КонфронтацияПонятно, настроение у меня сразу испортилось. Но пока не стемнело, надо было уходить в заданный район. Ночью ходить я уже пробовал. Здесь не Афган, и действовать приходилось наоборот – пока светло идти, а ночью располагаться на отдых. Подхожу к Иванову и излагаю эту идею. Он на меня смотрит волком и ни в какую не соглашается. Дает понять, что он тут главный. Думаю: «И то верно. Чего я комбату указываю? Пусть рулит, раз прилетел».
Наступила ночь, и мы начали движение. Вскоре вышли к подходящей горочке. Я шел с отрядом в ГПЗ. Иванов в Афгане был ранен в ногу и заметно хромал. Подхожу на привале к командиру: «Ну что, Андрюха, ты понял? Здесь, как в Афгане, не выйдет. Вот горочка, надо на ней до утра перекантоваться, а с рассветом пойдем дальше». Тут он согласился. К утру погода испортилась. Небо затянуло, правда, снега не было. Но идти-то надо.
Подошел к комбату: «Показывай, куда двигаться, определи направление». Ну, он рукой махнул, и я со своими снова ушел в ГПЗ. Идем и идем. Команд никаких не поступает. Ходили-бродили, как туристы. Естественно ничего в этих горах нет и быть не может в январе. Боевики, понятно, все в Грозном. Поэтому я снова вышел с предложением: «Уходим отсюда на север, а потом возвращаемся домой. Толку от этого туризма не будет».
Мы заблудилисьНо Иванов думал иначе. Ему надо было оправдывать свое прибытие. Потому он погнал туфту в центр. Пролетела пара «сухарей» – он дает радио: «Наблюдаю работу авиации, подтверждаю поражение целей». Каких целей? Какую работу? Но в бригаде сразу оживились. Вот, мол, прилетел Иванов, и дело пошло. Морозов ходил и только эвакуации просил. А тут информация пошла… 5 января даем очередной сеанс связи. Ко мне подбегает Хоптяр:
– Михалыч, покажи на карте, где мы находимся?
– А я откуда знаю? Нас командир ведет.
Неверно, конечно, это, но я с обиды на ориентирование забил. Думаю: раз комбат здесь, пусть сам и рулит. Одним словом, мы заблудились, поскольку Андрюха показать точку на карте, где мы находимся, не мог.
К вечеру 5-го мы пересекли какое-то шоссе, которое на карте не значилось. На ночь остановились и стали прикидывать, где же мы оказались. Карты у нас – образца 1976 года. На них эта дорога не обозначено. Решили, что, может быть, это проселок, который ведет к ретранслятору и который к 1995 году заасфальтировали. Движение машин по дороге не было выявлено.
К утру 6-го выпал снег. С одной стороны, это должно скрыть наши старые следы, даже если кто-то и шел за нами. В то же время теперь на снегу все наши передвижения можно легко засечь. Если пройдет 50 человек, то эту слоновью тропу только слепой не заметит. Утром у нас случился «совет в Филях», правда, Кутузова не оказалось. Хуже нет, когда в отряде 11 офицеров и прапорщиков. Все же грамотные, принцип единоначалия начинает страдать.
Андрюха предложил пересечь дорогу и уйти на север. Я – идти на восток, чтобы не пересекать дорогу и не демаскировать нас. Далее – идти до речки Аргун, а потом, перебравшись через нее, двигаться к трассе. Захватить транспорт и на нем выскочить на равнину, а уж там нас какой-нибудь отчаянный летчик, может, и подберет.
Демократия?Иванов предложил, раз мнения разделились, голосовать. Все поддержали это решение. Поступила команда: «Морозов, вперед!» Этот момент стал началом конца. Как потом выяснилось, по этой дороге ехал какой-то «уазик» и обнаружил наши следы. Далее пошли по следам. За нами шли два «духа». Иванов оставил засаду для контроля следа, и прапорщик Паршонков взял обоих наших преследователей голыми руками, стукнув головами друг о друга. Оба были вооружены. У одного карабин Симонова, у другого автомат.
Какой-никакой, а результат. Можно и домой возвращаться.
Посему двинули строго на север, четко не представляя, куда идем. С 5 на 6 у нас была ночевка. Один из пленных пошел на контакт и спрашивает: «А что вам нужно? Куда вы идете?» Видимо, он понял, что наши действия говорят о том, что мы не понимаем, где мы и куда нам надо. Мы ему пояснили, что нам надо на равнину. Он говорит: хорошо, надо пройти вот здесь, между Алхазурово и Комсомольским, и выйти в район Гойты. Там вотчина антидудаевцев.
