Трагедия «товарища Сухова», «Толя умер не от болезни. Он покончил..

Трагедия «товарища Сухова»: «Толя умер не от болезни. Он покончил с собой»
Александра Ляпидевская – о любви, пронесенной через всю жизнь, и роковом решении ее мужа Анатолия Кузнецова.

Толя умер не от болезни. Он покончил с собой...

Мой муж, народный артист Анатолий Кузнецов, которого вся страна знает как «товарища Сухова» из «Белого солнца пустыни», был очень светлым человеком. В марте будет год, как Толи нет. Все эти горькие долгие месяцы я мучаюсь вопросом и никак не могу найти ответ: почему судьба в последние два года жизни оказалась так жестока и несправедлива к нему?

С Толей мы прожили вместе пятьдесят девять лет. Он стал частью меня. По два-три раза в неделю езжу на Новодевичье. Подолгу сижу возле него, разговариваю словно с живым. А Толенька улыбается мне с фотографии.

В свои восемьдесят «с хвостиком» он был в отличной форме: хорошая генетика — родители дожили до девяноста с лишним. Муж здоровьем в них пошел. Он вообще был баловнем судьбы. Всю жизнь востребован. Многие артисты в его возрасте сидят дома и на болезни жалуются. А он — в строю: в кино снимался, в кинофестивалях участвовал, с концертами выступал. Ездил на гастроли, пел — у Толи потрясающий голос, как и у отца, известного в СССР баса, исполнителя романсов Бориса Кузнецова. Но у Толи был баритон.

Немногие знают, что в юности Толя учился на вокальном отделении Музыкального училища имени Ипполитова-Иванова, но увлечение театром пересилило и в 1951 году он поступил в Школу-студию МХАТ. Очень любил русские народные и советские песни. А как он читал стихи — Пушкина, Рубцова, Евтушенко, Есенина, Маяковского! С последним, кстати, связана любопытная история семьи Кузнецовых. Ее рассказала мне свекровь Дина Давыдовна. В юности она работала администратором в ялтинском санатории. Однажды отдыхавший там Маяковский предложил юной Диночке, которая была необыкновенно хороша собой, прогуляться вдоль моря.

Она согласилась. «Я пошла стихи послушать, поговорить о книгах, — возмущалась свекровь, — а он вдруг кинулся меня обнимать, целоваться полез. Я его стукнула по лбу: «Что вы себе позволяете, Владимир Владимирович?! А еще великий пролетарский поэт!» Маяковский страшно удивился, когда я его отвергла. Привык, видно, что девушки сами на шею вешаются».

Добавлено в 20:30
Интересно, что Маяковский когда-то ухаживал и за моей мамой! Она была совсем юной, лет пятнадцать-шестнадцать. Поэт частенько названивал ей в коммунальную квартиру на Маросейке, 13. Кто-то из соседей брал трубку, а потом зычно, на весь коридор, кричал: «Ирочка Филиппова! Тебя к телефону Маяковский!»

Мои будущие свекровь и свекор, поженившись, перебрались в Москву. Толя родился уже в столице.

С родителями мужа у меня сложились теплые отношения. В середине семидесятых они стали заговаривать, что устали от столичной суеты. И мы с Толей построили им дом на родине Бориса Сергеевича в Орехове-Зуеве. С удовольствием ездили их навещать. Чудесное, светлое время!

Вообще, когда сейчас оглядываюсь на нашу с Толей жизнь, понимаю, что она была очень счастливой. Мы практически не ссорились, понимали друг друга с полуслова. Может потому, что оба выросли в хороших, любящих семьях, где никто не ругался, не выяснял отношений?

Мои родители, как и Толины, были словно созданы друг для друга. Мама обожала отца. Анатолий Васильевич Ляпидевский был знаменитым летчиком, нашедшим и спасшим челюскинцев, первым Героем Советского Союза. Он близко дружил с Валерием Чкаловым. Отлично помню, как к приходу Валерия в туалете за сливным бачком ставили стакан с водкой. Он любил выпить, но жена Ольга Эразмовна бдительно за ним следила. И тогда папа с Чкаловым придумали этот фокус. Сходит Валерий в туалет — и возвращается довольный. Откинется на спинку дивана: «Ох, хорошо!» И подмигивает папе с мамой — она была в курсе происходящего.

По субботам родителей приглашали в Кремль на банкет — Сталин устраивал светские приемы. Мне нравилось смотреть, как мама надевает платье, серьги, а в комнате потом долго стоит аромат ее духов — французских Soir de Paris. До сих пор храню этот синий флакончик.

Возвращались родители из Кремля вечером. Однажды папа рассказал, смеясь: «Чкалов подошел к Иосифу Виссарионовичу с фужером водки: «Я обязательно должен облететь земной шар. И этот полет посвящу вам!» Выпил, полез обниматься. Да приподнял Сталина — Валерка ж здоровый, сильный. Сразу, как из-под земли, выросли двое из охраны: «Товарищ Чкалов, вас срочно к телефону!» Бережно взяли под руки — и на улицу. Отправили домой от греха подальше».

