90
Букв, конечно, многовато, но прочитать стоит. Думаю, любители фэнтези будут особенно в восторге. © Штирлиц…С каждым шагом приближается грань жизни — по воле богов воплотившаяся в эшафот. Толпа, жадная до зрелищ, накатывает волнами. Крики, свист, улюлюканье. А над головой — почерневшее, набрякшее тяжелыми тучами осеннее небо. Геллер невольно остановился. Ведь даже в самом страшном сне не мог представить, что все будет именно так… И тут же получил весьма ощутимый укол копьем между лопаток.
— Пошел, пошел!
Толпа, притихшая было, снова заволновалась. Нищий старик, не удержавшись, кубарем полетел под ноги копейщику — и тут же распрощался с жизнью, пригвожденный к булыжной мостовой. Геллер равнодушно отвернулся. Как странно — все ближе и ближе край жизни, а в душе только безразличие. И еще — отстраненное любопытство: а каково это, умереть не в честном бою, а от руки палача? До помоста, обитого черным, оставалось каких-нибудь два десятка шагов. Было хорошо видно коренастую фигуру палача; он лениво возил точильным камнем по лезвию топора. С неба начали срываться редкие капли дождя.
Если бы только не были связаны руки! Тогда… попытаться вырвать оружие у зазевавшегося солдата, и… нет, бежать он вряд ли смог бы — но умер бы, как воин. С оружием в руках. То, о чем он так просил императора…
— Почему, Геллер? Почему? — голос властелина дрожал под серыми сводами темницы. — Мы вместе росли. Ты… ты был единственным человеком, кому я действительно доверял! И ты хотел моей смерти?!! Почему?
Геллер молчал. Как можно объяснить поступки, совершенные не от разума, но от сердца? Да и нужно ли теперь объяснять, что под дланью императора сломалась, как подточенное болезнью деревце, хрупкая жизнь девушки… которая была его, Геллера, сестрой?
— Ты будешь казнен, — сухо сказал тогда властелин, — если есть последнее желание, говори сейчас.
— Мне хотелось бы умереть, как подобает воину. С оружием в руках. Иного желания у меня нет.
Император приподнял брови. Может быть, он ожидал мольбы о помиловании? Затем… Покачал головой.
— Нет, Геллер. Ты служил мне верно, но вина твоя велика. Твою глупую голову отрубит палач — в назидание остальным.
Эшафот уже заслонял собой площадь. Как черная птица, распростертыми крыльями обнявшая серое, хнычущее небо. Слишком близко… Геллер поднял голову и огляделся.
Император наблюдал за казнью с балкона, окруженный преданными слугами. Не будет ничего удивительного, если через пару лет кто-нибудь из этих аристократов подсыплет владыке яд в бокал или засадит кинжал в спину. Но это случится позже… Когда уделом самого Геллера будет ничто. Ему показалось, что император улыбается. Правда, уже в следующее мгновение Геллер одернул себя. Это всего лишь обман зрения. Не более того. Еще один ощутимый укол в спину. Небо плачет холодным дождем.
…От глухо ревущей толпы отделилась невысокая женская фигура в плаще мышастого цвета. Торопливо пересекла площадь и остановилась рядом с лестницей, ведущей на помост, к плахе. Геллер опешил — и это в то время, как нищий поплатился жизнью за то, что переступил запретную черту! Ни один из стоящих в оцеплении гвардейцев не обратил внимания на столь вопиющее нарушение порядка. Словно… никто ничего не видел.
Все это настолько удивило Геллера, что на миг он позабыл о приближающейся гибели. Странная личность преспокойно стояла рядом с копейщиком, спрятав руки в широких рукавах, а лицо — в густой тени капюшона. И бывалый вояка старательно делал вид, что ничего не замечает.
— Ну, вперед, пошел!
Геллер посмотрел на лестницу. Затем его взгляд снова вернулся к мышастому силуэту. Вдруг его осенила догадка: да это же просто Смерть! И нет ничего удивительного в том, что ее не видит никто, кроме него… Все правильно: она ждет исполнения приговора. Чтобы потом увести за собой, в никуда…Понять это оказалось чрезвычайно просто. Так просто, что Геллер даже улыбнулся, проходя мимо Смерти. Выдохнул:
— Что, ждешь? Ну, уже недолго осталось…
— Жду, — согласилась она. Голос показался Геллеру молодым, но очень усталым.
Что ж. Значит, и вправду пора. Ее ладонь мягко легла на плечо Геллера, пальцы чуть сжались — и Смерть потянула его в сторону от лестницы. Из-под капюшона донеслось невнятное бормотание.
— Погоди, я еще не дошел, — огрызнулся он, стряхивая пальцы с плеча. И тут же осекся, увидев, что вовсе не рука скелета цепляется за рубаху смертника.
Рука была молодой, холеной.
— Идиот! — сдавленно прошипела Смерть, — сюда, быстро! Не то все испортишь!
