Рабы Тибетского ущелья ищут священный водопад

Легендарный путешественник и специалист по культуре Тибета Иван Дорджиев возвращается на страницы самиздата с циклом рассказов о своём путешествии в один из самых труднодоступных регионов планеты — долину Пемако. О том, как британские военные и шпионы целый век пробирались сквозь джунгли и горы на севере Индии, чтобы заполнить последнее белое пятно на карте, а обнаружили тайную святыню тибетского буддизма и совершили последнее Великое географическое открытие и как сам Доржиев повторил их путь.

Часть I

Эта история началась очень давно, в то время, когда Индия ударилась в Азию и породила Гималаи. Гималаи росли год за годом и ломали миропорядок, сложившийся за прошедшие геологические эпохи. Мешали течь рекам в океан. Самые большие и сильные реки — Инд, Брахмапутра и Сатледж — устояли и проточили проходы к океану сквозь растущие горы. Теперь они текут в бездонных ущельях. Самое глубокое из них и глубочайшее в мире — ущелье Брахмапутры, а район вокруг него расположен у самой границы Южного Тибета и Северо-Востока Индии и называется Пемако.

Пемако устроен по образу агрессивной землеподобной планеты из научной фантастики. Тут и там из джунглей торчат ледяные глыбы семитысячников. Климатические пояса перемешаны вдоль и поперёк — самое влажное место в мире граничит с сухим Тибетским плато. Район сейсмически нестабилен, циклопические сели и оползни обрушивают целые леса в узкие ущелья, по дну которых несутся реки. Прорвав запруды, эти реки потом смывают деревни ниже по течению. В джунглях живут тигры, медведи, лающие олени, дюжина видов ядовитых змей, из которых кобра — самая безобидная. Древесные пиявки прыгают с листьев и за секунды добираются до кожи, чтобы напиться крови. Укус гигантского шершня надолго выводит из строя здорового человека, известны и смертельные случаи. До конца XX века никто и не помышлял строить здесь дороги.

Веками по склонам вились лишь выбитые в камне опасные узкие тропы, по которым нельзя было пройти без мачете, а через ущелья были перекинуты ненадёжные мосты из лиан. Первым европейским исследователям удалось добраться сюда только в конце XIX века. Каждый из них открывал свои несколько километров и уступал дорогу следующему.

Ещё в середине XIX века Британское Королевское географическое общество (КГО) включило Пемако в список величайших загадок планеты вместе с географическими полюсами Земли и джунглями Амазонии. Открытие в таком районе гарантировало золотую медаль КГО — высшую награду, о которой мог мечтать учёный-географ. Последнее громкое открытие в Пемако было сделано в 1998 году, через сорок с лишним лет после покорения Эвереста.

Точно как и с полюсами, кабинетные учёные разработали множество замысловатых теорий о географии района. Огромная Брахмапутра, кормилица миллионов, являлась людям долин из узкой щели в непроходимых Гималаях, но где её исток? Сегодня известно, что она берёт своё начало от тибетской Ярлунг-Цангпо, одной из самых труднопроходимых рек мира, но ещё сто лет назад теорий было множество. Картографы были согласны в одном: река, которая на сотне километров длины теряет два километра по высоте, не может терять их плавно. На Брахмапутре обязан быть колоссальный водопад.
41 фото/катринка, много букв.
via 1
via 2
via 3
1.

Золотая медаль шпиона.

Проверить кабинетные теории было непросто. В XIX веке, почти как сейчас, Тибет был полностью закрыт для иностранцев и нарушителя границы ждала смертная казнь. Тогда для изучения Тибета Британская картографическая служба придумала пандитов — шпионов, которые под видом паломников к святым местам ходили по Тибету и собирали данные, на основе которых англичане рисовали карты Страны снегов.

В пандиты отбирали людей из соседних с Тибетом районов, обязательно с прекрасной памятью на числа и готовых пожертвовать жизнью ради куска бумаги с разноцветными значками. Неудивительно, что отбор прошли совсем немногие. Удивительно, что такие люди вообще нашлись.
Перед отправкой в Тибет пандиты тренировались. Они должны быть проходить большие расстояния по пересечённой местности шагами равной длины, учиться пользоваться компасом и секстантом. Для них изготавливались специальные чётки из ста бусин, а не ста восьми, как принято у тибетцев.

Каждая десятая бусина была крупнее и с шероховатой поверхностью, чтобы легче было отличить на ощупь. С помощью чёток и ровных шагов пандит определял пройденное расстояние. Широту и долготу он определял с помощью портативного секстанта, компаса и половинки кокоса, наполненной ртутью. Работать с секстантом он мог только по ночам, когда весь караван спал и зеркальная ртуть позволяла установить уровень даже при свете звёзд. Высоту места он узнавал, опуская градусник в воду, которая закипает по мере подъёма над уровнем моря на всё меньшей и меньшей температуре.

2.

Все данные, полученные за день пути, пандит должен был запоминать, чтобы ночью записать их на узкую ленту бумаги, уложенную внутри молитвенного барабана вместо свитка с мантрами. Барабан был идеальным тайником для разведданных — его никогда не проверяли на границе. И всё же, несмотря на чертовскую изобретательность Британской картографической службы, большинство пандитов в какой-то момент переставали выходить на связь. И многие — в свою первую экспедицию.

Наин Сингх, работавший под псевдонимом «Пандит №?1», сумел пройти сотни километров вдоль Ярлунг-Цангпо, нанести на карту её среднее течение и укрепить гипотезу о том, что эта река и есть Брахмапутра. Благодаря ему на карте мира появился город Лхаса и путь к нему из Британского Раджа. Лорды и пэры ценили его и называли «великим». Наин Сингх стал первым в истории неевропейцем, получившим золотую медаль КГО.

3. Брахмапутра в ущелье. Здесь еще несколько месяцев назад висел мост.

Раб великого поворота

креплённая гипотеза требовала доказательств. Другому пандиту была поставлена задача добраться до места, где Ярлунг-Цангпо ныряет в Гималаи, заготовить там 500 брёвен (при том, что в Службе понятия не имели, есть ли там лес вообще), нанести на них специальный знак и в установленный день сбросить брёвна в реку. Если они будут обнаружены плывущими по Брахмапутре в Ассаме, то гипотеза будет доказана. Пандита звали Кинтуп, он был неграмотным портным из Сиккима, а место, куда он должен был добраться, потом назовут Великим Поворотом Брахмапутры.

