня партбилет лежит в шкафу до сих пор, я партийные взносы платила двадцать лет – какое, к чёрту, отпевание?! Почему ты никогда ничего не запоминаешь? Арбуз хоть не забудь в холодильник убрать, когда мы уйдем.

- Уберу, уберу… - скорчил гримасу я.

- Цыц, женщина! – рявкнул дедушка. – Погоди ты со своим арбузом. Я тост хочу сказать.

Он встал, поднял вверх стопку с наливкой и, откашлявшись заговорил:

- Я хочу выпить за то, что ты, Сашка, наконец присоединился к нам. Для тех, кто остался там, это горе. Для нас - радость. Я честно двадцать с лишним лет ждал, когда ты коньки отбросишь. Уж очень хотелось на тебя ещё разок посмотреть. Посмотрел - пора и честь знать. Сейчас доедим, посидим еще часик - и я того…

- Семён Кондратьевич, не начинайте, - укоризненно произнесла мать.

- Нет, Танюша, на этот раз точно. Я всё решил. Хочу снова пожить, поработать, полезным себя почувствовать… Сорок пять лет…

- …у станка! – хором закончили фразу за него все, кто сидели за столом.

- Мы понимаем, Семён Кондратьевич. Но Вы могли бы задержаться немного ради Саши… - мягко возразила мама.

- Сказано нет – значит, нет! Это случится сегодня и ни днём позже! – сердито отрезал дед, хлопнув кулаком по столу так, что задребезжали тарелки.

- Упрямый, как осёл, - шепнула мне на ухо бабушка и сунула мне пирожок. Отец молча покачал головой.

…Я даже не заметил, как это произошло. Минуту назад дедушка был с нами, и вдруг пропал. Я отвлёкся на мгновение, а потом увидел, что его кресло пустует. За столом повисла тяжёлая тишина. Наконец мама наполнила стопки, встала и со вздохом произнесла:

- В добрый путь, Семён Кондратьевич! Не чокаясь.

Бабушка смахнула слезу.

* * *
Этой ночью семейство Уваровых не спало. Рожала их любимица, Мушка, и роды были на редкость сложными. Ветеринар склонился над ведром, намылил по локоть руки и принялся разъяснять фермеру, Вадиму Петровичу Уварову, положение дел:

- Предлежание у плода тазовое. Воды отошли давно, Мушка обессилела от долгих и безрезультатных схваток. Плод очень крупный, вдобавок голова у него повёрнута в матке под невообразимым углом. Сейчас мне удалось продеть верёвку у него между зубов. Попробуем развернуть голову малыша и изменить его положение в утробе матери. Беритесь за конец веревки и медленно тяните по моей команде. Я буду направлять. Только не дёргайте, осторожно!

Четверть часа спустя, лёжа на соломенном настиле, усталая Мушка обнюхивала своё дитя. Фермер развёл руками:

- Спасибо огромное, выручили так выручили. Сколько я Вам должен?

- Я завтра пришлю Вам счёт. А сейчас дайте Мушке попить. Она умница. Такого крепыша родила! Это просто чудо, что удалось спасти обоих, - ветеринар погладил четвероногого новорожденного и улыбнулся: - Ну и задал ты нам жару, парень! Никак не хотел выходить, да?

Потом распрямился, пожал руку фермеру и сказал на прощание:

- А знаете что, Вадим Петрович? По моим наблюдениям, именно из таких маленьких упрямцев вырастают самые работящие ослы!

12. Вэлэнтайн


Ничто не могло сломить дух Биннса Вэлэнтайна. Этот пострел словно бы источал неистребимую энергию, и прохожие на мостовой, по которой он шагал пружинистой походкой, это явственно чувствовали. Люди оборачивались ему вслед, улыбались либо, сохраняя невозмутимость лица, желали немедленно запружинить по брусчатке так же, как этот малый. Вот таким оказывался Биннс Вэлэнтайн для незнакомого люда. Что уж говорить про его знакомцев? Однако ж там имеется о чём поведать. Но пока не будем об этом; дадим ему время насладиться прогулкой по мостику через речку – и дальше, по улочке вверх, к Рейнджерс-парку. Там у Биннса была назначена встреча.

Направляясь к парку, он плыл эдаким вертлявым парусником среди грузовозов, твёрдо прокладывающих категорический маршрут. Солнышко давало достаточно тепла, чтобы не пошёл дождь, но не так много, дабы снимать верхнюю одежду, и тем не менее сюртук Биннса Вэлэнтайна был расстёгнут. Шарф казался повязанным кое-как, а на деле – нарочито ослабленным вследствие переизбытка испускаемой телом энергии. Биннс представлялся навроде вечного двигателя: бери да подзаряжай от него любой аккумулятор, а то и вовсе питай жилой квартал. Погода, должно быть, размышляла о том же и попросту экономила на мощи весеннего солнца, ведь Биннс Вэлэнтайн и так справится. Он, не думая ни о чём, кроме самого факта весёлого настроения, шёл, насвистывая известный мотивчик. Для образа светского денди ему недоставало лишь цилиндра, коего у Биннса, вообще говоря, не водилось с тех пор, как кузен однажды нагрянул к нему с инспекцией снеди в жилище, а не найдя оной, поживился приглянувшимся головным убором Биннса. Ему было не жалко расстаться с шапокляком. Каким бы цилиндр ни являлся модным и новым, модным и новым он слыл – если касаться хронологической правды – всё же лет пятьдесят назад; ну а уж действительная неизношенность шапокляка, так приглянувшегося кузену, объяснялась просто: покойная тётушка Биннса весьма аккуратно, с любовью следила за вещами, желая того и от покойного же дядюшки.

Разумеется, семейные ценности Биннс перенял. Включая шапокляк.

Быть может, кому-то Биннс Вэлэнтайн и не нравился; мне об этом доподлинно неизвестно. Вот то, что за советом к нему идти было напрасно, – истинная правда. За фунтом сахару – пожалуйста. За советом – ни-ни. Что толкового можно услышать от жизнелюбивого добряка, тем более если алчешь под прикрытием желанного сочувствия не менее желанно перемыть в пустом трёпе кому-нибудь косточки? «Да будет вам, миссис Уотери»? Нет, только не такого мирского снисхождения!

«Повальным оптимизмом сыт не будешь, Биннс», - говаривала ему ворчливая бабуля Мюриэль, вечно докучливая до склок и распрей с родственниками, не говоря про соседей. О том, что всё будет хорошо, как и про то, что уже всё хорошо, она слышать нисколько не желала. Зачем, если действительность говорила ей обратное, а внучок её был очевидным слепцом? Просвещать его всё-таки бабуля Мюриэль не взялась. Жизнь, дескать, научит.

Наверное, этого парня могли недолюбливать. Его неиссякаемый оптимизм претил в первую очередь тем, кто не умел улыбаться. Попробуй тут сумей, когда дожди льют три четверти года, а соседи только и делают, что шпионят за тобой да подворовывают воду ради поливки в саду, который и так неплохо растёт ввиду атмосферных осадков и природных естественных процессов! Слава богу, таких было меньшинство, и даже те, кто вовсе не знал, кто такой Биннс Вэлэнтайн, подмечали, как рядом с ним их сущности ведут себя как-то иначе. Впрочем, я уже об этом повествовал.

Наш Биннс направлялся сквозь небольшую площадь, полную голубей и севших на скамеечки пожилых горожан, к переулку, чтобы далее подойти к цели своей жизнерадостной прогулки. У фонтана он приостановился: засмотрелся на брызги, красиво переливающиеся на солнце. В воде Биннс различил множество мелких монеток. Рядом с ним на табличке, прикреплённой к каменной кладке, указывалось:

«Фонтан имени святого Саймона. Поделись, и да воздастся».

Снизу была выгравирована приписка: «Все жертвованные средства идут в пользу приюта им. св. Саймона».

Биннс Вэлэнтайн множество раз ходил мимо этого фонтана и бросил в него множество монет. Вот и теперь он полез в карман сюртука, чтобы нащупать там только одну монету среднего номинала, достаточного тем не менее, чтобы просуществовать в городе неделю. Биннс сжал золотой кругляш в кулаке с полным намерением сейчас же выбросить кулак вместе с содержимым в сторону пёстрых брызг. Однако разум взял верх. Немного погодя Биннс зашагал дальше, к переулку. Правда, перестав насвистывать. В любой другой день любого другого месяца он без промедления бы пожертвовал приюту средства – любые, какие водились в кармане. Мешали этому, в случае с сегодняшним днём, две причины: то были его последние, единственные деньги, и те он должен был вскорости отдать.

Приближаясь к Рейнджерс-парку, Биннс Вэлэнтайн не удержался и снова принялся насвистывать - в тон воробьям на грушевом дереве, которое он только что прошёл. На входе в парк Биннса встретили кованые резные ворота с оградами по бокам, рядом с которыми с обоих сторон разместились клумбы с розами и пионами, затем – зацветающие сакуры и камелии, вишни и глицинии по соседству со строем из ясеней, боярышника, бузины, клёна; самые разнообразные отряды пернатых сновали меж деревьев, ещё недостаточно зелёных, чтобы пичугам скрываться в листве полностью. Биннс шёл по ровному гравию, улыбался, глядел по сторонам и на небо, столь приветливое, что думалось Вэлэнтайну, будто он туристом бредёт по другой стране в поисках приключений и ещё, пожалуй, местного популярного блюда, дабы устроить пир не только душе, но и желудку.

Настала пора, между тем, освежить в памяти надобность похода через весь город именно в этот парк. Кажется, речь шла о черешчатом дубе неподалёку от первого указателя футах в пятистах от входа... На подходе к нему Биннс осматривался реже и в конце концов вовсе перестал внимать природе. В пустых карманах его одиноко трясся единственный золотой.

- А, Вэлэнтайн! – окрикнул его сидящий на лавочке под дубом бородатый мужчина в шляпе. Рядом с ним лежала трость.

- Сэр! – поздоровался Биннс.

- Решил посидеть, ты слишком долго шёл. Можно даже сказать, не торопился, - отчеканил бородатый. Его пальто было наглухо запахнуто и повязано плотным шарфом.

Бородатый поднялся. Коренастая фигура угадывалась даже из-под глухо спаянной верхней одежды.

- Принёс?

- Принёс, сэр.

Биннс ещё раз сжал одинокое содержимое кармана.

- Тогда давай, у меня ещё очень много дел.

Бородач протянул руку.

Биннс помедлил.

- Знаете, сэр, это мои последние деньги… Совсем последние… С работой у меня пока не клеится, занятная напасть… Я вот о чём толкую: может быть, есть возможность…

- Стой-стой-стой. Вэлэнтайн, о каких возможностях ты говоришь? Честно признаться, мне совсем не интересно знать, как и чем ты живёшь. Ты должен мне деньги и сам знаешь, что случится, если не отдашь.

Бородатый в шляпе поманил. Биннс вытащил кулак из кармана, разжал его, но не до конца.

- Это в самом деле единственная…

- Хочешь сдачу? Ты действительно хочешь сдачу? Я дам тебе сдачу.

Бородач ухмыльнулся, достал мельчайшую монету, всучил её Биннсу и забрал золотой.

- Вот, теперь хоть с голоду не помрёшь. Сегодня.

Он хохотнул.

- Следующий платёж на этом же месте через месяц. Мне понравилось здесь дышать свежим воздухом. Au revoir!

Бородач подобрал положенную на скамью трость и небыстрой походкой направился к выходу из парка. В котором по-прежнему пели птицы, шумел ветер, а весна тихонько заявляла о своих правах. Биннс вспомнил о существовании природы лишь сейчас.

Он стоял как вкопанный, глядя на медяк, размышляя о том, что делать. «Вряд ли ты ожидал иного», - грустно подумал он.

Исключительно из-за того, чтобы не пересекаться с ушедшим на выходе, Биннс опустился на скамью. Тут же позабыл обо всём. Как же чудесно сидеть так, на лоне природы! В городском затишье, на солнышке, слушать переливчатые птичьи трели, ощущать ветерок, думать о хорошем!..

В состоянии восполнившегося оптимизма, готовый вновь оплывать грузовозы и при надобности делиться с ними положительной энергией, Биннс Вэлэнтайн опустил напоследок взгляд на пыль возле подошв, где различил под скамейкой два золотых. Целых два; вдвое больше, чем он отдал десять минут назад бородачу. На эти золотые Биннс мог прожить с полмесяца, а если подтянуть пояс и кальсоны, то и три недели…

Ещё через десять минут насвистывающий другой весёлый мотивчик Биннс пружинисто вышагивал сквозь площадь. У фонтана он притормозил, сгрёб в кулак три имевшихся в кармане кругляша, посмотрел на воду, сквозь которую золотились и серебрились брошенные другими монеты, и добавил к ним свои. В последний раз взглянув на приписку таблички, он повернулся и дальше продолжил путь.

Это сообщение отредактировал Акация - 23.09.2024 - 14:19

13. Черновик революции


– А ведь ты раб, Димасик, – заявил вдруг вынырнувший из кустов у детской площадки Толик и почесал расцарапанный локоть.

Димасик от неожиданности чуть не проглотил сразу половину мороженого. Перевёл дух, поёрзал на качелях, любовно посмотрел на мороженое и продолжил его лизать.

– Да, да, раб, – не отставал Толик, плотоядно косясь на мороженое Димасика. В кустах он, очевидно, искал пустые бутылки на сдачу.

– Почему это? – нехотя протянул Димасик. Рабство они на днях проходили в школе, так что он решил не спрашивать, что это вообще такое.

– Да потому, – не отрывая взгляд от мороженого, принялся объяснять Толик. – Мать тебе вот одежду покупает? Покупает. Котлетами тебя кормит… и мороженым? Кормит? Получается, диктует тебе, во что одеваться и что есть. А ты, может быть, не хотел вот сегодня котлеты, а хотел ну…

– Торт, – подсказал Димасик.

– Торт, – согласился Толик. – А приходится давиться тем, что дают, а! А вот майка твоя…

– А что, майка? – обиженно переспросил Димасик, – Нормальная майка, с халком. У тебя вообще вон тельняшка какая-то грязная…

– Тельняшка моя любимая, я сам её выбрал! А ты вот себе может с железным человеком хотел?

– Ну может хотел, так мать сказала, там не было…

– Отговорки! Чтоб ты бунт не поднял. Она ещё и нарочно купила тебе не ту! Чтоб показать, что она главная.

Димасик задумался и перестал есть.

– А ещё ведь уроки делать – заставляют?

– Заставляют.

– В школу ходить заставляют?

– Заставляют… Ещё и в форме этой дебильной…

– Угнетают тебя, получается. Закабалили и угнетают. А меня вот никто не заставляет, – похвастался Толик. – Я вот, человек свободный.

– Тебя родители заставляют за водкой бегать, – напомнил Димасик.

– Разве ж это заставляют? – небрежно пожал плечами Толик. – У нас с ними эта… равные, партнёрские отношения. Я им – водку, они мне – свободу. Ем, что хочу сам, одеваюсь, во что хочу. И уроки не хочу и не делаю. И гулять могу хоть сколько. И в комнате убирать не надо.

О том, что никакой комнаты у Толика не было, он дипломатично умолчал.

Димасик вздохнул, звучало и в самом деле красиво. Красиво, но неубедительно.

– А что ты такого сам-то ешь? – заметил Димасик. – Ты ж в помойке копаешься, я сам видел… Ну и одеваешься тоже там.

– Главное, что я делаю это сам! И никто мне не указывает, да что тебе, рабу, объяснять, ты ж свободы никогда не видел, а свобода – это самое лучшее… самое, – Толик сглотнул голодную слюну, – сладкое на свете.

Теперь это звучало обидно. И убедительно! Димасик нахмурился и замолчал, глубоко задумавшись. Забытое мороженое таяло и капало на площадку под жадным взглядом Толика.

– Ну и что? – наконец спросил Димасик, ничего не надумав.

– А вот что, неужели не хочешь тоже быть свободным человеком?

– Ну может и хочу…

– А тогда надо революцию делать!

– Это как?

– А вот как! Сначала нужно отказаться от милостей своих родит… угнетателей то есть. Сбросить оковы! Вот бросай сюда в пакет мороженое… Это ж тебе мама купила?

– Отец.

– Какая разница! У свободных людей тут никакой разницы нет! Кидай вот. Сразу почувствуешь, как в тебя входит свобода. Не нужны тебе эти рабские подачки! Я тебя научу быть свободным человеком. Чтоб звучало гордо, а не как комнатная собачка при родоках.

Димасик посмотрел на мороженое, в принципе он съел уже больше двух третей. Да и потом, не любил он подтаявшее. Он поколебался ещё немного и … бросил мороженое в пакет Толика.

Толик не верил своему счастью, почти половина мороженого у него.

– Ну как? Чувствуешь свободу?

Димасик прислушивался к себе. Возможно, уже съеденная часть мороженого… и котлеты, мешали ему услышать властный голос свободы. Он слез с качелей и принялся стягивать новую футболку с халком. Такой инициативы Толик не ожидал. Димасик снял футболку, бросил под ноги и стал старательно топтать её. Толик тем временем быстро достал из пакета потёкшее, размазавшееся мороженое и со поразительной быстротой сожрал его, пока Димасик был занят попранием оков.

– Ну, а дальше что? – спросил раскрасневшийся и слегка запыхавшийся Димасик.

– Дальше? – протянул Толик, бегая глазами по площадке. Дальше он не придумал. Он вообще это всё придумал, чтобы поесть мороженого. Но Димасик теперь всъерьёз возжелал свободы.

– Дальше нужно всем это рассказать, всему классу и двору! Нужно эта… вербовать последователей.

В этот момент на свою беду во двор вышла Ленка из пятого “бэ”, она подозрительно окинула взглядом пацанов и уткнулась в телефон, явно намереваясь проскользнуть мимо.

– А ну стой, – Димасик загородил ей дорогу.

– Списать не дам, – прошипела Ленка, на всякий случай наводя камеру телефона на Димасика.

– Да не нужны нам твои списывания, дура, – ласково и серьёзно объяснил Димасик. – Хочешь стать свободной женщиной?

– Я и так свободная, – Ленке заметно польстило слово “женщина”.

– Какая ж ты свободная, если тебе родители краситься не разрешают – всунулся Толик. Ленка брезгливо глянула на него. – В школу ходить заставляют! Учиться заставляют на пятёрки. Картошку ещё чистить заставляют…

– А ты-то чего за это переживаешь, – подозрительно спросила его Ленка. – Сам небось даже картошку с нового года не пробовал.

– Я что-то получше пробовал, Ленка, – со значением, тихо ответил Толик. – Вкус настоящей свободы!

– Но если у тебя рабский менталитет, - подхватил Димасик, – Тебе, конечно, нас с Толиком не понять, ты вообще от айфона оторваться не можешь, – тут, похоже, его осенило. – Во, точно ты – ещё и его рабыня.

В этот момент ленкин телефон завибрировал, Ленка вздрогнула и посмотрела в экран.

– Видишь! – торжествующе сказал Димасик. – Он тобой повелевает! Родители и айфон – твои угнетатели.

Толик с восторгом посмотрел на Димасика – вот шпарит, вот это он его зацепил своими рабами и свободами!

Ленка капризно сморщила нос:

– Говорите, прям как моя бабушка, – прошипела она. – Ей тоже мой телефон не нравится. Только никакая я не рабыня, понятно, я вообще с этим телефоном что хочу могу сделать.

Она размахнулась и швырнула его куда-то в кусты. Толик проследил за ним взглядом.

– Ясно вам? – гордо подбоченившись спросила Ленка.

– Ты, Ленка, молодец, способна стать свободной, – похвалил Димасик и даже пожал ей руку. – Только этого не достаточно, теперь нужно всем помочь стать свободными.

– И Верке? - разочарованно спросила Ленка. – Может она вот пусть дальше рабствует, идиотка?

– Особенно Верке, – покачал головой Димасик. – Никто не заслуживает быть рабом.

В этот момент во двор вышел Петька с мячиком. Петьке они втроём уже быстрее объяснили, что почём, рабский мяч вспороли стеклом, а рабские кроссовки “Найк” забросили на провода.

Толик внимательнейшим образом запоминал кто и куда какие атрибуты рабства выкидывал.

А вот Верка, появившаяся во дворе после Петьки наотрез отказывалась становиться свободной женщиной, намертво держалась за телефон и конверсы.

– Отстаньте от меня со своим рабством, дебилы! – верещала она. – Совсем спятили что ли?! Никто меня не угнетает, особенно одежда!

– Ты, конечно, Верка, извини, но мы не можем смотреть на то, как ты оставляешь себя рабыней, – заявил Димасик. Втроём они освободили Верку от оков, и тут она, пнув Толика так что он завыл, рваналусь и с рёвом побежала домой. Догнать её не успели. Вернулись во дворе. Ленка смотрела на подъезд Верки полным сомнения взглядом.

– Настучит, – сказала она обречённо. – У неё рабство прям на лице написано. Она ж точно, генетическая, природная рабыня!

– Значит у нас мало времени, – серъёзно ответил Димасик. – Вон, Колька вышел, ну-ка пойдёмте к нему.

К тому моменту, когда обычно всех звали по домам на рабский ужин, весь двор был завербован и возбуждённо гудел.

– А с родителями что делать? – кричали из толпы. – Может им того, – кто-то вспомнил уроки истории. – Террор?

– Хартию писать и требования двигать! – завизжала освобождённая от айфона Ленка. – Чтоб никакой уборки и чтобы не мешали косметикой пользоваться.

– Правильно! И никакой школы! Иначе террор! Хватит нас угнетать!

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не рабский менталитет Верки, которая настучала родителям о готовящейся революции и о том, как её освобождали от рабства в принудительном порядке. Её родители, ясное дело, растревожили всех остальных, так что все родители вышли в двор и подавили прения, за уши увели потомков ужинать. Всех, кроме Толика, который предусмотрительно удрал за гаражи. Он вернулся, снял палкой кроссовки “найк” с проводов, нашёл в кустах айфон Ленки, пока хозяева не вернулись за своими вещами, пособирал во дворе другие остатки рабских оков и пошёл спать в теплотрассу, потому что домой без водки идти было хоть свободно, но опасно.

14. Анюта


Каждая больница города имела свою «изюминку».

Центральная гордилась главным корпусом — памятником архитектуры. Доходный дом купца, скопца и мецената не могли развалить уже два века, а недавно и вовсе затеяли ремонт с подобием реставрации, к месту и не к месту приплетая историческую ценность здания.

Инфекционка располагалась на отшибе, рядом с настоящим сосновым бором. Гулять там, правда, было особо некому, разве что медперсоналу, зато воздух благоухал хвоей и вид из боксированных палат был исключительным.

В горбольнице обитало собственное привидение.

В начале девяностых молоденькую лаборантку Анну Красникову в подвале зарезал наркоша, сбежавший из токсикологии. Девушка рано утром спешила по подвальному переходу в соседний корпус и наткнулась там на метавшегося в ломке ублюдка, который то ли рассчитывал найти на ее лоточке промедол, то ли просто ничего не соображал, а вот ножом где-то разжился. Сам наркоша тоже сдох через пару дней в реанимации, потому как отметелили его при задержании на совесть, но никто по нему не вздыхал.

