Из статьи нифига не понятно,как и каким образом Кутузов устроил туркам западню.А дело было так (цитирую книгу Леонтия Раковского "Кутузов"):
"И вот наконец в теплую, но по-осеннему темным-темную ночь, с 27 на 28 августа, турки начали переправляться через Дунай.
В четырех верстах выше Журжи казачьи посты обнаружили несколько сотен кирджали, переплывших на лодках на русскую сторону. К месту их высадки тотчас же направился генерал Сабанеев с батальоном архангелогородцев. Кирджали были смяты и опрокинуты в реку. Спастись удалось немногим.
Все казачьи посты до самого Туртукая были подняты на ноги.
А в это время, в восьми верстах ниже Журжи, спокойно переправлялись на паромах и лодках главные силы Ахмед-паши.
Недаром великий визирь стоял два месяца у Рущука — он выбрал чрезвычайно удобное место для переправы: по берегам рос высокий камыш, а прибрежная полоса была покрыта кустарником. Кроме того, с крутых высот правого берега хорошо обстреливался изгиб Дуная. Ахмед-паша поставил на своих высотах двадцать пять орудий крупного калибра.
Русские аванпосты проморгали переправу.
У турок на русском берегу скопилось уже более двух тысяч человек с четырьмя пушками, когда казаки наконец подняли тревогу.
...После того как Ахмед-паша рискнул-таки переправиться через широкий, хотя и порядком обмелевший Дунай, в Молдавской армии перестали понимать действия своего командующего.
Солдаты судили-рядили за артельным котлом, пока на них не прикрикнет старый фельдфебель, офицеры говорили за спиной высшего начальства, а генералы не стеснялись высказывать свое недоумение самому Михаилу Илларионовичу, но результат был один и тот же: все шло так, как хотел Кутузов.
Турки, едва ступив на левый берег Дуная, сразу в ту же ночь стали окапываться. Это была их всегдашняя излюбленная тактика. Турки придерживались ее всегда, если даже, как здесь, на пустынном берегу, некого было заставить рыть окопы и приходилось работать не только самим янычарам, но и спагам. [264]
Никто не мог бы сказать, что турки поступают неверно. Пока что на левом берегу их собралось мало и они были вынуждены прежде всего подумать об обороне.
И турки усердно окапывались.
Генерал Булатов, поспешивший с пятью батальонами к месту переправы, хотел было сбросить басурман в реку. Он настойчиво три раза ходил в атаку, но ему не удалось окончательно опрокинуть врага: мешал сильный огонь удачно поставленной на высотах правого берега турецкой артиллерии. («Не иначе как хранцуз им поставил, сами не догадались бы!» — говорили, осердясь, солдаты.) Турки пристрелялись, и их огонь преграждал дорогу русским.
Уже утром Булатов намеревался в четвертый раз попытать счастья («Неужто не выкурим его, басурмана окаянного?»), но в эту минуту как раз приехал на своем белом тихом мекленбуржце Михаил Илларионович. К удивлению всех, он отменил атаку.
— Пусть их переправляются! Побольше бы перешло на наш берег! — спокойно сказал Кутузов.
Это было всем понятно — Кутузов жалеет народ, а с другой стороны, он, пожалуй, прав: пусть басурман переправится побольше, чтобы покончить с ними одним ударом!
Но прошел день, и другой, и третий, а Кутузов не шел в атаку.
Турок на русском берегу уже собралось много — целая армия с десятком пушек. Османы настойчиво окапывались — только блестели на солнце лопаты и кирки.
А Кутузов ке предпринимал ничего. Правда, он привел сюда из Журжи свою, не бог весть какую большую — тысяч в десять — армию. Но пушек все-таки насчитывалось до сотни, солдаты были те же, что два месяца назад прогнали от Рущука всю турецкую армию, превышавшую русских по численности в четыре раза.
А здесь турок было вдвое меньше, чем у Рущука, так чего же медлить?
Но командующий вместо наступления приказал... рыть редуты.
