Слонотяп. Внеконкурсные работы

Уважаемые ценители букв!

Мы приглашаем вас на праздник сетевой литературы под название «СлонотЯП» - битву двух порталов: Бумажный слон и ЯПлакал.

В рамках внеконкурсного зачёта вашему вниманию предлагаются сорок работ, опубликованных вперемешку. Вам предстоит выбрать три лучшие на ваш взгляд и проголосовать за них. Кто окажется в числе ваших фаворитов – ЯПовец или слон – неизвестно, авторство работ раскроется лишь в итоговой ленте. Поэтому внимательно читайте, думайте и принимайте своё решение, не опираясь ни на чьё мнение, сколь бы авторитетным оно ни было.

Голосование продлится до 28 апреля 2023 года, 22:00 по МСК. После этого тема будет закрыта, а организаторы по традиции приступят к материализации цифр и подготовке плюшек. Если не случится очередного апокалипсиса, раздача призов планируется на 30 апреля 2023 года в итоговой ленте конкурса.

Как и прежде, оглашать авторство, а также размещать работу где-либо до публикации итоговой ленты запрещено. Сразу дисквалификация участника. Авторы, терпите до финала, не подводите свою команду! Голосовать можно только на одном портале. Не вздумайте химичить с голосами! Те, кто будет уличён в накрутке, получат и дисквалификацию, и «приз» от модераторов. Давайте будем честными до конца.

Желающие ознакомиться с основной лентой конкурса пройдите, пожалуйста сюда: https://www.yaplakal.com/forum3/topic2597353.html

Комментируя работы, не забывайте, что в ленте не приветствуются:
- необоснованная, неконструктивная критика работ;
- голословные обвинения конкурсантов и пользователей в нарушении конкурсных правил;
- бездоказательные обвинения членов оргкомитета в ошибочных действиях или халатном бездействии;
- обсуждение политической ситуации в мире;
- избыточное употребление нецензурных выражений;
- высказывания догадок относительно авторства работ;
- призывы к голосованию за ту или иную работу;
- личная переписка.
Особо рьяные комментаторы могу с лёгкость пополнить свою карму очередным лимитом.

1. Не спеши
2. Последняя весна1
3. Брат мой Васька
4. Марево
​5. Земля деревни Шарово
6. Набор перцев
7. Неправильный выбор
8. Крещендо теней
9. Игра Терри
10. Эра толерантности. Культ оптимизма
11. Дары мертвых цветов
12. Знакомство
13. Последний апрель
14. Любовь-любовь
15. Mamihlapinatapai
16. Новая последняя весна
17. Авитаминоз
18. Рокки
19. Во все глаза, да не туда
20. Не совсем бабушка
21. Крапива и одуванчики
22. Везунчик
23. Финальный аккорд
24. Эго
25. Комментатор удалён
26. Медовый месяц
27. Паруса
28. Случай на производстве
29. Индустрия
30. Только сочувствие, только понимание
31. Здесь и сейчас
32. На крышу
33. Надежда умирает последней
34. Слёзы ангела, или Не спорь с Демиургом
35. Последняя весна2
36. Последний
37. О том, как я...
38. Платье
39. Последняя весна3
40. Рассказ идальго Хуана Ромеро де Ибарролы, писаря и счетовода при отряде аделантадо дона Карлоса


Внеконкурсные работы на сайте Бумажный слон: https://litclubbs.ru/duel/slonotjap/vne-konkursa

Это сообщение отредактировал Акация - 6.04.2023 - 19:44

1. Не спеши


Телефон не звонил. Саша ерзала как на иголках возле до блеска отполированного аппарата с наклейкой бегущего по диску Микки Мауса (когда набирали номер, мышонок как бы играл с пальцем в догонялки), и поминутно поглядывала на часы.

Вчера они договорились с Максом пойти в кино, но вот уж близился полдень, а звонка всё не было. Саша сняла трубку и, услышав длинный гудок, положила на место. «Ну и ладно, – обиженно тряхнула она кудрями, – не очень-то и хотелось!»

Сашин взгляд упал на отцовские удочки в углу прихожей.

Когда-то давно, когда Саше было пять лет, они с родителями ездили на Убытский карьер. Рыбалка тогда не задалась, поднялся сильный ветер, и всё, что маленькая Саша запомнила – это огромные волны, с ревом бьющиеся о каменный утес. И еще какие-то разноцветные тряпки на отдаленном острове – ей почему-то казалось, что лохмотья – это всё, что осталось от бедного Робинзона, но как он там очутился, Саша не задумывалась.

Телефон по-прежнему молчал. Саша вздохнула – дневной сеанс должен был начаться вот-вот, но идти в кино одной не хотелось, зато вдруг страшно захотелось увидеть тот далекий карьер. Она схватила с вешалки куртку и выскочила из дому. Как сказал потом отец, звонок раздался ровно через минуту после того, как за ней захлопнулась дверь – всего-то, оказывается, нужно было подождать чуть-чуть, но Саша ждать не любила и не хотела.

Подошел Никольский автобус – «однерка» – так жители городка называли маршрут № 1, прямой, как стрела – от окраинного поселка Никольск до «Химмаша». Был еще маршрут №2, курсировавший по кругу – «кольцо». В детстве Саша воспринимала оба эти названия на слух. Никольск – это было как бы Кольцо, только наоборот – Не Кольц – просто и понятно. Она запрыгнула в салон и через полчаса вышла на конечной остановке.

***

Весна в тот год выдалась поздняя, с ночными заморозками, но в конце мая вдруг распогодилось, солнце засветило совсем по-летнему, деревья на глазах облачались в зеленую кружевную листву, распространяя вокруг клейкий запах тополиных почек.

Саша не знала, куда ей идти, дорогу к карьеру она не помнила, но надеялась, что быстро отыщет его и побрела наугад по грунтовке к лесу. Внутри еще кипела обида на Макса – последние две недели он предпочитал гулять по вечерам один, как будто Саши в этом мире не существовало. Оно, конечно, понятно, недавно он расстался со своей девушкой, вернее, это она от него ушла, и Максу нужно было время, чтобы прийти в себя, оправиться от удара, но все равно мог бы и позвонить, они ведь друзья. Не позвонил.

Саше хотелось доказать, что она тоже может быть независимой, жить одна, без него.

Грунтовка кончилась, дорогу впереди преградил частоколом темный лес, карьера рядом не оказалось. Сашу это слегка озадачило. Ну, ничего, подумала она, ерунда, наверное, он чуть подальше, и она зашагала через поле прошлогодней травы туда, где на горизонте маячило какое-то возвышение – не то холм, не то поросшая мхом гора. «Может, это тот самый утес, о который разбивались волны, – подбадривала себя Саша. Воображение рисовало рельефные выступы, острые пики, изрытые ветряными оспинами валуны, и Саше представлялось, что она ковбой, бредущий в одиночку под палящим солнцем бескрайних прерий. Дул сильный ветер, солнце то исчезало, то выглядывало из-за туч.

Вблизи «ковбойская» гора оказалась кучей торфа посреди болота, вокруг которого росла крапива высотой в человеческий рост. Прыгая с кочки на кочку, Саша всё же полезла наверх, изрядно вымазавшись в грязи и промочив ноги. Но напрасно она надеялась разглядеть окрестности с торфяной кручи – карьера нигде видно не было.

Саша съехала вниз и поплелась, куда глаза глядят. Вскоре впереди показалась асфальтовая дорога, ведущая к чьим-то дачам. Саша свернула вправо и очутилась в чистом поле.

Боже мой, подумала она, куда я забрела? Как мне теперь отсюда выбраться?

На нее навалилась усталость, ужасно захотелось пить, от долгой ходьбы загудели ноги. Саша скинула куртку, завязав ее на поясе узлом, но ей и в голову не пришло сесть отдохнуть – словно какая-то сила гнала ее дальше и дальше.

***

Поле находилось в низине, трава, несмотря на зной была здесь мокрой, кое-где даже блестели лужицы и канавки с талой водой, и в Сашиных и без того влажных кроссовках противно захлюпало. Губы пересохли, не было даже слюны, чтобы утолить жажду, и Саша кусала язык в надежде, что выступит кровь, но это не помогало. Тогда, упав на колени, она принялась слизывать капельки прозрачной росы с травы – бережно собирала влагу ладонями и отправляла в рот. Стало легче, но ненадолго. Когда впереди опять мелькнули заборы и крыши дач, Саша уже готова была нахлебаться из грязной лужи. Брела по улице как в тумане, жадно выискивая глазами колонку или колодец, пока навстречу ей не вышла женщина с полными ведрами. Увидев ее, Саша машинально свернула на ту же тропку, которая вывела ее к роднику. Вода с силой хлестала из железной трубы и была такой освежающе-ледяной, что Саша пригоршнями лила ее себе на грудь и волосы, подставляла под тугую струю лицо, пила до тех пор, пока не заболела горло и всё равно не могла напиться. С сожалением покинув дачу, она миновала еловый лес, стараясь держаться в тени, но пользы от этой хитрости было мало – намокшие у родника штаны высохли моментально. С Саши градом катил пот, зудели и чесались исцарапанные, обожженные крапивой руки. Снова мучила жажда. Саша шла по обочине незнамо куда. Мимо мчались машины, обдавая ее бензиновой гарью, вокруг ни табличек с указателями, ни дорожных знаков. Где она? В какой стороне город?

Внезапно вдали из-за верхушек деревьев вынырнула труба ТЭЦ-2. Прямо по курсу «Химмаш»! Значит, можно сесть в автобус и вернуться домой, но вместо этого Саша зачем-то свернула к развалинам теплоэлектроцентрали.

Когда-то давно город, где она родилась, стремительно разрастался, чтобы его отапливать не хватало мощностей, и решено было строить новую ТЭЦ. Но когда объект был готов, грянула перестройка, и за несколько лет окна в зданиях были выбиты, оборудование разграблено, а двухсотметровую бетонную трубу, возвышающуюся среди руин, облюбовали местные самоубийцы и экстремалы. Вот туда-то сейчас и направлялась Саша.

Перейдя железную дорогу, продравшись сквозь колючие шиповниковые кусты, она оказалась на краю необъятного луга, залитого водой. Впереди виднелись разрушенные кирпичные здания Интересно, что бы это могло быть? – подумала Саша и решительно зашагала вперед. У меня еще есть силы, успокаивала она себя, я только посмотрю и сразу вернусь назад. По колено в воде она добралась до забора – там было отверстие, прошмыгнув в которое она попала на заброшенную стройплощадку. Всюду валялось проржавленное железо, строительный мусор, битые кирпичи и стекло. В зияющих дырами окнах жутко завывал ветер. Саша заглянула в одно из вымерших зданий – с потолка гулко падали на бетон тяжелые капли, что-то жалобно поскрипывало на сквозняке, с размалеванных углем стен глядели свирепые рожи, привычно посылающие мир на х...

***

Выбравшись наружу, Саша заметила ржавую пожарную лестницу, уходящую ввысь. В прочности ее она не была уверена, но прежде чем Саша успела что-то сообразить, внутри нее пискнул ехидный голос: «А слабо туда забраться?» Саше было слабо. Она прекрасно знала, что лестница старая и плохо закреплена, что в любой момент она может сорваться и никто ее здесь не найдет, и тем не менее полезла. От страха у нее дрожали колени, судорогой сводило живот, вспотевшие ладони то и дело скользили по шершавым, пачкающимся ржой поручням, но Саша старалась сохранять спокойствие и не смотреть вниз. Твердила про себя: если я смогу сделать это – я смогу всё, выдержу любые испытания, и эти мысли придавали ей сил. Когда она ступила на крышу, ее охватил восторг. Опьяненная этим чувством Саша носилась по залитой битумом плоскости взад-вперед, крича от счастья и с ужасом понимая, что через минуту-другую экстаз пройдет, и на смену ему явится страх – липкий, парализующий волю, и скованная им она вряд ли сможет одолеть обратный путь. Поэтому чем раньше она, Саша, окажется на земле, тем для нее же лучше. Снова дрожание рук, головокружение, панический голос, шепчущий: а если я упаду, пропаду…

Уф! Наконец-то под ногами твердая почва. Несколько секунд Саша переводила дух, всё еще не веря, что она это сделала, переборола страх. Теперь-то точно можно ехать домой.

Она пересекла стройплощадку и, выйдя на дорогу, оглянулась: и чего боялась? Не такая уж и большая высота – всего-то три этажа. И тут ей показалось, что дорога, на которой она стоит, ей знакома, словно когда-то давно она здесь уже была. Ну конечно! Где-то поблизости должна быть река Убыть, а значит, карьер совсем рядом.

И вместо того чтобы двинуть на автобусную остановку, Саша пошла дальше. На развилке остановилась. Налево или направо? Налево. Шлепая по грязи, она забрела в незнакомый лес, испугалась и повернула обратно. Рекой там даже не пахло.

От усталости и непонимания, куда идти Саша готова была заплакать. Мимо нее проехал велосипедист с привязанными к раме удочками. Он катил по лужам, от шин на асфальте оставались узорчатые следы, которые быстро высыхали на солнце. Саша пошла за ним. Какое-то время рыбак петлял впереди, потом пропал из виду, и след его тоже исчез.

Реки не было видно, и Саша начала сомневаться в правильности пути. Но возвращаться не было ни сил, ни желания. Почти час она кружила в лабиринтах дорог, среди разрушенных строений и бетонных заборов. Ей чудилось – стоит сделать еще пару шагов и за поворотом покажется остановка, но дорога не кончалась – всё бежала и бежала вперед. Ни людей, ни машин, ни собак – как в пустыне, полное одиночество. Сплошные тупики и забрала железных ворот. Башня трубы то приближалась, то отдалялась, и Саше хотелось лишь одного – упасть на землю и больше не двигаться. Она беззвучно заплакала, внутри не осталось воды даже для слез. Выбраться из ловушки, в которую она угодила, было немыслимо. Ноги окончательно налились свинцом и отказывались идти. Это ж надо умудриться заблудиться в получасе езды от города, слышать шум шоссе, но не знать, как к нему выйти, потому что кругом болота и бесконечные заборы с колючей проволокой...

***

Огибая огромные грязные лужи и кучи мусора, пробираясь сквозь кустарники и репей, Саша неожиданно вышла к ТЭЦ-2. Ветер здесь дул еще пронзительней и сильней. Унылый пейзаж напоминал фильм ужасов. И снова, куда ни глянь, вода. Мелькнула мысль, не залезть ли на гигантскую трубу, чтобы оглядеться, но, во-первых, нижняя секция лестницы была оторвана, от нее к земле тянулся связанный узлом резиновый трос, во-вторых, железная конструкция не внушала Саше доверия – кое-где крепящие штыри отошли от стены, и хлипкая лесенка угрожающе раскачивалась, держась на честном слове.

Саша забралась на высокие рельсы и пошла по ним, затем, подобрав два кирпича, стала бросать их в воду, и так, шаг за шагом выбралась на сухое место. Оставалось пройти еще одно поле, сразу за ним – новостройки, где начинался город, вернее, он там заканчивался. Впервые за день Саша присела на тополь, поваленный ветром на безымянный ручей. Дерево смахивало на жирафа. Саша гладила ладонью гладкую пятнистую кору и умоляла помочь – вывести на дорогу. Через час она была дома. Не разуваясь, прошла на кухню и жадно припала к банке с водой. Отец сказал, что Макс звонил уже три раза, и вместо того, чтобы прилечь отдохнуть, обрадованная Саша кинулась к телефону.

- Привет, – сказал Макс, – ты где пропадаешь?
- Да так, – смутилась Саша, – нигде.
- Пойдем погуляем?
- Пойдем. А куда?
- Может, на ТЭЦ-2?

Саша чуть не поперхнулась:
- Ты серьезно?
- А что, есть какие-то возражения?
- Да нет, – рассмеялась Саша. – Отличная мысль!

Не могла же она сказать, что только вернулась оттуда. Она призналась мужу, где была лишь спустя двадцать лет. Макс удивился: ну ты даешь! Я же позвонил, куда было торопиться? И верно, подумала Саша с улыбкой – куда?

Это сообщение отредактировал Акация - 6.04.2023 - 15:54

2. Последняя весна1

Весна на Камышовой реке в этом году пришлась поздняя. Уже зимнее солнцестояние минуло, а боги, кажется, ополчились на незаметных жительниц камышей. Всё также завывал морозный ветер, что не приносил дождей и снегопадов, но промораживал так, что немели руки и ноги.

Воительницам приходилось тяжело зимой, запасы подходили к концу. В первую очередь кормили детей и престарелых, а остальные потом. От такой жизни едва на ногах держались, а между тем угрозу от нашествия кочевников никто не отменял. Особенно доставалось от брата вождя кочевников, воина Аримаза. Прошлой весной он явился на службу и с тех пор ни вассальные рыбаки, ни независимые жительницы камышей не знали покоя. Для воительниц всё ухудшилось, когда в конце прошлой весны с Аримазом ушла юная Апия. Никто не припомнил, чтоб такое случалось, стрела или нож спину от соплеменниц не доводили беглянку до полного предательства. Но златовласая Апия теперь благополучно радовалась жизни в степи.

Можно было бы тайком сходить к рыбацкой деревне, но за прошедший год кочевники устроили им такие ужасные условия, что женщины-воины притаились в камышовых зарослях, словно их никогда и не было. Дни уходили за днями в длительном ожидании нападения, Апия ведь нверняка выдала новой родне все тропы и секреты.

С того дня воительницы пережили несколько раз поджёг камышей, облавы и засады. Богатств у воительниц не водилось, разрозненные деревни женщин из низких маленьких домиков из камыша питались тем, что добывали на охоте и рыбалке. Но новый вождь кочевников решил подчинить себе скрытное племя, и Аримаз - его орудием в этой цели. Река делала поворот в этих холмистых землях, степь испещрена сложным древом родников, речек, топей, которые неспешно собирались в широкое русло, по которому могли передвигаться суда. Для воительниц камыши состояли из лабиринта незаметных тропинок и множества скрытых стоянок-деревень. Но вождь кочевников боялся скрытности, речные заросли составляли обширную часть его владений. Только полностью держа в подчинении ситуацию, он мог быть спокоен. Неясность будущего угнетала, разведка давала мало сведений. Нападение могло произойти в любой день.

По крайней мере, женщины так думали, пока на днях Апия не показалась пограничной страже на окраине владений. Пришла в одежде камышовых жительниц, словно не уходила. И лишь едва дёрнулась, когда в неё молнией полетел нож.

Руководительница племени удивлённо приподняла бровь, когда услышала от главы отряда доклад о случившемся. Бледная и связанная Апия только молча глядела в утоптанную землю. Вся деревня собралась посмотреть на суд.

- Как такое могло случиться? – твёрдо и сухо спрашивала руководительница. – Метнуть нож на пять шагов и только плечо оцарапать?

Глава отряда выдержала тяжёлый взгляд и ответила:
- Я выполнила то, что велит закон. Хотя прежде моя рука не знала поражений, но видно на то воля богов. Поэтому я решила привести её на твой суд.
- Может вы в сговоре с ней?

Женщина покачнулась и упала на колени под испуганный возглас односельчан.

- Просто у неё сил мало от голода! – вступилась подруга из отряда. – Анда ещё и детям часть своего пайка отдаёт. Ночь выдалась холодная, мы едва не околели от мороза в схроне. Поэтому руки и дрожали.
- Тогда зачем привели это сюда? – кивнула в сторону пленницы предводительница.
- Апия мне не чужая, - собралась с силами и ответила ей глава отряда. – Я вырастила её с детства и не могу так легко её судить, как ты. Мне грустно, что эта дура осталась стоять после того и молча сносит этот позор. Делай как велит закон, только мне будет ужасно стыдно предстать перед лицом наших предков, я ведь обещала им позаботиться об Апии.
- Только заслуги ваших бабушек и матерей не позволили мне вершить скорую расправу, поверь мне – уж моя рука не дрогнет. Но не для того ваши предки проливали кровь за свободу соплеменниц, чтоб вы так опозорили их память. Апия раскрыла кочевникам все наши тайны: тропы, схроны, источники, наших сообщников из числа рыбаков.
- Они ничего не знают. – еле слышно возразила предательница.
- Что?

Апия повторила тоже самое громче. На мгновение племя умолкло, затем женщины заспорили.

- Да она всё врёт! – выпалил кто-то.
- С чего тебе всё скрывать от своего господина? – надменно спросила предводительница.
- Он мне не господин. – злобно возразила ей Апия. – Я сбежала с ним, потому что полюбила…Сама не знаю, что на меня нашло. Но всё это время мне не нравилось, что они говорили плохо о нашем племени.
- Хочешь сказать, что они не спрашивали тебя о нас?

Глаза девушки вмиг потухли и она снова опустила голову.

- Сейчас я осознаю, что вы все испытали.
- Неужели? – улыбнулась предводительница.
- Глупая Апия, зачем ты вернулась? Нет прощения тому, кто предал однажды. Сидела бы подле своего кочевника, ты свой путь избрала сама, когда сбежала. А теперь это наша последняя весна…
- Мне тоже было тяжело! – заявила Апия. – С первых дней оказалась заперта кругом его слуг и шатра. Его племя относилось ко мне враждебно, хотя Аримаз не допускал, чтоб кто-то открыто обидел меня.
- Тебе здесь не рады. – возразила предводительница.
- Я приму любое ваше решение.

Родственница строго спросила:
- Он мне не муж, за эти месяцы Аримаз так и не решился назвать меня женой перед племенем. Он оказался не так храбр и силён, каким кажется, Аримаз…- девушка снова опустила голову. – Он стеснялся меня.

Анда скривилась, а её подруга всхлипнула. Но остальные женщины не сопереживали ей, за последние месяцы им пришлось потратить много сил, чтоб выжили их дочери и престарелые родичи. Мужчины издревле не допускались жить в их племени.

Апия осталась в родном племени, но жизни её не позавидовали. Статус среди соплеменников стал как у самой юной воительницы. Общались с ней только родственница и её подруга. Остальные нещадно грузили работой и припоминали прошедшее, но Апия молча сносила всё. На охрану границ её не брали, впрочем жительницам камышей было мало интересна её жизнь, они боролись за то, чтоб для племени эта весна не стала последней.

Хотя спустя неделю произошло ещё более странное событие. На берегу объявился Аримаз.

Предводительница племени спросила:
- Сколько с ним людей?
- Он один. Сидит на ковре, безоружный. Он хочет говорить с Апией.
- Почему вы не убили его? Это бы разом решило наши проблемы.
- В его руках щит. И мы так удивились его наглости…Что растерялись.
- Где Апия?

Апия стрелой преодолела сложный лабиринт троп, вот и поседевший от мороза холм с тёмной фигурой воина на коленях. От морозного воздуха горело горло. Она остановилась в двадцати шагах сжимая украденный лук, между ними оставалась редкая полоса камышей. Тонкие выше человеческого роста бурые стебли с тонкими узкими как ножи листьями гнулись под малейшими порывами. Кочевник был похож застывшую статую. Наконец и он увидел её, но не смог быстро встать, так долго просидел на коленях. Страх за него пересилил обиду, Апия громко выкрикнула:

- Уходи отсюда, если хочешь выжить!
- Я не уйду без тебя!
- Слишком поздно! – скривилась девушка. - Я разделю судьбу племени!

Она выпустила стрелу, воин дрогнул и скривился.
- Апия…Я виноват! Но я буду ждать!
- Мы не будем вместе! Ты свободен, потому что наши миры никогда не найдут мира. Ступай!

Она развернулась спиной и скрылась среди камышей. До кочевника дошло, что он потерял. С трудом Аримаз поднялся на ноги.
- Куда же я пойду…Без тебя.

Но стена камышовых зарослей только угрожающе зашепталась. Мороз, которые вколачивали порывы ветра, пробирался всё глубже, проникал насквозь. Появившиеся преследовательницы никого не увидели на берегу. Только хорошо осмотревшись, заметили распростёртое тело воина.

- Мы столько боролись с ним, а всё так просто закончилось.
- Апия расстроится, я видела, что она плакала.
- Глупая…Надо проверить, действительно ли лев такой мёртвый, как кажется. – по стечению обстоятельств родственница Апии осмотрела окровавленные пятна на земле, дотронулась до ледяной шеи, и заметила. – Пульс есть, но совсем слабый.

Очнулся Аримаз в доме, за ним присматривал рыбак.

- Камышовые жительницы велели держаться от них подальше.
- Я вернусь за Апией.
- Это врял ли, они не примут тебя.
- Зачем же мне оставили жизнь? Я отказался возвращаться в степь. Это была моя последняя весна среди них.
- Упрямый ты, однако. На этот случай правительница передавала, что позволит тебе с Апией остаться, но так чтоб ваш дом был связан с обоими мирами.

Кочевник и воительница поселились на краю степного озера. Дом на сваях с выходами на камыши и степь. С тех пор Аримаз хранил границы воительниц, о которых по-прежнему мало кто что знал. Но те кто видел Апию, говорят что жительницы камышовых зарослей также прекрасны собой, как и мастерски умеют владеть оружием.

Это сообщение отредактировал Акация - 6.04.2023 - 16:28

3. Брат мой Васька

Дошкольные годы я каждое лето проводил в деревне у бабушки. А со мной двоюродный брат Васька. Мы были настоящими друзьями. И много пережили вместе.

Воспоминания потускнели, но некоторые моменты остались в памяти навсегда.

Наступало последнее лето перед школой. В конце мая, когда уже пора было собираться к бабушке, мне позвонил двоюродный брат:

— Слышь, Петька, у нас тут оборотни по Тамбову бегают. Айда к бабуле, я уже тут.

На следующий день отец отвез меня на «Копейке» к бабушке в деревню под Тамбовом.

Васька радостно встретил меня, и мы первым делом полезли на чердак сарая. Там стояли две раскладушки, а между ними — шина от легковой машины, на которую мы положили кусок фанеры.

Когда я плюхнулся на раскладушку, и потревоженная пыль заставила меня чихнуть, Васька сказал:

— Давай в этот раз копить на сгущенку! Она шестнадцать копеек стоит: я видел, когда ходил в магазин с бабушкой.

— А давай! — радостно ответил я, потому что я тоже любил сгущенку, но лакомился ее только в орешках. В чистом виде она мне никогда не доставалась.

— Тогда поедем сегодня на озеро. Сосед сказал, что там электрики обрезали провода. Нам немного надо, чтобы на банку хватило, — прошептал Васька.

— А как мы залезем на столб? — также шепотом спросил я.

— Лестницу возьмем.

По ночам мы часто спали в своем убежище на чердаке. И в эту ночь остались там же, предупредив бабушку. Она накормила нас щами, и мы отправились наверх обдумывать дерзкий план.

В полночь мы взяли лестницу, сцепили велики паровозиком и тронулись. Но не проехали и пяти метров, как Васька упал и потянул меня следом.

Тогда я предложил везти лестницу по очереди. Я взял ее в правую руку и даже проехал так метров десять. Но ноша оказалась слишком тяжелая, рука ослабла и опустилась. Лестница попала в педаль, и велосипед полетел в одну сторону, а я в другую. От педали отлетел кусок, и на рычаге осталась только половинка педали.

Мы подумали, что быстрее идти, чем ехать, погрузили лестницу на два велосипеда и таким паровозиком пошли вперед. Озеро находилось в двух километрах от дома, за полем.

Светила полная луна. Она озаряла бледным желтым светом заросшее травой поле, сквозь которое по грунтовой дороге нам предстояло пройти к озеру.

Вдруг я вспомнил про оборотней и мне стало жутко. Но я решил, что этот путь мы должны пройти, хоть и было страшно. В кармане куртки я нащупал открывашку для бутылок, которую взял на случай нападения оборотней. А у Васьки были с собой пассатижи для перекусывания проводов. Тоже чем не оружие?

— Вась, а ты уверен, что оборотни сейчас в Тамбове? — прошептал я.

— Да. Мне Мишка сказал. Точняк говорит, по телеку слышал, — объяснил Васька.

— Чё-то как-то страшно, — признался я.

— Да ладно, не ссы, они детей не трогают. Я в кино видел, они только взрослых едят.

Вдруг мы услышали ревущие моторы автомобилей.

— Прячемся, — скомандовал Васька.

Мы быстро свернули с грунтовой дороги в поле, отошли метров тридцать, кинули велосипеды и лестницу и притаились. Хотя мы стояли на четвереньках, трава едва скрывала наши макушки.

Три автомобиля остановились прямо напротив нас. Из машин вышли мужчины. Они начали оживленно разговаривать на повышенных тонах. Смысл их разговора я уже не помню, но в какой-то момент почувствовал животный страх. Я лег на землю и прошептал другу:

— Если они нас увидят, то могут убить, лучше ложись.

Но вместо этого Васька стал на колени, пригнулся, приспустил штаны и принялся мочиться…

Через несколько минут бандиты уехали, оставив за собой клубы пыли, которая потом долго оседала на дорогу. Мы решили вернуться домой, рассудив, что приключений на сегодня было достаточно.

Васька проснулся первый. Он толкнул меня в плечо и сказал, что бабушка вручила ему бидон для молока и деньги.

— Бабушка сказала, что на сдачу мы можем купить мороженое! — Васька светился от счастья.

Раньше карманных денег бабушка нам не давала, поэтому я был рад. Но вместо пломбира мы пошли и купили сгущенку. Целую банку. Сразу есть не стали, а отнесли в «штаб» на чердаке.

Вечером после поливки огорода мы поднялись в «штаб», чтобы открыть наше сокровище. Васька держал, а я, высунув от напряжения язык, резал вкривь и вкось открывашкой «от оборотней». В итоге кое-как открыли, отогнули крышку и принялись по очереди пить вязкое сладкое молоко, давясь и закашливаясь.

В тот вечер мы поняли, что если съесть слишком много сгущенки за раз, в горле становится горько. Тогда мы наелись ее на всю жизнь и ночью от радости не спали.

— Я соврал, что бабушка дала нам деньги на мороженое, — вдруг признался Васька, — я из ее кошелька вытащил шестнадцать копеек. Как на душе тоскливо-то.

Я приподнялся на локте и взглянул в сторону брата. Васька лежал, отвернувшись к стене, так ему было стыдно.

— А давай вернем, — предложил я, пытаясь поддержать Ваську, — вот накопаем меди на свалке, сдадим и вернем. Мне папа говорил, ее по двадцать рублей принимают.

Васька повернулся ко мне, и в свете фонарика я увидел, что он улыбается, вытирая рукавом распухший от слез нос. Он плакал, до того переживал из-за своего поступка.

— А может пойдем и выкопаем клад, — хлюпнув, сказал брат, — бабушка говорила, что где-то на огороде золотые монеты закопаны с войны.

— Ну вот! Найдем их и вернем деньги! — радостно воскликнул я.

— Тогда давай у соседа в малине копать. Он и не заметит в этих зарослях, — сказал Васька.

Мы осторожно, стараясь не греметь, вытащили из сарая лопаты и пошли к соседям копать яму.

Сладкая сгущенка придала нам сил, и мы копали, пока деревенские петухи не начали кукарекать. Когда до заветного клада оставалось совсем чуть-чуть, мимо малинника прошел сосед Евгений Петрович. Он шел в сортир и точно не ожидал в пять утра увидеть кладокопателей.

— Что вы тут делаете? — спросил ошарашенный Евгений Петрович.

— Да вот, ключи потеряли от сарая, ищем, — бодро ответил я.

Удивительно, но бредовое оправдание сработало. И в обед сосед ходил спрашивать у бабушки, а правда ли мы потеряли ключи.

Ох, и влетело нам тогда! Да еще бабушка заставила извиниться и закопать яму. Вечером, дуя на мозоли на ладонях, мы твердо решили отомстить противному соседу.

В ближайший жаркий день, когда Евгений Петрович мылся в душе, который был спарен с туалетом, мы подкрались со стороны того самого малинника, и Васька защелкнул наружный шпингалет.