Скандальную новость погоняли по местным новостным каналам, пообсуждали, да и стали понемногу забывать, но по больнице поползли слухи. Рассказывали обычно одно и то же: шел или шла, мол, задумавшись, по главному корпусу, и вдруг холодком повеяло, а мимо вроде как Анюта идет. В масочке, с лотком в руках. Мелькнула и исчезла.

Главврач на планерке устроил всем разнос и пообещал оставить без премии к дню медика всех, кто распускает сплетни. Но сплетни не утихали, Анюта продолжала являться. Она стала деликатно, у стеночки, появляться на консилиумах, а в реанимации у некоторых больных по утрам стали находить крошечные ранки на пальцах. Очень скоро утвердилось поверье, что это к счастью, что пациент, к которому приходила Анюта, непременно выживет. Поэтому батюшке, который регулярно пытался кропить углы в реанимации святой водой и как-то даже организовал крестный ход вокруг больницы, мягко отсоветовали вмешиваться в потусторонний лечебный процесс.

***

Устроившийся через двадцать лет в горбольницу анестезиолог-реаниматолог Антон умирал от любопытства. Ему очень-очень хотелось самому увидеть Анюту! Высокий, под два метра, полный, с глуповатым выражением лица, он больше походил на санитара, чем на врача. И хотя быстро выяснилось, что как реаниматолог он и толков, и рукаст, но всерьез его еще не воспринимали. А ему так хотелось стать своим! Бывалым, матерым. Чтобы на консилиуме не жаться в уголке, подальше от профессуры, с полыхающими от смущения щеками, а вальяжно сидеть на диване, встревать с личным мнением, а потом, покосившись в угол, значительно приподнять бровь, чтобы кто-нибудь вполголоса спросил: «Анюта?» - а он бы важно кивнул, и все понимающе притихли. Анюту никогда не видели все разом, всегда кто-то один. Эх, почему не он?

Мечтая поймать неуловимую, Антон жадно слушал все местные байки о ней, и даже втерся в доверие к зав. лабораторией Елене Павловне, вызвавшись переставить в ее кабинете тяжеленные кадки с фикусами. Елена Павловна помнила Анюту прекрасно, и с видимым удовольствием рассказывала о ней приятному молодому доктору, вежливому и уважительному:

- Ах, какая девочка была! Сейчас таких нет! Вы посмотрите, Антон, как сейчас медсестры ходят: банданы с черепами, цветные патлы, татуировки. Раньше таких чувырл вахтер не пропустил бы! А Анюта тихая была, скромная. Халат всегда свежий, накрахмаленный, хрустел как вафелька, маску носила как положено, шапочку. Раньше шапочки были такие милые, вы не находите? - она протягивала Антону старые, выцветшие фото, на которых весело смеялись девочки в белых халатах и странных чепчиках-столбиках. Среди них была и Анюта, застенчиво смотревшая куда-то в сторону. Антон с замиранием сердца разглядывал полустертое личико. У нее, должно быть, были красивые глаза. Нос был слегка длинноват, и рот не слишком хорош, девушка немного походила на овечку, но в маске, она наверняка казалась красавицей...

Задумавшись, Антон проговорил это вслух и Елена Павловна радостно подхватила:
-Да, Антон, вы правы! В маске она просто принцессой была! А уж как кровь брала! Это сейчас все из вены, а тогда по старинке — скарификаторы, капилляры... У Анюты такая легкая рука была — все замечали, что не больно. Пациенты всегда радовались, когда она на забор приходила. И лоточек у нее всегда образцовый был, аккуратнейший...

Елена Павловна все журчала, журчала о прошлом, а Антон зачарованно разглядывал старые фото и понемногу влюблялся.

***

Иногда Анюта как будто пропадала в никуда. А потом вдруг приходила в себя где-нибудь в коридоре, привычным жестом приподнимала руки перед собой ладонями вверх, и тотчас ощущала в них знакомую тяжесть эмалированного металлического подносика с полным набором.

Она давно заметила, что никто не замечает ее в движении, но стоит ей постоять на одном месте, как кто-нибудь непременно фиксирует на ней взгляд и странно меняется в лице. Ей не нравились эти взгляды, поэтому она предпочитала ходить по коридорам туда и обратно, заглядывать в палаты, наблюдать за привычной суетой днем, за спящими и неспящими ночью. Привычным фоном ее сопровождал еле слышный сложный, переливчатый звук: слабо постукивал о подносик алюминиевый штатив, в штативе подрагивали пробирки, в пробирках трепетали стеклянные капилляры, рядом побрякивали предметные стекла, шуршали скарификаторы. Время от времени она машинально перехватывала лоток левой рукой и опускала правую в карман, привычно нащупывая рядом с коротеньким карандашом бумажный листок, чтобы свериться со списком, и тут же спохватывалась. Из одиннадцати фамилий были вычеркнуты шесть, но остальные пятеро были в другом корпусе, а в подвале ждал Тот, с ножом. Все еще ждал.

Иногда, замирая от ужаса, она спускалась по бетонной лестнице, осторожно шла по подземному переходу до нужного поворота и заглядывала за угол. Она чувствовала его присутствие, но никогда не видела сразу. Он прятался где-то там, в тенях, за трубами и выступами. Тусклые лампочки скрадывали свет, пахло затхлой сыростью и плесенью. Анюта не могла удержаться, как не может удержаться человек, трогающий языком больной зуб, и делала шаг в нужную сторону. Он тут же дергался ей навстречу, скалясь и показывая нож.

Со временем он все больше и больше походил не на человека, а на затертый, измятый газетный снимок. Едва можно было разобрать темные пятна на месте глаз, остатки волос и одежды, но ощеренный, шипящий рот всегда был виден отчетливо. Анюта опрометью бросалась назад, а он никогда не гнался за ней, очевидно, не в силах выйти из своего подвального угла, точно так же, как Анюта не могла выйти на улицу.

Однажды Анюта попыталась пройти мимо него, смешавшись с толпой студенток. Она по опыту знала, что днем, в будничной суете, она заметна меньше всего. Но он ухитрился безошибочно выдернуть ее из толпы, и снова дважды ударил ножом в живот, а потом еще и в спину, когда она рванулась прочь. Он уже не мог повредить ей, но острая, жгучая боль от ударов была нестерпимой. Анюта беззвучно кричала и отбивалась изо всех сил. Ей удалось сбежать, и она долго потом сидела в самом темном углу под лестницей, тихо плача, пытаясь унять и перетерпеть боль.

Она больше не решалась повторить попытку, и только ночами подолгу стояла у окна, глядя на соседний корпус. Она тосковала отчаянно и безнадежно, слабо зудели десны, а в глазах стояли ледяные слезы. На бумажном листке так и оставались невычеркнутыми пять фамилий.
ПО 1
Кораблев А.
Нежданова И.
Кабарга Н.
ПО 2
Таджибаев Б.
Шубина А.

***

Анюта все не показывалась, и Антон решил действовать методично. Он аккуратно посещал все консилиумы, где делал вид, что внимательно слушает, а на самом деле пытался почувствовать не тянет ли на него холодком. Все видевшие Анюту упоминали о том, что ощущали холод, идущий от нее.

Жаль, что Антон был слабо чувствителен и сам, что называется, пыхал жаром, но все же он старался, и как-то смог заметить смутный женский силуэт, но сдуру уставился на него во все глаза, и наваждение мгновенно исчезло.

Антон пришел к выводу, что Анюта боится взглядов в упор. Теперь он проходил по коридорам и лестницам, опустив глаза, и пытаясь периферийным зрением отследить фигурку в белом. Такая тактика оказалась верной. Однажды он минут десять шел рядом с прохладным белым халатиком и даже расслышал слабый стеклянный дребезг. Он размышлял. Стоит ли с ней заговорить? Услышит ли она его? И сможет ли ответить? Простой вопрос «зачем?» не приходил ему в голову.

Случайно, обедая в столовой, Антон услышал разговор двух бабушек-лифтерш. Одна из них жаловалась, что у грузового лифта на последнем этаже всегда жуткая холодрыга. Она уже и окно заклеила сама, и шаль из собачьей шерсти принесла, а все равно пробирает.

Антон ощутил восторг удачливого рыболова. Вот оно! В первое же дежурство он улучил спокойный момент и в третьем часу ночи поднялся на последний этаж.

Она стояла там, у окна, поставив на подоконник лоток, и грустно смотрела во двор, на соседний корпус. На подсвеченный фонарями больничный двор медленно падали крупные хлопья снега, и Антон испытал давно забытое ощущение новогоднего чуда. Детская радость, ожидание чего-то волшебного заполнили его целиком.

***

Он появился недавно, этот молодой доктор, и запомнился детскими чертами лица. Очень высокий, здоровый, с широченной спиной и тяжелым загривком, он все же сохранял на щекастой, румяной физиономии что-то наивно-младенческое, и этим понравился ей. Она давно считала его имя с карточки на груди, которые теперь носили все врачи, но про себя называла его Большой Малыш. И вот теперь Большой Малыш стоял перед ней, потея и краснея от волнения, и спрашивал:
- Тебе помочь?
Анюта не сразу осознала, что он обращается к ней. Но он стоял перед ней, и смотрел прямо на нее, по-бычьи упрямо склонив кудрявую белобрысую голову. Смысл вопроса застал ее врасплох, она поколебалась, но все же вытащила из кармана заветную бумажку и показала ему. Он вчитывался, шевеля губами, и вдруг понимающе просветлел лицом:
- Тебе нужно туда?
Она нерешительно кивнула. Он торопливо и радостно продолжал:
- Ты боишься, да? Тебя проводить?
Ее прозрачный взгляд стал отчаянно-умоляющим, она прижала руки к груди. Антон, захлебываясь от нахлынувшего восторга, заверил:
-Я провожу! Ничего не бойся, идем!
Он решительно повернулся и пошел вниз по лестнице, оглядываясь на Анюту. Она взяла лоток и с опаской поспешила следом.

***

Анюта всегда тайно гордилась своим умением брать капиллярную кровь быстро и безболезненно. Она с легким презрением наблюдала за нынешними медсестрами, которым поучиться бы у нее, хотя ценный навык нынче требовался редко.

Она сама решала теперь к кому идти, но старалась приходить ночью и выбирать тех, кто точно не проснется.

Проще всего было в реанимации. Она прекрасно знала, что никому не вредит, только все же забирать кровь у умирающих было не то чтобы стыдно, а неловко. Поэтому Анюта тщательно прислушивалась и приглядывалась. Врачи и медсестры взглядами и случайными обмолвками неосознанно давали самый точный прогноз по каждому пациенту, и Анюта научилась считывать его на раз. Особенно показательными были консилиумы. Уже по тону врача-докладчика, по выражению лиц присутствующих было ясно выживет ли больной.

Совсем безнадежных Анюта не трогала, а к остальным приходила под утро, в четвертом часу. Ставила рядом свой подносик, обрабатывала больному палец, слегка массируя его, не спеша выбирала скарификатор, умело накалывала палец, снимала ваткой первую ненужную каплю, подносила к следующей стеклянный капилляр, позволяя ему сначала заполняться самотеком, а после склонялась к кончику стеклянной трубочки и вытягивала из нее ртом весь красный столбик.

Вкус был не важен, но живое тепло сладким жаром обдавало ее изнутри, заставляя трепетать от блаженства. Всего несколько капель — кому от этого плохо?

Впервые это случилось в том корпусе, куда теперь нельзя.

Она торопилась тогда. Дежурный врач нервничал, просил быстрее, а резиновая груша, которую она надевала на конец капилляра, чтобы ловчее набирать кровь, оказалась чужой, надорванной. Видно кто-то из девчонок стащил Анютину, а свою, негодную, подкинул ей в лоток. Но ночью разборки не устроишь, и Анюта не выдержала, в нарушение всех правил подсосав кровь ртом.

Она даже не успела испугаться, почувствовав ее вкус во рту, потому что сразу поняла, что никто ничего не заметил. Она спокойно доделала свою работу и ушла, а потом несколько дней была сама не своя. Ей все казалось, что кто-то узнает, что ее накажут, что случится что-то страшное и стыдное, но ничего не случилось. И она снова сделала это, сама не зная зачем.

С тех пор тот корпус стал для нее головокружительной лотереей. Иногда она все время была на виду и приходилось образцово-показательно выполнять свои обязанности, а потом разочарованно брести назад, в лабораторию. Но иногда ее вызывали экстренно, среди ночи, или даже днем оставляли одну, без присмотра, и можно было припасть губами к стеклу, ощущая горячий, солоноватый поцелуй. Каждый такой эксцесс неделями отзывался в ней блаженной истомой, растворял ее в сладостном, тягучем потоке вины и тайного торжества.

И вот теперь она почти бежала следом за широкой спиной Большого Малыша, сходя с ума от страха и предчувствия чуда. А вдруг?

***

Тот, с ножом, вылез навстречу заранее, щерясь на Анюту и не замечая Большого Малыша. Но Малыш — умничка! - все-таки сумел его разглядеть и начал обходить вокруг, не поворачиваясь спиной и загораживая собой Анюту.

Тот, с ножом, казалось, растерялся. Он завыл и зашипел, но Большой Малыш так грозно гаркнул: «Не трожь ее!!!» - что посыпалась штукатурка. Темная, неровная тень отступила, как будто посветлела в центре, потом сгустилась и все-таки кинулась на свою жертву, пытаясь обойти преграду. Малыш бросился наперерез и напоролся прямо на еле видимый нож.

Тень жалобно заскулила. Пытаясь выдернуть подобие руки из тела Малыша, она извивалась и таяла, а Малыш осел на пол и стал заваливаться набок. Крови не было, но молодой доктор побледнел как простыня, губы посинели, взгляд стал бессмысленным. Анюта подумала о том, что надо бы позвать на помощь, но так и стояла, застыв как столб со своим подносом в обнимку. Кого звать? И как?

Малыш умер минут через пять. Умер и исчез. Его не было нигде. В подвальном коридоре лежал только огромный очеловеченный кусок мяса в серой униформе реанимационного отделения.

И Тот, с ножом, тоже исчез. «Убил не того,» - радостно догадалась Анюта и беззвучно рассмеялась. Никто ничего не поймет! Анюта обошла Малыша вокруг, чтобы убедиться. Тело найдут утром, а ран на нем нет — ничего нет!

Анюта отвернулась и побежала, вся трепеща от предвкушения, дальше. Скорей-скорей-скорей! Поймать свое время чудес, пока еще все тихо! Пока дежурные медсестры дремлют на кушетках, урывая час-другой незаконного сна! Пока все сладкие пальчики и крошечные пяточки беззащитны и в полном ее распоряжении! Собрать, собрать капли радости! Вдохнуть в себя легкий, блаженный жар снова! Она успеет!

Она достигла желанной двери за несколько минут, и вспорхнула вверх по лестнице, рядом с которой на грязном кафеле стены через трафарет было грубо намалевано красным: «Педиатрическое отд. №1. Педиатрическое отд. №2.»

15. С чистого листа


Приятная музыка, раздававшаяся повсюду, задевала струны души. Восхитительный и бессмертный Моцарт! Вечная классика. Захотелось, одновременно, и смеяться, и плакать, расправить крылья и улететь далеко-далеко. На смену необъяснимой тревожности нахлынули воспоминания. Вот бы еще ноги вытянуть, затекли так, что хоть кричи. Понять бы еще, где нахожусь. Последнее, что помню, как шел по лесной тропинке на свою дачу.

Женские голоса вклинились в воспоминания. Мягкие, успокаивающие, в тон музыке. Жена с дочкой, похоже, что-то обсуждают. Хорошие они у меня, повезло мне и с ними, и с родителями. Лидия Ивановна, соседка по дому – единственная, кто не вписывался в мою идиллическую по жизни картину. Таких гадин, еще поискать. Столько крови у меня попила и не передать.

Отношения с ней разладились еще, когда пешком под стол ходил. Казалось бы, где взрослая тетенька и где маленький ребенок. Ан нет, дурой старой ее назвал, как рассказывала потом мама. Интересовался, уже во взрослой жизни, за что такая ненависть ко мне со стороны Лидии Ивановны. Конфету у меня отбирала, любимого «Мишку на Севере», мол, вредно много сладкого есть детям. А я за «Мишку на Севере» и ударить мог.

Так-то она не была старой, но что услышал в садике, то и выпалил. Воспитательницы так за глаза перешептывались о заведующей садиком. А что говорилось шепотом, то было запретно, это я уже понимал.

С тех пор и пошло-поехало. И не смышленый я, и слова плохо выговариваю. Ну, было такое, потом выговорился. Но то, что я косолапый, неуклюжий, «мышей не ловлю», это уж слишком, тут даже мама не выдержала. Так соседке помню и сказала: «Вы на себя-то, Лидия Ивановна, внимательно посмотрите в зеркало, а потом цепляйтесь к моему ребенку!».

Для меня непонятным осталось, почему я должен мышей ловить. Я же человек, а не кот какой! Мама тогда объяснила, что это оборот речи такой и посоветовала не обращать внимания на эту тетеньку.

— Ну ее, — сказала она тогда. — Будь умнее.

Но делать мне замечание, чтобы не показывал язык Лидии Ивановне при встрече, перестала. А раньше говорила, что делать так некрасиво и все хорошие мальчики уважают старших тетенек.

— Ты лучше не выгораживай своего Эдичку, — не успокаивалась Лидия Ивановна при встрече, — от этого он умней не станет! Подумайте лучше, куда его определить. В обычную школу его точно не возьмут.

Возмущению мамы не было предела, когда она жаловалась на соседку отцу.

— Ну что ты хотела? — резюмировал тот. — Мужа нет, детей нет, подруг тоже что-то не видно. Что ей еще делать, как не цепляться к другим?

Время шло, я подрос и пошел в школу. Взяли, не иначе, как назло соседке. Учился хорошо. Учительница начальных классов Ольга Степановна даже хвалила меня на школьных собраниях за усердие и старание.

Вот так и достарался до седьмого класса, до предмета химии. До сих пор помню ухмылку Лидии Ивановны, когда я зашел вместе с другими в класс. Так-то я знал, что она преподаватель по химии, но в другой школе. Не иначе, специально поменяла место работы.

— Филимонов! — язвительно обращалась она ко мне на уроке. – Спишь, я вижу на уроке? Не надейся, тебе таблица элементов не приснится. В пустую голову сложно им пробиться.

На удивление и к злорадству Лидии Ивановны химия давалась мне легко, даже помогал с задачками другим. И все попытки Лидия Ивановны опозорить меня перед классом успехом не увенчались.

В университет поступил на бюджет, но и здесь не обошлось без язвительных замечаний соседки. Всему дома она рассказывала, что умные сейчас стране не нужны, раз набирают всякую шелупень, вроде меня, да еще на бюджет. И демонстративно со мной не здоровалась, словно я пустое место.

Чем больше она выказывала злобу по отношению ко мне, тем смешнее казалась в моих глазах. Но в моем сердце нашлось место и жалости. Особенно, после рассказа отца о неудавшейся поездки Лидии Ивановны на Кавказ. Тур подходил к концу, когда группе предложили восхождение на одну из гор. Но экскурсию отменили из-за испортившейся погоды. Возмущению Лидии Ивановны не было предела. Как так, все оплачено, а, значит, экскурсия должна состоятся. Инструктор вначале убеждал, уговаривал, а после психанул, и повел ее одну по маршруту. Дождь начался, когда они вдвоем преодолели чуть больше половины маршрута. Пришлось сделать привал. Только места в одноместной палатке, которую инструктор предусмотрительно захватил с собой, для Лидии Ивановны не нашлось. Мокрая и злая она попыталась потом, когда спустились на базу, жаловаться и свалить всю вину на инструктора, но свидетели никуда не делись. С температурой она вернулась домой и уверяла всех жильцов дома, что не стоит тратить свои кровно заработанные деньги на паршивые поездки. Даже приклеила объявление на входной двери подъезда — «Кавказ — место, где вы не только можете потерять честь, но и свое здоровье!».

Что поделаешь, характер! Его уже не переделаешь! Как-то подходя к дому, обратил внимание на женщину с тяжелой сумкой в руке. Ее даже перекосило в одну сторону. Оказалось это Лидия Ивановна. На удивление она не стала отказываться от помощи и снисходительно всучила мне пакет. С цементом. Что-то собиралась замазать в квартире.

И все ничего, только не пройдя и пары метров, она практически на пустом месте грохнулась на землю во весь свой рост. Я даже замер от неожиданного поворота. Кровоточащие локти и коленки не шли ни в какое сравнение с проклятиями, сыпавшимися на мою бедную голову. Я все же проявил благородство и донес пакет до двери ее квартиры. Но примирения не случилось. Даже наоборот, месть стала более изощренной.

В университете познакомился с хорошей девушкой Светой. Естественно, она стала частым гостем в нашем доме. И Лидия Ивановна развернула на нее настоящую охоту. При любом удобном случае, благо жила на первом этаже — она устремлялась к Свете и все с целью переубедить, что не за того она собралась замуж.

— Родители у тебя есть? — допытывалась она с пристрастием.

Понимая, что девушка не готова с ней общаться на эту тему, она, уцепившись дрожащей рукой за кофточку девушки шептала:

— Твой Эдичка, как тот черновик, требующий доработки. Надорвешься, исправляя его недостатки. Лучше, поищи спутника себе получше.

Со Светой мы прожили долго и счастливо, детишек нарожали. Сыночка и лапоньку дочку. Лидия Ивановна как-то попыталась охаять и их, мол, от осинки не растут апельсинки, но нашла жесткий отпор в моем лице. Так, просто встряхнул за шиворот пару раз и отпустил. Своей вины в том, что она упала и расшибла себе нос не видел, так и написал в объяснительной. Но соседка заявила, что это неоднократная попытка с моей стороны уронить ее на землю. Хорошо, что участковый из нашего района, да еще и в одной школе с ним учились. Понимал меня, как никто другой.

— Вмешательство в чужую жизнь карается законом, — так и заявил он ей. —Еще одна жалоба от жильцов и сушите сухари. Носить-то их вам некому.

Не знаю, что расстроило так Лидию Ивановну больше, но к вечеру она благополучно померла. Я даже вызвался помочь с организацией похорон.

С тех самых пор, не было ночи, чтобы она мне не приснилась. Дошло до посещения психолога.

— Постарайтесь не думать о вашей соседке, — резюмировал он. —Переключитесь на что-то более приятное. Надеюсь, в вашей жизни таких моментов намного больше.

Так-то оно так, но, похоже, Лидия Ивановна оставила в моей душе неизгладимый след. Интересно, какой и кем бы она стала в своей следующей жизни? Или пойдет по проторенной дорожке и найдет себе очередной объект для издевательств. Со мной у нее это получалось хорошо. Да и как такое могло сложиться, что сейчас воспоминания крутятся вокруг нее, а не вокруг моих близких.

Музыка продолжала звучать, расслаблять, успокаивать. Понять бы еще, где все-таки нахожусь.

Вздрогнул. Показалось или нет, но каким-то внутренним чутьем ощутил присутствие Лидии Ивановны. Ну да, она, да еще с бейсбольной битой в руках! Вот это поворот! Где только биту взяла?

