295
Мой дядька, каким то чудом нашел сохранившиеся от моего прадеда рукописи его рассказов. Самое интересное, что прадед начал писать рассказы в возрасте 80 лет, уже будучи абсолютно слепым (примерно лет в 70 ослеп). Писал по какой то специально придуманной линеечке. Выкладываю на Ваш суд, мне понравились.
Из жизни в селе Контеево
Жулька
Январским морозным днем компания контеевских ребятишек каталась на санках с горки у речки Сендеги. Сендега - речка узкая, а берег в этом месте высокий, поэтому горка была накатана наискосок, под углом к реке. Съезжали мы быстро, а вот забираться обратно наверх приходилось довольно долго. Но, как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. Несколько подростков постарше умудрялись, не упав, съезжать с этой же горки на самодельных лыжах.
Со мной была наша собачонка Жулька. Небольшая беспородная дворняга, дома она днём и ночью честно отрабатывала свою скудную кормёжку. Стоило кому-то из односельчан остановиться, немного задержаться у наших ворот, как звонкий Жулькин лай сразу же предупреждал об этом хозяев.
Теперь же Жулька то носилась за съезжающими вниз санками, то, отбежав по заснеженному льду речки далеко от нас, что-то вынюхивала у противоположного берега под снегом.
Короткий зимний день подходил к концу, понемногу начинало темнеть, и нам пора было возвращаться домой. Но всех охватил такой азарт, что о возвращении никто не думал.
- Смотрите, смотрите! – закричал вдруг кто-то.
Я сначала не понял, что произошло. Как потом оказалось, Жулька отыскала под снегом остатки сгнившей и сброшенной еще летом под берег копны сена. Это место облюбовали себе для зимовки мыши. Их-то и учуяла Жулька.
Бедная собачонка так увлеклась, раскапывая мышиные норы, что не заметила подстерегавшую ее опасность. Матерый волчище, видимо, тоже пришедший сюда за мышами, бросился с берега на Жульку, схватил ее за горло и, придушив, закинул на спину, как овцу.
Держа собаку зубами за загривок, волк прыжками стал взбираться наверх по старому следу. Но крутой берег, глубокий снег и тяжёлая ноша сильно ему мешали. Немного не допрыгнув до верха, волк завалился назад, выпустил собачонку, и они оба упали под берег. Хищник после падения сразу же вскочил, а Жулька мешком покатилась вниз. Но собака была еще жива. Она барахталась в снегу и всё никак не могла подняться.
Мы, наконец-то, опомнились. Подбадривая друг друга криком и размахивая руками, всей оравой побежали к Жульке. Мы надеялись, что волк испугается, оставит свою добычу и убежит.
Но волк не испугался. То ли потерял страх перед людьми от сильного голода, то ли понимал, что перед ним всего лишь дети. А может быть, стая была где-то рядом, и волк это чувствовал. Он лишь присел, как перед прыжком, оскалил зубы и зарычал. Мы остановились в нерешительности.
Этих нескольких мгновений волку хватило, чтобы опять схватить Жульку. Не разжимая клыки на горле собаки и резко мотнув головой, он снова закинул ее на спину и побежал от нас по льду реки. Выбрав место поотложе, волк в несколько больших прыжков достиг верха берега и скрылся в вечерних сумерках.
В слезах я прибежал домой. Домашние, выслушав мой сбивчивый рассказ, тоже расстроились. Меня же пытались утешить, но я продолжал реветь во весь голос.
Тогда я еще не знал, что мне придется встретиться в жизни с куда большим горем. Пройдёт всего несколько лет, и умрёт мой отец, а я останусь в доме за взрослого мужика. Будучи ещё молодой женщиной, умрёт от тяжелой болезни моя жена. На фронтах Великой Отечественной войны погибнут два моих сына. Да мало ли ещё будет у меня разных несчастий и бед!
И всё-таки печальная судьба Жульки запомнилась мне на всю жизнь. Ведь это была моя первая, потрясшая меня до глубины души, потеря.
Нешуточный случай на Святках
Святки для жителей села Контеево всегда были одними из самых весёлых праздников. Особенно ждала их молодежь. Ребятишкам помладше нравилось ряженье, участие в играх и представлениях, а также обход сельских домов с поздравлением хозяев. За это они всегда получали подарки и угощение. Юноши и девушки компаниями собирались в чьей-нибудь избе на вечерние посиделки. Вели шутливые беседы, танцевали, или, как говорили в Контееве, гуляли кадриль.
Ну, а подросткам больше всего нравилось озорничать. То поздно вечером у кого-то калитку снегом закидают, да так, что утром хозяевам и не выйти. То сани выкатят и утащат от дома в другой конец улицы. То сложенную поленницу дров раскатят. Хоть и обидно хозяевам, но что поделаешь – на то и Святки. Когда ещё молодежи повеселиться?