Эта история про Чкалова и вождя часто повторялась в разных вариациях. Другого бы наказали: отстранили от полетов или того хуже — посадили. Но Валерию все сходило с рук: Сталин его любил. К отцу моему он тоже хорошо относился. Однажды пригласил обоих на дачу играть в бильярд. Валерий заехал за отцом, и я слышала, как они обсуждали предстоящую встречу.

— Мы явно сильнее, в два счета обыграем вождя, — волновался Чкалов.

— Нельзя, ни в коем случае! — отвечал папа. — Иосиф Виссарионович рассердится — он не любит проигрывать.

— Что же делать?

— Будем поддаваться!

«Пока играли, Валера выпил водочки, потом еще, — рассказывал дома на другой день отец. — Чкалова разморило, он попросил Иосифа Виссарионовича: «Можно я прилягу на диванчик?» Лег и тут же уснул. Сталин заботливо укрыл его пледом, а мне сказал: «Давай поговорим!» И мы разговаривали часа три. Больше всего его волновал Север, говорил, что его надо изучать, развивать, обустраивать и никому не отдавать. Ну а потом Чкалов проснулся. Игра продолжилась. Выиграл, конечно, Сталин».

Кстати, несколькими годами раньше отец собирался поступать в академию имени Жуковского, о чем на одном из приемов сообщил вождю. «Это правильно! — благословил его Иосиф Виссарионович. — Грамотные, ученые люди нужны стране! — А потом произнес фразу, от которой у отца похолодело внутри: — Я вас, Анатолий Васильевич, очень уважаю, мы хорошо понимаем друг друга, вы — сын попа и я тоже». Отец тут же сообразил, что чекисты проверили его родословную и Сталин все знает.

Мой дед Василий Ляпидевский и впрямь был батюшкой, служил в храме в станице Новощербиновская Краснодарского края. Но когда началась революция, заколотил церковь. Стал учительствовать в местной школе, преподавал историю и географию. Дед умер от болезни сердца, я тогда была совсем маленькой.

Отец его любил. А я папу так просто обожала. И мужа себе выбрала на него похожего. Мама не раз замечала: «Как же твой Толя на моего Толю похож!» И это правда. Папа ночи напролет просиживал за столом и читал, читал. Толя такой же. У нас на даче — три книжных шкафа. В московской квартире — еще четыре. В последнее время мужа стали привлекать книги по философии — Сократ, Макиавелли...

Отец на пианино что угодно мог сыграть, особенно любил классику: Шопена, Рахманинова. И Толя тоже. Из эстрады мне нравился Джо Дассен — так муж подобрал на слух его песни и часто наигрывал.

А каким он был отцом! Когда Иришке было года три, они пошли гулять и долго не возвращались. Уже стало темнеть, я забеспокоилась, отправилась искать. Подхожу к скверу и вижу: Ирочка с упоением катает снежный ком, в двух метрах от нее стоит Толя. И, не замечая ничего и никого вокруг, смотрит на дочь. С такой любовью, нежностью и теплотой, что я чуть не расплакалась. С неба валил густой снег, и на шапке мужа уже вырос целый сугроб, но Толя и холода не замечал.

Вернусь к моей юности. На даче по соседству жил композитор Исаак Дунаевский, я дружила с его старшим сыном Женькой и еще с Шурой — пасынком Александра Фадеева, автора «Молодой гвардии». О настоящем его отце актриса Ангелина Степанова никому не рассказывала. Даже Шурка не знал. Он был славным парнем, учился в Школе-студии МХАТ. За ним бегала Людмила Гурченко, мечтала выйти замуж и стать частью знаменитой семьи. Но Ангелина Иосифовна возражала категорически: «Чтобы ноги этой Люси в нашем доме не было!» Гурченко отличалась скандальным характером и не слишком хорошими манерами. Хотя как актриса очень талантливая. Когда Шурка сказал, что хочет жениться, Степанова выгнала его из дома и они с Люсей какое-то время снимали квартиру. Везде пишут, якобы были женаты, но, насколько мне известно, это не так — жили в гражданском браке и недолго. Потом Шурка, устав от фортелей подруги, сбежал от нее.

После школы я пошла учиться в Московский институт востоковедения на корейское отделение, хотя за плечами было шесть лет хореографического училища, но из-за проблем со здоровьем пришлось бросить. Нацеливалась на искусство — не случилось.

На один курс со мной поступил и Андрей Тарковский. Мы подружились. На лекциях валяли дурака: Андрей залихватски отстукивал по своему чемоданчику с учебниками, как по барабану, и тихонько напевал какую-нибудь мелодию, веселил меня. А я хохотала.