Мурашки от страха выступили по всему моему телу, а музыка все льется и льется, бесконечная и вечная. Дальше, как в замедленном кино. Взмах руки Лидии Ивановны с битой, отчаянная моя попытка распрямить ноги. И вот наконец-то удалось оттолкнуться ногами от чего-то мягкого и под крик: «С чистого листа решил!» — я куда-то проскользнул.

***

— Мамочка, поздравляем вас с сыночком! Такой хорошенький, такой славненький! Слюнки вон распустил!

Симпатичная медсестричка Лидочка заглянула новорожденному в глазки. И такой испуг отразился в его глазах, что она поспешила положить новорожденного в объятия мамочки. Пусть успокоится.

— Как назовете сыночка? — поинтересовались врачи.

— Сашенькой хотели, — ответила счастливая мамочка.

— А мне кажется, — засомневалась Лидочка, — ему подойдет другое имя. Посмотрите на него. Он же вылитый Эдик! Эдичка!

16. Черновик доверия


Дорога в ад у каждого своя. Дорога Кейна была тихой и одинокой. Все, с кем он работал плечом к плечу, на кого он мог рассчитывать, уже оказались по ту сторону дороги — за двумя бронированными дверями и длинным коридором, среди вражеского штурмового отряда.

Кейн выжил и отступил, но лишь для того, чтобы оттянуть встречу со смертью и выиграть время. Не для себя — для тех, кого он должен был защитить.

В наушнике затрещало.

— Мистер Адамс, это доктор Хэ.

Конечно, он узнал его по громкому эмоциональному говору и отсутствию хотя бы подобия звука «р».

— Какого дьявола вы ещё не покинули помещение?

Доктор Хэ безнадёжно вздохнул.

— Могу я поговорить с вами лично?

— Рискните.

— О, я предпочёл бы не рисковать. Могу войти прямо сейчас, разрешаете?

Кейн обратился в слух. Тихо. Наверное, штурмовая группа ещё возится в переговорной.

— Валяйте.

— Вхожу.

Тут же открылась дверь за спиной Кейна. Доктор Хэ говорил, что он нейробиолог, но складывалось ощущение, что в тонкостях общения с людьми он разбирался не хуже, чем в устройстве их мозга. По крайней мере, Кейн считал его чуть ли не единственным гражданским, который понимает, что, как и когда лучше делать.

Кейн на мгновение обернулся, чтобы убедиться, что это действительно доктор и что он один, а потом снова вперился взглядом в коридор. Было бы лучше, если бы чёртова система видеонаблюдения не накрылась, да и вообще вся система контроля безопасности, но в чём там прокололись безопасники — Кейн не знал. Рассчитывать можно только на себя. Он один против грёбаного отряда, а те, кого он должен защищать, в наглую прохлаждаются.

— Согласно протоколу, вы с Виз должны эвакуироваться, какого дьявола вы ещё здесь? — бросил, не оборачиваясь, Кейн, когда доктор подошёл ближе и присел за перевёрнутый бронированный шкаф.

— Она отказывается.

— Заставьте.

Пауза. Наверное, улыбается, старый хитрец. Проверять Кейн не стал. И без того слишком много драгоценного внимания тратится зазря.

— Боюсь, это почти так же сложно, как и заставить вас покинуть это место.

— И в чём проблема? — Кейн подумал, что вопрос неоднозначный, и добавил: — С ней.

— Она создаёт множество черновиков событий, и в них одна и та же ошибка. Это вы, мистер Адамс. Вы умираете в каждом её черновике, а она сказала, если остались выжившие, их нельзя бросать.

Кейн перестал буравить напряжённым взглядом дверь в коридор и на мгновение отвлёкся. Выхватил из облика доктора круглые очки с небольшими диоптриями, аккуратный пробор на правую сторону, процентов на семьдесят седые волосы, синюшные губы и чудной синий галстук с пчёлами. Доктор Хэ глядел на него взглядом учителя, терпеливо объясняющего урок деревенскому недотёпе.

— Ну так плюньте на меня и валите отсюда, — отрезал Кейн и опять обратил слух, зрение и все остальные чувства к врагам, скрытым за коридором.

— Она не позволяет уйти без вас. Но твердит, что в каждом её черновике вы отказываетесь, — долгий вздох, наполненный ощущением неизбежности. — Я вызвался вас переубедить.

— Я не пойду.

— Да, я знаю, — не стал спорить доктор Хэ. — Вы считаете, что не имеете права уходить. Потому что они останутся. Ваши сослуживцы.

Указательный палец правой руки метнулся с рукояти на спусковой крючок. Словно стальными канатами сдавило плечи, грудь, шею, щёки, губы. Ещё немного — и он готов был отправить назойливого доктора к праотцам.

— Или — ещё частый вариант отказа из черновиков — вы боитесь жить там, за пределами готовых решений, которые предоставляло командование. Или — в совсем редких черновиках — вы не доверяете никому и считаете, что Виз ведёт вас в ловушку.

— Тогда какого дьявола вы здесь?! — взревел Кейн и перевёл на доктора фокусировку и ствол автомата. — Если вы двое всё знаете лучше меня, чего ждёте? Чуда? Озарения?

Доктор Хэ приподнял левый уголок губ, Кейн еле поборол желание двинуть прикладом, даже руки дёрнулись.

— Если уж мне суждено погибнуть, то я предпочту умереть в компании того, кто готов меня слушать, — он приподнял второй уголок рта, и сразу стало как-то тепло и безопасно, что Кейн на мгновение захотел опустить автомат, но лишь на мгновение. — Можно я немного порассуждаю вслух?

Дёрнулась жила под правым ухом. Стальные канаты, сковавшие мышцы, не выдержали напряжения и лопнули. Палец, касающийся спускового крючка, медленно и неохотно вернулся на рукоять, разжались стиснутые челюсти, развязался тугой ком в груди. Кейн медленно вдохнул, на мгновение прикрыл глаза. Тишина. Доктор молчит и правильно делает. Нужна секундная передышка. Кейн медленно выдохнул, перевёл автомат на дверь и бросил короткое «да» в ответ.

— Благодарю, мистер Адамс. Мы с вами — люди маленькие. Пешки на доске, если угодно — простая и очевидная аналогия. Тогда Виз — король, которого мы должны защитить.

— Она — гроссмейстер.

— Неоднозначный пример я выбрал, да? — громко расхохотался доктор, от чего у Кейна дёрнулась бровь. — Может и так. Когда моя дочь была совсем крохой, она обожала играть со мной в шахматы. Правила были для неё слишком сложны, партия требовала усидчивости, и в какой-то момент она объявляла, что одна из пешек стала пешкой-кенгуру. Такая пешка могла прыгать по всей доске и сбивать фигуры в нарушение правил. Она всегда выигрывала.

— И?

— Ах да, должно же быть «и…» — доктор замолчал. — И я думаю, что только так мы сможем выиграть, мистер Адамс. Став этими пешками, нарушающими правила. Вышедшими далеко за пределы самых смелых черновиков. Не ошибки, но самые невероятные истории, которые невозможно рассчитать. Вопрос только в том, что вы можете сделать со всем этим, мистер Адамс? С тем, что снаружи. С тем, что внутри.

Такие простые вопросы поставили в тупик. Что-то мешало принять правильное решение. Кейн не мог уйти вместе с доктором и Виз, просто потому, что чувствовал — смерть отправится за ним и прихватит заодно и этих двоих. Но это не главная причина. Всё, о чём говорил доктор Хэ, было правдой. Он не мог выжить, потому что его товарищи не выжили. Он не мог уйти в мир, выходящий за рамки приказов. Он не мог довериться той, которая ни разу не была рядом в решающий момент, а лишь сидела над своими черновиками и без сожаления вычёркивала чьи-то жизни из реальности.

А ещё он не мог нарушить приказ. Что бы там внутри не творилось.

Кейн молча поднялся, бросил последний взгляд на дверь, ведущую в коридор, и кивнул доктору. Вместе они вошли в центральную комнату. Показалось, что сзади раздались звуки отдалённого взрыва. Или не показалось. Кейн закрыл за собой дверь и заставил смотреть вперёд, на Виз, сидящую в кресле посреди комнаты.

Девушка с белыми волосами, фарфоровой кожей и ярко-голубыми глазами выглядела забытой на кресле куклой. Она не мигая смотрела перед собой и не обращала внимания на вошедших. Доктор жестом попросил Кейна оставаться на месте, а сам осторожно двинулся к Виз так, чтобы оставаться в её поле зрения.

Кейн усмехнулся, а потом, наверное, понял, зачем всё это нужно. Сколько времени потребуется Виз, чтобы просчитать наилучший вариант устранения угрозы? И сколько, чтобы воплотить? Когда постоянно сталкиваешься со смертью, начинаешь жить по её правилам. Действуешь быстро, не задумываясь. Доверяешь только инстинктам. Доверяешься только проверенным людям. Всё остальное — лишь глупое мельтешение, «белый шум», забивающий восприятие и разум, которые должны быть кристально чисты.

Когда доктор оказался совсем рядом с девушкой, то присел на корточки и протянул руки ладонями вверх, заговорил намного тише обычного.

— Я вернулся, Виз. Можешь отвлечься ненадолго? Это важно.

Ресницы девушки дрогнули, она несколько раз моргнула и вопросительно взглянула на доктора. И она сама, и её мысли всё ещё были замершими там, в моменте расчёта.

— Мистер Адамс готов идти с нами. Подготовишь новый черновик?

Только тогда Виз обратила внимание на Кейна. Кукольная мимика исчезла, уступив место человеческому. Она улыбнулась, казалось, так широко, как только могла, подалась вперёд, игнорируя всё ещё протянутые руки доктора, и готова была встать, как вдруг замерла. Кейн понимал — сейчас она оценивает ситуацию. Как он сам всякий раз, когда происходило нечто из ряда вон выходящее. Они похожи. Странно признать, но в её реакциях он узнавал себя. Разные поля битвы, разные функции, но суть одна. Они оба идут рука об руку со смертью, они оба не могут изменить исход, лишь выбрать наилучшее решение. Решение, в котором кто-то должен умереть, чтобы кто-то другой выжил.

— Да, сейчас, — глухо произнесла Виз, глядя в глаза Кейну, и медленно опустилась на место.

Дважды моргнула и замерла.

Доктор устало вздохнул, но не торопился отходить или опускать руки.

— Зачем вы это делаете? — негромко обратился к нему Кейн, потом опять решил, что выразился непонятно, и добавил: — Зачем держите руки.

— Ей нужно знать, что она может на меня опереться. Фигурально и буквально.

— Понятно.

Ему тоже это было нужно. Только теперь уже не на кого положиться.

Кейн отсчитывал секунды, каждая из которых словно волочилась по полу и тянула за собой тревогу, напряжение и душный запах бессилия. Совсем недавно так отсчитывала секунды она — это казалось очевидным. Затылок пульсировал от колкого параноидального предчувствия скорой смерти, которая наверняка уже разнесла первую бронированную дверь и бредёт по коридору. И когда, наконец, Кейн был готов плюнуть на всё и вернуться встречать неминуемую гибель, Виз опёрлась о дрожащие от усталости ладони доктора и поднялась. Кейн беззвучно выдохнул, взъерошил короткие волосы на затылке, стряхивая назойливый зуд, и подошёл ближе.

— Всё готово. Выход пять. Лифт. Технический коридор. В четыре двадцать семь перехват из шахты. Кейна ранят в левое плечо вот сюда.

Она ужалила пальцем в дельтовидную мышцу. Кейн удержался от того, чтобы не перехватить её руку. Не страшно. Лишь бы кость не задело.

— Кейн бросит гранату. Выйдем к машине в четыре сорок четыре. Я поведу. В меня стрелять не станут.

— Ты умеешь водить? — недоверчиво скосился на неё доктор.

— В тридцати двух черновиках — да.

В скольких черновиках Виз не умеет, доктор уточнять не стал. Они вдвоём направились к пятому выходу. Кейн оглядел комнату перед уходом, подошёл к одному из шкафов с выдвижными ящиками.

— Ключи? — укоризненно обратился он к девушке и доктору, гремя связкой ключей с автомобильным брелоком.

Виз замерла и медленно кивнула.

— Я забыла их в тридцати черновиках. Спасибо.

Дальше всё шло как по маслу. Общий план действий был ясен, Виз уточняла детали. Больше всего Кейна беспокоил временной промежуток с четырёх двадцати до четырёх сорока четырёх. Технический коридор. Перехват. Ранение. Ладно, плевать на ранение. Когда раньше Виз набрасывала черновики, в них были задействованы люди с военной подготовкой, а не двое гражданских. Что будет потом, за пределами плана, Кейн старался не думать. Не думать выходило вообще на раз-два, в любое время, с завязанными глазами. Думать в таких ситуациях вредно.

Лифт. Чисто. Безопасно.

Технический этаж. Чисто. Безопасно. На ближайшие семь минут. Но это не повод расслабляться.

Двигались в одном темпе. Кейн мечтал хотя бы раздвоиться, чтобы контролировать ситуацию. Чтобы был тот, кто прикроет спину. Непозволительная роскошь. И он решил, хотя бы на время, довериться Виз. Её уверенность в черновике граничила с безрассудством, но Кейн нашёл в себе силы, чтобы сделать этот шаг. Позволить ей идти впереди. Позволить ей командовать операцией. Позволить… себе опереться на её эфемерную уверенность.

Впереди маячила вентиляционная шахта. Контрольная точка. Виз предупреждала, что раньше положенного действовать не стоит, иначе весь черновик придётся переделывать. И не факт, что получится лучше. Поэтому Кейн обратился в слух, чувство времени, зрение. В нечто большее, чем он сам и одновременно меньшее. Палец лежит на спусковом крючке. Левое плечо зудит в нетерпении перед встречей с обещанной пулей. Граната ждёт в подствольнике.

Шелест опускающегося троса. Гулкий стук подошв. Взгляд. Выстрел. Мгновение, чтобы проверить, что там с доктором. С Виз. Смена позиции. Взгляд. Выстрел. Боль в плече — дождался! Смена позиции. Граната. Смена позиции.

А теперь бегом. В затылке зудело, вся спина зудела, все мысли были только о том, чтобы проверить, всё ли чисто сзади, остановиться хоть на мгновение. В черновике Виз остановок не значилось. Всё, что Кейн позволил себе — на ходу достать из подсумка перевязочный пакет и почти не глядя обмотать плечо, чтобы остановить кровь.

Машина стояла на месте, засады не было. Доктор свернулся на полу между передними и задними сиденьями, Кейн сел на пассажирское место, но, встретившись с уверенным взглядом Виз, перебрался назад и лёг на сидения.

— Педаль газа которая из двух?

От внезапного вопроса Кейн едва не подпрыгнул и не подорвался на водительское место. Доктор Хэ был более терпелив.

— Та, что поменьше. Не забывай о черновике.

Виз кивнула, пристегнулась, провернула ключи и вполне сносно тронулась.

— Что там дальше в твоём черновике? — Кейна колотило от невозможности действовать.

Он просто лежал на правом боку, зажимал раненое плечо и наблюдал за уверенными движениями Виз, хотя, конечно, водить она умела только в черновиках. Кто станет давать уроки вождения тому, в чьи задачи входит только составление черновиков будущего?

— Для вас двоих ничего интересного. Может потряхивать. Может кидать из стороны в сторону. Потом пройдёмся. Сменим транспорт. Пройдёмся. Отдохнём.

Два часа бессилия, частой тряски и болтанки. У Виз были проблемы с входом в повороты и торможением. Машину утопили в небольшом озерце и ушли за обещанным Виз сменным транспортом. Кейн прикидывал, как бы всё провернуть так, чтобы их подольше не могли отследить по угнанной машине. Как оказалось, зря.

Сменным транспортом оказался велик-тандем, украденный среди ночи у пожилой пары, которая жила в домике неподалёку от трассы. Из курятника этой же пары стащили шесть яиц. Виз обещала приготовить яичницу. И опять улыбнулась широко и искренне. Кейн отметил про себя, что ему нравилось, когда она так улыбалась. Доктор Хэ отметил это же вслух.

Минуты три спорили, кто поедет спереди, кто на втором сиденье, а кто на багажнике. Доктор Хэ сел впереди и всю дорогу громко распевал непонятные народные песни. Кейн занял второе сиденье, это частично сняло нагрузку с раненого плеча, но совершенно выводило из себя. Никакого контроля ситуации, зудело уже всё тело так, словно со всех сторон в него целились десятки стрелков. А ещё сзади к нему прижималась Виз. Это мешало больше всего. Отвлекало. Усыпляло бдительность. Давило на установленные границы.

Ещё через час с лишним оставили велик в небольшой рощице и двинулись дальше вдоль трассы пешком. Одно яйцо сохранить не удалось, футболка Виз, а заодно и спина Кейна были перепачканы склизким желтком. Но она опять улыбалась, и этого было достаточно, чтобы продолжать идти, доверившись её черновику.

Рощица сменилась кукурузным полем, потом небольшим пустырём и лесом. И вот в этом лесу, говорила Виз, их должен ждать сезонный охотничий домик. С газовой горелкой, без охраны и сигнализации, что важно.

Домик и впрямь их ждал. Ничего выдающегося — большой холл со столом и пятью стульями, крохотная кухня, санузел, кладовая и длинная спальня с пятью кроватями. Кейн не успокоился, пока не проверил всё сверху донизу. Хотя, даже тогда не успокоился, но доктор убедил его уже сесть куда-нибудь, чтобы он мог взглянуть на плечо.

Доктор Хэ с улыбкой буддистского монаха обрабатывал рану Кейна. Ничего серьёзного, задета только мышца. Виз хлопотала на кухне.

— Ума не приложу, что мы такие замечательные, но до одури разные люди, теперь будем делать.

С кухни раздался негромкий хлопок и девичий испуганный крик. Кейн сорвался с места, сшибив доктора. С пистолетом наготове он ворвался на кухню. Виз прижимала руки к груди и с опаской смотрела на шкворчащую сковородку.

— Я… Я же готовила яичницу в девяноста девяти черновиках…

По её бледным фарфоровым щекам текли слёзы. Кейн медленно выдохнул, опустил пистолет и, приблизившись так, чтобы Виз его видела, осторожно протянул свободную руку ладонью вверх. Плечо пронзила боль.

— Не страшно. Я научу.

Девушка утёрла слёзы одной рукой, вторую опустила на его ладонь.

— Глупые черновики, — она попыталась улыбнуться, но поджала губы, чтобы не заплакать снова. — Столько их разработала, а сама толком ничего не могу.

— Значит, будем жить без черновиков, начисто.

— Будем, — согласилась она и снова улыбнулась так, как Кейну нравилось.

На этот раз он сказал это вслух.

17. Переписал набело


Теплым сентябрьским вечером Игорь Иванович Сумароков неспешной походкой возвращался домой после суточного дежурства.

Трудился мужчина обычным охранником. В свои 56 лет другой работы он не нашел. Да и не искал ее особо. Эта его вполне устраивала. График - сутки через двое – позволял Игорю Ивановичу жить в свое удовольствие, а деньги, оставшиеся после продажи родительской квартиры и дачи, давали возможность приятно проводить время с женщинами гораздо более юного возраста, чем он сам, и особо не задумываться о финансовой составляющей своего бытия.

Оставалось пройти каких-то полквартала: пересечь улицу, пройти через сквер и в этот момент Сумароков услышал голос:

- Игорь Иванович, поспешите домой. Сегодня вечером вы умрете и лучше это сделать в своей квартире № 50 на диванчике, чем в сквере.

Сумарокова будто током ударило. Он озирался в поисках шутника, но в сквере было безлюдно. Лишь на одной скамейке сидела парочка.

- Бред какой-то! – сказал он вслух, немного успокоившись.

Игорь Иванович хотел списать все на свет Венеры, который отразился от пузыря с метаном или на шаурму, что ел накануне вечером, но тот же голос рявкнул ему прямо в ухо:

- А, ну, марш домой, упрямец! Иначе прямо здесь в гроб вгоню!

Свет перед Сумароковым погас и он рухнул на скамейку.

Очнулся мужчина от того, что по щекам его бил некто в белом халате.

- Мужчина, просыпаемся! Рано еще отходить. Давление у вас как у младенца. Пульс в норме. Сердце аки часики. Легкие не шумят. А сейчас еще и щечки будут розовые.

- Доктор, я умру…

- Все мы рано или…

- …сегодня умру!

Выражение лица доктора изменилось с мягко-масляного на кирпично-жесткое.

- Никодимыч, - врач повернул голову в сторону машины «Скорой помощи». - Тут клиент для тебя есть. Возьмешь?

- Возьму, - пробасил невидимый Никодимыч. – Палата №6 свободна и готова принять любого смутьяна.

- Нет, нет, – Сумароков замотал головой. - Это всё от обморока. Ничего серьезного, - частил он. – Я домой. Тут рядом. Жена ждет, волнуется, - зачем-то соврал он.

- Никодимыч, отбой. Больной к жене хочет, а нам пора на «боли в животе» и так тут задержались. А вы, больной, на диванчике отлежитесь что ли… - сказал доктор и заспешил к машине.

Последняя фраза буквально подбросила Сумарокова со скамейки, и он помчался в сторону дома. Ворвавшись в свою холостяцкую квартиру, он заперся на все замки, задвинул щеколду и накинул цепочку. Вытащил из холодильника початую бутылку водки, и тут же на кухне из горла влил в себя половину ее содержимого.

- Прислышится же такое. Так точно можно в ящик сыграть, - произнес он вслух и пошел переодеваться.

Сумароков достал домашнюю одежду, но, подумав, отбросил в сторону шорты с футболкой и вытащил из шкафа свой парадный костюм из тонкой английской шерсти, рубашку и галстук.

- А вдруг, это правда? – произнес он, вспомнив голос.

Одевшись, Сумароков уселся на диван.

Игорь Иванович смотрел на стену перед собой и поначалу ни о чем не думал, просто сидел и разглядывал узор на обоях, через несколько минут прямо по стене побежали эпизоды его жизни.


Беззаботное детство. Школа. Первая любовь. Друзья. Выпускной. Институт. Алёна, его первая жена, с которой он развелся после трех лет брака много лет назад.

«Крышесносная белокурая фурия, но, увы, не для меня», - подумал Сумароков о своей бывшей.

Работа в институте, где он заведовал лабораторией, писал кандидатскую, отказ взять в соавторы научной работы сына директора института, оставляет талантливого ученого Сумарокова без всяких надежд на продолжение карьеры. После этого в его жизни словно что-то сломалось.

Кадры жизни замелькали быстрее. В них не было сюжетной линии и ярких моментов, только черно-белые кадры, от которых оставалось горькое ощущение недосказанности, собственной никчемности и беспомощности.

- Вроде бы жил, а вспомнить нечего, будто черновик писал. Все надеялся – перепишу потом, успею все исправить, - Сумароков вынес тяжелый вердикт своей жизни. – И умирать сейчас? Бред какой-то. Мне рано. Успею все переписать…

- Мысль о черновике мне нравится. Не оригинально, но к вам, Игорь Иванович, она вполне применима.

