Есть очень интересная статья в Русском Репортере о 100 летии революции. Там было три рассказа о 100 летней бабушке, 100 летнем доме и 100 летнем городе.
Из статьи про бабушку можно сделать один вывод - никогда простому мужику на Руси не жилось хорошо.
Человек столетний— Мне сто лет, а я думаю, что вчера родилась. Думаю, вот прожила я сто лет, а как вроде и не жила. Даже не думала столько прожить, а я прожила, — говорит-приговаривает Анна Дементьевна Русакова из деревни Жабкино, что рядом с железнодорожной станцией Битца, в полушаге от Москвы. — Я в Бога верую, я Богу молюсь, я причащаюсь. Может, Он есть, а может, Его и нет. Я же не знаю.
Она родилась век назад ровно. Сын Виктор приносит материн паспорт, чтобы удостоверить, что все по-честному. Так и есть. 12 октября 1917 года. Место рождения — село Морозово-Борки Сапожковского района Рязанской области.
Вот дела: так ее, получается, родители зачали в февральскую революцию, а на свет она появилась — в октябрьскую?
Старушка сказочная. Сухонькая, бодрая, и глаз внимательный, острый. Легкие валенки для деревянного пола, нарядный головной платок, серьги золотые, сорок лет не снимавшиеся, потому как замки заело от времени. Как из сказки и речь ее.
— Надо всех любить. Уважать. И быть попроще, — сходу выдает она свой рецепт долгожительства.
Но нам нужны подробности.
1917–1927. Революция, Гражданская война— Ну, родилась я на Рязанщине. Семья у нас была большая. Нас десять детей было, я самая младшая, десятая. У нас был сад, дом пополовину дядин, пополовину наш. И двор кирпичный. Это еще при единоличной жизни. Отец мой кто был? Отец мой был крестьянин. Все умел делать, все. Машину любую починит, инструмент. Отец у нас был непьющий. Тогда были трактиры. Вот мужики пойдут в трактир, чай пить, а отец наш, Дементий Иваныч, не идет. Тогда были калачи, какие-то кислые. А он маленький ростом. Повешает на себя эти калачи, несет. Мама ему: «Чего ты в трактир не сходил, чай не попил!?» А он: «А-а-а, я на эти деньги калачи купил, детям хватит на неделю есть». Вот такое у нас первое детство было.
— А как помещиков разоряли, помните?
— Маленькая я была — не помню. Про погромы мама рассказывала. Бяжали, все громили, жгли. Вот зачем царей жгли? Вот какой народ-то глупый. Тащили кто чего. Старшая моя сестра с двоюродной — тоже пошли. Принесли портрет: женщина грудью ребенка кормит. Мама говорила им: не надо нам этого, а то еще придут и убьют за это.
— Гражданская война вас как-то коснулась?
— Один брат мой, Тимофей, в гражданскую и погиб. Его в восемнадцать лет взяли, в 19-м году, мальчик молодой.
— Брат за кого воевал: за белых или за красных?
— А кто их знает. Война есть война.
— Так революция — хорошо или нет?
— Конечно, эти цари тоже хороши! Люди до революции тоже ведь жили — мучились. В бедности жили, земли у них не было. Вот зачем эти цари так людей-то обижали? Давали бы людям немножко землю. Мама моя рассказывала: ходили к ним — работали. А что платили? Копейки. Покормят — это да. Кусочек детям домой дадут, хлебца край с собой, если дадут. А платили бы хорошо, и революции бы не было. И вот кажный правитель обижает. Бедному народу всегда плохо.
— Вы говорите, у вас было хорошим первое детство. Было и второе?
— Во втором детстве ничего хорошего у меня не было. Я тебе же говорю. У нас огород по угол отрезали. Земли-то не было, отобрали. Где мне отец что-нибудь возьмет, где родители возьмут? Вот, мне родители платка не купили.
1927–1937. Коллективизация, раскулачивание— Кем ваш отец считался на деревне: середняк, кулак?
— Кулак считался. А чего кулак-то?! Он же своим трудом. Лошади у нас были — красивые, хорошие. Лошади три было. А вот сейчас-то — кулаки. Глянь, как живут-то богато. Вон, их в Думу насажали. А у нас в деревне бабка получает две тыщи.