Уже совсем переставая понимать что-либо, Геллер шагнул в сторону. Оглянулся. Тело его продолжало преспокойно подниматься на эшафот. И в то же время сам он стоял рядом с первой ступенькой, ощущая себя вполне живым.
— Пойдем, — Смерть уверенно вцепилась в его предплечье, — все вопросы задашь позже. Когда выберемся с площади.
Геллер недоуменно моргнул. Происходящее шло вразрез с его представлениями о переходе в мир иной.
— Да не умер ты, не умер, — обронила Смерть, — и, уж не знаю, за кого ты меня принял, но я — одна из тех, кого называют мастерами иллюзий. И зовут меня, между прочим, Камилла. Теперь — пойдем, не останавливайся. Развяжу тебя чуть позже, не то иллюзия распадется.
***
Никем не замеченные, они ушли с площади, где в корзину скатилась голова командора Геллера Накори. Миновали белоснежные кварталы зажиточных горожан — и свернули в квартал Отбросов. Камилла по-прежнему шла чуть впереди, мертвой хваткой вцепившись в Геллера и буквально таща его за собой. Она молчала — а он не находил слов, чтобы задать вопросы. Происходящее все еще казалось плодом воспаленного рассудка, и легкое касание смерти, что осталась на площади, по-прежнему холодило кровь.
Камилла дышала тяжело, хрипло — так могут дышать те, кто долгое время провел взаперти, отвыкнув ходить по земле… или… просто больны. Но, оскальзываясь в грязи, она продолжала упрямо идти вперед, словно каждый миг имел значение. Наконец Камилла остановилась у полуразвалившейся хижины, слепо пялящейся на улицу провалами окон.
— Все, пришли.
И, кашлянув, сплюнула на землю кровавый сгусток.
Так вот почему она так дышала…
— Ну, а ты как думал? — зло прошипела мастер иллюзий, — за все надо платить. Или, полагаешь, мне легко было оставить на эшафоте иллюзию? Это, знаешь ли, не воздушные дворцы создавать… Давай сюда руки.
В тонких, перевитых синеватыми прожилками пальцах тускло блеснул нож, и через несколько минут Геллер уже растирал затекшие запястья.
— Я все еще не верю, — невольно выдохнул он, — ты… точно не Смерть?
Вопрос был глупым — но другого в голову не пришло. Камилла хмыкнула и откинула капюшон.
— Как, по-твоему, должна выглядеть Смерть?
Она оказалась совсем молодой, не старше самого Геллера. Черные гладкие волосы обрамляли мертвенно бледное лицо с выступающими скулами, на которых пятнами проступил болезненный румянец. Тонкие брови, как птичьи крылья, распластанные в полете, капризно взмывали к вискам. Миндалевидные глаза… Геллер ощутил, как желудок сжался в тугой, болезненный ком. Будучи воином, он не боялся сойтись в бою с противником, превосходящим его. Он не боялся боли. Не боялся гибели, клинком рассекающей воздух. Но при этом с самого раннего детства он не мог побороть в себе страха перед теми существами, которых жители империи называли нелюдью. Ибо что могла принести нелюдь человеку, кроме горя?
Быть беде, если встретишь ночного эльфа. Если раздавишь упыренка. Если…
Миндалевидные глаза были похожи на два полированных кусочка черного обсидиана. Непроницаемая — и вместе с тем бесконечно глубокая чернота залила и зрачки, и склеру. Болотная ночница! Только этого не хватало… Геллер невольно отшатнулся. Ходили слухи, что эти загадочные полу-люди и полу-невесть кто, населяющие непроходимые топи Кайэра, были наделены сильным магическим даром — и использовали его исключительно во зло. А еще говаривали, что завести путника в трясину, украсть младенца и съесть его — обычные шалости болотных ночниц…
— Чего уставился? — с немалой долей раздражения в голосе поинтересовалась Камилла, — готова поспорить, ты думаешь о том, как я тебя буду потрошить, да?
Геллер судорожно сглотнул. Пожалуй, если бы ему теперь предоставили возможность выбирать между лесной ночницей и казнью… Он бы, не колеблясь, выбрал быструю и простую смерть.
— Тьфу! Смотреть на вас, на людей, противно! — тяжело, с хрипом, выплюнула ночница, — строите из себя храбрецов… А эта ваша храбрость яйца выеденного не стоит!
Она резко толкнула дверь.
— Заходи. Прежде чем ты отправишься дальше, потолковать надо. Не бойся, уж постараюсь тебя не съесть.
… Серый свет дня лился сквозь оконца, освещая убогую обстановку. Грубо сколоченное подобие кровати у стены, стол у окна и лавка, застеленная мешковиной. Опасливо покосившись на Камиллу, Геллер прошел вглубь комнаты и остановился у стены, не имея ни малейшего представления о том, чем все это может кончиться. Ночница тем временем ловко извлекла из-под кровати бутыль и два стакана.