Прикрытием миссии служил уважаемый китайский лама, под видом слуги которого Кинтуп должен был пересечь Тибет и добраться до Пемако. Миссия пошла не так с самого начала. Как только они въехали в Тибет, лама ударился в такое отчаянное пьянство и блядство, что скоро у миссии кончились деньги. Лама быстро нашёл выход — он продал Кинтупа в рабство в одной из деревень по дороге к Великому Повороту, а сам забрал лошадь и все навигационные инструменты пандита и с ними растворился на просторах Центральной Азии. Но Кинтуп своего дела бросать не собирался и через семь месяцев нашёл возможность бежать.
Он шёл по ночам, днём прятался в кронах деревьев, питался корнями и травой.

Голодный и смертельно уставший, он продолжал двигаться к месту, о котором не знал ничего, кроме того, что должен срубить там 500 деревьев. Разумеется, топора у него с собой не было. Не доходя полсотни километров до Великого Поворота, Кинтуп увидел, как под деревом, на котором он прятался, прошли посланные на его поиски тибетцы. Он добежал до ближайшего монастыря и отдался на милость настоятеля. Тот оказался добрым человеком и заплатил за Кинтупа 50 рупий его прошлым хозяевам. Теперь Кинтуп должен был несколько лет работать на монастырь, чтобы вернуть потраченные настоятелем деньги.

4.

Выручила его буддийская смекалка. Кинтуп, когда не работал, всё время читал мантры, и скоро лама уверился, что его новый сотрудник очень набожен. Так Кинтуп получил право иногда отлучаться в паломничества к святым для буддистов местам. Свой первый отпуск Кинтуп посвятил не заботе о душе, а заготовке деревьев. Сквозь джунгли продрался он к реке, нашёл большой грот и устроил там дровяной склад. Второй отпуск он потратил, чтобы сходить в Лхасу и сообщить в Британский Радж, что брёвна заряжены и через год будут сброшены в воду. Он отшагал много сотен километров один, через земли, кишевшие разбойниками, без денег и оружия, ночуя в пещерах и просто на снегу. Когда Кинтуп попросился в паломничество в третий раз, настоятель освободил его от всех обязательств. Кинтуп поблагодарил ламу и отправился спускать брёвна в воду. Затем, с чувством выполненного долга, он меньше чем за год смог добраться до Индии.

Его миссия в Пемако продлилась пять лет и могла бы стать величайшим географическим открытием. Но не стала. Письмо, которое он отправил из Лхасы, не дошло. Международная почта тогда работала ненадёжно, особенно в странах, о которых остальной мир почти ничего не знал. Пять сотен маркированных брёвен сплавились по Брахмапутре и незамеченными уплыли в Индийский океан. Офицер, отправивший его в Тибет, вернулся в Британию и там умер, не оставив после себя документов о миссии Кинтупа. В Картографической службе никто не поверил в невероятные приключения неграмотного оборванца, но один человек всё же хорошо запомнил его рассказ.

5. Великий Поворот Брахмапутры

Навстречу казакам белого пятна

о начала XX века географическая наука продолжала считать Пемако белым пятном. Всё бы ничего, но по мере приближения Первой мировой Англия всё больше опасалась, что белое пятно может содержать в себе маршрут, по которому в Индию могут проникнуть войска Российской империи. Нежелание внезапно обнаружить казачий разъезд на севере провинции Аруначал привело к тому, что в 1911 году военная британская экспедиция Вильямсона двинулась из Ассама в сторону Пемако вверх по Брахмапутре. Там она была радушно приглашена к столу одним из местных племён и полностью вырезана во время обеда. В 1913 году в игру вступает один из ферзей «Большой игры» — британский офицер Фредерик Бейли. Он делает ставку на свою удачу, скорость и скрытность и отправляется вдвоём с товарищем, без вооружённого эскорта.

Удача не изменяет Бейли, и он без потерь проходит через территорию, контролируемую племенами джунглей. В Пемако Бейли выходит к Брахмапутре и обнаруживает, что рассказ Кинтупа в точности совпадает с тем, что он видит собственными глазами. Фредерик Бейли был из тех людей, которые умеют жить красиво. Он восстанавливает честь старого пандита, доказывает гипотезу о том, что Брахмапутра и Ярлунг-Цангпо — это одна и та же река, и там же, в Пемако, находит новый вид мака, необычного голубого цвета, который будет назван в его честь — Meconopsis baileyi. Золотая медаль КГО.

Из-за узости и глубины ущелья Брахмапутры Бейли не смог пройти участок около 50 миль вдоль реки. В 1924 году британский «охотник за растениями» Фрэнк Кингдон-Ворд пытается пройти этот промежуток и найти на нём предсказанный водопад. В результате его экспедиции на карту нанесено ещё 45 миль реки. Белым пятном остался только «пятимильный зазор» (five miles gap), который так будет называться ещё три четверти века. Кингдон-Ворд привёз в Лондон сотни неизвестных науке видов растений, прочёл в КГО лекцию о том, что гигантский водопад Брахмапутры — романтический миф, и получил золотую медаль за свои исследования. Географическая наука признала, что водопада не существует, и забыла про «пятимильный зазор».

6. Джунгли, поля и деревни на крутых склонах гор Аруначала

Последнее открытие xx века

XX век подходил к концу. Эра географических открытий считалась давно ушедшей в прошлое, больше нечего было открывать. Географы, когда-то создававшие историю, выродились и стали школьными учителями. Золотые медали КГО теперь получали кабинетные математики и популяризаторы науки. И только горстка авантюристов, считавших себя наследниками тех самых первопроходцев, не уставали искать, куда воткнуть флаг со своим именем, перед которым большими буквами будет написано «первый в мире человек, который…» Один из них, американец Ян Бейкер, увлёкся историей Великого Поворота Брахмапутры.

Несколько раз он приезжал в Тибет, собирал (вероятно, и сочинял тоже) легенды и тантрические описания Пемако, искал там пути паломничеств и места силы. В джунглях он нашёл охотников, проходивших «пятимильный зазор» насквозь, и нанял их проводниками. Охотники не знали ни о каком водопаде и никак не могли взять в толк, почему Бейкер так стремится продраться ближе к реке — с хорошим риском сорваться, а не следует прорубленной в джунглях тропе. Ян Бейкер хотел видеть воду. «Пятимильный зазор» — это и есть самое глубокое в мире ущелье, почти вертикальная щель между двумя стоящими рядом семитысячниками — Намча-Барва и Гьяла Пелри.+

Группе удавалось преодолевать только по нескольку сот метров в день. Проводники уже готовы были оставить «безумного» Яна наедине с Брахмапутрой, когда на очередном спуске к реке им открылась величественная картина. Стиснутая до 20 метров в ширину полированными щеками скал, огромная река обрывалась и вертикально падала вниз, закипая в полёте. Глубокий зелёный цвет воды на срезе водопада превращался в снежно-белую пену у его подножия и взлетал вверх сияющим, в радугах, облаком. «Спрятанным водопадом» назвал его Бейкер, а журнал National Geographic в 1999 году назвал Бейкера «Исследователем тысячелетия».