— Вас раскулачивали?
— А то не раскулачивали! Мне, может, лет десять было, чуть боле. Лошади, коровы — все отобрали, одну только корову оставили. И ходили. Придут — ищут, зыркают по углам, где что взять.
— Страшно было, обидно?
— Страшно. Я тебе говорю. Девять семей в нашем сельсовете сослали. В двенадцать часов ночи пришли. Отца не тронули, он уже старый был, 1866-го года. Ему даже паспорта не давали сколько лет. А сестры и брата семьи мы провожали. У сестры ребеночек маленький. С ружьями, стрельбой. Как банду провожали. И в Урал их прислали. Они приехали — там голые бараки. Брат там и погиб в Урале, умер.
— Как колхозы создавали?
— У нас такая земля — черноземь. Глянешь, по один бок — рожь, по другой — пашеница. Море — поглядеть. Красота. И вот начали эти колхозы. И все! У всех скотину отобрали. Выгоняли нашу корову единственную. Мама плачет: «Все у нас взяли, есть нечего». Никогда простой мужик никогда хорошо не живет. И поныне, и тогда, и всегда.
— Как же вы жили без скотины?
— Я с десяти лет пошла подрабатывать. Нас не брали с братом в колхоз работать, потому как раскулаченные. А отца брали, как он умелец. Мне лет 12 было. Мы работали, а я плачу — так соскучилась по маме. Пришла одна женщина: «Нюр, ну давай я тебя в Москву пристрою — прислугой». «Нет, — говорю, — я поеду домой». Приезжаю. Покров как раз. Престольный праздник. Они пшено толкут. Я села на лавочке. Сноха приходит. А потом мама меня видит и говорит: «Зачем пришла, чего делать-то будешь, чего есть будем?» А сноха: «Мам, ну зачем ты так ее обижаешь, проживем как-нибудь, мы будем помогать».
Потом сестра с Урала присылает письмо: «Мам, присылай ее сюда, мы ее устроим на работу». Я и поехала, мне 16 лет было. Меня сестра устроила грузчиком на завод «Магнезит». Там ей говорят: «Зачем ты ее устроила грузчиком, она еще молоденькая». А она: «Поболе денег заработает».
Вот, составы идут: то с кирпичом, то с углем. Надо разгружать, надо нагружать. И я себе накупила — чего? Два одеяла накупила, мануфактуры двести метров. И привезла себе. Год я там прожила. Каких только туда не наслали: и татар, и всех. Вот такая моя жизнь проходила.
— Вы когда замуж вышли?
— В 20 лет я вышла замуж. Он у меня учитель был, в начальной школе.
— Учитель выбрал вас за красоту, наверное?
— Ну, наверное, понравилась я ему. Я и пошла, что он учитель. А если б не учитель, я никогда бы и не пошла. Он мне не очень нравился. А пошла. Думаю: он учитель, он все-таки копейки получит, а что колхозник?
— Так вы это по расчету?
— Ну конечно. Он учил по две смены. Хоть и не такая большая деревня, а детей полно. Иной раз придет вечером, целый день учит. Тяжко мы жили, трудно.
— А дети ваши?
— А что — дети? Пошли у меня дети. Троих родила. А потом началась война. Мужа взяли на войну. Я осталась с тройми детьми. Вот.
1937–1947. Великая Отечественная война
— Что у вас в жизни происходило в конце 1930-х?
— Мама умерла у меня. Рано — в 65 лет, когда мне было 22 года. С молодости я без мамы. Я ведь последняя была. Спала, наверное, лет до 17 с мамой. Бывало, придешь, маме пожалишься, когда плохо. А мамы нет — все.
— Помните, как войну объявили?
— Ну, объявили и объявили. Сказали, война, забираем всех. Вот, я жила в деревне. 80 дворов, 80 мужиков. У иных уж и сыновья были взрослые. И всех взяли. А с войны явились — три человека. Все погибли. Все. Три брата моих на войне погибли.
— Без мужей как выживали?