В середине второго семестра Тарковский вдруг заскучал: «Ну это востоковедение к черту!» И завербовался в экспедицию в Туруханский край от НИГРИзолота. А на втором курсе и я ушла из института. Поняла, что изучать Восток мне совершенно неинтересно.

К тому времени я успела побывать замужем. Саша Шворин, учившийся на актера (позже в фильме «Летят журавли» он сыграет Марка — «плохого» героя, соблазнившего Веронику), был в меня влюблен, буквально преследовал. Познакомились мы на вечере в театральном училище. Туда меня потащил друг детства Гришка Абрикосов — сын великого Андрея Абрикосова и тоже очень талантливый актер. Шворин учился вместе с ним в Щукинском, подошел ко мне: «Вы Аля? Гриша рассказывал, какая вы чудесная девочка, вот теперь и я это вижу».

Напросился провожать и с того дня проходу не давал. Просто измором взял: зачем-то я за него выскочила. Нет, он, конечно, веселый, анекдоты травил, правда, они чем дальше, тем больше меня раздражали. Вдобавок еще и выпивал.

Летом Сашку пригласил сниматься в своем фильме «Ляна» Борис Барнет — классик советского кино. Я поехала тоже. Ходила по съемочной площадке, все мне было любопытно. Как-то Барнет говорит:

— Алечка, я за тобой наблюдаю — ведь ты прирожденная актриса, внешность такая интересная. Тебе надо в кино сниматься.

— Да? — удивилась я.

Вернувшись в Москву, завела разговор со Швориным:

— Поступлю-ка я во ВГИК на режиссерский факультет.

Это услышала его маман (мы жили с ней), жутко раскричалась — хотя, казалось бы, ей-то какая разница?

— Аля, какой ВГИК?! Там нужны знания, а ты не знаешь ничего!

— Так подготовлюсь и все сдам, — возразила я.

— Какие экзамены? Ты замужняя женщина!

Ну а потом Сашка со своей мамой меня окончательно допекли. Улучив момент, когда их не было дома, я сбежала к родителям. Сохранилась фотография моего возвращения домой (младший брат Роберт щелкнул): сижу на стуле, а лицо такое счастливое — избавилась от замужества!

Шворин страдал недолго, закрутил роман с Лилией Гриценко, которая была старше на четырнадцать лет. Он делал вид, будто страстно влюблен. На самом деле, думаю, просто хотел с помощью ее брата Николая Гриценко закрепиться в Вахтанговском театре. А вот Лилия влюбилась всерьез. Когда Сашка потом ушел, даже пыталась повеситься, еле успели из петли вытащить. За судьбой Шворина я не следила — чужой мне человек. А вот он, узнав, что начала встречаться с Толей, не поленился притащиться во ВГИК, куда я, вопреки прогнозам его мамы, поступила:

— Аля, с кем ты связалась, этот Кузнецов донжуан, ни одной юбки не пропускает!

Мой ответ был коротким:

— Да пошел ты!

Познакомились мы с Толей через Галю Волчек, с которой я давно дружила. У нее дома постоянно собирались веселые студенческие компании. Бывал и Толя, одногруппник Волчек по Школе-студии МХАТ. Знаю, что он нравился Гале, но Толя выбрал меня и она переключилась на Женю Евстигнеева. Тот тоже учился в Школе-студии, но на другом курсе. Приехал из Горького, жил в общежитии и выглядел словно голодный брошенный пес. Страшно обрадовался, когда Волчек стала приглашать к себе домой и подкармливать, Галя называла его «сынок». Потом они поженились. Но Волчек совершила одну большую ошибку. Только Женя за столом откроет рот, Галя тут же встревала: «Сынок, я лучше расскажу, а ты лучше закусывай!» Тон приказной — словно строгая мама разговаривает с дитем, мало что разумеющим. Нельзя так с любимым мужчиной. А ведь Евстигнеев и человек интересный, и актер потрясающий. В итоге они с Галей развелись — Женя ушел к Лиле Журкиной, которая тоже играла в «Современнике».

Кстати, идею «Современника» подруге подала я. Ее после выпуска не взяли ни в один театр. Не помогла даже громкая фамилия: Галин папа Борис Израилевич Волчек — известный кинооператор, лауреат трех Сталинских премий. Позже стал и режиссером. Конечно, подруга была расстроена, и я ей сказала: «Создавай свой театр, пригласи однокурсников по Школе-студии, у вас потрясающе талантливый курс! И обязательно Ефремова — режиссером».

Но у Олега Николаевича был непростой характер. Как убедить его начать заниматься новым театром? Мы с Галей долго думали и придумали. Утащили пару запонок у ее отца. Продали. На вырученные деньги накупили закусок, водочки — знали «маленькую слабость» Олега Николаевича.

