В Намибии я говорил только по-немецки. Потому что там даже черные говорили по-немецки не хуже самих немцев. А немцев там было очень много. Гостиницы все немецкие. Названия отелей – чисто немецкие. И везде немцы-фермеры. В 1978 году я сам предложил совершить поездку по приграничным, прифронтовым государствам – Замбия, Ботсвана, Малави. Они вроде бы помогали Южноафриканскому конгрессу, но все равно экономикой там заправляли юаровцы. В Ботсване, к примеру, алмазные копи находились в руках «Де Бирс».
– А что еще интересовало советскую разведку в ЮАР?
– Есть там все-таки атомная бомба или нет. В научно-исследовательской лаборатории Пелендаба велись исследования в ядерной области. И у нас, и у американцев были подозрения, что там создается атомная бомба. Потому что однажды в 1978 году удалось зафиксировать похожую на атомный взрыв вспышку в южном полушарии неподалеку от Кейптауна. Тогда я и включил Малави в свою поездку, ведь это было единственное африканское государство, установившее с ЮАР дипломатические отношения.
Приехал в город Блантайр. Все белые в этих государствах очень быстро между собой сходятся. Появляется свежий европеец, тем более немец, тебя с удовольствием примут и поведают абсолютно все. Как-то разговорились про атомную бомбу. Я и говорю, надо же, думали, будто ЮАР ее имеет, а оказалось, нет. И вдруг одна пожилая женщина оживляется: как это нет, мы же в декабре 1976-го обмывали ее изготовление шампанским.
– Это официально установлено?
– Я тут же сообщил в Центр. Как мне потом рассказывали, ночью вызвали даже начальников управлений, отдела и обсуждали мою информацию. Но документально это нельзя было доказать. Кстати, женщина эта мне представилась, сообщила, что работала секретаршей генерального директора базы Пелендаба, ушла на пенсию и переехала в Малави.
– А потом это нашло подтверждение?
– Нашло.
Исчезновение разведчика. – В 80-м году меня опять отправили в ЮАР. Прилетел я туда. Потом – в Намибию. И вот в Виндхуке заметил за собой наружное наблюдение.
– Впервые за все время?
– Да. Деться оттуда некуда. Только лететь в ЮАР. Приземляемся в Йоханнесбурге, смотрю – черная машина направляется к нашему самолету прямо к трапу. Предъявили мне документ юаровской контрразведки, надели наручники, отвели в аэропорт, в специальную комнату, заставили раздеться до трусов. Затем притащили мои вещи, одели и повезли в Преторию. Месяц провел во внутренней тюрьме полиции безопасности – это контрразведка ЮАР.
Допросы – день и ночь. В первую неделю спать не давали ни секунды. Засыпал прямо стоя, иногда даже падал.
Кстати, у моего следователя в кабинете висел портрет Гитлера. А сам он был поклонник Эрнста Кальтенбруннера. Допросы велись в основном в подвале. В общем, было хреново.
– Вас пытали?
– А куда от этого денешься? Через неделю вдруг решили дать выспаться. Однако камера, где я должен был спать, наполнялась звуками человеческих голосов. Как будто кого-то пытали рядом со мной. Люди орали, скрежетали зубами, плакали, словно их избивали. Я понимал, что это запись. Но от этой какофонии некуда было деться. Через каждые полчаса ко мне заходила охрана и смотрела. Я должен был перед ними вставать.
Однажды привели на допрос. Сидят два человека. Один из ведомства по охране конституции Западной Германии, другой из службы разведки – БНД.
– Допрашивали на немецком или на английском?
– На английском. Помню, открыли чемодан. Достали мой радиоприемник, такой в любом магазине можно было купить. Но сразу радостные возгласы – а! Вынули блокнот, в котором были копировальные листы. Но я же не сказал ничего, они должны были проверить и, кстати говоря, давленку обнаружили на одном. А давленка была по-русски. Но дело даже не в этом.
Сидят эти двое из Западной Германии и спрашивают: а почему вы не потребовали кого-нибудь из западногерманского консульства?