Посреди комнаты в шикарном кресле-качалке, невесть откуда взявшемся, сидел худой черноволосый человек в черном костюме, с острыми чертами лица и колючим взглядом.

Ни страха, ни удивления при виде гостя Сумароков не испытал.

- Кто вы? – спросил он спокойно. Гость в ответ удивленно вскинул брови. - Я примерно понимаю кто вы, но как к вам обращаться?

- Вы правы, Игорь Иванович, что подумали об ангелах смерти. Я один из них и у меня много имен, - сказал черноволосый. - Вам какое больше нравится - Аввадон, Шахат, Азраэль, Михаил…

- Михаил! Можно так к вам обращаться?

Гость кивнул головой в знак согласия.

- Так понимаю, Михаил, настал мой час, и диван сыграет роль смертного одра?

- Диван останется диваном, а вот вы… умрете.

- Но я же не болен?

- Это совсем здесь не причем. Люди ошибочно связывают здоровье и смерть. Одно от другого не зависит.

- Приступ в сквере был репетицией?

- Нет! Это чтобы до вас быстрее дошел смысл сказанного мною. Разозлили вы меня своими идиотскими мыслями – Венера, шаурма, бредятина какая-то. Кстати, что вы там про черновик говорили?

Сумароков тяжело вздохнул:

- Я уверен, что свою жизнь прожил не так как надо. Скорее, это был черновик. Вот если бы у меня была возможность переписать все набело, прожить заново…

- Этого многие хотят, но не все получают эту возможность, а из тех, кому её давали, многие трусили в последний момент и отказывались проживать ее заново. Жизнь прожить – не поле перейти. А вы, значит, хотите попробовать? – ангел буравил Сумарокова взглядом.

- А разве это возможно? – спросил Игорь Иванович.

- Выберите момент, с какого хотите начать и живите на здоровье. Если что-то пойдет не так – я вмешаюсь.

- В смысле «не так»?

- Если выйдете из канвы событий. За этим я буду следить.

- Я буду помнить свою первую жизнь?

- Нет. Вы начнете с нуля, а то побежите к букмекерам, или возомните себя прорицателем. Деньги не дадут лучшей жизни, а вот сделать ее хуже могут.

- Как же я попаду в другую свою жизнь?

- Назовите эпизод из своей жизни, с какого хотите начать, но только с 16 полных лет или старше.

За окном алел закат. Сумароков смотрел в окно и старался найти тот самый-самый момент…

- Вы знаете, Михаил, в юности я неплохо играл в футбол. Надежды подавал. Говорят, мог дорасти до команды мастеров. В 1984 наша команда поехала на турнир «Переправа» без меня. Зрение подкачало. Врач не дал добро, а под чужой фамилией я отказался ехать. Разругался тогда со всеми и завязал с футболом.

- Хотите сыграть?

- Да! – и только Игорь Иванович это произнес, как все вокруг завертелось, комната исчезла и он оказался в раздевалке ДЮСШ №4.

Юный Игорь едет на турнир в Кишинев, где ярко себя проявляет. В последней игре с фаворитом турнира – московским ФШМ - его команда проигрывает, но он забивает три гола. Его приглашают в Москву, делают операцию на глазах. Карьера идет в гору: дубль московского «Динамо», потом основной состав, высшая лига. Первый забитый Игорем гол. Попадание в список «33 лучших футболистов года». 1991 год - развал СССР и отъезд в Германию в заштатный клуб второй бундеслиги.

1994 год. Игоря неожиданно приглашают в сборную страны и он едет на Кубок мира в США. В ходе турнира он выходит на первые роли в команде, становится ее лидером. Забивает в общей сложности четыре гола, в том числе, и победный в финале против Бразилии.

Игорь становится героем страны. Его боготворят, но в 1996 году в прямом эфире на центральном канале страны, за месяц до президентских выборов, он заявляет, что никогда не будет голосовать за Бориса Ельцина.

Через неделю частный самолет с Игорем на борту разбивается в аэропорту Шереметьево-2…

За окном алел закат.

- Ну как так-то, - возмущается Сумароков. – Ведь все так хорошо было.

- Болтать не надо лишнего, Игорь Иванович. Ногами по мячу это я еще понимаю, хотя, если честно, гол бразильцам я вам помог забить – подставил колено Роберто Карлоса. Мяч-то шёл сильно мимо. И в качестве благодарности вы произносите фразу, которая может повернуть вспять историю России. Если бы Ельцин проиграл те выборы, последствия были бы ужасны. Хорошо я подстраховал. Вы разбились. Фраза забылась и на итоги выборов не повлияла.

- Теперь все? Мне пора? – упавшим голосом спросил Сумароков. По его щеке текли слезы, а руки еще чувствовали тяжесть Кубка мира.

Ангел рассмеялся. Он поднял правую руку, и в ней появилась зажженная сигара. Комната наполнилась табачным ароматом.

- Нет. Мне стало интересно – куда вас ещё понесет? Продлевать будете?

- Да, - выпалил Сумароков.

- Куда в этот раз?

– Я в армии не служил. Может быть, весь этот перекос в жизни, все неурядицы и неудачи, от этого?

- Не знаю. Это узнается исключительно эмпирическим путем, – ответил ангел и сверкнул правым глазом.

И вновь все завертелось в бешеной пляске. За окном алел закат.

Рядовой Сумароков стоит на плацу в строю новобранцев. Перед ними вышагивает сержант Петухов и, перемежая статьи устава внутренней службы с матом непомерной этажности, рассказывает об уважении к «дедушкам» Советской Армии.

Ночью Игоря и всех его со-призывников будят и строят посреди казармы.

- Так, духи. Сейчас мы будем заниматься физической подготовкой. Упор лежа принять! – орет Петухов.

Товарищи Игоря начинают выполнять команду. Сумароков стоит не шелохнувшись.

- Душара, ты чо? Опух? Упор лежа, я сказал, – орет Петухов в лицо Игорю.

Первые полгода службы превращаются в настоящий кошмар, но рядовой Сумароков держится – перед «дедами» не гнется, офицерам не стучит, своих не предает.

К концу службы Игорь твердо решает идти по военной стезе и поступает в военное училище.

20 лет безупречной службы, два неудачных и бездетных брака, две Чечни, тяжелое ранение, Академия Генштаба и в 2012 генерал-лейтенант Сумароков становится министром обороны России. На момент подписания указа президента ему всего 46 лет.

Внезапная кончина генерала Сумарокова в 2016 году породила массу слухов и всколыхнула армию, но расследования так и не последовало…

За окном алел закат.

Игорь Иванович сидел на диване и потухшими взглядом сверлил стену. Михаил покачивался в кресле и пускал кольца дыма.

- А сейчас-то что не так?

- Так случается, Игорь Иванович! Человек смертен и он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! - сказал ангел, не прекращая пускать кольца.

- Опять ваши фокусы? Неужели я из канвы вышел? Ведь старался же быть хорошим министром. Разогнал всех старых пердунов с лампасами на штанах и иконостасами на груди. Насытил войска новой техникой и оружием. С Россией начали считаться все без исключения в мире…

- А этого как раз и не нужно было делать. Своими действиями вы действительно вышли за границы канвы событий. Если после фразы о Ельцине могла измениться история России, то ваши подвиги на посту министра полностью переиначивали всю картину мира, а этого пока никому не нужно.

Сумароков отвернулся от своего гостя и смотрел на алеющие облака. Закатное солнце замерло в одной точке и, казалось, никуда не двигалось.

- Игорь Иванович, вам удалось невозможное - за четыре года построить самую боеспособную армию в мире, но, к сожалению, вы опередили свое время.

Сумароков, потрясенный словами ангела, молчал.

- Продлевать будете, Игорь Иванович? – с легкой усмешкой спросил гость.

- Вы издеваетесь?

- Отнюдь. Даю третий шанс.

В этот раз Игорь Иванович думал дольше обычного. Он переводил взгляд с алеющего заката на своего гостя и обратно, закрывал глаза, смотрел в потолок, на стены, считал кольца дыма и наконец, заговорил тихим голосом:

- Кажется, я понял, чего мне не хватало во всех этих жизнях - у меня не было любви. Была Алёна. Прекрасная женщина, ее я любил, но не понимал. Почему я выбрал её? В институте, до Алёны, я познакомился с прекрасной девушкой по имени Галина. Дело шло к свадьбе и вдруг появилась Алё… Я хочу все исправить.

Ангел продолжал сосредоточенно пускать кольца в пространство комнаты.

- Игорь Иванович, вы же помните, что каждая новая жизнь начинается с чистого листа и писать придется сразу набело? А тут дела сердечные, они всегда алогичны и никогда не знаешь, как оно все повернётся.

- Я знаю, - сказал Сумароков уверенно.

Ангел сверкнул глазом, вновь все вокруг завертелось, и Игорь оказался в коридоре института.

Он стоял у окна вместе с Галиной. Они говорили о будущей свадьбе.

- Хорошо, Игорек! – Галина привстали на носки, и поцеловала Сумарокова в щеку. – Поеду домой и все расскажу родителям, а в понедельник мы с тобой пойдем в загс. Да?

- Да!

- Раз так, я побежала. Мне ещё собраться надо и на вокзал. Пока, дорогой.

Игорь кивнул, и каблучки Галиных туфель застучали по паркету институтского корпуса.

Игорь вернулся в библиотеку, где корпел над дипломом. Поработав минут пять, он понял, что ему мешают сосредоточиться чьи-то всхлипывания. Через два ряда от него в полупустой библиотеке за столом сидела ослепительно красивая белокурая девушка и безуспешно пыталась унять рыдания.

- У вас что-то случилось? – поинтересовался он.

Незнакомка посмотрела на Игоря и, сдерживая слезы и пытаясь улыбнуться, замотала головой в разные стороны.

«Какая же она красивая», - подумал Игорь, а вслух спросил:

- Я чем-то помочь могу? Как вас, зовут, кстати?

- Алёна!

У девушки не шло решение задачи в курсовой работе, а сдача уже завтра и ещё у нее куча «хвостов» и всё может закончиться отчислением.

В тот вечер Игорь помог первокурснице Алёне, а потом пошёл провожать её до дома. Удивительно, но оказалось, что они живут в соседних домах. Но не только это их сближало, оказалось, они любили одни книги, оба обожали хард-рок, особенно Deap Purple, фанатели от итальянского и французского кино.

Игорь и Алёна в тот вечер долго ходили вокруг ее дома и говорили обо всем на свете и никак не могли наговориться и насмотреться друг на друга.

Всю ночь Игорь не мог уснуть – он думал о своей новой знакомой, а утром, задолго до начала занятий, выскочил из дома и побежал к дому Алёны, а она уже ждала его у подъезда. Они снова пошли гулять, говорили, смеялись, шутили.

В понедельник Игорь и Галя ни в какой загс, конечно, не пошли.

Через три месяца Игорь и Алёна принимали поздравления на своей свадьбе. Через год у них родился мальчик, через два – девочка, а потом еще мальчик. Супруги были счастливы и радовались каждому дню, проведенному вместе.

Игорь Сумароков спешил домой – у его любимой Алёны был день рождения. Ей исполнялось 30 лет. Он нес огромный букет роз. Сегодня они пойдут в театр - с детьми обещала посидеть тёща, – потом сходят в ресторан и будут бродить по улицам города, как в тот их первый вечер.

Игорь уже видел окна своей квартиры, когда начал переходить улицу на мигающий желтый свет… на середине проезжей части его сбил фургон. Смерть наступила мгновенно…


За окном продолжал алеть закат. Михаил с беспечным выражением лица продолжал пускать кольца. Сумароков тяжело дышал и молчал.

- Опять канва? – спросил он треснувшим голосом.

- Я же вас предупреждал, Игорь Иванович, все начинается с чистого листа. Вы хотели Галину, но опять выбрали Алёну. Вы бабник. Я зря трачу на вас своё время.

- Да какой бабник, я полюбил…

- Да, да. Охотно верю, как и тех одиноких дамочек, что вы любите на этом диване, а еще на кухне, в ванной и даже на кухонной табуретке.

- Но в этот раз все было иначе - Алёна потрясающая женщина. У нас была прекрасная семья, дети… Зачем вы все разрушили? Хрен с ним с этим кубком мира и с самой сильной армией в мире, зачем надо было рушить святое?

- Понимаете, Игорь Иванович, вы с Алёной не пара. Даже если бы у вас было 100 жизней, и вы брали бы ее в жены 100 раз подряд, я бы вас разлучал в каждой из них.

- Но почему? – вскричал Сумароков.

- На 33-ем году своей жизни Алёна должна родить мальчика, который, став взрослым, изменит судьбу человечества. Он изменит очень многое. Увы, от вас он не может быть рожден. Большего я вам сказать не могу. А Алёне было уже 30. Я должен был подстраховаться, а то, сами понимаете, сначала похороны, потом траур, в таких условиях женщины не очень склонны к амурным делам.

- Михаил, или как вас там, вы чудовище!

- Это жизнь, Игорь Иванович, жизнь прекрасна и чудовищна одновременно! За сим, разрешите вас оставить.

- Но вы… - сердце Сумарокова рухнуло куда-то вниз. – Вы, что не будете меня… уби… уме…

Ангел хохоотнул:

- Не волнуйтесь, я сделал больше – хотя вы мне и надоели, но я даровал вам ещё девять жизней. Живите и не делайте больше ошибок, - произнес ангел смерти и исчез вместе с креслом, оставив лишь горку пепла на полу и аромат кубинских сигар.

За окном алел закат.

- Ничего не понимаю. Все отменяется что ли? - Игорь Иванович и попробовал встать с дивана, но вместо этого он с него спрыгнул и… приземлился на четыре конечности.

- Какого черта? – Сумароков смотрел на свои руки, которые превратились в кошачьи лапы. Он поднял одну лапу, потряс ею, потом тоже самое проделал второй. Лапы продолжали оставаться лапами.

Кот обернулся и зашипел, его шерсть встала дыбом – он увидел сидящего на диване Игоря Ивановича. Голова мужчины была запрокинута назад, рот приоткрыт, глаза закрыты, а синюшный цвет лица не оставлял никаких сомнений – Сумароков умер!

- Я умер и теперь я кот? – спросил он себя и прошелся по комнате, помахал перед носом своим черным хвостом и попробовал мяукнуть.

- Значит, про девять жизней котов не врут, - довольно мяукнул кот и уселся на пол. Он задрал правую заднюю лапу, желая вылизать то, что коты обычно лижут под хвостом, но объекты вылизывания отсутствовали.

Страшный кошачий вой, казалось, услышал весь город.

- Михаил! Мать твою! Ты не ангел, ты чёрт! Ты почему меня яиц лишил, гад! Что я тебе плохого сделал? Верни яйца, сволочь! – кот орал, кидался на стены и рвал обои.
***
Утром на лестничной площадке у двери квартиры № 50 встретились две соседки Сумарокова.

- Слышали, у Игоря Николаевича ночью кот орал. Может что случилось? – сказала одна.

- Странно, раньше у него по ночам только бабы орали, - и обе пошли по своим делам, а за дверью продолжал выть кот.

18. Сторублевая купюра


Светлана понуро шла из магазина домой. Вот, вроде, день выдался комфортный, хоть и середина лета, но сегодня нет изнуряющей жары. Солнышко робко прячется за пушистыми облачками, птички щебечут, а Светлане плакать хочется. А все почему? Да просто корячишься на работе день-деньской, а зарплату получила, и сразу же нет ее. Денег с гулькин нос. Хочется конфеток купить да тортик к чаю. А нельзя. Потому как долг отдать надо, что на дрова занимала. Опять же комбикорм для кур на зиму припасти, сена для козы тоже купить надо. Вот и остаются вместо зарплаты одни долги.

Светлана тяжко вздохнула. Впрочем, какая она Светлана? Светка она. Так ее и кличут все. Не доросла в свои тридцать с хвостиком до Светланы – то. Была девкой деревенской, стала деревенской бабой. Светка опять понуро вздохнула и, опустив голову, поплелась дальше, и, вдруг, прямо под ногами увидела сторублевую купюру. «Вот счастье-то привалило, - Светка подняла сотенку, - Ура, ура и еще трижды ура, - мысленно во все горло вскрикнула она, - Пойду покупать конфеты – конфеточки…Хотя… лучше куплю лотерейный билет. Выиграю сто тысяч, тогда конфет до отвала наемся. А лучше пятьсот тысяч».

От такой перспективы у Светки задрожали коленки. Она оглянулась, увидела на обочине пенек от давно спиленного дерева и присела на него: «Ну почему пятьсот тысяч? Выигрывать, так выигрывать уж сразу миллион, чо мелочиться-то, - Светка в предвкушении такой удачи размечталась, - Куплю новый телевизор во все стенку, моющий пылесос, как у директорской жены, и посудомоечную машину. Потом компьютер, старый совсем плохо работать стал, а лучше ноутбук. Хотя чего это я? Надо будет и комп новый купить, и ноутбук, еще смартфон крутой и снегоуборочную машину, а то надоело зимой лопатой снег грести. Еще бы террасу у дома построить с мангалом. А что? Получу сто миллионов, еще и бассейн сооружу».

Светка отвлеклась от своих мыслей. Улица была все также пуста. Лишь вдали мелькнул пыльный уазик, да мальчишки с удочками пробежали мимо нее к реке.

«А еще на море поеду. Ни разу еще в море не купалась, - решила Светка, - Вот иду я такая… Стоп! Какая такая? – она придирчиво оглядела себя, - Живот дальше носа выпирает, ноги как столбы, щеки на плечи падают, выгоревшие на солнце волосы, завязанные резинкой в хвост, толстой сосулькой свисают по спине, - Сначала надо привести себя в порядок. Спа-салон, массаж… обязательно на диету сесть, на эту… на кремлевскую. Потом к парикмахеру, ну стрижку там, мелирование, завивку химическую. Еще реснички нарастить, брови выщипать. Липосакцию … Не-е-е, не буду липосакцию, боюсь. Но с двумястами миллионами могу себе позволить.

И вот иду я по пляжу: прическа – писк последней моды, реснички, что крылья бабочки, фигурка…, блин, ну… ни как в семнадцать лет конечно, но тоже очень даже ничего. Ноги…, н-да, не от шеи, ну да ладно, прикроем. Надену сарафан до пола и обувку на высоком каблуке, сойдет на время. Только вот на каблуках-то сроду не ходила, но ничего, научусь. Зато иду я по пляжу, а мужики так на меня и пялятся, так и стреляют глазками. А я – ноль эмоций. Нос кверху, грудь вперед…хотя нет, чего это я? Выберу себе самого красивого мужчинку. Чтоб на полголовы выше меня был, плечи - Во! косая сажень, попка с кулачек, - Светка взглянула на свой кулак с зажатой в нем сторублевкой, - Нет, маловата будет, лучше с два кулачка. Глазищи черные-черные, как угольки и волнистые белые волосы до плеч. Ой, блондины-то мне не по душе, пусть уж лучше брюнет будет. И вместе с ним две недели отдыха.… То в бар, то в ресторан, то на танцульки… Когда на твоей карте триста миллионов, то всюду можно ухажера сводить.

А в последний день (ох, устала уже от этого отдыха) буду чемодан укладывать. А он, любезный мой ревмя ревет: «Возьми меня с собой. Сгину без тебя, любовь моя!» Ну, я так подумаю немного для проформы: «А чо? Мужик в хозяйстве завсегда сгодится». И заберу его с собой, все не одной прозябать. Какая-никакая, а польза от него будет, хоть вместо интерьера».

Изрядно подняв пыль, мимо пронеслась иномарка, обдав Светку выхлопными газами. Светка поморщилась, смачно чихнула, но мечтать продолжила:

«Да! Как приедем до города, сразу надо будет машину купить. Прав-то у меня нет, но у мужчинки-то моего точно имеются. Потом надо будет в школу вождения записаться и на права сдать. Тогда и себе машинку куплю, иномарку, что покруче. Четыреста миллионов выигрыша позволят. Четыреста миллионов это вам не хухры-мухры.

Буду на ней на работу ездить. Не важно, что работа в десяти минутах ходьбы от дома. Главное – престижно! Нет, работу я не брошу. Хотя, имея банковский счет на пятьсот миллионов, зарплата уже не важна. Но все равно буду работать.Надо же с девчонками поболтать, сплетни последние услышать. Где же еще новости последние узнать, косточки знакомым обмыть.

А после работы в магазин. Покупать буду только лучшие продукты, ну, осетринку там, икру черную, мяско отборное для шашлычка, мужчину-то кормить надо. И мне морепродукты… ни разу не едала, но люблю-ю-ю, жуть как. Побалую себя любимую. На шестьсот миллионов в кошельке, каждый день можно от пуза лопать деликатесы. Наемся вдоволь».

В доме, возле которого сидя на пеньке, мечтала Светка, хлопнула дверь, и истошно заверещал визгливый женский голос: «Ах ты, пьяница окаянная! Пошел вон! Сказала вон отсюда, ирод проклятый!»

«Это Маринка опять на Мишку орет», - поняла Светка. Светка с Маринкой в школе были лучшими подругами, не разлей вода. Пока Маринка не отбила у подруги красавчика Мишку. Да и, слава Богу! Как оказалось, Мишка, первый красавец поселка, в жизни оказался рохлей и лентяем, каких свет не видывал, а теперь еще и запойным пьяницей. А как попойки у него начинаются, так из дома все ценное в городской ломбард увозит, пропивает.

Светка поднялась с пенька и побрела к дому, все еще слыша Маринкин визг: «Ты мне что обещал, сучок драный, кобелина, скотина, альфонс недоразвитый…» Лишь немного отойдя, Светка остановилась и опять погрузилась в мечты: «Вот захожу я домой,… атам… Что такое? Машины нет! Где машина?» Светка мысленно вбежала в дом: «Ах, ты ж…» - телевизора нет, пылесоса моющего нет, компа нового с ноутбуком тоже нет. Да собственно, ничего нет, пустые стены. И мужчинка пропал, нет его нигде, даже на его любимом диване. Будто испарился вместе с диваном. «Сучок драный, кобелина, альфонс недоделанный! Все забрал, все вынес, даже мою банковскую карту. Все мои выигрышные семьсот миллионов, коту под хвост…»

Светка всхлипнула, по щекам заструились слезы, резко заболела голова, и защемило сердце. Она взглянула на купюру, крепко зажатую в кулаке:

- А все ты, проклятая, - зашипела она на сторублевую бумажку, - если б я тебя не подняла, то не было бы такого горя. Получить миллиард и сразу же его потерять!.. Ох, горюшко-то какое. Зачем мне такое несчастье, пропади оно пропадом!

Светка гневно швырнула банкноту на дорогу и пошагала прочь, вытирая кулаком струящиеся по щекам слезы.

19. Простая экономия


- Поздравляем с тринадцатилетием, дорогой! - родители улыбались, но Юрек понял, что они напряжены. Сегодня особенно сильно.