Но одна из таких ребячьих шалостей на Святках закончилась совсем уж не шуточно. Мне тогда было лет двенадцать. Собрались мы, компания подростков, в один из святочных вечеров в центре села, на площади. Возились, толкали друг друга, чтобы не замёрзнуть и обсуждали очередное святочное озорство, чтобы оно получилось поинтереснее и посмешнее.
Наше внимание привлекли два высоких столба, стоявшие по обеим сторонам дороги при въезде на площадь. На верхушках столбов были закреплены железные кольца, через которые спускались длинные веревки. На этих веревках в Царские дни в Контееве поднимались флаги.
Царских дней в году было немало, но Святки к таковым не относились, и столбы стояли пустые. Мы решили это исправить. Правда, вместо флагов придумали в шутку поднять наверх соломенных кукол, изображавших мужика и бабу. Договорились между собой, кто и что принесет из ветхой, не годной для носки одежды, и разбежались по домам.
Куклы получились на славу. Вместо туловищ - снопы соломы, вместо рук – продетые насквозь через снопы жердочки. На одной из кукол – мужская домотканая рубаха, порты. На другой – такая же рубаха, только женская, длинная юбка, светлая тряпка вместо платка.
Подняли кукол наверх, закрепили верёвки. Походили рядом. Вроде бы и смешно, но чего-то не хватает. Как «оживить» кукол, придумал Мишуха, мальчишка года на два постарше меня. Надо сказать, что семья эта была не бедная, имела даже свою баню в огороде, что в те годы в Контееве было редкостью. Мишуха сбегал домой и вскоре принёс четыре береёовых веника. Мы привязали веники к рукам-жердочкам кукол, и те весело замахали ими на ветру.
Утром контеевцы пошли в церковь, в лавки за товаром. Останавливаются у столбов, показывают на кукол друг другу пальцем, смеются. Мы тоже довольны своей выдумкой.
И надо же было такому случиться, что именно в это время в Контеево приехал из Буя становой пристав. Приехал в санях, в честь праздника - на тройке лошадей, которыми управлял не сам, а возница из подчиненных.
Тройка уже подъезжала к площади села, когда очередной порыв ветра «оживил» кукол. Они замахали вениками, сухие листья зашелестели на ветру. Лошади испугались и понесли. Неопытный возница, как ни пытался, не смог с ними справиться. Проскакав через площадь, лошади повернули в улицу влево, а сани резко развернуло вправо. Станового пристава выкинуло из саней на обочину, и, ударившись о накатанный край снежного сугроба, он зашиб себе бок.
Как потом говорили в селе, становой пристав по договоренности собирался заехать в гости к полицейскому уряднику. Там его уже ожидал накрытый праздничный стол. Но, конечно, после случившегося ни о каком праздновании не могло быть и речи.
В помещении волостного правления становой пристав грозно выговаривал уряднику и волостному старшине:
- Это вопиющий случай, и озорничавшие должны быть наказаны. Это оскорбление не только моей персоны. Повесить чучела в месте, предназначенном для особых торжеств, - это оскорбление Его Императорского Величества! Вы понимаете, чем это грозит?!
Дело принимало нешуточный оборот. Мы гадали, чем всё закончится, а когда через несколько дней узнали, что урядник заходил к Мишухиному отцу, то и вовсе приуныли. Тем более, что и мой отец меня не ободрил:
- Смотри, Васька, если и к нам придут, я тебя выгораживать не стану. Сам напроказничал, сам и отвечай.
Мишуху, действительно, заставили сознаться в содеянном. Кто-то из соседей видел его тем вечером с вениками на улице и при опросах проговорился об этом уряднику. Чтобы замять скандал, семье пришлось заплатить немалую сумму. После этого розыск был прекращён, так что для остальных «озорничавших» эта история закончилась, можно сказать, благополучно.
Старые пушки
Хотел сразу начать с описания ещё одной нашей шалости из этого возраста, но задумался. А вдруг читатель решит, что мы, крестьянские ребятишки, только тем и занимались, что проказничали. Нет, конечно.
Наше детство и отрочество не были такими беззаботными, как у нынешних ребят. Нам приходилось с малых лет помогать родителям и дома, и в поле. И если описывать этот каждодневный крестьянский труд, то, как говорится, никакой бумаги не хватит. Случаи баловства, конечно, тоже были, всё-таки подростки есть подростки. Но не частыми. Может быть, поэтому они так хорошо и запомнились. Но это так, вступление. А теперь – сама история.
Однажды мы обнаружили, что обычно запертый вход в церковный подвал на протяжении нескольких дней остается открытым. Нам, конечно же, было любопытно, а что там, внутри? И в один из вечеров впятером мы туда забрались.