Вредный сосед оказался надежно заперт, а мы с братом хлопнулись ладонями. Евгений Петрович подергал дверь с той стороны и закричал противным голосом:

— Я вас вижу! Откройте по-хорошему, сорванцы, я всё забуду.

— Не откроем. Ты нас накажешь, — выкрикнул Васька.

— Не накажу.

— Накажешь, мы знаем, — сказал я.

Сосед откуда-то достал гвоздь и начал медленно отковыривать шпингалет. Васька вдруг присел и прошептал, что у него скрутило живот. Брат убежал в наш туалет, я же словно оторопел и с замиранием сердца остался следить, как Евгений Петрович орудует гвоздем.

Наконец шпингалет сдался, дверь распахнулась, и Евгений Петрович с криком «Бля!» погнался за мной. Я добежал до нашей калитки и упал в повороте, на лету получив под зад увесистый пендель. Добивать меня сосед не стал, за что ему огромное спасибо.

Поквитавшись со мной, Евгений Петрович ринулся к туалету, в котором сидел Васька. Сосед дернул дверь — и вырвал засов с корнем. Перед ним предстал Васька без штанов. В руках у брата была туалетная бумага.

— Дяденька, не бейте, я какаю, — прошептал Васька.

— Ну ты и засранец! — закричал Евгений Петрович и захлопнул дверь.

А с соседом мы потом подружились. Даже медь и алюминий вместе добывать на свалку ездили. Однажды поехали все втроем, и Евгений Петрович попытался нас обогнать на выезде в проулок. Но не рассчитал поворот и на полной скорости врезался в изгородь из ежевики. Появился с великом в поводу, громко матерясь и потирая исколотую задницу. По усатому лицу текла кровь.

Еще тем летом мы соорудили из двух камер от Камаза настоящий плот. Делался он просто: две накачанные камеры, между ними две длинных доски, а на доски поперек — короткие дощечки. Доски сделали разборные, мы их не сбивали, а каждый раз связывали веревками. А чтобы конструкция хорошо держалась, пропилили в досках углубления для веревок.

Когда плот был готов, мы решили испытать его на рыбалке. Делать было это лучше всего ночью. Васька утверждал, что именно ночью клев самый лучший. А в центре озера — так вообще караси по локоть.

В полночь, когда вся деревня уже спала, мы крадучись вышли за калитку. Доски привязали к великам, а на себя надели накачанные камеры.

— Боженька, спаси и сохрани, — Васька перекрестился, поцеловал нательный крестик, и мы поехали.

Испытания плота прошли на ура. Мы доплыли до центра озера и видели, как плескаются рыбы, но ни одной так и не поймали.

Однажды мы с Васькой ехали днем по деревенской дороге, подрезая друг друга и показывая факи. В какой-то момент нам посигналил сзади мужик на «Девятке». Васька тормознул, и машина въехала в заднее колесо велика.

Из «Девятки» вышел толстый дядька и погнался за Васькой. Брат так испугался, что слез с велика и побежал с ним в сторону ближайшего дома.

Мужик из «Девятки» догнал Ваську и поставил ногу на спицы велосипеда.

— Сейчас сломаю колесо, — сказал мужик.

— Дяденька, это мы не вам, — закричал я, приближаясь к ним, изо всех сил налегая на педали.

Я был уверен, что мужик сердится за наши факи, которые он принял на свой счет.

Все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилось и последнее наше с Васькой лето перед школой. В конце августа родители решили забрать меня на несколько дней раньше, чем Ваську. Надо было готовиться к школе.

За мной приехал отец на нашей неизменной «Копейке». Перед отъездом Васька повел меня показать секретное место. Он объяснил, что здесь спрятан эликсир бессмертия, надо только раскопать его и выпить.

Мы принялись искать этот самый эликсир в куче мусора, но так и не нашли. И тогда я уехал с отцом, а Васька долго смотрел нам вслед, прижавшись к бабушкиному плечу.

С Васькой я увиделся через два месяца на похоронах бабушки. Стоя у гроба я думал о смерти и мечтал никогда не становиться взрослым, а грустный Васька сказал, что она умерла потому, что мы не вернули ей шестнадцать копеек.

С Васькой мы потом виделись только на днях рождениях, а лето вместе уже не проводили. Ведь после смерти бабушки присматривать в деревне за нами было некому.

Прошли годы. Васька женился, развелся, спился и умер. Когда его хоронили, я не мог сдержать слез, ведь вместе с ним я хоронил свое детство.

Дом бабушки достался нашей семье по наследству, но мы там почти не бывали. После смерти отца я решил туда съездить.

Сосед Евгений Петрович умер, утонув пьяным в ванной. Это мне рассказала соседка Антонина Ивановна, которая вышла на звук моей машины. Чувства переполнили меня. Вот и старый сарай, а рядом груша, на которую мы лазили с Васькой. Сейчас дерево уже не казалось большим, как в детстве.

Я вошел в сарай и по лестнице поднялся на чердак. Две раскладушки — слева моя, а справа — Васькина — по-прежнему стояли на своих местах, словно все еще ждали нас. На корточках, потому что крыша казалась как будто ниже, чем в детстве, я подошел к нашему «штабу» и лег на раскладушку. В воздухе плясала пыль, свет пробивался сквозь маленькие окна чердака. Я осмотрелся и увидел коробку из-под обуви под Васькиной раскладушкой.

Открыл коробку и увидел черно-белую фотографию, которую сделал мой отец, когда нам было по пять лет. На фото у бочек для полива огорода мы стояли, обнявшись: я и мой Васька. В руках брат держал огромный кабачок — наш урожай, который мы все лето поливали. Мы — два брата — были счастливы. Мы улыбались, и это фото в ту минуту казалось мне самым дорогим, отчего сердце забилось с надрывом.

В той же коробке я нашел завернутый в газету пузырек из-под лекарства с резиновой крышечкой. На дне пузырька были следы от какой-то жидкости. На газете Васька нацарапал печатными буквами: «Для бессмертия».

Васька, уже поздно говорить — ты все равно не услышишь. Ты лежишь в могиле.

Детство кончилось, мы редко встречались с тобой, но знай: ты в моем сердце навсегда.

Покойся с миром, брат. И прости, что тот эликсир бессмертия мы с тобой так и не выпили.

4. Марево


Из приоткрытой форточки в мою жизнь сочилось вешнее томление с примесью неизвестности.
Так благоухает ранней весной предвкушение.
Что оно может принести?

Я осторожно скользнул взглядом по обрезку неба, по верхушкам чёрных крон – и ощутил пугающее напряжение. Ткнулся в привычную безучастность подушки, зажмурился, дёрнул плечом, сжал коленями ладони. Вдоль стен колыхалось, расползаясь по комнате и забирая меня в свои объятия, спасительное марево.
Больше не страшно.

- Тебе не дует, Тимми?

Дина никогда не ждала ответов, а я никогда не пытался отвечать. Но в последнее время что-то менялось. Я стал украдкой разглядывать нежные изгибы её профиля, локоны цвета светлого золота на её плечах, мягкие выпуклости под блузкой. Тихое журчание её голоса волновало меня.

Дина убирала в моей комнате, приносила еду, заставляла мыться и чистить зубы. А ещё она читала мне, показывала буквы, рассказывала о мире за белой дверью. И тот мир становился не таким уж враждебным.

- Вы не обязаны так возиться с ним, Дина. Это совершенно бесполезно, - сказал как-то доктор Хэм.
- Мне это не трудно…
- Как хотите.

Однажды он и сам решил помучить меня:
- О-дин. Повтори, о-дин! Да смотри же сюда, Тимми, это единица!

Я давно знал, что это единица, знал я и другие числа. Но ненавистный табачный запах и раздражение доктора Хэма испугали меня до ужаса, и я спрятался в марево.

Окно и белая дверь – границы между мирами. Прежде, если я слышал оттуда новые звуки, марево всегда приходило на помощь.

Теперь же, когда Дина появлялась на пороге моего мира, в её золотых локонах так красиво оживали частички мартовского солнца, что нестерпимо хотелось провести по ним рукой.

Это тревожило, пугало. Марево бросалось на мой зов, но я успевал увидеть, как вспыхивает отчаяние в её глазах. И тогда мне хотелось остаться с Диной. Они словно спорили за меня.

- Ты помнишь, как жил не здесь, Тимми?

Когда Дина вдруг спросила об этом, марево меня спасло. Но потом она спросила снова, и снова. И марево уступило, впустив сновидение. Я увидел облака и радугу, а в них нечто, что мне хотелось обнять, мучительно знакомое. Но как только я приблизился, вокруг него стало растекаться что-то вязкое, ужасное, и чем ближе, тем оно становилось ужаснее, и не было больше ни радуги, ни облаков, только ужас. Я стал вырываться, и марево меня выпустило.

Теперь я нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Этот сон возвращался всякий раз, когда я искал убежища. Похоже, Дина придумала сразу два способа выигрывать спор, и даже не знаю, какой из них был сильнее: её трудные вопросы или нежность, с которой она гладила мою руку.

Это была весна моего шестнадцатилетия.
Я проснулся немного раньше, чем осторожно скрипнула белая дверь и Дина вошла. Я снова закрыл глаза: пусть думает, что ещё сплю.

Послышались тихие шаги, на меня легла тень. Дина замерла на несколько секунд – и вдруг моей щеки коснулся невесомый пух её пряди, а потом я ощутил тёпло её влажных губ. И ещё раз, и снова. Странное, изнуряющее чувство сковало тело. Я желал ещё и ещё наслаждаться чудесными прикосновениями, а она ласково прожурчала:
- С днём рождения, Тимми!

Что случилось со мной в тот момент, не понимаю. Зачем-то я обхватил Дину, притянул к себе, вжался в её мягкое тело. Что-то смутное заворочалось в моей памяти, и одновременно с ним что-то неясное завладело мной. Я почувствовал, что дрожу, а потом беспомощно заплакал. Громкие рыдания поразили меня самого не меньше, чем Дину. Я разжал объятия. Очень хотелось немедленно спрятаться, исчезнуть, но почему-то я продолжал слышать собственные всхлипы и видеть Дину.

Марево снова меня предало.
- Что ты, милый, что ты… - девушка гладила мою руку и напряжённо всматривалась, готовая на всё, лишь бы не отдавать меня мареву. Странно, однако я был ей благодарен.
- Ты ведь… понимаешь меня? – задумчиво произнесла Дина.

Почему она никогда не спрашивала об этом раньше? Боялась, что я её разочарую? Мне стало совестно, и я неожиданно кивнул.

Дина вскочила.
- Тимми! Кивни ещё раз, прошу тебя…
Я кивнул, потом кивнул в третий раз.

Дина плакала и повторяла:
- Ещё раз, пожалуйста!

Я кивал, а она всё плакала. Почему так тяжело от её слёз? Что происходит со мной? С нами? Я дотронулся до золотой пряди:
- Не… плачь.

Дина впервые слышала мой голос.

Похоже, доктор Хэм в тот день испытал большое смятение: как могло произойти, что я стал вести себя осмысленно и даже заговорил? В ответ на его обычное брошенное в пустоту «Здравствуй, Тимми, как твои дела?» я вдруг выдавил из себя робкое, но абсолютно чёткое:
- Хорошо.

Брови доктора взметнулись, он застыл у белой двери. В ответ Дина одарила его счастливой и одновременно тревожной улыбкой. Казалось, она готова одним прыжком одолеть любое расстояние и ринуться в бой, вздумай я снова замолчать.
Следующим утром я жадно всматривался в каждую мелочь за окном: меня занимали деревья, тянущие к солнцу кривые тёмные ветви, прыгающая по земле рябая птица, щербинка в стене сарая. Всё это впервые меня не пугало.

Дина только вошла и напряжённо изучала моё лицо, боясь, что вчерашний день окажется неправдой.
- Доброе утро, Дина.
- О-о, Тимми, - по комнате радужными бликами расплескалась её улыбка. – Выспался?
- Хочу туда, - неожиданно указал я за окно.

Мы обошли двор и задержались у высокой ограды, за которой слышался неясный шум. Я приник к щели. По широкой улице неслись автомобили – как в книжке, что читала мне Дина. По тротуару прошла женщина, она катила перед собой большую коробку на колёсах.

- Что она везёт?
- Это коляска, Тимми, в таких возят малышей.
- А им не страшно? – я недоверчиво проводил коляску взглядом.
- Что ты, им нравится. И тебя в такой возили. И меня. – Дина расхохоталась, а я невольно зажмурился и дёрнул плечом.

Впервые мне в голову пришёл вопрос: почему я живу в клинике доктора Хэма, а не в одном из тех домов за оградой? И кто возил меня в коляске?

Когда мы вернулись, я спросил:
- Ты говорила, что работаешь здесь, так как должна помогать своей семье. А я? У меня есть моя семья?

Дина присела рядом, обняла. Мне нравилась её близость и нравился её запах. Стало спокойнее.
- Тимми, твой отец приезжал сюда дважды за время моей работы в клинике. Ты не узнавал его… или не хотел узнавать. Когда он входил, ты становился… ну, каким часто бывал… Твой отец уезжал хмурый. Впрочем, он и приезжал сюда таким...
- А моя мать? Она приезжала?
- Нет, Тимми… – Дина решительно выдохнула. – Ты был самым обычным шестилетним ребёнком. Что-то произошло, и она умерла, а ты… в общем, отец привёз тебя сюда. Доктор Хэм сказал, что из-за потрясения твоё сознание помутилось, но совсем скоро ты поправишься. Время шло, а ты молчал, всего пугался... Сначала доктор считал, что ничего не должно тебе напоминать о прошлом, поэтому лучше вам с отцом не видеться. Ты прожил здесь почти год, но ничего не менялось. И тогда доктор подумал, что если ты мысленно переживёшь случившееся заново, есть шанс. Тебя свозили домой, но стало ещё хуже. Доктор сказал, что надежды больше нет.

Я ловил и жадно поглощал каждое слово. Отец? Отец… Мать… умерла? Мама?
- А ты что-нибудь помнишь, Тимми?
- Не помню.

Значит, у меня была мама. Хорошо бы выяснить, что с ней случилось. Я понял, что хочу поскорее увидеть отца. Во-первых, он должен узнать, как я изменился. Во-вторых, надо расспросить его о маме.

Следующие дни заполнились ожиданием и радостным волнением.

Встреча была странной, мучительной и короткой. Я пытался разглядеть в его глазах признаки радости, но видел только замешательство. В смутно знакомом сутулом облике, казалось, иногда вздрагивало и снова застывало мрачное удивление.

- Тимми? - так он сказал и замер, словно ожидая подвоха.
- Да, - ответил я и тоже замер, ожидая чего-нибудь. Но ничего не происходило. Он молча разглядывал мою долговязую фигуру и ни о чём не спрашивал.

Тогда спросил я:
- Почему умерла мама?

Думаю, если бы на нас упало небо, мой отец опешил бы меньше. Он отпрянул, лицо его дёрнулось. О, какой это был взгляд! В нём пульсировал испуг – не тот ли, который испытывал и я все эти годы?

Марево, где же ты, подлый предатель? Мне так нужно сейчас исчезнуть, не чувствовать, не помнить этого страха в его глазах, этой паники в его движениях!

Чего я ждал? Ничего не сбылось. Сделав несколько неуверенных шагов назад, он промямлил что-то, повернулся и быстро вышел из моей комнаты. Он сбежал.

Я долго лежал, всё ещё призывая на помощь марево, которого не было. Не было и Дины – как назло, она не пришла в этот день из-за болезни. Меня покинули все, в ком я нуждался.

Чем же я так испугал отца? Почему он не ответил? Я силился понять случившееся и незаметно уснул. Мне снилось женское лицо – в золотых локонах, как у Дины, но это была другая женщина, невозможно знакомая, и я тянулся к ней, а она улыбалась. Вдруг её лицо болезненно исказилось, а я вскрикнул и сел на кровати. Видение казалось таким реальным, что ещё какое-то время я озирался, надеясь увидеть это лицо и рассмотреть, что же с ним случилось.

Вдруг я отчётливо осознал, что видел маму – впервые за много лет.

Несколько дней я не хотел и не мог разговаривать. Дина брала меня за руку, а я отворачивался и дёргал плечом.

- Пожалуйста, Тимми, не делай так больше, - просила она жалобно, и я слышал слёзы в её голосе. Мне нечего было ответить. Я слушал, как она зовёт меня, гладит мои волосы, поправляет мою постель. Запах её тела больше не тревожил меня, тепло её рук не отзывалось во мне сладостным напряжением.

Мне не было дела до тех, кто не может объяснить, почему моя мама сейчас не со мной.

Я наблюдал в окно, как дворник колотил о стену большой метлой – видно, что-то с неё стряхивал. Внезапно меня обдало жаром: вместо метлы я видел голову с золотистыми локонами. Дворник продолжал бить её о стену, золото волос быстро окрашивалось багровым. Я закричал.

Мне на помощь кинулись Дина и марево. Первым успело марево – и я погрузился в его спасительную безучастность.

Но, похоже, оно снова предало меня, отдав сновидениям. Мне снился большой тёмный дом, я переходил из комнаты в комнату, ища родителей. Их голоса всё ближе, я начал различать, что они кричат:

- Нет! Не отдам тебе сына!
- Заткнись, шлюха, и можешь убираться отсюда! – гнев отца был таким яростным и грубым, что я заплакал от страха.
- Уйду только с ним!

Я приблизился и заглянул. Мама сидела на полу, прижимая к себе какие-то вещи. Светлые пряди разметались по её плечам, лицо раскраснелось. Я хотел кинуться к ней, но замер, услышав резкое:
- Забудь про Тимми!

Мама тяжело поднялась и направилась к двери. Ещё немного, и она поравнялась бы со мной, но огромная жилистая рука отца схватила её за волосы. Я услышал визг и несколько глухих ударов. Перед моими глазами по стене, оставляя страшный багровый след, сползала мама. Я успел услышать бормотание:
- Шлюха… заткнись… заткнись…

Это была моя последняя весна в клинике доктора Хэма.

Горячее майское солнце освещало белую дверь. За ней слышались голоса. Значит, уже утро. Сегодня мне предстоит ещё одна встреча с отцом. Надо ничего не забыть. Надо всё сделать правильно. Надо, чтобы Дина не приходила – незачем ей.

Я умылся, тщательно почистил зубы. Аккуратно застелил постель, передвинул книгу на столе. Пусть будет порядок.

Мне сказали, отец заедет до завтрака. Я ждал.

Весна за окном уже заставила позеленеть двор и наполнила соками последние распухшие ароматные почки. Из приоткрытой форточки сочилось вешнее томление с примесью неизвестности.

Так благоухает предвкушение.
Но что оно может изменить?
Шаги приблизились. Долгие секунды настороженной тишины – и белая дверь, наконец, открылась.

Я шагнул к отцу, не дожидаясь его лживого приветствия. Зажатый в руке столовый нож и мой здоровенный рост помогли исполниться задуманному достаточно быстро: тело отца сползало по стене, оставляя на ней багровый след.

Я убедился, что всё свершилось как надо, лёг рядом, неуклюже ткнулся в безучастность отцовской спины, зажмурился, дёрнул плечом, зажал коленями ладони. Спасительное марево расползалось по комнате, забирая меня в свои объятия.

Больше не страшно.

5. ​Земля деревни Шарово


Запись началась только с третьего раза. Хлипкая камера покачивалась на штативе, грозя в любой момент оказаться на земле под десятками ног снующих туда-сюда археологов.

– Приветствую вас! На связи самый лучший из археологов Костромской области, Роман Звеболин! Сегодня мы раскопаем то, что перевернёт привычное представление об истории родного края!
– Ромыч! Хорош уже изображать напыщенного павлина и поможешь? Нам ещё динамит закладывать!

Мужчина вздохнул и потянулся к кнопке выключения камеры.

За несколько месяцев до раскопок два приятеля, Роман Звеболин и Трофим Пещерный, погрузившись по самые макушки в журналы и распечатки, изучали, что было открыто в области археологии.

– Смотри, тут написано, что ещё в допетровские времена на Дону нашли останки странного зверя, с сохранившимся мехом, предположительно позволявшим становиться невидимым! А ещё говорят, что шапка-невидимка не существует!
– Поменьше небылиц читай! Вот, смотри лучше сюда – осколок другой планеты всплыл в океане! Предположительно, это…
– Троф, скажи, ты серьёзно считаешь, что твой осколок – более важен, чем потенциальное доказательство реальности наших древних преданий?
– Он реальнее! А мех, к твоему сведению, вообще не сохраняется на окаменелостях!
– Вот бы самим открыть что-нибудь эдакое! Представь, это и слава, и заработок, что надо!
– Я где-то видел, что в группу археологов-любителей набираются добровольцы! Раскопки у деревни Шарово! Может, попробовать?

Роман треснул себя по лбу:
– Точно! Как я сам не догадался? Давай, что надо для подачи заявки?

Так, отправив короткое электронное письмо по указанному на пожелтевшей журнальной странице адресу, приятели сменили горы бумаги на горы вырытого песка и камня.

– Иду, иду! Смотри, осторожнее, не хватало только, чтобы из-за твоих махинаций с динамитом раскопки закончились больницей и потерей конечностей!
– Я его без тебя и не трону! У нас ты главный по всему, что может рвануть!

В голосе Трофима явно прозвучал сарказм.
– Я хотя бы умею правильно закладывать и детонировать! – выпятил грудь Роман.
– Умеешь? Тебе напомнить, как зимой прошлого года кое-кто, не будем показывать пальцем, глушил в Херсоне рыбу подо льдом? Мог бы хоть предупредить, когда будешь взрывать, чтобы я успел смотаться со льда!
– Так я же тебе махал! Кто ж знал, что ты не успеешь убежать!
– Махал он! А я, между прочим, чуть отлетевшей льдиной по голове не получил, и вдобавок, провалился под лёд, потому что он треснул и разошёлся! А потом до весны болел!
– Ладно, всё же обошлось…ну, почти! Зато местные жители после того столько варёной рыбы из озера выловили! Про них даже в газете писали! Пошли, надо пробить один земляной массив – чувствую шестым чувством, там нас ждёт что-то интересное!

Раскопки занимали довольно обширную территорию. В вырытой яме, шириной несколько метров, зияли чёрные проходы, укреплённые мощными балками. Несколько таких дыр располагались на самом краю котлована. В одну, скрытую несколькими насыпанными кучами, и лежал путь Романа и Трофима.

– Ты постарайся не шуметь, не хватало только привлечь ненужного внимания, а потом делиться открытием! – шепнул Трофим, – Не знаю почему, но в этом месте копать и вообще вести любые работы запретили! Говорят, нашли газ или что-то в этом роде, но если бы тут и правда было месторождение, не думаю, что нам бы разрешили тут копать!
–Может, порода хлипкая? А мы ещё и взрывчатку хотим заложить? Вдруг завалит по самые уши?
– Порода-то вполне крепкая. Ты присмотрись внимательнее к стенам, когда мы пройдём чуть дальше – увидишь кое-что очень интересное!

Звеболин не успел поинтересоваться, что же он должен был увидеть – оба быстро нырнули во мглу.
– Надень фонарик, только поставь в самый тусклый режим, чтобы никого не привлечь. Не беспокойся, освещения будет достаточно, чтобы рассмотреть то, что надо.

Сперва Роман не мог понять, что же такого особенного именно в том тоннеле, куда привёл его друг. Кругом только стены из песка и камня, который, к тому же, так и норовил смениться опасным хрупким песчаником.
– Смотри на стены, вот, тут уже заметно.

Впрочем, стены на первый взгляд не вызывали никаких подозрений. Звеболин ожидал увидеть на них древние письмена, наскальные рисунки, торчащие кристаллы – но ничего из этого ему так и не встретилось.

– ???
– Обрати внимание, насколько они гладкие! Наши копатели вряд ли бы так аккуратно выкопали тоннель!

И правда – если бы Роману кто-нибудь показал стену тоннеля на фотографии, он бы ни за что не подумал, что она находится не на улице.

– А теперь смотри сюда – почему-то здесь не докопали до конца. Вопрос – почему?
– Может, просто потому, что дальше копать опасно? Вдруг там…ну, не знаю, змеиное гнездо? – Роман поёжился.
– Какое гнездо в толще земли? Чем там дышать? Скоро мы узнаем, что находится там дальше! Мы взорвём конец тоннеля! Вот, к примеру, смотри – здесь я нашёл углубление – идеально для взрывчатки!

Трофим, подтянувшись на выступающем камне, осторожно заложил в зев отверстия пластид.
– Отходим, сейчас рванёт!

Двое еле успели выбежать из вырытого тоннеля, как за спинами послышался хлопок и грохот.

– Что случилось?! – археологи крутили головами, пытаясь определить источник звука.
– А где эти, два новичка?
– А я видела, как кто-то проходил в наши рытвины в северной части раскопок! Туда, где, как нам сказали, нельзя копать!
– Похоже, это про нас! Не дёргаемся, мы уже далеко! – шепнул Трофим.
– Где вас носит?! – пророкотало над ухом. Координатор, похожий на огромного волосатого бобра, навис над Романом и Трофимом, – Мы думали, что-то взорвалось! Если это так, то если я найду рукожопов, не умеющих обращаться с плачтидом, и оторву им грабли!
– Нет, нет, вы что? Мы сами испугались! – Роман растянул рот в улыбке, чувствуя, как его пихает локтём товарищ.
– Будьте осторожны. Если увидите что-то подозрительное, дайте знать.
– Как думаешь, у нас получилось? – шёпотом спросил Звеболин.
– По моей команде, будем продвигаться ко входу в нужный тоннель! Готовься…. Пошли!

Под землёй царил полумрак и прохлада. Под ноги то и дело попадались осколки камней, раскиданные взрывом. По стенам, до этого абсолютно гладким, словно у только что построенной крепости, теперь были покрыты трещинами.

Проход значительно расширился. Друзья рассчитывали увидеть пустоты, карстовую воронку, озеро кислоты, горячий источник – что угодно, только не то, что ожидало на глубине нескольких десятков метров.

Зал из песчаника с колоннами, каждую из которых покрывали письмена на непонятном языке, тянулся далеко вперёд, заканчиваясь такой же расписанной стеной, перед которой высилось что-то бесформенное. Подняв голову к своду зала, друзья увидели, что его полностью занимает фреска.

– Огонь есть? Или фонарик?
– Вообще-то, у нас у каждого на лбу! Включи и смотри!

С тихим щелчком лучи света рассеяли тьму.
– Видишь, Звяба? Как по-твоему, что это такое?

Звеболин поморщился. «Звябой» его называли только когда ожидали ответа на вопрос, в котором тот совершенно не разбирался. На потолке раскинулась, судя по нагромождению кругов и эллипсов, карта звёздного неба с планетами, но стопроцентной уверенности не было.

– Фиг его знает, что это… Может, это вообще гробница какая-нибудь? Смотри, фигуры геометрически правильные, и их кто-то изобразил явно не от руки!
– А вот эта клякса – тоже геометрическая?

Роман проследил за вытянутым в полумрак пальцем друга. Наверху и правда, если присмотреться, красовалось одно, будто бы стоящее особняком, пятно, по форме напоминающее круг с несколькими секторами и выбивающимися из общего контура секторами. Если так подумать, то она чем-то напоминала сидящий силуэт.

– Троф, глянь, чего нашёл!

В дальнем конце зала у стены сгорбился ком, у которого угадывались примитивные руки, сложенные на коленях, угловатая голова, опущенная, словно в скорби.

– Я читал про такое, это называется голем!
– Ромыч, не гони пургу! Големы – из еврейской мифологии, их на Ближнем Востоке делали, а у нас тут, вроде как, северо-запад! Холодно для големов!
– Если так, то как ты объяснишь эту штуку?!
– Да просто обычный камень, просто большой! А очертания туловища нам от света мерещатся, вот, смотри, я докажу!

Пещерный с гордо поднятой головой прошагал к исполину и, дойдя до него, похлопал по выступу, явно имитировавшему колено.

– Вот, видишь! Камень! А големы делались из глины, или из песка, не помню уже! Так что, комнатка интересна только узорами…

Тираду Трофима прервал звук, многократно усиленный акустикой. Низкий рокот, словно от заводящегося мотора, постепенно наполнял помещение.

– Что происходит? Ты что-то тронул? Болван! Вдруг это опасно?! – выкрикнул Роман.
– Да ничего я не трогал! Это снаружи кто-то скорее всего, включил бур, или чем там сейчас быстро копают? Ты же не поверишь в то, что у камня найдётся кнопка включения?
– И не только кнопка, но и подсветка тоже! Обернись!
– Ага, конечно, разбежался! Я не детсадовец, чтобы вестись на такие байки! Сейчас я обернусь, а ты будешь ржать, мол, какое у меня при этом было глупое лицо!
– Я серьёзно! Без шуток!

Трофим, вздохнув, обернулся.
И обомлел.

Поверхность камня-голема прорезали, словно вены, лучащиеся фиолетовым светом трещины. В районе груди они сходились вместе, образовывая подобие ослепительно горевшего солнечного сплетения. В некоторых местах каменная оболочка отвалилась, обнажив вереницы плававших в желеобразной массе шаров.

– Не знаю, что это такое, но его лучше выключить, пока не поздно! Вдруг он встанет и будет устраивать разрушения?! – запаниковал Звеболин, – Не хватало только оказаться в камере!
– Сейчас выключим, не кипятись! Он же стал преображаться, когда я его коснулся? Значит, надо ещё раз ткнуть эту ходячую скалу, и она затихнет!

Пещерный не без опаски приблизился к находке, набиравшей всё большую активность. Шары внутри вращались всё быстрее, несколько из них выпало на пол зала.

– Скорее! Отключай! Оно готовится выйти отсюда!
– Я не могу! Он не успокаивается! – Трофим изо всех сил колотил по колену голема, – Бежим отсюда!
– Ты что, сдурел? Представь, какой нам будет нагоняй, если эта штука выйдет к народу? Сюда вообще нельзя было пролезать, так-то!
– Что-то я не вижу, как у тебя отлично получается остановить эту хреновину! – Роман озирался в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы метнуть во вставшего в полный рост до самого потолка исполина.
– Смотри, у тебя под ногами какие-то шарики – может, это бомбы? Попробуй кинуть их?
– Бомбы? Не, я не буду трогать бомбу!

Трофим спрыгнул с бугристой спины голема, и ему сразу же пришлось откатываться в сторону, чтобы не быть раздавленным похожей на огромный кирпич ногой.

Роман, исторгнув длинную нецензурную тираду, кинулся на помощь другу. Схватив его за шкирку он рванул на себя.

Шаг каменного тела раздался громоподобным эхом. Снаружи доносились возгласы недоумения, постепенно сменяющиеся воплями паники. Трещины, словно толстые чёрные змеи, расползались по земле. Трофим и Роман еле успели выскочить из тоннеля под оглушительную брань снующих вокруг людей.

– Спасайся, кто может! – выкрикнул Роман, сложив ладони рупором.
– Сюда идёт каменный робот! – вторил Трофим.

Треснувшая в нескольких местах рука высунулась из прохода и принялась его расширять, отчего он осыпался, превратив гладкий склон в угловатые развалины. Спустя пару минут, они вспыхнули фиолетовым огнём и взметнулись вверх, выпуская из-под земли поднимающегося в небо голема. С неба вслед сыпались светящиеся отполированные шары…

6. Набор перцев


Двушка. 73 кв/м.

Валера тоскливо размазывал куском куриной котлеты картофельное пюре по тарелке.

Жена Света закрывала банки с болгарским перцем в сладкой заливке, вбрасывая непроверенные новости в информационное поле мужа.

Бесёнок сидел на холодильнике, свесив худые ножки, и ехидно посмеивался. Никому, кроме персидской кошки Муси, он виден не был, а её в принципиальной конкуренции он даже не рассматривал. Поэтому чувствовал себя вполне комфортно и весело. Гадёныш.