Здесь кончается история исследования Брахмапутры, но не Пемако. Этот лабиринт хребтов и ущелий до сих пор хранит в себе множество нерассказанных историй и неторённых троп. Значит, нам туда было надо. В лесах северной, Тибетской части Пемако спрятаны значительные силы китайской армии, и она абсолютно закрыта для иностранцев.

7. Гьяла Пелри на рассвете

О нет, только не туда

южной стороны границы находится индийский штат Аруначал-Прадеш и стоит индийская армия. Там солдаты носят смешные кожаные гамаши и по вечерам получают пайку рома. Мы уже бывали несколько раз в джунглях Аруначала и каждый раз благоразумно выбирали сухой сезон. В это время джунгли переходят на режим энергосбережения — почти нет цветов и плодов, животные становятся пассивными и стараются не попадаться на глаза людям. Однако романтический флёр «настоящих», «живых» джунглей затмил здравый смысл, и мы поехали во влажный сезон.

А стоило бы внимательнее читать дневники Кингдон-Ворда: «…что здесь общего для всего района — так это бесконечный дождь; змеи и дикие животные, гигантская жалящая крапива и мириады кусающих и кровососущих клещей, шершней, мух и пиявок». Он как ботаник вынужден был путешествовать только во влажный сезон, когда цветы позволяют определить видовую принадлежность растений.

На пропускном пункте при въезде в Аруначал индийский офицер поинтересовался, как мы собираемся попадать в Пемако. Я показал ему на карте подвесной мост через Брахмапутру. «Моста пока нет. Смыт паводком», — сказал офицер и аккуратно пропечатал въездной штамп на нашем разрешении на въезд. Мост был не единственным, но и проблема тоже пришла не одна.

8.Индийская армия ремонтирует дорогу

На единственной дороге вдоль реки обрушились сразу несколько мостов из металлоконструкций. У первого мы обнаружили взвод сикхов в синих тюрбанах, головокружительные трюки экскаваторщиков на крутых, съезжающих в реку склонах и две половины моста, повисшие всего метра на два ниже дороги. Мы перешли ущелье по остаткам моста и дальше двигались своим ходом.

Поначалу мы часами наслаждались ровным асфальтом, временами карабкаясь через сели, перехлестнувшие дорогу. Местные иногда помогали нам нести груз, а иногда тащили у нас мелкие, но ценные вещи. Так добрались до посёлка Миггинг, откуда дорога до последнего сохранившегося моста через Брахмапутру была ещё цела.

9. Древесные пиявки атакуют

В Миггинге было целых четыре машины, но ни одна не хотела ехать. Водители боялись, что дорогу смоет и они не смогут вернуться домой. Мы провели полночи торгуясь. Цена росла, но водители качали головами и уходили от стола один за другим. Остался последний, а ставка уже в шесть раз превышала нормальную, из сухого сезона. Он сидел красный, со вздувшимися на лбу жилами, словно всё это время задерживал дыхание. «Нет, не поеду», — выдохнул со стоном, встал и пошёл в ночь. Рома поднялся за ним. Через десять пропитанных безнадёгой минут они вернулись. Лицо водителя из красного стало белым, Рома нежно обнимал его за плечи. Казалось, водитель близок к обмороку. Ни слова не говоря, он завёл свою «Тату Сумо» и влез за баранку.

Мы гнали всю ночь через адский непрекращающийся ливень, через грозу, подобную божьему гневу. На рассвете мы въехали в армейский лагерь, расквартированный перед свежим селем. До моста оставалось километров десять. Водитель пробормотал, что ему надо немедленно ехать обратно, уронил голову на руль и заснул.

Не знаю, сколько он проспал, но точно больше, чем мог себе позволить: ещё один сель сошёл в паре километров ниже по реке и закрыл ему дорогу обратно на целый месяц. Это мы узнали уже на обратном пути, а пока нам не терпелось узнать, как Рома уговорил водителя на этот самоубийственный рейс. «Я сказал ему на хинди что-то вроде „Я буду молиться богу в твоём лице“». — «И что это значит?» — «Трудно сказать. Однажды мне порекомендовали выучить эту фразу для безнадёжных ситуаций. И видишь — она работает!»

10. Единственный вход в индийское Пемако — подвесной мост через Брахмапутру

Чем кормят свиней в деревне охотников за головами

Идёт вторая половина VIII века от Рождества Христова. На Западе Карл Великий подчиняет себе Европу, на Ближнем Востоке ислам вступает в свой золотой век. В Восточной Азии начинает скрипеть и рушиться колосс китайской династии Тан. Молодая Тибетская империя под управлением короля-буддиста Трисонга Децена стремительно расширяется во все четыре стороны.

Великий учитель Гуру Ринпоче чрезвычайно занят. Он летает по Тибету из конца в конец, подчиняет злых духов, строит монастыри и учит людей тантре. Однажды ему приходит в голову создать бейюл, землю обетованную, где тибетцы могли бы прятаться во время мировых катаклизмов или набегов соседей. Сейф, где слова Будды будут храниться вечно. Так, согласно тибетским историческим документам, появилось Пемако.

Чтобы защитить бейюл от вторжения незваных гостей, Гуру Ринпоче окружает его снежными горами, их подножья покрывает непроходимыми джунглями. Для полного спокойствия на века не хватает только хранителей-защитников, которые позволяли бы селиться здесь только тибетцам, отмеченным печатью Будды. Король-буддист даёт дельный совет. На крайнем юге Тибета с незапамятных времён живут воинственные племена. Тибетцы называют их просто «лопа», южане, и считают варварами. Лопа поклоняются Солнцу и Луне, не чтут Будду и занимают ценные плодородные земли. Но как убедить их переселиться в Пемако? Гуру Ринпоче строит огромный летающий корабль, польщённые доверием вожди лопа заводят на него свой народ, и корабль летит куда-то через снежные горы.

Когда лопа сошли с корабля и осмотрелись, они заметили, что их новая земля совершенно не похожа на сухие тибетские плоскогорья. Раз в день здесь открываются небесные краны — и с неба начинает падать стена воды. Несколько часов адского ливня, который тушит любой костёр и от которого не спасёт никакая одежда, делает непроходимой любую тропу. После ливня джунгли оживают.

В воздух взмывают тучи насекомых. Древесные пиявки с непостижимой скоростью залезают на листья кустов и деревьев, чтобы вспрыгнуть на любое теплокровное существо, проходящее по джунглям.Большинство деревьев и кустов имеют колючки — от мелких, остающихся в ране, до гигантских, длиной в ладонь. У особо одарённых эволюцией растений колючки в форме рыболовного крючка. Эти крючки не протыкают кожу, а распарывают её и оставляют след, как от когтей хищника.