Вначале не нашли для себя ничего интересного. Битый кирпич, осколки стекла, поломанная церковная утварь, полуистлевшие занавески. Но из-под кучи старья виднелось что-то непонятное. Горлышко - как у кринки из-под молока, но не глиняное, а железное. Откидав старые вещи, мы обнаружили под ними две старинные, наверное, ещё со времени царствования Ивана Грозного, пушки. Они были из кованого железа, одна подлиннее, другая совсем короткая. Мы вытащили пушки из подвала и спрятали неподалеку от церкви в кустах, надеясь найти им скорое применение.
Такой случай вскоре представился. Приближался главный православный праздник – Пасха. К Пасхе в Контееве, как и в других селах, готовились заранее. Старались закончить все дела, прибирались в избах. Женщины мыли, скребли, стирали и ещё накануне праздника начинали заниматься стряпней. Из сундуков доставалась лучшая одежда, праздничные наряды - всё то, что берегли и не носили в будние дни.
Нарядно выглядела в пасхальную ночь и контеевская церковь. Напротив каждого окна в её помещении и даже на колокольне с вечера ставилось множество плошек. В плошки был налит жир и вставлены фитильки из кудели. В одиннадцать часов вечера, с началом праздничного ночного богослужения, эти фитильки зажигались. Такие светильники горели ярче и намного дольше, чем свечи, и церковь в эту ночь была похожа на украшенную новогоднюю ёлку. Полюбоваться зрелищем приходили даже жители соседних деревень.
Мы решили придать празднику ещё большую торжественность: в момент, когда в пасхальную ночь зазвонят колокола, дать залп из двух пушек. С этой целью отдраили пушки песком, прочистили и промыли стволы. С трудом, но всё же раздобыли порох. Сколько его нужно для выстрела, мы не знали и насыпали побольше, чтобы пушки выстрелили наверняка. Вместо ядер в стволы забили деревянные кругляши.
Пушки мы установили на тяжелой плахе, взятой из церковной поленницы, на высоком месте между Архангельской и Покровской церквями. Такая же плаха прижимала их сверху. Стволы, чтобы никто не пострадал, направили в сторону разлившейся и вышедшей в это время из берегов реки Костромы. Подвели к пушкам фитили из льняной кудели, пропитанные керосином, и стали ждать, когда зазвонят колокола.
Наконец раздался первый удар колокола. Не помню уже, кто из нас поджег фитили, но вся компания на всякий случай отбежала подальше. Пушки выстрелили почти одновременно - залпом, как мы и хотели. Эхо отразилось от церковных стен и слилось со звуками выстрелов. Грохот получился такой, что хорошо был слышен в соседних деревнях. Жители села перепугались, а в церкви перестали звонить в колокола. Мы и сами не ожидали, что выстрел окажется таким оглушительным, и быстро разбежались по домам.
Эта проделка нам уже не сошла с рук. Когда праздник закончился, родители всех пятерых получили повестки в волостной суд в качестве ответчиков за наше хулиганство. Решением суда с семей было взыскано по три рубля в пользу церкви за причиненный ущерб. Как оказалось, от грохота выстрелов из церковных окон вылетело несколько стекол.
Дома отец взял старые вожжи и хорошенько меня ими отхлестал. Да и было за что: три рубля для крестьянской семьи – значительная сумма. И ещё чуть не забыл. Во время выстрела у длинной пушки оторвало половину ствола, и нашли её на луговине у реки лишь через несколько дней, когда вода спала.
Простил
После недавних дождей установилась солнечная и жаркая даже для мая погода. Нельзя было терять ни часу времени – весенний день, как известно, год кормит. И сев был в самом разгаре. Но в один из таких дней, рано утром, когда жители Контеева ещё не успели выйти из дома, в окна застучал десятский, сзывая контеевцев на сельский сход.
Как ни жалко терять драгоценное время, а идти надо. Присутствие на сельском сходе было обязательным. Конечно, в первую очередь собирались мужики, главы семейств. Женщины шли на сход в случае, если муж не мог прийти из-за болезни или отсутствовал в это время в селе. Ну и, само собой, шли вдовые.
- Собрал я вас вот по какому случаю, - начал свою речь сельский староста, когда все пришли. – Кудрявцев подаёт на нас в суд за то, что мы нарушили договор. Штрафы обещает большие, и платить придётся всем.
- А что же, Громов не сумел с ним договориться? – спросили из толпы.
- Выходит, не сумел. А может, и не захотел, обманул нас. И я с вами обмишурился…
Надо, наверное, уже объяснить читателю, по какой причине в страдную пору разгорелся весь это сыр-бор. В своё время контеевцы подписали договор с буйским винозаводчиком Кудрявцевым о том, что только тот имеет право продавать в селе Контеево вино. Жителем села за это предоставлялись скидки. Но не менее ловкий виноторговец Громов уговорил контеевцев разрешить продажу в селе и его вина. Скидку жителям пообещал ещё более значительную, а с Кудрявцевым – решить вопрос мирно. Но, как выяснилось, обманул.