Мы внимательно его выслушали. И тут я подумал, что его можно успешно использовать. Ни в какие Гойты мы не пойдем, но таким образом выйдем на равнину, займем круговую оборону и дадим свои координаты. Авось помогут. Я эту идею изложил Иванову. Он же информацию воспринял иначе. Спрашивает меня:
– Ты что, ему веришь?
– При чем тут веришь не веришь? – отвечаю. – Нет у них возможности связаться со своими, чтобы вывести нас на их засаду. Они тоже ищут способ из плена освободиться. Наверное, думают, что, если нам помогут, мы их отпустим. Тем более они говорят, что они антидудаевцы.
А пленные, собственно, об этом говорили, когда мы их взяли. Якобы они шли просто по следам, посмотреть, кто здесь ходит. Рассказали, что они против дудаевского режима. Мол, в Грозном одно, а у них в горной части Чечни свои законы и свои порядки.
Но Иванов категорически отверг мое предложение. Двинулись дальше. К 6 января вышли к одной горке, под которой была удобная площадка для приземления вертушек. Как-то наконец определили место своего стояния. Прикинули курс, с каким вертолеты смогут зайти, учитывая направление ветра. Дали радио. Центр ответил, что у них погода нелетная, да и поздно уже. Посему сегодня вертолеты нам не пришлют. Поднялись на горку, организовали ночевку, а утром должны были идти дальше.
Ошибка на ошибке...Утром ко мне подошел Иванов: «Ну что, Мороз, идем дальше?» Я ему ответил: «Лучше остаться. У нас под горкой удобная площадка. Вчера вертушки не смогли прилететь. Может быть, сегодня придут. Если уйдем, не факт, что такую удобную площадку удастся найти. Да, может быть, и вовсе никакую не найдем». Поэтому решили на этой горе остаться и ждать эвакуации. Это была еще одна наша ошибка.
На горе организовали охранение. Мой отряд с одной стороны, Иванова – с другой. У меня головной, тыловой и боковые дозоры. С ними старший лейтенант Ястребинский. Перед ним снежное поле. Спрашиваю у Хоптяра, кто прикрывает тропу, по которой на нас могут выйти. Отвечает: контрактник и два срочника.
«Ты что? – говорю. – У меня открытое место прикрывает офицер и несколько солдат, а у тебя наиболее опасное направление всего трое бойцов. Да этот участок надо группой оборонять!» Хоптяр успокаивает: «У меня там снайпер Ерин». Тут и комбат ему говорит: «Андрюха, ты подумай. Может быть, надо усилить это направление». Но Хоптяр заверил, что этих сил вполне достаточно.
Сели завтракать. Иванов дает команду костер развести. Я возмутился: какой костер? Мы все-таки в тылу противника! Но меня никто не послушал. Хуже нет, когда в отряде вместо единоначалия демократия. Плюнул я на все, дескать, делайте, что хотите. Настроение у меня было упадническое, поскольку в бригаде меня ждали, по сообщению Хоптяра, не пряники. Хотя надо было настоять на своем. И это была еще одна ошибка.
Вдруг среди бела дня – стрельба. Засвистели пули. У меня бойца по касательной ранило в голову. Заняли круговую оборону. Слышим, нам кричат: «Русские сдавайтесь!» При этом очевидно, что нас обложили со всех сторон. Дали радио, но, судя по погоде, к нам авиация не придет. Броня? Да, откуда ей тут взяться?
Сидим, соображаем, что делать.
Три вариантаЯ комбату говорю: «Андрюха, у нас три варианта развития событий. Первый – занимаем круговую оборону и героически бьемся до последнего патрона. Нам никто в этой ситуации не поможет. После нашей геройской гибели о нас будут слагать легенды и петь песни, но мы их не услышим. Второй – строимся «свиньей» и идем на прорыв в направлении на север. Авось вырвемся на равнину. Но потери неизбежны. И есть третий вариант. Сдаться в плен».
Иванов от такого предложения просто офигел: «Ты что, Мороз? Дурак совсем?» А я ему: «Представляешь, как наших начальников взгреют за это? Ведь нас надо было забирать сразу или 3-го, а не высаживать сюда еще толпу. После этого ни у одного «командарма» больше таких дурацких идей не появится».