Хищников тут тоже хватает: леопарды, тигры, выше в горах — медведи. Первопереселенцам пришлось нелегко: в плоском и бедном жизнью Тибете у них не было привычки смотреть под ноги. В Пемако вся земля покрыта толстым пружинящим ковром из гниющих листьев, там живут ядовитые змеи и гигантские многоножки. Местные называют с десяток разных змей и не так боятся кобру, как маленькую зелёную «нарву», укус которой, по их словам, не оставляет никаких шансов.

Потомки тех лопа, кто прошёл эту школу новой жизни, мало-помалу адаптировались к Пемако. Они научились делать из бамбука и банановых листьев укрытия от дождя, извлекать яд из корней растений и отравленными стрелами добывать себе мясо и защищаться от хищников. Научились ходить нагишом, чтобы видеть пиявок и насекомых и сбрасывать их с себя до того, как те вопьются в тело. Они сдали экзамен великому тибетскому учителю и стали защитниками Пемако — своими в смертельно опасном буддийском раю. Они так и не создали письменности и поэтому не сохранили памяти о том, как и где они жили до прихода в Пемако. Только недоверие и нелюбовь к тибетцам лопа пронесли сквозь века.
11.

Почти не ядовитая гигантская многоножка

Помимо тибетцев, соседями (хотя и далёкими) лопа оказались ассамцы, заселившие долину Брахмапутры ниже по течению. Они называли людей лопа «аборами», что по-ассамски значит «дикарь», и пугали ими детей. Лопа очень ценили головы. Без преувеличения, отрезанная человеческая голова была самым полезным предметом в хозяйстве. Хочешь дом построить — закопай хотя бы одну голову под ним, чтобы долго стоял и крыша не текла. Решил жениться на красавице — пять голов отдай и не греши. Осталось только полголовы — тоже хлеб. Можно или на мачете тибетской ковки выменять, или хворь отогнать.

Примечательно, что между головами разницы не было никакой. Голова великого воина ценилась наравне с головой женщины или ребёнка. Но получить-то голову воина гораздо сложнее. Поэтому в мирное время обычно головы добывались из засады на девушек, идущих за водой. Только не на своих девушек — их трогать нельзя, а из соседней деревни. На этом мирное время и кончалось, дольше пары месяцев никогда не длилось. В ответ на нападение деревня обезглавленной девушки нападала на деревню обидчиков, и тут уж головы лились рекой…

Сейчас, конечно, всё изменилось, гуманизм наступает. Головы, говорят, не режут уже сорок лет как. Но кое-что сохранилось. Живут лопа в тех же бамбуковых домах на длинных ногах, где по стенам развешаны луки и черепа обитателей джунглей. Попросишься с такой дом с дороги, чаю попить, заведёшь разговор о старых временах. Тут подтянется из тёмного угла крохотный высохший старичок, прислушается, пуская слюни, потом полезет лихорадочно в сундук, а когда вылезет — стоит перед тобой грозный воин с горящими глазами, в изрубленном шлеме и с мечом в руке. Постоит немного, красуясь, потом подсядет к огню и, улыбаясь, прошамкает: «Вот этим мечом мой папа половину соседней деревни порешил. Вы мимо неё сегодня проходили. Мы с мамой в лесу тогда прятались, не знали, наша деревня сгорит или их». Глаза его затуманятся воспоминанием, и не заметит он, как по его голове и лицу разбегаются во все стороны жирные тараканы, которые уж много лет как свили в шлеме гнездо и не думали, что его ещё когда-то достанут из сундука.

Может показаться, что за тысячу лет изоляции в джунглях лопа должны были вымереть, просто вырезать друг друга. Выживать им помогают очень крепкие внутриплеменные связи. В своих деревнях лопа жили и живут в любви и согласии, там один за всех и все за одного. Нет страшнее наказания, чем быть изгнанным своим племенем, стать «безродным». У них нет имущественного расслоения, потому что нет имущества. Даже добытое на охоте мясо обычно делится на всю деревню: без холодильника его невозможно сохранить. Ещё совсем недавно деньги они использовали пару раз в год: купить у кузнеца-буддиста мачете или наконечники для стрел. Всё остальное можно сделать из бамбука или лианы. Для бамбука в их языке появился целый словарь из сотен слов: виды бамбука, его части, способы обработки, раны, оставленные бамбуком

12.

Если не считать пришедших недавно свиней, главным домашним животным лопа стал митун, бык джунглей. Это такая гора мышц с толстыми рогами-морковками спереди. Он замечателен тем, что может двигаться в джунглях в любом направлении. Там, где человеку надо целый день махать мачете, он за минуты просто пробивает туннель своей массой. Процесс одомашнивания митуна прост: клеймо на ухо — и гуляй. Когда семье нужно мясо, лопа находят меченого митуна и забивают его. А череп вешают на веранде дома, для красоты. Если семья считает себя христианской, на лбу черепа режут крест и красят его охрой.

Все остальные животные джунглей — белки, обезьяны, броненосцы, дикобразы, слизни и медведи — тоже идут в пищу, но лопа уши им не метят и домашними не считают. Самое крупное животное, которое в Пемако не едят, — почти не ядовитая гигантская многоножка. Лопа уважительно называют её «сестра тигра». Она обладает удивительной способностью: в случае опасности сворачивается в идеально ровный и гладкий твёрдый чёрный шар. Как только лопа научились делать рогатки, «сестра тигра» была тоже приставлена к делу. Теперь даже ребёнок может добыть белку на ужин.

13.

Деревня отравителей на секретной реке

Мы стояли, согнувшись под тяжёлыми рюкзаками, перед деревянной лесенкой в три ступеньки. За ней начинался подвесной мост, прогибался, заваливался на бок и уходил далеко-далеко в пространство без ориентиров, таял в тумане. Мост через Брахмапутру. Там, за туманом, нет автодорог и электричества, там уже тысячу лет живут люди, доставленные Гуру Ринпоче на летающем корабле. Те самые лопа. «Ади, мы — ади! — повторил Лабо, наш проводник. — Лучше бы вам не путать слова, когда мы будем за мостом. И мне не нравится, что вы всё время останавливаетесь. Я неделю иду с вами, а потом поворачиваю обратно — дошли вы или нет. Понятно?» Лабо знал мало слов и вообще говорил мало, но зато действительно очень понятно. За свою жизнь он убил двух тигров и пять медведей, одного из них — отравленной стрелой.