Он почувствовал это за месяц до праздника. Списывал их таинственные переглядывания на поиски подарков. Он очень хотел получить робоцикл, чтобы катать Кетти на зависть её подружкам. Но скорее на зависть Рою. Пусть Рой и был другом, но Юреку страшно не нравилось, когда Рой отодвигал его в сторону и брал Кетти за руку, чтобы подстраховать её при переходе по шатающемуся мосту на задворках их городка. После моста территория считалась опасной, родители запрещали там гулять, полисмены могли загрести, что и случилось на прошлой неделе, но друзьям на это было наплевать.

Кетти как-то сказала: «Вы же защитите меня, мои рыцари!» И рыцари час яростно убеждали её в своих способностях решить любые проблемы. Она смеялась, но смотрела на Роя дольше, чем на Юрека. За это Юрек ударил Роя. По требованию родителей друга Юрек три раза проходил тестирование у Интеллектуального Наставника - искусственного интеллекта. Наставник представлял из себя тысячи кубических зданий, раскиданных по всем городам и городкам. Кубики были связаны в одну систему и занимались интеллектуальной опекой населения. Результаты тестов отец Юреку не показал. Наверное не хотел портить настроение перед его праздником.

Напряжение в доме усугубилось к вечеру, когда мама начала накрывать на стол, набирать коды вкусностей в пищевом аппарате. Делала она это рассеянно и всё время поглядывала влажными глазами в сторону сына. Юрек же взглядом искал фирменные контейнеры из магазинов, или, по крайней мере, один большой ящик из «Робостарта» с желанным подарком. Но, видимо, родители не забыли конфликт с полицией. Юрек понял, этот день рождения будет таким же как и прошлый: с дешёвыми гаджетами, в основном для учёбы. Разочарованный, он поднялся к себе в комнату и рухнул в игровое кресло. Набрал код любимой «стрелялки». Позорище будет сегодня отменное! Что он покажет Кетти, Рою, ребятам. Только булочки из натурального творога со неприятным вкусом, отличающимся от лёгких чизкейков из синтетики.

Родители постучались к нему.

Мама внесла миниторт с токопроводящим лимонным покрытием, в которое были вставлены тринадцать тонких лампочек, сверкающих разными цветами. Отец придвинул столик, поставил бокал с зеленоватым напитком.

- Что это? - удивился Юрек.

- Ты теперь взрослый, - сказал отец, - и имеешь право на первый взрослый глоток в этой жизни.

- Хотите споить сына? - ухмыльнулся Юрек, но не сопротивлялся, выпил. Жидкость оказалась вкусной, слегка сладковатой, и, как показалось Юреку, быстро стала распространятся по всему телу. Вдруг улучшилось настроение и Юрек засмеялся, сам не зная отчего.

- Мы очень любим тебя, - сказала мама. - И очень хотим, чтобы ты достиг в этой жизни всего.

- Конечно, я же ваш сын.

- И чтобы ты справился с любыми трудностями, - добавил отец.

- Справился бы. За пультом робоцикла.

Родители ничего не сказали, поочерёдно поцеловали его в макушку и направились к двери. Они держались за руки.

Огромный огненный камень пробил крышу их дома, разнёс в щепки стену комнаты Юрека, обрушил лестницу на второй этаж, сорвался на первый, смёл часть гостиной и сжёг родителей, превратив их в кровавое подкопчённое месиво. Родители не успели вскрикнуть.

Юрек не смог потерять сознание - стены вспыхнули, синтетический потолок мгновенно превратился в огненный свод. Спасение было только через окно ванны. Юрек, задыхаясь, выполз на крышу веранды, скатился к краю и, очутившись на земле, смог только отползти прочь от огня...

Он не плакал, когда пожарные роботы заливали дом пеной, когда дым рассеялся и стали видны последствия катастрофы. Он не плакал, когда смотрел в воронку, в которой чернели куски то ли человеческих останков, то ли скукожившиеся предметы из синтетики. Он просто молчал. Совершенно пустой от одиночества и неверия в случившееся.

Все телевизоры сообщали о метеоритном дожде, о гибели множества людей, о многочисленных разрушениях и пожарах...

Юрек сорвался только в центре распределения детей, оставшихся без попечения.

- Я взрослый! Взрослый! Я сам! - кричал он, пока на него надевали «сбрую смирения». Тогда Юрек смело употребил огромное количество гадких и злых слов. И знал, что плавающая под потолком камера записывает каждое его ругательство.

Через месяц мучений в одиночке, пыток беседами с психотерапевтом и с какими-то специалистами, в основном уговаривающими его остепениться и нормально воспринимать своё положение, Юрека поместили в военизированный интернат «Волки восхода». Три года прошли как один миг. Половина дней в памяти Юрека смазалась до серого пятна, в котором не отразилось, не записалось ни одного события. Муштра, навыки выживания, стрельба, владение оружием, гонки на робоциклах, которые Юрек стал ненавидеть, когда неудачно слетел с траектории и разбился об стену ограждения. Сломанное ребро и непрекращающийся звон в правом ухе мучили его постоянно, но он старался не злоупотреблять обезболивающими. Он ещё молод, чтобы стать зависимым.

После прохождения курса экзаменационная и сортировочная комиссии выдали Юреку ярлык: к работе волком не годен. Ему рекомендовали заняться «хотя бы» творчеством. Лучшего они придумать не могли. Юрек мог с трудом нарисовать куб в трёхмерном арт-блоке, плохо разбирался в цветовых играх, а, чтобы удивить Интеллектуального Наставника стихами или песнями или болтовнёй, вообще не было и речи. Юрек ещё в школе не хотел особенно учиться, а в интернате обучение отвлечённым от военного дела знаниям было только для галочки.

Чувствуя себя никому не нужным стариком, Юрек решил отметить шестнадцатилетие в родном городишке.

Сам не зная как, он очутился на месте своего родного дома. Дом был до основания разобран. Градостроительные инструкции требовали не портить городской пейзаж развалинами и мусором. Не сохранились ни деревянный белёный заборчик, ни мамины цветочные клумбы, ни живая изгородь на заднем дворе. Только на теле пустырька, заросшего мягкой травой, как язва зияла воронка. Юрек, не страшась, заглянул в неё. Тоска снова захлестнула его, и он готов был скатиться в вой, как камень с обрыва, но вовремя обернулся. Кетти стояла перед ним. Похорошевшая, повзрослевшая, немного располневшая, но от этого какая-то маняще тёплая...

Кетти выбрала в автоматкафе напитки, Юрек расплатился картой социальной помощи. Кетти увидела зелёный цвет карты.

- Ещё не нашёл работу?

- Сегодня приехал. Рад видеть тебя.

- Без работы долго здесь не протянешь. Роя выслали на прошлой неделе.

Юрек пожевал губы. Имя друга раздражало его.

Дни полетели как бешеные. Прогулки сменились долгими поцелуями в строго отведённых для встреч местах - комплексах целомудренных свиданий сети «Лотос и магнолия». Правда, чтобы получить ключ входа, приходилось выслушивать в видеозале часовые блоки рекламы обо всякой ерунде. Юрек ненавидел это времяпровождение, а Кетти обожала.

Потом они долго гуляли по улицам, а она щебетала о покупках. Юрек в какой-то момент возненавидел и Кетти. Стал избегать и её и её мечты о покупках.

Три месяца проведённых в дешёвой игровой капсуле, не скрасили тоску.

В тот день он перешёл по удивительно сохранившемуся шаткому мосту на запретную территорию и нашёл продавца сомнительных удовольствий.

Очнулся Юрек в лечебном блоке, в «сбруе смирения». И через неделю смирился. Хотелось есть, а средства на карте социальной помощи закончились.

Два года Юрек проработал, ни о чём не задумываясь, ни размышляя, на заводе по утилизации отходов. Он плохо помнил эту часть своей жизни, но и не пытался восстановить хоть какие-то воспоминания. Так было легче жить. Только запах переработки отходов въелся в его кожу. И Юрек никак не мог его отмыть.

Однажды, в один из серых дней, на пороге его социальной каморки возникла Кетти. Юрек удивился, насколько она обесцветилась внешне.

- Проходи, - сказал он.

- Нет, - отмахнулась она и осталась на пороге. - Завтра тебе восемнадцать.

- Да. Но я не собирался как-то отмечать.

- Женишься на мне? Я спрашиваю!

- В чём дело?!

Кетти вдруг разрыдалась.

- Рой? - понял Юрек. - И как ты себе представляешь нашу жизнь?

- Пошёл ты! Ты всегда мне был противен!

- Могла сразу сказать...

Она развернулась и ушла. Навсегда. Как снесённая метеоритом. Ну, хотя бы живая, равнодушно подумал Юрек.

Через неделю после дня рождения в его жизни появилась Полли, затем Мэри, Анастейша, снова Полли... Но сменяющиеся лица, то хохочущие, то плачущие, не могли унять внутреннюю тоску.

Он снова пришёл к воронке. И снова вглядывался в неё.

- Вот что, я хочу построить свой дома снова, - сказал он, обращаясь неизвестно к кому. - Я это сделаю.

В градостроительной комиссии удивительно внимательно отнеслись к его идее. Ему предложили несколько проектов, но Юрек настоял на восстановлении прежнего дома. Нашлись меценаты-инвесторы, Юрека познакомили с бригадиром роботизированного комплекса «Зодчий Леонардо». Юрек почувствовал вкус к чертежам, к проектированию, разобрался в инженерных коммуникациях жилого дома.

Его куратор, хорошенькая девушка из градостроительной инспекции, посмотрев на его двухмерный чертёж ванной комнаты, посоветовала ему пройти курс по вычерчиванию помещения в реальном объёме посредством Симулятора жилой среды. Она выдала ему направление.

Юрек очутился перед массивными дверями входа в огромное здание Интеллектуального Наставника. Отметившись, как желающий пройти курс, Юрек прошёл в полутёмное помещение. Левитирующий шлем сам нашёл его и соединил с Наставником.

Выполнив пару мелких двигательных упражнений, Юрек, нажав виртуальные кнопки, показал готовность к обучению.

Голос Наставника показался ему знакомым.

- Начнём с самого простого. Начертим вокруг себя куб.

Юрек запыхтел. Куб получался с одной стороны более менее ровным объектом, а с другой - имеющей безобразную толщину восьмёрки, скрюченной в приступе боли в животе. Юрек протёр вспотевшие ладони об одежду.

- Не торопись. Не смотри на кончик пера. Оторви взгляд от него. Посмотри в объёме вокруг себя. Почувствуй расстояния, найди наиболее гармоничное положение точек в пространстве вокруг себя...

Когда Юрек сошёл с площадки моделирования, мокрый от напряжения и уставший, он увидел творение рук своих и своего интеллекта. Его захлестнул восторг.

В пространстве висела идеальная в своей форме сфера. Шар. А в него идеально вписан был куб.

Юрек почувствовал себя страшно голодным, но не еду желал он - ощутил страстное желание творить.

- Отлично, дорогой, отлично!..

Юрек с трудом открыл глаза.

- С четырнадцатилетием тебя, дорогой! - мама улыбалась, а на заднем плане маячило взволнованное лицо отца.

- Я умер? - прошептал Юрек.

- Нет! Ты проснулся!..

*

Робот медик снял последние датчики с тела Юрека. Ванна длительного сна снова наполнилась, но не гелем, а освежающим составом, пахнущим весной.

- Таким образом, - продолжал Наставник, - ты спал всего лишь год жизни. Тело твоё в отличном юном состоянии. Болезни и раны отсутствуют, воспоминания о них имеются, но это необходимо для полноценного безопасного существования. Родители очень рады.

- Черновик жизни получился.

- Ты прав. Раньше люди называли это колесом санскары, но они больше додумывали об этом процессе, основываясь на интуитивных догадках. Я могу предоставить возможность подготовиться к настоящей жизни в более щадящих условиях для человека, для личности. Ты не доволен?

- Не знаю. Я ещё не осознал до конца.

Юрек сумел сесть в ванне. Он узнал свои детские ноги. Со шрамом на левом колене и кривым мизинцем на правой ступне.

- Зачем было так зверски убивать родителей?! Это было больно.

- Чтобы ты быстрее вошёл в состояние впитывания упражнений и сценариев. Это было согласовано с родителями. Твои родители - разумные люди. Они преподнесли тебе высший дар - экономию жизненного времени.

- Мне четырнадцать? Я гражданин?

- Да, на выходе ты получишь документы гражданина. Как и любой в четырнадцать лет. Но, согласись, эти пластиковые карточки никак не отражают действительную зрелость человека. Вот ты в данный момент стал полноценным гражданином. Имеющим немалый опыт взрослой жизни. Обладающим огромным запасом не знаний, а именно опыта. В том числе и в личных отношениях.

- Кетти получилась отвратительной. По черновику.

- Нет, это ты понял, что она не подходит тебе, не является твоим истинным сопровождением. Ты её отверг. Но, как понимаешь, она этого не знает. И не узнает. Ты избежал ненужных страданий.

- Она тоже пройдёт такой черновик?

- Нет. Тесты показали её цельной и согласованной натурой. Я спокоен за её жизненный путь. Ты хочешь вернуться в школу? Хочешь проверить свои чувства? Вообще, я не рекомендую прошедшим «черновик» изображать из себя одарённого ребёнка среди сверстников. Это нелепо с такими то ресурсами. Школьные знания для тебя сейчас детский лепет. Умения по военной и боевой подготовке тобой усвоены.

- Да, - кивнул Юрек. - Школа в прошлом.

- Пойми, - сказал Наставник и звук его голоса словно зацепился где-то в мозгу Юрека, - ты не растеряешь на глупости самую продуктивную, яркую, исследовательскую часть своей жизни. Ты не потеряешь времени на поиски себя, на муки и сомнения. Двадцать, а то и тридцать лет твоей жизни не будут свалены в углу с пустыми бутылками, не останутся на кровати с незнакомой женщиной. Тебя ждут, как созревшего юного творца в трёх... скажем так, крупных учреждениях. Ты получишь после восстановления тонуса статус одарённого гражданина. Разве плохо?

- Я понимаю. Где-то даже согласен. Но... но черновиков может оказаться несколько... Так?

- Возможно. Но открою тебе секрет. Чистовик - всегда один.

20. Премия


Когда Марат, умывшись, возвращался к себе, он столкнулся в коридоре с бригадиром, и тот отвёл глаза, проходя мимо него. В общей спальне бригады, Джаник, занимавший соседнюю койку, сидел, привалившись спиной и затылком к стене, зло комкал в руке серый конверт, в котором три минуты назад получил зарплату и, изо всех сил жмурясь, смаргивал проступившие слёзы.
- Шайтан! Сын шайтана и внук иблиса! Триста рублей! Шайтан! – с надрывом шептал он, - На что Назира детям еды купит?
Марат глянул на своё лежбище, на котором, почти сливаясь с застиранным пододеяльником, лежал такой же серый, безнадёжно тонкий конверт.

Пересчитывать не пришлось. Три мятые серо-малиновые сотки новыми не нуждались в счётной машинке.
Стиснув зубы, он рухнул на испуганно скрипнувшую всеми сочленениями раскладушку и закрыл глаза. Под веками, в пульсирующем красном тумане вспыхнули и беспорядочно замельтешили голубоватые искорки.
Через несколько секунд туман побагровел, будто кто-то заслонил свет.
Марат открыл глаза. Над ним склонился Джаник. Его рот кривился в жалкой испуганной нервной улыбке. Сосед стал запихивать выпавший из рук Марата конверт во внутренний карман его затасканной джинсовки.
- Нельзя деньги кидать! Аллах увидит, потом совсем не даст!
- А то дак даёт! Засыпал, прям!
- Это Курбаши! – теперь горячечный шёпот был едва слышен, - Это шайтан Курбаши премию взял. Начальник приходил, говорил, хорошо работаем – премия будет. Я Назире сказал, детям мяч купишь, рюкзак в школу купишь, кроссовка купишь…
- Купил!? – с вызовом припечатал Марат.
Джаник закрыл лицо руками и выпрямился.
- Убью шайтана, - глухо прозвучало из-под ладоней.

Вечер Марат провёл, ковыряясь в интернетике, а ближе к ночи вспомнил, что давно не был на китайской толкучке.

- Падхади! Новый модель робот купишь! Имплант-наушник купишь! Умный часы с проекотором и тысяся фильма купишь! Очки с технический зрений купишь!

Марат глянул на намалёванный на стене номер импровизированного павильона, спрятавшегося в самой гуще стихийного китайского рынка, занявшего почти весь паркинг для роботов-уборщиков.
В десять вечера бесчисленная армия роботов выезжала на уборку улиц, и паркинг захватывали китайцы, умудрявшиеся за двадцать минут развернуть самый настоящий базар, который так же быстро и бесследно сворачивался к пяти утра, ко времени возвращения первых «пылесосов».

- Дядюшка Хан?
- Да, да, дядюшка Хан! Всё купишь!
- Дядюшка Хан, мне нужен черновичок.

Сморщенный, как иссохшая в мумию жёлтая китайская груша, китаец, мгновенно потерял интерес к стоящему перед ним лаоваю. Вот только что лучился искренним радушием, а через секунду – хоп! И, никого не замечающий, рассеянный старик уныло перекладывает электронные безделушки на шатком прилавке.

- Дядюшка Хан, мне очень надо. Я всё равно не уйду. Сказали, что только вы можете помочь.
Дядюшка помедлил ещё немного, делая вид что занят изучением срока годности батареек, но, после видимой внутренней борьбы, всё же уступил.
- Хорошо. Иди за меня, - и, развернувшись, не оглядываясь на спутника, неожиданно лёгкой скользящей походкой шмыгнул в толпу, ловко лавируя между лотками, зеваками и покупателями.

Едва поспевая за ним, Марат с интересом вертел головой, то учуяв насыщенный имбирём и цимбопогоном запах, исходящий из огромных котлов, стоящих на открытом огне, то зачарованный переливистым миганием многочисленных светотриодных огоньков на очередном китайском электронном чуде.

Через минуту они оказались в пустующих коридорах, один из которых привёл к маленькой кондейке. Там, на объёмном тюке, перевитом резиновыми стяжками, спал огромный узкоглазый.
Дядюшка Хан что-то отрывисто рявкнул по-китайски, и детина мгновенно испарился, будто и не дрых секунду назад без задних ног.

- Тысяся двести, - заявил китаец, испытующе глядя на покупателя.
- У… у меня столько нет.
- Тысяся двести, - твёрдо повторил старичок.
- Вот, всё что есть, - Марат лихорадочно шарил по карманам, выгребая отовсюду мятые купюры и вытертые медяки.
Высыпав содержимое карманов прямо на тюк, он виновато опустил руки, как бы показывая, что больше не в силах ничего поделать.
Небрежно пошебуршав в набравшейся кучке, китаец подытожил.
- Тысяся восемесят три. Ну, ладна! Хорошо!

Деньги исчезли, старичок нырнул в тюк и, покопавшись немного, извлёк оттуда чёрную коробочку, затянутую прозрачной пластиковой плёнкой.
- Включать знаешь?
- Включать знаю, - эхом отозвался Марат.

Вернувшись в общагу, устроенную прямо в одном из закутков новостройки, которые росли как грибы после дождя, с тех пор, как столицу пять лет назад перенесли в Новосибирск, подальше от радиоактивных руин Европы, не очень счастливый обладатель чёрного черновичка немного пошарахался по комнатам, как-бы готовясь к завтрашней трудовой вахте и мешая другим засыпать. Но вскоре и сам влез под тонкое, грязное одеяло и сделал вид, что спит.

Через пару часов, когда по соседству раздался тоненький, с присвистом храп Джаника, Марат решил – пора!
Не доставая рук из-под одеяла, вытащил из кармана недавно приобретённый палёный, но зато не зарегистрированный и безакцизный приборчик, содрал термоусадочную плёнку и, сдвинув ползунок предохранителя, решительно щёлкнул кнопкой.

Не теряя времени на то, чтобы переждать тошнотворный эффект темпорального сдвига, Марат натянул новенькие рабочие перчатки, стёр свои отпечатки с приборчика и сунул его в карман.
Тошнота и вертолёты отступили почти сразу, и он, откинув одеяло, выудил из-под дистрофичной подушки старенький, с отклеившейся по краям экрана плёнкой, телефон. Зарядник и прочее немудрящее барахло, уже собранное в драный рюкзачок, дожидались у выхода, в фанерном шкафчике со спецовкой.
На всякий случай затянув потуже видавшие виды «абибасы», строитель новой столицы оглядел помещение.
Тихо.

Стараясь не слишком шуметь, но и не производить впечатления крадущегося человека, Марат шагнул к выходу, не забыв прихватить из-под раскладушки заранее припасённый силикатный кирпич.
Кирпич был, кажется, слишком тяжёлым и неудобно лежал в руке, но искать новое оружие было уже некогда - «черновичок» действовал три минуты. А точнее, две минуты пятьдесят семь с чем-то секунд, как припоминал Марат из проштудированных перед походом на толкучку, вдобавок к тому, что и так уже знал, статей и инструкций.

В основном, в них содержались сожаления о том, что кастрированные три минуты, как-то завязанные на переход атомов тория-229 в возбужденное состояние, не слишком большое время для того, чтобы сделать что-то важное и успеть, в полной мере, оценить все последствия сделанного.
Сколько ни бились яйцеголовые, увеличить время действия черновичка им не удалось, и перспектива не просматривалась. Поэтому секретный приборчик, изобретённый в недрах одного из расплодившихся нынче военных НИИ, сначала отдали на поругание невоенным учёным, а потом и вовсе разрешили бытовое применение, не забыв, однако, снабдить его маячками, фиксирующими момент использования, и натолкать кучу следящих и регистрирующих устройств.

Маратовская палёнка была лишена этой роскоши. Работает – и ладно.

Нажав кнопку темпорального дубликатора – так официально назывался черновичок, человек почти на три минуты проваливался в параллельную ветку реальности, в которой было всё то же самое что и здесь.
Просто прибор давал возможность прожить три минуты начерно, попробовать как оно. Через три минуты черновичок безжалостно выбрасывал таймонавта в исходную точку, к моменту нажатия кнопки, будто возвращал к сохранёнке в компьютерной игрухе. Всё что происходило во время использования дубликатора, оставалось в памяти пользователя, но и только. Таскай он там все три минуты напролёт кота Шредингера за хвост, коту неоткуда было об этом узнать, и он продолжал бы любить экспериментатора как прежде. Ничего из происходившего там никак не сказывалось на текущей реальности.
Не смотря на свою сенсационность - «экзистенциальный переворот!», «прототип машины времени!», изобретение оказалось, в общем-то, малополезным. Наука, выработав весь потенциал исследований, решающий эксперимент которых укладывается в три минуты, утратила ажиотажный интерес к черновичку, расшарив и адаптировав его для бытового использования.
Но и в быту приборчик не занял широкую нишу. Например, для пробной сдачи экзамена или собеседования на должность времени его действия было явно маловато.
Прочих рентабельных, а прибор таки недёшево стоил, практических применений набралось немного. Можно было, если сомнения слишком много значили, прощупать реакцию невесты на предложение о женитьбе или об анале, кому что больше нравится. А вот бросить, например, в каналюгу петарду, проверяя, прочистится она или затопит фекалиями весь этаж, выходило дороже, чем вызвать спецбригаду или даже демонтировать весь стояк.