— Жили и жили. Вот, пахали мы. Лошадей всех загнали на войну. Оставили мало. Нас заставляли работать. Огороды. Копать тяжело. Мы запрягались в плугу. Четыре бабы тут, четыре — тут. 40 соток до обеда, 40 соток с обеда. Попаши! Потом в колхозе тоже заставляли: берите лопаты, говорят, копать землю. А спина-то болит от лопаты. Давайте в плугу запрягаться, говорят. Запрягемся в плугу, все-таки полегче, а то спина болит, пашем. Едет председатель. Что вы делаете, кричит. Сейчас из города приедут, меня посадят, все бросайте! Сколько вскопаете лопатой, столько вскопаете. Вроде как люди не должны становиться скотиной.
— А дети с кем?
— Дети — в яслях. Работала я в яслях, заведующей. Одна девочка была какая-то неразвитая. Вот ее все и шпыняли. А мне ее так жалко. Я ее покормлю. Девочку так обижать!.. Хороших, здоровых все любят, а плохих, больных никто не любит. А надо всех любить.
1947–1957. Сталин, развенчание культа личности— Война закончилась…
— А как война замирилась, муж мой пришел с войны — еле больной. Больной — не больной, мы еще троих детей прижили. Мы же ничего не знали, что можно не родить. А сейчас: хотят — родят, хотят — не родят. Она вот у меня шестая родилась, — старушка кивает на Нину, сидящую тут же, на диванчике, — я плакала. Зачем? Мы как раз дом строили с мужем. Он уже заболевал. Зачем она мне нужна? А никуда не денесси.
Виктор и Нина — двое из тех, кого прижили после войны — приносят фотопортрет отца. На снимке полнощекий, красивый мужчина в военной форме. Это он в Берлине, завскладом, сообщают с гордостью.
— Он был очень честный, мой муж. Все шлют посылки, а он не шлет. Ему начальник говорит: «Русаков, у тебя есть семья». «Есть, трое детей», — отвечает он. «Что ж ты?» «Я воровать не пойду»… А потом умирает муж. Мне 42 года, а ему — 45. Я за них двоих, — Анна Дементьевна снова кивает на своих детей, — получала три рубля по утере кормильца. Ходила за 12 километров получать эти три рубля.
— О Сталине что думаете?
— Жестокий. Сталин все налоги накладал. Вот есть у тебя сад, яблони. Все считали. Сомородину считали. И за все платили налоги, за каждый куст. Но Сталин войну завоевал. С одной стороны, он плохой, а с другой — хороший.
— Раньше ругали его, теперь опять хвалят?
— Не надо ругать никого. Надо всех ставить так, чтобы каждый был достоин своего времени. Сталин, Сталин… У него не было своей дачи, у него была государская. А сейчас, гляди, за границей все себе дач набрали, нахватали.
1957–1967. Освоение космоса, стройки коммунизма
— Как вы оказались в Жабкино?
— Дочь у меня старшая вышла замуж тут, в Москве. Она работала главным зоотехником. Вот она приедет и говорит: «Мам, ну давай я тебя возьму к себе в совхоз». Мне так не хотелось. Я плакала: не хочу туда ехать! Ну, что делать, согласилась. Домик бросила, поехала. Я семь лет плакала тут, думала, как мне отседа уехать, так я не хочу тут жить.
— Почему?
— Люди другие. Работа тяжелая. Грузчиком работала в совхозе «21-го съезда». На птичник пойдут — мешки по 70 килограмм таскают. Дом дали — не дом, а развалюху. Бурьяном зарос. Я глянула: ни печки, ни стола, ни дивана. Ой-ой, у меня вода замерзает! Вот так меня сюда привезли. Сманили. Что делать? Вот, сын у меня, какой помер, говорит: «Мам, не расстраивайся, не расстраивайся». Я взяла с собой керогаз. Сготовила. На пол сели — поели. Потом печку сложили. Так моя жизнь и пошла тут.
— Расскажите, как вы о полете Гагарина в космос узнали?
— Что я про него могу, я же неграмотный человек. Он летал — да. На кой? На кой они это все делали? Что Гагарин? Он же не сам. Тоже ведь приказали, Гагарину-то. Он говорит: я ведь не сам, это все заставили.
