Неизвестный Чуковский

26 фото и текст

«Среди моих сказок не было ни одной, которой не запрещала бы в те давние годы та или иная инстанция, пекущаяся о литературном просвещении детей».
(К. Чуковский «От 2 до 5»)

В 1920-х годах сказочное творчество Корнея Чуковского переживало свой расцвет. В 1924 г. в письме к И. Репину Корней Иванович пишет:

«Мои детские книги неожиданно стали пользоваться огромным успехом… «Мойдодыр», «Крокодил», «Мухина свадьба», «Тараканище» – самые ходкие книги в России. Их ставят в кинематографе…».

Однако к концу десятилетия над сказками Чуковского начали сгущаться тучи. Цензурные придирки были и раньше. Первой мишенью стала сказка про Цокотуху, которая сначала носила название «Мухина свадьба». Цензорам сразу не понравилось «мещанское» слово «свадьба», хотя Чуковский и писал в ответ:

«…уверяю Вас, что муха венчалась в Загсе. Ведь и при гражданском браке бывает свадьба…».

Осуждали и героический индивидуализм Комарика. Говорят, Чуковский даже пытался включить в сказку сцену о коллективной борьбе с пауком, и сам назвал же эти строки «рвотными».
Потом придрались к рисункам, заявив, что на картинке Муха стоит слишком близко к Комарику и улыбается чересчур кокетливо, а это может «вызвать у детей эротические мысли». В итоге вообще заявили, что Муха – переодетая принцесса, а Комарик – переодетый принц.

К. Чуковский, из писем:
«…(Быстрова) стала утверждать, что рисунки неприличны… Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!
Почему у комарика гусарский мундир? Дети, увидев комарика в гусарском мундире, немедленно затоскуют о монархическом строе. Почему мальчик в «Мойдодыре» побежал к Таврическому Саду? Ведь в Таврическом Саду была Государственная дума. Почему героя «Крокодила» зовут Ваня Васильчиков? Не родственник ли он какого-то князя Васильчикова, который, кажется, при Александре II занимал какой-то важный пост. И не есть ли вообще Крокодил переодетый Деникин?
…Мне посоветовали переделать «Муху». Я попробовал. Но всякая переделка только ухудшает ее… Да и к чему переделывать? Чтобы удовлетворить произвольным и пристрастным требованиям? А где гарантия, что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп – переодетый Распутин, а пчела – переодетая Вырубова?».
Надо сказать, в 1920-х - начале1930-х годов будущее сказки как жанра находилось в Советском государстве под постоянной угрозой. Принцы и принцессы считались вредным напоминанием о монархии, а чудеса и нелепицы, мол, прививали ребенку неправильное представление о реальности. В педагогике властвовало такое направление, как педология, поддержанное Троцким, и от педологов Корней Иванович тоже натерпелся по полной. То с какой идиотской и неадекватной серьезностью отдельные ревнители «науки и разума» вчитывались в сказки, хорошо иллюстрируют претензии следующие претензии к «Мухе-Цокотухе».

А. Колпаков, из письма в «Литературную газету», 1960:
«Вместо того чтобы привить ненависть к этому гнусному и отвратительному насекомому, причиняющему человечеству постоянный вред, Корней Чуковский преподносит детям Советской страны свою стихотворную чепуху, восхищаясь мухой — этой гадостью. …Так начинается это восхваление вредного насекомого, которое полностью уничтожено в Китайской Народной Республике.
Корней Чуковский в своем произведении о мухе-цокотухе вместе с тем восхваляет и других вредных насекомых, как тараканов, которых муха приглашает на угощение. Фигурируют здесь и букашки, блошки, недостает только Корнею Чуковскому воспеть вшей, но о клопах он отзывается восторженно».

Также Колпаков объяснял «тупым» читателям, что комар никак не может жениться на мухе, так как относится к другому виду. На это Чуковский тут же ответил, что сюжет свадьбы комара и мухи берет истоки в фольклоре и привел строки из украинской баллады: «Ой, що там за шум учинився, / То комар та на Myci оженився!».
Надо отметить, что письмо было опубликовано уже во времена, благоволящие к писателю, и Колпакова в той же газете и высмеяли.