Турки роют и днем и ночью, и русские не отстают от них.
Конечно, любой мушкатер или егерь мог сказать, что русский редут строился с большей смекалкой и расчетом, чем турецкий окоп: редуты поддерживали, защищали друг Друга фланкирующим огнем. Редуты охватывали полукольцом [265] весь турецкий лагерь, спускаясь к самому Дунаю, в тростники, так что турецкая кавалерия не смогла бы выбраться из них и заехать в тыл русским.
Цепь редутов тянулась на восемь с половиной верст, так говорили инженеры.
Но зачем все это?
Не проще ли сразу разделаться с турками, ударив на них, прижатых к широкой реке?
От пленных русские знали, что турки терпят лишения и недовольны своей жизнью на левом берегу. Ведь здесь турки как ворона на колу: ни продовольствия, ни магазинов, ни фуража — все надо доставлять из Рущука по Дунаю. Лошади стояли на подножном корму. Холеные арабские кони анатолийской конницы худели от бескормицы, а русские — московские, киевские, тамбовские, могилевские — лошаденки ели сена вволю....
Кутузов дождался-таки своего.
Михаил Илларионович давно задумал этот оригинальный план разгрома турецкой армии и никому не говорил о нем.
План заключался в следующем: когда большая часть турецкой армии окажется на левом берегу, перебросить небольшой корпус своих войск на правый и захватить с тылу турецкий лагерь у Рущука. Тогда турки на русском берегу окажутся в мешке.
Визирь выжидал, когда Измаил-бей выйдет в Малую Валахию, а сам, боясь дезертирства, постарался перевезти на русскую сторону побольше войск. Этим он ослабил свои силы у Рущука.
Кутузов, все время тщательно следивший за неприятелем, решил, что настала пора приводить свой план в исполнение.
Главнокомандующий вызвал генерала Маркова и, посвятив его во все, сказал:
— Возглавьте, Евгений Иванович, эту важную экспедицию. Ваша задача — занять высоты позади лагеря у Рущука. [268] От успеха экспедиции зависит победное окончание всей кампании.
Вечером 29 сентября семитысячный корпус Маркова с тридцатью восемью орудиями двинулся из лагеря к переправе, которая была выбрана в восемнадцати верстах выше Слободзеи. Чтобы обмануть турок, Марков оставил палатки на месте.
Казаки, посланные на разведку, донесли, что на турецком берегу неприятельских разъездов вовсе нет. Турки не очень следили за своим берегом. Они никак не ждали, что русские снова станут переправляться на правый берег, который они сами оставили.
К вечеру 1 октября весь корпус Маркова, не замеченный турками, благополучно переправился через Дунай и стал на ночевку в пяти верстах от рущукского лагеря турок.
В ночь с 1 на 2 октября Кутузову не спалось. Хотя вечером к нему прискакал от генерала Маркова казак с известием, что все идет благополучно, но Михаил Илларионович все-таки тревожился: а вдруг Ахмед заметил переправу и послал гонца к Измаил-бею, чтобы он двинулся по правому берегу Дуная в тыл Маркову?...
Кутузов был весел: все шло, как он задумал. Марков хозяйничал в визирском лагере, его артиллерия не переставая била из захваченных пушек по туркам, сидевшим на левом берегу. Туркам оставалось только прятаться от ядер в норы и ямы. Их небольшая артиллерия была быстро подавлена.
— Попал осман как кур во щи!
— А не спросясь броду не суйся в воду! — говорили солдаты.
Кутузов приказал Маркову не трогать Рущука, а только захватить все перевозочные средства на Дунае. Окруженные на левом берегу турки не могли бежать: у их пристани болтались лишь две-три небольшие лодчонки.
К вечеру генерал Марков прислал командующему трофеи: двадцать два знамени, булаву янычарского аги и первую партию пленных. [271]
— Что, припасов в лагере много нашли? — спросил Кутузов у офицера, привезшего трофеи.