И вот Галя пригласила Ефремова в гости. Налили. Потом еще. Я воодушевленно говорила: «Новый театр нужен молодежи. У вас все получится. Ты учился с Аджубеем, он сейчас во власти и поможет. Вас поддержит вся творческая интеллигенция Москвы».

«Тепленький» уже Олег согласно кивал. И дал обещание помочь. Протрезвев на следующий день, Ефремов, к счастью, не передумал. Может, ему было неловко отказываться от своего слова. И они с Волчек стали работать над созданием «Современника».

Приглашала Галя в театр и Толю. Но он отказался, сказав, что хочет работать в кино, — к тому времени уже активно снимался.

После нашего знакомства дома у Волчек Толя стал звать меня на свидания. Гуляли по заснеженным московским улочкам, целовались. Однажды он говорит: «Приезжай завтра ко мне. Родителей не будет. Папа на гастролях, мама на работе...»

И я приехала. Было это третьего декабря. Не обошлось, правда, без конфуза. Мы лежали в кровати (взрослые же люди!), и вдруг хлопнула входная дверь. Мама Толи вернулась домой раньше. Я замерла: сейчас зайдет в комнату! «Мама, пожалуйста, иди на кухню!» — громко попросил Толя. И она деликатно прошла мимо двери.

Знаю, что до встречи со мной у него даже романов толком не было. Толя оказался верным мужем, я в нем не ошиблась. С поклонницами был вежлив, но не более того.

Во ВГИКе я училась на режиссерском факультете. Наш курс вел Лев Кулешов — человек, стоявший у истоков советского кинематографа. Более полувека храню его книгу, где рукой мастера написано: «Але Ляпидевской. Другу, ученице и хорошему человечищу». «Это дорогого стоит!» — сказал Толя, увидев надпись.

Кстати, в коридоре ВГИКа я встретила Андрея Тарковского со своим неизменным чемоданчиком.

— Учусь на курсе у Михаила Ромма! — сообщил мне несостоявшийся востоковед. — А ты здесь какими судьбами?

— Учусь у Кулешова!

С Толей мы жили не расписываясь. Потом уже его родители настояли на свадьбе. Дина Давыдовна напекла пирожков, пригласили мою маму, тетку и бабушку. А папа приехать не смог — улетел в служебную командировку.

В каком году это было? Весной или летом? Даже не помню. Наша дата — третье декабря. Мы все пятьдесят девять лет каждый год ее отмечали. Накрывали стол, откупоривали бутылочку шампанского или хорошего вина. И сидели вдвоем, обнявшись. Разговаривали, вспоминали. Дочка, когда уже выросла и жила отдельно, обязательно звонила: «Ну что, голубки, отмечаете?»

Незадолго до свадьбы Толя познакомил меня со своим двоюродным братом Михаилом Кузнецовым. Тот был очень известным актером. Снимался у Эйзенштейна в «Иване Грозном» в роли Федора Басманова. А учился у самого Немировича-Данченко. Сыграл в фильмах «Щедрое лето», «Командир корабля», «Матрос Чижик» и многих других (более молодые зрители знают его по сказке «Марья-искусница», где у Миши роль солдата). Толя стал актером не без влияния Миши. Двоюродные братья, несмотря на довольно значительную разницу в возрасте, крепко дружили.

«Миша приходил к нам домой и рассказывал о съемках, — вспоминал Толя, — так интересно, что я решил: тоже буду играть в кино. Как-то брат подарил цветастую пижаму, я примерил ее и не хотел снимать, ходил по дому гордый, представляя, что это мой костюм для фильма. Было мне лет двенадцать, Мише — двадцать пять».

Миша был необыкновенно красив: черные волосы, синие пронзительные глаза. Женщины его обожали. Он был женат два раза. С первой супругой актрисой Людмилой Шабалиной вместе снимались в фильме «Воздушный извозчик» в 1943 году. Я не застала их семейную жизнь. И Людмилу видела всего несколько раз. Миловидное личико, не по-актерски скромная и тихая: не слышно, не видно, такая домашняя и уютная. А Михаил — шумный, веселый, активный.

Вот вторая жена Виктория Германова, тоже актриса, была ему под стать: хохотушка и красавица. Они жили в доме напротив гостиницы «Украина», и у них часто собирались актерские компании. Приходили Михаил Ульянов с Аллой Парфаньяк, еще кто-то, мы с Толей. Играли в карты. Шутили, смеялись. У Миши с Викой была замечательная дочка Валя. Никто не мог предположить, что у нее будет такая трагическая судьба, — она покончила с собой. Слава богу, родители не дожили. Ее сын Петр сейчас занимается современным искусством, пошел по стопам своего отца — известного художника-постановщика Теодора Тэжика.