Однако три десятка лет назад не до смеха было Чуковскому. Особенно, когда на его старую сказку «Крокодил» ополчилась сама вдова Ленина – Надежда Крупская, подвизающаяся на ниве детского воспитания. В газете «Правда» за 1 февраля 1928 г. она писала:

«Что вся эта чепуха обозначает? Какой политической смысл она имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато. Или это простой набор слов? Однако набор слов не столь уже невинный. Герой, дарующий свободу народу, чтобы выкупить Лялю, – это такой буржуазный мазок, который бесследно не пройдет для ребенка. …Я думаю, «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».
Также Крупской не понравилось, что в сказке целуют ногу у царя Гиппопотама, а в завершение она обвинила Чуковского еще и в ненависти к… Некрасову, в частности усмотрев в строчках «Крокодила» пародию на этого поэта.
Давно смущали советских издателей и старорежимные приметы «Крокодила».

К. Чуковский, дневник, 28.11.1923.:
«Вчера в поисках денег я забрел в Севзапкино. Там приняли меня с распростертыми объятьями, но предложили несколько «переделать» «Крокодила» – для сценария – Ваню Васильчикова сделать комсомольцем, городового превратить в милиционера. Это почему-то меня покоробило, и я заявил, что Ваня – герой из буржуазного дома. Это провалило все дело – и я остался без денег».
Тем не менее, строчку «по-немецки говорил» впоследствии пришлось заменить на «по-турецки говорил», (видимо, тогда казалось, что обидеть турков значительно политкоректнее, чем немцев). Кроме прочего вызывала сомнения и ёлка, изображенная в сказке. Новый год еще не был реабилитирован, поэтому ёлку совершенно серьезно считали «предметом религиозного культа».
С последним обвинением Чуковский столкнулся и при публикации «Мойдодыра», где в строчках «Боже, боже, / Что случилось? / Отчего же / Всё кругом…» цензоры попросили убрать упоминание Бога. Чуковский скрепя сердце заменил «Боже, боже…» на «Что такое?», в результате чего пропала и рифма.

Однако, несмотря на это, «Крокодил» продолжал издаваться – вплоть до публикации статьи Крупской. Чуковский защищался, как мог.

К. Чуковский, из письма к А. Луначарскому, 1928 г.:
«Против чего же восстают педагоги? Против слова «Петроград». Против слова «городовой». Но нельзя же уничтожать подлинные произведения искусства из-за двух-трех устарелых слов. Мне предлагают заменить эти слова другими — но кому станет легче от того, что Крокодил будет глотать милиционеров (и собак) в Ленинграде».

Защитника Корней Иванович нашел в лице Максима Горького (кстати, нещадно им критикуемого в дореволюционные годы). Горький пишет письмо в «Правду», где утверждает, что Ленин называл книгу Чуковского о Некрасове «хорошей толковой работой», а в, указанных Крупской, строчках сказочник пародировал вовсе не Некрасова, а Лермонтова.

Защита Горького подействовала, но лишь на время. В конце 1920-х годов нападки на Чуковского возобновились с новой силой. Появился даже такой клеймящий термин, как «чуковщина». В газетах так и писали:
«…основной опасностью в нашей детской литературе является чуковщина, т. е. антропоморфизм, аполитичность и уход от вопросов сегодняшнего дня».
В ответ писатель пытался указать на то, что его сказки несут в себе воспитательное значение.

К. Чуковский:
«Чуждаюсь ли тенденции я в своих детских книгах. Нисколько! Например, тенденция «Мойдодыра» – страстный призыв маленьких к чистоте, к умыванию. Думаю, что в стране, где еще так недавно про всякого чистящего зубы, говорили, «гы, гы видать, что жид!» эта тенденция стоит всех остальных. Я знаю сотни случаев, где «Мойдодыр» сыграл роль наркомздрава для маленьких.
Та же тенденция и у «Федорина Горя». Там пропаганда гигиены, санитарии, уважения к вещам, которого так не хватает нашей юной культуре.
Тенденция моего «Лимпопо» – это уважение к медицине и докторам – тоже не лишнее в малокультурной стране.