Конечно, обида во мне говорила. Нельзя в таких вещах эмоциями руководствоваться. Но что сказано, то сказано. Иванов на меня руками замахал: «Ты что, нас потом знаешь, как взгреют». Говорю: «Андрюха, ты командир. Ты и решай! Но одному кому-то надо сходить на переговоры. Я готов, может быть, до чего-то договорюсь. Если примешь решение идти на прорыв, а меня не отпустят, действуйте без меня».
Отдал оружие, карты, шифры и пошел вниз. Сидит у тропы Ерин с трясущимися руками. Рядом окоп, а в нем Луговенко убитый и боец из 3-й роты, раненный в руку, стонет. Говорю, мол, погоди, сейчас кто-нибудь поможет.
Спустился вниз. Вышел их командир, как-то представился, сейчас уже не помню. Спрашиваю, сигаретка есть? Отвечает, что есть. Ну, давай покурим. Закурили. Говорю, давай разойдемся по-мирному. Мы сейчас спустимся на равнину, придут вертушки и нас заберут. Он отвечает отказом, мол, либо сдавайтесь, либо принимайте бой. И так и сяк я его убалтывал. Все без толку. Сел под чинару, из-под снега орешки-чинарики выкапываю и грызу. Рядом охранник, ствол мне в лоб направил.
СдаемсяСмотрю, спускается Андрей Иванов и говорит этому чеченцу: «Командир, мы приняли решение сдаваться в плен»…
Далее отвезли нас в Алхазурово. Честно говоря, «духов» было не настолько много, чтобы не отбиться от них. Скорее всего сыграли свою роль усталость и безысходность, да и свинское отношение командования, которое требовало пойти туда, не знаю куда, и принести неведомо что. Пошли на это поскольку, видимо, всем хотелось как-то покончить с этой дурацкой задачей.
Нас привезли на грузовой машине к какому-то хлеву. Там мы находились некоторое время. Принесли лепешки. Никакой толпы не было, никто не пытался нас разорвать. Потом нас отвезли на автобусе на какую-то ферму. А вот туда уже приехали боевики…
Они забрали на допрос Андрюху Иванова и старшего радиста прапорщика Калинина. Дмитриченкова тоже забрали допрашивать из-за того, что он на выход пошел в синей летной меховой куртке. Его приняли за летчика. Потом разобрались и вернули его, а вот Иванова и радиста мы больше не видели до освобождения. Их прессовали отдельно.
Нас, всех остальных, доставили в Шали и посадили в следственный изолятор милиции, что здесь был раньше.
Пришли и спрашивают, кто командир? Нас осталось три майора. Замкомбата по воздушно-десантной подготовке, ротный и я, майор на капитанской должности. Никто не горит желанием объявлять себя командиром, сидят, глаза отводят. Ну, думаю, я же был командиром отряда на первоначальном этапе… «Я, – говорю, – командир».
Братья-"афганцы"В первые дни меня допрашивали начальник разведки и начальник контрразведки Шалинского района. Оба в прошлом военные, служили в Афгане.
Темнеет. Сидим в камере. Заходят: «Морозов, пошли». Ну, думаю, начинается. Выходим из здания департамента госбезопасности Шалинского района, раньше там милиция была. Они мне так негромко: «Ты только веди себя спокойно, не дергайся». А выглядим мы почти одинаково. Все в камуфляже и в черных вязаных шапочках. Я за несколько дней уже оброс. Выходим, пересекаем площадь и заходим в кафе. Садимся за стол. Они что-то сказали, и скоро на столе появились бутылка водки, соленые огурцы и еще что-то из закуси. Они наливают и говорят: ну что, братан, давай за встречу. Мол, братья-«афганцы» и т.д.
Тут я прикинул, что, видимо, расстреливать пока не будут. Ну, выпили, поговорили. Они и говорят: «Ты знаешь, мы пока не решили, что с вашим отрядом сделать. То ли на площади при всем народе горло вам перерезать, то ли просто расстрелять, то ли в заложниках оставить. Но если дело дойдет мочить вас, то знаешь, на тебя рука не поднимется. Вон стоит «жигуленок», давай-ка мы тебя сейчас в Хасавюрт вывезем, и у тебя все нормально будет. А с отрядом потом решим». Нет, ребята, говорю, вы мне какое-то западло предлагаете. Отказался я от такого предложения.