Муся же, в силу своего высочайшего кошачьего происхождения, являясь оракулом и в этом мире, и там, где обитал бес. Имела свои вполне амбициозные виды на намечающийся межконфессиональный замес. И пока просто сидела. Обозначая статус.

Не чувствуя угрозы от персидской дымчатой, чертёнок достал из котомки набор пряно-пахнущих перцев и, схватив щепотку сушеного халапеньо, бросил в Светлану.

По телеку в космос запустили Пересильд. Юля элегантно парила в невесомости, слегка расплываясь по старому экрану щербатой видеодвойки. На кадрах из космоса Земля выглядела хрупкой, но всё ещё голубой.

- Валер, ей ведь по-любому орден дадут, как вернётся.

Муж поковырял зубочисткой в зубе:
- Дадут - век воли не видать.
- Тфу ты, дурак какой. Что ты мелешь! Сплюнь. Ну вот за что ей орден, Валер? Оттащили ее жопу на орбиту, и что? Ещё и денег, наверное, загребла! Подписчиков теперь пару миллионов добавится, вернётся ещё один голимый блогер. Я не права? Так еще и орден, Валер!

Валера налил себе пятьдесят грамм самодельной клюквенной настойки:
Кошка Муся, тревожно поглядывая на холодильник, терлась о ногу хозяина.

- Не скажи, Свет. Твоё здоровье!
- Ты бы, пупсик, на алкашку не налегал. Нам завтра к матери ехать.

Муж отмахнулся:
- По поводу космоса я так скажу. Космонавтов готовят годами. Сама подумай, там полный ужас. Безвоздушное пространство, невесомость. Их под водой тренируют, в состоянии свободного падения, Свет. А тут давление померяли, взяли мочу, засунули в центрифугу, объяснили, чего в ракете в принципе трогать нельзя. И ключ на страт. Засовывают тебя в ракету, пристегивают, шлем надевают. Паника. Подключают кислород, крестят и ободряюще похлопывают по плечу на прощание.
Сидишь ты и ждёшь, когда эта разъяренная бандура рванёт вверх с такой дурью, что вынесет тебя в безвоздушное пространство. Потом эту ракету кто-то должен пристыковать к орбитальной станции. А это тебе не два часа возле подъезда парковаться. Да и на самой станции жизнь не сахар. Они там стоя спят, из тюбиков жрут. Клаустрофобия и прочий дискомфорт. Короче, смелая она баба. Я бы уже на старте обосрался.

Дьяволёнок нахмурился и только сейчас обратил внимание на стража. Совершенно бессовестно показав Мусе средний палец, бесёнок швырнул в женщину тёртым хабанеро.

Жена пожала плечами:
- Тебе бы только чужих баб нахваливать. То Наташа Штурм ему нравится, теперь Пересильд героиня…

Валера не дал ей закончить:
- Муся, переключи на что-то другое, задолбали с этим космосом. Поставь Пятницу или НТВ.

Светлана выбрала НТВ.

Муся, услышав свое имя, неслучайно совпадающее с нежно-бытовым прозвищем хозяйки, заинтересованно вытаращила глаза, облизнулась и на всякий случай предостерегающе громко мяукнула.

Света шикнула:
- Так, давай, шуруй отсюда. Давай, давай, хватит клянчить, я тебя уже кормила.

Чертёнок на холодильнике буквально уписывался от восторга и хохотал. Он устроил настоящий фейерверк из кайенского чили и лимонного белого.

Валера оторвал кусочек котлеты и бросил любимице. Жена дала ему легкий подзатыльник:
- Не давай ей ничего, она потом сухой корм не жрёт. Разбаловал её совсем. Потом лечить ты будешь?

Муж протянул руку и Муся выгнув спину, блаженно заурчала, подставляя загривок и уши.
- Муся, любовь моего сердца, чтобы ты понимала. Бусинка моя янтарноглазая.

Ответный средний палец от скалящейся в зевке Муси.

Жена обижено скривила губы:
- Она любовь? А как же я?

Валера отмахнулся:
- Ты. Света. Жена. Ты другое. Существо. Ты шоу «Маска» смотришь, гриб у тебя на подоконнике чайный. Я его, кстати, боюсь. Сделай телек погромче.

Светлана прибавила звук:
«… в четыре года диагностировали спинальную мышечную атрофию - редкое заболевание, приводящее к потере двигательных нейронов и прогрессирующему истощению мышц. Помочь маленькой Ксюше можем и мы с вами. Отправьте смс с указанием любой суммы…»

Над Светланой полыхнуло облачко чёрного нубийского. Бесёнок пошёл с козырей.
- Нет, Валер, ну у них совесть есть?

«… сумма для родителей Ксюши огромная. Инъекция делается всего один раз в жизни, но необходимо успеть до…»

Следующий был белый острый перец. Он свирепо острый, но вступает с опозданием.

Светлана не унималась:
- Почему мы-то должны сбрасываться, я не понимаю? Почему государство не может помочь? На маски волонтёры собирали! Швабру эту в Таиланд лечиться отправляли всей страной. Теперь давайте вообще на самоокупаемость перейдём!

Валера махнул еще пятьдесят грамм клюквенной.
Чёртик раздувал зелёную пыль колумбийского сладкого и что-то отчаянно тёр в старинной малахитовой ступке.
- Не говори, Свет.

Подбросил угольку на вентилятор ничего не подозревающий Валера.
- Юльку в космос запустили, а это бабла ахулиард стоит. Ну вот сколько такой полёт налогоплательщикам обойдется? Я из принципа загуглю. Вот. Нашёл. «…опрошенные эксперты оценили стоимость полёта актрисы Юлии Пересильд и режиссёра Клима Шипенко на Международную космическую станцию для съёмок в фильме Вызов примерно в восемь млрд рублей». Восемь ярдов, Свет! Прикинь.

Маленький демон высыпал из ступки жёлтый мексиканский жгучий чили и пушистым опахалом развеял над кухней.

Жена гневно отставила банку:
- Нет, ну не сволочи! Значит, бабу в космос отправить нашли деньги. А детям помочь только мы можем? Полотенце подай.

Кошка Муся сокрушённо посмотрела на трудоёмкое буйство дьяволёнка, но делать ничего не стала. Просто села у ног хозяина и грозно лизнула сверкающий острый коготь.

Очередная стопка настойки отправилась в рот мужа, и Светлана предусмотрительно забрала графин.

Нечисть не унималась. В ход пошли ядра египетского душистого.
- Такой укол миллион баксов стоит, я в интернете читала. Действительно, один раз в жизни делается. Сто пятьдесят детей можно спасти! Так нет, ради двух фоток из космоса…

Валера с нескрываемым сожалением посмотрел на пустую рюмку:
- Свет, ну не хочешь, не плати, чего ты разошлась?

Жена буркнула:
- И ты не вздумай. Нефиг. На работе индексацию уже третий год обещают…
- Да я и не собирался. Что я лох, что ли? Они эти деньги соберут и загородных домов себе напокупают. Кто их проконтролирует. Понаоткрывали фондов.

Бесёнок распылил над парой остатки копчёной венгерской паприки и со злорадной усмешкой покачивал ножкой, облокотившись о дверной косяк.

Валера взял телефон и, хлопнув жену по заднице, стал протискиваться между стеной и стиральной машинкой:
- А ты куда собрался, Валер? Посиди со мной, скоро Ирада Зейналова начнется…
- В туалет иду. Что за допросы, пастор?
- Да. Тебя в космос нельзя.
Покачала головой жена.

У тебя стул не неуправляемый. Ты как утка, Валер. А телефон зачем?
- Ролики в тик-токе посмотрю. А что? Хотела мои сообщения почитать? Ревнуешь?

Женщина в шутку хлестанула его полотенцем:
- Вот ещё. Всралось мне тебя ревновать, кому ты нужен, олень. Смотри в коридоре люстру не задень.
- Чем?
- Рогами.

Когда мужчина удалился, бесёнок повернулся к Мусе спиной, приспустил кожаные шортики и показал морщинистый серый зад.

Выдержанная Муся в изумлении вытаращила желтые глаза, а потом вошла в разноцветную гамму просыпанных на пол перцев и, сделав глубокий вдох, вдруг звонко рассмеялась:

- Вот ты, чертила старый. Состряпал разлад женской бережливости? Только ты, лошара плешивый, как всегда не вовремя дуешь в чумную свирель. И если уж решил развести тут пряную алхимию и прочий кипишь. То тебе нужно было начинать агонизировать пыльцой строго до того момента, когда по ящику запустили историю об умирающей девочке. Дятел. А теперь уже слишком поздно. Ты плохо, всё ещё очень плохо знаешь наших людей. Лукавый пидор. И все твои тёртые перцы не больше, чем обычная дешёвая специя на пыльном цейлонском рынке.

Она хотела что-то добавить, но бесёнок, хлопнув в костлявые ладошки, навсегда растворился в фиолетовом облаке жгучего перуанского перца чара.

Выйдя из туалета, Валера заглянул на кухню. Жены не было, а кошка Муся, предоставленная самой себе, полноправно шарилась по столу и подъедала крошки. На цыпочках подкравшись к спальне, Валера осторожно заглянул в комнату. Света стояла у окна и что нажимала на экране смартфона. Увидев в отражении мужа, она поспешна убрала мобильник в карман перепачканного черным перцем передника.

Валера подошел и нежно обнял жену за плечи:
- Сколько отправила?

Света немного отстранилась и уперлась лбом в холодное стекло:
- Пятьсот. А ты?

Валера посмотрел на чадящие в атмосферу города трубы и поцеловал жену в плечо:
- И я столько же. Не обеднеем.

И повалил жену на кровать.

7. Неправильный выбор


Много знать и уметь использовать свои знания в собственной жизни – две совершенно разные вещи. Я никогда не считала себя глупым человеком. Моя страсть к новой информации, а особенно к психологии, сделала из меня приятного собеседника, толкового советчика, хорошего друга, но, к моему великому сожалению, я так и не научилась самому главному. Использовать полученные знания для своего блага.

Я, как и многие люди, не могу объективно взглянуть на свои поступки со стороны здесь и сейчас. Излишняя самоуверенность тоже не делает мне чести. Я не самовлюбленный человек, нет, но я всегда была уверенна в своей правоте. Я лучше себя понимаю, я точно все делаю правильно. Парадокс в том, что на других людях моя уверенность в правильности совета всегда действует положительно. Что касается меня. Что ж, тут все сложно и запутанно. Тут я всегда оказываюсь в проигрыше. Себе правильный совет я дать не могу.

И вот сейчас, мне уже глубоко за сорок. Я сижу в своем уютном кабинете. На столе стоит ароматный кофе. В своей любимой лежанке спит белый, пушистый кот, которого я почти десять лет назад подобрала на улице, перед глазами белый лист пустого текстового документа, а на нем настойчиво мигает курсор, ожидая, когда я все-таки возьмусь за дело и напечатаю хоть строчку.

Я уже знаю, что хочу написать. Знаю, для кого я это делаю, но уже добрых полчаса не могу взять себя в руки и начать длинное письмо, в котором будет моя исповедь. Извинения. Сожаления. Сейчас мне осталось только это. И винить кроме себя не кого.

Я вздыхаю, протягиваю пальцы к клавиатуре и медленно набираю первую строчку.

«Дорогой Джордж».

И снова откидываюсь на спинку кресла. Как же сложно признать свою неправоту спустя столько лет. А есть ли в этом вообще смысл? Мы не виделись уже пятнадцать лет, и я сомневаюсь, что он вообще меня еще помнит. Может и не стоит писать это письмо?

Наше знакомство с Джорджем произошло в самые неблагоприятные годы моей жизни. Мне было тридцать, я развелась с мужем и осталась одна с двумя детьми уже несколько лет назад, но так и не смогла встать на ноги полноценно. Без постоянной работы, без поддержки и с кучей проблем, которые оставил после себя мой недолговременный брак. Замуж я вышла по любви, по крайней мере, я так думала. Я была уверенна, что он – моя судьба, а все друзья и родственники просто препятствуют моему счастью. Они ничего не понимают и не видят, какой он на самом деле. В итоге – не видела я. Это был самый крупный провал в моей жизни. Я усвоила урок и приняла его за единственную возможную истину.

Джордж был одним из тех людей, которые никогда бы мне не встретились ни на одной временной работе. Он не мог бы быть случайным знакомых моих друзей. Он был человеком совершенно из другого мира, нежели я в те непростые времена, но несмотря ни на что, мы встретились. Совершенно случайно. В абсолютно обычный день, не предвещающий ничего интересного.

Я, по прихоти очередной моей подработки, оказалась в центре города и, голодная, так как не ела с самого утра, решила перекусить в одном кафе рядом с бизнес-центром. Меня привлекла заманчивая вывеска комплексных обедов по очень низкой цене. В тот раз я так и не смогла попробовать ни одного блюда, так как (что для меня совершенно нормально) на ровном месте споткнулась, и поднос со всем содержимым полетел дальше, тогда как я осталась стоять на месте, но не на своих двоих, а на четвереньках на плиточном полу.

Потирая ушибленное колено, я поднялась и застыла. Передо мной стоял мужчина в светло-сером костюме, который украшали остатки моего салата, огромное красное пятно от сока и, как вишенка на торте, густо покрывавшая плечи и ботинки, длинная лапша с кусочками белой курицы.

- О господи – прикрыла я рот ладонями – простите меня, пожалуйста!

Он улыбнулся, чего я совершенно не ожидала от человека, чей костюм и обед испорчены безвозвратно. Так нелепо и произошло наше знакомство. Мне было с ним приятно общаться. Он был умен, и я стремилась от него не отставать. Я не могла ударить в грязь лицом. Я стала больше читать, расширять свой кругозор. Он приглашал меня в театр, на выставки и другие места, где можно приобщиться к прекрасному. Мне это нравилось, хотя раньше я и не думала посещать подобные мероприятия. Мы не ходили в дорогие места, хотя он мог себе это позволить. Я не позволяла ему за меня платить и он, хоть и очень неохотно, соглашался на мои условия и уважал мои желания. Он был очень мил и добр ко мне и с каждым днем меня это пугало еще больше. Чего он от меня хочет? Какая ему выгода проводить со мной время? Здесь определенно есть какой-то подвох, иначе быть не может, уверяла я себя.

Он не утратил интерес к времяпрепровождению со мной даже тогда, когда мы впервые переспали. Напротив, он стал чаще звонить, дарить подарки, вопреки моим протестам, и приглашать в дорогие рестораны под предлогом дня рожденья, удачной сделки на работе, выздоровлению его собачки и так далее.

Я была уверенна, что все это скоро закончится. Я проснусь. Еще немного и он откроет свою истинную личину. Я искала то, что станет причиной распада иллюзии. Не зря говорят, кто ищет, тот всегда найдет. Так случилось и у меня. Я начала в него влюбляться, а этого я допустить не могла. Я была уверена, что отношения закончатся и мне будет больно. И когда он предложил жить вместе, я разорвала наше общение. Спустя восемь месяцев после знакомства.

- Но почему? Что я сделал не так? – удивленно сказал он тогда по телефону, потому что я не смогла себя заставить встретиться с ним лично.
- Дело не в тебе – ответила я тогда банальной фразой. – Я просто не готова еще к отношениям. Мы с тобой на разных социальных ступенях. Я так не могу.
- Какая разница кто, сколько зарабатывает? - тогда он впервые повысил на меня голос.
- Для меня есть разница.
- И кому будет лучше, если мы расстанемся? Я этого не хочу. Я думал, что тоже тебе не безразличен.
- Послушай, давай закончим этот разговор. Я уже все решила.
- Окончательно?
- Да.
-И что мы можем сделать, чтобы изменить твое решение?
- Я должна стать самодостаточной.
- Тогда я буду ждать. – Вздохнул он, Он знал, уже тогда знал, что переубедить меня невозможно.

Так прошло наше расставание. Он переехал в другой город спустя пять лет после этого. Тогда он впервые мне позвонил, чтобы сказать всего одну фразу. «Я все еще жду и буду ждать еще столько, сколько потребуется».

Мне было безумно приятно. Тогда я едва смогла себя сдержать, чтобы не перезвонить ему и не сказать, что хочу быть с ним, что я ни дня не прожила, чтобы не вспомнить о нем, но я этого не сделала. Я сама поставила условия, и была уверена, что он уже забыл меня, но он помнил. В тот момент я поняла, что нужно постараться лучше и получить наконец-то возможность попробовать быть счастливой без риска остаться ни с чем.

И вот я сижу сейчас, снова вспоминаю его, как и все эти пятнадцать лет. Я иногда следила за его жизнью в социальных сетях. Его успехи, путешествия. Сегодня я впервые увидела фото с женщиной. Она была красива и молода. Они оба улыбались в камеру, а за их спинами представлялся прекрасный пейзаж серебристо-белых, заснеженных гор. Я думала у меня сердце остановиться. Было больно, хотя и ожидаемо.

И что я сейчас делаю? Пытаюсь ему напомнить о себе? Ворваться в его состоявшуюся жизнь? Он счастлив и без меня. Я сама виновата, что в сорок пять лет осталась одна в большой квартире со старым котом. Дети выросли. У них своя жизнь. Мужчины, которые у меня были за эти годы, никогда не вызывали у меня тех чувств, которые до сих пор будоражат мое сердце, когда я вспоминаю Джорджа. Я осталась одна и уже поздно что-то менять. Слишком поздно.

Я закрыла ноутбук. Взяла в руки остывший кофе и тихо вышла из кабинета, оставив приоткрытую дверь для кота. Завтра я возьмусь за очередную историю о счастливой любви. Я их написала уже десятки таких за эти годы. Даже смешно, моя неудавшаяся любовь позволила мне стать самодостаточной, но одинокой.

***

Как я люблю этот чистый горный воздух. Сейчас, сидя у камина нашего домика, который мы сняли на пять дней, и, попивая горячий какао, я опять вспоминаю о тебе. Я думаю, что тебе бы тоже тут понравилось. Здесь прекрасные виды. Тишина. Умиротворение.

- Ты собираешься ужинать? Дети уже все уши прожужжали, что хотят есть. Зачем ты портишь аппетит?

Ко мне подошла Касандра и забрала вкусный напиток. Я мрачно на нее посмотрел и встал с уютного кресла.

- Мой аппетит ничего не сможет испортить – улыбнулся я, приобнял девушку и мы вместе пошли в другую комнату, где нас уже ждали дети.
- Дядя Джордж – подбежал ко мне младший племянник – папа сказал, что будет ждать нас в ресторане. Собирайся быстрее!
- Я уже готов. Пойдемте скорее. Не будем заставлять вашего отца ждать.
- А сестру ты решил тут оставить – послышался голос Касандры, которая в одном ботинке проскакала к камину, чтобы взять свой телефон.
- Куда же я без тебя – усмехнулся я.

Я часто провожу время с семьей сестры. Своей я не обзавелся, но все еще жду, когда ты позвонишь или напишешь. Я читал интервью с тобой. Ты добилась своего. Стала успешной, но до сих пор не дала о себе знать. Забыла меня? Встретила другого? Об этом, по крайней мере, никто не писал. Я все еще жду тебя. Все пятнадцать лет жду. Просто дай мне знать, что все еще помнишь наше обещание, и я сделаю тебя самой счастливой женщиной на свете. «Еще не поздно» убеждаю я себя в очередной раз, выходя в приятный морозный вечер в окружении самых близких мне людей, в кругу которых не хватает только одной упрямой женщины.

8. Крещендо теней


Фуксия. Электрик лайм. Люминесцентный красный. Индиго.

Я разглядываю ядовито-яркие сеточки вен, расползающиеся по облакам, гаснущие и возникающие вновь, пульсирующие в неровном ритме потусторонней музыки. Фев стоит рядом — на мгновение наши руки соприкасаются (его кожа холоднее льда) и моё сердце пропускает удар:

— Тебе точно нужно уезжать?
— Да, — облака сверкают, отражаясь в его непроглядно-черных глазах. — Весна.

Весна. Словно это объясняет всё. (Хрипотца его голоса напоминает ломающуюся под ногами корочку снега).

— Без тебя в Агентстве будет скучновато…, — нарочито-спокойно говорю я, доставая из сумки красно-белую ленту. Он не отвечает, продолжая смотреть на эти чёртовы облака, а я продолжаю говорить, чтобы заполнить собой зияющую пустоту, — я зимой родился, знаешь? Это моя первая весна будет… Влажность мне уже не нравится, а вот зелень!.. (“Что я несу?”)

Фев подходит к телу (лицо погружено в лужу, словно мужчина близоруко пытался рассмотреть что-то на самом донышке) и достает из заднего кармана мертвеца бумажник:

— Для кого первая, для кого последняя. Арсений Щеглов… Место рождения — Рязанская Резервация… Родился осенью…
— Перепил?
— Нет. Один из наших. Третий отдел.

Я начинаю копаться в памяти, но слышу звуки шагов позади — полноватая женщина, шурша бесчисленными пакетами с бесчисленными овощами, любопытно сверкает глазом:

— Перепил?
— Да, — понижая голос, отвечаю я, — Алкаши, чё с них взять.

Она цокает и медленно отступает, подмигивая (потрепала бы по волосам, да пакеты…):
— Работайте, мальчики. Работайте. Правильно всё в мире. По-божьему.

Когда она исчезает в сплетениях переулков, стихая целлофанами, я подхожу к телу и зажимаю нос:
— А чего спиртом несёт тогда? Слушай, наш-не-наш, но, может, правда перепил? Сколько алкашей в лужах находят в последнее время?

Фев пожимает плечами:
— Двенадцать за последнюю неделю. Включая пятилетнего ребенка и преподавательницу рисования. Кир… Шёл бы ты домой.
— Чего? — удивленно оборачиваюсь я.
— Я тут закончу и трупореза вызову. Выспись, — его черные глаза замирают на моем лице, и я вижу в них то же, что и всегда — бесконечный холод космической пустоты, глубину океана, куда не проникает солннечный свет, конечность, конечность, конечность. Я никогда не умел отличать холод от заботы, а заботу от холода.


Я пинаю жестяную банку и она катится по брусчатке, повизгивая вмятинками. Сумка с рабочими прибамбасами стукается о бедро монотонным маршем. Облака тихонько гудят (это слышно только тогда, когда затихают машины, ругань и лай собак), и гул этот проникает словно в самую сердцевину каждой маленькой косточки, заставляя всё мое тело незаметно (совсем-совсем незаметно) вибрировать.

Я попал в Агентство случайно, столкнувшись с призраком (я возвращался домой из университета) — тень балерины в метели, от стены к стене, от отражения к отражению, и музыка (кажется, Чайковский?) — она привела меня к неприметной металлической двери и исчезла. Я потянулся к ручке… Громадный подпольный театр (как только он поместился в таком маленьком доме?), живые тени на белых полотнах — певицы, танцовщицы, акробаты… Я шел к сцене, и что-то исходило из меня — в воздух ли, в космос или вечную темноту, и что-то входило меня, и я впервые чувствовал приближение чего-то очень-очень большого… Приближение цельности… Фев спас меня. Вместе с Анной Григорьевной, главой нашего отдела.

— “Дело о теневой труппе”, — сказала тогда А.Г., поджигая белые тряпки.
— “Самовоспроизводящийся локус-антропофаг №16” будет более точно, — впервые я услышал его голос, сидя на ступеньках полуреального театра, выплевывая из легких черный порошок, развевающийся тенями.
— А ты что думаешь, цив? — голос нашей начальницы.

Я сказал (почему именно эти слова?), не успев подумать:
— “Крещендо теней”.

А.Г. захохотала:
— Вот! Этот ко мне в команду! Поэзия! Локусы-шмокусы…

Я трясу головой и воспоминание рассеивается рябью, разбегается по поверхности воды… Облака отражаются в луже — где-то на фоне моего бледного испуганного лица. Я обнаруживаю себя на коленях — перед гладкой поверхностью воды — в незнакомом переулке — где — что — …

Облака вибрируют, (окна в зданиях — тоже, как и все мои кости) и вода покрывается рябью, складываясь в картинку — огромные яркие цветы (лето!), я, Фев, Анна Григорьевна, наша секретарша Борисовна, все другие, накрывают стол (белая в красный горошек скатертёнка) всё хорошо, всё хорошо, я не один, не один, никогда не буду один. Я никогда не буду один. Они будут играть в шляпу (глупость, но каждую глупость я люблю нежнейшей любовью), и, кажется, я в одной команде с Февом… Надо лишь постучать о стекло, и они пустят меня внутрь, и — надо же! — все живы, даже Сенька Щегол (вспомнил!) — … Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Я отскакиваю назад, смахивая капельки воды с лица. Что-то шепчет — внутри — и шепот этот совпадает по цвету с венами облаков, (“вскрываемся! — Кричит поручик, и ванна окрашивается бензиновой кровью), я чувствую каждую ниточку, каждую паутинку, усеянную бусинками (графиня сегодня особенно хороша!), и —

мицелий
это — мицелий

Я быстро расстегиваю сумку и достаю бутылку спирта (кажется, выдавали руки вытирать, от вирусов-коронавирусов, но даже в таком случае…), выпиваю залпом, полощу рот, сплевываю, долго кашляю, краснея перезрелым помидором.

Видение пропадает, оставляя на своем месте (несколько следов на свежем снегу, словно потоптались, вальсируя, двое) образ облаков, окутанных тонкими нитями мицелия, невесомо-легкими, и на каждой — бусинки воды, и в каждой бусинке воды — лицо, отражение, но слишком мелкие они, новогодние игрушки, кап — разбилась, кап — разбилась, елочка шумит, а лицо-то, лицо…

“Хочешь?” — Шепчет лужа, и облака вторят ей, переливаясь кислотно-желтыми мурмурациями.

Арсений Щеглов третьего отдела, что увидел ты в грибном раю? Что показал тебе Петр, приоткрывая врата?

Холодное, белое лицо с истинно-черными глазами смотрит на меня из лужи с легкой улыбкой, прикрепленное к нему тело протягивает руку, ждёт терпеливо.

Холодное, белое лицо луны выглядывает из-за облаков равнодушно (я чувствую его спиной, и одиночество ночного неба обжигает холодом).

Арсений Щеглов третьего отдела, пытался ли ты нырнуть в страну грез, или даже не успел понять, куда попал?..

Я осторожно подхожу к Ним и сажусь на корточки. Отражение-Фев пропадает, сменяясь отражением облаков — их яркого, жутковатого сияния.
“Хочешь?” — страна грез расцветает вновь, и видения парами проникают в мозг.
“Тебе не нужно это тело”, — Сенька Щегол меняет формы и размеры, от птицы к человеку и обратно, ни на мгновение не останавливаясь ни на одном из значений.

Кошкина, штатная программистка, пропавшая пару недель назад, берет его за руку:
— Твое сознание будет храниться вечно, в облаке.

Мальчик-пятилетка:
— Бесконечность миров! Для тебя!

Учительница:
— Он уйдет с дождём. Ты никогда больше его не увидишь. Такова природа вещей. Он всегда уходит с дождем, и никто никогда больше его не видит.

Кошкина:
— Это будет очень красный дождь. Может быть, фиолетовый. Или лимонный. Это будут все цвета дождя.

Мальчик-пятилетка:
— Да будет цвет!

Учительница:
— Человек всегда умирает в одиночестве. Такова природа вещей. Человек всегда умирает.

Я пинаю жестяную банку и она катится по брусчатке, повизгивая вмятинками. Сумка с рабочими... Я дам себе тридцать минут, тридцать минут до звонка А.Г., тридцать минут до её недовольного ночного “А?..”

Я слышу их пение — тихое, похожее больше на гул серверов (ночью) — совпадающее по цвету с мурмурациями облаков. (Я повторяюсь, не так ли?)

Скоро пойдёт дождь.
Скоро.
И будет он длиться сорок дней и сорок ночей…

Человечество не готово к бессмертию.
Никто его не просил.
Не каждый его заслуживает.
Облака горят спокойным огнем над моей головой, пока я набираю номер начальницы…

— Отличная работа, Кир. Правда, — она откашливается (добрые слова иногда даются ей с трудом), — нам правда повезло с тобой. И всему городу… Я рада, что мы встретились. Правда. Надеюсь, ты не против небольшой вечеринки в твою честь?
— Ох, — я выдерживаю паузу, будто бы сомневаясь, — да, да, конечно. Я никогда не против… (Неужели?!)
— Слышал новости, кстати?
— А?
— Фев решил остаться.

Я улыбаюсь, прижимая телефон к груди, к самому сердцу. Теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо…

***

Фуксия. Электрик лайм. Люминесцентный красный. Индиго.

— Перепил? — брезгливо спрашивает старуха молодого человека с бледным лицом и бесконечно-черными глазами. Высокая женщина в пальто, стоящая рядом с ним, отмахивается от любопытной удостоверением, и та убегает, растворяясь в подворотне.
— Тебе точно нужно уезжать? — спрашивает Анна устало.
— Да,— отвечает Фев, касаясь волос паренька, лежащего лицом в луже. — Весна.
Весна. Как будто бы это всё объясняет.

9. Игра Терри


«Мир перевернулся!!!», - так решил Терри и не стал отказываться от одного милого предложения. Действительно, в этом, замеревшем в ожидании изменений мире, только одно могло, как казалось Терри, прогнать тоску и одиночество.

Вынужденное безделье по-разному действует на человека, но часто является испытанием. В этой ловушке под названием «безделье» оказался и Терри. Во что это вылилось?

Поначалу, остановка всеобщего ритма жизни обрадовала, ведь можно было отдохнуть, верилось, что еще чуть-чуть и все вернется к привычному образу жизни. Но… Но, сейчас наступили томительные дни пребывания в вынужденном одиночестве. Даже любимы физические упражнения перестали радовать. Закралась подлая мыслишка; «Для кого?». Ответа не было…

Предложение об игре поступило от друзей неожиданно, и он, не раздумывая, решил поучаствовать в ней. «Проклятая пандемия», - подумал он, но от участия в игре не отказался. Предстоящая игра его воодушевила, прогнала тоску и чувство одиночества прочь. Терри стало так весело, что он смеялся, предвкушая как это будет остроумно, изящно и изыскано! То, что предстояло делать напоминало забавные приключения, в которые ему хотелось скорее отправиться. «Жаль, что он-лайн, но так безопаснее».

Игра! Нет. Это была охота, виртуальная охота!

В другой раз Терри отказался бы. Но, то ли от скуки, то ли еще от чего он ответил согласием. Речь не шла о моральных принципах. Он проверил в то, что весь мир в период пандемии желает играть. Что же еще делать сидя дома безвылазно?

Терри чувствовал азарт и с интересом рассматривал фотографию женщины, с которой он должен был начать переписку. Так пал жребий. Она была симпатичной и с «признаками интеллекта на лице». Тут Терри рассмеялся и подумал: «А я становлюсь циничным». Дальше он не стал продолжать думать. Слишком поздно. Ставки сделаны.

Женщина ему понравилась. Ее фото отобрал один из его друзей, сказав, что она симпатичная, и, судя по ее текстам она, возможно, будет хорошей собеседницей.

- Ну что ж, посмотрим, - сказал Терри. Он и сам был прекрасным собеседником. С детства его сопровождали книги, и размышлять над прочитанным и высказывать свое мнение было дело привычным.

Ставка была небольшой – всего сто евро. Сто евро если женщина влюбится. Причем, она должна признаться в своей любви, написать свое признание. Сигнал о победе - фото «избранницы» в «статусе» в сети вотцап.

Старая как мир история – розыгрыши, ставки, деньги, споры, вызов… Принимая решение Терри не думал о том, кто там за экраном. В игре Терри усматривал возможность повеселиться, хоть как-то разнообразить свои дни, насытить их событиями. Что еще могло это сделать, как не игра?