Тенденция «Крокодила» и «Тараканища» даже слишком подчеркнута. Остальные книги – просто сказки, но черт возьми, неужели Советская страна уж не может вместить одного единственного сказочника! Я понимаю, если бы у нас было полсотни Чуковских и каждый из них написал бы полсотни «Бармалеев» и «Мух-Цокотух» – это была бы опасность. Это была бы чуковщина. Но ведь я почти единственный сказочник изо всех детских современных писателей, единственный сказочник на 150 000 000 – и пишу по одной сказке раз в три года».

В чем только не обвиняли сказки Чуковского! Так сборник, переведенных им, английских песенок “Котауси и Мауси” назвали «ярким образцом небрежности, сюсюканья и бессодержательности», а также уличили в том, что эти стихи «закрепляют неправильности языка, встречающиеся у детей, мешают развитию их речи».
Писали, что в стишках о трусливых портняжках писатель оскорбляет всех портных, в стишке о «скрюченном человечке» – всех инвалидов, а в «Мойдодыре» — профессию трубочиста («А нечистым трубочистам — стыд и срам!»).

Коллегия отдела печати Северо-Западного Бюро ЦК ВКП(б), 1926:
«…книги К. Чуковского …удачны и приемлемы по ритмическому легкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на «Муркину книгу», рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощекой булочкой сами в рот летят…»
К. Свердлова, «Красная печать», 1929:
«Мы должны взять под обстрел Чуковского и его группу потому, что они проводят идеологию мещанства, они несут ее с собой. Опасно не то, что Чуковский в «Муркиной книге» развесил башмаки на деревьях, а то, что он, подсовывает ребенку свою cладковатo-мещанскую идеологию под видом заимствованных пародийных образцов – «рвите их, убогие, рвите, босоногие».
…Мы должны категорически поставить вопрос о том, что с группой Чуковского нам в детской литературе не по пути, мы можем допускать к печати его удачные и талантливо сделанные вещи, но с идеологией Чуковского и его группы мы должны и будем 6орomъся, ибо это идеология вырождающегося мещанства, культ отмирающей семьи и мещанского детства».
К. Свердлов «Мы призываем к борьбе с «чуковщиной», «Дошкольное воспитание», №4/1929:
«…Чуковский и его единомышленники дали много детских книг, но мы за 11 лет не знаем у них ни одной современной книги, в их книгах не затронуто ни одной советской темы, ни одна их книга не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений. Наоборот, у Чуковского и его соратников мы знаем книги, развивающие суеверие и страхи ( «Бармалей», «Мойдодыр» – Гиз, «Чудо-дерево») , восхваляющие мещанство и кулацкое накопление («Муха-цокотуха», «Домок»), дающие неправильные представления о мире животных и насекомых «Крокодил» и «Тараканище»)…».
Ну и самая гениальная по идиотизму фраза о сказках Чуковского принадлежит Лилиной из Госиздата:

««Приключения белой мышки» очень сомнительная сказочка. Никаких законов мимикрии в ней нет, а антропоморфизма хоть отбавляй».
И снова Чуковский отвечал:

«Чуковщина — это, во-первых, любовное и пристальное изучение детей. Во-втopых, это литературное новаторство – правда, очень скромных размеров: попытка изобрести новые формы и методы литературного подхода к ребенку. Что бы вы ни говорили, все же многие детские книги суть внуки моего «Крокодила», который был первою книгою этого рода и проторил дорогу позднейшим писателям. Думаю, что это не вина, а заслуга. В-третьих, чуковщина – это честная работа над своим материалом. Сознавая свои малые литературные силы, автор «Мойдодыра» старался восполнить недостаток таланта длительным и кропотливым трудом. …Я конечно, во всякое время мог бы складывать вот такие стишки: «Весел, ласков и красив – / Зайчик шел в кооператив», но этого мне не позволяет моя литературная совесть».
Давление на Чуковского в начале 1930-х годов было столь велико, что он сдался и даже написал «покаянное» письмо, где отрекался от своих прежних ошибок и обещал писать правильные вещи вроде «Веселой Колхозии».