— Садись, командор, садись. И не бойся меня: поверь, болотная ночница — далеко не самое страшное в этой жизни. В конце концов, когда-то… Я тоже была человеком. Да, вот, давай опрокинем по стаканчику. И тебе пойдет на пользу, и мне. Что-то после этой треклятой магии мне совсем худо…
Не дожидаясь Геллера, она тяжело опустилась на лавку, откупорила бутылку, и в сыром воздухе поплыл запах хорошего вина. Налила себе полстакана, залпом выпила. Потом закрыла глаза и несколько мгновений сидела, не шевелясь.
А Геллер со смесью страха и любопытства смотрел, как краски жизни — или ее подобия — возвращаются на бледное лицо. Не была бы Камилла болотной ночницей, он бы, пожалуй, счел ее красивой.
- Уффф… — страшные глаза вновь открылись, — налей себе, командор. Сразу полегчает. Ты ведь тоже много пережил, а вино… оно помогает смыть страх и боль.
Геллер взял бутылку, понюхал содержимое. Вино и вправду казалось хорошим, дорогим. Как бы не из императорских подвалов. По горлу прокатилась теплая, приятная волна. Затем еще одна. Камилла молча наблюдала за ним. На ее лице застыла тусклая, безразличная улыбка. А по выражению глаз вообще было невозможно что-либо понять. Страх когтистой лапой сжал горло. А вдруг… вдруг нелюдь просто ждет, пока он захмелеет? Чтобы… Воображение тут же нарисовало столь впечатляющую картину «кровавого пира ночницы», что Геллера прошиб ледяной пот.
— Опять ты за свое, — Камилла пожала плечами, — что ж, самое время поговорить. А потом мы расстанемся — полагаю, навсегда.
Она подперла точеный подбородок бледным кулачком. И медленно, стараясь, чтобы смысл сказанного сразу дошел до Геллера, произнесла:
— Император заменяет казнь на изгнание.
Тишина. Тишина окутала Геллера плотным, почти ощутимым облаком. Даже капли дождя перестали барабанить по крыше.
— Что?..
— Император заменил твою казнь на изгнание, — устало повторила Камилла, — слушай внимательно, Геллер. Он принял это решение на рассвете. Но не казнить он тебя тоже не мог: поскольку он — император, а ты — сумасшедший, попытавшийся его убить. Потому он нанял меня, мастера иллюзий из Кайэрских болот, чтобы обмануть толпу, обмануть придворных. И даже палача. Я сотворила материальную иллюзию, которой отрубили голову. Это, конечно, непросто — даже для меня, но все же…
Перед глазами заплясали серые точки. То, что говорила болотная ночница… могло ли это было правдой?..
— Он… — Геллер откашлялся, — император… он в самом деле оставил мне жизнь? И все это — не ловушка?
Камилла кивнула.
— С условием, что ты навсегда покинешь империю, командор. И еще — он приказал мне узнать, почему ты, кому он доверял более, чем всем прочим, так поступил.
Геллер внимательно посмотрел в нечеловеческие глаза болотной ночницы. Ни проблеска света. Черная блестящая гладь гиблого омута.
— Я… благодарен императору за то, что он оставил мне жизнь. Но ему незачем знать причину, по которой я хотел его убить.
— Хорошо, — ночница равнодушно пожала плечами, — Император предвидел такой ответ. А еще он приказал передать напоследок, что дарит тебе то, о чем ты его просил. Ты волен идти куда пожелаешь, Геллер. И уж конечно, если тебе суждено погибнуть — то ты сможешь погибнуть, как подобает воину.
В пылу схватки и с оружием в руках. Да… именно об этом он умолял властелина…
Геллер взглянул на Камиллу, и отчего-то ему стало нехорошо на сердце: на бледных губах нечеловека застыла странная улыбка. Словно ей было известно нечто такое, о чем Геллеру знать не полагалось.
***
Перед тем, как уйти, болотная ночница показала Геллеру небольшой тайничок, где его ожидали одежда, оружие и увесистый замшевый мешочек, туго набитый золотыми кругляшками с профилем Императора. Геллер переночевал в хижине, а поутру купил резвого жеребца и, никем не замеченный, покинул столицу. Путь его лежал на запад — это командор решил еще ночью, пока ворочался без сна. Там, за топями Кайэра, куда не смогли дотянуться жадные лапы предков нынешнего властелина, жили полудикие кочевники. Народ, ценящий только свою свободу — и дикое, всепожирающее пламя войны. Одетые в шкуры, на мохнатых, коренастых лошадках кочевники незаметно просачивались сквозь Кайэрские болота и пускали кровь самодовольной империи. Пленных не брали. Никогда.