Он ответил согласием еще и потому, что был уже не молод. Ему было за пятьдесят, но по-прежнему сохранял хорошую физическую форму. Внешность была частью профессии Терри. Он действительно был великолепно сложен и постоянные тренировки делали свое дело, да еще природа подарила ему красивые миндалевидные глаза. А он умел производить впечатление.

Это был вызов! Вызов ему как мужчине!

Вкус охоты, страстное желание победить делало эту игру острой, пьянящей, задевало все его самолюбие. Деньги его не интересовали, они были частью игры. Одним словом, было слишком поздно отказываться.

«Ну что ж, посмотрим», - решил Терри, глядя на фото, и попросился в «друзья».

Ответа долго не было. Он уже начал волноваться, однако отсутствие отказа давало слабую надежду. Сочинив целую легенду о себе, кое-что почитав, чтобы было правдоподобно говорить о своем новом образе, Терри приготовился. Но не особенно утруждался, так как понимал, что нужна не легенда, а скорее стратегия и тактика мужского и женского.

Спустя две недели он отчаялся. Но именно в этот момент она добавила его в друзья. Это было неожиданно и очень приятно. Терри обрадовался, тем не менее тактика охоты требовала сдержанности. Так прошло еще несколько дней или неделя прежде, чем он впервые написал ей.

Терри готовился и регулярно рассматривал ее страницу. Ему стало казаться, что одна даже красива. Непонятен был возраст, она выглядела моложе, однако морщинки у ее глаз выдавали ее.

Ее рассуждения ему нравились, казалось, что она пытается что-то сказать миру. Удивляла ее смелость мысли, открытость, красота слога и образов. Тексты действительно были хороши, однако иногда приходилось домысливать, так как переводчик «чудил».

«Интересно, она такая же в жизни, как на фото и в постах?» - неожиданно подумал Терри. Сам себя резко остановил, сказав себе - «посмотрим».

Он долго думал, как начать и начал с комплимента. Это было не сложно. Его удивило, что женщина не была падка на комплименты, спокойно их принимала и шутила, что во всем виноваты современные гаджеты, утверждая что именно они делают ее «привлекательной».

Итак, переписка началась. Ему давался месяц на то, чтобы выиграть, то есть сделать так, чтобы она влюбилась.

По легенде он был из Америки, разница во времени с Россией была огромной. Пришлось приспосабливаться, чтобы не сбиваться во времени на приветствия утром и вечером. Слава богу, собеседница не обращала на это внимание, была легка в общении. Именно она подкинула идею просматривать фильмы, а о потом обмениваться мнением о них. Это было весело! Обсуждения были искренними, страстными, почти до ссоры. Так Терри еще больше смог проникнуть в мир ее мыслей и чувств.

Задачу осложняло то, что она была замужем, но именно это придавало еще большую пронзительность состязанию за эту женщину.

Эта переписка затянула его. Неожиданно… Нет, Терри не собирался испытывать какие-либо чувства! Но, оказалось, что-то стало меняться.

И эти изменения невозможно было спрятать, куда-то засунуть или просто отмахнуться. Ему хотелось увидеть ее, и они говорили по видеосвязи. Нет, инициатором была она, но он не отказался. Оказалось, что в жизни она еще красивее…

Она оказалась заботливой, и провела рядом с ним все время, поддерживая его, когда заболел его кот. Фантастика! Фантастика само по себе то, что диалог становится живым, чувства переживаются искренне, реальность вполне осязаема, стоит только протянуть руку…

Терри начал волноваться. Месяц подходил к концу и не понятно, что она чувствует, хотя он догадывался, но ещё не получил словесного подтверждения. Но все шло по его плану.

Она влюбилась! Радовало ли это его?

Он выиграл! Выставил в статус ее фото, что-то ей объяснил. Был ли он горд собой? Конечно! Ведь он один из первых выиграл. Все остальные еще не могли этим похвастаться.

И все-таки было что-то не то в его мыслях, ощущениях. Он вдруг посочувствовал страсть к этой женщине. Он начал ревновать ее к мужу и ничего не мог с этим поделать. Ему захотелось, чтобы она была рядом, эта русская. Он хотел чувствовать ее запах, смотреть как она улыбается и как злится, как грозит укусить его занос или стукнуть сковородкой… А бросание подушками?!... Это странно – бросаться в виртуальном пространстве подушками или прятаться от кота…

Русская!!! Сила и слабость, страсть и холод, женственность, нежность и забота – все лилось из экрана этого гаджета., который со временем растворялся и оставались только он и она, их души…

Терри пустил все на самотек. Он был счастлив, просыпаясь и засыпая с мыслями о ней. Страсть, которая плескалась о экрана к экрану была очевидной и нарастающей, как приближающийся гул весенней грозы… Но они не переступали черты, их переписка и отношения были целомудрены. Ее внезапная болезнь обнажила то, что Терри называл «влип».

Он понял, что игра перестала давно быть игрой, что он томился в ожидании нее, что ими создана особая реальность. Другая. В этой другой реальности есть жизнь, которая сейчас, именно сейчас была настоящей жизнью, а та, в которой находится он - вовсе не жизнь, а так, видимость жизни…

Эта мысль его отрезвила. Как долго он сможет выдавать себя за другого? Что будет с ней. Когда она узнает правду? Что будет с ним? Было слишком поздно что-то менять. Ложь порождает ложь.

Необходимо было что-то придумать, но сил не было. Его разум мотался из стороны в сторону. Мысль билась от страсти, до холодного и отрезвляющего «проиграл…».

Он устало подумал: «Пора заканчивать!» Нет, не по тому, что пора по условиям игры, которая должны была длиться ровно 90 дней, и срок подходил к завершению. Просто отношения были начаты с обмана. Нельзя ничего исправить, слишком поздно. Начиная игру, он не думал о человеке по ту сторону экрана! Начиная игру, он использовал свой архив фото. Фото, кот, жизнь - были его. Легенда и имя - чужое. Ложь заблокировала все.

Неожиданно помогли несколько вещей: его легенда, их страсть, желание увидеться. Он начал подготовку к завершению и придумал новую историю, которая могла объяснить, почему он скоро попадет в Россию. Чувствовал, что она недоумевает, но учится ему доверять и лишнего не спрашивает. Терри воспользовался этим и … попросил денег. «Может мысль о том, что я мошенник, ее убережет от той боли, что предстоит ей пережить?» - думал он.

Расчёт был верен. Наверняка ей было известно, что интернет кишит мошенниками. Она была умна и начала сомневаться во всем, но даже в своих сомнениях не пыталась уличить его. Даже нашла причину, вполне внятную, по которой они должны расстаться. Терри поддержал эту мысль.

И все же ему не хотелось, чтобы он остался в ее памяти «мошенником», «Только мошенником», - поправил себя Терри. Почему-то Терри было очень важно, чтобы она знала, как дорога ему.

Диалог был короткий. Так прощаются люди, наверняка зная, что это их последняя встреча. Они прощаются тихо, без нерва, без слез, и только руки и глаза говорят о той сердечной серой тоске, что поселилась навек. Так прощались Терри и русская женщина.

Дороги назад нет. Он заблокировал ее. Игра закончилась.

Терри старался продолжал жить так, как будто ничего не произошло. Внутри все замерло. Иногда боль наведывалась к нему. Он не сопротивлялся. «Я проиграл». Безысходность этого слова душила его. Острым жалом она прорывалась, когда он смотрел на ее фото или читал переписку, которую сохранил, прежде чем удалить все.

Так Терри и жил, потеряв часть себя и обретя любовь всей своей жизни. Игра…

10. Эра толерантности. Культ оптимизма


«Чудесные посетители, с наступающим вас 2044 годом! Положите покупки в товароприёмник. Пневмопочтой они доберутся домой быстрее вас. И помните – наступила Эра Толерантности. Вежливость покоряет сердца!» – назойливый ласковый голосок вещал в каждом уголке чудомаркета.

Лаврина Лурфа в антигравитационных валенках, как воздушный шарик, летала между рядами энергетических полок.

– Так-так-так. Борщ или тыквенный суп? – она разглядывала два тканевых мешочка, зависшие под самым потолком. Лурфа не любила готовить. На это уходило слишком много времени, которое она могла бы потратить на придумывание идей, докручивание сюжетов, написание и редактирование. Тем более почти все уже давно начали есть пищу из пакетиков. Ведь это не те хлипкие макароны с химозным бульоном, а настоящая сублимированная еда.

Лурфа только потянула руку к борщу, как из-за угла выскочил мальчишка, схватил последний мешочек и улетел на аэроскейте. Она покраснела. Хотела по старинке заорать, но проглотила возмущение, как горькую цедру лимона. Культ Позитива не позволял проявлять негатив. Во всем следовало видеть хорошее. А если не видишь – молчи и улыбайся аж до подёргивания лицевого нерва!

Размахивая мешочком с нарисованной тыквой, она безвольно приблизилась к кассе.

– Душевный денёчек, дорогая Лурфа! – пропела голограмма симпатичной девушки с бейджем на шее, – Давно не виделись. Почему вы такая грустная? Может угостить вас семечками? Они отлично подходят к тыквенному супу.

«Сидят себе дома, вежливые такие! Аж противно. Не то что в далёком 2022. И кассу перед лицом закроют, и покупку на ленту кинут, и на пальцы плюнут, пакет рывком откроют и швырнут, как кость бешенной собаке. Море вдохновения. А не скука по-американски с улыбкой во все тридцать два зуба», – кадры из детства пронеслись по сознанию, как гоночные квадрокоптеры.

Лурфа оплатила покупку прикосновением пальца и вышла из чудомаркета. Уж донести-то домой свой порошковый суп она была в состоянии. Зачем ей эта пневмопочта?! Навыдумывали всякого. Лурфа достала из кармана сеточку – авоську из проводов, положила в неё пачку супа и сумочка сама полетела рядом с ней.

Перед выходом на улицу, Лурфа писала последнюю главу третьего романа. И прервалась только из-за того, что желудок перекрикивал мысли. Она натянула на растрепанные засаленные волосы капюшон, который теперь постоянно мешал, сдавливая светлые пряди и перегревая кожу. Лурфа чесала голову и раздражалась.

– Ой, добрый день, дорогуша, – из-за угла вылетел статный сосед с пекинесом. Он парил над припорошенным снегом газоном, на котором светилась надпись "место для выгула собак", – прекрасно выглядишь.

Он скривился и даже вздрогнул. Вот оно какое у лести послевкусие, как у алкоголя! Лурфа тут же записала эту фразочку в долгосрочную память. Надо ее какому-то из героев романа приклеить.

– Лурфочка, как там твой роман? Кажется он называется... «Прошлое, которое хочется забыть»?
– Почти, – Лурфа ухмыльнулась и морщинки окружили глаза, словно солнечные лучи, – «Будущее, которое хочется предсказывать»
– Точно! Прекрасная вещь. Шикарно, что ты выкладываешь отрывки в Обществограмм.

Писательница напряглась. За последние несколько лет вышло три её книги. Издательства строчили хвалебные рецензии, знакомые восхищались сюжетами и героями. Но продажи не шли. От слова совсем. Книги выходили маленькими тиражами и пылились на полках магазинов.

Лурфа беспокоилась, но продолжала писать. Ей казалось: окружающие что-то недоговаривают. Лицемерие! От каждой улыбки и доброго слова несло лицемерием. Но писательница, хоть и как слепой котёнок, ползла к цели – родить бестселлер.

Она зависла над голыми кустами сирени. Оглянулась. Сосед уже унёсся с собачкой в сторону парка. Хотя, лет десять как, все улочки стали земляными. Никакого тебе душного асфальта, который сжимал планету, как тесная одежда – тело. Зачем он нужен, когда люди парят, а машины на водном топливе летают?

Лурфа впорхнула в квартиру, через балконную дверь, скинула жуткий капюшон, почесала руками голову и волосы ещё сильнее растрепались. Она не побежала расчесываться или натираться шампунем, ей было не до этого. Лурфа удовлетворила лишь жизненно важную потребность – заварила купленный суп.

Кусочки тыквы, говядины и лука плавали в отливающей бронзой жидкости. От неё исходил аромат сладких пряных духов. Лурфа покрошила в тарелку завалявшийся в холодильнике пармезан и присыпала суп сухарями. Похрустывая и облизывая губы, она проглотила обед и помчала к преобразователю дум. Улыбнулась в круглый шар.

– Лурфа, конечно, я узнала ваше гранёное личико! Всех на свете вы милей, всех талантливей, добрей... – тарахтела голосовая помощница.

Лурфа щёлкнула пальцами и та притихла. Писательница прикоснулась к энергетическому креслу – оно растянулось, подскочило над паркетом и приняло форму гамака. Она запрыгнула в него и только представила героев своего романа, как на экране круглого шара замелькал текст.

***

Молодая пара – Нина и Кирилл в обнимку гуляли по прежнему Питеру. По дорогам ездили дымящие такси с шашечками, носились доставщики еды на велосипедах с кубиками-сумками на багажниках, по тротуару толкался народ, шарахаясь от гонщиков на электросамокатах. Как вдруг вода в Неве потемнела и завертелась по спирали. Нина рванула на мост, а Кирилл помчал за ней.

В водоворот засасывало асфальт, автомобили, электросамокаты. Люди визжали, рычали, рыдали... Они выпрыгивали из транспорта, хватались за витиеватые фонари, заскакивали в подъезды. Нина перемахнула через середину моста. Тот накренился, заскрежетал и лопнул.

Перила заскрипели, асфальт захрустел и вместе с Ниной понёсся в водоворот, а Кирилла отбросило в сторону набережной.

Тучи над городом сгущались неестественно быстро. Они начинали кружить в зловещем танце. Прогремел гром и вместо дождя из пушистых серых перин посыпалась трава, цветы, деревья, кусты. Растения врастали в освобожденную землю.

Когда весь город позеленел на небосводе выглянуло солнце и лица людей озарили улыбки. Только Кирилл скривился и взревел. Из его глаз катились слёзы – слезы счастья. Нина вся мокрая и холодная лежала рядом с ним и держала его за руку. Водоворот её выплюнул. Любовь победила!

***

Лурфа выдохнула. Роман можно считать законченным. Она шустро отыскала в почте адрес редактора издательства и отправила. Тут же в доме замигал свет, но через секунду лампочки успокоились.

Спустя полгода пришёл отказ. Вовсе не вежливый: «Дама, ваш текст сплошной фарс! Герои картонные и послушные. В мире происходит абсурд. Финал слит. Какой водоворот? Зачем он всё засосал? Ну ладно, пусть так! Но почему Нина магическим способом вернулась? Трагический финал был бы сильнее. Извините, но наше издательство не заинтересованно в фальшивых рукописях.

Всего вам не доброго! Больше не жду от вас никаких рукописей.
Пы. сы: Надеюсь вы забудете, что такое ручка и лист!
31.06.2022, 21:21 Эмилия Гайовская редактор издательства "Хочу и Могу"»

Лурфа перечитывала письмо раз за разом. Она даже транслировала его текст на стену, прямо над кроватью. Открывала почту, хотела ответить Эмилии, но рука не поднималась. Вместо оправданий Лурфа села редактировать роман. Лесть больше не застилала глаза. Она получила хоть и не очень конструктивную, но критику, которая посеяла семена саморазвития.

В новой версии писательница показала, как планету задушил смог и газы, люди начали болеть бронхитами и воспалениями легких, как они загрязнили планету свалками старой мебели и бытовых приборов, замучили друг друга обвинениями и провокациями. И как водовороты забрали весь мусор и негатив и подарили природе вторую жизнь, а людям – подлинное счастье. Они не врали друг другу во благо, а говорили правду, просто мягко. А Нина с Кириллом все же остались вместе, ведь сам человек – это органика, а водоворот втягивал только токсичный хлам, сотворенный его руками.

В этот раз писательница открыла почту и отправила новый вариант. Эмилия ответила ей на следующий день.

«Лурфочка, это шедевр! Очень честно и очень точно. Уверена, он выстрелит и наши продажи взлетят. Как обычно берём книгу в работу, но с большим энтузиазмом.
01.08.2044, 8:53 Эмилия Гайовская редактор издательства "Хочу и Могу"»
Лурфа взглянула на письмо над кроватью и зацепилась взглядом за дату «31.06.2022». Не может быть! Письмо из прошлого?

Спустя три месяца Лурфа парила на невидимом стуле, перед тысячной публикой в сферическом зале «Свобода Слова». Она прижимала к груди третий роман и ей стоя аплодировали читатели. Среди них выделялся он. Статный сосед, только на этот раз без пекинеса. Он держал громадный букет голограммных цветов. Может и не лицемер вовсе? Может она нравилась ему и с грязными волосами?

Лурфа заулыбалась и поблагодарила Эмилию за такую искреннюю, такую честную, хоть и грубую весточку:
– Спасибо, душевное спасибо! Я и забыла, что такое ручка и лист. Благодаря вам и преобразователю дум.

Эмилия нервно хихикнула, но пожала ей руку. Не спроста тогда лампы замигали! Ох, не спроста. Письмо из прошлого пролило свет на будущее.

После романа Лурфы люди научились истинной толерантности. Вежливость покоряет сердца! Но правда отрезвляет разум. Хотя она должна быть как свежая булочка – сверху хрустящая корочка, а внутри пушистый мякиш.

11. Дары мертвых цветов


Черемуха в этом году цвела, как никогда, одуряюще пахла и сводила с ума. Не хотелось думать, работать, вникать в проблемы своего многочисленного потомства. Только сидеть у окна и дышать полной грудью. Пить сладостный аромат, как дорогое вино.

- Черемуха душистая с виною зацвела...

От тоски в Лилькином голосе любая, даже самая цветистая черемуха должна была скукожиться и осыпаться от стыда. Афанасий Петрович укоризненно кашлянул:

- Лилия! Во-первых, с весною, во-вторых - расцвела, а не зацвела. В третьих - что за кислые интонации, будто не про черемуху-красавицу речь, а про лимон или вообще вчерашний кефир! Который ты, кстати, вылила за окно, в бабушкину клумбу, видимо, считая, что ей будет вкуснее, чем тебе?

Внучка хихикнула:
- Деда, ты же меня не сдашь? Не могу я пить этот дурацкий кефир - сразу блевать тянет!
- Лилия!
- Ну, прости, тошнит от него, правда! Лучше бы инвайта или колы!

Афанасий Петрович укоризненно сдвинул мохнатые брови. На детей, в свое время, его брови действовали лучше волшебной палочки, моментом прекращая капризы. А этой стрекозе все нипочем - в зеленых глазищах так и пляшут бесенята.

- А от Есенина тебя, значит, тоже тошнит? Как и от математики с английским; есть одно хорошее средство, только принимается оно через зад!
- Деда-а-а! - Лилька повисла у него на шее, зная, что победа за ней. - Да выучу я этот дурацкий стих! Все равно, четвертные оценки скоро будут выставлять, последние уроки ни на что не влияют. Наша классуха вечно с ума сходит, другие учителя даже задания уже не дают! А ей лишь бы фигню какую придумать...

Афанасий Петрович безнадежно махнул рукой и Лилька тут же пулей вылетела за дверь. Судя по гневным воплям врезалась в Мишку - двоюродного братца. Подождав, пока перебранка и топот за дверью стихнут, старик подошел к окну. Черемуха-красавица совсем рядом - протяни руку и можно сорвать пышную кисть. Но не хочется: сорванные цветы быстро умирают.

Мысль о неизбежности конца отозвалась холодком в животе; тут же дала знать о себе тянущая боль, пониже груди. Будто там назревало, как в яйце, нечто живое, ворочалось, стучало в истончившуюся скорлупу. Под прижатой к животу ладонью слабые удары ощущались, точно отдельный пульс. Вздрогнув, он убрал руку.

- Фанечка, обед на столе! - хорошо, что заглянувшая в кабинет жена не увидела исказившую лицо гримасу. - Все в сборе, тебя ждем!
- Иду, Сонь, минутку еще! - проходя мимо большого зеркала в старой раме из темного дерева, Афанасий взглянул на себя. Пожилой мужчина с седым пушком на макушке. Круглые очки в тонкой золотой оправе, белая рубашка и элегантный серый галстук. Ничто не выдает приступа. Даже не побелел от боли, как часто бывает в последнее время. Только бы весь обед продержаться!

В столовой, за большим столом, застеленным парадной скатертью, торжественно разместилось потомство Афанасия и Софьи Потворовых. Два сына, две лапочки-дочки, с женами-мужьями, детьми. Семейство гудело на манер пчелинного улья, обсуждало новости, ссорилось, перебивало друг друга. Детишки пищали, баловались, тянулись к сладкому, получая от матерей по рукам.

- Дачу бабушкину надо продавать, нам с Серегой новый холодильник позарез нужен, и Олечку хотя бы раз на море вывезти! Врач сказал, с ее астмой это лучшее...
- А что, Сереженька до сих пор на новый холодильник не заработал? Говорили ему - иди со своего завода к Михе на заправку, частники хоть платят по человечески...
- Дачу не троньте, зря мы на ней ишачили, три года? Лучше Олечку туда привозите, на лето, будет вам и воздух чистый, сосновый, и солнце с речкой. Заодно деньги сэкономите!
- Ты-то наши деньги не считай, нашлась тут...
- А ты дачу не трогай, не вам завещана! Бабуля сразу сказала - не продавать, она нашим детям!

Воздух звенел от напряжения. Афанасий без аппетита ковырял жаркое, стараясь отключиться от перебранки. Под ложечкой пульсировало, подкатывала тошнота. Жена с тревогой вгляделась в побелевшее лицо, ласково накрыла его ладонь своей.

- Фань, может, пойдешь приляжешь? Бледный ты совсем!
- Ничего, Сонюшка...

Дети приехали на неделю, к юбилею Афанасия и Сони. Сорок лет совместной жизни - это вам не шутки! И сыновья-дочки расстарались - собрались одновременно, семьями, чего не делали давно. В итоге, дом уже через три дня стал напоминать пороховую бочку с медленно тлеющим огрызком фитиля.
Потомки шумно делили лучшие комнаты, место за столом, куски торта, старую дачу, оставшуюся от матери Сони. На свою беду, старушка не успела вовремя оформить завещание, что сделало злочастную дачу неким подобием сказочной репки. Орава внуков вносила свою лепту в общую суматоху, с гиканьем и топотом разнося дом в щепки. Старый пудель Марик старался лишний раз не вылезать из-под кровати, а британец Макс вообще со дня приезда гостей испарился в неизвестном направлении. Афанасию забираться и испаряться было некуда, увы. Хотя очень хотелось.

Ночью он медленно поднялся с кровати, долго, с нежностью, вглядывался в лицо спящей Сони. Такая знакомая складочка на лбу, морщинки возле рта... когда-то ее лицо было гладким и нежным, точно персик. Годы, да заботы никого не щадят.

"Старушка моя, все равно, ты у меня самая лучшая, самая красивая; если бы можно было вернуться в тот день, когда мы встретились первый раз и заново прожить вместе сорок лет..."

Соня тихо, ровно дышала, подсунув ладонь под увядшую щеку. Афанасий хотел коснуться ее губами, но побоялся разбудить.

Выйдя на террасу он долго смотрел на масляно-желтый лунный блинок, окруженный сахарной россыпью звезд. Дети и внуки спали, тишина казалась упоительной. Мерно выводил свою стрекочущую песню сверчок, ему вторил мягкий шелест листвы под теплым ночным ветерком. Как хорошо просто дышать. Просто жить. Просто...

Молчавшая до этого боль взорвалась внутри световой гранатой, швырнула на колени. Перед глазами вспыхнуло алым, брызнули слезы. Крик застрял в горле режущими осколками, не пропуская воздух. Изо рта потоком хлынула вязкая черная жижа.

"Время вышло!"
Не сейчас... еще немного, год, неделю... хотя бы, пускай сначала уедут дети!
"Нет. Время вышло, старик."

Прижимая рукой горящий огнем живот, Афанасий сполз по ступенькам крыльца. Корчась от боли, обнял шершавый ствол старой яблони. Сам ее сажал, еще до рождения первой внучки. Дерево, будто бы, коснулось его своим теплом, забирая боль. Только не закричать, не разбудить Сонюшку. И детей... не надо им это видеть и знать... сам решал, сам виноват, значит, и выносить все самому. Но разве можно было поступить иначе, в тот раз?

***

Та далекая, поздняя весна очень походила на нынешнюю - пышно цвела черемуха, теплый воздух насквозь пропитался ее ароматом. Но даже он не заглушал больничный смрад: лекарств, хлорки, безнадежной горечи.

Сонина грудь вздымалась с трудом, каждый раз казался последним. Афанасий, еще совсем молодой, студент педвуза, сидел возле кровати, ласково гладя тонкую исхудалую кисть. "Милая, солнечный зайчик, лапушка... живи, дыши! Поправишься, мы будем гулять втроем: ты, я и малышка. Видела бы ты, Сонюшка, какая она красивая..."

На самом деле, крохотная Дашенька тоже доживала свои последние часы, опутанная трубками и проводами, в специальном кювезе. Неделю назад, все перевернулось вверх дном: пьяный ошметок, которого язык не поворачивался назвать человеком, вылетел на перекресток. Раздолбанные серые жигули сбили разом троих людей, среди которых оказалась и Соня, на седьмом месяце беременности. Врачи сделали все, что могли, но они не боги. Теперь дочка и жена медленно уходили от него, куда-то далеко, в мир вечного солнца и не увядающей травы.

В детстве Афанасий увлекался старинными легендами и мифами, в том числе, шумерскими. Сказания о Гильгамеше и Энкиду глубоко запали в его сердце. Смог же Гильгамеш добыть цветок бессмертия из подземных глубин, чтобы вернуть к жизни самое дорогое! Хотя и не сберег его, по глупости. Попади такой цветок в руки Афанасия, он не стал бы тратить время на купания в реке, и уж конечно, не бросил его на берегу! Он бежал бы со всех ног, забыв про сон и еду.

Эта мысль въелась намертво в убитый горем разум.

Неделю спустя, неверными пальцами завязывая узел на бельевой веревке, Афанасий шептал, как заклинание: "Если бы только найти этот цветок... если бы только найти... если бы только... если бы... если..."

Соня ненадолго пережила дочь. Их сердца перестали биться с разницей буквально в час, и в тот же миг оборвалось сердце самого Афанасия. Незачем стало жить, ходить на пары, брать подработки, писать дипломную работу, есть, дышать.

Если бы только найти... если бы только...

Веревка стиснула горло, но разницы он сначала почти не ощутил - оно и так было сдавлено непосильным горем. Какая разница, есть в легких кислород, или нет?

Сквозь агонию бьющегося в петле тела мысль продолжала стучать в виски - единственная, нелепая, бесконечная: "Если бы только... если бы только... если бы..." Сердце, лишенное воздуха, постепенно остановилось, но мысль продолжала биться в мертвом разуме, точно последняя живая рыбка в большом аквариуме.

Он стоял на перекрестье темных, спутанных дорог. Покрытых пылью, запятнанных чьей-то кровью, испещеренных следами человеческих ног и лап неведомых зверей. Ни солнца, ни луны - нерушимая тишина и космы сухой серой травы по обочинам таких же серых троп. Обитель тех, кто умер еще до того, как сюда попасть. Мертвые души, как у бессмертного Гоголя. Соню он здесь не найдет. Но Сонечка будет искать его на светлых, залитых солнцем дорогах для чистых и безвинных душ, а не найдя, побежит сюда, в серость и пыльную тишину. Если бы он только смог найти цветок...

Здесь обитель мертвых душ и сухой травы, здесь не растут живые цветы. Где искать цветок Жизни и Смерти, если не в краю вечных теней?

Потерпи, родная!

Он бежал по серой пыли, сквозь колкую сухую траву, расталкивал сонмы мертвых душ, бредущих призрачным потоком. Крича от боли, проплывал ядовитые озера, чья вода жгла злее едкой смолы. Сбивал ноги об острые черные камни, внося лепту в кровавые цепочки следов на дорогах. Глотал спертый воздух неживой грудью, швырял булыжники в жадных до мертвечины облезлых птиц. Он всюду искал цветок Жизни и Смерти. И нашел.

Гора человеческих тел служила грядкой проросшему сквозь плоть черному скользкому стеблю. Корни пронзали лица, животы, спины; жадно пульсировали. Люди слабо шевелились, стонали, постепенно таяли, становясь удобрением цветку. Разбухший бутон цвета сырой плоти медленно склонился к гостю.

Так вот ты какой, цветочек аленький...
"Молю, верни мне Соню и Дашу! Дай им жизнь, я припаду к твоим корням и стану пищей тебе!"

Бутон качнулся, хотя ни ветерка не было кругом.

"Живой... твое тело наверху еще не остыло. Живым тут не место. Уходи."
"Я уйду, вместе с тобой! Я принесу тебя в мир живых и ты вернешь мне Соню с малышкой! А потом делай что пожелаешь..."
"Я желаю... желаю быть живым, смертный... я дам тебе то, о чем просишь, а потом возьму твою жизнь! Все твое станет моим!"

Корни пронзили лицо Афанасия, грудь, живот. Он долго кричал в пыльной пустоте, пока нутро и вены наполняла черная едкая кровь...

***

- Папочка, ты слышишь?
- Фаня, родненький... открой глаза!
- Деда... не умирай!
- Где эта гребаная "Скорая"?! Дашка, звони еще! Уже двадцать минут...

Афанасий лежал в постели, наблюдая, как суетятся вокруг домочадцы. Пудель Марик, поставив лапы на край постели, лизал ему руку, на животе сидел толстый Макс и озабоченно заглядывал в глаза. Он у себя дома, живой; но почему?

"Шумно. Слишком много запахов, воздуха, крика, - прошелестел в голове знакомый скрипучий голос. - Солнце жжет и дети, они... такие живые! Мир людей омерзителен мне!"

Похоже, никто кроме Афанасия не видел скорчившийся в углу комнаты черный цветок, запустивший корни глубоко в стену. Здесь он выглядел совсем несчастным и крошечным.

"Я посажу тебя в самом тенистом углу сада, где нет солнца, - мысленно пообещал Афанасий, поглаживая кота. - А когда мое время придет, мы вернемся в обитель теней, вместе. И впредь, будь осторожнее со своими желаниями, цветок!"

Весна за окном - их с Соней не последняя весна - продолжалась...

12. Знакомство


Лязгнув сцепкой, электричка медленно тронулась и через минуту, с гудением набрав скорость, почти исчезла из вида. Сорокалетний мужчина в серой весенней куртке и строгих черных брюках поправил фетровую шляпу и вздохнул. Провожающие электричку глаза выражали легкую грусть. Как и осанка. Его плечи поникли, спина сгорбилась, и мужчина отыскал глазами ближайшую лавочку, подошел и сел.

Мимо шли незнакомые люди — пестрели одеждой, случайными изречениями, долетавшими до ушей мужчины, походками, и исчезали из поля зрения.

Мужчина улыбнулся: его дочка, кровиночка задержалась в его жизни намного дольше — целых восемнадцать лет — и вот теперь укатила из нее на этой весенней электричке. Но мужчина радовался: Юлька стала взрослой и выпорхнула из отцовского гнезда, пообещав вернуться как можно скорее и «часто-часто навещать». По-другому он бы и не вынес. Его дочка всем напоминала мать. Елизавету. И вот теперь ее глаза и улыбка, ее вздернутый носик уехали вместе с Юлькой и другим… кто теперь будет любоваться глубиной голубых глаз дочери и одариваться ее искренней и тёплой улыбкой.

Образ жены всплыл из памяти, и мужчина прошептал:
— Лиза, я все устроил. Как и обещал. Она взрослая и добралась до своего пути. Вот… — он махнул в строну электрички. — Уехала… но больно скоро, словно за ней гнался сам чёрт и решил отнять счастье.