К. Чуковский, из дневника, 1968:
«…от меня отшатнулись мои прежние сторонники. Да и сам я чувствовал себя негодяем. …Выгоды от этого ренегатства я не получил никакой.
И тут меня постигло возмездие: заболела смертельно Мурочка (его любимая дочка, умершая от туберкулеза в 1931 г ).
В голове у меня толпились чудесные сюжеты новых сказок, но эти изуверы убедили меня, что мои сказки действительно никому не нужны – и я не написал ни одной строки».

Это сообщение отредактировал zeppelman - 10.01.2024 - 12:42

В 1930-х годах в высших эшелонах Советской власти усиливается жестокая борьба разных партийных группировок. Итог этой борьбы мы знаем – левый и правый «уклоны» были разгромлены, а Сталин уверенно укрепился во главе государства. Попали под разнос и многие революционные «перегибы». Общество потихоньку стало возвращаться к традиционным ценностям с новым - социалистическим - наполнением.
Коснулось это и детской культуры. Педологи были изгнаны из сферы воспитания, начал праздноваться Новый год и ёлка перестала означать «предмет религиозного воспитания». Реабилитировали и жанр сказки.

Показательна в этом плане статья А. Бойма о «Докторе Айболите» Корнея Чуковского, опубликованная в «Комсомольской правде» в 1936 г.:

«Горе-педагоги и черствые тети из наркомпросов пытались в течение ряда лет лишать нашу детвору живительных соков, разносимых сказками. Изгоняя фантастику из детских книг, они думали, что творят архиреволюционное дело. Скудоумные воспитатели считали необходимым начинять детей голыми «политическими» лозунгами, по существу загораживая от детей «весь богато разносторонний мир действительности. Если одни «леваки» проповедовали глупую антиленинскую теорию отмирания школы, то другие в это время вытравливали из детских книжек все яркое и фантастическое. Недомыслие этих людей явствует из того, что они серьезно считали, что знакомство детей с историей прошлого или с животным миром уводит их от «современности». Они способствовали оказениванию детской литературы, сужению ее тематики. Из-за этого многие учителя и вожатые до сих пор разговаривают с ребятами о волнующих событиях сегодняшнего дня языком сухим, лишенным запоминающихся образов.

Читая ребенку сказки, мы вырываем его из круга ограниченных ощущений и представлений, создающихся у него во время игры в комнате или на улице. Сказки учат понимать связь между явлениями, обогащают запас слов и изменяют нередко поступки ребенка. Обязательно следует указать на огромное значение сказок для воспитания фантазии у ребят. К сожалению, мы мало обращаем на это внимания. А ведь нет такой профессии, которой богатая фантазия не помогала бы в работе. Ленин однажды сказал о фантазии: «Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности…».

Однако, к тому времени творческий дух Чуковского был уже подорван. Более 10 лет из под его пера практически не появляется ни одной оригинальной сказки. И лишь в трагическом 1942 году, находясь в эвакуации в Ташкенте, Корней Иванович начинает писать одну из самых несвойственных ему сказок – «Одолеем Бармалея». Пишется она, видимо, «со скрипом» и без особого вдохновения.

К. Чуковский, дневник, .01.04.1942.:
«День рождения. Ровно LX лет. Ташкент. Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба (младший сын.) пропал без вести. Последнее письмо от него – от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля (старший сын.) – в Ленинграде. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля – стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача – со всей библиотекой, которую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку».

Наверное, впервые за всю свою творческую карьеру Чуковский пытается приспособить свой талант сказочника под потребности времени – написать «первую антифашистскую сказку для самых маленьких». Действие развивается в сказочной стране Айболитии, рядом с которым расположено царство Свирепия, где правит Бармалей.
(На иллюстрациях к «Одолеем Бармалея» Бармалей имел явно узнаваемые черты.)

В работу над сказкой идет всё — от языка военных сводок до отрывков, исключенных из ранней машинописной версии «Айболита». Речь идет о сцене, когда могучие и хищные звери не пускают к доктору остальных зверушек и тогда тот отказывается их лечить («Ступай себе, злая! / Лишь добрых лечу я. / Тебя, кровопийцу, / Лечить не хочу я.»). В результате между странами начинается война, которая идет довольно кроваво и с переменным успехом.