Я говорю: все время требую и не знаю, почему никто никого не приглашает.
Они меня спрашивают: а вы знаете, почему вас арестовали? Отвечаю: не знаю, я ничего не сделал.
И дают они мне фото жены: посмотрите, вам знакома эта фотография, а потом мою фотографию. Перевернул ее, а на обороте вижу: «А.М. Козлов». После этого сказал: да, я советский офицер, советский разведчик. И все. Больше я ни черта не сказал за два года, что бы они там со мной ни делали.
В камере смертников. – Через месяц меня перевели в центральную тюрьму в Претории. Посадили в камеру смертников. Было там несколько отсеков, так называемого звездного типа. И в каждом – по 13 камер. Но в том, куда меня поместили, оказался я совершенно один. Другие камеры – все пустые. А рядом – виселица.
По пятницам в пять утра там проходили казни. Несколько раз меня специально водили посмотреть, как это делается. Виселица находилась на втором этаже.
В тюрьме, между прочим, тоже был апартеид: тюрьма для черных, тюрьма для белых. Только вешали и тех и других вместе. Но и то делали различие.
На последний завтрак перед казнью черному давали половину зажаренного цыпленка, белому – целого. Казнили на втором этаже, потом люк опускался, казненный падал туда. А внизу стоял величайший мерзавец доктор Мальхеба. Он делал последний укол в сердце повешенному. Чтобы человек умер окончательно. Потом его выносили. Однажды этот доктор осматривал и меня.
Самым страшным для меня было то, что Центр не знал, где я. Оказывается, они еще три месяца слали мне радиограммы. Шесть месяцев провел я в камере смертников. Параша, кровать и стул. Комната – три шага на четыре. На стенах гвоздем нацарапаны последние слова прощания тех, кто там сидел и кого вешали до меня.
Единственное, что приносили мне, – еду. Завтрак – в 5.30 утра: кружка жидкости, напоминавшая то ли кофе, то ли чай, а чаще воду, в которой мыли посуду, два куска хлеба и миска каши. Обед — в 11 часов; ужин – в 3 часа дня. В общей сложности 4 куска хлеба, кусочек маргарина, джема и тарелка супа. Свет выключали в 22. К этому времени от голода у меня аж видения начинались. Вспоминал про отварную картошечку с паром, про помидорчики, огурчики.
Помню, когда освобождали и взвесили, во мне оказалось 59 килограммов или 58. А было под 90. Никаких газет, радио – ничего. Я не знал, что творится в мире. Никаких прогулок.
– На допросы уже не водили?
– Иногда возили.
– А в чем они обвиняли конкретно?
– Сказали, что я посажен по закону о терроризме, статья девятая. Это означало, что причину ареста мне сообщать не обязаны. Была у меня прямо отметка, что я не имею права на адвоката, на общение с внешним миром. Только статья девятая закона о терроризме. Больше ничего. Хотя у меня никакого оружия и вообще ничего подобного не было.
И вот, наконец, 1 декабря 1981 года, через 6 месяцев, пришел ко мне начальник тюрьмы и заявил, что премьер-министр Бота официально объявил по телевидению и по радио, что я нахожусь под арестом.
– И как вас объявили – русский разведчик?
– Да. Алексей Козлов. Советский разведчик. Начальник тюрьмы сказал, что после официального сообщения Боты о моем деле мне теперь положено полчаса прогулок под охраной по тюремному двору. Разрешили наконец-то курить. Я не курил вообще два месяца. А так курю по две с половиной пачки в день.
– А что немецкое консульство? Они к вам приезжали?
– Сначала немцы приезжали на допросы раз в три месяца. Потом раз в полгода. Приедут, помямлят, посмотрят растерянно и уйдут. Что им еще остается делать? А я все продолжал сидеть в той самой камере.
И где-то к концу 81-го года у меня начала лопаться кожа на руках. Позвали этого доктора Мальхеба. Он мне: дышите. Я дышу. Так, еще дышите, глубже. Я дышу. Он говорит: дыхание у вас хорошее.