- Ну, что будем делать? – спросил староста.
Толпа загалдела. Каждый выкрикивал что-то своё, перебивая стоящих рядом.
- Я вот что решил… - староста подождал, пока шум стихнет. – Нам надо идти в Буй, повиниться перед Кудрявцевым и попросить его не подавать заявление в суд.
- А в поле кто будет работать? – спросили из толпы.
- А штраф кто будет платить? – вопросом на вопрос ответил староста. – Насчитают рубля по три на хозяйство – это как?
Спустя некоторое время вся толпа вышла из села и растянулась по дороге в Буй чуть ли не на версту. Работающие в поле жители соседних деревень с удивлением встречали эту, не понятно, куда и зачем идущую, процессию, а потом долго глядели ей вслед, соображая, не упустили ли они за посевными хлопотами какой-то большой праздник.
Время приближалось к полудню, когда подошли в Бую. На входе в город староста опять остановил всех и сказал:
- Есть у меня сомнение, что если каждый начнёт просить Кудрявцева – толку не будет. Он нас и слушать не станет, прогонит. Надо его как-то разжалобить, и лучше – сразу. Я вот что придумал. Как я махну рукой – падайте на колени и кричите как можно громче:
- Простите нас, Александр Федотыч! Все запомнили? Давайте-ка попробуем…
Получилось не с первого раза. Сначала кричали недружно и негромко. Наконец, удалось выкрикнуть так, что из дальних кустов вылетела укрывавшаяся там от жары стая галок.
- Вот теперь хорошо, - подытожил староста.
Подойдя к трактиру Кудрявцева, все толпа встала полукругом у входа.
- Подождите меня здесь, - сказал староста. – Пойду узнаю, на месте ли он.
Старосты не было несколько минут. Наконец, он вышел из трактира, пятясь задом и продолжая что-то объяснять идущему вслед за ним винозаводчику Кудрявцеву.
Увидев вышедшего из трактира Кудрявцева, просители без команды повалились на колени. Старосте не оставалось ничего другого как махнуть рукой.
- Простите нас, Александр Федотыч! – не совсем дружно, но громко, как и учили, прокричали контеевцы.
Кудрявцев усмехнулся, посмотрел внимательно на стоящих перед ним людей и спросил:
- На какой срок подписали договор с Громовым?
- На год, как и с Вами!- закричали из толпы.
- Ладно. Простить вас я готов. Громову со мной тягаться всё равно не с руки. Но учтите, если продлите с ним договор, заплатите двойной штраф.
- Согласны, Александр Федотыч!
Кудрявцев снова помолчал и сказал:
- Прощаю вас вот с каким условием. Выручки у меня в трактире уже несколько дней нет никакой. Страдная пора, все в поле. И это правильно, сейчас надо работать, а не пить. Но у вас день всё равно потерян. Да и пришли вы ко мне в трактир сами, никто вас за руку не тянул. А от меня пустым ещё никто не уходил. Берёте на всех… - он посмотрел на толпу, прикидывая количество пришедших… - берёте на всех два ведра вина, и расходимся с миром…
Бабы зароптали, не соглашаясь, но, будучи в меньшинстве, вынуждены были уступить мужикам. Те доказывали, что лучше сейчас взять вина, скинувшись по пятнадцать копеек, чем платить потом большой штраф. Староста прекратил спор, сказав, что заплатить за вино надо всем - не важно, будут они пить или нет. Контеевцы начали шарить по карманам, развязывать узелки с деньгами.
Что было делать с купленным вином? Не нести же его в Контеево. Вышли к реке Костроме и расположились на берегу, неподалеку от трактира. Через какое-то время про сев уже не вспоминали. А потом дошло и до песен.
Домой возвращались уже не всей толпой, в разное время. Кто-то ушел почти сразу, не стал пить. Кто-то – чуть позже, посидев за компанию и выпив совсем немного. Десятка два мужиков вернулись в Контеево с песнями к вечеру. Ещё столько же уснули на берегу реки - там, где и сидели. Всё-таки день был жаркий, закуска скудная, а мужики – уставшие. Проспавшись, они вернулись в село уже затемно. А известный в Контееве выпивоха Васька Пострел – тот вообще вернулся домой лишь на следующий день.
Ёжики
В одном из дальних углов нашего огорода разросся хмель. Растение для хозяйства бесполезное, но красивое. И когда однажды я увидел, что не всем побегам хмеля удается добраться до тына и закрепиться на нём, то воткнул в землю несколько длинных жердочек-подпорок им в помощь. Вскоре хмельник стал напоминать маленький лес. Растения обвивали жердочки и тянулись по ним вверх, достигая высоты человеческого роста. Даже в самый жаркий день здесь были тишина и полумрак.