— До каких лет вы работали?
— Колхозного стажа у меня 37 лет. Пошла я брать паспорт, чтобы оформить пенсию. И я даже не знала, когда родилась. Оказалось, что я с 1917 года. Во как.
1967–1977. Холодная война, разрядка международной напряженности— Хлеб стали возить. У меня восемь человек, соседка одна. Ей буханку, и нам всем — буханку. Не было правды, и сейчас нет. Вот так всю жизнь без правды. Выжили как-то. И дети все здоровые, крепкие. Загадка. Природа, наверное. У нас лес рядом. Как май месяц, — зацветает. Черемуха цветет, все… Тишина, птицы щебечут. Цвяты на лугах, каких только нет. Один у нас был мужик такой. Говорит: это рай земной, рай. Знаешь, была бедность, зато спокойно. Вот мой домик. Вот соседка стоит, вот другая соседка. Кричит: «Нюрк, я бляны пекла». Принесет мне блины. «Нюрк, у тебя есть хлеб?». «Есть, бери». Рядом все. Щас — во, ни к кому не подойдешь! Заборы. Постучишь — никто тебе не ответит. Когда там загорелся дом, пожар — ой, пожар, все с ведрами бяжать. А сюда приехала, загорелся пожар — все стоят, смотрят, как горит. Совсем народ другой московский.
— Помните «холодную войну» с Америкой, ядерную угрозу?
— Ну погоди… Зачем наши с Америкой связались? Она нам нужна? Америка все время живет одна. У нее никогда войны не было — в Америке. А у нас войны. Одна за одной, одна за одной. У нас люди гибнут, а у Америки — нет. Вот, уехал кто в Америку, хвалится. А вот уехал, назад едет — а не надо его обратно пускать, назад брать! Уехал — живи. Вот так вопрос надо ставить. А то выделываются.
1977–1987. Период застоя, Афганистан— Война в Афганистане. Знаете о такой?
— А как же! У племянницы сын. Он из-за этой войны больной весь стал. Он остался жив, красивый малый. И рассказал. Мы, говорит, бяжали. Семь человек. За нами душманы, стреляли. Один он спасся. Остальным голову резали. Умер он, только пятьдесят лет пережил. Сердечник. Не женился.
— Работать вы продолжали?
— В совхозе, да. Кем? Да в бригаде. Мешки таскала, грузила. Свекла, пшеница. Все подряд. Когда делов очень много было, когда корова была, сын пойдет за меня. Они там стога ставят. Там один мужик был: «Ой, тетя Нюр, присылай своего сына, он стога так ловко кладет». Там я 49 лет прожила, и здесь 51.
— Замуж вас потом не звали?
— Какая тебе замуж! Всех мужиков побили. Один приходил, спрашивал: «Возьмешь меня?» Я говорю: «Нет, не могу. У меня дети, мне стыдно перед детьми». Когда много детей, какие тут мужики.
— Как думаете, счастливая у вас жизнь была?
— Какая счастливая жизнь? Я прожила всю жизнь без мужа. Сам подумай. День и ночь пахала. Вставали мы в 4 утра. А в 6 утра у меня все натоплено, все наварено. Дрова на себе таскали, возили. Потом в колхоз на работу пойдешь. Мне говорят, Нюрк, ты такая красивая. Я говорю: нет, красивая, да несчастливая. У меня мужа нет, и мне никто не нужен. Вот так вот. Не я одна, все мы жили так — одинокие женщины, все. Такая война была, что делать.
Любопытно: Анна Дементьевна говорит, жила без мужа. Между тем замужем она была 21 год. Хотя если подумать, своя правда в ее словах есть — это же всего-навсего пятая часть ее жизни.
1987–1997. Распад СССР, Ельцин, «лихие 90-е»— Помните, как Советский Союз развалился?
— И вот кто в этом деле виноват? Ельцин виноват. А в Ленинграде был этот — Собчак. Он такой серьезный. Но настойчивый. Он хороший мужик, хороший хозяин. А я лежала в больнице. Читаю, что он Ельцину говорит. Вот зачем нам, говорит, Чечня эта нужна была, зачем? Была загороженная сеткой. Мы к ним не касались, они к нам не касались. Это что ж: рюмки две выпил, все отдал, все разгородили. И началась война. А сколько погибло людей, а?