Я говорю: а как вы можете сказать, что дыхание у меня хорошее, если вы меня не слушаете? У него стетоскоп-то висел на шее, он его даже в уши не вставил. И так он разорался…
Дали мне перчатки из искусственной кожи. А моя кожа все равно лопается. Позвали все-таки начальника тюремного госпиталя. Был такой майор Ван Роен. Он посмотрел и сказал, что это недостаток хлорофилла. Дело в том, что у меня было одно-единственное окошечко под самым потолком. Туда свет никогда не заходил. Он говорит: только если солнце будет, хлорофилл появится и это пройдет.
И меня через полтора года после начала моей отсидки поселили в штрафное отделение тюрьмы Претории.
– Почему в штрафное?
– Потому что туда сажали в основном заключенных, нарушивших тюремный режим. Кто-то у кого-то что-то украл, подрался, покурил марихуану, которую им поставляли те же самые надзиратели. Тоже одиночные камеры, но там я хоть был не один. В других камерах находились люди, которые ругались, смеялись, матерились. У меня – та же параша, тот же топчан, зато всегда солнце. Кожа стала проходить. Так я просидел до мая 1982 года.
Освобождение. Кто же предал?
Однажды пришел начальник тюрьмы, принес костюм, довольно приличный, по моему размеру, и рубашку, галстук. А до этого сняли мерку, я все не мог понять, для чего. Повезли к заместителю начальника контрразведки генерал-майору Бродерику. Сидел передо мною интересный такой, вальяжный мужик. Он мне сказал сразу: передаем тебя для обмена. И предупредил: тебя передадут нашей национальной разведывательной службе. Не показывай им, что знаешь об обмене.
После этого мой следователь, полковник Глой, о котором я рассказывал, крепко пожал мне руку и сказал: ты извини за то, что с тобой произошло здесь; теперь мы знаем, что ты нормальный мужик и настоящий парень. Пожал руку, и там оказался значок. Я разглядел его уже в самолете. Это был значок полиции безопасности ЮАР с правом ареста…
Одиннадцать за одного. – И как же повели себя сотрудники разведки?
– Привезли меня на огромную скалу, там, где монумент первопроходцам ЮАР – бурам, рядом с местом кровавой битвы между зулусами и белыми. Здесь, говорят, тебя и расстреляем. Ну, я постоял.
Потом запихнули в машину и повезли в аэропорт. В боинге-747 «Джумбо» нас летело восемь человек: я и моя охрана. Прибыли во Франкфурт-на-Майне. Пересадили меня в вертолет Ведомства по охране границ Западной Германии. Приземлились около КПП «Херлесхаузен». Там и проводился обмен. Сначала привезли тех, на кого меня должны были обменять.
Одиннадцать человек – 10 немцев и один офицер армии ЮАР, в свое время попавший в плен в Анголе во время рейда туда южноафриканской армии. Все одиннадцать с чемоданами.
А мне вещей не отдали: у меня маленький кулечек, где кусочек зеленого мыла. Зачем я его взял из тюрьмы, так и не знаю. Потом еще ремень матерчатый от тюремных брюк. Я его свернул и положил в кулек, когда меня из тюрьмы выводили. Единственное, что там для меня было ценного, это машинка для свертывания сигарет, мне ее подарили юаровские заключенные. Доставили меня к какому-то ангару. Смотрю, внутри маячат две фигуры – Виктор Михайлович Нагаев, ныне генерал-майор в отставке, и Борис Алексеевич Соловов, начальник отдела безопасности, бывший. Ну, расцеловались, конечно.
Посадили меня в машину и поехали в Берлин. Километров 30 проехали в гробовом молчании. Подъехали к городу Айзенах. Молчим.
Я говорю: Виктор Михайлович, я же вернулся на Родину.
Он соглашается: да, ну и что?
Я ему: «Как ну и что? А отметить-то это дело надо».
Он как шлепнет себя по лысине: «А я не могу понять, чего же не хватает и почему мы молчим».