Геллер и сам не знал, почему он повернул на запад. Откуда-то появилась в его голове мысль, что обрести свободу можно только с теми, кто ценит ее превыше всего. Возможно, это были всего лишь чьи-то слова, услышанные еще в далеком детстве? Геллер не знал. Да и не задумывался. Дорога, распоровшая блекло-желтое покрывало степи, серой лентой ложилась под ноги коню. Небо — затянутое тучами, как и накануне, — сыпало мелким холодным дождем. Закутавшись в плащ, гордо выпрямившись в седле, командор Геллер Накори покидал империю. Когда-то империя была для него всем. Теперь… остался только прах безликих, суетных желаний, над которым легким дымком еще вились воспоминания прожитых лет. Когда же все это началось?
… Лет пятнадцать назад. До того, как гонцы доставили Геллера и еще сотню детей ко двору, он не считал годы. Даже не знал, сколько ему лет — и в этом не было ничего удивительного: бедняки живут сегодняшним днем, предпочитая не вспоминать прошлое — и не задумываться о будущем. Когда его забирали, Гейла, сестренка, уже начала ходить, с трудом передвигая искривленные болезнью ноги. Девочка была младше Геллера, он хорошо помнил тот день, когда она появилась на свет. И также хорошо помнил, как, несколько лет спустя, едва смог отбить ее у дикого пса. Правда, у Гейлы осталась отметина на всю жизнь — рваный шрам через ключицу…
Тогда Геллер не подозревал, что сотня оборванцев, собранных в столице с близлежащих земель — всего лишь игрушки для подрастающего наследника. Как оказалось впоследствии, будущий император хотел развлечений. Но разве достойно наследника великой державы забавляться так, как это делают дети простых смертных?
Прошли годы. Император вырос. А мальчишки, привезенные для него, стали элитой гвардии, охраной властелина. Сам Геллер, по непонятной причине, пользовался особыми милостями Императора, тенью следовал за ним. Получил звание командора — и это в двадцать с небольшим лет! Но в то же время… У Геллера не было ничего. Да и сам он принадлежал Императору.
Иногда Геллер думал о своей семье и о том, что могло с ней статься за эти долгие и так незаметно пролетевшие пятнадцать лет. По стечению обстоятельств ему довелось побывать в родном поселке, но он не застал не то что семьи — а даже тех людей, кто мог бы что-нибудь сказать о ней. Избы тоже не осталось: на ее месте уродливым пятном чернело пепелище. И Геллер решил, что те, кого он так любил, давно отошли в мир иной.
Это оказалось на удивление тяжело и больно. Он возжигал благовония на алтаре Хаттара, Отца-Неба, чтобы души родных насытились белесым, тающим в полумраке храма дымом. И, до рези в глазах вглядываясь в сплетение света и теней, видел их…
Отец — еще не старый, но сломленный, растоптанный жизненными невзгодами. Устало положив локти на стол, он сидит и черпает из деревянной миски пустую похлебку, время от времени поглядывая на жену. Мать… рядом, на лавке, кутается в старый платок, и непрерывно кашляет. Ее лицо, слишком рано покрывшееся морщинами, кажется некрасивым и жалким. Оно оживает только тогда, когда, ковыляя на больных ножках, подходит Гейла. Гейла… Девочка, еще не разучившаяся улыбаться, невзирая ни на что. Болезнь надолго приковала ее к постели, жестоко смяла, искривила суставы — но затем отпустила. И Гейла снова ходит, даря серому, блеклому миру свою улыбку. Позже командор предпочел забыть о том, что когда-то у него была семья.
… Это случилось внезапно. Вообще, Геллер всегда знал, что беда является без стука — пинком распахивает дверь и вихрем врывается в человеческую жизнь, круша все надежды и мечты на своем пути, как смерч — бедняцкие хижины.
— Ну что, командор, прогуляемся?
— Да, мой повелитель.
— Возьми с собой Эргоса, Керма и Ларри.
— Да, мой повелитель.
С некоторых пор император питал слабость к обществу самого презренного сброда и продажных женщин. А охрана должна была следовать за своим повелителем. И вот — грязный притон на окраине города. Одноглазый сутенер, подобострастно изогнувшись перед многозначительностью черной маски и блеском золотого шитья на камзоле, что-то прошептал властелину. Тот, рассмеявшись, кивнул.
…Девушку притащили волоком. Геллер со смесью жалости и омерзения посмотрел на нее, на грязные лохмотья, едва прикрывавшие тело, перевел взгляд на императора и поспешно отвернулся. Ему нет никакого дела до развлечений владыки. И нет никакого дела до жертв этих развлечений.
— Глядите, милорд! Хоть у нее и кривые ноги — но личико, как самая прекрасная роза!
Схватив нищенку за длинные черные волосы, одноглазый заставил ее поднять голову и посмотреть на императора. В тот миг Геллер подумал, что и в самом деле — никогда еще не видел ничего подобного. При дворе было много красивых женщин, но все они носили на своих лицах печать порока. Лицо же юной девушки дышало свежестью… и невинностью.