Поведение в пленуЧтобы бойцы не расслаблялись в плену и ощущали себя солдатами, я каждое утро всех выводил на зарядку. Побегаем, поотжимаемся. Потом утренний туалет. Чтобы люди не опускались. Добился того, что вечером проходил по камерам и проверял бойцов, как они устроены на ночь. Если возникали проблемы с питанием личного состава, тут же жаловался, мотивируя тем, что не буду сотрудничать.
На допросах в ДГБ я избрал для себя тактику. Никакой я не Мальчиш-Кибальчиш. Ребята, расскажу все что надо! Но сам при этом не говорил ни слова правды. Вешал лапшу на уши, изображая активное сотрудничество. Откуда-то они добыли летную карту, где были нанесены воздушный коридор Моздок – Грозный, высота и направления для Ил-76, а также сектора для Су-25 и маршруты полетов.
Позвали меня, чтобы я им все разъяснил. Я, конечно, завсегда готов. Посмотрел карту и говорю: «Ну что, этой картой можете подтереться. Больше от нее вы никакого толку не получите». Они, конечно не верят. Но я свое гну: «Ну, вот смотрите. Коридор для Ил-76. Высота более 3000 метров. Чем вы их на такой высоте достанете? Ничем».
Они возражают: «А вот тут написано Су-25».
Соглашаюсь: «Верно! Только что тут нового вы увидели? То что «сухари» по ущельям работают? Вот это новость! Будто вы это и без карты не знали».
Зачесали репу, согласились. Спрашивают: «Кто командует вами?»
Отвечаю без запинки: «Начальник разведки округа генерал-майор Чернобылов». Ведь эту информацию можно совершенно спокойно и не от пленного получить. Они продолжают: «А дальше?»
«А дальше вы знаете. У нас отдельный батальон. Командир – Иванов, подчиняется непосредственно Чернобылову». – «Врешь!» – «Да вы что, ребята, я же свой!»
И так далее, и в таком же духе.
Начальник разведки и начальник контрразведки потом меня частенько на «допрос» вызывали. Выезжаем в поле, на капот скатерть, бутылку водки, огурцы соленые и давай армейские анекдоты травить. Они говорят, ну, слава богу, хоть есть с кем поговорить. А то замучили эти боевики: «Аллах акбар!» и прочее. Короче говоря, постепенно сложились вполне приятельские отношения, которые я потом использовал в интересах дела.
Они, кстати, и рассказали, что все на допросах придерживались отработанной легенды, а вот снайпер Ерин сразу начал сдавать, кто мы и откуда, называя истинное наименование подразделения. Они его постарались побыстрее в часть отправить, пока всех не заложил.
Как-то поставили молодых охранников, а они решили поиздеваться. Вывели бойцов и заставили драться между собой. Потом Мишке Абрамову фингал поставили, ну и в камеру заходят: «Кого еще?» Вскакиваю: «Меня!» Они отвечают: «Нет, командир, ты в сторонке посиди». «Ни хрена, – говорю, – меня! И потом к Абу Мовсаеву в ДГБ».
Молча хлопнули дверью и ушли.
Если друг оказался вдруг...Досталось Дмитриченкову. И не столько из-за того, что его за летчика приняли, сколько из-за того, что он на первых допросах ляпнул лишнего, не подумав. Когда его спросили о его задачах в отряде, коль скоро он начальник парашютно-десантной службы, он ответил, что у него была задача отстранить меня от командования и возглавить мой отряд. Он имел в виду, что меня должны были отправить в бригаду на вертушках, которые высадили новую группу. Но чечены восприняли это иначе.
Поскольку у меня с ними отношения сложились приятельские, они мне эту информацию тут же и выдали: «Мороз, ты знаешь, что Дмитриченков – сука! Он должен был тебя устранить!» Я говорю: «Ребята, вы неверно поняли. Не устранить, а отстранить. Это разные вещи!» Они кричат, мол, «нет, мы его прессанули, и он сознался! Мы его завалим!» Ну и стали мы спорить по этому поводу. Еле отстоял, чтобы его не грохнули.
Захожу после этих разборок в камеру. А мы с Дмитриченковым дружили с училища. Так получилось, что он прилетел на войну без «дождя» и мы с ним вместе и до плена ютились вдвоем на этом надувном матраце, а в плену спали под одной шинелью. И тут такая информация… Я ложусь и демонстративно поворачиваюсь спиной. Он мне только сказал: «Игорь, извини!»