Мужчина вздохнул и хотел продолжить монолог благодарности, но в поле зрения попала женщина.

Примерно его возраста, с растрепанными волосами, в наскоро накинутой синей куртке, в расстроенных чувствах и со слезами на глазах. Она беспрерывно звонила по смартфону и, не дозвонившись, что-то набирала в нём текстом. Все ее движения говорили, что женщина на взводе, до крайности взволнована и… возможно, напугана.

Она несколько минут беспокойно ходила по перрону, но, так ни до кого и не дозвонившись, замерла. Рука с телефоном безнадежно опустилась вниз, а вторая попыталась запахнуть расстёгнутую куртку от прохладного мартовского ветра.

И вдруг ее ноги подогнулись и женщина плюхнулась на асфальт. Мужчина подскочил на месте и поспешил к ней, по пути обратив внимание, что людей в это время бы мало, а из мужчин рядом он один.

— Позвольте вам помочь, — предложил он, подхватывая женщину под руки. Она вяло кивнула и едва шевелясь позволила отвести себя на лавочку. Мужчина усадил ее и присел рядом.
— Что случилось? Вам плохо? — поинтересовался он и протянул маленькую не распакованную бутылку газировки. — Может воды?
— Нет, спасибо, не надо! — отказалась женщина и вытерла слезы, а потом посмотрела на потухший экран смартфона. Ни одно оповещение так и не потревожило его. Женщина вздохнула и начала застегивать куртку. Руки ее дрожали.
— Что же случилось? — вновь спросил мужчина, хотел положить руку на спину женщине, чтобы немного успокоить, но она так сильно вздрогнула и быстро отодвинулась, что он удержался от жеста.
— Это не ваше дело.
— Может и не мое, — пожав плечами согласился мужчина и, скосив взгляд, посмотрел на смартфон, который женщина разблокировала. Она открыла список вызовов, и на первом месте оказался контакт «сыночек». Ситуация начала проясняться, и мужчина добавил: — Но, позвольте обратить внимание: я нахожусь здесь дольше вашего и видел много людей. Вдруг, я бы помог вам разыскать кого-то?
— Это вряд ли! — возразила женщина и всплеснула руками. Ее внезапно прорвало на разговор: — Я не вижу чем вы можете мне помочь! Я пыталась догнать сына. Даже если вы его и видели, это ничего не изменит. Мне кажется, он ненавидит меня…
— Не говорите так! — покачал головой мужчина. — Это неправда! Самое драгоценное, что есть у ребенка — его мама… Есть исключения, конечно, но большинстве – факт.
— Но… — попыталась возразить женщина, но махнула рукой и протянула мужчине телефон с открытой эсэмэской.

«Мам, я уезжаю! Я устал от твоих закидонов! И я не расстанусь с Юлей по твоей указке, даже не проси! Я уже взрослый и сам могу решать, с кем мне быть и как долго. Прощай!»

А пока мужчина читал, она речитативом, всхлипывая, говорила:
— Знаете, у меня было три мужа. И все… все… нет, первый — его отец, был хорошим человеком и нас связывал, кроме любви, сын. Потом он погиб в аварии. Второй — вором оказался, третий — пьяницей, ну и как результат, один сидит, последний — спился и умер. И оба отчима… ну, не знаю, что о них хорошего сказать… один бил, другой — пропивал все, что можно. Один мужчина в моей жизни — сын! И защищал, и поддерживал в тёмные годы. Поэтому я ему всегда желала только добра, понимаете? А он… он… он меня бросил, променял на эту… девочку! А я не могу принять ее, она — не чета ему…

В этот момент, мужчина дочитал и, получилось, что вышел из сообщений. Лицо егг от удивления вытянулось. На экране смартфона красовался красивый парень. Тот самый, что уехал на электричке с его дочкой — Юлькой.

— Слишком поздно, уважаемая! Он нашел свое счастье, — просто сказал он. Все стало на свои места, когда в памяти всплыло Юлькино обеспокоенное:

«Нам надо уехать, пап. Точно надо. Житья здесь не будет. Нет, ты не причём. Есть более серьёзная проблема. Но обещаю тебя навещать. Почаще».

— Счастье? Она? Эта тощая и угловатая девочка? — изумилась женщина и затараторила: — Разве это счастье? Она ж даже не знает, как Андрея надо кормить! Что делать, если живот заболит. Что он любит на завтра, что не любит вообще, что выводит его из себя, что заставляет впадать в ступор…
— Да ладно вам! Хватит такое говорить! Разберутся что кому и как. Человека поди вырастили, а не инопланетянина? Она ничего не знает о нем, а он — о ней. И теперь, когда они есть друг у друга, у них целая жизнь, чтобы это выяснить! А вам пора бы успокоиться и вспомнить, что жизнь можно пожить и для себя…
— Для себя? Но… я… как же это?
— Да как все живут, когда дети вырастают! В кино сходите, в ресторан, музей посетите, кошку, наконец, или кота такого жирного заведите…
— Кота? Да что ж это такое? Рано кота-то, я еще не бабка… А вот в музей… ресторан… не с руки одной чего-то. Вот бы кто пригласил… но… кругом одни… — женщина на миг остановилась, подбирая слово, — ненадежные.
— В смысле ненадежные? — тихо, чтобы его слышала только женщина, возмутился мужчина. — Я вот пятнадцать лет один воспитывал дочь! После того как мать умерла от рака, никто… Никто, заметьте! Ни одна женщина даже не собиралась соглашаться на отношения с мужчиной, у которого есть ребенок! Это при том, что на своих форумах сами трещат, что мужнины не берут «разведенок с прицепом». И вот когда «с прицепом» оказался мужчина… мне даже секса ни разу не обломилось, едва они узнавали, что я с дочерью! А вы… о ненадежности говорите, как о само-собой разумеющемся! А я разве ее бросил? Вырастил! Пусть не умеет одеваться по-женски, вести себя, как эти новомодные дуры с приветом и кучей запросов, зато умеет в квартире прибрать, жрать приготовить, зашить и услышать все, что ты ей говоришь… Она… я сделал и воспитал ее «надежной»! Понимаете? И пусть Юлька, как вы говорите, тощая и угловатая, но она никогда Андрея вашего не променяет на глупые безделушки. Так уж ее воспитал я…
— Простите, — наконец, смогла вставить женщина, — а вы кто?
— Я отец Юли — Иван Скворцов, а вам… вам пора бы отпустить сына, пока эта весна не стала последней между вами. Если вы хотите вновь увидеть его, советую понять его и… отпустить. Юлька будет ко мне часто приезжать и вместе с ней ваш Андрей. Так что вам решать, какой будет последняя весна с сыном — по-настоящему последней или последней в этом году.

Иван смотрел на мать будущего зятя и чувствовал, что сейчас женщина взорвется от нахлынувших чувств и от злости на семью, забравшую ее ненаглядного и любимого сыночка. Но женщина вдруг сделала три глубоких вдоха-выдоха и сжала трясущиеся кулаки. Потом тихим и ровным голосом сказала:

— Меня зовут Анастасия Андреевна Карпук…. Можно просто Настя.
— Очень приятно, — кивнул Иван.
— Я не знаю, что и думать, но… вот вы тут говорили, и мне показалось, что я слегка горячусь в, эм, суждениях. Но после моих мужей это закономерно же? В ваших словах очень много смысла, и раз уж мы, Иван, оказались в центре такой ситуации… Давайте познакомимся поближе. Я надеюсь не слишком поздно. Я не хочу его терять.
— Что вы, Анастасия… Настя, — облегченно выдохнул Иван. — Слишком поздно заставлять вашего сына быть маленьким, а вот ожидать его с новой семьей никогда не поздно. Пойдемте, я вас чаем напою?
— Пойдемте, — улыбнулась женщина, и в ее глазах впервые зажглась надежда.

13. Последний апрель


Дрожу. Подушечки пальцев покалывает, как будто я долго был связан, а сейчас меня развязали: - «Только бы этот долбанный нигер был на месте...» - подумал я. С трудом спускаюсь, накидываю куртку с капюшоном, засовываю ноги в мокрые, потерявшие форму кроссовки, гляжу на отражение. – «Да уж...», — плюю на немытый кафель. С потускневшего зеркала на меня смотрит – «джонки» *. – «Чёрт, надо дозу, сдохну...» - стучит в висках, руки не слушаются, — «ещё чуть-чуть и начнётся...» - тревожная мысль сжимает поджелудочную, спазм передаётся в пах, я боюсь ломки.

Треснувшая подошва пропускает воду из луж, они попадаются по пути, я не чувствую холода, меня колотит.

- Эй... - Хардилес появился будто из ниоткуда. Белозубая улыбка с бриллиантом на клыке, золотая массивная цепь, перстни, атрибуты наркодилера подчёркивают – насрать ему на меня и таких, как я. – Ты меня ищешь? - спросил он.

Я кивнул. – Харди, — говорю, язык тяжёлым куском сырого мяса ворочается во рту, — двадцать первого всё верну. Дашь? – спазм от мысли, что откажет, повторился.

- Номер телефона у тебя тот же? – белые глаза навыкате с чёрными, как ад зрачками, смотрят в пустоту, туда, где когда-то, была моя душа.

Я утвердительно кивнул. Тут же телефон вздрогнул, сообщил, где находится доза. Метрах в пятидесяти, на лавке у канала, парень откинул капюшон, это означало, со мной больше никто говорить не будет, мне пора идти. – Не сдохни до двадцать первого, солдат, — я обернулся на голос. – Не солдат я, нигер. - Хардилес ушёл, его тёмный силуэт свернул за угол.

Мелкий дождь стекает по заострённым, кривым, фасадам Амстердама. Горбатые мосты с прикованными к ним велосипедами, напоминают мне меня, привязанного цепями к памяти. Единственный ключ, находится на кончике иглы одноразового шприца. Он освободит меня от статичных перил памяти. Я на миг покину чистилище...

*

Капли стучат по стеклу большого окна. – «Красивая, — думаю я, глядя на неё, — глаза как море, чуть вздёрнутый носик, губы прелесть, нижняя очень волнительная, волосы рыжие, наверное, крашенные. Стройная фигура, ножки в красивых туфельках, чувствует, что производит впечатление - пользуется.

Смотрит в монитор, постукивает колпачком авторучки по губам. Я стараюсь унять дрожь в коленях, пятки болят, когда ставлю ногу на носок, не могу унять тремор.

- Алекс, — взгляд её остановился на моих дрожащих пальцах, в глазах вопрос, — расскажете мне что-нибудь? Мы столько работаем. Почему? Что опять произошло?

Я мычу что-то нечленораздельное, откашливаюсь, хочется курить. Пальцы, будто в них косяк с марихуаной, тянутся машинально ко рту. Сообразив, что в руках пусто, выдавливаю, – апрель...

*

- Алекс, подойди, - Роб машет мне рукой, - лейтенант добыл несколько мешков риса, помоги разгрузить.

Я обернулся на голос. Две тысячи пар глаз следят за каждым движением. Надежда, надежда, надежда – в каждом взгляде. Надежда и ужас. Маленькие дети жмутся к родителям. – Ничего-ничего, всё будет хорошо, сейчас... Рис привезли. – Я понимаю, их успокаивает тон, они не понимают мой язык. – Где Леймер взял рис? – спрашиваю у Роба. Роб - командир отделения миротворческих сил ООН. – Сказал, что у полковника Русатиры, - ответил капрал.

- Может, решат? – я смотрю на толпу. Они жмутся друг к другу. Люди пришли к нам за защитой и убежищем.
- Есть приказ о нашей эвакуации.
- Что-о? Как? – я вцепился руками в его камуфляж, — ты понимаешь...?
- Да, Алекс, понимаю... Хочешь, чтобы и нас?

Эти глаза! Я знаю, они надеятся, а я? Я всё знаю! Эти тысячи глаз не увидят больше сезонный апрельский дождь. Последний апрель, последняя весна. Последняя моя весна – этого я ещё не знал.

*

- Алекс, – я встрепенулся, — мы будем работать? – она смотрит на меня.
- «Работать? Ты сказала – работать? Ха, конечно, я же твоя работа, твой почасовой тариф. Алекс, — передразнил её голос в мыслях, чуть не расхохотался, повторяю интонацию, — расскажете мне что-нибудь? Мы столько работаем. Почему? Что опять произошло? – хочешь знать, сука? Дай руку, закрой глаза, идём. Видишь, мы, садимся в военные грузовики с эмблемой UN, такой же, как на наших голубых касках. И уезжаем! Уезжаем твою мать! Понимаешь! Ты, холёная самка, понимаешь?! Мы – уезжаем!» - Работать? Да, конечно, — говорю ей, ладонями прижимаю трясущуюся коленку, — будем... - «мне двадцать первого апреля надо с Харди рассчитаться, а моя социалка зависит от твоих отчётов, так что, ты, тоже мой заработок. Заработок на дурь, на ключ от замка, которым я прикован к этому миру».
Я стараюсь. Стараюсь, хоть чуть-чуть быть похожим на... А, на кого? На людей? «Соберись», — приказываю себе. – Спрашивайте, — она смотрит прямо мне в глаза. Я опускаю взгляд в пол. – «У неё в кабинете дорогой паркет» - зачем-то думаю о паркете.

- Вы в декабре, упомянули о сослуживце, который нашёл покой в религии. Виделись с ним?
- Хм... ага, встречались.
- Расскажите мне. Прошу вас, Алекс, постарайтесь как можно подробней о чём говорили, куда ходили? Вам было интересно? – она склонила голову, готовая слушать.
- Нет.
- Что нет?
- Неинтересно.
- Почему? – пристально вглядываясь в моё лицо, она пытается понять, что я чувствую, вспоминая встречу.
- Сломался.
- Кто сломался? – глаза расширились от недоумения. Положила ручку на стол, стала барабанить ногтем с красивым маникюром по столу.
- Бог. Сломался бог. Я сказал ему, дай всех посмотреть, этот не работает. Больше он не приходит.
- А-алекс, — с укоризной говорит она. - Ну нельзя же так. Зимой вы были совсем другой, что произошло?
- Апрель...

*

Жаклин. Она отражение в осколках разбитого зеркала. Мозаика, которую я никогда не соберу. Первый наш поцелуй. Мы на велосипедах, весна, дождь. Бросили их на траву, колесо крутится, бежим под дерево, я стягиваю свою кофту, кутаю Жаклин, обхватываю за плечи. Она смеётся, прижалась всем телом, смотрит мне в глаза, задрав голову, лицо мокрое, я сутулюсь, наши губы встретились, сердце сжалось, боится спугнуть счастье стуком.

- Алекс, Алекс, Алекс... - голос прорывается сквозь мглу. – «Я не могу. Нет... я не открою глаза. Слышу, плач. Рыдает. Они не рыдали. Не бились в истерике. Чёрные лица блестели от слёз. Облако глаз изливалось дождём отчаянья, последние капли надежды стекали по мокрым африканским лицам. Я опустил взгляд, с комом в горле закидываю последнюю амуницию в грузовик. Лейтенант Люк кричит в трубку: - Полковник, миссия не вмешивается во внутренний конфликт государства, но ты обязан предоставить защиту школе. Здесь более двух тысяч тутси! Как? Как нет? Их же всех убьют! - голос лейтенанта Люка Лемейра срывается, он перестал сдерживаться, орёт в трубку на полковника руандийской армии Русатиру, — я.... я сам тебя пристрелю... сволочь! – лейтенант опустился на корточки, обхватил голову руками, спина трясётся от рыданий». – Алекс... - опять её голос. – Жаклин, — шепчу ей, — уйди... - я не открою глаза... - пустой шприц упал со стола.

Глаза... опять глаза. Ян-Вильм, мой пятилетний сын, в них ужас, маленькие ручки прикрыли раскрытый рот, — мама... папа... - упал в обморок. Жаклин метнулась на кухню за ножом, в глазах решимость, подняла упавший стул, неловко встала на него, режет верёвку.

– Звал? – пустые глазницы на скалящемся черепе из-под капюшона, уставились на меня.
- Звал. – отвечаю ей. - Зачем этот цирк? Почему Жаклин и сын тут? Что тебе стоит сделать милость?
- Ответь, ты меня так боялся, что даже поменял свою жизнь на две тысячи жизней людей, а теперь зовёшь меня? – смерть блеснула косой, — хотел жить? Живи, — исчезла.
— Это не жизнь! – кричу. Но из передавленного горла вырывается только хрип.
- Живой, живой. – Жаклин хватает телефон. Нервно тычет на кнопки. Ждёт. – Да, да... попытка самоубийства... (диктует адрес) жив, дышит... Спасибо, жду...

Жаклин... Рождественская открытка на пыльной полке. Я не читаю, знаю, что там написано, знаю... Важно то, что не написано.

*

На стене висят часы. Она стучит по клавишам, пальцы ловко, как бабочки, летают над клавиатурой. – «Под отчётом поставит дату, она не знает, что это такое – апрель, одиннадцатого. Гляжу на настенные часы, десять тридцать. Французы. Долбанные французы»! - Цепь памяти натянулась до физической боли, сдавила мозг. Жарко. В Африке всегда жарко, а по мне течёт ледяной пот. Холодными ладонями обхватил виски. Она печатает, смотрит в монитор. Я - в память.

«В школу «Дон Баско» въезжают французские военные, эвакуируют своих соотечественников. Матери тянут руки с маленькими детьми, просят забрать. Первый выстрел над головами, толпа отступила, люди умаляют...»

- Алекс, вам плохо? – перестала печатать, смотрит на меня.
- М-м.. - кашляю, хрипло выдавливаю, — нормально.
- Воды?

Утвердительно киваю. Через секунду она мне подаёт стакан с прохладной жидкостью. – Алекс, идите домой, на сегодня достаточно, вам лучше прилечь. Я распоряжусь, к вам придёт сиделка.

- Не надо, я в порядке.

Сижу на лавке, смотрю на воду. Стрелки часов на ратуше приближаются к тринадцати сорока пяти. Приговор – жить. Какой это был год? Память помнит то, что хочу забыть. Девяносто четвёртый забыть не могу. Знаю, ровно в этот час я стрелял над головами людей, бежавших за колонной, выезжавшей со школы. В этот же час, много лет спустя, я лезвием располосовал руки и опустил их в воду. Костлявая скалится в улыбке, – живи ублюдок и помни... - Мои вены, набитые иглой, не выпустили столько крови, чтобы я никогда больше не вспомнил, как стрелял. Жёлтая машина с синими проблесковыми огнями под хохот смерти, везёт меня жить. – Сука...

Повзрослевший Ян-Вильм, без Жаклин, визит вежливости, его номер в списке контактных персон у соцслужб. Нелепые цветы в больничной палате. Он отводит от меня взгляд – не простил, это правильно. Не спрашиваю о делах, знаю ответ – «нормально». Неловкая пауза. – Иди, у тебя дела... я в порядке, — говорю сыну. – Вижу облегчение, — «он, наверное, неплохой человек, жаль, не повезло с отцом».

- Пойду я Алекс (отцом не называет), выздоравливай, — поднял ладонь прощаясь.

Я моргнул в знак согласия – «прощай, сын».

*

Кто первым выпустил очередь из автомата над головами несчастных? Я не знаю. Но, я поддержал! Я стрелял, они бежали за машинами, а я строчил, пули летели над брошенными людьми. С противоположной стороны школы шли руандийские ополченцы племени хуту и рубили мачете всех подряд. Хуту начали истреблять тутси.

Приказал оставить школу командующий сектором Кигали, генерал Ромео Даллера.

Те немногие, которым удалось выжить, пытались добраться до ближайшего поста ООН возле стадиона Амахоро, но были окружены военными хуту, и отведены на близлежащие холмы. На холмах людям приказали сесть на землю, после чего их начали расстреливать, кидать гранаты и убивать мачете...

Выжили несколько человек из двух тысяч – те, кто спрятался среди трупов.

* Джонки – опустившийся наркоман.
Геноцид в Руанде унёс за сто дней около миллиона жизней.

14. Любовь-любовь




В лето сто двадцать седьмое от Большой Зимы августа пятого ближе к полуночи сторожил инок Зиновий выход из скита.

Дежурство его только началось, но уже дремалось иноку сладко. Зажал он между колен изрядно погнутую «трубу» вертушки, склонил голову на бортик перегородки, да и забылся грёзами о разном, но в основном об инокине Иринее.

Всем хороша была инокиня — телом добра, лицом кругла. Волос рыжий, богатый, ямочки на щёчках, пальцев, правда, немного больше, чем следовало, но это такие мелочи, да и не мешает. Зиновий надеялся, что под плотной жёлтой рясой у инокини всё в порядке — так-то вроде не выпирало ничего лишнего - хвостового бугра или груди нечётной.

Один только имелся у инокини большой и непреодолимый недостаток — она была из «челябинских».

Странные люди эти «челябинские» - гильдии у них не было, никакое точное знание они за собой не закрепляли, к себе принимали без экзамена, и особенно гордились, что собирается под их крышей отвергнутый всеми гильдиями уродливый народец.

«Люди всякие нужны, люди всякие важны» - вот такой девиз был у святого Восьминога Челябинского. Конечно, к ним и пёрли все, кому деться некуда, да и другие дикие, кому по душе свобода.

А тут сиди-сторожи, чтобы не утёк кто из неокрепших душой младых послушников, не сдал секреты гильдии на сторону - да хоть тем же «челябинским».

Сам Зиновий очень гордился своей гильдией «Кладовая Солнца» и с гордостью носил на лбу клеймо — край светила с тремя лучами за решёткой из четырёх полос. Считал свою гильдию самой важной, ибо кто, как не его предки-сотоварищи зажгли свет животворящий в подвалах своих? Кто, как не они, взрастили зёрна и клубни и зелень всякую? Кто спас человеков и стар и млад от голода и болезней? То то...

Предан, ох, как предан был Зиновий гильдии и хранил тайное знание на случай, если снова падёт на Землю пепел и затмит светило, и станет вечный мрак и лёд от края до края.

Минули те времена, слава светилу. Голод и мрак ушли, но знания, впитанные каждым членом гильдии с детства, надлежит сохранять и передавать детям своим.

И уж давно вступил Зиновий в ответственный возраст, давно мог иметь и жену и деток, а не складывалось, не слаживалось что-то у него.

Сам-то парень был хоть куда — и ростом вышел и на месте всё почти, одной недоразвитой ушной раковиной можно пренебречь - волосами прикрыл али шапочкой, да и слушай другим ухом. Наставники отправляли его не раз в другие скиты в командировки да по обмену, но и там не встретилась Зиновию его женщина.

А вот Иренея точно была его. Вся душа его улыбалась и радовалась, когда видел он свою Иринеюшку, и другие люди рядом видели, что пара они, и так же светло улыбались.

Очень это приветствовалось среди «челябинских» - когда людям хорошо.

Знакомый звук царапанья о стекло острым вывел инока из задумчивости.

Вскинул голову на окна, что тянулись сплошной лентой под невысоким потолком полуподвала — так и есть - скребёт лапами по стеклу его ручная ворона, её так и зовут Цокцок.

Надо впустить любимицу.

Крупная выросла, с трудом протиснулась в приоткрытую фрамугу. Скок на плечо и зарылась клювом в волосы — это у неё любовь-любовь называется.

Зиновий хотел уже захлопнуть створку, но тут прямо над ним на цокольном этаже открылась дверь на балкон, выступающий козырьком над входом в скит.

Он замер с поднятой рукой. Только не хватало, чтобы в ночной тиши хлопнула створка. Открывать окна было нельзя, тем более ночью. Ведь шпионы не дремлют.

А на балкон мог выйти только игумен Алиций. Вот уж тут Зиновий спалился бы со своей вороной на все сто процентов. И прощай тогда отпускной день, не видать Иренеюшки месяц, не меньше. Ероша перья вороне и чуть прижимая ей клюв, он стоял почти не дыша.

Раздались голоса, игумен был не один. Зиновий понял — ну конечно, это игумен энергетиков Сергий. Прибыл к ним сегодня с визитом, авторитет, самый важный из иерархов - на лбу не краешек светила, а полное Солнце.

Шаги над головой приблизились, игумены стояли где-то над ним, опершись на бортик балкона. Он слышал каждое слово.

- И вот прикинь, Алик, говорит мне такая, бросьте ваши церковные штучки, называйте меня просто Евгения. Я, говорит, в отличие от вас, не строю из себя святую накануне канонизации. И вам, говорит, не советую.
- Дерзкая... А ты что?
- Хорошо, говорю, давайте по-простому, Евгения. Вы зачем народ мутите?

Зиновия не шокировало, что игумены общаются между собой совсем без церемоний, слышал он, что они выпускники одного курса Высшей семинарии. А вот то, что они говорили о главе «челябинских» игуменье Евгении, крайне заинтересовало и насторожило.

- Погоди-ка, Серёга, а клеймо у неё есть?
- Не видно клейма, даже если есть, повязкой плотной лоб закрыт... А вот раз закрыт, я думаю, что есть, и что-то мне подсказывает - не восьминог там, а что-то наше, какое-то высшее игуменство... Ну так вот, она отвечает, не мутят они народ, а жалеют и собирают отвергнутых. Потому что и у такого народа должен быть свой орден, своё игументсво, если нам угодно это так называть.
- Хм...Тут, знаешь, я готов с ней согласиться.
- Я сам готов. Но слушай дальше... Так я ей и отвечаю, что Совет вполне возможно поддержит новое игументво, для порядка и общего блага... Ох уж это общее благо, отвечает она мне с такой, знаешь, махровой иронией... Каких только мерзостей не совершает ваш Совет под этим простым соусом.
- Ничего себе заявочка...
- Вот-вот... Поэтому на такое я вполне ожидаемо отвечаю, что можем и не поддерживать, только вам же хуже. А она — куда уж хуже. Кто к нам пришёл, перевидал все круги ада, с рождения из всех гильдий выкинут. Но гильдии, отбраковывая, не учли, что мутация не приходит одна. И что человек потому и человек, что имеет в геноме широкий спектр адаптационных возможностей.
- Не, ну точно она не дикая, наверное из «лекарей», нож на лбу. Красивая, говоришь?
- Скорее всего нож... Да, красивая, яркая такая. Я в детстве видел картинки про народы мёртвой Америки, вот она похожа — индейка или индеванка — как-то так назывались... В общем, дружить не хочет.
- А чего ж хочет?
- Пожалуй, что ничего. Чтобы оставили в покое. Так и сказала — оставьте нас в покое.
- Ну уж дудки... Собрала у себя тысячи, оторвала от принятого порядка, и оставьте в покое?
- Да, Алик, мы не можем такое позволить... Слишком поздно спохватились, конечно, когда уже численность раздулась и влияние появилось. Трудятся усердно, не голодают, не бедствуют, этак наши иноки тоже увидят, что быть в гильдии совсем не обязательно и со всеми вытекающими...
- Да у меня есть уже один такой... Любовь у него с «восьминожицей». Того и гляди придёт с челобитной — благослови, батюшка.

Зиновию стало жарко — это о нём. Цокцок почувствовала волну жара, заскребла лапами по рясе, засуетилась, высвобождаясь. Но Зиновий прижал её к груди, к лицу, как делал когда-то ещё с птенцом, и она затихла.

- В общем надо что-то делать, Совет самым узким составом это уже обсудил. На самом деле такие стихийные гильдии с неясным знанием возникали неоднократно, есть методы противодействия, выработаны уже.
- Но, надеюсь, не принудительный разгон?
- Ну что ты, Алик, потоньше...

Зиновий не видел, но как будто увидел — кривую усмешку игумена Сергия.

- Заметил, что я привёз с собой контейнер?
- Да, видел, инок мой взялся за него, выгружая из повозки, да прямо охнул. Что там?
- Контейнер тяжёлый, специальный сплав, а само изделие весит - как обычно должна весить средней величины лампа. Объяснять тебе её свойства я не буду, это область знания моей гильдии, но постепенно «восьминожцы» должны сойти на нет. Очень постепенно... Понимаешь?
- Понимаю. Радиация.
- Хорошо... Как раз твой этот влюблённый инок её и отнесёт.

Руки у Зиновия мгновенно вспотели, задрожали, Цокцок встрепенулась, рванулась взлететь и, конечно, каркнула. Зиновий судорожно пытался как-то её удержать, но она упрямо лезла на волю, в открытую створку окна.

Игумены наверху зашумели тревожно, Зиновий уже не разбирал слова, в ушах грохотала паника.

Его мир — разумный, логичный, где пастыри-игумены окормляют человечество, вдруг открыл свою чёрную изнанку.

Бежать! Предупредить! Увести!... Пока ещё не поздно, пока игумен наверху не вспомнил, чья это ворона и кто сейчас по графику на воротах.

Зиновий бросился к выходу, откинул запоры, распахнул врата и кинулся в летнюю ночь. Ворона летела за ним.

15. Mamihlapinatapai


В Генуэзском зале, где в декоре картин расслаблялся полуденный солнечный зайчик, прошелестели шелковые юбки.

— Зима на исходе, — услышал Наставник, стоящий у окна.
Легкая судорога прошла по изрезанному шрамами лицу.

Он обернулся.
— Дария. — Голос звучал глухо. — Со времени последней нашей встречи прошел год. Со дня на день ты станешь совершеннолетней. Но, скажу честно, мне более грустно, чем радостно.

Подопечная отступила на шаг, сдержав порыв броситься на шею.
— Вот отчего я так нескоро нашла тебя…

Зайчик перескочил на лицо младенца в руках печальной мадонны, затем на саму мадонну, потом затрепыхался между ними, выделывая бесконечные па.

Дария перевела взгляд на визави и произнесла по слогам:
Мами-хлапи-ната-пай[1]? Что ж… А ведь я не сдалась, я победила. — В ответ на вскинутые брови продолжила: — Я заслужила защиту и отдых. В ином случае я б и не подумала о замужестве.

Он проницательно посмотрел ей в глаза.
— Замужество. Браво…о чем же ты расскажешь своим детям?
— Мне есть, что сказать.
Прикрыв глаза, она затаила вздох. В межбровье очертилась складка.

Пред внутренним взором промчались события года.

Вояж был непрост. К тому ж, с обывательской точки зрения — не без моральных жертв и нарушений интимной безопасности. Впрочем, кому еще не рисковать, как не принцессам экспансионистской Империи?..

Как никогда раньше, Принцесса Дария понимала, что потайной ее проект по доведению депрессивного уголка Солнечной системы до приемлемого, так сказать, уровня был авантюрой.

Но судьба благоволила к ней, да и кривая вывезла…
— Вот только, какой ценой?..

Она вздрогнула. Ей послышалось…или ее действительно о чем-то спросили?..
Потерла виски и припомнила, как утром, еще до примерки обрядовых артефактов: диадем, браслетов, перстней…— глянув в зеркало, она не узнала себя.
Психолог успокоил ее, сказав, что это подсознательное отторжение прошлого.
Но как же это было пугающе!

Прижав теперь ладонь ко рту, она сказала:
— Первый блин комом.

Губы исправно двигались в такт звукам. От сердца отлегло.
— Это не первый блин.

«Ты про Луну? Я была тогда ребенком…» — хотела было она оправдаться, да губы проговорили иное.
— Зато последний.

Он вперился в мраморный пол, разгадывая незримые иероглифы. Затем уточнил как припечатал:
— Последний, потому что у тебя больше не осталось таких подруг.

…Кровавая заноза повернулась в глубине сердца…
До боли прикусив губу, Дария кивнула.

Экзекуция, увы, продолжалась.
— Где твой боевой нож?

Подопечная сжалась и покрылась пятнистым румянцем.
— Я его подарила.
— Этому шкету удалось-таки охмурить тебя, или…

С трудом он превозмог неприязнь к ее бывшему жениху — забугорному инфанту — аж желваки заходили на скулах.
— …или я просто постарел.