Зато, криминальных замут для черновичка нашлось предостаточно. Нажал кнопку и лупи по кумполу ничего не подозревающего лоха. И если в его лопате бабла чуть больше, чем нужно на новый черновичок, и к тому же, на первый взгляд, за три минуты фокус никто не спалил – бинго! Движуху можно провернуть и в реале. А ведь кроме грабежа, есть ещё изнасилования и прочие минутные радости. Да хоть бы и потащиться пару минут от экстремальной дури, не боясь потом тестов на наркоту - чем не кайф, для слишком богатеньких дурачков?
Поэтому, изобретение мгновенно пробило дорогу на чёрный рынок, к дядюшке Хану и подобным.

За этими размышлениями Марат в темноте добрался до умывалки. Рядом, в отдельной комнате, между умывалкой и импровизированной кухней, спал бригадир Назрат, которого, по древней азербайджанской традиции, кликали Курбаши.

Как и любой натуральный Курбаши, опять же, по древней азербайджанской традиции, Назрат был ленив, груб до жестокости и нечист на руку. Он отлично владел русским и даже крутил когда-то свой бизнес, где был одновременно и генеральным, и сметчиком, и снабженцем, и бухгалтером, и бригадиром.
Обтяпывая с начальством делишки и не терзаясь понапрасну моральными принципами в отношении полулегальных и нелегальных гастарбайтеров, он чувствовал себя как рыба в воде. Так что его бригадирство над группой туповатых и, порой даже, неграмотных гастеров, было закономерно.
А вот Марат попал в этот замес случайно. Будучи основным оператором на местной телестудии в маленьком городишке, он ещё и колымил на свадьбах и юбилеях, выпускных и, даже, похоронах. Денег хватало. Однако, когда, на волне борьбы с излишней свободой слова, телестудию закрыли, пропал доступ к монтажке, а с ним иссяк и поток левака.

Марат побарахтался в родном городке, а потом, увидев объявление и вспомнив школьные годы чудесные и секцию альпинизма, подался в областной центр промальпом. Примерно с год он красил мосты и мыл окна в ангарах, пока его контора не хапнула заказ на одной из бесчисленных строек в новой столице империи. Ещё через полгода их непринуждённо и закономерно кинули, и контора благополучно загнулась, так и не рассчитавшись с работягами. А Марат, присвоив себе высотное снаряжение, остался в растущем, словно на дрожжах, мегаполисе и прибился к разношёрстной строительной бригаде, до лучших времён.
И вот они – лучшие, так их разэтак, времена. Марат крадётся в комнату бригадира с кирпичом в руке.

Того, что его могут поймать, он не боялся. Фамилию свою он никому не называл, паспорт новому работодателю не показывал. Работал нелегально. Отойди от общаги на пару ещё только строящихся кварталов, которые пока не обросли камерами и RFID-считывателями – и ищи ветра в поле.
Можно было и остаться в столице, но лучше сразу рвануть домой. На ту краюху хлеба, которую он мог себе позволить в Новосибе, запросто заработать и у родных пенат. Как-то, рассматривая возможность эвакуации домой без денег, Марат полазил по расписанию электричек и понял, что до дома можно добраться и на них, пересаживаясь с одной на другую и расплачиваясь с кондукторами наличкой, чтобы не предъявлять аусвайс в билетной кассе и не светить фейсом где не попадя, а, чаще всего, просто зайцем.
Что ж, судя по всему, теперь эта тактика пригодится.

Дверей в комнате Курбаши не было, как пока и во всём здании. Подсвечивая себе экраном телефона, Марат подкрался к койке Назрата. Тот спал, разметав руки и скинув одеяло с волосатой туши. Не давая себе времени на сомнения и помня о времени действия черновичка, Марат с размаху впечатал кирпич, на котором ещё вечером толсто и размашисто написал разметочным карандашом слово «ПРЕМИЯ», в голову бригадира.

Кирпич вошёл углом. Неожиданно звонко хрустнули кости. Назрат издал утробный звук и мгновенно обмяк. На лице его появилось какое-то детское, жалостливое выражение, будто на новогоднем утреннике в детском саду ему забыли вручить подарок.

Интересно, ходил ли Назрат в садик? Наверное, ходил. «Да и назрать на этого Назрата», - привычно скаламбурил про себя свежеиспечённый киллер.
Сунув руку под подушку, он передёрнулся от гадливости, но сразу нащупал довольно толстую пачку купюр.
А вот и премия.

Оставив кирпич в проломленном черепе, Марат метнулся к выходу, вложил, не считая, несколько купюр в джаниковскую спецовку, висящую в крайнем шкафчике, подхватил рюкзачок со шмотками и прошмыгнул на лестничную клетку. Крадучись спустился на два этажа, а потом, больше не шифруясь, дробно ссыпался по гулким пролётам на улицу.
Сначала беглец рванул было к центру, где проще затеряться, но почти сразу увидел фары припозднившегося авто. Светлый «Чанган» послушно притормозил по взмаху руки, и Марат, пробурчав в приоткрытое окошко что-то похожее на «ж/д-вокзал», дождался утвердительного кивка и плюхнулся в салон.
За рулём сидел улыбчивый мальчишка лет двадцати.

- Лёха, - протянул руку водитель.
- Миша, - автоматически соврал Марат, хотя на Мишу, легко смешавшийся со среднеазиатскими гастерами татарин, походил как муха на шмеля.

Пожимая Лёхину руку, Марат вдруг почувствовал, что она как-то разом скукожилась в его ладони и стала твёрдой. Раньше, чем он осознал, что камбэкнулся, пришло понимание, что вместо лёхиной руки он, лёжа под своим комковатым одеялом, сжимает использованный, уже бесполезный черновичок.

Не смотря на миллион мысленных повторений плана, способность действовать вернулась не сразу. Лихорадочно суетясь, хоть теперь над ним и не довлела необходимость уложиться в срок действия черновичка, Марат схватил кирпич и через несколько секунд уже стоял над Назратом со своим оружием пролетариата, на котором, невидимая в темноте, красовалась глумливая надпись.
Вглядевшись при синеватом свете экранчика в безмятежное лицо Курбаши, он вдруг вспомнил, каким обиженным и беззащитным оно станет через секунду. Помедлив ещё немного, Марат длинно выдохнул и съёжился, будто стал ниже на десяток сантиметров.
Он аккуратно опустил кирпич надписью вверх на подушку Назрата, прямо возле его правого волосатого уха, и оставил их, будто малыша с любимой игрушкой, вместе досматривать тревожные гастарбайтерские сны.

Покинув место несостоявшегося в этой реальности преступления, костерящий себя на все лады недопреступник, никуда уже не спеша, вернулся в общую спальню. Делать было, в общем-то, нечего, адреналиновый кураж откатился к дофаминовым отходнякам.
Марат, завернулся в одеяло в ожидании полной самобичевания бессонной ночи, но почти сразу крепко заснул, успев лишь мысленно пожелать счастливого пути улыбчивому Лёхе на «Чангане».

Уже совсем засыпая, он подумал: «Ну и что, что я ввалил денег в чёртов черновичок и испробовал оба варианта? Может это просто иллюзия выбора, а окончательная версия реальности была определена изначально? А может и вообще всё уже давным-давно решено…»
И вырубился, так и не доформулировав эту, без сомнения гениальную, а главное, поражающую своей новизной, идею.
Ни тренировочное убийство, ни акт милосердия не казались Марату собственными взвешенными решениями – так сложилось само.

Проснувшись утром от воплей Назрата, Марат подумал, что зря не грохнул его вчера. Тот, обнаружив послание, бился в истерике, гнусавым фальцетом вывизгивая на всю общагу обвинения, обещания страшных кар и бесчисленные ругательства. Под конец, он назвал всех вместе и каждого поимённо, никчёмной вонючей отрыжкой прокажённой свиньи, расколотил в щепки, оставленной у его уха «премией», тумбочку Джаника и смазал кулаком по морде завистливого и мстительного узбека Наримона, некстати подвернувшегося под горячую руку. И уже перед самым выходом на работу, притормозил окончательно очумевшую бригаду и раздал всем настоящую премию.

Вышло очень прилично, по восемьсот рублей. И хоть Марат и не окупил потраченную на черновичок заначку, на душе всё равно пели птицы, и жалеть о потерянных деньгах было как-то стыдно и мелко.
Подумаешь! Зато, Назира купит детям Джаника кроссовки.

«Не зря жизнь дарит возможность сначала потрогать водичку кончиками пальцев. Право выбора, пожалуй, последнее, что у меня ещё осталось», - с горьким удовлетворением подытожил для себя тайный благодетель всей бригады.
Смена пролетела незаметно. Джаник, буквально, порхал по стройке, а Марат тайно гордился им, будто это он всему его научил.

После смены и до самой ночи соседняя раскладушка пустовала. Только когда почти все уже улеглись, в спальню ввалился, едва стоящий на ногах, Курбаши, волоча на себе бесчувственного Джаника. Бросив его на койку, бригадир икнул и, натыкаясь плечами на косяки, упорол восвояси.
В уголке усмехнулся пострадавший утром и тоже не совсем трезвый Наримон.
- Наш-то красавец, - дёрнул он подбородком в сторону пьяно храпящего Джаника, - В «Льдинке», в той, что за Китай-базаром, с новым сердечным другом Назратом всю премию свою пропил.

И Марат, в третий раз за эти долгие сутки задумался о траектории планиды и о том, кто её предначертал. А ещё о том, какой гостинец купит маме, перед тем как завтра поедет домой.

21. Ветрено


Сегодня звонили из фирмы, которая устанавливала мне пластиковые окна. Сказали, что нужна дополнительная профилактика. А я их послал на три буквы. Ну как послал. Всё-таки по ту сторону трубки барышня сидела. Я пытался донести ей мысль, что профилактика "моим" пластиковым окнам не нужна. Да и вообще, занялась бы чем-нибудь полезным.
Она всё не успокаивалась и продолжала меня окучивать. Пришлось ей выдать главный аргумент, который уж точно должен был её заткнуть.
– Девушка, милая, у нас с вами ничего не сложится, потому что у меня вообще нет пластиковых окон. У меня до сих пор стоят советские деревянные стеклопакеты. И меня, боярина из хрущёвок, всё и так устраивает.
– Боярышник ты из хрущёвок! Как же вы все достали со своими подколками.
Я тоже в итоге не выдержал и, прежде, чем она бросила трубку, пожелал ей выброситься из окна.

…Этот прохладный сентябрьский ветер. Когда август ещё отдаёт свой жар, а октябрь пока не скукоживает твои чресла. И окна можно держать нараспашку.

Бардовая растрескавшаяся краска старых рам. Белый, да, снова белый деревянный подоконник. Ну как белый. По сравнению с тем, что было, и, когда я таки попробовал его отдраить, очень даже ничего. Местами блестит.
Да и зачем нужны эти бездушные пластиковые окна? Они так плотно прилегают, – паутинка не шелохнётся. А ведь кухня проветриваться должна. Мало ли что.
То ли дело, родные сантиметровые щели. Приходится, конечно, на зиму ваткой затыкать. Ну и что, ничего страшного.
Кто-то скажет: всё в совке накось было. А ведь, если подумать, строители коммунизма об нас же заботились. Чтоб не угорели.

А этот мох на каменном карнизе. Как он набухает во время дождя. А лишайники, распластавшиеся между мшистыми бугорками. Да их же тут два вида. Бледно-зелёные и серо-сизые волнистые пластинки вновь возбуждаются ото сна и оживают, преображаются.
Сколького же лишены те, кто никак не успокоится в погоне за совершенством. Эх…

…Упоительные дуновения. Просто хочется подставить лицо обволакивающим потокам воздуха и наслаждаться ароматом уходящего лета. Запечатлеть эти мгновенья. Остаться в них.

Порывы ветра резко усилились. Деревья еле стояли на месте…
Как же хорошо! Ветка тютины перед домом чуть не дала мне по носу.

Свежие нотки морского бриза. А ещё горящего камыша за городом. Или нефтебазы? Кхм…
…Внезапно, к этим ноткам добавился новый звук. Странный, как будто птица…в окно залетели ноги. А вслед за ними…э-э…а-а-а…руки непроизвольно (а может по старой памяти) вскинулись к двум бугоркам и надёжно их приняли. А вот носу пришлось зафиксировать другую часть тела. Хорошо, что она джинсы надела.
И вот в такой конструкции мы полетели на пол к дальней стенке кухни.

…Не выходя из состояния камасутры, краем глаза отметил: хорошо, что я сегодня стол отодвинул в другое место. Как же вовремя я наконец решился почистить печку. А то бы…
Так, надо как-то выйти из этого положения. Для начала, взять себя в руки, но сначала убрать их с её грудей. Второй или третий? Вроде… я должен быть джентльменом.
Как её сдвинуть с себя?
Придётся вернуться к бугоркам. Хорошие выступы, чтоб отодвинуть с ними и всё остальное.
Так, теперь нужно вытащить руки. Правой я приложился к животу. Большой палец уложился в пупочек. Левой рукой обхватил бедро. Большой палец уткнулся в…
– Что вы делаете?!
Заговорила. Хороший звоночек. Я аккуратно приподнял её.
– Пройдитесь руками немного вперёд, пожалуйста.
Фух, теперь уже можно было высвободиться. Опёрся на руки и подтянул себя к себе.
Надо было подниматься, но я пока сам пребывал в шоке.
Она присела на пол, обвела рукой свои светлые длинные волосы и откинула их назад.
Ладно, полюбуюсь, что же за чудесное создание ко мне залетело.
Голые пяточки. Голый животик. Белый топик. Всё-таки второй.
Или всё же третий?
Пауза затянулась. Надо предложить ей табуретку.
Стараясь не кряхтеть, я начал приводить себя в вертикальное положение.

– Вам помочь подняться?
Ноль внимания. Смотрит куда-то вдаль, или перед собой, или в себя.
Надо её как-то привести в чувства.
– Хочешь чаёк?
Она продолжала смотреть непонимающе.
Я отвёл взгляд в сторону. На округлый грязный угол холодильника.
Надо будет тоже взяться за него. Как-нибудь. С газовой плитой же получилось. Хотя нет, не совсем. Вокруг самой крупной горелки оставался Мордор. И его было не победить. Ну и ладно. Прикрою его чайником.

Пока вода закипала, вытащил из под стола табуретки. Из шкафа сладости.
Так, где чашки? Ну вот, забыл помыть посуду. Да и саму раковину тоже.

Может Рижского бальзаму из серванта достать? Но это надо в другую комнату идти. Не упорхнёт ли птичка? Рискнём.

Так, всё расставил, разложил. Можно приступить к чаепитию.
Глянул на неё приглашающим взглядом.
Эх… Пойду-ка возьму её за локотки.
– Я сама.
О, наконец, начала приходить в себя.
Она попыталась подняться, но вышло неудачно. Пришлось всё-таки поддержать её за локоточки.
– Ай! – вскрикнула она.
– Ну что ещё?
– Левой пяткой на что-то наступила.
Как истинный джентльмен я обязан был её вновь подхватить и донести до спальни.
– Куда вы меня несёте?
– На кровать, там удобней. Там пинцет с зелёнкой.
– Оставьте меня в покое! А лучше выкиньте дальше,– округлёнными глазами сказала она.
Чёрт с тобой. Таким уже близким мне местом водрузил её на табуретку.
Теперь надобно за аптечкой сходить. Чем бы её отвлечь?
– Ну-ка, выпей бальзамчику.

А пока сударыня причащается, поищу лекарства.
Да куда ж она запропастилась? Может под кроватью? Да, вот она.
Стоп, а может мне это всё приснилось? Навернулся сейчас с постели от вожделения на старости лет.

Возвращаясь в кухню, с осторожным любопытством заглянул.
Нет, наважденье на месте. С пустой рюмкой.

Так как табуреток было всего две, пяточку я положил на свою коленочку.
Вытаскивая занозу, попытался её разговорить.
– Ты сидела на подоконнике с чашечкой латэ, или с ловелаком?
– Ещё скажи, с ловеласом. Копи-лувак.
– Ага, значит он такой вкусный был, что не удержалась?
Она посмотрела на меня, как на идиота, но сдержалась.
– Не из-за этого.
– Что же тебя сподвигло на такой полёт?
– Да всё достало. Особенно работа.
– Понимаю.
Наливая вторую рюмку.
– Что ты понимаешь?
– Ну расскажи.

Похоже начинает отмякать.
– Я устроилась в колл-центр. Понимала, конечно, что придётся лапшу вешать. Но, как говорил наш менагер, деньги не пахнуть.
На её лице появилась лёгкая ухмылка.
– На тренингах обучали, как надо удерживать клиента, дожимать его. Но всё без толку. Хорошо, если просто кидали трубку. Но наш босс …ха, босс, бородёнка из под мошонки. Так вот, он говорил, один дурик из ста клюнет – нормально будет. Только это не мешало ему всё равно материть нас почём зря.
– Откуда у тебя такие словечки?
– Ой, я могу и не такое загнуть. Столько наслышалась от этих самых клиентов. Мы с девчонками даже собирали их высказывания.
– С одной стороны они, с другой этот му… ладно.
– Так ведь он ещё и домогался нас. Всех.
– И это стало последней каплей?
– Не-а, последней каплей стал звонок очередному клиенту…
– У тебя колл-центр в квартире?
– Можешь не издеваться? Этот га…главный менеджер приказал взять работу на дом.
– Так вот, на мой последний звонок ответил какой-то хрен старый. Мало того, что он мне нравоучения стал читать. Душевное равновесие важней, найди другую работу. Так у него ещё окна были совковыми. Выдал мне это, как вишенку. Ну не угадали. Да у кого они ещё могут быть сейчас?
– А ещё он сказал…
Тут она осеклась, глянув на моё окно. Медленно обвела взглядом интерьер, включая меня. Ошалело посмотрела. И выдала:
– Какая же у тебя убогая кухня.

Листопад ещё не начался, а все чувства опали. Я же спас её. А с милым и в шалаше ведь рай. Не выдержав:
– Ну так летела бы дальше! У соседа снизу, вон, еврокухня. Только постучи ему в екроокошко, а то оно на полную не открывается.
Она посмотрела на меня с недоумением. В её лице что-то переменилось, и она ринулась туда, откуда прилетела.
В последний момент я успел схватить её за талию.
– Отпусти, сволочь!
– Чтоб ты вновь упорхала?
– Нет, чтоб ты перестал меня лапать. Вам мужикам только этого от нас и надо.
Чудо вырвалось и закончилось ударом у меня между ног.
Правда дальнейшие звуки раздавались уже не за окном.
– И полы у тебя облезлые. И обои…, – прокричала она уже, выбегая из коридора на лестничную площадку.
…Упорхнула.

На чём меня прервали? На любовании мхом. Или всё-таки пойти помыть холодильник?

…Сегодня соседа встретил, того, который снизу. Говорит, летунья, та, которая сверху, ходит уже к нему на чаёк. Как же так, Евгенич, а наши с тобой пивопития? Эх…

22. В горах неизбежен рассвет


Медея так быстро открыла глаза и уставилась в потолок, словно и не засыпала вовсе. Луна спряталась за грозовые тучи, а до рассвета оставалось не больше часа. В самое тёмное время ночи практически все люди спали. Нужно было торопиться. Медея спрыгнула с постели, мгновенно ощущая дрожь в ногах и руках. В последние дни она пренебрегала долгим и качественным отдыхом, но сейчас слабость в конечностях объяснялась куда проще.

Страх.

Говорят, что это первое чувство, которое узнали люди. Говорят, что оно же станет последним. Где-то посреди первобытного страха и леденящего душу ужаса и располагался хрупкий бутон жизни.

Медея повторила про себя план действий, загибая пальцы и чуть вонзая ногти в ладонь, что в трудные моменты помогало ей оставаться в реальности. «Сёстры и Леандр должны уже проснуться, но стоит первым делом это проверить. Затем переодеться и вооружиться. Добраться до вершины горы до рассвета», — Медея вышла из своей маленькой тёмной комнаты и поспешила в соседнюю, двигаясь на ощупь. Дверь протяжно заскрипела, из-за чего Медея на секунду застыла. Старейшина спала совсем рядом и отличалась чутким сном, особенно в такую важную ночь. Изнутри на Медею уставились две пары испуганных глаз. Пирра и Гелла — сёстры-близняшки — уже стояли в полной боевой готовности, будто только и ожидали отмашки о начале. Она кивнула им, чувствуя себя чуть спокойнее, и направилась в противоположную сторону коридора, где располагались комнаты парней. Медея прошла мимо двери, открывать которую никто не планировал, и расстроенно поджала губы. Им нужна была любая помощь. Хорошо ещё, что Леандр не отказался.

Медея тихонько постучала в условной последовательности и через несколько секунд услышала в ответ такой же стук. Значит, все проснулись.

Как такового вооружения у ведьм никогда не было и быть не должно. Они использовали руны, обереги, защитные заклинания и заговоры, чтобы уберечь себя и родных от всевозможных опасностей. Воспитанники Горского Ковена — как и любого другого — научились применять заклинания не только на мелкие предметы. Старейшина научила их собирать внешнюю энергию и перенаправлять вовнутрь себя, чтобы после «зарядить» предметы или людей. Для них заклинания перешли из довольно пассивного занятия в ранг активного сопротивления действительности. И пусть изначально это не только давалось с огромным трудом, но и приносило ужасные боли, сейчас Медея радовалась, что может не сидеть сложа руки.

С рассветом деревня у подножия горы должна исчезнуть. Сотни, тысячи людей, женщин и детей, стариков и животных, обречённых на гибель. Сейчас все они мирно спали, даже не представляя, что где-то наверху, пусть и не так далеко, вершится их судьба.

И Медея могла помочь этим людям. Собрав длинные тёмно-каштановые волосы в тугую гульку, она набросила на льняную тунику кожаную жилетку. У них не было подходящей брони. Не было мечей. Только магия и уверенность: невинные люди не должны погибать из-за безумного пророчества.

Редкая трава вокруг дома покрылась свежей росой. Морозный воздух обжигал лёгкие при каждом вдохе, а ведь это была лишь середина горы. Медея поёжилась и распрямила плечи. Рядом стояли две юные ведьмы и один ведьмак. Все из-за её просьбы о помощи. Все рассчитывали на неё. Медея сжала в руке оберег в форме гордого орла — символа преодоления всех вершин на пути. Она не подведёт своих друзей. Не имеет на это права.

— Медея, что мы будем делать, если зло окажется нам не по силам? — нахмурившись спросил Леандр, схватив её за руку. Дом остался за их спинами, теперь с каждым шагом удаляясь всё ниже. Сёстры замедлились и тоже посмотрели на Медею, ожидая ответа.

— Мы позволим пророчеству сбыться, — тихо проговорила она.

Леандр удовлетворённо кивнул и выпустил руку, поправляя небольшую сумку на плече. Его не так сильно беспокоили жизни людей в деревне, и он смог бы спокойно пережить их смерть. Леандра волновало лишь благополучие обитателей дома Старейшины. Медея не винила его за это. Ей начинало казаться, что все вокруг относятся к пророчествам как к чему-то, что уже давно предопределено. Это раздражало и выводило из равновесия, заставляя Медею бороться за мнимую справедливость.