— В самом деле, — задумчиво молвил владыка, — где вы ее нашли?
— Пришла утром в город. Ищет кого-то… Да и попала к нам! — одноглазый сплюнул на пол, — ну так что, милорд? Десять золотых. Разве много за такую жемчужину?
Свежее личико несчастной исказилось от боли. Она рванулась вперед, к императору.
— Господин! Господин! Отпустите меня… зачем… я вам нужна?...
По ее щекам покатились прозрачные, как хрусталь, слезы, пролегая светлыми дорожками по чумазым щекам.
— Позвольте… мне уйти… милорд! Зачем, зачем вам жалкая нищенка?
Она уже рыдала, и худенькие плечи тряслись под задубевшими от грязи лохмотьями.
— Замолчи, — холодно обронил император. В его холеных пальцах жарко блеснуло золото, отразилось в единственном глазу сутенера.
Монеты перекочевали из рук в руки. Император подошел к распластавшейся на грязном полу нищенке и, грубо схватив ее за локоть, поставил на ноги. Прошипел:
— Дура! Прекрати реветь!
...Все произошло слишком быстро. Непонятно, где она ухитрилась припрятать нож так, что его никто не нашел. Только в полумраке сверкнуло лезвие — и Геллер едва успел перехватить худое, но крепкое запястье. На миг воцарилась мертвая тишина. А потом… Холодно улыбнувшись, император выхватил кинжал из пальцев нищенки и всадил ей в грудь по самую рукоятку.
Геллер ощутил, как мигом обмякло в его руках хрупкое тело. Голова девушки запрокинулась; жизнь стремительно угасала в ее чистых серых глазах. И все же… он успел увидеть в них себя — растерянного и беспомощного. Губы умирающей задвигались, и было неясно, то ли это попытка вдохнуть, то ли желание сказать последние слова. Командор невольно склонился к ее лицу, и…
Увидел шрам. Застарелый рваный шрам, следы зубов на хрупкой ключице.
Чувствуя, как во рту собирается горечь, Геллер вгляделся в бледное лицо умирающей. За ее жизнь еще минуту назад он не дал бы и медной монеты. Но теперь командор видел перед собой детское личико, чумазое, с огромными серыми глазами, в которых тонуло небо. Гейла. Девушка улыбнулась. Все той, далекой улыбкой, которую умудрилась пронести сквозь годы. А потом ее тело судорожно дернулось, по подбородку потекла тоненькая струйка крови — и волшебные глаза закрылись. Навеки. В зале стало очень темно. И подозрительно тихо.
В сгустившемся мраке Геллер видел только одного человека — императора. На золотом шитье его камзола плясали кровавые отсветы пламени очага. Осторожно положив Гейлу на пол, командор выхватил меч из ножен и рванулся вперед. К застывшей в растерянности фигуре властелина. … Впрочем, убить императора ему не дали. Только Ларри, приятель Ларри погиб зря, став на пути. Почему, Геллер? Почему?
…Дорога серой лентой ложилась под ноги коню. Небо плакало холодным осенним дождиком, размазывая акварель унылого пейзажа.
***
Глубокой ночью Геллер добрался до убогонькой деревни. Словно замерзшие котята, оставшиеся без матери, избы сгрудились в стороне от дороги. Если бы не костры, так бы и проехал мимо, не заметив. Костры… Верный признак того, что жителей донимает нелюдь. Ибо только жаркое пламя в силах отпугнуть ночной народ от исходящей вкусным человеческим запахом деревни.
Он спешился и, ведя коня на поводу, пошел вперед, к дрожащим под напором тьмы кругам света. То, что с первого взгляда почудилось Геллеру кучей тряпья, невесть зачем брошенной у пылающего костра, оказалось дозорным, с трудом удерживающим в трясущихся руках тяжелый армейский арбалет.
— Стоять! Ты кто будешь?!!
В золотистых отсветах лицо парня показалось Геллеру совсем молодым.
— Ищу ночлега, мил человек, — он замер на месте, давая возможность хорошенько себя рассмотреть. Раньше… наглец, поднявший оружие на командора, уже валялся бы с выпущенными наружу внутренностями.
— Ночлега?.. — в голосе парня скользнули истеричные нотки, — здесь?!! А ну… Открой рот!
Геллер подчинился, изо всех сил стараясь хранить спокойствие. Дозорный привстал на цыпочки, щурясь. Потом с видимым облегчением вздохнул и опустил оружие.
— Ты уж прости, господин хороший, — он покачал головой, — зеркальник тут появился. Скотину всю загубил, гад! Двоих детей утащил… И никакого спасения… Вот я и думал… Кто еще станет по ночам шататься?