Дария положила руку ему на плечо.
— Не постарел. Ты, как и прежде, молод. Разница между нами в том, что я…разочаровалась. Да. Я. Разочаровалась. В любви…

Похоже, в каждой паузе между словами вмещалась целая эпоха.
И это накануне свадьбы!
Ей показалось, что она услышала, скрип зубов. Зубов того, кто спланировал ее жизнь от первого крика до…
До…чего?

— Ты разочаровалась в ней, не узнав ее…

Конец фразы заглушил звон колокольчика.
Вошедший паж огласил, что аудиенции Пресветлой ожидает фрейлина Ее Величества мадам БеаТрейс.

— Мне пора, — сказал учитель. И далее с нажимом: — Надеюсь, высокочтимая донья Стрейт-Лейсд не испортит настроения своей воспитанницы, как это сделал я.

Сняв девичью ладонь с плеча, он быстро вышел.

…

Как невовремя принесло мадам Беа!
Прозвище «донья Straitlaced» четко обрисовывало и испанское происхождение, и «туго зашнурованный» этикет, которому она обучала…

…

Фрейлина приветствовала ученицу глубоким книксеном.
— Прошу принять мои поздравления с ключевым событием в Вашей жизни… — И сразу, без всякого перехода: — Полагаю, что я ответственна за Ваше реноме до венчания. Посему ратую о возобновлении «манерных уроков», прерванных Вашим экстренным отлетом…

…Ну да. «Пришла пора дарителей уроков и укоров…» После торжественного церемониала — самое то. Соблюдайте очередь, господа обвинители.
Саднящий зуд в сердце воззвал к действию…

— Мадам Беа, вы рассказывали мне о своем трудном детстве. — Начав вкрадчиво, Принцесса стремительно проскочила грань, означенную красными флажками, и теперь ощущала себя лыжником, прыгающим с трамплина. — Мать отреклась от вас в пользу отца, которому вы были как собаке пятая нога. Вам пришлось воспитываться самой, и вы преуспели в этом. Без преувеличения, не каждый может наметить себе жизненный маршрут — и пройти его до…дворца. Позволите ли вы мне последовать вашему примеру и применить свою навигацию?

Лицо доньи осталось невозмутимым.
— Милое дитя, Вы применили слишком длинную тираду, — поджав губы, проговорила она. — Сколько раз Вам говорить: если хочешь не сбиться с дыхания и не дать фору оппоненту, учись держать паузу. В театре переоценить ее невозможно!

Стараясь изо всех сил следовать инструкции, Дария произнесла:
— Прощайте. Уважаемая. Учительница. Счастья вам. Обо мне не беспокойтесь. Благодаря вам я получила первоклассное воспитание. Обучилась светским фишкам. И не растеряюсь, когда очучусь за одним столом с равными себе. Однако в настоящем у меня другие задачи. Чао. Надеюсь, что ваша шубка. Сойдется на вашей талии. И вас не продует. Февральским ветром.

С минутку стояла тишина, затем мадам отверзла уста:
— Я все более убеждаюсь, Пресветлая, что если смотреть в космическую бездну, то она поглотит все: как навыки склонения глаголов, так и способность ориентироваться в автономном климате…Настройки Вашего навигатора хороши лишь для пампасов Юпитера, но не для цивилизованного мира. — Внезапная вспышка сарказма словно обесточила донью Стрейт-Лейсд. Вероятно, до нее дошло наконец, что отныне она остается не удел, и это что-то меняет. Она заскулила: — А Вы подумали обо мне? Долгие годы я для Вас была матерью, подругой, наперсницей. Дворец я сделала своим домом. И вдруг не нужна, какая неожиданность! Отставка…Я протестую.

Из глаз ее брызнули слезы…
Дария приняла у робота-Альба прогулочный халат и зашагала прочь.

…

Анфилада вывела к зимнему саду.
Лютая пурга, бушующая снаружи, скрывалась за голубым куполом безмятежно-ясного неба.
Дария направилась к иве у ручья, где прежде скрывалась с подругой от детских невзгод.
Ах, как часто их совместные проекты взрослые называли проказами!
И Наставник лажанулся сегодня, промолвив «такой» с нажимом, только что не добавив: «безбашенной».
Ну уж нет…

…

Путь преградил садовник с «гвардией» зеленых рулонов, выстроенных вдоль оранжереи. Он и помощник натягивали поверх кустов зеленую сетку. Ее-то и зацепила Дария.

Садовник помог ей выпутаться.
— Извиняюсь, ежели чего. Когда Его Величество, отец Ваш родной, еще народиться не изволили, прапрадед мой служил у последнего царя. То есть не так чтобы очень последнего…Бывалоча тогда в саду серебряные бубенцы вывешивали. Те оповещали, когда из царского составу кто в сад жаловал. «Дзень» — и все во фронте: благородный чин на подходе.

Либо корявая речь с архаичными кунштюками, либо что-то иное, приостановили Дарию…
Озеленители пялились на нее во все глаза. «Заодно могли бы и поклониться», — отметила Принцесса.

Однако, наперекор заповедям отверженной Беа, она склонилась сама.
— Мое почтение. Если вы потомственный садовник, то с вами, стало быть, преемник?

Старик закивал так, что, показалось, редкая бороденка тотчас высыплется, а седая голова покатится под уклон.
— Зачем вам это? — Она кивнула на сетку. — Какие ягоды в феврале? Не рано ли?

И тут же вспомнила про солнечный зайчик, танцующий на «Мадонне с младенцем» Джотто ди Бондоне…Хм.

— Теплынь механизмы делают, — развел руками садовник. — Весну по повелению Величеств ускоряют, аккурат к скоро-постижному…Вашему браку. — В этот момент малая, как шмель, птичка закружила над тамариском, снуя взад-вперед и притягивая взоры.— Колибрей много развелось. Из Какофонии завезли перед самым извержением…Вот и варганим оборонку.
— Неужели для малюток цветиков жалко?
— Жалко у пчелки, — баском включился в разговор юный помощник. — А жрать без разбору — непорядок.
— Вертихвостка носатая! — замахнулся садовник на птичку, больше для того, чтоб снивелировать грубость сына.

Привязанный к колку конец сетки мотнулся наподобие сачка.

— Разве можно так с птицами?!
— Это Краснобрюхий колибри, — сказал сын садовника. Взгляд из-под светлых бровей схлестнулся с негодующим взглядом Принцессы. — Смотрите, Даша: серебристый клюв и красное подбрюшье.

Колибри, как по заказу, села Дарии на руку. Та поднесла локоть к глазам, рассматривая переливы оперения.

Подняла голову, уже подготовившись, как учила мадам: воздвигла прозрачную стену и распахнула «стеклянные» глаза.

Спокойная улыбка мальца благополучно миновала все наведенные защиты. Древнее веяние времен «глиняных венер» закружило и спеленало…Дымный дух первобытных становищ пахнул навстречу…Густые миазмы дремучего вира ударили в ноздри, чтобы обездвижить и заморочить…чтобы сделать земной, предопределенной…чтобы затянуть в воронку, откуда не вырваться, как из юпитерианского вихря.

Но опыт не пропьешь.
Она выдернула из волос деревянный гребень, подаренный на ритуале помолвки, и плавно провела перед глазами…

Наваждение таяло. Миг — и расправятся плечи. Сгрызется зубьями образ какой-то там Матери, безымянно, всеохватывающе, не испросив дозволения, вошедший в сознание как вызов на битву равных или на сложение, что сродни боевому единству…

Боль в переносице пронзила Дарию. Это колибри сорвалась с руки и ткнулась клювом между глаз. В тот же миг два колка, словно флагштоки, скрестились перед Принцессой.

Не успела отшатнуться — а птичка уж сбита.
Смерть, эффектная, как у всех колибри. Перья встопорщились и выскочили из кожных пазух. Бриллиантами брызг оросили тропу. Голое тельце светилось в эпицентре кончины…

Дарию переклинило. Дрожь прошла по телу.
Ноги согнулись в коленях — и образ приблизился. Перед ней проявилась душа — хрупкая, уязвимая. И смерть тела — убедительная и жалкая — словно тайный знак…
Чувство невосполнимой утраты нахлынуло и скрутило волю.
Удивляясь собственной нежности, Принцесса погладила птичку, переместив ее в ладонь.

— Лидия… — назвала она имя подруги. — Я ли стала причиной твоей гибели?

…

Далее Дария действовала, как автомат.
Сунула трупик парнишке за пазуху. Словами «бери и помни» приобщила к древней игре. Пусть. Знает. Затем вырвала колки из рук и в несколько прыжков обмотала «убийц» сеткой.
Новый рулон, выделяясь размером, был неподвижен.

…

Крутнулась на пятке. Не чуя ног под собой, достигла «Садов Семирамиды».
С некоторых пор этот летний павильон облюбовала дворцовая элита для неформальных коммуникаций.

Донеслись голоса.
— …поправ значение института девственности, возвратившись, она тут же самолично объявила о новом этапе Восхождения…
— Я должна была быть как минимум предупреждена ею…
— И как максимум — сковать ее узами брака…
— Как мать я винюсь. Но погрешность уже скомпенсирована…
— Господа!!!

Запахивая вафельный халат, Дария предстала перед консилиумом.
— Чрезвычайное происшествие! — объявила она, наслаждаясь тишиной. — Только что на моих глазах на Центральную аллею опустился неопознанный летающий объект. Из него вывалились коконы зеленого цвета. Призывы о помощи… Господи, сделай что-нибудь.
— Показывай дорогу, Альб, — сказала Императрица.

…

Оставшись одна, Принцесса подошла к кондиционеру и опустила рубильник.
Всепроникающий ветер заставил пожалеть о прогулочной экипировке.

— Я же говорила, что последний блин… — прошептала она и поднесла руку к губам: они шевелились, отогреваемые паром.
— Я же сказал, что свадьбы не будет, — раздался голос Наставника.

Он стоял при входе и улыбался. Спортивный терракотовый хитон его был запорошен снегом.

Мамихлапинатапай.

________________________________________
[1]Mамихлапинатапай(Мamihlapinatapai-индейск.) — взгляд, которым обмениваются двое в ожидании, что первым говорить или действовать начнет другой.

16. Новая последняя весна


В бассейн со множеством посетителей выпустили трёх маленьких акул. Два почти человека, две личности – демон и ангел – чокнулись бокалами с вином, сидя за столиком у бассейна. У них предстоял разговор о том, дать ли людям ещё время на исправление, или пора пересоздавать этот мир.

Они ненавидели друг друга, но по долгу службы часто общались. Ангел считал беса погрязшим в грехе, а бес ангела – ботаником, который постоянно зубрит священные тексты.

- Только не говори, что тебе не нравятся крики человеческих детей, - бес поправил солнцезащитные очки. – Я считаю, что нет ничего более притягательного, чем человеческие страдания. А ещё мне так нравится смотреть, как человеческие самки бьют своих детёнышей из-за их плача. В этом я, можно сказать, нахожу Спасение.

Ангел знал этого беса как свои пять пальцев. Он изучал их культуру в университете Третьего сына, и проштудировал сотни книжек на эту тему. Поэтому его нисколько не удивляла его надменность, самомнение. Он встречал и не таких бесов.

- Ты слишком много думаешь о себе, забывая об истинной цели существования любого разумного создания, - спокойно ответил ангел и поудобнее уселся на стул – крылья слегка мешали.
- А ты хочешь казаться добрым, хотя на самом деле в тебе ещё больше дерьма, чем во мне, - невозмутимо парировал бес.
- За тысячи лет я слушал всякое, и твои слова – просто перемалывание смыслов прошлого, - ангел положил в рот кусочек засахаренной дыни.

Вокруг кипела жизнь, даже, можно сказать, била через край. Ангел и бес походили на двух аниматоров, которые отдыхали после работы. Людей заботили только они сами – и в этом одна из примет времени.

- Отличная погодка сегодня, чтобы умереть, - сказал бес.
- Смерть ждёт всех, даже нас. Вопрос в другом – как ты к ней отнесёшься, когда получишь второй шанс. Ну, я понял позицию твоего босса – люди исчерпали себя. Я передам твои слова моему боссу.

Ангел поднялся, посмотрел на акул, с которыми беззаботно играли дети. Он невольно улыбнулся, вспоминая одну из своих смертей в открытом океане. Славная была смерть, но, конечно, по сравнению с первой выглядела блекло. Тогда ангел умер от стервятников, которые склевали его печень.

- Надеюсь, твой босс любит ягодный коньяк – я достал лучший, - ангел, улыбнувшись, передал бутылку, упакованную в картон, бесу.
- Это зависит от закуски, - сказал бес и положил бутылку в глубокий карман куртки. – Был рад поговорить с тобой, Роберт. Надеюсь, мы услышали друг друга.

Ангел взмахнул крыльями, ветер обдал беса. Однако пугать людей не хотелось, и ангел решил отправиться домой на такси, а не по небу.

Всю ночь в небе над Питером ярко светила странная звезда. Люди останавливались, задирали головы, снимали звезду на телефон. А наутро все новостные телеканалы передали: к земле идёт метеорит, настолько крупный, что может уничтожить целый континент. Но, как добавляли ведущие новостей, беспокоиться не о чем – метеорит, по расчётам учёных, пролетит мимо Земли.

Ангел Роберт всю ночь сидел на крыше и отправлял сообщения в штаб. Связь была плохой, но одно сообщение всё же дошло. Начальник в коротком видео сообщал, что две сверхдержавы иного мира – ангелы и бесы – на пороге объявления друг другу войны.

Роберт понял, что близка его девятая по счёту смерть в мире людей. Ему не привыкать, однако. Главное – чтобы тело не получило сильных ранений, ведь на нём и так много было шрамов от смертей прошлого.

Он включил музыку, откупорил бутылку водки, открыл селёдку в сливочном соусе. И принялся наслаждаться последними деньками в мире, где уже не осталось моральных границ.

Наутро его разбудил пьяный дворник, залезший на крышу.
- Вали отсюда, а то ментов вызову, - пригрозил дворник.

Ангел шагнул с крыши, и подбородок дворника отвис от удивления. Затем ангел поднялся в небо на крыльях, пока дворник крестился от ужаса.

У Роберта было одно незаконченное дело в этом мире, который уже изжил себя.

Он приземлился на балконе дома на окраине Питера и постучался в окно. К окну прилип мальчик лет шести, и ангел расплылся в доброй улыбке. А потом появилась мама и, увидев Роберта на балконе, радостно завизжала.

- Сколько ж лет я тебя не видела! – она заключила его в объятья, нежные, тёплые. – А сынишка твой растёт и всё спрашивает про папу. И я ему отвечаю – папа – лётчик, и сейчас в командировке.
- Я вас люблю, правда, люблю больше жизни, - Роберт был растроган таким приёмом. – Но ты ведь знаешь, зачем я в вашем мире – мы с тобой уже говорили об этом тысячу раз.
- Сын нуждается в отце так же, как ты нуждаешься в небе.
- Я люблю и его, и тебя, но не могу иначе.
- Так зачем же ты явился? Ты пришёл, чтобы снова сделать нам больно?
- Ваш мир погибает, и… Я хочу вас отвезти в безопасное место. Нам надо собираться сейчас – времени в обрез. Скорее же!
- Да кончай уже – Максику в садик завтра, а ты тут выдумал конец света…
- Я хочу спасти вас, родная. Весь мир погрузится в хаос – так решили наверху. Всё всерьёз, и, если вы останетесь, вы погибнете.
- Я уже с другим – пока ты летал себе в небе, я нуждалась в любви, как и Максик. Пока ты кувыркался там с кем-то, мне нужно было мужское плечо – гвоздь забить, кран починить. Так что проваливай ты в своё небо и дай нам воздуху.

Бывшая Роберта обожгла его взглядом, она смотрела, как не смотрят даже бесы. Уговаривать её было бесполезно, но ребёнка нельзя было оставлять в городе. Эти человеческие женщины так сложны, неуправляемы, сплошной хаос.

- Я отдам тебе все деньги, вы ни в чём не будете нуждаться, и я снова вернусь к тебе, - надеясь переубедить её, сказал Роберт.
- Проваливай, быстро.
- Ты не понимаешь…
- Это ты не понимаешь нашу природу! Чтобы духу твоего здесь не было!

Роберт присел перед ребёнком, дал ему шоколадку. Тот сразу её начал распаковывать. А потом бросил со словами: «Невкусная!»

Ангел шагнул к балкону. Слёзы непонимания текли по его щекам. Он прыгнул вниз и только за метр до асфальта пустил в ход крылья.

Прошлые его семь детей погибли так же. Мир людей неисправим, даже если дать ему тысячу шансов исправиться.

Роберт шёл по улице, глядя затуманенным взглядом. Он думал о том, как погибнет мир людей на этот раз. Наверное, адское пламя в этот раз не спустится с небес – босс обычно не повторяется, находя удовольствие в новизне своих действий.

Люди выглядели беззаботно счастливыми. Только что прошедшая мимо брюнетка так пожирала взглядом ангела, что тот аж стушевался. Такова его природа – он был создан чистым от греха, ну, от морального греха.

Вдруг что-то начало греметь, и вскоре в небе появились десятки боевых ангелов, закованных в броню. Роберт задержал на своих собратьях пытливый взгляд. А потом словно грохот барабанов послышалась сирена, но и на этот раз люди продолжили идти по своим делам, не обращая внимание на внешний мир.

Роберт закрыл глаза, ощущая прохладу ветра. Он заключил пари сам с собой – если мир людей погибнет меньше чем за день, он в следующую свою командировку сюда будет год пить, не просыхая. Если же мир людей выстоит больше суток, то Роберт примет обет молчания на целый год и проведёт его в монастыре.

А потом на небе показалось огромное лицо, сотканное из облаков. Лицо это улыбалось, глаза эти глядели без ненависти, но с желанием проучить людей.

Роберт занял место в очереди за пивом, которая растянулось до самой дороги. Миссия длиной в несколько тысяч лет провалена, и пора начать всё сначала, помня об ошибках.

17. Авитаминоз


— Медвежонок! Просыпайся! Весна пришла! — в который уже раз прокричал ёжик в берлогу. Оттуда донеслось недовольное сонное ворчание, снова перешедшее в размеренное сопение. Медведь явно просыпаться не хотел, но настойчивости у маленького колючего создания было не занимать.

— Давай же! Вылезай! Все уже проснулись давно, только ты один дрыхнешь! Такая красота кругом! — всё тараторил ёж, нетерпеливо пытаясь заглянуть внутрь и прислушиваясь к реакции спящего старого друга.

А вокруг действительно была красота. Лес просыпался после долгого зимнего сна. На согретых ласковым солнцем полянах уже вовсю кипела жизнь. Несмотря на зябкую сырость, сквозь еловые лапы пробивались лучи горячего весеннего солнца. Оживали мхи и лишайники, набухали почки, по деревьям деловито сновали белки, в гнёздах наводили порядок птицы, в распустившихся бутонах первоцветов копошились слегка вялые пчёлы, и всеобщий весёлый шум и гам ясно указывал, что зима ушла.

Тем временем в берлоге что-то начало происходить. Сопение сменилось кряхтением, а затем из завала веток показалась недовольная и заспанная медвежья морда. Неторопливо оглядевшись, она послала сигнал остальному туловищу, и отощавший, но всё ещё могучий медвежий организм под жуткий аккомпанемент треска ломающихся веток полностью покинул своё убежище.

— Где Пятачок? — строго вперил он свой взгляд на ёжика.
— Какой Пятачок, медвежонок? Это же я, ёжик, твой друг! — ошарашено пробормотал бедняга, машинально отступая от внезапно насупившегося зверя.
— Ясно. А ружьё у тебя хотя бы есть? — медведь скривился, явно вспомнив какой-то неприятный случай, связанный с использованием огнестрельного оружия.
— Да нет у меня никакого ружья, пойдём лучше чай с вареньем пить! — отчаянно закричал маленький зверёк, но было поздно — бурая туша флегматично развернулась, залезла в берлогу, после чего снова засопела.
— Где Маша? Где пирожки? — прорычал медведь утром следующего дня.
— Тук-тук, кто в теремочке живёт? — выдал он ещё через сутки.
— Шлюха! — потешно приложив лапы к пасти, кричал он на четвёртый день, всё больше и больше озадачивая лесных жителей.

Никто не понимал происходящего, но больше всех страдал ёжик. Он-то был уверен, что медвежонок просто не мог забыть тот туманный вечер, когда они вместе сидели, считали звёзды и пили чай с малиновым вареньем. Ведь не каждый день твой лучший друг просыпается с амнезией и кашей в голове. Нужно было что-то срочно делать. И тут он вспомнил про старого и мудрого филина, к которому все ходили за советами. Никто не помнил, чтобы тот хоть раз ошибался.

— Да тут же всё ясно, как два пера уронить! Просто витаминов не хватает твоему другу. Мозг голодает после спячки, вот и скачет между реальностями. Неподалёку, за рекой, есть поляна, на которой растёт свежая черемша. Отведи его туда, пусть поест, бедняга, а там, гляди, и поймёт кто он, и из какой истории, — филин хмыкнул, отвернулся и стал торопливо доедать жаркое.
— Спасибо тебе, мудрый филин! — ежик стремглав побежал к берлоге.
— Медвежонок! Просыпайся! Весна пришла! — уже привычно крикнул в медвежье логово ёж.
— Превед, падонки! Кагдила!? — холерически проорал медведь, выскочив из берлоги с картинно поднятыми вверх лапами.
— Збс упрлс! Го траву с ништяками жрать! — подыграл бедняге друг, и парочка отправилась искать ту самую поляну.
— А ты норм падонаг. Мы точно раньше корешились? Почему я не помню?
— Да ты что! Мы же с тобой ух! Да даже и не припомнишь всего! Давай, поднажми!

Друзья шли долго, а поляна всё не появлялась. Медведь начал психовать, ёж кое-как скрашивал ситуацию шутками и прибаутками, но ситуация всё больше грозилась выйти из-под контроля.

— Смотри, медвежонок, вот и речка! Помнишь тот случай в тумане, как кто-то неизвестный меня из неё вытащил, чтобы я к тебе добраться смог?

Но бурый всё больше хмурился, шаги его становились всё медленнее, а сам медведь всё чаще и чаще посматривал на ежа злым плотоядным взглядом. Но наконец-то они пришли на заветную поляну.

Медведь набросился на свежую зелень. Буквально за считанные минуты он слопал всю доступную траву, после чего внезапно почувствовал, как его измученный спячкой мозг понемногу начал принимать именно ту реальность, в которой пришлось проснуться.

Пчёлы, Маша, пирожки, каша, теремок, пятачок, три кровати, вершки и корешки…

Все эти варианты прошлого промелькнули в его сознании, но сразу же растворились в дальних глубинах памяти, как неважный мусор. Вместо них пришло просветление и понимание происходящего. Это шокировало, но позволило увидеть мир таким, какой он есть на самом деле, понять саму суть мироздания.

— Медвежонок, ты чего это? С тобой всё нормально? — колючий друг с тревогой смотрел во внезапно остекленевшие глаза товарища.

Но ёжика уже никто не слышал. До этого момента медленно и некачественно думающий медвежий мозг, осознав то, что ранее от него было скрыто, разогнался и начал действовать.

В его памяти снова стремительно завертелись утраченные, казалось бы навсегда воспоминания. Малиновое варенье, туман, друг, сидящий на бревне, терпкий хвойный привкус можжевельника, звёзды…

Но всё это медведю уже было ненужно. Не вызывали эти воспоминания никаких эмоций. Ни радости, ни печали. Вообще ничего. В этот момент животному было наплевать на ёжика, на расцветающую природу, на все правдивые и альтернативные воспоминания. Никогда раньше он ещё так ясно не осознавал саму цель своего существования. И странный манящий запах, доносившийся с окраины леса, окончательно убедил беднягу в правильности только что принятого решения.

Всё стало на свои места. Берлога больше не казалась убежищем, лес перестал быть родиной, колючее насекомоядное, назойливо представляющееся лучшим другом, виделось ненужной и раздражающей обузой. Да и вообще всё утратило смысл, кроме стремления к одной единственной цели.

— Я медведь! Я должен сделать это! — надрывно закричал зверь, судорожно всхлипнул, рванул сквозь кусты, побежал в сторону запаха, увидел на дороге горящую машину, сел в неё и сгорел.

18. Рокки


Рокки умирал то ли от старости, то ли от безысходности. Он лежал под ярким, теплым весенним солнцем, открыв ему свое изрядно облысевшее брюхо. Он чувствовал что это была его последняя весна. Когда он встретил свою хозяйку Алину тоже была весна. С ней он прожил десять счастливых лет жизни. А потом были мучительные годы без нее, когда он бежал на любой женский голос к калитке, в надежде что это она, и разочарованный возвращался на свое место. Все это время он исправно охранял доверенную ему дачу, после того как сбежал работник Андрей. Его подкармливали сердобольные соседи, иногда навещали подруги хозяйки. Его лохматая шерсть висела понуро,грязными комками, выдавая его заброшенность и ненужность. А в последние дни мухи уже не боясь садились ему на нос и он покорно терпел их назойливость. Из красных, воспаленных глаз не переставая вытекали слезы, короткая пасть со свисающим языком сейчас выглядела не грозно, а скорее жалко. В его собачьем сердце не было других понятий, кроме преданности и любви. И он злился, когда кто-то ругал его хозяйку за жестокость.

Когда-то он был знатным “кавказцем”, гордостью и страхом всей округи. Его круглая голова была окаймлена густой как у льва шевелюрой, обрезанные уши торчали как два локатора и ловили малейший шум поблизости. Бог не обидел его не ростом, не мощью, это был огромный пес весивший не менее 100 кг. Никто не осмеливался подойти близко к их даче, а проходившие мимо услышав его густой глухой лай, тут же ускоряли шаг.

Его новую хозяйку, интеллигентную, милую женщину звали Алина. Ей было около 40, она рано овдовела. Она подарила ему, больному щенку, долгие годы жизни, купив его на рынке, куда его принесла хозяйка, чтобы избавиться от жалобных воплей. С самого рождения у него болел живот и ныла задняя ножка. В маленькой комнате, лежа на грязной подстилке среди разных собачек он был единственный горный кавказец, который мог стоить больших денег. Но он был “дефектный”, как говорила первая хозяйка, поэтому от него хотели избавиться как можно скорее. Алина, которая пришла в этот день за продуктами, не смогла пройти мимо его тихого стона. Она остановилась и с состраданием смотрела на него. А он увидев ее участливое, озабоченное лицо завопил так, словно его поджарили на сковороде. Он почувствовал: сейчас или никогда – это последний шанс. Так и случилось, отдав старухе последние свои гроши Алина взяла его на руки и понесла домой. Жизнь маленького щенка превратилась в настоящий рай. В этот же день хозяйка свозила его к ветеринару, который осмотрев его сказал, что нет ничего страшного, дал рецепт лекарств для живота, список витаминов, рассказал чем кормить. И в конце покачал головой.

– Вы уверены что сможете содержать кавказца? –спросил он у сияющей радостью Алины, которая стояла в поношенном пальто и явно не тянула на человека беспечной жизни. – Вы знаете, что это очень крупная порода, его надо кормить мясом,творогом, яйцами, чтобы его скелет, лапы сформировались как нужно. Такая порода должна жить на открытом воздухе, это охранники, которые пасут стада в горах.

Глаза Алины округлились, она покосилась на серого щенка. Рокки со страхом посмотрел на Алину, боясь услышать приговор, он сейчас ненавидел этого старого хрыча в белом халате.

– Посмотрим, – сказала Алина и взяла щенка на руки. – Сейчас главное поставить его на ноги, а дальше будет видно. Значит ты у меня будешь большим и славным? – чмокнула она его в черный нос. Тогда буду называть тебя Рокки. Он впервые слышал такое странное имя для собаки, но замахал радостно своим шикарным хвостом. Рос он быстро и постепенно превращался в огромного лохматого пса, серо-бурого окраса.

У Алины была небольшая двухкомнатная хрущевка, с кухней где едва помещались два человека. Но это не мешало приходить сюда многочисленным гостям, друзьям, знакомым. В центре зала стоял прямоугольный стол, который раскладывался, увеличиваясь в размерах, наполнялся скромной едой. Его придвигали к раскладному дивану у стены, чтобы помещалось больше народу и веселье начиналось. Рокки поначалу не любил эти шумные застолья, но по мере взросления полюбил этих простых и веселых людей. Он радостно бегал вокруг стола, заливался раскатистым лаем и ласкался к каждому, большим языком облизывая им руки.

Особенно нравились ему две самые близкие подруги Алины – Люба и Лиля. Обе очень разные: Люба – крупная женщина с громким голосом начальника отдела кадров, с завязанными в тугой узел волосами на голове, обычно приходила с разносолами, выпечкой собственного приготовления и обязательно несла кусочек колбасы для Рокки. Она тоже была одинокой и при встрече с бывшим мужем складывала губы в презрительную улыбку и вопрошала: “– Снова ты здесь? Что дома не кормят?”. И с возмущением шла на кухню, где громко покрывала его матом. Но потом за столом подкладывала Коленьке лучшие куски. Эти “бывшие” очень не нравились Рокки, с их вечными жалобами и просьбами занять деньжат до получки.

Лиля, вторая близкая подруга хозяйки ему нравилась больше. Это была тоненькая женщина с белым без единой морщинки и изьяна лицом, на котором сияли синим цветом небольшие глаза. Такие лица называют в народе ангельскими. Тоненькие в ниточку брови то удивленно- испуганно поднимались вверх, то красиво изгибались над глазами, когда она смеялась. Она дважды побывала замужем и сейчас рядом с ней был очередной кавалер, красивый мужчина одетый дорого и со вкусом. Других она не признавала. Лиля единственная из подруг имела иномарку, которую ей подарил второй муж и с которым они вели долгую войну за нее. Виктор никогда не появлялся на праздники, но частенько забегал с жалобами на бывшую, хотя был уже женат. Алина после его ухода говорила Рокки:

–Ведь любит подлец Лильку, не может без нее, а все старается напакостить.

Из разговоров хозяйки и Лили он знал, что и она не может забыть своего непутевого Витьку, и что они время от времени тайно встречаются. Рокки думал, что на месте Витьки, никогда бы не бросил Лилю, потому что она ко всему относилась легко и просто. Когда она уходила покурить, мужчины как по команде шли следом за ней и вскоре оттуда доносились раскаты смеха, похабные анекдоты. Ее все обожали.

Но больше всех Рокки любил свою хозяйку Алину. Она никогда не повышала голос, но при этом могла спокойно и без истерики добиться своего. С первого дня он спал с ней в одной кровати, а когда подрос и превратился в огромного волкодава, то рядом на полу, на коврике. Здесь он чутко охранял ее сон, временами облизывая шершавым языком ее неприкрытые одеялом ноги.

Пока Рокки был маленьким они с Алиной часто ездили в близлежащий поселок, где у них была небольшая дача, в которой уже долгие годы обитал школьный друг ее мужа, Андрей. Много лет назад он его нашел пьяного на улице, привел в дом и больше не отпустил, поселив на даче в пристройке. Большую часть жизни тот провел на зоне, но был безобидным, тихим выпихой. Андрей вообще не был приспособлен к жизни на воле, ничего не умел делать. Пока был жив муж Алины, он еще шевелился, следил за участком, вместе они сажали деревья, строили баньку, проводили туда газ. Благодаря хозяйке дача цвела и пахла все лето, она любила сажать цветы. Огромный дощатый забор был увит плющом, за которым ничего не было видно. Здесь собирались многочисленные кампании, коллеги, делались шашлыки, пелись народные песни. Но, когда Костя погиб, то многое изменилось. Андрей просто забросил участок и оживал только к приезду хозяйки. Но как только она отбывала, тотчас забывал обо всем и тихо пил. Постепенно дача дичала: компании уже не собирались как раньше, в основном приезжали подруги Алины с кавалерами, да и те не задерживались надолго. Вид Андрея и неухоженная дача отталкивали всех. Да и жизнь менялась: теперь отдыхать можно было и за границей.