Как-то я хватился своего старого ножа и подумал, что забыл его в хмельнике, когда ставил подпорки, Я забрался в заросли хмеля и чуть было не наступил ногой на устроившееся здесь ежиное семейство: ежиху-мать и четырех совсем маленьких ежат. Я дотронулся до ежихи рукой, и она, ощетинившись иголками, угрожающе зашипела.
Я показал ёжиков своим маленьким сыновьям, предупредив, чтобы сильно не шумели и не пугали зверьков. Мы стали приходить в хмельник и наблюдать за ежиным семейством. Особенно радовался, глядя на ежат, шестилетний Павлик.
Ежиха вскоре привыкла к нам и уже не шипела сердито при нашем появлении. Большую часть времени ежата или спали, или сосали у матери молоко. Но иногда, попискивая, они разбегались по хмельнику, и ежиха-мать недовольно фыркала, призывая их вернуться.
В один из июльских дней мы пришли, как обычно, к хмельнику и увидели, что ежата лежат одни, свернувшись клубочками. Ежихи нигде не было видно. Мы решили, что надолго она уйти не могла и вскоре появится. Но не вернулась она и на следующий день. Мы забеспокоились. А на третий день я собрал ежат в корзинку и принес в избу.
Ежата быстро научились пить молоко из миски, а потом стали уже есть хлеб и кашу. Ели они и жуков с червяками, которых приносили с улицы сыновья. Днем ежата больше спали, а ночью, наоборот, бегали по избе, пофыркивая и топая лапками.
Спустя какое-то время, пойдя на колодец за водой, я разговорился с соседкой, которая рассказала мне свои домашние новости:
- Повадился кто-то к нам в погреб. Сдвигает крышки с кринок и съедает сверху сметану. И так несколько раз. Я весь погреб осмотрела – никого. И больших дыр, щелей в погребе тоже нет. Думала, может, крыса где затаилась. А однажды попался незваный гость. Оказалось, что ёж. Хорошо, заступ стоял рядом, убила ворюгу…
Дома я никому не сказал о печальной судьбе ежихи-матери. Маленького Павлика мы ещё раньше убедили в том, что ежиха ушла обустраивать для семейства нору на зиму. А в августе, когда ежата уже подросли, мы отнесли их в корзинке в лес и выпустили там на старых вырубках, на большой поляне.
Смерть всегда рядом
(рассказ в рассказе)
1
Мы с соседом сидели под обрывистым берегом реки Костромы на небольшой песчаной площадке у самой воды. Солнце клонилось к закату, уже зазвенели над головами первые комары, и мы, насобирав побольше сухих веток, заблаговременно разожгли небольшой костёр. Ещё один наш односельчанин лежал на отрезе холста немного в стороне, с головой накрытый такой же холстиной. Его уже не беспокоили ни жужжание рядом комаров, ни наступающая вечерняя прохлада, от которой мы, чуть отойдя от костра, уже начинали поеживаться.
Ещё утром этот человек был жив и здоров и даже шутил, собираясь со всеми на работу. А произошло следующее. С утра мы вместе ворошили сено на лугу у реки пониже Контеева. Ближе к полудню они с сыном, парнишкой лет тринадцати, пошли обедать домой. По берегу дошли уже до того места, где тропинка сворачивает к селу. Здесь отец и увидел плывущее по реке, недалеко от берега, бревно.
- Смотри-ка, Ванюха. Строевое бревно-то. Как раз бы нам ворота поправить.
- Не надо, тятя. Всё равно отберут.
- Ничего. Мы его здесь спрячем, а вечером увезём.
Мужик спустился под берег, спешно скинул с себя одежду и, оставшись в одних подштанниках, полез в воду. Место здесь и без того было глубокое, а после недавних обильных дождей река поднялась ещё больше. Обычно чистая вода стала мутной, течение ускорилось, а на поверхности воды время от времени появлялись воронки водоворотов.
В одну из таких воронок и попал плывущий к бревну наш односельчанин. Ваня увидел с берега, как отца вдруг развернуло в воде, а затем и вовсе начало крутить. Голова плывущего исчезла под водой, но через какое-то время опять появилась на поверхности, уже ниже по течению.
Сын прямо в одежде забежал в воду и попытался протянуть отцу ручку граблей, которые нёс с собой. Но голова тонущего опять скрылась под водой и больше уже не появлялась.
Парнишка побежал обратно на луг и там, плача, рассказал нам, что произошло. Кто-то из мужиков бросился к реке в надежде выловить хотя бы тело, если всплывёт. Кто-то поспешил в село за бреднем.
Поднять из воды утопленника удалось не сразу. Бредень заводили с берега и с лодки несколько раз. Наращивали жерди, отходили всё ниже по течению, пока, наконец, не вытащили тело вместе с корягой, к которой его прибило. Несчастного положили на отрез холста, разостланный здесь же, под берегом.