И это тоже становилось понятно сразу, без слов.
Лабо вёл нас в Пемако вдоль Янгсанга, «секретной реки» по-тибетски. В долине реки иногда попадались хутора и деревушки. В одних жили тибетцы, бежавшие от китайского вторжения, в других ади — родичи Лабо. Он рассказывал, что раньше по всей долине жил народ мишми, но сто лет назад была великая война мишми и ади, и последние победили. Вечером у очага или костра, выжимая носки от крови, мы слушали рассказы Лабо про народы джунглей, великие и малые, и начинали понимать, что «лопа» и «абор» — два самых неудачных слова, которые здесь можно произнести.

14.

Почему носки в крови? Это всё пиявки: в мокрый сезон их просто адское количество в джунглях. Они прыгают с листьев и сразу уползают под одежду или в обувь. Когда отрываешь ее голову от кожи, пиявка моментально вытягивается в длину и впивается рядом своим хвостом. Там у неё ещё один рот — шутка природы. Хуже всего, что в месте укуса пиявка выделяет антикоагулянт, и кровь перестаёт сворачиваться.

Даже если пиявка напилась и отвалилась на заслуженный отдых, кровь продолжает течь из места укуса. Поэтому приходится выжимать носки. Никто не любит ходить с мокрыми ногами.

Лабо на нашу суету с пиявками смотрел с презрением. Сам он был одет только в шорты и короткие резиновые сапоги и сбрасывал с себя пиявку до того, как она успевала присосаться. В редких случаях, когда пиявка была быстрее, он доставал из мешочка на поясе щепотку соли и прикладывал к пиявке. Та корчилась и падала на землю. Рядом с этим мешочком на поясе Лабо носил сушёный хвост дикобраза. Скоро мы выяснили, что это очень важный для ади инструмент.

Однажды днём мы проходили мимо деревни тибетцев. Деревянные дома, кое-где даже стёкла в окнах, всюду флаги и будды. Из большого дома в центре деревни вышла женщина, увидела нас, удивилась и зазвала на обед. Лабо зашёл с нами и сел немного поодаль. Пока готовилась еда, он перекидывался с хозяйкой шуточками и всячески старался показать, что он не напряжён. Хотя по тому, как он безостановочно ковырял огромным мачете половицу, было понятно, что он нервничает.

15.

Хозяйка приносила еду тарелка за тарелкой: рис, овощи, какой-то острый соус. Мы сразу накинулись на угощение, но наш ади дождался, когда все тарелки окажутся на столе, наложил себе всего понемногу, а потом отстегнул от пояса хвост дикобраза и погрузил в еду. Он смотрел на хвост минуту или две не отрываясь, мы тоже перестали есть и глядели на хвост. Внезапно Лабо без видимой причины пришёл в своё обычное состояние: расслабился, засунул хвост куда-то себе за пояс и принялся есть, не обращая на нас никакого внимания.
Только когда мы вышли из дома и отправились дальше к Пемако, он объяснил своё поведение.

Оказалось, среди буддистов полно отравителей. По крайней мере, так считают все ади. Отравители приглашают к себе домой путников, особенно сильных, красивых и богатых. Добавляют им в еду заговорённый яд. И, когда путник умирает (обычно через неделю или две), все его положительные качества приобретает отравитель. «Вы посмотрите на её дом — почему он такой большой и внутри так много вещей?» — спрашивал Лобо и прищёлкивал языком. Но при чём же здесь хвост? Всё просто: хвост дикобраза, обработанный опытным шаманом, — это безошибочный детектор яда. Если, опущенный в еду, он начинает трещать и дрожать, значит, еда отравлена. «В этот раз она не положила. Видели, хвост не двигался?»

Ревущие свиньи ади

В другой раз мы обедали в деревне ади, высоко над землей, на веранде дома на бамбуковых ножках. Дом принадлежал сельскому учителю, а на обед подавали варёную шкуру оленя и, само собой, рис. Учитель был прогрессивным человеком. Год назад он убедил население деревни отказаться от выращивания овощей и посадить только рис и ячмень. Рис для еды, ячмень для браги. Теперь он считал эксперимент оконченным, но овощей надо было ждать ещё год.

Вообще, учитель в племенных индийских деревнях — интересное явление. Британцы, когда пытались присоединить эти территории к своей Короне, натолкнулись на полное непонимание местных жителей. Тогда они придумали хитрый ход. Они завлекали к себе по одному мужчине средних лет из каждой деревни, учили его английскому, немного географии, немного математике, давали с собой немного ценных вещей и возвращали в деревню.

Там он автоматически становился уважаемым человеком и мог поддерживать коммуникацию с государственной властью. Индия эту удачную практику скопировала полностью, и теперь мы могли валяться на мягком бамбуковом полу в потерянной в джунглях деревне, есть рис, закусывать жёсткой оленьей шкурой и беседовать о вечном с человеком, вырезающим стрелы для завтрашней охоты. Учитель Гаше очень любил географию. Про любую страну он мог сказать, кто её соседи с севера, юга, запада или востока. Не знал он только соседей России, потому что учили его давно и на этом месте в его мире до сих пор существовала одна страна — СССР.

Рис и особенно шкура скоро принесли свои плоды, и кому-то из нас срочно потребовалось в уборную. Да, в доме ади есть туалет. Не «типа сортир» и не «удобства на улице». Он как раз очень удобно расположен в конце веранды, там чисто и совсем не пахнет. Но как же опасно там гадить! Туалет — это проём в полу размером метр на два, разделённый пополам одной толстой бамбучиной. Ниже проёма построена клеть глубиной метра полтора, стены и пол которой сделаны из переплетённого бамбука. В клети живёт злая и голодная свинья. Даже делать своё дело, стоя двумя ногами на ходящей ходуном бамбучине, — не скажу что просто. Но наблюдать при этом, как под тобой прыгает этот чёрный чёрт, ревёт и хватает на лету всё, что падает, — это совсем другой уровень сложности. В голове бьётся только одна мысль: «А вдруг допрыгнет?!»

16.

Тигриные зубы шамана

Мы уже несколько дней шли до долине Янгсанга, и теперь нам следовало уходить от реки на север, в горы. Именно там, на высоте около 4000 метров, находится сердце Пемако — озеро Данакоша с островом Тсета посередине, что по-тибетски и значит «сердце». На нашем пути оставалась последняя деревня, и мы решили напоследок наесться там до отвалу, хотя бы риса. Лабо от такой перспективы весь скривился, сказал «Мишми!» и, не сбавляя шага, ушёл вперед по тропе. Теперь мы точно не могли пройти мимо.

В деревне было домов 12 или 15, но первые несколько оказались брошены. Жилыми они казались только издалека. В крышах, крытых длинными листьями, зияли огромные дыры, полы из циновок сгнили и просели, бамбуковые ноги домов насквозь пробили когда-то жилые помещения. Пока мы искали людей мишми в их деревне, на тропе появился тибетский мальчик Кунзан, с которым мы познакомились накануне. Он шёл по сверхсрочному делу в верховья Янгсанга, он говорил по-английски, и ему было с нами интересно. Разумеется, он решил остаться и принять участие в поисках мишми.