Мне, конечно, обидно, что такую информацию я узнал не от него, а от чеченов.
КиноТут нас из шалинского СИЗО перевезли на гауптвахту шалинского танкового батальона. А потом снова в СИЗО. В это время по Шали авиация ударила. Куда бомбы упали, я не знаю, но нам сказали, что гауптвахту разбомбили. Чеченцы решили это использовать, дескать, русские своих пленных бомбами накрыть хотели. При этом решили по телевидению нас показать. Для этого приехали журналисты газеты «Лос-Анджелес Таймс» и польского телевидения. Вызвал меня Мовсаев и просит, чтобы я рассказал, как нас свои же завалить хотели.
Надо сказать, что тут я обнаглел и стал диктовать свои условия. Во-первых, потребовал, чтобы говорил только я. Остальных можно показать общим планом. Во-вторых, я согласился говорить только перед «Лос-Анджелес Таймс», а поляков потребовал убрать к черту.
Не помню точно, что я плел, но только про то, что нас хотели свои накрыть, я ни слова не сказал. Мол, сидели на гауптвахте, а потом нас перевезли. И спустя какое-то время там раздались взрывы.
После записи Абу Мовсаев был зол как черт. Кричит: «Тебя что, расстрелять? Ты почему не сказал, что вас разбомбить хотели?» Тут я «дурака» включил: «Как не сказал? Ах, не сказал? Ну, извините, а я думал, что сказал».
МеняемсяНам здорово повезло, что попали в Шали, который чечены объявили свободным городом. Тот же начальник контрразведки, чуть что имел присказку «гребаный Дудаев». Он и начальник разведки и не давали Мовсаеву нас прессовать. Тут вроде бы разговоры пошли об обмене. Они и сами говорили, что резать прилюдно нас они уже не хотят, да и расстреливать тоже. А что делать, не решили. На них каким-то образом вышли наши и предложили обмен – одного на одного. «С паршивой овцы хоть шерсти клок». Они и согласились.
Чечены, правда, всех отдать были согласны, кроме Дмитриченкова. Я и так и сяк их уговаривал. В конце концов договорился, что всех меняют, а нас с Дмитриченковым задерживают на сутки. Ему они хотели «пи…дюлей выписать». Но я настаивал, чтобы без ущерба здоровью. А потом нас обоих должны были вывезти в Хасавюрт. Но случилось непредвиденное.
Приехала моя мать. Я ей попытался объяснить, что освобожусь попозже. Просил, чтобы она уехала. Но она ни в какую: «Я тоже здесь останусь, пока тебя не отпустят». Тут уж мне пришлось выбирать. Я выбрал мать и прямо об этом Дмитриченкову сказал. Не мог я ее в Чечне оставить.
Мороз, прости!Поменяли нас и привезли в Моздок. Я народ построил: «Равняйсь! Смирно!» Подходит Бреславский: «Поздравляю с возвращением из плена! Командиры рот, через два часа баня и получение новой формы одежды. Личный состав в вашем распоряжении, командуйте!»
Все разошлись, а я стою на плацу один. Опустошение какое-то: «Все позади. Снова я штабная крыса…»
Тут бежит Серега Бесков, командир отряда спецрадиосвязи. Мы с ним в Афгане вместе воевали. Бросился ко мне обниматься, целоваться… В общем, «набульбенились» мы, и я завалился спать у него же, никуда больше не пошел. Утром подъем проигнорировал. Вдруг открывается дверь и входит подполковник, который был в то время начальником 3-го отдела разведуправления Северо-Кавказского военного округа.
Я вскакиваю, а он передо мной падает на колени: «Мороз, прости!» Я понять не могу, чего это он. За руки его хватаю: «Товарищ подполковник, товарищ подполковник, вы что?» А он свое: «Мороз, прости!» Потом встал, развернулся и вышел. Я в полном ступоре стою, в себя прийти не могу. Потом прихожу к Бескову: «Давай похмелимся». Ну и рассказываю эту историю. Бесков усмехнулся и все рассказал.
Оказывается, при нем этот подполковник, получая от меня по радио сигнал об эвакуации, стучал по столу кулаком и кричал: «Морозов – трус! Воевать не хочет! Эвакуация? Хрен ему, а не эвакуация!»
Такая вот история…