3
Тихий, невнятный вечер. Я понятия не имею, какая погода за окном. Шторы и сгустившаяся тьма скрывают от меня эту информацию. И мне как-то все равно. Горло сипит, легкие горят и надрывный кашель небольшими, но мощными приступами сотрясает меня. Как-то странно. Нет, странно, не то, что кашель и не то, что неизвестно какая погода за окном. Странно то, что именно в этот вечер они вернулись ко мне. Они, ушедшие воспоминания. Прошлое. Иногда оно возвращается…
Если Вас когда-нибудь спросят, для чего нужны детские страхи, можете смело ответить – чтобы хранить воспоминания, надежно покрыв их рассолом эмоций. Я много чего боялся в детстве, много чего боюсь и сейчас. Может, потому и помню детство пусть небольшими, но яркими отрывками?
Был один страх, который я никому не показывал и о котором старался даже сам не вспоминать. И, тем не менее, он был, и он несомненно влиял на меня, на мое поведение. Я боялся педикулеза. Да, в детстве я боялся заболеть этой болезнью, боялся того, что у меня появятся эти чертовы вши. Вы думаете, я боялся этих насекомых? Три раза «ха».
Надо заметить, взрослые в то время тоже переживали по этому поводу. И переживания их воплощались в одной чудной процедуре, которую они проводили во всех средних общеобразовательных школах нашего города. Временами, обычно в начале учебного года, в класс прямо посередине урока входила школьная медсестра в сопровождении еще каких-нибудь ответственных лиц и они принимались проверять головы учащихся.
То есть, буквально, ходили по классу и тщательно осматривали наши волосы. В классе обычно в это время царила тишина, изредка прерываемая только словами медсестры, называвшей фамилию и выносившей вердикт – «паразитов и их яиц нет». Я всегда внутренне сжимался, когда очередь доходила до меня. Я не представлял, абсолютно не представлял себе что будет, если у меня обнаружат этих насекомых. Что будет, если медсестра, осмотрев мою голову, громко произнесет: «У него вши!» Не могу определить точно, чего я боялся тогда. Может быть того, что мне заломав руки, надев на них наручники выведут из класса? Кто знает…
А может… Может я, в то время пытливо изучавший мир людей, уже где-то мог подсознательно спрогнозировать их реакцию? Реакцию, которая найдет свое воплощение в поступках и словах. Не очень хороших поступках и уж совсем не хороших словах. Во всяком случае, меня отнюдь она не удивила, эта реакция, когда после очередного осмотра, на перемене, мы узнали, что у одной девочки нашли «гнид». Гнидами называли зародышей вшей. Девочку звали… Впрочем, неважно, как ее звали раньше. Ибо с того дня, она получила Имя.
Имя, с которым она шла долгий путь до того момента, как ее родители вместе с ней не уехали из города. Имя, которое украсило стены подъезда, в котором она жила. Имя, которое считали своим долгом проорать все, кто встречал ее в школе и вне школы.
Вша.
Я не помню, чтобы ее называли иначе. Настолько не помню, что готов даже вообразить себе, что так ее вызывали к доске учителя. Во всяком случае, никто из нас, по-детски жестоких придурков этому факту не удивился бы, а наоборот с гоготом приветствовал бы Взрослого, решившего ее так назвать.
Моя Память стыдливо отводит глаза и смущенно улыбается, когда я прошу ее дать мне ответ – называл ли ее так я.
Но, даже если не называл, то уж точно хохотал над модными в ту пору анекдотами «про Вшу». Их иногда сочиняли на ходу, сочиняли иногда абсолютно без смысла. Юмор анекдоту обеспечивало само фигурирование в нем этой девочки.
Я помню, как она проходила по коридорам школы на переменах. Проходила, когда избежать этого было никак нельзя. Наверное, Вы подумаете, что она опустив голову бежала сломя голову, пунцовая от смущения? Нет. Как бы не так.
Она просто шла. Шла прямо, глядя перед собой. Не вниз, а перед собой. Не глядя ни на кого. Лишь иногда она беспомощно замирала, когда какой-нибудь оболтус вставал у нее на пути с криками «Вша, вша! Смотрите, вшивая идет!» Замирала, кидала очень осторожный взгляд по сторонам и обходила его. Иногда мне кажется, что мне очень важно понять, что было в том взгляде. Может, там был вопрос, на который она тогда искала ответ? И может, этот вопрос звучал, как «Неужели этот мир так жесток и несправедлив и неужели им всем все равно?» А может, она просто смотрела, куда идти дальше, не задавая себе никаких вопросов. Я уверен, что не присоединялся к выкрикам, но уверен, что просто стоял и смотрел. Ничего не делал и смотрел.
Я вспомнил ее. В другой, уже взрослой жизни. Когда читал «Удушье» Чака Паланика. Тогда я задал себе вопрос, а могла ли она быть для меня тем мальчиком с обезьяной? Может быть… Наверное, в жизни каждого из нас есть такой мальчик с обезьяной, Тарзан, дающий возможность посмотреть на общество и увидеть его таким, каково оно есть.
Весь для меня мир высветился рентгеновским снимком, когда я попробовал увидеть его глазами этой девочки. И люди, хорошие, замечательные люди, они ведь, и это не обидно и не досадно, это просто есть, - они люди. Вот такие вот. И из людей состоит общество, этими людьми продуцирующее свои законы. Жесткие, жестокие, но направленные на одну цель – человечество должно выжить и, соответственно, мутант или любой носитель опасной болезни, должен быть изолирован, выведен из общества. И потому при рубке леса не стоит переживать по поводу летящих щепок.
Она доучилась до конца года. С чем был связан отъезд ее родителей, я не знаю, но он вывел ее жизнь из наших жизней. И странно, все очень быстро о ней забыли. Ну, то есть, я хочу сказать, что никто не упоминал о ней буквально уже через пару дней после ее отъезда.
Сейчас, надрывно кашляя и постукивая клавишами, я уверен, что мы с такой же скоростью и по тем же причинам забываем о тех утрах из нашего детства, когда (если) мы просыпались в мокрой и холодной кровати. Часть меня, та часть, которая уступает место пожилым в транспорте, говорит о том, что нам было просто стыдно. Другая же часть меня, та, у которой такая неприятная кривая ухмылка, лишь смеется над этой мыслью.
Это глупо. И, наверное, бессмысленно. Но… Мне это нужно и я это пишу:
«Наташа, прости нас. Пожалуйста. И спасибо за то, что ты была, и ты была – достойной».
© Ammok
yaplakal.com