Геллер усмехнулся. Немудрено, что жгут ночи напролет костры! Зеркальники всегда считались самой страшной нелюдью. Да и куда хуже они болотных ночниц и упырей — если первые наделены разумом и магическим даром, но заперты в своем теле, а вторые — могут перевоплотиться, но — тупые и медлительные, как ходячие трупы, то зеркальники, будучи разумными, могли по желанию своему принять любую форму, выведанную в сознании жертвы. Те, кому посчастливилось уцелеть в схватке с зеркальником, сдавленным шепотом рассказывали за стаканом вина, как проклятущие твари копались в памяти человеческой — и принимали облик умерших родных и близких людей, тех, на кого рука не поднимется, чтобы рубить сплеча…
— Да, плохо дело, — Геллер поглядел в самое сердце костра, — ну а переночевать-то пустите? Я уж монет не пожалею.
Паренек затравленно оглянулся на избы, сгрудившиеся за его спиной.
— Да нет, не получится, мил человек. Наши и днем не привечают путников, а уж ночью… Зеркальник бродит, сам понимаешь.
Геллер тоскливо посмотрел на покосившиеся избы. Жаль. Как хорошо было бы лечь на лавку и проспать до утра — не под моросящим дождем, а в сухости и относительном тепле. Да и коню не мешало бы овса подсыпать…
— Ну, а у костра можно посидеть?
Казалось, подобная перспектива куда как больше пришлась дозорному по душе.
— Сиди, мил человек. Коня привяжи к плетню, я ему сенца подброшу.
Геллер не заставил себя долго ждать. Через несколько минут он уже протягивал к плюющемуся искрами костру руки, полностью отдаваясь ощущению разливающегося по озябшим пальцам теплу. Дозорный приволок откуда-то вязанки сухих дров, подбросил по нескольку поленьев в костры. Затем уселся напротив Геллера — так, чтобы их разделял огонь. И, разумеется, чтобы успеть разрядить в незваного гостя арбалет.
— Зовут тебя как? — спросил Геллер.
— Ночью нехорошо произносить имя свое. Они могут подслушать, — назидательно пробурчал дозорный.
Командор пожал плечами. Несчастные, запуганные люди! Неужто не объясняют им, что нелюдь не имеет власти над человеком через его имя?.. Видимо, не объясняют…
— Я Геллер, — просто сказал он, — ежели что — разбудишь.
В конце концов, этот парень отоспится днем, а ему предстоит дальний путь.
Правда, оставалась опасность появления зеркальника — но Геллер, привыкший быть тенью императора, спал чутко и не сомневался, что проснется, едва заслышав что-либо подозрительное.
Подложив под голову мешок и уютно завернувшись в плащ, командор закрыл глаза. Геллеру приснилось, что он снова идет к эшафоту, что снова с серого неба срываются холодные капли дождя. Только на сей раз у ступеней уже не ждала его серая фигура Камиллы. Чувствуя странную пустоту в душе и безразличие к происходящему, Геллер поднялся на эшафот, выслушал приговор и, бросив последний взгляд на балкон, где восседал император, положил голову на плаху. Скоро… ему предстояло встретиться с Гейлой, которую он не уберег от гибели. Помост жалобно скрипнул под тяжелой поступью палача. Что-то просвистело в воздухе, толпа на площади взорвалась криками, и… В этот миг он открыл глаза.
***
В серых предрассветных сумерках вопила молодая женщина, выскочив из дальней избы в одном исподнем.
— Увел!!! Забра-ал, проклятый!
Вцепившись ногтями в собственное лицо, она упала на колени в расквашенную дождем глину. Из соседних изб высыпали заспанные мужчины, в маленьких оконцах бледнели испуганные лица женщин. Геллер быстро протер глаза и сел. Пока на него не обращали внимания, но на всякий случай следовало подготовиться ко всякого рода вопросам. Поискал взглядом вчерашнего дозорного — тот суетливо бегал вокруг дородного мужика, наверное, старосты, и, отчаянно размахивая руками, что-то пытался доказать. Затем его палец проткнул воздух в направлении сидящего Геллера. Женщина выла, не замолкая ни на минуту, пока один молодец не оглушил ее ударом кулака и не унес в дом. Процессия из десяти крепких мужиков направилась к Геллеру.
— Я… я зубы ему смотрел!.. — визгливо оправдывался дозорный, — человек он, Каду, человек!
Староста досадливо отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. По-хозяйски уперев руки в плотные бока, несколько минут хмуро разглядывал Геллера. Потом перевел тяжелый взгляд на дозорного.
— Ты что же, дурак, служивого человека ночевать под открытым небом оставил?
— А что мне было делать? Посреди ночи к тебе в дом вести? — огрызнулся парень, — ведь никто не пустил бы!
Староста помолчал. Потом растянул губы в неком подобии гостеприимной улыбки и снова повернулся к Геллеру. Нервно вытер ладони о не очень чистую рубаху.
— Ты уж прости недотепу, господин хороший. Видишь, бедствуем мы. Вот и сейчас на рассвете проклятая тварь ребенка увела. Прикинулась усопшей бабкой — да и выманила из дому, пока мамаша спала.