Но я забежала далеко вперед. Наша первая встреча с Михаилом Кузнецовым прошла под суровым Толиным взглядом: он даже не улыбнулся ни разу ни мне, ни любимому брату. Более того, перед этим знакомством сказал сурово:

— Если будешь с Мишей кокетничать, я тебя удушу.

— Ты шутишь?

— Нисколько, — Толя был более чем серьезен, — я очень ревнивый.

Искушать судьбу не стала. И знакомясь с братом, выглядела словно уксуса выпила: «Да, Михаил Артемьевич... Мне тоже очень приятно». Позже Миша, смеясь, делился со мной и с Толей впечатлениями об этой встрече: «Я подумал: ну и бука эта Аля!»

Сколько же у меня веселых воспоминаний! Толя снимался в фильме «Ждите писем», а я оформилась туда на практику. По сюжету его персонаж соблазнял героиню Александры Завьяловой. И я показывала ему, как правильно это делать. Кузнецов совсем не умел. Посмеивалась про себя: и его Шворин называл «заправским донжуаном»?!

«Сделай вот так, — объясняла я, показывая, как Толя должен на Завьялову смотреть, — взгляни игриво, поласковее». Наконец после долгих моих объяснений и его тренировок он состроил глазки весьма симпатично и притягательно.

В Москве мы купили кооперативную квартиру — в районе метро «Аэропорт». А позже еще и дачу в поселке Николина Гора. Вася Ливанов позвонил: «Тут участки дают, я взял, и вы давайте пошустрее, а то разберут!»

В поселке жили многие известные люди: ученые, космонавты, артисты... С одной стороны у нас — Ливанов, с другой — Слава Тихонов. Как-то приехав, уже не помню к кому в гости, Александр Белявский пошутил: «Кузнецовы! Пора вам пристраивать четвертый этаж!» Этажей у нас два да еще чердак — такой высокий, что кажется, будто дом трехэтажный.

Строила, можно сказать, я: наняла бригаду и контролировала процесс. Толя вовсю снимался и присылал мне деньги на строительство: «Масик, не экономь! Покупай самое лучше — заработаю еще!»

Мы с Толей много путешествовали: Франция, Италия, Испания... Я увлеклась фотографией и с упоением снимала. Сейчас эти снимки помогают мне дышать и жить. Развесила их по всему дому. Встаю утром: Толя, родители смотрят на меня. Засыпаю — и кажется: все мои близкие со мной рядом.

Новый год мы всегда встречали в Москве. Иногда в Доме композиторов. Или у друзей, в нашей замечательной компании, куда входили Юрий Нагибин, композиторы Андрей Эшпай, Александр Флярковский... Помню, как Алика жена не пускала в нашу компанию, а потом сменила гнев на милость. И он бежал по улице радостный, перепрыгивая через сугробы и крича: «Отпустила, отпустила!» — словно сорвавшийся с поводка пес.

Играли в снежки, сигали в сугробы, благо зимы тогда в Москве были не в пример нынешним — снежными. Однажды в нашей компании оказался композитор Дмитрий Шостакович, он сказал: «Молодежь, вы неправильно в сугроб прыгаете, надо сразу головой вниз». Тот еще шутник был!

Профессию свою я очень любила. Увы, не посчастливилось реализовать все мечты. Первый фильм «Цветные сны» по рассказу Юрия Нагибина, о мальчике с необыкновенно богатым воображением, критика разнесла в пух и прах.

Хотя его идею мне подал сам Иван Пырьев — величина в творческих кругах непререкаемая: возглавлял «Мосфильм», а позже руководил Союзом кинематографистов. В газетах писали: «Фильм пропагандирует ценности западной идеологии!» Какая «западная идеология» может быть в детском кино, не пойму до сих пор.

Однако критики прицепились, предлагали даже отстранить меня от профессии. Кулешов писал письмо председателю Госкино в мою защиту: «Аля — моя любимая ученица, талантливая и очень энергичная, она должна работать!» А Пырьев бегал от меня по всему «Мосфильму», прятался. Переживал, что втравил в историю, но заступаться за молодого режиссера ему не хотелось: зачем рисковать своим положением?

Фильм «Снежная крепость» тоже поносили. За сцену, в которой мальчику не разрешают принимать участие в лыжных соревнованиях, а он не подчиняется и побеждает. «Эта картина учит детей непослушанию», — кривился редактор Киностудии имени Горького. Но я считаю фильм достойным, мне не стыдно за свою работу. Мы успели снять в срок, и моя группа даже получила знамя студии.