Слон и заяц в противогазах.

«Мчатся танки, танки, танки,
А за ними на волках
Лютые орангутанги
С миномётами в руках.
…Да над нами самолёт,
В самолёте — бегемот,
У того у бегемота
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом,
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей».

Чуковский фактически напрямую переносит в сказку военные реалии. Кузнечики ведут разведку, журавли сбивают вражеские самолеты, а «боевые трудовые» пчелы жалят Бармалея.
(Айболит в кавалерийской атаке.)

«…А у города Эн-Эн
Мы гориллу взяли в плен
И спасли пятьсот тюленей
Из разрушенных селений».
В самый критический момент из далекой «страны героев» Чудославии является… кто бы вы думали?… Ваня Васильчиков! Если помните, Чуковский когда-то сгоряча отказался превращать «героя буржуазного мира» в комсомольца. Теперь он решил, что ломаться не стоит, и явно «советский» Ваня спасает Айболитию. С врагами в этой сказке Чуковского не церемонятся,

«И всадил он Каракуле / Между глаз четыре пули…»
«Ты предатель и убийца,
Мародёр и живодёр!
Ты послушай, кровопийца,
Всенародный приговор:
НЕНАВИСТНОГО ПИРАТА
РАССТРЕЛЯТЬ ИЗ АВТОМАТА
НЕМЕДЛЕННО!»
И сразу же в тихое утро осеннее,
В восемь часов в воскресение
Был приговор приведён в исполнение…».
«Одолеем Бармалея» стала самой длинной и при этом самой неудачной (точнее сказать, неорганичной) сказкой писателя. И хотя в 1942 г. эту «актуальную» и (чего уж говорить) мастерски сработанную сказку напечатали в «Пионерской правде», а в 1943 г. выпустили отдельным изданием, это не уберегло ее от нападок. Как это ни печально, на этот раз часть аргументов критиков имела здравое зерно. Тут надо понимать, что сказка была напечатана в самый разгар войны, и подобная подача действительно могла восприниматься, как пародия или карикатура. В статьях 1944 г. сказку окрестили «шутовским побоищем», «аттракционом в зоопарке».
«Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского», «Правда», 01.03.1944:
«…Детский зверинец — абсолютно неподходящий материал для изображения современной войны. Для изображения врага подобий среди зверей найдется сколько угодно. В образе каких же зверей представить мирную страну, на которую нападают? Все «агрессивные» персонажи из Айболитии исключаются. Львы – во всяком случае («кровожадные звери»). Орлов в свою Айболитию Чуковский включает — хотя они и хищники, но без них уж очень убогая и беспомощная страна получилась бы. А в остальном население Айболитии – это зайчата, ежата, лягушата, верблюды, воробьи, олени, светлячки и т.д. Правит Айболитией доктор Айболит – «румяный, седой и добрый».

С. Бородин, «Быль и зоология», «Литература и искусство», 04.03.1944.:
«Для каждого советского человека Отечественная война священна. Она освящена кровью дорогих для нас людей — наших родных или друзей, кровью безымянных героев и беззащитных детей. Священна потому, что у каждого связаны с ней значительные лично для него и типичные для множества советских людей переживания.

…Об этом, о самом дорогом для народа, Корней Чуковский написал, как о борьбе зверья за ветеринара Айболита, как о шутовском побоище воробьев с гориллами, крокодилов – с лягушками.

Я не забываю о том, что книжка написана для детей, что у читателей или слушателей ее своя система восприятия образов и понятий, но именно об этих-то образах и идет речь. Никто из советских детей, начиная с самого раннего возраста, никто из детей фронтовиков, детей, провожающих каждое утро своих матерей на оборонную работу, — не далек от войны настолько, чтобы представлять её себе аттракционом в зоопарке».
(Лягушка-пулеметчица и заяц в штыковой атаке.)

