Об истории этой картины писали в "Науке и жизни":
----------
ПОРТРЕТ И КОММЕНТАРИЙ К ПОРТРЕТУ | Наука и жизнь №3 18.02.1967
На высоком берегу Москвы-реки в районе Ленинских гор расположены бок о бок два известных всему научному миру института: химической физики и физических проблем. Не очень давно директор Института физических проблем академик Петр Леонидович Капица преподнес директору Института химической физики академику Николаю Николаевичу Семенову картину, на которой изображены они оба, какими были сорок шесть лет назад,— копию с портрета, написанного Кустодиевым в 1921 году в Петрограде. «Портрет хорошо сохранился,— написал Капица на оборотной его стороне,— а мы здорово постарели. Но в душе мы оба так же молоды и глупы, как выглядим на портрете».
Весной 1921 года петроградский физик Петр Капица спросил художника Кустодиева, не напишет ли он его вместе с другом, тоже физиком, Николаем Семеновым.
— Не всегда же писать знаменитостей,— сказал Капица художнику, с которым молодые люди были знакомы благодаря их третьему другу, Петьке Сидорову.— Напишите, Борис Михайлович, будущих знаменитостей!..
Учившегося на архитектора Петьку Сидорова у Кустодиевых называли Петр Иваныч Домовой: поначалу он явился к ним представителем домкомбеда (существовали одно время такие органы власти — домовые комитеты бедноты). Довольно скоро Домовой стал наведываться к художнику просто как добрый знакомый, нередко со своими приятелями, с которыми жил в том же доме, по-студенчески, коммуной. В просторной квартире Кустодиева часто собиралась молодежь. И однажды один из «коммунаров », Коля Семенов, как это бывает, пригласил на вечеринку друга своего, Петю Капицу. Тот быстро завоевал общее расположение. Выдумщик и фокусник, к ужасу барышень, глотал ножи и вилки, отгадывал карты да так, что все ахали.
В то время Кустодиев, не однажды названный певцом избяной, ярмарочной Руси, «русским Рубенсом» за щедрое буйство жизни на населенных могучими мужиками, пышнотелыми бабами, расфуфыренными девками холстах, работал над картиной, изображавшей революционное празднество. Тяжелобольной, с разбитыми параличом ногами, художник с увлечением отдался этой работе. В день открытия II конгресса Коминтерна он расстался со своим неизменным креслом и с утра до ночи проездил на автомобиле Петросовета по бурлящим улицам, глядя, запоминая, делая наброски. Со свойственной ему яркостью, «дракой» красок он стремился передать виденное на большом полотне. И все-таки, когда Капица полушутя предложил ему написать дру- зей-физиков, загорелся необычным для себя сюжетом. Чем-то эта идея привлекла его, заинтересовала, и появился единственный в своем роде кустодиевский «парный» портрет. Должно быть, художник заметил в молодых людях нечто придавшее вес озорному словцу Капицы о «будущих знаменитостях».
Художник не ограничился портретом. Несколько стилизовав лица и «переодев», он перенес своих физиков на большое полотно, на красную от знамен площадь, которая носила имя недавно убитого здесь Урицкого. На фоне революционно-красного Зимнего дворца шагает под оркестр со знаменами колонна союза пищевиков и колонна сестер милосердия, и парами дети из 37-й трудовой школы, и люди в бухарских халатах и черкесках с газырями. У Александровской колонны — митинг. В человеке восточного типа, что изображен крупным планом, нетрудно узнать будущего академика Семенова, а в соседе его, в кожанке, с портфелем и трубкой в зубах,— будущего академика Капицу. Впрочем, следует старательнее вглядеться в картину. Ведь оратору возле Александровской колонны, затаив дыхание, внимает еще один Капица, да и в лихом матросе со сдвинутой набекрень бескозыркой есть что-то от будущего академика.
...Когда бы не тяжкая болезнь, художник, приступая к портрету физиков, вероятно, отправился бы на «натуру» в Лесное, в институт, где работали оба друга, и писал бы там молодых ученых в привычной им обстановке. Но, лишенный такой возможности, попросил принести какой-нибудь атрибут, какой-нибудь символ их науки. Физики принесли рентгеновскую трубку.
То была короткая пора их совместной работы в организованном академиком Иоффе, их учителем, Физико-техническом отделе Рентгенологического и радиологического института.
Вскоре Капица поехал в Англию, к Резерфорду, оставив на память матери кустодиевский портрет. За него уплачена была художнику хорошая по тем временам цена— пуда два муки и петух в придачу — все, что физик Капица заработал у крестьянина, у которого жил за городом, рассчитав, построив и собственноручно установив на дворе небольшую турбинку. На жалованье старшего физика прожить было мудрено, хоть оно и составляло ни много ни мало 122 700 рублей в месяц.
И еще как память от той поры осталась единственная совместно написанная Семеновым и Капицей статья. Она помечена декабрем 1920 года и занимает всего две журнальных странички.
Декабрь двадцатого года. Как разительны его контрасты!
