Блокада без ретуши

872 дня практически без еды, без воды и без электричества, 611 дней бомбежек и артобстрелов, 632 250 человек, умерших от голода…

Таков горький счет фашистской блокады Ленинграда, начавшейся 8 сентября 1941 года. О самых тяжелых днях осажденного фашистами города рассказывает свидетель тех событий Нинель Викторовна Краснолуцкая.

Когда началась война, ей было около десяти. В сознании девочки теплилась надежда, что война продлится недолго, но первые же бомбежки города на Неве говорили об обратном.

ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ
- Нинель Викторовна, в каком районе города война застала вашу семью и кем были ваши родители?

- Мы жили на Лиговском проспекте, напротив Знаменского собора, в 39-м доме, принадлежавшем епархии. Отец служил в НКВД, а мама работала художником-декоратором в Мариинском театре. С нами тогда жила еще бабушка - мамина мама. А когда началась война, мы забрали к себе еще и стареньких родителей отца: они нуждались в заботе. 8 августа эвакуировался мамин театр, и ей сказали: мы можем взять только вас и ваших детей, то есть меня с младшим братом, хотя на руках у нас было еще три старика. Мама отказалась, и мы остались в городе.

- Небось потом жалели об этом?

- Наоборот, благодарили судьбу, что так вышло.

- Поясните, пожалуйста.

- Дело в том, что поезд, укомплектованный учениками нашей школы, вместе с которыми должны были ехать и мы, немцы с воздуха разнесли на станции Лычково в крошки. А ребят, попытавшихся разбежаться, расстреляли на бреющем полете. На той станции вскоре после войны установили памятник погибшим детям.

Также под авиабомбежку, но в первые часы войны, на станции Лида, попал эшелон с возвращавшимися в Ленинград работниками НКВД, в числе которых находился и наш папа. Он и другие раненые спаслись потому, что вовремя подвернулась попутка: их вытащили из вагона, погрузили на открытый борт грузовика. Два месяца мы ничего не знали о нем, думали - погиб... Ох и не скоро наша семья воссоединилась...

ТАК НАЧАЛАСЬ БЛОКАДА
- Каким вам запомнилось начало войны?

- Уже в июле нам выдали первые карточки. Старики ходить за хлебом уже не могли, и за ним нередко отправлялись либо мама, либо я в компании друзей - так было безопаснее.

Помню, бегали с ребятами на Московский вокзал помогать уезжавшим из города людям. Желающих вырваться из ада было так много, что они уже не помещались в здании вокзала и занимали места у его стен, сидя на чемоданах и мешках сутками без еды и питья.

В ожидании билетов и эшелонов проходили дни и недели. И вот однажды, когда мы с подружкой, как обычно, приехали на вокзал, он встретил нас абсолютной пустотой. Оказалось, немцы перекрыли дорогу и все разбежались по домам. Этот день, 8 сентября, и был началом блокады. Помню, с этого момента нам стало особенно страшно.

- Школы к тому времени уже закрылись?

- Они работали в зависимости от местоположения и связанной с ним частоты обстрелов. В эти два осенних месяца нам давали маленькую турнепсину (брюкву), мы ради нее, если честно, и ходили на занятия. А с ноября мы, малолетки, в школу уже не ходили. В это время в домах появились целые полчища крыс. Одна из них даже набросилась на брата, прокусив ему мочку уха.

- Вы помните первую бомбежку?

- Точнее сказать, первый артобстрел, потому что самолеты стали бомбить город позже. У нас зазвенели стекла. По репродукторам впервые объявили, что надо спуститься в бомбоубежище. Мы очень испугались. Спали под звуки метронома - он теперь регулировал наш сон: если бомбежки не объявляют, можно было подремать.

СКОЛЬКО ВЕСЯТ ГРАММЫ?
- Нинель Викторовна, извините за такой вопрос, но как вы переживали голод?

- Первые признаки страшного голода начались в октябре 1941 года, когда в городе перестали продавать мясо, сахар и крупу, а хлеб выдавали только по карточкам. К ноябрю его норма снизилась до 125 граммов, причем был он черного цвета и сырой.