А один сценарий — «Мои подруги» — у меня вовсе украли. Я написала его сама. Решила показать Борису Волчеку — посоветоваться, стоит ли продолжать литературные опыты. «Давай покажу известному сценаристу В.», — предложил Борис Израилевич. Через несколько дней позвонил: «В. сказал — очень, очень достойный сценарий, на высоком уровне, надо делать фильм!» Но я забыла забрать рукопись. И вообще обо всем забыла, закрутилась — как раз в самом разгаре был роман с Толей. Прошел год или больше, и вот как-то прихожу во ВГИК, а там объявление о просмотре нового фильма одного известного режиссера. Пошла. И что же я вижу на экране? Мой сценарий! Даже имена у главных героинь, сверстниц — моих подруг: Таня, Света и Кира.

По дороге домой мысли сложились в единый пазл: у В. есть дочка, она дружит с Аллой, которая и выступила сценаристом фильма. Дома, расстроенная, все рассказала Толе:

— Может, дочка В. вытащила эту тетрадку со сценарием неизвестной ей Али Ляпидевской и отдала подружке?

— Да, но ты же не пойдешь скандалить на «Мосфильм», восстанавливать справедливость?

— И с кем ругаться — с режиссером? У него такая жена-редактор, что и рта мне не даст открыть. С этой Аллой? С дочкой В.?

Кроме того, доказать я ничего не могла: второго экземпляра рукописи не существовало — молодая, глупая, писала в тетрадочку от руки, тогда вообще никто не знал, что такое авторское право. Махнула рукой: пусть пользуются. Кстати, Алла, «сценарист» фильма, который очень полюбили зрители, больше не написала ни одного сценария!

Я сняла несколько выпусков популярного в те годы сатирического киножурнала «Фитиль» — по чудесным рассказам Михаила Жванецкого. В одном из сюжетов, про ревизора и бухгалтера, сыграли замечательные «киностарики» Владимир Белокуров и Алексей Грибов. Потрясающе смешные! Перед съемками сидели и подтрунивали друг над другом. У Грибова лысина, а впереди челочка, и он деловито размышлял вслух:

— Если челочку убрать, буду вылитый Ленин!

Потом Белокуров пускался в рассуждения:

— Так, а почему это я играю бухгалтера, может, я ревизор?

— Володька, ну какой ты ревизор, не похож. Ты типичный бухгалтер! — возражал Грибов.

Я пересказывала это Толе, он хохотал.

Мне классики в разгар съемки тоже сделали комплимент: «Молодая, но вроде ничего — соображаешь!»

После съемки везли на машине, и Белокуров говорит:

— Аля, тебе надо сделать фильм по Чехову! Мы готовы сниматься в любой момент!

— Я тоже готова. Но кто бы дал мне ставить Чехова!

Получить разрешение на съемки молодому режиссеру, тем более женщине, было все равно что пробить стену головой. К тому же начальники «Мосфильма» буквально требовали взамен разрешения на съемку ночь любви. Один, помнится, чуть ли не каждый день игриво звал:

— Аля, а пойдемте с вами в чебуречную!

— Не могу, уже иду туда с мужем.

Потом Вика Токарева согласилась работать со мной над весьма симпатичным сценарием по пьесе Сафронова — предложил ее Эдмонд Кеосаян, создатель «Неуловимых мстителей». Готовую работу я понесла тому самому редактору:

— Хорошая история — давайте снимать!

Тот поморщился:

— Все не так просто. Ты же знаешь — существует очередь на запуск. И первой в ней стоит... — он назвал фамилию какой-то девицы. — Я отдам ваш сценарий ей.

И ведь отдал! Но она провалила фильм, сняла полную ерунду. Картина получила четвертую категорию, и сегодня нигде не найти даже информации, что такая вообще существовала.

В другой раз Юра Нагибин дал мне почитать свой новый рассказ о девушке, которая плохо переносит самолеты. Но она любит полярника, и единственная возможность видеть его — это устроиться стюардессой, чтобы летать к нему на Север. Новелла мне понравилась, и я загорелась идеей фильма. Меня вызвал директор кинообъединения, фамилию его я уже забыла, потому что он никто и ничто в кино, и спросил, кого я как режиссер вижу в главной роли.

— Татьяну Самойлову! Лучше, чем она, любовь и страдания никто не сыграет.

— Самойлова?! Эта профурсетка?! — он заорал так, что я сжалась в испуге, буквально сплющилась. — Вы ничего не понимаете и никогда не будете снимать этот фильм о романтике любви!

«Наверное, Самойлова с тобой в чебуречную не пошла!» — подумала я про себя.

«Стюардессу» отдали Краснопольскому и Ускову. Они пригласили на главную роль Аллу Демидову. Но фильм не стал событием. Жаль, хороший был сценарий.

Мы с Толей часто вспоминали его съемки в «Белом солнце пустыни». Худсовет Госкино рекомендовал на роль Сухова Георгия Юматова: вроде бы жилистый, поджарый — больше похож на красноармейца. А режиссер Владимир Мотыль хотел, чтобы играл Кузнецов. К Жоре в кинематографической среде относились с опаской: талантливый, но ненадежный. Мог запить, подраться — характер взрывной. Но тут Толя, выходя из машины, неудачно оступился. В больнице диагностировали перелом лодыжки и наложили гипс. А сроки поджимали, и Мотыль решился снимать Юматова. Тот пообещал, что не выпьет ни капли.