Кунзан рассказал, что после войны мишми и ади все мишми ушли на восток, за высокий хребет, и больше в долине Янгсанга не появлялись. Осталась только эта деревня, Шимули. Мишми из Шимули продолжили свою обычную жизнь, какую вели до войны. Жгли джунгли и растили на сожжённой земле тёмный рис, разводили свиней и кур, ходили на охоту. Они не конфликтовали ни с ади, ни с пришедшими потом тибетцами, но и не вступали с ними в контакт.

17.

Как-то так вышло, что все прочие обитатели долины Янгсанга перестали замечать последних мишми. Те жили, женились друг на друге, растили детей. Дети вырастали и снова женились друг на друге. По обычаю мишми, который крепче любого закона, нельзя брать жену или мужа из другого народа. В каждом поколении кто-то бросал свой дом и уходил в джунгли. Ни один не вернулся. Но кто-то ещё точно должен жить в этой деревне. Их шаман всегда приходит на поле, когда правительство раздаёт бесплатный рис! Так рассказал Кунзан.

Первый жилой дом мы нашли по стоящим на лестнице сапогам. Каждому ясно, что дом бросить можно, но сапоги — никогда. В стены дома были вплетены несколько досок — показатель достатка.

В доме жил старейшина мишми. Внутри было темно и грязно, приходилось постоянно снимать паутину с лица. В центре плетёного пола было намазано глиной, на глине тлел маленький костерок. Рядом с очагом в темноте плавало похожее на кусок теста лицо жены старейшины. Она тянула дешёвые самокрутки и постоянно прикуривала от очага. В углу грудой тряпья сидела мать старейшины, уставшая от жизни и от огромной опухоли на шее. Сам старейшина ползал вокруг нас, показывая то старое ружьё, то обезьяний череп, то невесть откуда взявшуюся у него ложку из индийского поезда. Он хотел получить 100 рупий — и он их получил. Пока мы были у него в гостях, он говорил не переставая. И всё это время слюни текли у него изо рта на грязные циновки пола.

Когда мы выбрались на свет солнца, все хватали ртом воздух, как рыбы на суше. Даже Кунзан с трудом восстановил своё обычное насмешливое выражение лица. Ну и семейка! «Они все здесь такие, — бросил Кунзан и повёл нас к низкому и очень длинному дому без единого окна. — Тут живёт их шаман, у него есть классные бусы — попросите показать вам». Шаман встретил нас у двери дома, ничего не спросил и жестом пригласил внутрь. В доме было два очага, а может быть, и три — не поймёшь: весь дальний конец помещения терялся во мраке. Возле очага суетилась крепкая женщина неопределённого возраста

18.

Шаман сказал ей пару слов и растворился в темноте. Женщина подбросила в огонь дров и расчистила место рядом с очагом. Пятясь спиной вперёд, шаман вытащил туда древний и перекошенный, покрытый толстенным слоем копоти плетёный сундук. Он резко откинул крышку и принялся что-то бормотать. «Переводи!» — толкнул я в бок нашего толмача. Кунзан пожал плечами: «Это его другой язык, я его не понимаю». Наконец шаман повернулся к нам и стал выуживать из сундука одну вещь за другой.

Барабан, головной убор из ракушек, обтянутые кожей погремушки, дудка из рога митуна. Из-за налёта жирной копоти казалось, что все вещи сделаны из одного и того же материала. «В барабан нужно стучать, шапку надевают на голову, погремушки гремят, если сделать вот так, — переводил Кунзан. — Если подуть в дудку, пойдёт дождь». Мы стали упрашивать шамана дунуть в дудку. Он отказался наотрез, постоял немного в прострации, потом дунул — коротко, зло и безнадёжно. И немедленно начал укладывать свои волшебные приспособления обратно в сундук.

Кунзан протестующе замахал руками и начал что-то тараторить. Шаман замер, а потом молча, очень неохотно, потянул что-то большое с самого дна сундука. Один за другим на свет появлялись огромные зубы, нанизанные на грубую самодельную верёвку. Это и были «бусы», о которых говорил Кунзан. Тигриные клыки, каждый длиной в ладонь, — десятки клыков. Коричневые и молочно-белые, гладкие и потресканные, изящно-смертоносные и мощные как жернова. Шаман с усилием накинул бусы себе на шею. Они повисли у него ниже колен и встопорщились клыками во все стороны. «Эти бусы могут очень многое. Они принадлежат нашей семье и передаются от отца к сыну уже 60 поколений», — сказал шаман. «То есть ещё до Рождества Христова!» — добавил от себя образованный Кунзан и самодовольно поднял вверх палец.

На этом экскурсия к шаману закончилась. Мы снова стояли на улице среди мёртвых и пока ещё живых домов мишми. Говорить не хотелось, в голове и на небе висела какая-то хмарь. Пора идти догонять Лабо. Сегодня до темноты нужно дойти до первого лагеря на хребте. Вдруг из домишки в конце улицы вылетел, кувыркаясь, какой-то цветной снаряд, ударился оземь, всклекотал, забил крыльями и оказался курицей. За ней прилетела ещё одна, а следом в дверь высунулась чумазая и счастливая девочка лет восьми и принялась строго выговаривать курицам. Без перевода было ясно, что их поведение совершенно неудовлетворительное. Волосы у девочки были всклокочены, руки и ноги расцарапаны, ногти обкусаны, глаза горели огнём. Как у всякого ребёнка в восемь лет. Но здесь, в этом душном мире, казалось, что перед нами свился сгусток чистой яростной энергии и принял форму ребёнка. Я уговорил Кунзана напроситься на обед в этот дом. Кунзан не возражал: он всегда был голодный.

19.

Страх в доме нумори

По очереди мы протиснулись в низкий проём двери. Дом девочки был бедный, но светлый. Свет проникал сквозь множество щелей в бамбуковых стенах. Рядом с входом на полу сидела женщина и медленно раскачивалась из стороны в сторону. Вместо лица у неё — белая неподвижная маска с бельмами, страшно. Другая женщина бросила свою работу у очага и, не сводя с нас глаз, подбежала к нам. Страх прочно застрял в этих глазах. Держит руки перед собой так, будто боится, что её ударят. Конечно, она приготовит нам еду. Да, самую традиционную еду мишми для гостей. Для вас — что угодно. А эту девочку зовут Нумори, она ей не родня. Зрячая женщина моментально насыпает рис в алюминиевую кастрюлю и ставит его на огонь.