Давали нам этот комочек, и я его в мешочек прятала, чтобы более сильные подростки не вырвали ненароком из рук. А какие очереди уже с шести утра выстраивались за этими комочками! Бывало, больше двух часов стояли.

- Хлебушек, говорите, пытались выкрасть друг у друга?

- И довольно часто. У меня на глазах хлеб вырвали у старушки, разве могла она защититься... Нас же, школьников, спасало то, что мы кучкой ходили и стояли кольцом, пока последнего не отоварят. Насмотрелись в хлебной очереди всякого. Однажды парень хлеб вырвал и тут же стал есть. У него отбирают, а он в рот мякиш судорожно запихивает...

Никогда не забуду, как по прошествии какого-то времени мы с мамой случайно нашли дома тот самый рюкзачок, с которым я собиралась в эвакуацию вместе со своим классом. Я вытаскиваю две сморщенные картошечки: «Мама, смотри!..» И мы их в супчик положили.

- При первых же обстрелах наверняка были выбиты стекла чуть не во всех домах Ленинграда. Как же вы жили, особенно зимой?

- Нашему дому просто повезло: ни одного стекла в нем выбито не было. И потом мы, что называется, всем скопом устроились на кухне. Тепло берегли. Поставили почти впритык три кровати. Дедушка с бабушкой, родители отца, - на одной, мама с братиком - на другой, я спала с другой бабушкой, маминой мамой.

- Удавалось ли что-нибудь почитать во время блокады?

- Так ведь света не было! В первые несколько месяцев давали два литра керосина на семью. Но потом и керосина не стало, и лавочки эти закрыли.

- В баню, рассказывают, тоже ходили по талонам?

- Да, и не всем они были доступны, выдавались только служащим и рабочим. Но на Пушкинской улице находился пожарный гидрант, он-то нас нередко и выручал. А когда и его перекрыли, мы с мамой стали ходить за водой на Фонтанку. Мимо замороженных трамваев и троллейбусов, которые встали как вкопанные из-за отключившегося электричества.

По тропинке, протоптанной вдоль трамвайных путей, на которой однажды увидели прислонившуюся к стене пожилую женщину, и я крикнула: «Мама, может, поможем тетеньке?..» На что получила неожиданный, но правдивый ответ: «Если я помогу этой тетеньке, то упаду вместе с ней. И нас уже никто не поднимет». И мы прошли мимо. А когда возвращались, женщина лежала на снегу уже мертвая. Кто-то успел ее даже разуть и вывернуть карманы пальто.

ГОРОД, СТАВШИЙ МОРГОМ
- Да, люди умирали буквально на ходу...

- У всех по-разному. Наши умирали дома. Сначала ушли родители отца - их кровать мы просто отодвинули от остальных и не трогали...

Другая бабушка с маминой стороны скончалась, прижав меня к себе, хотя сама была уже холодная, и я, почувствовав это, пожаловалась маме. Она подошла, руки ее раздвинула...

Когда дедушка умер, мы его труп запеленали, отвезли на саночках в морг и уехали. Никто уже не регистрировал эти «пеленашки», как их называли в народе. Мамину маму оставили там прямо с санками - сил не было развязать...

В январе 1942 трупы еще лежали во дворах и на улицах, а в феврале их уже начали вывозить. И потихонечку к весне как-то город очистили и прибрали.

В апреле 1942-го мама узнала, где наши похоронены: выяснилось, на Пискаревском все лежат. Мы пошли туда пешком. Мама спросила служителя: «Может, вы помните, где захоронили пожилую женщину, мы ее на саночках привезли и бросили?» «Какие саночки? - был ответ. - Трупы привозили навалом на грузовике и закапывали». Мы заплакали и поползли обратно через весь город домой.

Мама умерла в феврале 1944-го после прорыва блокады, отец к тому времени уже вернулся. Он заплатил зенитчицам на Волковском кладбище, и мамочку там похоронили в хорошем зеленом месте.