Даже сами люди не хотели спасти свои жизни. Узнав о надвигающемся зле, Медея поспешила вниз, чтобы предупредить своих друзей. Она вихрем влетела на постоялый двор, вцепилась бледными руками в рубаху Нестора и со слезами на глазах просила его собрать людей, чтобы покинуть деревню. Но Нестор лишь подхватил её за локти, с волнением осмотрел измазанное в грязи и песке платье и предложил зайти внутрь. Медее не нужны были дальнейшие слова, чтобы понять, что он ей не верит. И никогда не поверит. Нестор не поведёт за собой людей, они останутся в деревне в свою судную ночь. В последующие дни Медея тщетно пыталась убедить Нестора в необходимости защиты. Он улыбался, гладил её по пушистым волосам и успокаивал. Будто она была маленьким ребёнком, который всё никак не может забыть страшный сон.

— Ты в порядке? — несмело спросила Пирра, дотрагиваясь до плеча ведьмы. Медея вздрогнула, возвращаясь в холодную ночь из тёплых воспоминаний его рук.

— Да, конечно, — она попыталась ободряюще улыбнуться, но получилось слишком дёргано и неестественно. Медея пригладила выбившуюся прядь белых волос Пирры: — Тебе не холодно?

— Нет, просто... Ну, ты понимаешь, — Пирра поёжилась. Медея понимала. Сёстры были слишком молоды, чтобы становится практикующими заклинания ведьмами. Слишком молоды, чтобы подниматься с ней к своей возможной гибели.

— Я всегда рядом, — пообещала Медея, сжимая ледяную ладонь Пирры. Она указала на небольшую площадку на склоне горы чуть выше: — Когда я только нашла это место, сразу забралась туда. Проводила там ночи напролёт, наблюдала за звёздами. Знаешь, сколько на небе можно найти созвездий? Или что они меняются каждые полгода? Я тоже раньше не знала. В горах всегда тихо, но ночью это совершенно другое чувство. Словно ты остался наедине со всей Вселенной.

— Если вы будете прерываться на разговоры каждые пару метров, то мы не успеем. Солнце должно взойти через десять минут, — недовольно проговорил Леандр. Он шёл впереди всех, освещая дорогу ярким от магии светом факела, и выискивал самые безопасные тропинки. Медея улыбнулась Пирре, с грустью поджав губы, и направилась вперёд. Леандр прав, у них нет права на ошибку.

Рассвет никогда не наступает неожиданно. С каждой минутой небо становилось всё светлее, пока необходимость в дополнительном освещении у них не пропала окончательно. Леандр оставил факел в одной из каменных выемок сбоку от тропинки, чтобы не занимать попусту руки. Они поднимались с западной стороны и могли бы с лёгкостью упустить тот тонкий момент, когда солнце первыми лучами касается земли.

Пирра и Гелла о чём-то тихонько разговаривали, шагая в отдалении от раздражённого Леандра. Медея же пыталась вспомнить детали пророчества, которые, впрочем, никогда и не знала.

— Нашему дому не угрожает никакой опасности, — Старейшина очень скоро пожалела о том, что рассказала о пророчестве. Медея смотрела на неё стеклянными глазами и не верила, что она предлагает бездействовать.

— Но ведь погибнут люди! — Медея отмахнулась от Геллы, что пыталась её успокоить, и вновь воскликнула: — Почему мы должны сидеть сложа руки?

— Потому что это предзнаменование, оставленное в летописях сотнями лет назад! — Старейшина сердито ткнула звенящим от тонких колец пальцем по столу: — Не смей спорить с Высшими силами, Медея, пока не призвала их гнев на свою душу. Мы останемся наблюдателями, чтобы потом помочь будущему народу привести деревню к процветанию.

«Метаморфоза невозможна без полного разрушения».

Медея с досадой пнула камень. Старейшина не простит её за такое вопиющее непослушание. Придётся вновь отправляться в путешествие, искать новый Ковен, чтобы продолжать развивать свои силы. Остальных Медея не потащит за собой. Она уже придумала, что скажет, чтобы взять всю вину на себя. То, что они пошли за ней, было удачей и долгим внушением, а не трезвым выбором.

Леандр помог ведьмам забраться на самую верхнюю точку горы. Воздух здесь был заметно холоднее, изо рта то и дело вырывались облачка тёплого дыхания. Медея вцепилась взглядом в предположительную линию горизонта. Находясь внутри горной цепи, ты никогда не можешь наверняка утверждать о чём-то ровном.

— Самое главное, не падите смертью храбрых, — по большей части для сестёр сказал Леандр, но смотрел прямо на Медею. Словно хотел передать мыслями то, на что в этот момент ни у кого не хватило бы слов. Он опирался на дубинку: единственный, кто взял с собой тяжёлое оружие. Гелла несла с собой лук и стрелы, с которыми только недавно научилась управляться достаточно хорошо, чтобы подстрелить парочку горных индеек на ужин. Пирра, как и Медея, полностью полагалась на магию.

Говорят, что утром все дела идут лучше, чем вечером. Если у тебя что-то не получается, отложи это. С новыми силами вступи в день и исполни в нём своё предназначение. Ночи могут накрывать людей куполом тоски или беспомощности. Но с первыми солнечными лучами и пением пробуждающихся птиц всё уходит. Говорят, что должно уходить.

Медея никогда ещё не встречала настолько угнетающего душу рассвета. Вокруг было уже совсем светло, пусть солнце всё ещё пряталось за горизонтом. Северный ветер трепал распущенные волосы обеих сестёр, кусал за открытые участки тела и охлаждал разум. Но страх так никуда и не исчез. Наоборот, усиливался с каждой секундой. Каждая могла стать последней.

Сделав глубокий вдох, Медея закрыла глаза и задержала дыхание. Вспомнила лунную тихую ночь, когда она сидела наедине с природой, шумный вечер в компании людей в деревне, долгие часы молчаливого чтения в доме Старейшины с другими воспитанниками. Безмятежность, счастье и спокойствие. Медея выдохнула и открыла глаза как раз вовремя, чтобы заметить маленький кусочек восходящего солнца. Она сжала зубы, поднесла руки ладонями друг к другу возле груди и замерла. Леандр перехватил дубинку, покрепче сжимая её у основания. Гелла вложила одну из стрел в лук и слегка натянула тетиву. Пирра покрепче упёрлась ногами в твёрдый камень под собой. Время застыло, чтобы набрать обороты и ускориться в несколько раз.

Таинственное зло, которому суждено было унести с собой жизни людей, восстало перед ними, отделившись от части горной цепи, что простиралась дальше на северо-восток. Два великана, каждый размером чуть ниже той горы, на которой сейчас стояли ведьмы и ведьмак, поднялись под солнечными лучами спинами вверх и медленно выпрямились, пока весь песок не ссыпался с их рук и плечей. В подобии ладоней они сжимали по мечу, созданному из льдов горных озёр. Медея в ужасе уставилась на великанов, мысленно моля, чтобы это всё не было правдой.

— Нам нужно уходить, — проговорил Леандр, выбрасывая дубинку в сторону. Бороться этой «зубочисткой» против двух исполинов не имело никакого смысла.

— Может быть, у них есть какие-то уязвимые места? — предположила Гелла, натягивая тетиву ещё сильнее и целясь в предполагаемое лицо великанов. Но у них не было ни глаз, ни носа, ни рта.

Ничего не отвечая своим друзьям, Медея сложила руки так, словно сверху и снизу поддерживала в них шар. Между пальцами заискрилась энергия, которую ведьма резким выпадом направила в одного из противников. Удар долетел, но разбился о каменное туловище, не нанеся практически никакого видимого урона. Великан лишь неспешно посмотрел на место столкновения, вновь поднял голову и направился к горе. Каждый шаг отдавался вибрацией земли под ногами ведьм, глухими ударами меряя расстояние. Великану стоило дважды наступить на свою правую ногу, как он добрался до горы и, запрокинув голову, посмотрел наверх. «Но у него же нет глаз», — вдруг подумала Медея, будто не знала, что видимая наружность далеко не всегда передаёт реальность.

Пирра быстро сделала несколько пассов руками, создавая искры, которыми осыпала голову великана. Леандр тут же сформировал вокруг него длинную верёвку, привязав руки исполина к его бокам. Такое заклинание не могло продержаться долго, но давало лишние секунды для отступления.

— Бежим! — крикнул Леандр и потащил за собой Пирру. Медея осталась неподвижна. В её голове в эту минуту творился хаос, среди которого она пыталась придумать что-то кардинально новое, создать заклинание, которое могло остановить существо в тысячу раз больше человека. Тем временем второй великан начал обходить гору, направляясь прямиком к деревне. Через блестящие на глазах слёзы Медея переводила взгляд с одного великана на другого. Стоявшая рядом Гелла достала ещё одну стрелу.

— Давай попробуем поджечь его изнутри, — предложила она, выводя Медею из состояния транса. Старейшина рассказывала им про заклинания, способные сработать через какое-то время после их создания. Подобие того взрывчатого вещества, что использовали в шахтах для добычи руды. Медея сглотнула ком в горле и кивнула, разворачиваясь к Гелле.

Сжатый клубок из переплетённых синих лент закрепился на острие стрелы. Гелла, не теряя времени, сразу же выстрелила великану в место соединения шеи с плечом. Ведьмы замерли в ожидании. Леандр продолжал негодующе кричать, но не позволял себе оставить их наедине с великанами. Наконец, синий шар с шумом взорвался. Великан пошатнулся, пошевелил раненым плечом, но, как ни в чём не бывало, поднял руку с мечом, пытаясь достать до вершины горы.

Медея хотела что-то крикнуть Гелле, как-то предупредить ведьму, но её с силой повалил на землю Леандр, прижимая весом своего тела. Из-за неровности камней на вершине они кубарем покатились вниз, пока Леандр не ухватился за выступающий камень. Медея вскочила на ноги и бросилась вверх, не обращая внимания на израненное лицо. Где-то за спиной послышался истошный крик Пирры. В отличии от остальных она видела, что произошло. Леандр разбил кулак о камень, вкладывая в удар всю скопившуюся злобу. Медея зажала трясущимися руками рот, даже с десятка метров видя багровые струйки стекающей на тропинку крови. Она обернулась к Леандру, который на полпути схватил Пирру и теперь крепко держал её, бьющуюся в истерике.

— Не будь самоубийцей, Мея, — уже умолял её ведьмак.

— Я не могу, — надрывисто прошептала Медея. — Прости. Простите меня...

От лица Леандра ушла вся кровь, делая его бледнее свежего зимнего снега. Он ещё мгновение, в последний раз, задержал взгляд на лице Медеи, а после наклонился к уху Пирры. Заклинание заставило её обмякнуть на руках Леандра, чтобы тот подхватил ведьму и быстрее донёс в безопасное укрытие.

Медея не стала долго смотреть им вслед, хоть и возвращаться наверх ей хотелось меньше всего на свете. Кровь уже начала застывать, не растекаясь дальше пары метров вокруг обездвиженного тела. Белые волосы Геллы покрылись коричневыми и алыми пятнами.

— Прости, прости, пожалуйста...прости меня... — едва слышно выдавила из себя Медея, наклоняясь над телом подруги. Ведьма дрожащей ладонью закрыла её глаза, пачкая пальцы каплями крови. Смотреть на то, что произошло с Геллой ниже шеи, Медея не могла. Не хотела. Знала, что никогда не сможет простить себе того, что не заставила Геллу уйти сразу же, как это сделали Леандр с Пиррой.

А теперь Пирра осталась без сестры. И всё ради чего?

Медея подняла лежащий рядом ледяной осколок меча. Магия засветилась через прозрачный лёд, создавая нечто, чему ещё не было придумано названия в то тяжёлое утро.

Великаны практически обошли гору, когда их догнала Медея. Она держала в руках огромный меч с клинком, закалённым не хуже стального. На ледяном лезвии плясало синее пламя, ожидая своего часа. Спустившись ещё чуть ниже, практически нависая над крышами первых домов деревни, Медея с боевым криком бросилась к первому великану. Она должна это сделать. Нельзя упустить последний шанс, даже если он достанется ценой ещё одной жизни.

Меч ударился о каменную грудь великана, едва не снеся Медею с ног. Ведьма крепче вцепилась в рукоять меча, прикусывая губы от боли. Лёд примёрз к коже рук, и каждое движение отдавалось болью. Раздался оглушительный грохот, после которого великан развалился на части и его конечности, разбиваясь о склон горы, покатились на дома. Медея с яростным усилием, игнорируя всё нарастающую боль в руках, продолжала шептать набор заклинаний, чтобы разбудить хоть кого-нибудь из жителей. Второй великан никак не отреагировал на смерть своего собрата. Его шаги гулом отдавались через землю, но никакой шум не мог разбудить людей. Словно само пророчество отрезало от людей возможные пути отхода.

Клинок меча рассыпался вместе с великаном, но Медея не могла выбросить рукоятку, примёрзшую к рукам. Она пыталась, но всё внимание продолжала держать на заклинании. Главная надежда возлагалась на Нестора, которого ведьма научила принимать даже самые незначительные сигналы о бедствии. Сейчас в его голове должны вопить сирены. Великан нацелился ногой на первый дом. Медея зажмурилась.

На узкой улочке показалась одинокая маленькая фигура. Разбуженный странным чувством Нестор застыл в изумлении, осознавая, что Медея была права. Великан нависал над соседним домом, уже уничтожив больше половины деревни.

— Спасибо, — одними губами прошептал Нестор, глядя на гору. Он не видел Медею, но знал: она где-то рядом. На её бледном лице дрогнула улыбка, когда ведьма поняла, что Нестор выводит людей из крайних домов, и те бегут, сломя голову, всё дальше и дальше от этого ужасного великана.

Да, погибли люди. Слишком много. Но кто-то остался.

Медея устало упала на колени. Руки жгло, пальцы посинели и покрылись волдырями. Корчась от боли, ведьма вырвала ледяную рукоять вместе с кожей. Однако было уже слишком поздно. На кистях не осталось ни одного подвижного места.

Медея сидела там, у руин деревни с сотней трупов, смотрела на свои омертвевшие руки и не могла представить своей жизни без магии.

Но ведь говорят, что если где-то просыпается зло, то где-то должно проснуться и чудо. Не важно, какой ценой. Ведь так..?

23. Не ешьте незнакомые консервы


Тяжело отдуваясь, бабка Софья, давно разменявшая восьмой десяток, с неистовым кряхтением стаскивала свежие закрутки к родовому, немало за свой век повидавшему погребу. Возле открытого люка стоял батальон сверкающих банок с милыми сердцу дарами огорода. Любовно погладив последнюю закатку, дородная пожилая женщина привалилась к стене и старушечьим скрипучим голосом воззвала в глубь дома:

– Максимка, ну-ка, помоги бабушке!

На зов примчался худенький растрёпанный мальчик лет девяти.

– Чё, баб? Мы там с дедом фильм про моряков смотрим!

– Смотрят они! – пробурчала Софья. – Ты лучше сюда глянь! Вишь, сколько я банок накрутила? Зимой трескать будешь! Давай-ка слазь вниз, достань, чё там с прошлого года осталось!

Мальчишка с готовностью нырнул в прохладную темноту погреба и начал одну за другой подавать пыльные банки, попутно читая названия:

– «Кабачковая икра», «Кабачковое варенье», «Свёкла в кабачках», «Яблочно-кабачковый компот», «Мечтадоры».

– Читай правильно! – заворчала бабуля. – Какие ещё мечтадоры?

– Не знаю, здесь так написано!

– Ну-ка, дай! Да глаза мои принеси!

Максимка сунул бабушке закрутку и послушно сбегал за очками, громко протопотав по старому деревянному полу. Бабулька присмотрелась к находке. В двухлитровой банке плавало что-то вроде лечо, переливаясь самыми причудливыми цветами: лиловым, оранжевым, зелёным, голубым, кое-где даже золотом поблескивало.

– «Меч-та-до-ры», – прочитала Софья невзрачную надпись на потёртой этикетке. – И правда! Это чё такое? Откуда взялось?! На кабачки не похоже!

– Выглядит вкусно!

– Это соседка Клавка, нарно, в том году притащила! Ох, царство ей небесное, ведьме бесстыжей!

– Съедим?

– А вдруг они тётки Зинки твоей?! Гадюка могла и бутилизму туда впустить или, ещё хуже, плюнуть! Она ж ядовитая, как жаба!

– Так что? Выбросим?

– Да не, жалко! Ишь как переливается! А ну-ка, принеси открывашку!

Мальчишка сбегал за консервным ножом и помог бабушке с банкой.

– Вкусно пахнут! – ребёнок восхищённо закатил глаза. – Можно я попробую?

– Ещё чего! А если отравишься? Давай сначала деду дадим, ему всё одно скоро помирать! Не ходит, не видит, не слышит, тока жрёт!

– Да отличные мечтадоры! И дед у нас нормальный! Его тебе что, не жалко?

– Жалко мне загубленной молодости! Нормальный он, как же! Много ты понимаешь! Сколько крови выпил, ирод, ни одной юбки не пропустил! Пятнадцать лет уж, как удар его хватил. С тех пор так на моей шее и сидит, ноги свесил! Ничего с твоим дедом не случится, в крайнем случае снова штаны ему сменим!

Брюзжа, Софья подхватила банку, взяла ложку и проковыляла в комнату, где в кресле-каталке сидел дед Василий, щуплый и лысый старичок, устремивший застеленный бельмами взор куда-то между внутренним миром и телевизором. Может, он о чём-то грезил, а может, учуял божественный запах мечтадоров, но тянущаяся изо рта инвалида слюна быстро закапала на воротник.

– Ну-ка, на-ка!.. – бабуля ловко впихнула ложку ироду в рот и замерла в ожидании.

Дед не разочаровал. Бессмысленный доселе взгляд прояснился, старик зашевелился, растянул беззубый рот в счастливой улыбке и весь затрясся.

– Неужто преставится?! Скорую, что ли, вызвать?! – охнула Софья и прижала руку с ложкой к груди.

– Не дождёсси, злыдня трухлявая! – весело вскрикнул восставший губитель бабкиной молодости.

Словно резвый мотылёк, дед порхал по комнате, с воодушевлением напевал что-то отдалённо похожее на шлягеры восьмидесятых и время от времени пускался в присядку. Бабушка и внук стояли в одинаковом изумлении, раскрыв рты.

– Эге-гей! – радовался старик. – Думали, помру скоро?! Выкусите! Я ещё ничего! Сейчас к Клавке пойду! Выпьем с ней чаю, по душам, так сказать, поговорим!

Услышав о возмутительных планах вконец обнаглевшего деда, бабка Софья отмерла, набрала воздуха в грудь и завопила:

– А вот шиш тебе, старый хрыч! Испустила дух твоя Клавка! Уж два месяца как!

– Да и ладно! Не Клавка, так Танька, она тоже баба понятливая!

– Да ты!.. Да я!.. – от потрясения Софья растеряла весь словарный запас.

– Дедушка, я так рад, что ты очнулся! – встрял в общее «ликование» Максимка.

– Да ты ж моя радость! Одна опора! Хорошо, что Натаха родила, я уж думал, в девках останется! Ай, ладно, давай сюда свою консерву! Чувствую, ещё не все органы разработались!

– Ну уж нет! – не позволила себя одурачить Софья, вцепилась в банку и из вредности проглотила большую порцию неопознанного рагу.

Теперь в ожидании замер дед, в душе надеясь, что пришла бабкина очередь ослепнуть, оглохнуть, онеметь и оставить его в покое. Как назло, Софья не только не обезвредилась, но ещё и начала стремительно молодеть: лицо разгладилось, спина с хрустом выпрямилась, бёдра округлились, пышная грудь подтянулась с живота и соблазнительно заколыхалась в области декольте, прячась под застиранным халатом, кокетливо перехваченным пояском на тонкой талии. Настолько эффектно бабка не выглядела даже в свои лучшие годы. К сожалению, на характере эти метаморфозы никак не отразились. Похорошевшая супруга покрутилась у зеркала и восторжествовала:

– Ну что, задохлыш?! Можешь идти: хоть к Таньке, хоть к Маньке, хоть лесом! На черта ты мне нужен, Казанова плешивый? Без тебя проживу!

– Ну и нутро у тебя!.. Всю красоту портит! Даже консерва не справилась! И уйду!.. Вещи соберу только…

– Давай-давай, подгузники не забудь, зубы из стакана, чтоб на полку положить и чао, бамбино, сорри!

Градус напряжённости между вновь обретшими друг друга супругами нарастал и начал выливаться в банальный семейный скандал с мордобоем, какие в деревне были обычным делом. Мальчик, напуганный нездоровой обстановкой, схватил телефон и спешно нажал кнопку вызова.

– Мама, мама, приезжай скорее, здесь бабушка и дедушка с ума сошли!

– Максим? Что случилось? Я не могу сейчас приехать, рабочий день не закончился, и мне столько отчётов навалили, никак не разгребу!

– Тогда я папе позвоню!

– Ты забыл, отец в командировку на три дня уехал! Вечером приду, жди и не балуй там! – отрезала мать и повесила трубку.

– Ах так? – обиделся мальчик. – Тогда я тоже из банки попробую!

Максим взял со стола забытые на время выяснения отношений мечтадоры и съел сразу две ложки.

В комнате с оглушительным грохотом материализовался офисный стол, за которым сидела очень занятая с виду мама, крайне увлечённая пасьянсом на компьютере. Вслед за ними откуда-то сверху упал скрипучий диван с ничего не подозревающим папой и страстно обнимающей его секретаршей Любочкой.

Семейство замерло, потрясённо разглядывая друг друга.

– Что здесь происходит? – первой опомнилась мама. – Как я дома очутилась? Родители, вы ли это? Игорь, ты что тут де…, а это кто такая?!!

– Ой! – пискнула Любочка, испуганно хлопая удивлёнными глазками в обрамлении длинных ресничек.

– А это, доча, командировочный твой со своей кикиморой! Я тебе говорила: «Не пущай, все они псы блудливые!» – а ты всё: «Не такой..., не такой!..» – передразнила Софья и угрожающе уперла руки в бока.

– Наташ, ты всё неправильно поняла! – робко проблеял неверный муж, приглаживая волосы и подтягивая штаны. – Давай это позже обсудим наедине! А что здесь, правда, происходит?

– А это, дети, чудо-консерва так работает, вроде как желания угадывает! Похоже, внучок хотел вас видеть! Банка вон у него! – пояснил дед, украдкой подмигивая секретарше.

– Ой! – снова подала голос Любочка, подскочила к ребёнку, отняла мечтадоры, хватанула через край разноцветной жижи и моментально испарилась.

– Куда это она?! – удивился дед.

– Да уже на курорте, небось! С директором побогаче обнимается! – едко предположила Софья.

– Как ты мог?! – горестно всхлипнула мама и поискала глазами, чем можно срочно заесть стресс. Она нашла на полу банку, вытряхнула на руку часть аппетитно пахнущего содержимого и жадно сунула в рот.

Как по команде, офисный стол заполнился вёдрами с мороженым, тазами бутербродов и стопками плиток шоколада.

– А попить? – жалобно попросила мама, и среди представленных яств образовалась исполинская бутыль с прозрачной, как слеза, жидкостью.