К этому времени у реки собрался уже не один десяток человек. Рыдала жена крестьянина, в одночасье ставшая вдовой. Плакали дети, родственники и сочувствующие беде сельские бабы. Вскоре пришел контеевский фельдшер. Он подозвал к себе Ваню и попросил ещё раз рассказать, как все произошло. Парнишка простодушно сказал, зачем отец полез в воду.
Сняв китель (фельдшер был из отставных военных) и аккуратно положив его на траву, фельдшер засучил рукава рубахи и подошел к утопленнику. Приподнял по очереди правую и левую руки покойника, внимательно осмотрел тело и распорядился:
- А ну-ка, мужички, помогите мне его перевернуть.
Так же внимательно осмотрел тело со спины и велел уложить его на прежнее место.
- Можно увозить? – робко спросила младшая сестра покойного, женщина лет тридцати.
- Без разрешения урядника нельзя.
- Да ведь он у сестры в Буе. Только завтра вернётся.
- Ничего не поделаешь. Надо ждать возвращения. К тому же – покушение на частную собственность.
При этих словах вдова заплакала еще горше. Фельдшер спустился к воде, не спеша, с речным песком, помыл руки и вытер их носовым платком. Потом поднялся на берег, надел китель и, взглянув на плачущую вдову, сказал, обращаясь к стоящим рядом контеевцам:
- Ладно. Не было никакой попытки украсть. Уряднику об этом говорить не будем. Мужик искупаться полез. Всем ясно?
Односельчане согласно закивали.
- На ночь кому-то надо остаться с утопленником. Есть добровольцы постеречь тело до утра?
Пожалев вдову с детьми, решил остаться мой сосед. А глядя на него, остался и я.
Сидя у костерка, мы разговорились о том, насколько беззащитна пред волею случая человеческая жизнь. Живет себе человек, особо ни о чём не беспокоится, строит какие-то планы, и вдруг – смерть, нежданно-негаданно. Вот и получается, что смерть, она всегда рядом, только и ждет своего часа.
Наверху послышался женский возглас, и мы подняли головы. С берега к нам спускалась младшая сестра покойного. Видимо, поскользнувшись на травянистом склоне, женщина схватилась рукой за росший рядом куст. Она подошла к костру, поставила на землю котомку и прошла чуть дальше, к утопленнику. Опустилась перед ним на колени и, откинув холстину, долго смотрела на лицо покойника. Опять накрыла тело холстом, вернулась к нам и показала на котомку
- Поесть вам принесла. Сами-то, небось, взять не догадались. Ну, и… погреться немного. Выпьете за помин души брата. Еще раз благодарствую, что согласились до утра посидеть. Храни вас Господь.
Постояв немного и ещё раз взглянув на покрытое холстом тело, она поднялась на берег и побрела по еле заметной в вечерних сумерках тропинке к селу.
В котомке оказались краюха ржаного хлеба, несколько молодых картофелин, сваренных в кожуре, и несколько пучков уже начинающего желтеть зелёного лука, выдернутых с луковицами. В маленькой деревянной плошке с выщербленными краями - горстка соли в тряпице. Сбоку стояла заткнутая тоже небольшой тряпицей винная бутылка с «братьёвкой».
Вином, которое в селе называли «братьёвкой», братья Москвины расплачивались с контеевцами за разрешение содержать в селе питейное заведение. Вообще-то, должны были расплачиваться деньгами, пятьсот рублей в год на сотню контеевских дворов, Но спрашивать их с Москвиных было бесполезно. Зато вино из этого расчета, около пяти рублей на двор, можно было без денег брать в любое время. Количество немалое, если учесть, что семь рублей стоило двенадцатилитровое ведро вина. Кому-то хватало взятой «братьёвки» на все четыре сельских праздника, а непьющие расплачивались ею с односельчанами за выполненную работу, оказанную помощь или услугу.
Мы с соседом, порадовавшись угощению, выпили по плошке вина, как и просила женщина, за помин души усопшего. Перекусили, поговорили, посидели какое-то время молча. Уже стемнело. Чуть подальше от нас сумерки были по-летнему серыми, а у самого костра стало совсем темно. Вино приятно разошлось по уставшему телу, и у нас начали закрываться глаза.
Неожиданно над нами с шумом пролетела какая-то напуганная ночная птица. Кто-то опять шёл берегом, но уже не от села, а с низовьев реки. Через минуту-другую к нам с кряхтением спустился контеевский дед Никита.
- Доброго здоровья, молодцы!