Отец заботился о том, чтобы справиться с нашей худобой. Уж и хлеба было в достатке, но мы с братом упорно прятали его под матрас. Солдаты отца-офицера плакали, глядя на нас, пытались подкармливать. «Не давайте ничего детям. Они сыты», - требовал отец. У меня была куриная слепота на почве голода. Вечером я не реагировала на свет, стала совсем близорукой.

В ПАМЯТИ ХЛЕБ И… ХОЛОД
- Что у вас осталось от блокады на всю жизнь?

- Символом жизни для меня был и остается хлеб. Хлебу молятся. Благодарят Господа за то, что он есть. Хлеб ценят за то, что он - жизнь.

- Что еще?

- Холод. Мы же несколько лет замерзали даже в жару. Вот уж и блокада была снята, а мы все равно надевали на себя все, что могли. Это пожизненно при мне так и осталось.

- Праздновали день снятия блокады?

- Я же с братиком была, стала его одевать... и мы дотопали до Фонтанки, когда салют с Петропавловки ударил. Салют был мощный. Прорвали блокаду - это было главным, слава тебе, Господи.

Весь Невский был заполнен людьми. Они радовались, плакали, смеялись, обнимались. Общим было ощущение: да, мы, ленинградцы, многое пережили, но выдержали.
https://mirnov.ru/rubriki-novostey/yeto-int...ez-retushi.html

Сильно.до слез.

Ленинград. Ленинградцы.
Еще в раннем детстве, в Оренбургской глуши эти понятия для нас уже были легендой. Когда в гости к кому-то приезжали из Ленинграда, мы бегали посмотреть. Просто посмотреть. Издали. Казалось, они должны были быть какими-то особенными...
Первые дни в Ленинграде... Все давно знакомое по книжкам, открыткам, рассказам - и все перед глазами. Каждый дом - история, каждый встречный - Ленинградец...

Да, по настоящему до слез.

Размещено через приложение ЯПлакалъ

Уже было два часа дня. Вдруг начался артиллерийский обстрел. Снаряды с характерным шуршанием и свистом пролетали над нами и хлестко разрывались где-то вблизи за домами. Эхо повторяло грохот.
— Сейчас накроет, — сказал Семенов.
— Надо бы переждать.
Мы поспешили под сводчатую арку ворот и там, прижавшись к стене, стали прислушиваться.
Это вызвало у проходившей мимо ленинградки презрение:
— Тоже вояки! Обстрела испугались!
Нам стало неловко. Сделав вид, что мы укрылись от ветра только покурить, подымили малость и вышли на панель. Впереди на мостовой вспыхнул оранжевый клубок разрыва. Зацокали по стенке дома осколки, и с верхних этажей посыпались стекла. Глупо было шагать навстречу опасности, когда вокруг были надежные укрытия, но так поступали ленинградцы, и нам не хотелось позориться.
Петр Капица "В море погасли огни"

Обязательно для прочтения всяким дождям и бузовым. Что бы знали, над чем глумятся.

Вечная память, вечный покой..

А еще ведь и каннибализм был.
Страшно.
Будете в Питере, зайдите в музей блокады. Это надо видеть.

Очень сомневаюсь, что упомянутые личности читают что-либо окромя месседжей в телефоне.

Не с тех надо начинать.
Дождь и Бузова мемориальные доски тому, кто устроил блокаду Ленинграда не вешали:

Сильные воспоминания.Пробирает до самых печёнок,если честно.

Брр... Особенно рассказы о том, что матери варили младенцев, чтобы спасти и прокормить старших детей.
Ужас.

Ну да. Гораздо проще и "рентабельней" мазать "высоконравственные" сопли, собирая лайки и юки, чем серьёзно задаваться вопросом: а что это было в реальности и кто в этом виноват?
Да потому что как только начинаешь углубляться в этот процесс, так тут же понимаешь, как тебя жестоко имеет официоз, в который ты верил. А сил признаться в собственных ошибках банально разведённого лоха не каждому дано...
Ну вот простенький пример: в осаждённом и голодающем городе, официально "сплочённый невзгодами" и "духовный" народ ворует у себе подобных продовольственные карточки. При этом враг - Гитлер, руководитель Германии, в которой до сих пор (Карл - у коренных немцев ДО СИХ ПОР!) воровать не принято!