– Ты же лопнешь! – всплеснула руками Софья.

– Не лопну! Я теперь могу есть, сколько хочу и не толстеть! Фу, самогон! – скривилась мама, принюхавшись к жидкости в бутыли, и пошла искать стаканы.

– Наташа, это не выход! – забрал переходящую банку мечтадоров папа.

Перед его ногами тут же возникла старая облезлая табуретка. На ней проявились толстенная верёвка и кусок мыла.

– Но я же ещё ничего не съел! – испугался Игорь.

– Это я тебе пожелала, долго исполнялось, – пробубнила набитым ртом мама, рассеянно следя за тем, как деловито и предельно аккуратно дед разливает самогон по гранёным стаканам.

Для Максима всё происходящее казалось жутким ночным кошмаром. Деталей происходящего он не понимал, но чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Со свойственной маленьким мальчикам решительностью он вырвал у отца гадкую банку, которая заставила взрослых ругаться, и быстро-быстро в неё зашептал:

– Пожалуйста, пусть всё станет как прежде! А вы, мечтадоры, возвращайтесь туда, откуда взялись! – и пока родители не успели прийти в себя и не отобрали консервы, добавил: – а ещё хочу новый велосипед, и чтобы уроки не задавали!

Ребёнок торопливо прижался ртом к горлышку. В тот же миг дом содрогнулся от оглушительного хлопка входной двери, из коридора раздались зловещие шаркающие шаги.
В комнату вошла два месяца, как почившая соседка Клавка. Безобразная, с почерневшим лицом и свисающей струпьями кожей. Она выставила руки вперёд и, шевеля безгубым ртом, просипела:

– Где-е мои-и меч-та-до-ры-ы-ы!

Максим бросил банку и спрятался за уставших удивляться родителей. Ноги деда подкосились, и он обессиленно рухнул на пол. Бабка Софья, утрачивая едва приобретённую молодость, три раза перекрестилась.

Нежить Клавка, кряхтя и теряя куски плоти, подняла банку, злобно сплюнула на пол горсть земли и исчезла. Вместе с ней исчез офисный стол с горой еды и самогоном, лишний диван из съёмной квартиры, а главное, пропали раздражение, злость и обида друг на друга. Упомянутый градус напряжённости со свистом сдулся до нуля.

– Ох, напугала, зараза! Даже после смерти покоя от нее нет, – пробормотала себе под нос бабка Софья.

Пожилая женщина, прихрамывая, прикатила инвалидное кресло, привычным, отработанным за пятнадцать лет движением подобрала распластанного на полу деда, кое-как усадила и покатила к телевизору.

– Ладно тебе, Вась! Столько лет вместе прожили, дочь вырастили, внука. Давай уж и помирать одной семьёй! Зачем тебе эти Клавки, Таньки? Я тебя сейчас пледом укрою, чай с вареньем принесу!

Дед, разумеется, молчал, скорбно склонив голову. Капающую изо рта слюну обогнала скупая мужская слеза, выражающая его честное мнение.

– Прости меня, Наташ! – покаялся пристыженный супруг. – Бес попутал! Я же только вас с Максимкой люблю! Она сама за мной всё время таскалась! Да и не было ничего! Хочешь, в отпуск поедем? Я путёвки в Турцию куплю!

Папа обнял маму, она вынула изо рта ложку, со вздохом положила голову мужу на плечо и громко икнула. Максимка радостно обнял родителей и побежал искать во дворе новый велосипед. По дороге он пнул одну из закруток. Банка покатилась, её содержимое всколыхнулось, блеснув манящим серебристым светом.

– «Чу-до-гур-ры», – вслух прочитал мальчик на поднятой банке.

Семья молча уставилась на находку.

– А ну-ка, дай сюда! – решительно скомандовала бабка Софья. – Не хватало нам снова какой-то дрянью отравиться! Пойду лучше Таньке её подарю!

24. Вечный


Когда просыпаются чудеса? На рассвете после ночного дождя, заявил однажды рыжий Курх собравшимся вокруг костра деревенским слушателям.

– Нет прекраснее мгновения, когда стыдливо, из-за далёких холмов, льются сперва алые, потом красные, а затем и золотые потоки молодого, горячего света. Всё вокруг шевелится, пробуждается, поёт, набухает от влаги, – балагур и искуситель Курх умело натренькивал игривую мелодию на лютне, время от времени подмигивая хихикающим девчонкам.

Фолка поёжился. Мерзкий холод проникал даже под добытую украденную шкуру. Приятные завистливые воспоминания улетучились, как подхваченные дерзким ветром осенние листья.

Возы едва катились по сырой земле. Угрюмые возницы молчали и изредка и попусту хлестали лошадей кнутами. Ливень начался с вечера и закончился только под утро, превратив лесные тропы в жижу из грязи. Не помогли даже кроны многовековых деревьев, что сплелись в непроницаемый для света потолок.

А ведь Курх предупреждал, чтоб сюда не совались. Эти края не любят чужаков, места здесь дикие, тёмные. Он не боялся собственных желаний и мнений. Утверждал, что люди скорее будут отрицать жестокую правду, чем смотреть ей в глаза. Теперь Курх остался там, позади. Так и болтается на корявой ветке с жуткой гримасой вместо лица.

Когда Хмурый повалил смельчака выскочку медвежьей ручищей, Курх захлебнулся кровью. Фолка до сих пор боялся засыпать из-за кошмара, в котором, как и наяву, вопящий Курх вспахивает землю пальцами и выплёвывает зубы, пока его за ноги тащат к дереву. Дикарь готовит верёвку размеренными движениями охотника, а неизменно улыбающийся Капитан стоит поодаль и оценивает происходящее.

– Эй, шкурка же чужая, не твоя, ага?

Дерзкий голос выдернул Фолку из дрёмы. К шестнадцати годам он уже понимал, что кто-то из спутников наверняка позарится на добычу, поэтому на ночь прятался в стороне от лагеря, среди выпирающих с человеческий рост корней. Для защиты Фолка держал под рукой крепкую палку. Но он никак не ожидал, что грабителем окажется девчонка. Страшненькая, лохматая, с синяками под глазами, но нагловатым взглядом.

– Шкура на ком? На мне! Значит она – моя, ясно тебе? – огрызнулся Фолка, и для пущего устрашения замахнулся палкой.

А ведь раньше, до отбора, ему и голос повысить было боязно.

– У-у-у, как страшна. Смотри, как бы сам прям щас штанишки не намочил. – Девчонка задрала голову и залилась задорным смехом. – Тогда щас заберу и будет моя шкурка теперича, ага?

У Фолки в животе свернулся комок. До ближайшего костра пяток деревьев. Если там услышат, а затем и увидят, как щуплая девка потешается над ним, эта ночь будет для него последней.

Этого нельзя было допустить.

Обломки сучьев на палке больно впились в кожу ладони. Фолка нервно шагнул к девчонке. Та не дёрнулась, так и смотрела с вызовом снизу вверх. Когда юноша вскинул руку, в девичьих глазах родился страх. Но было слишком поздно.

Когда палка выскользнула из деревянных пальцев, Фолка слышал только собственное тяжёлое дыхание. Девчонка словно окаменела, только облачка пара вырывались из её рта.

– Ну? Что молчишь? – Фолка до сих пор чувствовал привкус соли после поцелуя. – Чем будешь хвастаться? Что шла на грабёж, а ушла ни с чем? Или что жертва зацеловала вусмерть? Проваливай! А не то пущу дрын в ход! – прикрикнул он напоследок.

Когда девчонка убежала, запинаясь и падая, Фолка забрался обратно в нору и до рассвета пытался унять дрожь в теле.

Тёплые деньки и тихие бессонные ночи сменяли друг друга. Больше эту девчонку не видел.

Когда безоблачное небо сперва приняло цвет спелой сливы, а затем, наконец, почернело, колонна выехала в подлесок. Капитан разрешил разбить привал. Посреди кустарников и молодых деревьев не найти укромного места для ночлега, поэтому Фолка искал себе занятия, пока последний из костров не погас. Под светом полумесяца, обходя камни, ползучие корни и ямки, юноша бесшумно двигался в сторону овражка. Спокойное и отдалённое место для проведения остатка ночи. Вот только оказалось уже занятым.

Человек вышел из тени, словно соткался из неё. Ступал мягко и тихо. У мужчины, что перегородил путь, были русые волосы, такие же брови над светлыми пустыми глазами. Тонкие пальцы лежали на поясе из бугристой чешуйчатой кожи.

– Ответь мне, кем ты себя считаешь: героем или жертвой?

Фолка ужаснулся. Голос Дикого, ледяной и безразличный, резал слух, проникал в мозг и продолжал звучать там эхом.

– Я не… я просто… – Фолка сглотнул, облизал сухие губы.

Дикий резко приблизился, будто переместился по воздуху. Внезапный толчок в грудь заставил Фолку отступить и пошатнуться. Ещё один толчок оказался болезненнее предыдущего. Затем ещё один. И ещё. Пятка Фолки не нашла опору, нога соскользнула в пропасть, и юноша, закричав от страха, полетел вниз.

– Я знаю кто ты, – раздалось шипение отовсюду.

Фолка было вскочил, но ватные ноги подкосились, и юноша рухнул обратно на дно овражка.

– Считаешь себя жертвой. – Шипение эхом отражалось от склонов оврага. – Убеждаешь себя, что выбор старосты ошибочен и твоё место в полях родной деревни.

– Нет! – Уверенно слабо крикнул Фолка. Он вертел головой, пытался найти Дикого.

Дикий скверно, зловеще рассмеялся из сгустившийся темноты.

– Дым в глаза, ничего больше. Обманываешь сам себя, малец.

– Нет! – прокричал Фолка, опираясь о склон. – Я! Не! Жертва!

Дикий появился на расстоянии вытянутой руки, будто вырос из земли.

– Докажи. Хватит прятаться по норам. Избавься от прошлого. Завоюй себе место в этом маленьком мире.

Фолка съёжился. Ему казалось, что Дикий взглядом резал его кожу на лоскуты, снимал мясо слой за слоем, обнажая кость. Охотник отвратительно ухмыльнулся.

– Здесь либо ты, либо тебя. Выбирай, малец.

Дикий исчез, растаял с порывом ветра, будто никого и не было.

***

Когда просыпаются чудеса? Старый Отис объяснял, что чудесная часть природы -- зарождение после увядания. При этом он любил морщить выпуклый лоб и теребить остатки бороды. И в задумчивости сравнивал весну с воротами жизни. А в ясную погоду водил детей в поле. Там каждый лицезрел настойчивость пробивающейся свежей травы, трудолюбие ещё сонных, но добродушных пчёл, стремление к жизни в свежих наливающихся почках.

Старый Отис видел доброту даже в провинившихся. Удивительно, что на дряхлость лет он не предался старческому бухтению. Фолка с малых лет считал Отиса самым интересным человеком в деревне. Не даром, что староста. Тем удивительнее, что Отис единственный из жителей не сдержал слёзы, когда Фолку и Курха отобрали. Словно боялся. Или предчувствовал.

– А может ты знал что-то, но не мог об этом сказать, а? – обратился Фолка к кузнечику, что качался на травинке перед ним. Насекомое не ответило.

Табор встал лагерем рядом с главной дорогой. Большинство путников разбрелось по сторонам в поисках провизии. Капитан на днях, по обыкновению с добродушной улыбкой на лице, предупредил о том, что отныне провизию каждый добывает сам.

Будто подслушав мысли, в животе заурчало. Фолка поднялся и крепче взялся за острогу, что смастерил одной бессонной ночью.

Речка Кривая оказалась мелкой, но сильно заросшей. Пока Фолка добирался до нужного места, за ногами заплелись длинные косы водорослей. Он понимал, что выглядит нелепо, да и посередине реки представлял собой отличную мишень для поганца с дурными намерениями. Но вместо того, чтобы выйти из воды, подгоняемый страхом, юноша продолжил движение. И за последним изгибом русла остановился, боясь шелохнуться.

Она стояла там, закатав штаны выше бёдер. Стояла уверенно, недвижимо. Пальцами вцепилась в острую палку, что выглядела едва тоньше её рук. Девчонка внимательно следила за водой, а когда напряглась, Фолка задержал дыхание. Девчонка ударила метко, радостно засмеялась и вскинула голову. Тут то их взгляды и встретились.

Фолка отметил, что вода приятно сказалась на внешности девушки. Ей удалось хоть и неровно, но остричь волосы цвета тёмного дерева, отмыть веснушки на лице, что привлекательно сочетались с цветом глаз.

Не понимая почему Фолка улыбнулся. Мордашка девушки же исказилось яростью. Да такой, что юноша на мгновение ужаснулся. Девушка рысью выпрыгнула на берег и скрылась в кустах. Потерявшись в мыслях и ощущениях, Фолка не сразу заметил прибившуюся к ногам палку. Юноша растерялся, но, когда выудил орудие для рыбалки из воды, понимание вернулось.

Девчонка нашлась у самого людного костра, когда солнце из последних сил тянулось красными лучами к белой пиле вершин гор на противоположном горизонте. Не обращая внимания на недовольные взгляды других путников, Фолка протянул девушке палку с насаженной рыбой.

– На. Прекрасный удар, – похвалил съязвил он. – И, вот ещё, держи. Да, шкура слегка потрепалась, но холодными ночами всё ещё спасает.

Фолка улыбнулся ухмыльнулся, понимая, что означает такой жест. Постепенно, день за днём, он обзаведётся друзьями, сплотит людей вокруг себя. Тогда и дорога покажется легче.

Девушка побледнела, напряглась, сощурилась.

– Ты… ой, дурак! Что, надоело прятаться по ямам, ага? Решил избавиться от шкурки, чтобы меня ночью из-за неё порешили, ага?

Под конец девушка сорвалась на плач.

– Нет, я не… – растерялся Фолка. Не этого он ожидал, совсем не этого. – Это тебе, а ты – ко мне. Вместе. Сделаю тебе такую же, – указал он на острогу у себя за спиной.

Его щёки приятно разгорячились. В пляшущем пламени костра он видел, как ненавидящий взгляд девушки смягчался. Не понимая причин, Фолка обрадовался такому неожиданному повороту событий.

Пустые возы бодро подпрыгивали на камнях и ухабах. Пыльная дорога вела мимо дамбы, чьи шлюзовые щиты весело брызгали водой. В тростнике вдоль пруда виднелись лодки, а на мелководье просматривались расставленные сети.

Ата заёрзала в седле.

– Гляди, Фолка, мы приближаемся! Вон, там! Да не, туда гляди! Видишь?

Фолка смотрел, но мимо того, на что настойчиво указывала Ата. Изменения девушки казались стремительными. На прежнюю оборванку и грубиянку не осталось и напоминаний. Острое личико с узким подбородком и вздёрнутым носиком теперь казалось ему привлекательным. А ещё она оказалась умелой наездницей.

– Я тебе глаза выколю, посмотришь на меня ещё раз так, – ощетинилась зарумянившаяся Ата и послала кобылку в галоп.

Кобылка. Фолка погладил свою по горячей шее. Ещё недавно у них на привалах гудели ноги, а теперь они способны колонну от конца до начала словно выпущенная из лука стрела.

Капитан ценил усердных. Он лично привёл животных Фолке и Ате после того, как стая волков попалась в расставленные ими ловушки вокруг лагеря.

– А она недурна собой, – послышался сбоку грубый голос, которого Фолка меньше всего ожидал услышать.

Хмурый поровнял своего рослого мерина бок о бок с кобылкой Фолки. Под ясным небом гладкая кожа на голове коренастого воина блестела, как зеркало.

– Быстро же ты её приручил, – продолжил тот, не поворачивая головы к собеседнику. – Вот только зря ты так, малец. Понимаю, молодость, кровь кипит, сердце взывает к песням и танцам. Поэтому прислушайся к совету бывалого: брось ты это дело. В нашем мире любая привязанность это слабость. – Хмурый насупился, сдвинул брови в одну линию. – Она расслабляет, и вот уже храбрый проявляет трусость, а идущий за целью остановится и задумается о смысле этого пути.

– Но иначе не будет семьи, – не уверенно ответил Фолка, – не будет начала новой жизни.

– Семья! Бха! Большей болезни мир не видывал! – фыркнул Хмурый. – Родить дитя может любая баба. Мужчине не нужно привязывать к себе кого-то, мужчине нужна цель и дорога к ней. Только тогда ты станешь собой, найдёшь своё предназначение.

– Но люди в деревнях живут спокойной жизнью и радуются, – противился Фолка. Сердце у него стучало уже в горле, грозясь выскочить наружу.

– И ежегодно отдают нам детей для обряда отбора. Уж сам то себе не ври, малец, – презрительно цыкнул Хмурый. – Погляди на себя: едва выбился из массы, заслужил уважение, а теперь что? Девка придумала план с ловушками, в её же ловушках оказалось больше волчьих туш. Скоро она тебе перескочит, малец. – Голос воина наполнился железом. – А когда ты станешь ей обузой, рубанёт вот здесь, по горлу, и оставит в канаве, откуда ты и выполз.

У подножья горы ютилась деревушка – несколько соломенных крыш внутри кольца из кривенького частокола. Ветер нёс запах дыма. Староста, приземистый мужичок с первым серебром в волосах, робко вышел за ворота. Капитан встречал его один, Хмурый с Диким держались поодаль.

– Ой, дура-ак, – шепотом протянула Ата. И продолжила, заметив удивлённый взгляд Фолки: – он решил отказать.

– Откуда ты знаешь? – не понимал Фолка.

– Наш так же поступил. Но знаешь, что? Капитан умеет убеждать.

Из первых рядов Фолка видел происходящее, хотя ветер и уносил все звуки в сторону. Капитан слушал и улыбался. Староста махал руками, краснел, но с каждым вздохом словно скукоживался, горбился. Наконец Капитан задал вопрос. Мужичок нашёл в себе смелости ответить с гордо поднятой головой.

Хмурый двинулся вперёд медленно и зловеще. Фолка убеждал себя, что это не земля дрожит. Лишь сердце его нервно колотится. Староста попытался убежать, но Дикий в два прыжка повалил мужичка на землю. Всё закончилось слишком быстро. Хмурый не замедлил шага, тяжёлым сапогом наступил на голову старосты, и та лопнула, как переспелый арбуз.

– Да будет жатва, – чужим голосом отчеканила Ата, когда из-за частокола послышались дикие вопли.

Фолка остолбенел. Девушка, которая напугалась лёгкого поцелуя, неотрывно смотрела за происходящим. И тут, на секунду, на мгновение, по миловидному девичьему лицу скользнула тень, что исказила тонкие губы в улыбке.

***

Когда просыпаются чудеса?

Когда человек ещё способен верить. Когда в сердце ещё не погас огонь надежды. Так ответил Фолка сам себе, въезжая по каменному мосту в ворота города. Города, чьё название ему никогда не повторить. После пересечения нескольких улиц, Фолка пришёл к выводу, что это был гнусный город – слишком шумный, слишком душный, слишком грязный. Слишком нервирующий.

Жители встречали путников с почестями, отвели в роскошные комнаты, от вида которых у Фолки бы дух вышибло. Раньше. Теперь же стены с ужасными рисунками нагоняли тоску и воспринимались вычурной клеткой. Ата удалилась в другую комнату, напоследок подарив Фолке взгляд, полный предвкушения. Юноша жалел, что не мог ответить тем же.

Капитан, статный мужчина с волевым лицом, появился через день. За время путешествия он оброс пышными усами и бородой, что только добавило ему видности.

– Фолка, мальчик мой, – по-отечески обратился он к юноше, неизменно улыбаясь сквозь усы, – ты один из немногих, кто выжил, справился с трудностями, достиг уважения, и, оказался здесь. – Капитан делал паузы между фразами, подтверждая сказанное кивком. – Твоё время пришло. То, ради чего ты проделал путь сюда, решится сегодня. Скажи, тебе знаком смысл обряда?

Фолка сглотнул и понизил голос:

– Стать одним из вас.

– Верно! – воодушевился Капитан. – Ты только представь: бесконечное путешествие по миру с целью установления порядка, покоя и справедливости. Ты будешь законом и судьёй в одном лице.

Тут Фолка, оглянувшись на рисунки на стенах, всё понял. Он уже знал, что в конце обряда двух отобранных людей ставят перед выбором: назвать себя или того, кто будет стоять напротив. Закончить обряд сможет только один – тот, кто получит два голоса из двух. Второй не выйдет из зала. Проблема заключалась в том, что никто не захочет совершить самопожертвование ради другого. Ведь путь сюда состоял из преодоления трудностей, из борьбы за жизнь. Поэтому в конце каждый называет сам себя, а значит, обряд остаётся не завершённым.

Фолка вспомнил слёзы старого Отиса, вспомнил старосту из деревушки под горой и его жалкую попытку сопротивления. Вот в чём их секрет – сохранить свою жизнь, ежегодно отдавая кого-то из жителей деревень для обряда.

Юноше захотелось ударить Капитана, стереть с его лица наглую добрую ухмылку улыбку, вырезать его сердце и убедиться, насколько оно чёрствое и лживое.

– Готов, – сухо подтвердил Фолка, когда сообразил, что Капитан уже некоторое время ожидает ответа на свой вопрос.

Пока его сопровождали по ступеням винтовой лестницы вниз, куда-то ниже земли, Фолка успел смириться с предстоящим. Он не сомневался, Ата не упустит свой шанс заявить о себе. Ему же достаточно тоже назвать своё имя. Жизнь старосты не казалась теперь чем-то мрачным или скучным. Ведь старик Отис был счастлив.

Наверное.

В зале обряда царила темнота. Факелы на столбах, что поддерживали потолок, освещали небольшие участки вокруг себя. Возле каменного стола в центре зала уже ждала Ата. В полумраке её прекрасные глаза сияли ярче звёзд. Фолка облегчённо вздохнул, когда заметил на бледных девичьих плечиках ту самую шкуру, что грела долгими ночами. Значит, она тоже приготовилась к жизни старосты. Кто знает, возможно их деревни будут не так далеко друг от друга.

Когда церемония подошла к концу, Капитан озвучил вопрос. Оставалось только произнести имя. Ата улыбнулась так нежно, как никогда раньше. Фолка воодушевился.

Тишину прорезали два нестройных слова.

– Я.

– Фолка.

Сердце юноши замерло, пропустило несколько ударов, а дыхание перехватило. Из глаз Аты брызнули слёзы, но она продолжала улыбаться. Она улыбалась даже когда Хмурый подошёл к ней со спины. Она улыбалась, когда Дикий оттаскивал юношу прочь из зала.

С этой прекраснейшей улыбкой бездыханное тело девушки упало на шкуру.

***

– Давно у нас не было пополнения, – довольно подытожил Хмурый, проверяя крепление седла у мерина. – Сколько уже прошло? Лет сто?

– Сто два, – поправил Дикий, скармливая своему коню морковь.

– Неважно сколько, господа, – прервал Капитан. – У нас впереди много работы. Кстати, малой, как тебя назвали?

Юноша забрался на кобылку, поправил мешочек с прядью волос цвета тёмного дерева, и мрачно мрачно ответил:

– Вечный.