К сожалению, подобная критика в «Правде» всегда была больше, чем критика и обозначала прямой запрет. Сначала Чуковский борется, собирает подписи в защиту, ссорится с Самуилом Маршаком, который считает сказку неудачной и отказывается поддержать коллегу. Всё оказывается бесполезным, и Чуковский пишет очередное «покаянное» письмо.

Показательно, что в 1953 г., когда Чуковского вновь полюбили критики, он тем не менее запишет в дневнике: «Я перечитал «Одолеем Бармалея» и сказка мне ужасно не понравилась». Самые удачные и «вдохновенные» куски из нее писатель опубликует в виде отдельных стихотворений – таких, как «Айболит и Воробей» и «Радость».

К. Чуковский «Радость»:
«Рады, рады, рады
Светлые берёзы,
И на них от радости
Вырастают розы.
Рады, рады, рады
Тёмные осины,
И на них от радости
Растут апельсины.
То не дождь пошёл из облака
И не град,
То посыпался из облака
Виноград.
И вороны над полями
Вдруг запели соловьями.
И ручьи из-под земли
Сладким мёдом потекли.
Куры стали павами,
Лысые — кудрявыми.
Даже мельница — и та
Заплясала у моста.
Так бегите же за мною
На зелёные луга,
Где над синею рекою
Встала радуга-дуга.
Мы на радугу
вскарабкаемся,
Поиграем в облаках
И оттуда вниз по радуге
На салазках, на коньках!»
Последней полноценной сказкой Чуковского стал «Бибигон» про храброго и самоуверенного мальчишку-лилипута, построенная на сочетании прозы и поэзии. Летом 1945 г. писатель передал сказку в журнал «Мурзилка», и тогда же начал читать ее по радио. «Бибигон» имел огромный отзыв у детворы – маленькому забияке мешками шли письма и присылались подарки.
(В журнале «Мурзилка» «Бибигон» печатался с ноября 1945-го по июль 1946-го.)

К. Чуковский:
«Нина Мельникова прислала ему вязаный теплый костюм – очень нарядную куртку и отлично сшитые штаны, которые не без труда я мог натянуть на два пальца. Восьмилетняя Наташа Орловская сшила для его сестры платье из белого шелка. А Боря Сальников прислал ему в самодельном конверте меч из конфетной бумаги».
«И каждая может ворона / Шутя погубить Бибигона. / А он, поглядите, какой боевой: / Бесстрашно и дерзко бросается в бой...» (Рис. М. Митурича)

Ничего «социального» в сказке не было, но и здесь Чуковскому не повезло.
В 1946 г. во время очередных внутрипартийных разборок, следствием которых стало и известное Постановление “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, под раздачу попал и «Бибигон».

С. Крушинский «Серьезные недостатки детских журналов», «Правда», 29.08.1946:
«Нельзя допустить, чтобы под видом сказки в детский журнал досужие сочинители тащили явный бред. С подобным бредом под видом сказки выступает в детском журнале «Мурзилка» писатель Корней Чуковский… Нелепые и вздорные происшествия следуют одно за другим… Дурная проза чередуется с дурными стихами. …Натурализм, примитивизм. В «сказке» нет фантазии, а есть только одни выкрутасы. Чернильница у писателя большая, а редакция журнала «Мурзилка» неразборчива».
Публикацию сказки в «Мурзилке» тот час прервали, а перепуганный руководитель радио даже сжег письма детей.

Из дневника К. Чуковского:
««Бибигона» оборвали на самом интересном месте. Главное, покуда зло торжествует, сказка печатается. Но там, где начинается развязка, – её не дали детям, утаили, лишили детей того нравственного удовлетворения, какое даёт им победа добра над злом».
(«…Но ты не верь своим глазам, / Он не индюк. На землю к нам / Сюда спустился он тайком / И притворился индюком…»)

Это был последний удар для Чуковского. Больше из-под его пера не выйдет ни одной сказки. А ему самому в начале 1950-х казалось, что он навсегда выпал из детской литературы. В статье “Правды” за 16 апреля 1951, посвященной задачам Детгиза, имя Чуковского даже не упоминается.