Но однажды все закончилось. Как-то Алина пришла с работы возбужденная и радостная. Покормив пса, она взяла в руки телефон и стала радостно названивать подругам и знакомым. Так Рокки узнал, что хозяйку пригласила в Америку ее тетка, эмигрировавшая много лет назад. Несколько недель ушло на подготовку документов и вот все было готово к отъезду Алины. Рокки все это время преданно заглядывал в глаза хозяйки, старался вести себя тише воды, но она как будто отстранилась от него, занятая подготовкой к отъезду. Рокки становилось все тревожней. И когда пришли подруги и Алина заговорила о нем, предлагая им взять его на время,он понял что участь его предрешена. Он тихо ушел на свой коврик и лег там, пытаясь забыться. По тому шуму и восклицаниям подруг, которые что-то доказывали Алине стало ясно, что подруги его взять не могут. В нем затеплилась надежда, но после обеда приехала Лиля, его затолкали на заднее сиденье и повезли на дачу.

Лиля сразу уехала обратно. Рокки бегал по участку, громко лая и радуясь теплому осеннему дню. Он на время забыл о своих тревогах и просто по-собачьему радовался простору и свободе. Алина тем временем достала бутылку водки, наскоро собрала на стол и пригласила Андрея. Рокки насторожился и подобрался к ним поближе. Разговор пошел о нем. Вначале говорили на повышенных тонах, тот не соглашался, но потом после нескольких рюмок, что-то изменилось. Андрей стал все ближе продвигаться к хозяйке, заглядывал ей в глаза, похохатывал и, наконец, взяв ее за руку что-то тихо сказал. В ответ та пьяно засмеялась, мужчина все больше смелел видя ее состояние. День клонился к закату, когда Андрей взял миску с едой для собаки и отнес в клетку, куда позвал его и запер. Рокки не ожидал такого, он забыл о еде и тревожно смотрел за происходящим издалека. Вскоре увидел как двое зашли в пристройку. Андрей захлопнул дверь и стало тихо. Время шло, а хозяйка все не выходила. Рокки бегал по клетке, тревожно поскуливал, иногда лаял, чтобы привлечь внимание, но никто не отзывался. Незаметно наступило утро. Рокки дремал после бессонной ночи, но сразу проснулся, когда заскрипела дверь клетки и вошла Алина. Лицо ее было припухшим, глаза красными, то ли от выпитого, то ли от слез. Она обняла Рокки и заплакала:

– Прости, дорогой. Я вернусь обязательно, ты потерпи. Андрей обещал, что будет за тобой хорошо смотреть, он дал слово. Ты понимаешь, мне нужно заработать денег, я не могу так дальше жить. Присмотрю за теткой и вернусь. Ты дождись меня.

Затем встала и пошла не оглядываясь. Рокки застыл на месте. Он не мог злиться на нее, но…

Рокки вздохнул. За воспоминаниями он не заметил как прошел день. Вчера его навестила Лиля и сказала что приезжает Алина. Он обрадовался, попытался встать, но сил противостоять смерти уже не было. Ночью Рокки умер.

Радостная Алина вбежала в калитку и громко позвала: “Рокки, я приехала. Где ты? Ты меня слышишь, родной?” Никто не отозвался. Она прошла по участку и подошла к клетке. Он лежал там в любимой позе, положив голову на лапы. И не реагировал на голос хозяйки. Страшная догадка осенила Алину. Она кинулась к своему псу, стала его тормошить и рыдать, обнимая.

–Прости, меня прости. Я не могла вернуться, я должна была смотреть за умирающей тетей. Рокки, не уходи, вернись.

После похорон Рокки, Алина долго сидела за столом, собираясь с мыслями. Она словно потеряла частицу себя. В это время в калитку позвонили. Алина открыла и увидела за ней молодого человека с буйной шевелюрой. Он ей кого-то напоминал. В руках у него был маленький щенок.

– Хозяйка, щенка не возьмете? Алина скорбно покачала головой.
– Ну тогда может работник нужен? Дача смотрю заброшена.

Алина молча кивнула головой, приглашая войти. В это время ее взгляд упал в густые заросли жасмина. Ей показалась там мелькнула большая голова Рокки. Он радостно ей улыбался. Щенок громко залаял. Видение тут же пропало. Алина со слезами посмотрела на щенка. Он был вылитый маленький Рокки. Она осторожно погладила его по спине. Рука ее нечаянно коснулась руки незнакомца. И как будто ток пробежал между ними и все вокруг осветило светом. Откуда-то сверху на них смотрел счастливый Рокки.

19. Во все глаза, да не туда


Громоздкая меховая шапка нещадно давила на затылок, но Михаил Юрьевич стойко терпел неудобства, пробираясь по обшарпанной лестнице. На фасаде дома висела гордая табличка про запланированный капитальный ремонт, но тем срокам уже стукнул годик, так что приходилось следить за каждым шагом на осыпающихся ступеньках. Одна ошибка - и можно было пропахать весь пролет копчиком, как давеча случилось с соседским сыном. Подлец, к слову говоря, сегодня решил осчастливить весь подъезд отборной молодежной музыкой, в сортах которой Михаил Юрьевич упорно не разбирался.

И он был, как ни странно, благодарен мальцу за невнятный гомон, от которого тряслись стены. Всё лучше криков и плача, коими полнились все квартиры. Кроме пятой, подметил старик, проходя мимо оббитой кожей молодого дерматина двери. Вчера с юной четой из пятой он изволил раскланяться, так что они точно были дома. А почему молчали - проверять не стал. Не захотел себя тяготить в столь знаменательный день.

Вынырнув под писк домофона на улицу, невольно зажмурился от яркого солнца.
- Ну что, довольна, маман? - обратился Михаил Юрьевич в пустоту, попутно стягивая с затылка изрядно надоевшее меховое изделие.

Провел свободной рукой по остаткам шевелюры, стряхнул с кончиков пальцев капли пота.
- Говорил же, и шагу не пройду в этом недоразумении, не взмокнув! А ты - модно, престижно, люди уважать будут! Тьфу, - сплюнув понарошку на нераскрывшиеся подснежники, Михаил Юрьевич пошел дальше как есть, в парадном костюме да начищенных до блеска туфлях, прижимая к груди злосчастную шапку.

Его наряд можно было посчитать глупостью, учитывая едва проглядывающий асфальт под нагромождением грязи и луж. Но никто из прохожих и слова не сказал степенному старику, вышагивающему по тротуару без оглядки на безобразие под ногами. Люди либо игнорировали его существование, либо одобрительно кивали и улыбались.

Такой чудесный день, на небе ни облачка. Обычно в жизни Михаила Юрьевича происходило всё наоборот, случись, к примеру затмение - так над головой серым серо, без просвета. Хотя...

На мгновение его бравурный марш сбился, когда старик подумал о своих близких. Машка осела за океаном, Юрий Михайлович хоть и ближе, но туда и самолетом-то часов пять лететь, а транспорт уже неделю как остановился. Маринка его видеть не пожелает, чай двоих детей вырастили. Как вонзилась ей заноза какая-то, так вытерпеть его присутствия уже лет десять не могла.

Была мысль отнести шапку на могилу, да прибраться там, но показалось неправильным провести столь знаменательный день в пустых заботах о заросшей земле.

Небо осветил огненный росчерк, и старик замер на месте, прислушиваясь, как и все остальные вокруг. Вязко текли секунды, но не было иного шума, помимо города.

Начался пролог долгожданного спектакля. Муравьи в лице человечества против астероидной лавины, вынырнувшей внезапно из-за Солнца. Ученые лица в телевизоре до хрипоты спорили, кто же виноват в пропуске потока космических камней, мельчайший из которых полкилометра в диаметре. Козла отпущения каждый находил своего, но все понимали - личность виновного не будет иметь значения, когда поток повстречается с Землёй.

Вчера случилось немыслимое - навстречу смертоносному рою люди послали собственный, выпустив из таёжных и пустынных шахт, с поездов и подлодок несметное количество начиненных ядерным оружием ракет. Ну, так это звучало с официальных каналов. Перед лицом смертельной опасности забыты границы и прежняя вражда, и бла-бла-бла. Ни слова про половину сорвавшихся спусков, о ракетах, улетевших в безвестность, стоило им покинуть атмосферу и оборваться связи. И тем паче тишина о боеприпасах, направившихся к изначальным целям, большинство подлодок действовало без команд с большой земли, в автономном режиме, как говорится.

Естественно, такое щедрое пожертвование со стороны правительств обернулось пшиком и горем. Ну разорвало пару крупных астероидов на куски поменьше, легче не стало. Надо было по всей системе Солнечной разворачивать систему слежения, но человек сущность самовлюблённая, все средства уходили на наблюдение за матушкой Землёй.

Второй росчерк, третий хвост. Наконец-то взрыв. Лет пять назад, когда Михаил Юрьевич ещё был Юрьевичем, приносили ему проект на подпись, что-то там про сеть уловителей. Может, связано было с астероидами, а может мух - не упомнить уже. Штамп «отказано» да идите лесом - оборонке это не интересно, а значит, Родине не нужно. А потом устал Михаил, уволился с почетом да переехал из шумной столицы в родной городок, который всё норовил назвать селом. Поселился в матушкиной квартире, да начал жизнь доживать, ворча на нечищеные сугробы да радуясь весенним ручьям. Особенно полюбился ему овраг, поросший леском - вот идешь ты по городской грязище, а уже слушаешь дроздов да капель, а не машинную симфонию. Сюда-то по привычке ноги и занесли старика.

Подумать только, за годы жизни среди бетонных стен он позабыл вкус весны, столь любимый в детстве. Понадобилось время, чтобы нелюдимый старик стал бродить по улицам своей юности да убирать в лесочке мусор, обнажающийся в каждую оттепель. Овраг стал его храмом одиночества, символом былого и настоящего.

Усевшись на знакомый пень, не заботясь нынче о сырости под задом, Михаил Юрьевич устроил шапку напротив себя на голой земле да выудил из кармана пиджака заветную фляжку. Отвинтил крышку, принюхался. Виски раздобыл отвратный, но сегодня и такой сойдет. Дрозды молчали, попрятавшись по гнездам, зато под кронами деревьев звучал тихий перебор струн, прерываемый лишь ударами небесных богов о земную твердь. Ведомый озорным любопытством Михаил Юрьевич огляделся и увидал босоногую девчушку, чьи пальчики порхали, едва касаясь гитары в бешенном ритме. Подняв флягу в честь непризнанного таланта, Михаил Юрьевич одобрительно кивнул да отвернулся, не нарушая боле единения гитаристки. С каждым взрывом старик подносил фляжку к губам и делал маленький глоточек, пока не настал момент, когда живительный напиток не потек в глотку сплошной струёй. Дождавшись, пока последняя капля не упала на язык, Михаил Юрьевич поднялся на шатких ногах да зашвырнул флягу в кусты под яростный перебор гитары. Никогда не позволял себе свинства, а сейчас не сдержался. На резко оборвавшейся ноте оглянулся на свою невольную спутницу и увидел кровь, капающую с содранных пальчиков.

Поднял нелепую шапку с земли, бережно отряхнул и вновь прижал к груди. Обратил очи к небу в немом вопросе - что сия тишина значит? Окончена ли кара иль объявлен лишь антракт?

20. Не совсем бабушка


Раньше Лика летом гостила у бабы Юли. Но мама с папой навсегда поругались, и больше ее к бабе Юле не возили. Потом к маме в гости стал ходить дядя Саша, и Лику стали возить к его маме. Так в жизни девочки появилась не-совсем-бабушка. Звали ее Агрипинаанатольна, и она была очень красивая, хотя уже прожила столько Ликиных жизней, что чтобы их сосчитать понадобились бы все пальцы на руках и три на ноге: мизинчик, средний и тот, чье название Лика всегда забывала.

Когда все сидели за столом, мама стала хвалить не-совсем-бабушку за то, как она за собой ухаживает.
- Хотела бы я в ваши годы также выглядеть, - сказала мама.

Лика не хотела, чтобы мама становилась старенькой, о чем и заявила. Все засмеялись, и Лика вместе со всеми.
- Маме и правда есть чем похвастаться, последние лет десять совсем не меняется, - сказал дядя Саша.
- Меняюсь, просто ты не видишь, - сказала не-совсем-бабушка.

На этот раз засмеялась она одна. Смех у нее был только с виду веселый, а на самом деле какой-то злой. На всякий случай Лика прижалась к маме.

Потом они еще несколько раз гостили у Агрипинаанатольны, и Лика привыкла к этому странному смеху, тем более, что во всем остальном не-совсем-бабушка была хорошей. С ней было очень интересно гулять в лесу, который подступал прямо к забору стоящего на самом краю города дома. Агрипинаанатольна замечала и показывала девочке белочек, синичек и другие интересные штуки. К тому времени Лика звала ее уже иначе.

- Ликуся, у тебя никак не получается мое имя выговаривать? Так ты зови меня просто: баба Ага, - сказала как-то не-совсем-бабушка.
- Как баба Яга? - спросила тогда Лика.
- Нет, не так. Надо на первую букву ударение делать. Я из другой сказки.
- А из какой?

Но баба Ага не ответила и только засмеялась.

Еще не-совсем-бабушка любила читать в газете про убийства и, когда мамы не было поблизости, Лика про них выспрашивала. Дома ей не разрешали смотреть такое по телевизору, а если что-то нельзя, то это ведь самое интересное.

В общем, они подружились, и когда мама с дядей Сашей решили слетать в Талант, Лика не сильно протестовала против того, чтобы провести недельку у бабы Аги. Вот только из-за эн-пи-демии маму с дядей Сашей не пустили обратно, и за первой неделей пошла вторая, а там и третья.

Лика скучала по маме и каждый день звонила ей по вацапу с бабы Агиного телефона, так как своего у нее пока не было. Иногда по ночам она плакала в комнате, куда ее поселили. Но в целом девочке нравилось гостить у не-совсем-бабушки.

Правда, та почти не разрешала играть в телефоне, но в доме и без того было чем заняться. Лика копалась в игрушках, которыми играл когда-то дядя Саша, помогала бабе Аге полоть грядки, растапливать печь и перебирать гречку. И, конечно, они все так же гуляли в лесу и читали газеты.

А еще баба Ага рассказывала Лике разные сказки и истории, тоже жуткие и интересные. Однажды она рассказала про своих друзей. Было это вот как. Лика говорила про садик, про подружку Ксюшу, а потом спросила.

- А у тебя есть друзья?
- Конечно, только мои друзья необычные, - ответила не-совсем-бабушка.

Ее друзей звали Прохор и Степан. Они были они еще более старыми, чем сама баба Ага и жили здесь еще с тех пор, когда это место было не окраиной города, а маленькой деревней со смешным названием Бирюки. Прохор был охотником и подолгу пропадал в лесу, а когда однажды вернулся, то узнал, что жена у него неверная.

- Как неверные собаки? - похвасталась эрудицией Лика.

Про неверных собак она услышала в одном фильме и все хотела посмотреть как те выглядят, но на экране были только дядьки в странной одежде и еще лошади, а собак не было. Потом мама сказала, что сейчас будет кровища, и прогнала Лику. Так что неверные собаки были одной из пока не разгаданных тайн мироздания.

- Нет, она была по-другому неверная, вырастешь - узнаешь, - ушла от ответа баба Ага.

Когда Прохор узнал, что жена неверная, - что бы это ни значило, - то убил ее топором. За ним приехал полицейский чиновник с солдатами, и охотник скрылся в тайге. Ловили-ловили Прохора, да не поймали. Потому что люди в той деревне издавна знали: если захочет человек прежнюю жизнь оставить, можно уйти в лес, сказать правильные слова, и тогда обрастешь новой шкурой, начнешь новую жизнь. Другой бабы-Агин друг, Степан, был моложе лет на пятьдесят, он жил во время Гражданской войны, в которой друг друга убивали люди разного цвета. За Степаном должны были прийти враги, и тогда он тоже ушёл в лес. Был белым, а стал серым. С тех пор друзья не-совсем-бабушки бегают по лесу вместе.

Лика не очень поверила в эту историю, потому что никогда не видела, чтобы к бабе Аге приходил кто-то кроме тети-почтальона. В их садике был мальчик Боря, который тоже рассказывал про разных придуманных друзей, например про черную бабочку, которая прилетает к нему и рассказывает сказки. И Лика решила, что баба Ага сочиняет. Но все-таки несколько дней после этого ей было страшновато ходить на прогулки в лес.

Бабу Агу тоже стало что-то тревожить. Под вечер она часто, задумавшись, глядела на небо, и не слышала Ликиных вопросов. А потом сказала:

- Тебе, Ликуся, скоро в школу, пора привыкать к режиму. Будешь теперь вовремя спать ложиться.

В комнату она загнала Лику совсем рано.
- Хорошие девочки не должны поздно ночью шляться.

Дверь не-совсем-бабушка заперла на ключ. Хорошо хоть дала молока с печеньем, ночной горшок и телефон, чтобы Лика могла поиграть часок перед сном.

А потом наступила ночь, и была она странной. Баба Ага ворчала и стонала, а потом стукнула входная дверь. И когда Лика, которой надоело рубить пальцем фрукты, выглянула в окно, она увидела как баба Ага заворачивает за угол дома совсем-совсем голая. Наутро Лика спросила не-совсем-бабушку, зачем она ходит по улице нагишом.

- Тебе приснилось, - ответила та.

Вечером баба Ага снова заперла Лику на ключ, а потом закрыла окно ее комнаты с улицы ставнями. То же повторилось и следующей ночью. Когда небо в щелях ставни темнело, не-совсем-бабушка начинала стонать и бормотать, а потом хлопала входной дверью.

По утрам она выглядела все более больной и ругалась на Лику за каждую маленькую оплошность. Раз даже замахнулась на нее. Девочка старалась не попадаться бабе Аге на глаза. Но маме она боялась об этом сказать, ведь не-совсем-бабушка перестала выходить из комнаты во время их разговора.

На второй день баба Ага не приготовила никакой еды. Лика даже не могла сама взять что-нибудь в холодильнике, потому что баба Ага постоянно к нему ходила, доставала колбасу и сосиски и жевала с таким лицом, будто это какая-то невозможная гадость. Однажды Лике даже показалось, что не-совсем-бабушка ест сырой фарш из морозилки. Это было очень уж страшно, и Лика поспешила уйти.

К счастью, мама оставила ей сто рублей, потому что надо с детства приучаться к обращению с деньгами. Лика сходила в магазин на соседней улице и купила пирожки и сок. Несколько дней назад ее бы распирало от гордости и не терпелось рассказать маме: она в одиночку сходила за покупками! Но сейчас Лике хотелось только двух вещей: кушать, и чтобы мама была здесь. Она подкрепилась, но не стала съедать все, потому что денег больше не было.

На третью ночь странного стало больше. Кто-то ходил под окном, скребся в ставни. В прошлые ночи Лика засыпала, но сейчас из-за того, что в животе было пусто, а за пределами комнаты происходило что-то жуткое, сон не шел. Под утро Лика услышала как на улице зло спорят неразборчивые голоса, низкие и какие-то рычащие. Потом в доме открылась входная дверь, и кто-то подошел к Ликиной комнате мягкими тяжелыми шагами. В дверь толкнулись, потом еще. Деревянная дверь слегка потрескивала, когда на нее надавливали с той стороны. Лика сидела на кровати в обнимку со старым плюшевым медведем и боялась даже дышать. Неизвестный постоял, еще пару раз шатнул дверь и ушел.

Лика думала, что после такого не уснет, но ее все-таки сморило. Проснулась она, когда Солнце проникло сквозь щели в ставнях и коснулось ее щеки. Дверь в комнату была приоткрыта. Рядом Лика увидела ведро с мокрой тряпкой, а пол перед дверью был влажный и с разводами, будто кто-то плохо замыл грязные следы.

Баба Ага все также маялась у холодильника. Выглядела она еще хуже чем вчера, похудевшая, будто не ела все эти дни без передышки, с плохой кожей и трясущимися руками. Она посмотрела на Лику злым взгядом и хрипло сказала:

- Садись есть.

В кастрюле на плитке была каша, но она оказалась склизкой и очень-очень соленой. Как Лика ни была голодна, она не смогла проглотить больше пары ложек. Раньше она бы попросила у не-совсем-бабушки чего-нибудь другого, но теперь не решилась. Сказав, что сыта, вывалила мерзкую кашу обратно в кастрюлю и собралась мыть тарелку.

- Я помою. Уйди! - чуть ли не крикнула баба Ага.

Лика поспешила прочь из кухни. Она захватила остатки пирожков с соком и вышла завтракать на улицу. Обойдя дом, Лика увидела на земле под своим окном отпечатки, похожие на следы очень большой собаки. А на ставне появились царапины, которых накануне не было. Лике стало так же страшно, как ночью. Она хотела позвонить маме и все рассказать, но баба Ага не дала телефон:

- Завтра позвоним, я болею.

Остаток дня Лика провела, пытаясь придумать, что делать, но в дурацкую голову так ничего и не пришло. А Солнце быстро клонилось к горизонту.
- Закрой меня, - попросила Лика бабу Агу, но та не ответила.

Сидела, раскачиваясь, на полу у холодильника, стонала и бормотала. Лика решила пойти к тете из магазина, но тот оказался закрыт. Лика села на бетонное крыльцо и заплакала. Когда она успокоилась, уже начало темнеть. Небо было ясным, и в нем вставала огромная белая Луна.

Лика пошла, куда глаза глядят, и дорога привела ее в место, которые баба Ага называла “промзона”. Улица с фонарями закончилась, а впереди в темноте показалась какая-то тень. Блеснули два желтых глаза. Лика повернулась, чтобы побежать назад, но из переулка, который она только что миновала, в свет фонарей выпрыгнул огромный серый зверь. Волк! Оставался еще один путь - в распахнутые ворота какого-то бетонного забора. Лика бросилась туда.

Она побежала к двухэтажному зданию без дверей, чтобы там спрятаться, но в черном провале входа зажглась еще одна пара глаз. Навстречу Лике вышел третий волк. Два других преследователя не торопясь входили в ворота. И тут третий волк заговорил голосом, очень похожим на смех бабы Аги.

- Ну что, Ликуся, узнала из какой я сказки? Не хочешь спросить почему у бабушки такие большие зубы?
- Не надо меня есть, - попросила девочка и заплакала.

Из-за слез силуэт волчицы дрожал и расплывался. Лика почувствовала, что описалась.

- Я пыталась. Но охота в этом месяце неудачная. К тому же, плохие девочки должны быть наказаны.
- Я хорошая!
- Ты разве забыла? Хорошие девочки не шляются по ночам. А сейчас уже очень поздно. Слишком поздно.

Волчица рассмеялась, и смех перешел в рычание.

21. Крапива и одуванчики


Шла холодная, дождливая весна сорок девятого.

После промозглого туманного марта и тихого, с моросящими дождями, апреля май выдался шумным, с порывистым ветром, с частыми грозами, переменчивым и непредсказуемым. Каждый новый день отличался погодой от предыдущего. А еще чаще смена погоды происходила по несколько раз на дню. Неожиданно начавшийся ливень вдруг обрывался, тучи поспешно расползались, освобождая синее пространство; на молодых, еще светленьких листочках в каждой капельке дождя играли маленькие кусочки солнца; а потом снова налетал ветер, стряхивая солнечные брызги в мокрую траву, и небо опять становилось тяжелым и влажным как губка. На газонах и лужайках обильно цвели одуванчики, в полуденные часы превращая все вокруг в сплошные желтые клумбы. Робкая на первый взгляд шафрановая пушистость словно впитывала в себя все краски остальных цветов, как будто не было никаких тюльпанов, настурций и анютиных глазок, и во всем мире оставались только зелень и желтизна.

Лучше одуванчиков этой весной чувствовала себя лишь крапива, разрастаясь во всех местах, где ее не успевали скосить, в пышные кусты с огромными листьями и сочными стеблями.

Лейтенант Николай Ребров пришел в уголовный отдел города С* почти сразу, как демобилизовался. Семьи у него не было. Перед войной он женился на девушке, которую знал несколько лет; как казалось им обоим – по взаимной любви; но они так и не стали родными друг другу, а за годы военной разлуки и совсем отдалились. Он без удивления воспринял новость о том, что она уходит к другому. Расставание прошло спокойно, без взаимных упреков, разве что жена при разводе не упустила случая кольнуть его тем, что он слишком замкнут в себе, и скуп на нежности и красивые слова. Но обиды ее слова не вызвали, может, потому, что он уже не чувствовал в сердце тепла к ней, или потому, что давно решил, что с ним, очевидно, что-то не так, и все эти сантименты не для него.

Жизнь в городе этой весной была такой же, как и майская погода: неуютной и тревожной. В городе третий год орудовала банда. Действовала тихо и умело, то залегая на дно, то внезапно проявляясь чередой запутанных преступлений. В уголовном отделе копились нераскрытые дела, а о составе банды выстраивались только предположения. Однако было известно, что время от времени повторяющиеся грабежи квартир, а так же и несколько убийств, точно входили в список ее преступлений. Были арестованы трое скупщиков краденого, наметилось несколько цепочек, но все они привели в тупик. Однако опрос немногочисленных свидетелей указывал на то, что, возможно, осведомительницей в банде работала Ольга Велецкая, актриса городского театра, молодая, лет тридцати пяти, элегантная и капризная дама.

Ребров несколько раз вызывал ее на допрос, пытался разговорить и добиться хоть какой-то информации, но актриса сотрудничать со следствием отказывалась, ни в каком содействии банде не признавалась, да и вообще, большей частью делала вид, что не понимает, о чем идет речь.

А спустя некоторое время Велецкая вдруг сама явилась в отделение с повинной, при условии, что говорить будет только с допрашивающим ее ранее следователем, Николаем Ребровым. И в беседе с ним рассказала все, что знала об интересующей уголовный отдел группировке. Актриса, в самом деле, знакомилась с состоятельными горожанами, и сообщала о них людям банды, с которыми поддерживала связь, встречаясь на скамейке в парке, и получая проценты с каждого удачного налета. Она подробно поведала обо всех тонкостях своих взаимодействий с бандитами, сообщила об условных знаках и паролях, чем ввела в полное недоумение следователя.

- А что же раньше вы ничего не говорили? И почему решили это сделать сейчас? – спросил он, внимательно глядя на Ольгу.

За зарешеченным окном в это мгновение дождь перестал хлестать по веткам клена, и косые лучи послеобеденного яркого солнца, просвечивая сквозь узорчатые листья, желто-зеленой волной хлынули на стол с документами, печатной машинкой и чернильницей.

- На то есть веские причины, - ответила Ольга, потупившись, и покраснев. А потом осторожно заглянула в глаза Николая, кольнув его взглядом карих глаз в самое сердце.

И он, неожиданно для себя, вдруг понял, что его любят.

Он брал с нее подписку о невыезде, выписывал ей пропуск, и не знал, что делать с этим свалившимся на него, как снег на голову, чувством. Да, она очень красивая, изящная, и такая необычная… Но у него ведь даже в мыслях не было думать о ней как-то иначе, чем о предполагаемой соучастнице преступлений. Нет, он даже представить себе не мог, что эта странная женщина может вот так просто взять и влюбиться в него. Он понимал, что ему после такого прозрачного намека нужно сделать ответный шаг, пригласить ее на свидание, угостить газировкой, подарить шоколадку. Ну, или букет… кто их знает, этих актрис… И в то же время, он же при исполнении… какие еще свидания? На мгновение даже коварно возникла и тут же пропала мысль о самоотводе.

Но он так и не решился ничего ей сказать. Тогда заговорила она.
- Мы ведь увидимся снова? - Спросила она негромко, но тоном, словно между ними уже что-то прояснилось.
- Да, конечно. – Николай, волнуясь, старался держать себя в руках. – Мы вас обязательно вызовем повесткой, как только возникнет необходимость.
- Завтра вечером у меня спектакль, – снисходительно улыбнулась Ольга. – «Гроза» Островского. Сможете прийти?
- Не обещаю. Но постараюсь.
- Отлично! – Повеселевшая дама тонкими пальчиками аккуратно взяла пропуск из рук следователя, и легко встала со стула. Он проводил ее до КПП, где она, отдав охраннику пропуск, оглянулась и улыбнулась Реброву. «Будьте осторожны», - хотел было сказать он ей. Но не сказал.

А ранним утром ее нашли на залитых кровью, еще нераскрывшихся одуванчиках, в переулке, заросшем крапивой, недалеко от дома, где она проживала. Убита несколькими выстрелами в спину. Очевидно, в банде разузнали о предательстве, и разобрались.

Николай присутствовал при обыске ее квартиры. На комоде среди фарфоровых безделушек и склянок с духами и румянами стояла средних размеров шкатулка. Он, все еще не веря в гибель Ольги, рассеянно приподнял деревянную инкрустированную крышку шкатулки. И замер.

В шкатулке лежали копии допросов с его размашистой подписью, и несколько высохших веточек ландыша из букетика, который был у нее в руках на одном из допросов, и нитка голубого жемчуга, обвивавшая как-то ее шею, и он еще тогда сказал: «Красивый у вас жемчуг»…

И у Николая снова заныло сердце от понимания, что его очень сильно любили, но судьба не дала ему возможности ни принять эту любовь, ни ответить на нее.

22. Везунчик


Медсестричка стакан на подоконнике забыла, а солнце тут как тут. Свет на донышке накололо, сквозь грани стеклянные выжало и по стенам зайчиками раскидало.

Закрыл глаза, вдохнул сиренево-хмельное. Воздух чем-то таким пропитан, что в словах не передать. И звуки... Привычные с детства, но подзабытые за три проклятых года. Где-то шмель пролетел, лелеки клювами защёлкали, воробьи в ветвях напротив окна щебетун устроили. А ещё грохотнуло где-то. Так хочется поверить, что это майский гром небеса трясёт, а не бойцы четвёртого украинского ту самую высоту берут. Хочется, да не могется. Потому что точно знаю – Сапун-гора сейчас кровь солдатскую пьёт. Жадно пьёт, добавки просит.
А ещё знаю, что не выстоят ни немчуры, ни румыны. Смолотит их ярость благородная, погонит вниз по склону к городу. А через два дня и Севастополь от нечисти очистится. Но это через два дня. А сейчас, пока я в госпитале прохлаждаюсь, там, на высоте, товарищи мои жизнями за победу расплачиваются.

– Вот ты мне не веришь, вижу же. А зря, Фёдор, зря.

Открываю глаза, смотрю полусонно. Лёша улыбается во все зубы. Герой, что тут скажешь. Хоть сейчас в хронику. С заголовком "Один из орлов генерала Толбухина". В госпиталь он попал за десять дней до меня. Оклемался вон, снова на подвиги спешит. Месяц назад бойцы тридцать второй гвардейской под миномётный огонь попали. Двадцать человек в решето и только Лёша легко отделался. Осколок мягкие ткани на ноге задел. Кто видел, поверить не мог. Мины кучно легли, воздух выл от раскалённого железа. Но всё оно в телах лёшиных товарищей осталось.

– Говорю же тебе, чудак-человек, заговорённый я.