И водителю: «Ну-ка, давай в первую попавшуюся харчевню по сто грамм, по кружке пива».
Как только шарахнули, так после этого до Берлина уже не молчали. В Берлине мне товарищи стол хороший приготовили: икорочка, семга. Но я всю отварную картошку смолотил и всю селедку.
Мне потом представитель наш, Василий Тимофеевич Шумилов, ныне покойный, сказал: «Ты, Лешка, сожрал у нас весь представительский запас селедки…»
И еще дали мне ребята денег, чтобы я купил что-то детям. Долго меня дома не было… И десять лет в придачу – И все-таки давайте вернемся к вопросу, как вас вычислили.
– Долгое время никто не мог понять, почему меня арестовали. Обменяли меня в 1982 году. Когда в 1985-м сбежал Олег Гордиевский, все и прояснилось. Был он исполняющим обязанности резидента в Лондоне. Это генеральская должность, простите. А с Олегом я вместе учился в МГИМО. Он был на два курса младше, вместе работали в комитете комсомола. Я-то закончил раньше его, и он не знал, где я. Но потом он работал в нашем документальном отделе – потому так и получилось. Гордиевский работал на англичан. По их наводке и арестовали. В предательстве все дело.
– И история с паспортом, который вы меняли в Дании, и привет от Гордиевского были не случайны… – Да меня бы раньше взяли, хотя меня трудно было взять.
Я, кстати, спросил немцев, которые меня допрашивали: это вы специально устроили, чтобы меня арестовали здесь, в ЮАР? Они мне прямо ответили: конечно.
В продолжение разговора о русском разведчике в ЮАР Алексее Михайловиче Козлове расскажем о фильме, в основу которого положена реальная история о том, как усилиями советского разведчика-нелегала Алексея Козлова была предотвращена ядерная угроза, нависшая над миром. Фильм «Испытание смертью» снимали в Сирии. Знойные песчаные пейзажи, этнический колорит, — всего этого в арабской стране было с избытком. Но… — Трудности сопровождали весь наш проект, — говорит режиссер Владимир Нахабцев. — СССР и русских в Сирии любят и ценят, нам готовы были помогать, но, видимо, разница в менталитете – все-таки нешуточная вещь.
Я говорил сирийским организаторам съемок: приведите мне массовку европейцев – и мне приводили массовку, состоящую из… турок. Видимо, турецкая внешность казалась сирийцам европейской… Приходилось останавливать съемочный процесс, добиваться своего. А еще раздражала медлительность аборигенов. Они живут беднее нас, но при этом абсолютно счастливы. Больше всего в жизни ценят душевные неспешные беседы. Так вот: когда мы в поисках натуры заходили в какой-нибудь дворик, нам тут же предлагали попить чаю или кофе. В итоге трапеза растягивалась на полчаса, а натуру мы смотрели в течение 5 минут. Я пытался было сопротивляться, но мне говорили: «Обидеть нас хочешь?»
На роль Алексея Козлова решено было пригласить чемпиона мира по боям без правил Олега Тактарова.
— Я не был лично с ним знаком, — говорит Нахабцев, но знал, что в кино эксплуатируются его внешние данные, сила, трюки. Мне показалось, что это интересно – выжать из такого человека эмоции, внутреннюю силу.
Поскольку Олег – не профессиональный актер, ему приходилось многое объяснять в подробностях, что-то даже показывать, но роль ему удалась. Он считает, что на сегодняшний день – это лучшее, что он сделал в кино.
— В картине трюков практически нет, — подключается к беседе продюсер проекта Артем Чащихин-Тоидзе, — Олегу приходилось только падать — то со стула, то еще как-то… Но поскольку в фильме подробно показываются пытки, которым подвергался Козлов, — попотеть Тактарову пришлось.
viaОдна из пыток состояла в том, что героя заключали в крошечную клетку. Снимали фильм в 50-градусную жару. За несколько дублей металл в клетке успевал так нагреться, что Олег получил серьезные ожоги
yaplakal.com