Геллер поднялся на ноги, степенно поклонился.
— Я благодарен даже за такой ночлег, уважаемый. Теперь… я могу продолжить свой путь…
И вдруг… память услужливо подсунула устрашающе ясную картинку: у ног императора поразительно красивая нищенка в лохмотьях. А он, Геллер, равнодушно отворачивается, стараясь не думать о том, какая судьба ждет игрушку владыки. Если бы… если бы он попробовал спасти нищенку, возможно, он спас бы Гейлу. Не слишком ли часто он отворачивался, ослепленный блеском золота на камзоле владыки?
— Почему же до сих пор никто не попытался изловить гада? — глядя в темные, колючие глаза старосты, тихо поинтересовался Геллер.
Тот всплеснул руками.
— Да кто ж полезет в логово, господин хороший?!! Крестьяне мы все, и меча в руках не держали. Только вилы да топоры!
— Надо попробовать, — пробормотал командор. Перед глазами, как живое, стояло чумазое личико сестренки, — вдруг ребенок еще жив?
… Желающих набралось три человека. Не много, но — вполне достаточно для того, чтобы, по разумению Геллера, изрубить зеркальника. Среди них затесался и припозоренный старостой паренек-дозорный — оказалось, звали его Ларри. По злой иронии судьбы — точно так же, как приятеля Геллера, им же самим зарубленного в беспамятстве. Еще двоих — братьев-близнецов — звали Кем и Нем.
Геллеру указали направление, где нет-нет, да мелькал зеркальник в своем обычном облике уродливого, тощего подобия человека с четырьмя ногами; добровольцы простились с семьями — и пошли. Пока шагали через вспаханное поле, с трудом вытягивая ноги из раскисшей земли, командор пояснял:
— Увидите кого из умерших, бейте сразу, не дожидаясь, пока тварь первая нападет. Яд у зеркальника сильный, тут ничего не поделаешь…
— Да как же это? — прохныкал Ларри, — в отца родного стрелу всадить?
— Закрывай глаза и стреляй, — Геллер только пожал плечами, — иначе — станешь обедом. Он ведь на то и рассчитывает, что мало кто близкого человека — пусть даже умершего — сможет убить. А вы должны быть готовы к этому. Иначе никто не вернется.
Близнецы молчали, насупившись, о чем-то усиленно размышляя.
… Лес встретил их недовольным молчанием. Нехороший, гнилой лес — отчего-то портится та земля, где поселяется нелюдь… Вот, к примеру, все знают, что болотные ночницы селятся в топях — а, может быть, сами Кайэрские болота появились уже после того, как в те места пришли ночницы? Пахло гнилью и разложением. Черные, оголенные ветви, местами покрытые яркими пятнами плесени, в немой мольбе тянулись к серому небу, словно оно могло им чем-то помочь. Кое-где стволы покрывала белесая слизь. Одним словом, место, где поселился зеркальник. Взяв меч наизготовку, Геллер осторожно пошел вперед.
Тишина. Только нет-нет, да хрустнет под сапогом ветка. Слишком тихо, слишком… Геллер резко обернулся — и не поверил собственным глазам: храбрецы-добровольцы, даже не войдя в лес, изо всех сил удирали, через поле, увязая в жирной земле. Он сплюнул на землю и выругался.Если поразмыслить, чего ради он должен идти навстречу смерти ради совершенно незнакомых ему людей, когда эти же самые люди не желают приложить никаких усилий к собственному спасению? Геллер яростно пнул черный, подтачиваемый болезнью ствол.
В нерешительности потоптался на месте: никто не посмеет пенять ему, если повернуть обратно. Одному-то непросто с зеркальником управиться… Но этот миг… Геллер услышал испуганный детский плач. Ребенок, украденный проклятой тварью, был еще жив! Быть может, он будет жить еще несколько мгновений, если повернуть обратно. А еще, быть может, этому ребенку посчастливится прожить долгую, в меру счастливую жизнь, если… Если поторопиться.
Геллер метнулся вперед, на звук, на ходу разрубая мертвые, но все еще цепко сплетенные пальцы колючего плюща. И совсем неожиданно вылетел на небольшую полянку, посреди которой торчал старый, замшелый пень. Здесь все было настолько загажено слизью, что не возникало сомнения о том, где устроил нору зеркальник. Кое-где валялись кости и животных, и — человеческие. В основном, мелкие, детские. Взрослого человека не утащить так просто, как ребенка. Детский плач не утихал, доносился как раз из-за пня.
Затаив дыхание, Геллер обошел его. Тихо выругался. Все это… иллюзия. Теперь ребенок надрывался где-то под вспученными корнями… Неужели придется лезть в нору?!! Но это — верная смерть…Геллер набрал в легкие побольше воздуха.
— Выходи, тварь! Выходи!!! Что, не видишь, у тебя гости?