Усмехаюсь, покосившись на ногу товарища по палате. А ему хоть бы хны. Ни капли не смутился:

– Ты, Фёдор, зря пялишься. Заговор у меня особый. Меня, брат, со смертью породнили. Мы с ней друзья-товарищи. Эх, увести бы разговор в другую сторону, да не выдерживаю. Хмыкаю скептически. Лёха всё по-своему понимает. Ему бы на выход – вещмешок уже к дверному косяку прислонён – так нет, линию свою гнёт:
– Это аж с рождения так завелось. Когда мама умерла, чтобы я на свет появился. С тех пор у меня договор с костлявой. Если не станет кого, мне со смерти этой барыши причитаются. Я ещё мальцом заметил. Вот, скажем, помер дед мой, Трифон, дык я в тот же день, червей копая, заначку нашёл, что от расстрелянного кулачины осталась. Знаешь сколько там золота было?
– Сколько? – машинально отвечаю, чтобы разговор поддержать.
– Много, Федя, много. Если бы не клад этот, ни я, ни батя, ни сестрицы мои в голодную годину не выжили бы. Я вот ещё что углядел. Чем ближе, чем роднее человек, тем его смерть больше влияния имеет. Пастушок деревенский в речке утонул – батя меня на ярмарку сводил и леденцов накупил полные горсти. А вот когда сам батя преставился... – Лёха погрустнел сразу.
– Ну?
– Знаешь, не расскажу, пожалуй. Вижу же, не веришь.
Я плечами пожал, мол дело хозяйское. Герой потоптался, шагнул было к порогу, потом вернулся, затараторил:
– Это как запой, Федь. Вроде умом понимаешь, что нехорошо поступаешь, а к бутылочке тянешься. Вроде понимаешь, что нехорошо близкому человеку смерти желать, но какая-то тварь внутри тебя шепчет-нашёптывает. Да такое, что хоть голову в петлю. А костлявая разговоры эти слышит, в блокнотик записывает. Не стало бати и я, играючи, в Москву переехал. Работа на заводе, квартира, уважение. Ну да, рукастый. Но таких как я в столице вагон и маленькая тележка. А повезло именно мне. Сестрёнок перевёз... Зря, наверное. Лидки не стало. Машина сбила. Вот скажи, Фёдор, в чём я виноват? Почему до сих пор совесть грызёт? Разве стоила её смерть работы бригадира и партийной корочки? Я ведь мельком подумал мысль эту поганую. Чужие, незнакомые люди вокруг как мухи мрут. Почему Лидка-то?

Я не знал, что ответить. Сидел, молчал, запахом вешнего цвета пропитывался.

– Хорошо, что война эта началась, – продолжил Лёха. В глазах азарт загорелся. Я насторожился. Скажет главное, не скажет? Сказал: –
Здесь не таким виноватым себя чувствуешь...

По глазам вижу, что очень даже чувствует, но спрашиваю другое:
– Лёш, зачем ты мне это всё рассказываешь?

Смешался, глаза в пол опустил. Буркнул:
– Ты же не веришь. Вон, сидишь, потешаешься. Небось наслушался на фронте историй таких. Чего только солдат не придумает, чтобы оправдаться за то, что живой, когда товарищи полегли все. А мне выговориться надо, понимаешь. Больно такое в себе держать.

Снова киваю, как болванчик какой. И снова Лёша по своему всё понимает. Оправляет гимнастёрку, подмигивает. Жмём друг другу руки под птичий щебет последней весны. Она и правда последняя, я знаю.
Оборачивается на пороге. Я рукой машу. Иди, мол, везунчик.

***

Солдатик у порога стоит и в дверь постучать не решается. Надо же... На фрицев шёл, не боялся, а сейчас боится. Давай уже, решайся. Зря что ли вся грудь в орденах да медалях?

Рука в пустоту провалилась. Машка открыла дверь, вздрогнула, вгляделась, а потом, завизжав, бросилась на шею.

***

Выныриваю из видения. Потом, совершенно того не желая, погружаюсь в другое. Отвратительная вонь и духота. Надсмотрщикам всё равно. Скоро обитателей этого ада отправят в печи. Чего о них заботиться? Фронт уже близко. Успеть бы утилизировать оставшихся и в тыл эвакуироваться. Была бы их воля, подручные герра Менгеле уже давно бы сбежали, наплевав на работу. Но "Доктора Смерть" они боялись до икоты.

– Алэксей! Ком ир, Алэксей!

Лёху трудно узнать. Избитый, в одной рубахе, похудевший. Впрочем, на фоне остальных узников выглядит он не так уж и плохо. Надзиратели, издеваясь, кидают хлеб прямо на пол. Лёха кидается к еде, жадно чавкая запихивает плесневелые куски в рот, а немцы пинками отбрасывают живые скелеты, чтобы не таскали его порцию. Бормотание былого героя не разобрать, но я знаю, что он мычит:

"Выживу, твари. Думаете, просто так вторую неделю откармливаете? Нееет. Заговорённый я. Сколько вокруг народа умирает. А значит я – выживу".
Надзиратели ждут терпеливо, пока всё до крошки доест, потом берут под руки, тащат. Лёха орёт, как резаный, пытается сопротивляться. Бьют, но не сильно. Для острастки. Герр Менгеле приказал невредимым привести.
Видение вновь сменяется.

Мужчина в белом халате. Эдакий розовощёкий кучерявый доктор. Знакомые его Беппе кличут.
– Герр Менгеле...

Оборачивается, слегка улыбаясь.
– Умер он. Когда вели умер. Сердце не выдержало, видимо от страха.
Брови доктора взлетают вверх. Хочет что-то сказать, потом просто рукой машет, отсылая надзирателя. Когда дверь закрывается, даёт выход раздражению. Стеклянная трубка брошенного об пол шприца разлетается на осколки. Солнце отражается в них, пуская на стены множество зайчиков. По комнате разливается запах керосина и ацетона. Любимый "коктейль" Доктора Смерти в этот раз не будет жечь вены подопытному.

Беппе почти сразу успокаивается. А через минуту стены отражают его ехидный смешок:
– Надо же... какой везунчик.

***

Эх, Лёха... Ты уверен, что жизнь тебе везение подарила. А я вот скажу, что для таких, как мы, нет никакого везения. Только проклятие. Неужели ты не подумал, что самый близкий тебе человек – ты сам? Наверно, подумал. Коснулся крамольной мысли краешком сознания и руку отдёрнул. Но костлявая, с которой скорешился, успела в блокнотике строчку черкнуть.

Мой крест – видеть будущее. Скажешь – везуха? Ага, слюни подбери. Каково это знать, сколько отмерено? М? И ведь знаю...

Пришла мысль крикнуть вслед герою, предупредить. Потом понял, что слишком поздно. Уже на карандаш взяли Лёшу. Даже если поверит, то другой, может ещё более лютой смертью осчастливится. Последняя весна вступила в свои права, и ничего тут не попишешь.

Вновь возвращаюсь к первому видению. Тому самому. Счастливому.
Маша у меня на шее висит, плачет, смеётся, целует. Ровно через год я к ней вернусь. В день, когда война проклятая завершится. А пока на нас с ней со стороны любуюсь. Красивые.

Вот вы скажите, девять лет это много, или мало? Может не стоило мне к ней возвращаться? Ведь знаю, что через девять лет вдовой сделаю. Но нет. Поздно что-либо менять. Да и нужно ли? Она-то про отмеренный срок не знает. Вон какая красивая да счастливая. Как ни крути, а я – везунчик.

23. Финальный аккорд


Его звали Денисом Дмитриевичем, когда-то он был просто Денисом или Дэном, но последние три десятилетия именно Денис Дмитриевич и никак иначе.
Те, кто мог называть его по-другому, ушли из его жизни. Кто-то потерялся, кто-то умер, так происходит почти у всех нас кто переваливает рубеж восьми десятков. Ему было не на что жаловаться, в свои восемьдесят два года он чувствовал себя в худшем случае на шестьдесят, а в особо удачные дни и моложе.

Раннее майское утро началось с треньканья телефона, сообщения сыпались, прогоняя остатки сна, вызывая резонную мысль «Кому какого хера надобно в такую рань?». Сообщения сыпались в богопротивной «телеге», причем с незнакомого номера.

– Первая мысль «Какого хера?» сменила вторая … «Задолбали спамеры», желание отклонить входящие сообщения, было всеобъемлющим, но природная вредность победила.

Первое сообщение, начинавшееся словами «Здравствуй милый дедушка Денис Дмитриевич! пишет тебе твоя внучка Варенька» … Загнало в глухой ступор, заставило сесть на кровати и попытаться со скрипом запустить мыслительные процессы.

Дело в том, что детей у Дениса Дмитриевича, по крайней мере тех о которых бы ему было известно, не было и соответственно обращение «дедушка» еще и в сочетании с прилагательным «милый». Заставляло задуматься о неких телефонных мошенниках.

Из сообщений было понятно, что «внучка Варенька» находится в его городе и просит его дозволения посетить «милого дедушку» сегодня в послеобеденное время. Поскольку никаких вводных данных в тексте сообщения не было, все это напоминало какой-то розыгрыш, либо действия все тех же пресловутых мошенников.

Но, день был полностью свободен, и после некоторых недолгих раздумий он взбодрился и отстучал по экрану, что будет несказанно рад лицезреть свою незнакомую внучку не позднее 15.00.

Вспомнил о уже о несколько десятков лет как покойной сестре, у нее вроде бы были дети, но в силу специфики его работы отношения с ними не поддерживались. В последний раз он видел её сыновей и мужа именно на ее похоронах, попытавшись вспомнить их лица, не смог, только какие-то смутные образы.

Сестру он помнил. Она была младше его всего на пару лет, но в 18 он ушел отдавать долг Родине, потом ненадолго заглянул домой и уехал учиться правильно отдавать этот самый долг. Потом не только отдавал его своей родине, но и задорого продавал всяческим племенным вождям, не слишком внятным диктаторам, главарям полукриминальных структур крышующих добычу алмазов, золота и редкоземельных металлов по всему черному континенту.

Спустя несколько десятков лет, когда ситуация в мире изменилась, начал плотно заниматься устранением этих самых главарей, опять-таки не без корыстного интереса, но с чувством глубокого морального удовлетворения.

Вовремя соскочил, и воскрес на исторической родине, где выбрал небольшой тихий приморский городок на окраине которого обзавелся небольшим, но капитальным домом, где тихо, мирно, минимально контактируя с окружающим миром жил, наслаждаясь обеспеченным комфортом, скромно сибаритствуя.

День обещал быть интересным, весеннее южное яркое солнце вломилось в зенит и залило яркими лучами террасу с барбекюшницей, на которой жарился кусок говядины. Грелось на легком садовом столике в открытой бутылке красное сухое вино, чуть привядали на солнце покупные помидоры и зелень, жизнь была хороша, проста, легка и вполне понятна.

За глухим каменным забором раздался звук подъезжающей машины, хлопнула дверь, машина уехала и в доме раздался звонок домофона.

Он неспешно направился к трубке видеодомофона, мимоходом глянул на часы, времени было еще только пол первого, так что «внучка» если это она, похоже торопыга.

Камеры показывали только пустую пыльную улицу и девушку в джинсах, майке и с небольшой спортивной сумкой в руках стоявшую перед калиткой. Дождавшись пока она в очередной раз нажмет кнопку вызова, задал риторический вопрос –Кто там?
-Здравствуйте Денис Дмитриевич, это Варвара, я вам писала сегодня утром.
Он, уверенно нажав на кнопку запустил гостью во двор и сам открыв двери вышел на крыльцо.
Они стояли и смотрели друг на друга.

Девушка видела старого, но не сгорбленного еще мужика с ехидным прищуром наблюдавшего за ней, в тапках- сланцах на босую ногу, сером найковском трико и серый же, в черных ромбах, халат поверх обнаженного торса, из-под левого рукава которого выглядывали наручные часы на стальном браслете, а из распахнутого ворота по груди струилась обесцвеченная временем невнятная вязь татуировки.

Он видел маленькую, не выше метр шестидесяти, худенькую блондинку лет 20-22, во взгляде темно серых глаз которой читалось беспокойство.

-Ну здравствуй, внученька. Произнес Денис Дмитриевич, и взял паузу наблюдая за ее реакцией.

На миг замявшись, она вздернула подбородок, максимально мило улыбнулась и ответила - Здравствуйте Денис Дмитриевич, и после приостановки, «дедушка».

-И расскажи ты мне внученька, что сподвигло тебя навестить престарелого родственника, до сегодняшнего утра, не подозревавшего о твоем существовании?
Милую улыбку на его лице смыло как утренней росой выражение лица стало серьезным, с проблесками жесткости

- Кто такая? Кто дал номер телефона и адрес?

Перемена в лице и интонациях заставила девочку вздрогнуть и отступить на пол шага назад к калитке.
- Я дочь Вячеслава, который сын Софьи, которая ваша сестра, адрес у отца был, ему бабушка оставила, телефон через базу данных нашла.

- Что-то в этом духе я и предполагал. Ну заходи коли пришла.
Приторно милая улыбка не вернулась на его лицо, но и выражение «жить тебе осталось три, две, одну» схлынуло.
Шире распахнув входную дверь и подавшись к ней спиной, он левой рукой указал гостье направление в сторону выхода на веранду. Выведя ее к столу, не поворачиваясь спиной к девушке, взял второй стул от стенки и поставил к столу.

- Вина? Вроде как после полудня можно.
- Не откажусь.

Он разлил вино по бокалам и произнес – рассказывай.
Варя слегка замялась и задумалась.
- Ты если не знаешь с чего начать начинай сначала или с самого главного.
Она еще больше выпрямила спину, как школьница на уроке и приступила
- Начну с того, что о том, что ты есть, я знала считай с младенчества, но папа говорил, что какие-то взаимоотношения ты поддерживал только с бабушкой, контакт она твой ему оставила, но им было неловко тебя тревожить, да и не до того, жизнь…
Твой адрес он мне передал месяц назад, за несколько дней до своей смерти, онкология, квартира ушла за долги, родни не осталось. Вспомнила о том, что есть дедушка по отцовской линии, пусть незнакомый, но мой дед, и решила заехать поинтересоваться не приютит ли он меня хотя бы временно пока не определюсь куда и как мне двигаться и не устроюсь. Вот примерно такая история если о самом главном.

За все время пока продлился ее рассказ Денис Дмитриевич не проронил не звука, мясо остывало, он прихлебывал вино из бокала и пытался прокачать ситуацию. То, что эта маленькая худенькая девушка принесла в его дом проблемы, стало понятно еще в начале ее рассказа теперь он хотел удостоверится, что эти проблемы ему хоть немного интересны и в достоверности её рассказа.

- Паспорт, свидетельство о рождении, семейные фотографии?

Варвара немного опешила, потянулась к сумке и начала извлекать требуемое из разных ее отсеков.

- Вот только с фотографиями заминка, сказала она, что-то есть оцифрованное в облаке, но вот есть твое письмо бабушке из армии, вместе с фото.
И выложила на стол желтый конверт из далекого- далекого прошлого.

Бегло просмотрев переданные документы, он взял в руки конверт, развернул встретился глазами с самим собой более чем полувековой давности, и не читая отложил письмо в сторону.

Слово «доверчивость» имело с ним еще меньше общего чем он сам с балетом. Но…, чем я рискую? Ограбит? У меня ничего ценного дома не хранится, убьет? Зачем? Наследство ей даже теоретически не светит, деньги в анонимных ячейках и номерных счетах, они просто пропадут вместе со мной. А давай попробуем!

- Идем, я покажу тебе где расположится, сказал он, вставая из-за стола, так и не притронувшись к обеду.

Проводив ее на второй этаж, где уже с момента покупки дома пустовала гостевая комната с отдельным санузлом, он спустился вниз и вышел в небольшой дворик перед крыльцом, неспешно прошелся до калитки, подергал её, развернулся и пошел обратно к дому.

Услышав шум сзади, он даже почти успел обернуться как перед глазами мелькнула вспышка.

Сознание возвращалось к нему как выныривая из облака ваты, почувствовал, что с затылка течет, появился звук, с трудом удалось приоткрыть глаза. Дэн лежал на краю дорожки головой к дому, в котором мелькали какие-то невнятные тени. Потом раздалось несколько глухих хлопков.

На крыльцо вышла Варвара, одетая так же, как и в момент первого ее появления, в руке у нее, совершенно не гармонируя с ее внешним видом был наган со здоровенной трубой глушителя. Подойдя поближе к нему, она пнула его ногой переворачивая на спину.

- Где деньги, старик? Где, блять деньги, я тебя спрашиваю!? Не прикидывайся я вижу, что ты в сознании.

Дэн приоткрыл глаза чуть шире, на губы наползла улыбка, если бы он мог, он бы засмеялся в голос, но тупая боль в затылке мешала.

-В пизде внученька – в пизде.

Чуть слышно прошептал он и сразу получил ногой по ребрам, на этот раз с размаху.

- А вот хамить не нужно, твой уход из жизни может стать очень мучительным.

- Подожди внучка. Дай отдышусь. Я понимаю, что мне конец, но умереть хочу быстро и без мучений, деньги в тайнике в доме, там много, у меня скромные расходы. Я покажу.

Она отступила на шаг и замерла, выжидая пока Дэн соберется с силами, чтобы встать. Первая попытка подняться самостоятельно успешно провалилась, рука на которую он пытался опереться скользнула по плитке, и он упал на бок, чуть дальше чем лежал, головой на газон.

- Вставай старый пень.
- Тебе придется помочь мне, я просто не в состоянии встать самостоятельно.

Она с сомнением оглядела его морщинистое залитое кровью лицо, старик, причем древний старик. Направив на него пистолет правой рукой она чуть наклонившись протянула ему левую. Дэн с видимым трудом медленно протянул к ней свою левую руку и обхватил ее запястье.

С этого мгновения события провернулись как в ускоренной сьемке.

Рывок с поворотом запястья на себя- рука с пистолетом захватывается и пистолет в руках упирается ей в живот- стальной палец старика ложится поверх тонкого девичьего пальца на спуске и дважды нажимает на него- глухие хлопки и тяжелые семиграммовые пули рвут ей селезенку и левое легкое- она падает на приподнявшегося и повисшего на ее руках старика- в падении неловко вырывается из его рук - поворачивая ствол револьвера вниз и нажимая на спуск еще два раза.


Дэн с трудом сдвинул с себя отяжелевшее тело девушки, один из её предсмертных выстрелов попал в него и судя по цвету крови, задел печень. Зажав рукой рану толчками выплескивавшую кровь он шатаясь пошел в сторону дома. На пороге лежал труп мужчины с входным отверстием в затылке, рука еще одного, залитая кровью, была видна в дверь веранды.

Поспешила, ой поспешила убрать сообщников, то есть знала, что деньги у него есть, но не понимала, с кем связывается и как они ему достались. Впрочем, теперь уже все равно. Впустить её в дом было последним безрассудным поступком в его жизни. Найдя аптечку, он затампонировал рану бинтом, руки дрожали, вызывать скорую смысла не было, не успеет доехать, а если и успеет, его уже не спасти. Шансы на выживание с простреленной печенкой в его возрасте отсутствовали.

Ковыляя вышел на веранду плюхнулся на стул и налил себе бокал вина, бутылка при попытке поставить ее на стол упала на пол и разбилась. Редкий срач развел в доме, мелькнуло мимоходом. Он посмотрел сквозь стекло бокала на заходящее солнце. Улыбнулся ему, выпил и уронил бокал.

Хорошо ухожу… весной… день хороший… было его последней мыслью.

24. Эго


Первым делом нужно открыть окно, подышать воздухом и посмотреть на солнечный свет. Окно я открыл, но проснулся слишком рано, солнце пока не взошло. Может быть отжаться? Сегодня не хочется. Пошел умываться холодной водой. Так и не узнал, насколько хороша привычка умываться именно холодной водой, а не теплой. Мне нравится именно холодной, хотя иногда умываюсь и теплой. Разнообразие не помешает. Почистил зубы. Они желтоваты, но в пределах нормы. Из зеркала на меня смотрит хорошо знакомое лицо. Что десять лет назад, что сейчас… Пришлось постараться, чтобы найти разницу. Вроде синяки под глазами стали темнее и на этом всё. Хотя нет, я же пару месяцев как бороду отращиваю. Мой лучший друг требует, чтобы я её сбрил. «Она мерзкая», – утверждает он. Возможно, это и так. Борода растет как попало, а усы под носом жидковатые.

Ах да, есть еще одно отличие от прошлого меня. Линзы в очках стали толще. Теперь точно всё. Вернулся к окну, солнце показало свои первые лучи. Правда моё окно находится на неудачной стороне, и солнце по утрам попадает в комнату лишь отразившись от соседних окон. Хотя бы так.

На завтрак отварил пару яиц. Больше ничего не хочу. Может бороду всё-таки сбрить? Сегодняшний вечер отличается от обычного. Я не просто так вспомнил себя десятилетней давности. Сегодня встреча выпускников. Школьных. В вузе я учился, но так и не закончил. Даже понятия не имею, встречаются ли потом выпускники вузов, но это так-то и не имеет значения.

Захотелось отжаться. Количество повторений за подход как правило не считаю. Отжимаюсь пока не надоест. И так два-три подхода, реже больше. Сделал один подход.

Делать особо нечего, решил по социальным страничкам одноклассников пройтись. Одна похудела, другая родила, кто-то женился, кто-то подкачался… А у меня нет социальной странички, поэтому никто из одноклассников не может узнать, что за прошедшие года я толком и не поменялся. Не считая тех, с кем я активно общаюсь. Пять лет. Да, я не видел одноклассников пять лет с прошлой встречи выпускников. Я не знаю почему я пошел на прошлую встречу и не знаю зачем пойду на эту. Похвастаться мне нечем. Послушать достижения когда-то знакомых мне людей? Это не вредно.

Наверное.
Хорошего предлога не идти у меня нет и вероятность приятно провести вечер всё же есть.

Джинсы, потертые ботинки и фланелевая рубашка. Подойдет. Внезапно захотелось сделать еще один подход отжиманий, и я его сделал. Эту привычку я приобрел странным образом. Лучший друг, тот самый, что зовет мою бороду мерзкой, как-то сказал: «да не будет у тебя шесть кубиков».

Прозвучало как вызов. По прошествии времени выяснилось, что друг был прав. У меня кубиков только четыре, а получить пятый и шестой, увы, физически невозможно.

Генетика, не повезло.
В обсуждении, где же провести вечер и когда, я не участвовал. Не захотел и хороших предложений у меня всё равно не было. Жребий пал на суши-бар. Не фанат японской кухни, но да ладно. Большой разницы, где именно собраться такой компанией я не вижу.

Зал оказался неплохим, но от бара одно название, скорее это ресторан.
Это к лучшему.

Синяки под глазами сохранил не один я, а кто-то их приобрел. Кто-то не просто похудел, а отощал. Что ж, бывает и так.

В зале было душновато. Я совсем не слушал кто чем занимается, кто за кого вышел и кто сколько зарабатывает… И зачем я пришел?

– Ты пьешь? – спросил меня одноклассник.
– Не пью, – со всей присущей мне серьезностью ответил я. – Официант, мне одно пиво. Светлое нефильтрованное.

Одноклассник засмеялся, а я деловито погладил свою мерзкую бороду, от чего тот засмеялся еще пуще. Я действительно «не пью». Это будет первый раз за годы.

– Итак, ты стал писателем? – внезапно спросила меня одна из одноклассниц. На её лице улыбка, но эта улыбка ничего не значит. Она улыбается весь вечер. На лице тонна косметики, она как раз из тех, кто в школьные времена была полненькой. Об моих потугах с буквами знает пара одноклассников-друзей, но ни один не пришел на этот вечер. Первый не захотел, а другой был в командировке… И откуда она знает? Не думаю, что мои друзья разболтали. Слово «писатель» до сих пор неприятно режет слух. Я ничего не продал и на конкурсах медали не получал.

Зачем я пришел?

– Как так вышло? У тебя ведь была тройка по русскому и сочинений ты не писал… – не отступала та. Я мог бы задать встречный вопрос о том, как она похудела. Йога, фитнесс, кроссфит, диета, стресс или глисты? Уверен, она бы с удовольствием бы мне об этом поведала.
– Тройка по русскому у меня была из-за плохого почерка, а сочинений я не писал, потому что ценится не содержание, а форма. В этом не было смысла, – решился ответить я, но одноклассница переключилась на другой разговор. Мой ответ ушел в пустоту.

Бывает и так.
Заказал себе второе пиво. Это дешевле чем чай пить в местном заведении. В данном случае и полезней. Хочу я или нет, а вечер продолжается.

– Ты же писатель? – Опять это слово… я не смог не закатить глаза. – А стихи пишешь?

Я – стихи? И зачем мне их писать? Мне оставалось только одно.

– Хромую рифму складывать могу, но на этом всё, извольте. Стихи я не пишу, поскольку это трудно.

Одноклассник многозначительно хмыкнул. Почему многозначительно? Потому что черт его знает, что он имел этим ввиду. Ну и ладно. По юности мы вроде как нормально общались. На равных. Сейчас он в синем деловом костюме, волосы блестят от геля для волос. Ему только галстука не хватает.

– А что пишешь?
– Фантастику. Вот-вот роман опубликую.
– Дашь прочитать?
– Как опубликую, ты пиши если что.

Но мне он не напишет. Меня часто просят что-то дать почитать и потом об этом забывают. Обычное дело.

– А почему именно фантастику?
– А почему нет? В фантастику я что угодно могу запихнуть.
– И твою фантазию кому-то интересно читать?

Я мог бы и обидеться на принижение фантастики до чьей бы то ни было фантазии, ведь это другое, но да ладно. Некоторые авторы, гордо именующие себя писателями, умудряются на полном серьезе считать, что обязательный атрибут любой фантастики, это космический корабль, робот или, на худой конец, бластер.

– Не могу знать, что интересно другим людям. Кому экшн подавай, убийства там, знаешь, драму, интриги, расследования, романтику, оргии. Кто-то ничего не поймет, кто-то найдет то, чего совсем нет в тексте. Так бывает. Всем не угодишь, мы все это знаем. Но дело в том, что и разочаровать ты всех не можешь.

Если пишешь хорошо.
– Как это не можешь? Можешь…

Не знаю, что еще хотел мне сказать на эту тему мой одноклассник, но звонок с работы совершенно сбил его с мысли. Не удивительно. У него одни часы дороже всего моего гардероба. Должно быть работа у него важная.

– Знаешь, а твоя валентинка у меня до сих пор лежит! – заявила мне одноклассница. Эта одноклассница отличалась от остальных, как раз таки из-за этой валентинки, которую она часто мне припоминает. Никогда не мог придумать нормального ответа на это заявление. Я и сейчас не знаю, что сказать. Речь о валентинке, которую я подарил ей еще в начальных классах. Ох уж эта детская влюбленность. Дело было втором классе, если не ошибаюсь. Совсем еще сопляком был, а она соответственно соплячкой… Но конструкция у той валентинки была интересной. Я сплёл ей сердце из бумаги.

– Не удивительно, раритет! А я ведь за всю жизнь сделал всего три таких валентинки. Первое сердце выкинул в мусорное ведро, второе я тоже выкинул, а на третье у меня закончилась красная бумага… Пришлось заменить темно-красным цветом. Бордовым. Или такой цвет уже не так называется?

Такой себе ответ. И зачем я пришел?
– Сейчас, я даже вижу в этом некий символизм, ведь моё сердце достаточно тёмное, чтобы я временами слышал, что у меня его нет вовсе… Или мне так говорят, потому что его отдал?

Эти слова мне тоже не нравятся. Ну ничего, всегда так было. Не припомню, чтобы я с ней хоть раз нормально разговаривал. Одноклассница вздернула нос и отвернулась.
Похоже я испортил себе вечер, теперь то и дело поглядываю в её сторону. И зачем? Она наверняка вышла замуж, девушка видная, а за такими женихи в очередь становятся. Это можно было легко узнать слушай я её в начале встречи. Или сейчас… Достаточно на её ладони поглядеть. Но я не хочу этого знать. Мне и не нужно этого знать.

Легонько отбиваю ритм музыки, которая мне совершенно не нравится, пытаясь скрыть своё раздражение. Жую ролы, которые мне тоже не нравятся… Вспомнил. «У тебя нет сердца», это её слова… Неужели помнит? Потрясающе, теперь я и вину буду чувствовать? Вечер точно испорчен.

– И как давно ты пишешь? – спросил меня одноклассник в деловом костюме.
– Лет пять назад начал, точно не помню. На первых порах мало писал.
– А не поздно ли ты начал? Все популярные писатели с малых лет писали. Или ты что-то и раньше сочинял?

Сочинял, но не записывал. Мечтал… Но это не считается.

– Поздно начал, поздно, – согласился я. – Но и начать раньше я не мог. Так уж сложилось.
– Да что же ты всё отмалчиваешься всё? Ну расскажи, как дела, как жизнь? – встрял в разговор другой одноклассник. Этот одет попроще, как я.
– Долго рассказывать, жизнь говно, – попытался отшутиться я.
– Обоснуй.

Я снова деловито погладил мерзкую бороду и демонстративно выставил руку вперед, готовясь загибать пальцы. Я старался не улыбаться, но не вышло.

– Машины нет, образования нет, денег нет, жены нет, детей нет, работы нет, друзей нет…

Это была плохая шутка, поскольку некоторые одноклассники начали меня жалеть и пытаться разубедить меня в том, что жизнь говно и у меня просто всё впереди. Хотя до одноклассника в дорогом костюме смысл шутки всё-таки дошёл, но смеялся он пуще с «утешений».

Жизнь у меня нормальная. Переживать мне не о чем. Друзья у меня есть. И работа есть, хотя я грежу о том, что уйду с неё. Недостатка в деньгах у меня тоже нет. А вот машины у меня действительно нет, даже прав у меня нет, поскольку не нужно. Образования тоже нет, поскольку не стал перешагивать через свою гордость. «Дурак ты, один курс недоучился», – говорят мне родственники. Согласен, что дурак, ведь ценю собственную гордость и порядочность выше бумажки. Жена и дети – даже не намечается. Жизнь же не гонка. Куду спешить? Успеется.

Я прекрасно знаю, что всё впереди и без советчиков.
Вечер наконец окончен, время далеко за полночь. Пришла пора расходиться. Никто не нажрался и не подрался, уже хорошо. Даже девушки, изрядно налегавшие на вино, вели себя прилично. В прошлую встречу у них были какие-то склоки.

На выходе меня окликнули.
– А почему ты вырезал валентинку для меня?

Опять она. Вечер был долгий. Обычно я ложусь спать раньше. Глаза слипаются и пиво дает о себе знать.

– Не было особой причины. Сама знаешь, ты не была тогда красавицей, зазнайкой, но зазнайки никому не нравятся. Я с тобой не дружил и друзья у нас разные, ведь мы толком и не общались. Я не знаю почему, честно. Я просто знал, что режу бумагу для тебя. Даже самое первое сердечко я для тебя резал. Оно вышло недостаточно хорошим, поэтому я вырезал второе, а затем и третье. Я не знал тебя и не знаю почему подарил его именно тебе. Так бывает.

А еще я всегда говорю тебе глупости, и никак не могу избавится от этой дурной привычки даже годы спустя. Откуда мне знать, как работает детская влюбленность? Но я этого не сказал вслух. Может быть и стоило.

– Понятно. Увидимся через пять лет? – она немного наклонила голову вперед. Из-за тени я не увидел её выражения лица. Ну и ладно.
– Я не знаю, что будет через пять лет. Посмотрим.

Усевшись в такси мне наконец повезло. Таксист попался молчаливый. Хотелось поглядеть из окна на луну, но город поглотил густой туман. В следующий раз на луну посмотрю. Луна никуда не денется.

Около подъезда, набрав полную грудь прохладного ночного воздуха внезапно захотелось закурить, но я не потакаю каждому своему желанию. Сделал еще пару глубоких вдохов. Это приятно.

Вернувшись в квартиру первым делом помыть руки, потом раздеться, а затем подготовка ко сну. Снова умываюсь холодной водой, из зеркала смотрит всё еще знакомое лицо. Вроде морщинки вокруг глаз проклевываются. Может бороду всё-таки сбрить? Уберу по бокам получится канадка. Но жидкие усы никуда не денутся. Станет хуже, придется сбрить всё…

Нет, пусть всё-таки растет.