Восьмой Всероссийский съезд Советов в нетопленном Большом театре поручает Наркомвнешторгу закупить за границей серпы, топоры и косы и одновременно принимает ленинский план электрификации России, эту «утопию электрификации», по мнению знаменитого фантаста-англичанина, двумя месяцами ранее посетившего «Россию во мгле». («В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего»,— засвидетельствовал Уэллс.)
Он не смог увидеть не только Россию будущего. Он не смог заметить и того революционного подъема, который вдохновил художника Кустодиева. Зрелище «гибнущего » Петрограда оставляет у английского писателя тягостное впечатление. Фотографически точно видит Уэллс мертвые магазины и «старые, дырявые, часто не по ноге 9 сапоги — единственный вид обуви в огромном городе», очереди за хлебом, увешанные гроздьями людей трамваи, одиноких лодочников на пустынной Неве.
А когда в Петроградском Доме ученых Уэллс встретился с крупнейшими представителями русской науки, «изнуренными заботой и лишениями», он так же, как после поразившей его беседы с «кремлевским мечтателем», фиксирует то, чего объяснить не в силах: «Удивительно, что они вообще что-то делают. И все же они успешно работают... Павлов... продолжает свои замечательные исследования — в старом пальто, в кабинете, заваленном картофелем и морковью, которые он выращивает в свободное время... Дух науки — поистине изумительный дух».
...На окраине Петрограда, в Лесном, этот «изумительный дух» поддерживает группу физиков и инженеров, тесно сбившихся в дальнем крыле холодного, мертвого здания Политехнического института. Там начинает свою жизнь новый институт, которому суждено сыграть важнейшую роль в советской физике. Трудно заниматься наукой среди голода и разрухи, всем трудно, а этим людям трудно вдвойне: до революции исследовательских институтов по физике в России не было, а научная работа была подсобным занятием при университетском преподавании.
В «Рентгеновском» институте, руководимом Абрамом Федоровичем Иоффе, с самого начала (а оно относится к 1918 году!) никого не интересовали задачи с заранее известным ответом: создавался институт исследователей. Институт ученых, а не учеников. Ядром института стал студенческий семинар Иоффе, воспитанниками его были Капица и Семенов.
Они столкнулись тогда с серьезными «неполадками» в учении о магнетизме. Чтобы разрешить возникшее несоответствие между теоретическими воззрениями и данными опытов, следовало определить магнитный момент атома. Это было не просто, но Семенову пришло в голову, как измерить эту неподдающуюся величину «напрямую ». Он предложил план опыта и рассчитал его вместе с Капицей. Статью с расчетами послали в научный журнал. «Эксперименты уже начаты», — говорилось в статье. Начал их шестнадцатилетний студент-первокурсник Юлий Харитон (то была первая научная работа будущего академика).
По теперешним представлениям, это была не работа, а горе. Сложные установки из стекла и металла, опутанные сетью трубок и проводов, сооружались своими руками. Харитону, так же как его товарищам Виктору Кондратьеву (ныне академику) и Александру Вальтеру (впоследствии члену-корреспонденту Академии наук СССР), приходилось работать и на станках и у стеклодувных горелок, обучаясь всему этому по ходу дела. Когда собрали электромагнит, пустили ток, оказалось, что магнитное поле отсутствует начисто. Пойди догадайся, что подобранный где-то кусок металла, из которого сделали полюсные башмаки, окажется не железом, а немагнитным сплавом...
Чтобы получить узкий молекулярный пучок в помещенной между полюсами магнита трубке, надо было откачивать оттуда воздух древним, дедовским насосом. Откачивать ночами, сутками... Долго засиживались по вечерам в тесной лаборатории возле печки с трубой, выведенной в единственное окно. За немудреным ужином обсуждали, как быть. Это проклятое пятно молекулярного пучка, оно должно быть четким, как точка, как след от укола! А получалось оно расплывчатым и широким. Надо перебрать насос, он никуда не годится, надо достать для него лучший сорт масла...
Впрочем, трудно сказать, что было проще тогда,— наладить опыт или поместить в журнале статью.
Типографские возможности юной республики не превышал! ее лабораторных возможностей. Пока Семенов с Харитоном бились над опытной установкой, а помеченная декабрем 1920 года статья Капицы и Семенова путешествовала в Берлин, где академику Иоффе удалось договориться о печатании «Журнала Русского физико-химического общества», из Германии пришло сообщение: физики Штерн и Герлах поставили подобный же опыт. В этом не было ничего удивительного. Лишь тому могли удивляться петроградские физики, что, пользуясь учебными приборами, на которых практиковалось не одно поколение студентов-политехников, в помещении, которое отапливалось печкой-буржуйкой и снабжалось водою из бака, в каковой с утра требовалось натаскать эту воду ведрами,— что даже в таких условиях они нащупали верный путь к результатам.
Результаты эти вошли в учебники, стали классикой в физике. Отто Штерн удостоился Нобелевской премии за свои работы. Начались же они с того самого опыта, над которым ломали голову в своей бедной, холодной, незабываемой лаборатории запечатленные кистью Кустодиева «будущие знаменитости»...
Л. КОКИН
18 февраля 1967 года.
-----------
источник