Плач оборвался. И наступила тишина. С омерзением хлюпая по покрытой слизью траве, оскальзываясь, Геллер еще раз обошел пень. Нора… где-то она должна быть, эта нора… Ведь зеркальник — не такой уж и маленький, чтобы просочиться под корни…
— Выходи!!! — голос командора запутался в гниющих пальцах ветвей.
Зеркальник не торопился. Возникло неприятное ощущение, что тварь затаилась и наблюдает, не торопясь показаться на глаза. Между лопатками неприятно покалывало, словно тяжелый взгляд нелюди буравил спину. Геллер резко обернулся. …И увидел самого себя.
Как будто смотрел в огромное зеркало, в котором отражались мертвые деревья, оскверненная земля и серое, оплакивающее чью-то судьбу небо. Тоненький голосок рассудка успел пискнуть: но ведь зеркальник принимает облик только тех, кого уже нет среди живых!Руки онемели. Да, перед Геллером стоял зеркальник, мерзко ухмыляясь — командору даже и в голову не могло прийти, что у него самого может получиться столь отталкивающая усмешка…
Значит, он мертв? Но… ведь это невозможно!..Геллер стиснул зубы — до ломоты в висках. Казалось, что время остановилось — отчего же еще он, тренированный воин, так медленно заносит меч?.. Он потерял одно лишь мгновение.
Но этой заминки вполне хватило зеркальнику, чтобы всадить отравленные когти в ничем не защищенную шею. Геллер даже не почувствовал боли, даже не успел понять — а что, собственно, произошло. Только мир перед глазами вздрогнул и потемнел. А зеркальник дернулся, уходя в сторону из-под удара. Но — не успел. Клинок, очертив в воздухе тусклую дугу, опустился на плечо твари, разрубая ее наискосок. Зеленая, зловонная кровь щедро плеснулась на Геллера, смешиваясь с его собственной. Тени сгущались; только высоко в небе тучи вдруг разошлись — и он увидел чистое, словно умытое солнце. Где-то на самой границе угасающего сознания послышался детский плач.
***
Император откинулся в кресле.
— Говоришь, он умер, как и хотел? Сражаясь?
Серый капюшон чуть заметно всколыхнулся.
— Да, мой повелитель. Я все сделала так, как вы приказали. Человек погиб, сражаясь. Вернее, он так полагал… И он улыбался, умирая.
— Хорошо, — процедил владыка, — когда мне принесут его голову… Твоя жизнь, ночница, зависит от того, что я увижу! Так что молись — уж не знаю, кому вы там, нелюдь, молитесь… И убери этот капюшон, хочу видеть твое лицо.
В полумраке комнаты тускло сверкнули белоснежные запястья. Пылающий в камине огонь бросил торопливые блики на бледное женское лицо, отразился в миндалевидных глазах, так похожих на кусочки полированного черного обсидиана, заблестел на гладких иссиня-черных волосах. Император ощутил, как по коже продрало неприятным холодом — и это несмотря на то, что в кабинете было хорошо натоплено.
— Я сделала все, что могла, повелитель, — прошептала болотная ночница, — вы будете удовлетворены…
И опустила голову, принявшись рассматривать переплетение древесных волокон на полированной столешнице. Наконец дверь кабинета распахнулась.
— Мой властелин, извольте взглянуть на голову предателя.
— Неси ее сюда.
Повеление было немедленно исполнено.
Несколько мгновений император молча взирал на корзину, прикрытую рогожей, затем, бросив подозрительный взгляд на застывшую нелюдь, решительно сдернул ткань. Голова командора, казненного утром, покоилась в свежей соломе. На бескровных губах замерла безмятежная улыбка. Воцарилось тягостное молчание.
Император молча смотрел на то, что осталось от преданного слуги — а ночница, не отрываясь, глядела на императора. Наконец владыка откашлялся.
— Твоя власть над иллюзиями… и в самом деле велика.
— Командор полагал, что вы позволили ему избежать казни, мой повелитель, — прошелестела женщина, — я сделала все, чтобы он ощутил всю естественность иллюзорного мира.
— Хорошо, — император наконец смог оторваться от созерцания мертвой головы, — хорошо… Это был… мой подарок ему… Ты справилась с поручением, а потому свободна. Убирайся. И постарайся больше не попадаться моим лучникам — не то шкуру сдерут.
— Да, мой повелитель.
Болотная ночница медленно поднялась и, прихрамывая, поплелась к двери. На пороге император все-таки окликнул ее.
— Ты узнала, почему Геллер хотел меня убить?
Она замерла, как от удара. Затем очень медленно обернулась — и владыке империи показалось, что на бледном лице нелюди мелькнуло выражение брезгливой жалости, с какой иногда люди смотрят на уродов.
— Он ничего не сказал мне, о владыка. Да и нам, ночницам, неведомы порывы человеческих душ.
©Анна Клименко
Это сообщение отредактировал Штирлиц - 13.10.2008 - 19:09
yaplakal.com