Нумори скачет вокруг нас, раскачивая весь дом. И точно, плетёный пол в доме на ножках — это немножко батут, я раньше не думал об этом. Слепая женщина — мама Нумори, она не слышит и не говорит. Кто отец — неизвестно. «Как же она объяснит?» — удивляется зрячая женщина, указывая на слепую. Перед домом Нумори поймала поросёнка, держит его за задние ноги, а тот пытается убежать передними. Как же они выживают втроём? Зрячая женщина ходит в джунгли, собирает побеги бамбука, ставит силки. Старейшина иногда делится рисом, когда правительство его выделяет для деревни. Старейшина очень хороший человек.

Я не слушаю важных этнографических свидетельств умирающего народа — я смотрю на Нумори. Она — магнит, от неё невозможно оторвать глаз. Смотрю — и сердце сжимается, и подступают слёзы. Восторг от самого чистого проявления жизни смешался во мне с ужасом фатума, предопределённого для неё будущего. Нумори придётся жить и умереть здесь, в деревне мертвецов. Если я вернусь сюда через 10 или 20 лет, она будет здесь. Может, будет и через 30, если доживёт. У неё будет лицо как тесто, самокрутка в жёлтых от табака пальцах и потухшие белёсые глаза.

Зрячая женщина всё видит. Она склабится мне, хватает девочку за руку и утаскивает куда-то. Нумори возвращается, одетая в старое пёстрое платье, которое ей велико и перехвачено верёвкой, чтобы не спадало. «Национальный костюм мишми», — поясняет Кунзан. В нём не так удобно кататься по дому и тискать кур, но у Нумори получается. Тем временем сварился рис. Зрячая женщина бросает в кастрюлю подгнившие побеги бамбука и с решётки для сушки над очагом достаёт пару каких-то копчёных животных. Ломает их на несколько кусков и бросает туда же.

Это крысы, их зрячая женщина ловит в свои силки. Блюдо готово. Шутник и умница Кунзан говорит, что это очень вкусно и есть нужно с костями. Я совсем не могу думать о еде. Машинально кладу в рот кусок крысы и жую. Это голова, как она должна быть: с глазами, зубами и костями черепа. Оказывается, труднее всего разжевать челюсть. Традиционная еда мишми приводит меня в чувство. Есть больше не хочется никому, Кунзан хохочет как сумасшедший. Зрячая женщина расстроена. Мы заглаживаем вину рупиями и говорим, что нам очень понравилось.

Остаётся всего два часа светлого времени. Мы уходим из деревни мишми, возвращаемся на тропу в Пемако. Льёт как из ведра. Я оборачиваюсь. Под дождём в раскисшей грязи стоит девочка в национальном костюме мишми и смотрит мне вслед.

20.

Русские путешественники на тропе всех богов[i]

Рассказывают, что у великого Сонгцена Гампо, тридцать третьего царя Тибета, было две головы и пять жён. И задачи он перед собою ставил тоже неординарные. Решил Сонгцен расширить границы своего небольшого княжества и сделать из Тибета могучую империю, равную Поднебесной. Сначала дело шло хорошо, соседи вставали под руку Сонгцена один за другим, даже Китаю пришлось проститься с частью своих западных территорий. Но не было порядка в обширных землях царя, сонмы злых духов здесь и там рушили всё, что тот построил.

Две главные жены Сонгцена Гампо были буддистками и убедили мужа, что злых духов поможет победить учение Будды, если его применить правильно.

Сонгцен Гампо незамедлительно сделал буддизм государственной религией Тибета, а сам погрузился в длительную медитацию. Жёны пробовали в его отсутствие строить храмы, но, как и раньше, за ночь духи разрушали всё построенное днём. А жрецы древней, но упразднённой приказом Сонгцена религии бон уже прикидывали, кого из цариц они первой принесут в жертву.

Тут царь вышел из своего затвора и провозгласил, что виной всему — огромная дьяволица, которая лежит на спине под всем Тибетом и рушит его храмы и планы. Победить её возможно, пригвоздив к земле все её части тела — плечи, бедра, локти, колени, ладони и ступни. В указанных царём двенадцати местах возвели буддийские храмы, и в Тибете на долгие годы воцарились порядок и благоденствие. А в месте, где билось огромное чёрное сердце дьяволицы, поставили тринадцатый храм, Джоканг, и вокруг него выстроилась новая столица Тибета — Лхаса, «город богов». Так возникла Тибетская империя, а Сонгцен Гампо из рядового царя стал первым дхармараджей, «царём Дхармы»

21.

Двадцать два тибетских рая

Проходят годы, империя растёт и расширяется, дьяволица лежит без движения. Вот уже на троне второй дхармараджа — Трисонг Децен. Он вполне доволен настоящим, его тревога — о будущем. Вдруг однажды дьяволица стряхнёт свои оковы и решит отомстить? Царь приглашает из Индии величайшего гуру и мага своего времени, Падмасамбхаву, и ставит ему задачу — обезопасить учение Будды на веки вечные. Падмасамбхава берётся за работу и выполняет её с блеском. 1300 лет, следующие за его уходом в паринирвану, всё работает как часы.

Его ключевая концепция — «терма», «спрятанное сокровище». Падмасамбхава прячет по всему Тибету, под землей, в пещерах и даже в головах будущих поколений священные тексты. Каждый текст будет найден в предопределённое время специальным человеком, «тертоном», открывателем терма. Теперь учение не исчезнет, даже в суровые времена тертоны вывезут его на своих плечах и в своих головах.

Падмасамбхава не останавливается. Он превращает в терма статуи Будд, чаши из черепов, ритуальные трёхгранные кинжалы и прячет их по всему Тибету. Всё это когда-нибудь найдётся и поможет учению. Но венцом его замысла становятся «бейюлы», «спрятанные земли». Вдоль южного склона Гималаев Падмасамбхава создаёт двадцать две закрытые долины, куда буддисты смогут бежать в случае смертельной опасности. Земля там течёт молоком и мёдом, а входы охраняют воинственные дакини. Где находятся бейюлы, гуру не говорит никому, но оставляет пророчество, кем и когда будет открыт каждый из них.

Бейюл Пемако — любимое творение мастера. Он так печётся о нём, что строит летающий корабль, завлекает туда целый народ, лопа, и отправляет в Пемако, чтобы лопа до прихода буддистов стерегли построенный мастером рай.

22.

Тропа всех богов

Тибетцы до сих пор обожают Падмасамбхаву, считают его равным Будде и зовут не иначе как Гуру Ринпоче, «драгоценный учитель». Предсказанные им тертоны родятся и находят терма в предсказанные им сроки. Они — проводники воли и мысли Гуру Ринпоче, уважение к ним безгранично, но жизнь их сложна и полна опасностей. Тертон должен провести ритуалы подготовки к терма и взять не больше «спрятанного сокровища», чем ему предназначено. Эти условия, а также когда и где искать терма, он должен прозреть во время своих медитаций. Не вовремя открытые терма могут убить тертона или, что ещё хуже, испортить его карму. Ошибка тертона хуже, чем ошибка сапёра: она скажется не только на этой жизни, но и на всех последующих.