Я вывозила Толю на свежий воздух, обязательно заходили в церковь в Переделкино — мне сказали, там есть чудотворная икона Божьей Матери, надо просить — и она поможет. Так и делали. И нога стала удивительно быстро заживать. Врач, наблюдавший мужа, только руками разводил: «Не может такого быть!»

А Юматов между тем сорвался, запил да еще с кем-то из киногруппы подрался. Мотыль позвонил сначала мне:

— Аля, я в ужасе!

— Знаешь, поговори с Толей, он практически здоров.

У них был разговор, муж признался, что в принципе мог бы сниматься, но только если Юматов сам позвонит ему и скажет, что отказывается от роли, — не хотел отнимать у коллеги работу.

Жора объявился у нас тем же вечером. Виновато сказал: «Толя, снимайся ты... Я чувствую, что не справляюсь с собой. Подвел всех своей пьянкой!»

О нашей жизни я могу вспоминать часами. Так хочется проснуться утром и чтобы все было как прежде. Но увы... Толи больше нет.

В девяностые Борис Ельцин сделал подарок мужу, прикрепив его к одной известной больнице. Шутил: в случае чего так подлатают, будете как новенький. И когда весной 2012 года муж прихворнул, мы с ним туда отправились. Это было огромной ошибкой, до сих пор корю себя. Где только была моя всегдашняя интуиция?

Мы доверяли докторам. В 1995 году замечательный кардиохирург Ренат Акчурин блестяще провел Толе операцию на сердце и поставил его на ноги после тяжелого инфаркта. Помню, я была дома и страшно переживала, как все пройдет. Уже ложилась спать, как прямо у меня на животе устроилась наша беременная кошка... и стала рожать. Родила одного котенка, я отправила его с мамой в соседнюю комнату, где заранее было подготовлено местечко с теплым одеялом. И Пушка родила еще двоих. Я восприняла это как добрый знак: все будет хорошо. А котят позже отнесла в кардиоцентр — медсестры с удовольствием разобрали по домам «малышей из семьи товарища Сухова».

Вот и в этот раз надеялись на докторов. Сдали анализы. Через несколько дней врач сообщил мне, сокрушенно качая головой: «Онкология. Но болезнь пока не запущена. Я рекомендую облучение». Раз рекомендуют — куда ж деваться?

Когда через три месяца муж выписался, он весил пятьдесят семь килограммов — скелет, обтянутый кожей. Спать мог только после обезболивающего укола. Вскоре провели операцию. Сколько же он вытерпел. Один мешочек, закрепленный на боку, чего стоит! Врачи обнадеживали: «Это временно, потерпите. Скоро станет легче».

А Толя мрачно констатировал:

— Все, я калека, инвалид.

— Рудольф Нуриев с таким устройством на боку, как у тебя, вернулся на сцену и даже танцевал, — говорила я. Понятно, это было слабым утешением.

«Будь у меня пистолет и патрон — все проблемы бы разом решил и не мучился», — как-то обронил Толя.

Однажды, услышав от кого-то из коллег о нашей беде, позвонил профессор, довольно известный специалист: «Нужно сделать повторные и подробные анализы, — сказал он. — Есть современная американская аппаратура, я договорюсь...»

Толе сделали томографию. Взяли кровь для повторного анализа. Собрали консилиум лучших специалистов — академик Шелыгин и другие. И вот выясняется: все чисто! Рака в помине нет! Но ведь Толю два года от него лечили?!

Оказывается, у мужа был полип. Такое нередко встречается у людей в преклонном возрасте. Как позже объяснил профессор, лечится это довольно быстро и просто, если не затягивать. А тут пока делали радиооблучение, задели правую почку, ослабили иммунную систему — время было упущено. Да еще удалили часть прямой кишки.

Толю снова положили в больницу.

«Самое главное: ухудшения нет», — цинично заявили «наши» врачи.

— Толенька, мы еще повоюем! — пыталась я подбодрить мужа. — Выкарабкаемся! Поедем в Швейцарию, там тебя поставят на ноги.

— Масик, что они в Швейцарии смогут придумать, если у меня уже все отрезали? Зачем такая жизнь?

В тот вечер, который стал для нас последним, ему вроде бы полегчало. Толя сказал:

— Все же яркую мы с тобой жизнь прожили. Интересную. И ты у меня — самая лучшая.

— Это ты самый лучший.

У меня даже мысли не возникло, что муж словно подводит черту, прощается.

Накануне седьмого марта он сказал:

— Вот что вспомнил: у нас не заплачено за газ. Образовался долг за два месяца. Ты должна завтра оплатить. А то потом праздник, банки не работают, закрутимся, забудем, наложат штраф... Возьми квитанции и съезди. Потом — ко мне.