«Молодцы», с ударением на первом слоге, было обычным обращением деда Никиты ко всем мужикам в округе. Старик мог позволить себе такое шутливое выражение – он был самым старым в селе. Сколько ему лет, дед Никита и сам точно не помнил. Но говорил, что, наверное, уже за девяносто. В селе и в его окрестностях старика все так и звали – дед Никита. Никто не знал ни его отчества, ни фамилии, если она у него вообще была.
Дед Никита был не местный, но пришел в Контеево так давно, что на его глазах здесь выросло не одно поколение. Сам старик не любил рассказывать о себе, но со временем всё же узнали, что родом он из небольшой деревни, затерявшейся где-то у села Туношна, что под Ярославлем. В селе говорили даже, что местное выражение «нетуношный» в значении «неумелый и бестолковый» впервые услышали от деда Никиты.
Спросив, с какой целью сидим мы на берегу, старик тоже подошел к утопленнику, но поднимать холстину не стал. Перекрестился и пробормотал чуть слышно: «Упокой, Господи, душу грешную».
- Ну, а ты, дед Никита, откуда идешь? – в свою очередь спросили мы.
- Ходил по своим ивнякам, смотрел новую лозу, да припозднился.
Дед Никита был известен в округе тем, что всю жизнь занимался плетением из ивовых прутьев корзин, лукошек, коробов. Мог искусно оплести на заказ и многолитровые стеклянные бутыли у богатых хозяев. Когда-то занимался он и изготовлением санок, тоже с плетёным из ивы высоким кузовком. Такие санки охотно покупали у мастера даже в Буе. Но со временем ослабли руки, стали хуже видеть глаза, и дед Никита, не бросив совсем своё занятие, стал делать вещи попроще.
- Вроде, не время ещё для заготовки прутьев?
- Не время, - согласился старик. - Соскучился я по своим местам. Дай, думаю, пройдусь, посмотрю. Новая лоза подросла, не хуже прежней.
Мы предложили деду Никите вина, и старик, немного подумав, согласился. Вино он пил медленно, небольшими глотками. Так же долго жевал хлеб беззубым ртом. Слово за слово, мы опять вернулись к разговору о неожиданности человеческих смертей.
- Да, смерть только и поджидает человека, как коршун цыпленка, - подтвердил дед Никита, словно подслушивал наш недавний разговор. Старик немного помолчал и сказал:
- Хотите, я расскажу вам свою историю. Никому в селе я её не рассказывал, да, видно, пришло время. Скоро и мне помирать, так исповедуюсь хоть перед вами.
Мы охотно согласились послушать старика.
- Наша небольшая деревня находилась во владении господ Варенцовых, - начал свой рассказ дед Никита. - Как и большинство крепостных, семья платила оброк деньгами. Отец всю жизнь занимался плетением из ивовых прутьев… Что там корзины! Он мог сплести на заказ всё что угодно - от санок и кресел до игрушек и посуды. Даже бадью мог сплести настолько прочно, что из неё не вытекала вода. Благодаря отцовскому ремеслу, семье удавалось хоть как-то сводить концы с концами.
Всё изменилось, когда однажды осенью, заготавливая лозу по берегу реки, отец оступился и упал в холодную воду. День был холодный, ветреный, а до дома идти было далеко. Отец сильно простудился, заболел и через несколько дней помер. Мне не было и тринадцати лет, и я еще много чего не успел у него перенять. Но делать было нечего, пришлось учиться самому. Благо, весь отцовский инструмент был под рукой – колотушки, щемилки, разной формы ножи и даже лавка с отверстиями под будущие корзины.
Мать осталась вдовой с четырьмя детьми – мой брат и две моих сестры были ещё совсем маленькими. Но барский приказчик, своевольничая, не уменьшил сумму оброка, и вскоре мы оказались в должниках.
Однажды, узнав от кого-то, что Варенцов приезжает в Туношну, мать пошла в село и там бросилась барину в ноги, упрашивая простить долг. Но тот поступил по-своему. Долг он потребовал оплатить, но пообещал семье дать вольную, видимо, рассудив, что пользы ему от вдовы с малыми детьми нет никакой. С большим трудом, продав все что можно, мы заплатили нужную сумму. Помещик сдержал своё слово, и мы стали свободными.
Спустя лет семь я из-за чего-то повздорил с этим приказчиком. Я был молодой и горячий, и, полагая, что теперь от него никак не завишу, упрекнул его в том, как немилосердно обошёлся он когда-то с несчастной вдовой. Приказчик затаил злобу, и вскоре я оказался в числе рекрутов, отправляемых на военную службу. Вернее, не рекрутов, а так называемых подставных. Подставные – это те, кто отправляется служить в случае, если рекрут будет забракован по здоровью.
Было начало ноября, но снегу выпало уже много, и в Ярославль, в рекрутское присутствие, нас везли на нескольких санях – рекрутов, подставных и караульных. Родные прощались со мной с горьким плачем – ведь никто не знал, как всё обернется.