Из дневника К. Чуковского, 1947:
«Недавно в Литгазете был отчет о собрании детских писателей, на к-ром выступал и я. Газета перечисляла: Маршак, Михалков, Барто, Кассиль и другие. Оказалось, что «и другие» – это я. Замечательнее всего то, что это нисколько не задело меня. Когда-то писали: «Чуковский, Маршак и друг». Потом «Маршак, Чуковский и другие». Потом «Маршак, Михалков, Чуковский и друг». Потом – «Маршак, Михалков, Барто, Кассиль и другие», причем, под этим последним словом разумеют меня, и все это не имеет для меня никакого значения. Но горько, горько, что я уже не чувствую в себе никакого таланта, что та власть над стихом, которая дала мне возможность шутя написать «Муху Цокотуху», «Мойдодыра» и т. д., совершенно покинула меня, и я действительно стал «и другие».
Из письма К. Чуковского Л. Чуковской, 1951:
«…Встает, конечно, вопрос о деньгах. Ведь проклятая книга – в ней были все мои надежды на заработок. Заработок крупный и спасительный. Теперь я опять у разбитого корыта. «Одолеем Бармалея» окончательно разорила меня. «Бибигон» заставил меня распродать по дешевке хранившиеся у меня некрасовские рукописи. «Книга о Чехове» довела меня до того, что я в 65 лет должен был читать по клубам лекции. Сейчас после сегодняшней статьи в «Правде» о детской литературе надежды на Детгиз – отпадают».

С началом т.н. «оттепели» отношение к Чуковскому вновь меняется. Его вновь начинают активно издавать. Мало того – он был обласкан властью. Когда в 1957 г. (к 75-летию Корнея Ивановича) писателю вручали орден Ленина, генсек Хрущев шутливо посетовал Чуковскому, мол, «я и так устаю на работе, а тут еще внуки по вечерам заставляют читать ваших «Мойдодыров»».

В 1962 г. – новая порция наград: Ленинская премия за книгу «Мастерство Некрасова» и докторское звание в Оксфорде. Недаром Чуковский, умерший в 1969 г. в возрасте 87 лет, когда-то написал, что «в России надо жить долго».
(Лев Кассиль, Агния Барто, Корней Чуковский (в оксфордской мантии) и Наталья Кончаловская. Переделкино, 1960-е годы. (фото — М. Поляновский)

Никто и не спорит, что большинство претензий цензуры к сказкам Чуковского были глупы и несправедливы. Но если вы откроете библиографию писателя, то увидите, что все эти «опальные» сказки издавались немалыми тиражами постоянно, практически без перерывов. Сам Чуковский нередко ездил на курорты и имел собственную дачу в Переделкино, что, согласитесь, вовсе не соответствует образу «нищего» писателя. О мнительности и подозрительности характера Корнея Ивановича упоминали многие. К тому же Чуковского практически не коснулись репрессии 1930-х годов.

Что касается отношения Чуковского к советской власти, то оно было неоднозначным и менялось — обычно в зависимости от личных обид (к монархической России он, кстати, тоже не питал теплых чувств). Эта двойственность писателя отразилась даже на его детях, о которых он язвительно шутил: «Я счастливый отец. Если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые – Лида».

По-настоящему Чуковского волновала не политика, а культура, которая, как он надеялся, проникнет при советской власти во все слои общества, создаст нового человека. Понятно, что он постоянно разочаровывался.
Как это ни удивительно, за всю свою жизнь, Чуковский не написал почти ни одной (за исключением разве что «Одолеем Бармалея») сказки, которая содержит какую-либо заказную социальную подоплеку. Это-то и смущало цензуру.

К. Чуковский:
«В каком унижении находится детский писатель, если имеет несчастье быть сказочником. Его трактуют как фальшивомонетчика, и в каждой его сказке выискивают тайный политический смысл».
Диссиденствующая интеллигенция далеко от ревнителей советской цензуры не ушла. Конечно, каждый видит то, что хочет, но зачем писать уж совсем несусветную чушь о том, что в сказке «Тараканище» Чуковский изобразил самогО «страшного и усатого» Ста-ли-на!
(«…Но быки и носороги / Отвечают из берлоги: / «Мы врага бы / На рога бы, / Только шкура дорога, / И рога нынче тоже не дёшевы...» (Рис. В. Конашевича)).