В один год, через сотни лет после ухода Гуру Ринпоче в паринирвану, из разных уголков Тибета приходят вести о чудесах и благоприятных знаках. Здесь земля наполняется благоуханием посреди зимы. Там среди ночи в небе возникают радуги и родятся яки со звёздами во лбу. Несколько тертонов открывают тексты о том, что родится великий учитель. На свет появляется Цангпа Гьяре Еше Дордже, «великий пилигрим и аскет», будущий основатель школы Друкпа. Первую половину жизни он медитирует, обратясь лицом к снежным вершинам Гималаев.

Однажды он открывает глаза и видит вместо горы квадрат, из центра которого исходит сияние и заполняет всю землю. Он видит мандалу, внутренную структуру мироздания, идеально симметричную и пронзительно, невыразимо прекрасную. Орнаменты мандалы населены мирными и гневными божествами, могучими силами, которые знают путь в нирвану и могут научить, как туда добраться. Цангпа Гьяре смотрит сквозь мандалу и видит путь, тропу, на которой можно встретить всех божеств за один обход вокруг горы.

Откровения Цангпа Гьяре произвели революцию в сознании тибетцев. Они узнали, что мрачные ущелья, засыпанные снегом перевалы и непроходимые джунгли могут не только убивать, но и вести в нирвану. Идея паломничества как пламя распространяется по Тибету.

В тибетском языке появляется понятие «коры» — кольцевого паломничества по воображаемой мандале. На передовой снова тертоны, они открывают всё новые коры и прозревают их свойства. Каждая кора записывает в карму паломнику строго определённые заслуги и очищает карму от определённых грехов. Сто восемь кор вокруг горы Кайлас гарантируют просветление. Смертельно опасная кора в районе «Хрустальной горы» Цари очищает карму от греха убийства. Коры попроще прощают воровство и супружескую измену, улучшают навыки левитации и управления температурой тела.

Тертоны получают от Гуру Ринпоче через астральный канал целые книги — путеводители по корам, где отмечены все достопримечательности тонкого плана бытия. Вот как тибетский паломник описывает свой путь по местам, где альпинист рекомендовал бы использовать верёвку и «кошки»:

«Рядом с пещерой есть каньон, называемый Шекар Лунг, в форме танцующей дакини Лхасай Кармо. Верхняя часть долины засыпана снегом, а нижняя покрыта густым зелёным лесом. В центре долины стоит каменный холм в форме палатки кочевника, и в его основании находятся многочисленные пещеры для медитации. Наблюдая далёкий горизонт из Шекар Лунга, я видел богиню, парящую в небе среди прекрасных радужных замков. На востоке стояла прозрачная ступа, будто выросшая из скал, и дальше, за ней, я увидел землю, исполненную трав, воды, ячменя, молока, фруктов, бамбука, божественной амриты и безупречных Будд, которые учили воинственных нагов, демонов и прочих существ в шести мирах. Я вошл в эту землю и увидел, что она — совершенная гортань самой Дордже Пагмо, Алмазной Веприцы».

В Тибете возникает абсолютно новый, не знакомый нигде более, опасный для жизни и прямой как стрела путь к просветлению.
Пока тибетцы надстраивают над суровым аридным плато свой причудливый мир-мандалу, их соседи живут простой человеческой жизнью: режут, грабят, захватывают территории, истребляют друг друга. Тибет остаётся в стороне только из-за большой высоты, своего разреженного воздуха. Завоеватели ещё на подступах начинают задыхаться и поворачивают восвояси. Тибетские горы остановили самого Чингиз-хана в его движении на юг.

И только после смерти великого монгола до Тибета добирается один из его наследников, потому что жизнь с братьями-конкурентами оказывается опаснее, чем война на высоте. Реки, как водится, становятся красными, а тибетцы в панике бегут кто куда. Тогда заботливый Гуру Ринпоче, не покидая нирваны, приводит в действие свой план Б. Он открывает тертонам пути в построенные им убежища, бейюлы. Тертоны собирают людей и ведут их сотни и тысячи километров по карте, которую они видят у себя в голове. Самые удачливые доходят и поселяются в укромных долинах южного склона Гималаев.

Монголы оставляют наместников и уходят. Жизнь потихоньку возвращается в привычное русло. Тибет снова гудит мантрами и скрипит молитвенными барабанами. Жить стало даже интереснее, чем до монголов. Теперь у практиков тантры, тертонов и учёных лам есть новый удивительный объект для исследования — бейюлы, «спрятанные земли» Гуру Ринпоче. Если получится открыть там паломничества-коры, то одна великая заслуга умножится на другую, одна великая магия усилит другую.

23.

Одичавшие

Наша маленькая команда входит в бейюл Пемако. Мы уходим от реки Янгсанг («тайная» по-тибетски) и следуем тропе в джунглях, распаханной в грязь десятками солдатских сапог. Раз в год солдаты индийской армии совершают месячный марш-бросок до китайской границы и обратно. Как шутят они сами, убедиться, что Китай их ещё не захватил. Нас ведут по тропе проводники-лопа, пищу по дороге они добывают ружьями и рогатками. Мы угощаем их рисом и конфетами, они нас — бе?лками и обезьянами. Ночуем вместе под навесами из кровельной жести — это убежища, построенные для военных. Спасибо армии: у нас нет другой возможности просушиться у костра.

С невидимого за деревьями-гигантами неба льёт бесконечный дождь.
На третий день джунгли сменяются прозрачным рододендроновым лесом. Гладкие стволы рододендронов обладают удивительным свойством — они холодные даже в жару. Наши лопа хоть на вид и обветренные жизнью мужики, а ведут себя как дети. Могут без конца прикладывать руку к стволу и подмигивать друг другу. Деревья тонут в тумане. Хребет, по которому мы идём, поднимается всё выше. Призраки рододендронов отступают и растворяются в белизне.

Вдруг налетает ветер и уносит туман прочь. Оказывается, мы поднялись выше зоны леса. Крутые склоны справа и слева от тропы покрыты цветущей альпикой. Вперёд и вверх вьётся хребет, и далеко впереди нам навстречу движутся две тёмные точки. Скоро мы встречаем их на тропе — два человека, с виду совершенно тибетцы. Они не вооружены, и они знают наших проводников. Знают, но недолюбливают, держат дистанцию во всём. Не подходят близко, не поддерживают их шутки, улыбаются натянуто. В этих отношениях не видно страха, но есть насторожённость

24.