ты сам хоть понял, что написал, даун?

а у кого то на десерт ежедневно были ромовые бабы и прочие вкусняшки

смольный и им подобные не в чём не нуждались

Простите, я что-то не понял, а коренные немцы сейчас в блокаде находятся?

Вообще - тема жуткая...
Обсуждать её, осуждать кого-то из блокадников, тем более не будучи в той ситуации, считаю некорректным и, как минимум, невежливым к памяти.

бывший директор Большого драматического театра Геннадий Суханов, рассказывал, что в годы Блокады был близок к сотрудникам обкома и ничего не слышал о чревоугодии первого секретаря:
«Я не мог заглянуть к Жданову в кабинет, но однажды видел его в коридоре Смольного в то время. Он был, как все мы. Серого цвета френч, пустой, лицо чисто выбритое, немного одутловатое, мне еще показалось, что у него была водянка. Вид у него был плохой. Он был не такой толстый, каким был до этого кошмара».
В феврале 1944 года, сразу после снятия Блокады, в Ленинград попал шеф московского бюро «News-YorkTimes» Гаррисон Солсбери. Там он виделся и разговаривал с Андреем Ждановым. По словам Солсбери, тот не выглядел особенно сытым: «Глубоко запавшие, угольно-темные глаза горели; напряжение испещрило его лицо морщинами, которые резко обострились, когда он работал ночи напролет (…) Ему приносили еду на подносе, он торопливо её проглатывал, не отрываясь от работы, или изредка часа в три утра ел по обыкновению вместе с одним-двумя главными своими помощниками».
Очевидно, что Жданов обеспечивался лучше, чем массы. В отличие от них, голодная смерть ему не грозила. Есть свидетельства и о чрезмерном изобилии на его столе. Но от свидетельства до исторического факта очень большое расстояние.
«Говоря о том, как питались в блокадном Ленинграде, нельзя не затронуть тему источников, — рассказал News. ru историк Михаил Пискунов. — Дело в том, что мы не знаем, как конкретно питались Андрей Жданов или Алексей Кузнецов (второй секретарь обкома, — News.ru). Делопроизводственная документация Смольного историкам по-прежнему в значительной части недоступна, её заменяют общими сводками или косвенными источниками — партийного, военного или личного характера. Истории о «персиках» или «ромовых бабах» на столе Жданова как раз из последних: дневников, писем, интервью. Зачастую в своих дневниках люди передают важные для них бытовые мелочи — слухи, сплетни, фантазии. Особенно это касается темы еды в блокадном Ленинграде. Для ленинградцев, особенно в тяжелую зиму 1941/42 гг., еда стала темой номер один, на которую было обращено максимум внимания и воображения. Подобно тому, как сегодня простые люди фантазируют о быте олигархов или высших силовиков, от которых они максимально удалены, так 75 лет назад циркулировали слухи о том, что едят Жданов, Кузнецов или Попков».
Часто приводятся выдержки из дневника инструктора отдела кадров горкома ВКПб Николая Рибковского: «С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак — макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед — первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой». Это декабрь 1941 года, почти пик голода.
И запись от 5 марта 1942 года. «Вот уже три дня как я в стационаре горкома партии (…) Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещь, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао…».

С этим дневником главная проблема одна: он полностью нигде не опубликован и найти его никому не удаётся. По сети и материалам прессы ходят только выдержки из статьи, в которой он, опять же весьма частично, был опубликован. Её написала в 1998 году доктор философских наук Наталья Козлова, которая почему-то единственная получила доступ к такому важному историческому документу.

У меня отец в блокаду ребенком был. 4 года на момент начала войны. Помнит конечно все не слишком хорошо, воспоминания детские но от этого особенно трогательные, учитывая что его сестра умерла, много кого умерло. Очень кушать хотел все время и было холодно, а еще в детском саду рыбий жир давали один раз.

Уже и времени прошло, а после обеда все крошки с стола в ладонь и в рот.