— Много, ваше высокопревосходительство. Кладовых пятьдесят с амуницией и порохом, склады с мукой и зерном, кофе. Экипажи, повозки, лошади, верблюды — все ихнее хозяйство. Всего полно!
— Потери у турок большие?
— Тысячи полторы.
— А наши?
— С десяток убитых и полсотни раненых....
Турецкая армия, переправившаяся на левый берег Дуная, оказалась в мешке. Ее положение становилось день ото дня ужаснее. Русская артиллерия ежедневно била по лагерю с обоих берегов. Турецкие пушки быстро замолчали, и туркам оставалось лишь зарываться в землю, спасаясь от ядер. Они сняли все палатки, чтобы для русской артиллерии не было мишеней.
К этому прибавились неизбежные спутники осады — голод и холод. До сих пор турки ежедневно получали провизию, фураж и дрова с правого берега, а теперь, когда на обоих берегах укрепились русские, турецкий лагерь оказался лишенным пищи и топлива. Единственное, в чем турки не нуждались, была вода — широкий Дунай. [275]
Вся трава на пространстве, отделявшем турецкие окопы от передовой цепи русских, была начисто выщипана голодными турками. Они вырывали и ели коренья, ели трупы, павших от бескормицы лошадей. Ежедневно десятки лошадей спаги прирезывали сами и ели без соли сырое лошадиное мясо — сжарить или сварить его было не на чем: все деревянное — пики, палаточные колья — сразу же было сожжено.
К голоду прибавился холод. Ночи стали холодные, ударили заморозки, выпал снег. Люди коченели на холодном осеннем ветру без теплой одежды и крова, мокли под дож-»» дем, не имея возможности обсушиться.
В лагере свирепствовали желудочные болезни, а врачей не было. Каждый день умирало до полусотни человек. Хоронили неглубоко, и от лагеря шел страшный смрад гниющих трупов. Когда ветер дул с юга, в русских окопах невозможно было сидеть от нестерпимой вони. Более сметливые и смелые сдавались в плен русским.
От пленных Кутузов узнал, что войсками в осажденном? лагере командует двадцатишестилетний паша, энергичный», мужественный и гордый Чапан-оглы, сын анатолийского вельможи и богача. Его фамилия считалась одной из самых древних и знатных в Турции. Султан уважал его.
Великий визирь убедил Чапан-оглы, что соберет новое войско, отбросит Маркова и снимет осаду. Это были пустые слова. Во-первых, собрать новую армию в Турции было уже невозможно: лучшие силы находились в окружении. Во-вторых, Марков сильно укрепился на занятой возвышенности, построив пять редутов. Чтобы отбросить его семитысячный корпус, туркам надо было иметь тысяч не менее пятидесяти.
Гордый Чапан-оглы не хотел сдаваться. Паши и янычарский ага убедили янычар, что если они сдадутся, то русские отрежут им головы или в лучшем случае отнимут у них оружие, которое составляло все богатство янычар.
Добравшись до Рущука, великий визирь написал Кутузову письмо:
«Я на Вас напал врасплох 28 августа. Вы сделали со мной то же самое. Теперь, перейдя Дунай, мне ничего не остается, как предложить мир. Заключим же его. Будьте великодушны и не злоупотребляйте Вашими успехами».
— То, да не то! — смеялся Кутузов. — Посмотрим, на каких же условиях мой дружок согласится мириться! [276]
Через два дня визирь прислал новое письмо, в котором соглашался уступить Хотин.
— Нет, этого мало! — говорил Кутузов.
Через четыре дня турки отдавали уже все земли до реки Прут.
Кутузов отклонил и это.
Еще через день великий визирь предложил границу по реке Серет и просил на время перемирия прекратить военные действия и помочь осажденным.
Визирь как бы невзначай упомянул, что если Кутузов будет продолжать войну, то он, визирь, уйдет за Балканы и не оставит никого для переговоров. Он тоже понимал, что русским важнее всего мир: войска Наполеона уже продвигались к границам России.
Кутузов согласился начать переговоры.