Е. Гинзбург. «Крутой маршрут»:
«Не знаю, хотел ли этого Чуковский. Наверно, нет. Но объективно только так и выходит! Вот послушайте, как реагировали звери: «И сидят и дрожат под кусточками, за зелеными прячутся кочками. Только и видно, как уши дрожат, только и слышно, как зубы стучат…» Или вот это: «Волки от испуга скушали друг друга…».
М.Цокотуха, НГ Exlibris, 20.11.2000:
«Это не таракан, который «попал в стакан», это данииландреевский Жругр! И страшнее всего — всеобщее, повсеместное согласие на принесение любимейших и нужнейших в жертву неслыханному Абсолюту».
Г. Кузнецов, В. Кузнецов «Сказка — ложь, да в ней намек…», «Вопросы литературы» №2 2003:
«… представлена мрачная атмосфера сталинских репрессий в «Краденом солнце» Чуковского:
Наступила темнота,
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал —
Заблудился и пропал.
Нет красного солнышка, и живая жизнь исчезла с лица земли:
Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют.
Почти прямая перекличка с написанным чуть раньше мандельштамовским «Мы живем, под собою не чуя страны»: «Тараканьи смеются усища… Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет…»
…вот написанный еще в 1922 году «Тараканище» — практически на ту же тему. «Покорилися звери усатому (чтоб ему провалиться, проклятому!)» Разве что спасителем выступает Воробей, прилетевший «из-за синего лесочка, из далеких из полей» — не во главе ли эмигрантской армии?»
И. Чайковская:
«Можно сказать, что в стихах детской поэмы Чуковского живет предчувствие Большого Террора».

К. Чуковский «Тараканище»:
«Волки от испуга
Скушали друг друга...
…А слониха, вся дрожа,
Так и села на ежа.
Только раки-забияки
Не боятся бою-драки;
Хоть и пятятся назад,
Но усами шевелят
И кричат великану усатому:
«Не кричи и не рычи,
Мы и сами усачи,
Можем мы и сами
Шевелить усами!»
И назад еще дальше попятились...»
Как это просмотрела цензура и почему книжка издавалась в 1929, 1935, 1940, 1945, 1948 годах, никто толком объяснить не может. А в «Мойдодыре», заставляющем мальчика умываться, нет «предчувствия Большого Террора»? А Крокодил, сожравший Солнце, случайно не Сталин, пожирающий Троцкого? А Бармалей, кидающий Айболита в костёр, это не предчувствие «Дела врачей»?
Теперь перейдем собственно к фактам.

Елизавета Полонская:
«…Корней Чуковский на занятиях в студии «Всемирной литературы» придумал писать вместе с нами, студистами, веселую книжку, содержания которой мы даже не знали, но которая начиналась с того, что все куда-то бежали, ехали в самых невероятных сочетаниях. Каждый из нас придумывал какую-нибудь смешную строчку, а Корней Иванович, вышагивая длинными своими ногами по комнате, собирал все это вместе и выпевал своим тонким, убедительно-проникновенным голосом:
Ехали медведи
На велосипеде,
А за ними кот
Задом наперед…
Каждую строчку говорил кто-нибудь из нас, а у Корнея Ивановича получалось стихотворение, и он хвалил нас и говорил: «Ну, дальше, дальше, дальше!» — мы веселились и хохотали и продолжали выдумывать в полное свое удовольствие, не задумываясь над тем, пойдет ли это куда-нибудь, будут ли это редактировать, а может быть, запретят. Нет, этого не могло быть!»

С этой игры и началась сказка, написанная по признанию Чуковского вместе с «Мойдодыром» весной 1921 г. «в два-три дня». В то время ещё жив Ленин, в фаворе Троцкий, а Сталин в партийной верхушке лишь «один из».

К. Чуковский:
«Это – гоголевский «Ревизор» для пятилетних. Та же тема: о панике, внушающей трусам, что жалкий пигмей есть гигант. Поднять детей до взрослой темы – такова была моя задача».
«…Взял и клюнул Таракана, / Вот и нету великана…» (рис. - В. Щапов)