— Жалеете, что Союза не стало?
— А как не жалеть-то, милая моя! Жили. Колхозы. Я, бывало, пойду и на 10 рублей принесу сумку: и колбасы, и всего. А сейчас чего? Вини кого хошь. Ни колбасы хорошей нет, ничего хорошего нет.
— В 1990-е тяжело жилось?
— Не одной мне, всем подряд тяжело. Как с детства началось — так одни переживания, переживания, переживания. И сейчас.
— И как удалось справиться?
— Будешь бороться за жизнь — всегда будешь жить. Трудно тебе, не трудно, но ты борись за жизнь! Сколько еще проживу, Бог знает. Голова стала кружиться. К ночи бессонница нападет, сну нет никакого.
— А Москва вам, кажется, не нравится?
— А чего нравиться? Конечно, в деревне труднее было, может, но лучше, свободнее. Душевно мы жили, радостно. Там проще, очень просто. А в Москве — ты вот идешь, ты знаешь, кто, что за народ навстречу идет? С кем здравствоваться? Таджики здороваются только. А то внуки. Все приезжали молоко пить, всем носила… Понесла внукам. Сноха: а сколько я за молоко должна? Я, говорю, с внуков за молоко не беру!
1997–2007. Путин— Путин как вам?
— Все его хвалят. Как Сталина. А потом тоже ругать будут. И сейчас ругают. А так разобраться — работать на этой работе тяжело. Но разве правильно он сделал? Почему он там, в Думе, всех обложил деньгами? Почему они себе такую зарплату получают? Он пойдет на пенсию, какие он деньги будет получать? Почему? А людей обижают, люди копейки получают.
— Будете отмечать 7 ноября?
— Как не будем? Будем. Мы в колхозе на этих праздниках по неделе гуляли. Нам колхоз давал продукты. И мы вот утром встаем, идем, едим — там бляны пекут. В обед опять. Целую неделю едим.
— А вы где бывали, в каких городах?
— По совхозам ездила, в Челябинскую область к сестре в ссылку, в Москву — девочкой.
— На море?
— Зачем? Кто меня возьмет?
2007–2017. Экономический кризис, Украина
— Об Украине, Крыме что скажете?
— Что скажу? Наши-то очень простые. Все пхают и пхают туда конвои эти, колонны. А можно так и не пхать. Они там захватывают какой-то клок. А эти помощь везут. Такие деньги. Сколько можно возить? Ну? А Крым — не мое дело. В это дело я не лезу, я неграмотная женщина.
— Сколько у вас внуков, правнуков? Вы их считаете?
— А как же! 10 внуков. Наверное, и правнуков тоже 10. Прапра — один.
Подумалось, что дети раньше были не столько детьми, сколько сельхозработниками: чем их больше, тем сильнее подспорье хозяйству. Со временем экономическая зависимость от труда на земле снижалась, число детей в семьях шло на убыль. Это легко проследить по роду Русаковых — каждое следующее поколение снижало планку наполовину. У родителей Анны Дементьевны было десятеро детей, у нее самой — шестеро, у ее детей — двое-трое, у внуков — один ребенок на всех. Буквально за три поколения, за сто лет род прошел путь от домашнего детского сада до «чайлд-фри» семьи.
— Какие у вас были самые хорошие, яркие моменты в жизни?
— Какие еще яркие моменты? Хорошие? Ну какие… У нас была любовь. Мужа я любила. А чего мы пожили-то? Детей только наваляли. Ложишься спать — с собой ребенка кладешь.
— Легкой жизни и не бывает, наверное?
— Не бывает. Ничего — прожила. Нормально. Я довольная осталась своей жизнью. Никого не обидела. Я довольна Богу. Не помогал Он мне, и не надо. А то помогал бы — попрекали бы меня. Значит, это должно быть. Идет все по порядку.
https://expert.ru/russian_reporter/2017/20/zhili-i-zhili/
yaplakal.com