— Но как же ты один?

— Продержусь.

Только потом поняла: Толя твердо решил поставить точку в своей жизни. Поэтому нашел предлог отослать меня. Как я не почувствовала, ничего не заподозрила? Дала себя обмануть? Поехала утром платить за этот злосчастный газ.

Возвращаюсь в больницу — Толи в палате нет. Спрашиваю медсестру:

— А где же Анатолий Борисович?

— В реанимации. Он упал в коридоре.

Полетела в реанимацию. Толя лежал, укрытый одеялом. На мониторе увидела страшные цифры — 44 на 17. Давления просто не было!

— Толечка, что ты с собой сделал? — тихо спросила я.

— Принял три таблетки, — одними губами ответил он, назвав препарат, тройная доза которого смертельна. — Прости, но жить инвалидом не хочу.

— О, Господи! — только и смогла вымолвить я. Обняла его, и целовала, целовала...

На поминках подруга семьи Таня сказала мне, что накануне, разговаривая с ней по телефону, Толя обронил:

— Боюсь за Алю — как она будет без меня?

Таня стала его ругать:

— Куда ты собрался, товарищ Сухов? Мы тебя не отпускаем!

Сосед по даче в сердцах предложил:

— Аля, у меня есть охотничье ружье, давай пойдем и отомстим.

— Кому? Врачам? Толю мне это не вернет. А разгильдяйство и непрофессионализм из ружья не уничтожишь.

Кстати, в свидетельстве о смерти врачи все же почему-то написали: «рак прямой кишки». Вроде бы как ничего нельзя было сделать. Но я-то правду знаю.

...Весной поставлю Толе памятник. Уже договорилась со скульптором Константином Чернявским. Толе нравилась его работа в Самаре. Помните, в последней сцене «Белого солнца пустыни» Сухов говорит Саиду: «До Волги доберусь, а там и до Самары рукой подать!» Так вот в этом городе два года назад на набережной установили памятник любимому киногерою.

Живу я на Николиной Горе. Все чаще чувствую себя одинокой. У дочери Иры своя жизнь. Она искусствовед, специалист по дизайну, много работает, добилась больших высот, ее часто приглашают за границу.

Недавно во второй раз вышла замуж. За Сандро Андроникашвили — сына сценариста Бориса Андроникашвили (Борис был женат на Людмиле Гурченко, отец ее единственной дочери Марии. — Прим. ред.)

Не могу сказать, что у меня сложились теплые отношения с мужем Иры. В нашей с Толей городской квартире, где живут дочь и внук Петя, а теперь и зять Сандро, я, приезжая туда очень редко с дачи, увы, чувствую себя чужой. Мне там как будто совсем нет места.

Обидно, когда взрослые дети начинают считать своих родителей слишком старыми, глуповатыми и наивными. Мы прожили долгую, трудную и прекрасную жизнь, не надо обращаться с нами свысока, как с неразумными детьми. Это несправедливо. Мы этого не заслужили. Я в здравом уме и памяти и сама могу решать, что мне нужно, а что нет.

Не хочу заканчивать свою историю на такой грустной ноте. Да, меня постигло страшное горе. Но все же я очень счастливая — у меня есть Толя. Намеренно не говорю о нем в прошедшем времени. Потому что он для меня не умер.

Недавно прочла у Евгения Евтушенко в романе «Ягодные места»: смерти не существует, душа лишь переходит в другое состояние. А значит, мы с Толей еще обязательно встретимся. Я не просто верю в это, а точно знаю — так и будет.

Все .

http://7days.ru

Хороший был мужик. Актер! Царствия Небесного!

Интересная история жизни. Достойно Кузнецов прожил.
Пусть земля будет пухом товарищу Сухову.

Актёр великолепный!!! Человек - замечательный!
...Только всяким изданиям, типа 7ДНЕЙ и ТВ-Парк не доверяю.....((
.... У меня коллега по работе, полтора года в офисе СО СТОМОЙ работал и ни кто не догадался!!!! А у него не было ВСЕГО ТОЛСТОГО КИШЕЧНИКА!!! Потом сделали операцию и вот он уже нормальный человек, без "мешочка"....
Правда , в отличии от Анатолия Кузнецова, у него возраст совсем другой... Всего 35 лет... А Анатолию Борисовичу в его годы уже не верилось в удачный исход.....

..Майор Морошкин )))) Добрая память!!!

да практически все великие актеры ушли, по крайней мере для меня. и никто их не заменит. поэтому смотрю в основном классику, старые фильмы. жаль , что новых актеров нет, все требуха какая то. хотя, может я не понимаю веяний текущего времени

Знал его лично. ЧЕЛОВЕК только из заглавных букв.