Рекрут оказался годен к службе, и, следовательно, я мог возвращаться домой. Я был молодой и глупый. На радости, что судьба так милостливо обошлась со мной, я пошел в кабак и пропил там все деньги, которые смогла дать мне в дорогу мать. Когда я вышел из кабака, был уже поздний вечер. Надо было искать место для ночлега, но пьяному, мне было море по колено.
- Всего каких-то двадцать пять верст, - думал я. – К утру, а то и раньше, буду дома.
Так уж получилось, что в Ярославле за всю свою жизнь я был в первый раз и не знал дорогу домой. Расспросив редких прохожих, в какой стороне находится село Туношна, я пошёл по улицам города в указанном направлении. На окраине я хотел ещё раз спросить, куда мне идти. Но, сколько бы я ни стучался в ставни или ворота, никто мне не открыл. Я пошел наугад.
Через какое-то время я оказался в чистом поле, а затем и лесу, в полной темноте. Чем дольше я шёл, тем больше трезвел и начинал понимать, какую я сделал глупость, отправившись в дорогу на ночь глядя. Если днем светило солнце и снег на улицах даже начал подтаивать, то к ночи опять сильно подморозило. Обледенела дорога, обледенели и мои сырые лапти, в которых я скользил по ней, как корова по льду.
Лес стал редеть и вскоре закончился. Дорога вывела меня на берег какой-то небольшой реки. Внезапно я остановился, пораженный одной мыслью. Ведь, идя домой, я еще в Ярославле должен был переходить через речку Которосль. Я вспомнил, что когда нас везли в рекрутское присутствие, перед этой рекой возница велел нам сойти – боялся, что лед ещё непрочный и может треснуть. Выходит, с самого начала я шёл не туда.
Что же делать? Вернуться обратно? Но я прошёл уже больше пяти верст. На обратном пути я совсем замерзну. Да и волки могут быть в лесу, об этом я сразу не подумал. А впереди, может быть, встретится какая-нибудь деревня, где я и обогреюсь.
Впереди, действительно, мелькнул чуть заметный огонек, и я прибавил шагу. Вскоре я вошёл в небольшую деревушку. Огонек лучины, который я увидел издалека, горел только в одной из изб. Деревня словно вымерла. Я стал стучаться в дверь. Долгое время никто мне не открывал. Потом дверь чуть приоткрылась, и испуганный женский голос спросил:
- Кто там? Чего надо?
- Пустите, Христа ради, переночевать, - попросил я.
Женщина покачала головой.
- Не могу я тебя пустить. Я сейчас одна, мужа нет дома. Да и в родах я.
- Хоть погреться пустите, совсем замерзаю! – взмолился я.
- Ну, заходи, что с тобой поделаешь, - подумав, сказала хозяйка.
Только зайдя в избу и увидев при свете лучины огромный живот молодой женщины, я понял, что она скоро должна родить.
- Садись на лавку к печи. Она недавно протоплена, - сказала хозяйка.
Я сбросил свой старенький, оставшийся после отца, полушубок, сел на лавку и прислонился спиной к хорошо прогретой печи. Пока устраивался, хозяйка расспросила, откуда я и куда иду. Оказалось, что я, в самом деле, ещё не выйдя из города, пошёл не в ту сторону. Теперь мне придётся проделать тот же путь обратно. Немного рассказала хозяйка и о себе. Всех деревенских мужиков и даже кого-то из баб помещик угнал в Ярославль на строительство своего нового дома, так что в деревне почти никого нет. А сама хозяйка вот-вот должна родить, но сильно боится, поскольку у неё это первые роды. Под этот её рассказ я сам не заметил, как заснул крепким сном.
Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Я не сразу понял, в чём дело, а когда, наконец, очнулся, то разглядел искаженное болью лицо хозяйки.
- Прошу тебя, сходи, ради Бога, в соседнюю деревню. Она совсем рядом, напротив нас, на другом берегу реки. Там во второй с краю избе живет повитуха, бабка Серафима. Скажи ей, что Настёна рожает. Пусть придёт, поможет….
Женщина застонала и обессиленно опустилась на лавку возле меня. Я кивнул головой, что всё понял, и стал одеваться.
- Через реку переходи по тропинке, она натоптана. С неё не сворачивай, река ещё не полностью замёрзла, промоины на быстрине, - напутствовала меня вслед хозяйка….
Дед Никита внезапно замолчал и какое-то время бездумно, как нам показалось, смотрел на костёр.
- Налейте-ка, молодцы, мне ещё плошку, - вдруг сказал он. Мы налили ещё по плошке - и старику, и себе. Пожевали лук с хлебом, помолчали.
- Ну, а дальше-то что, дедушка?
- Да… Соседняя деревня была, как и сказала хозяйка, на другом берегу реки, напротив. Как вон эта…
Дед Никита показал рукой на другой берег Костромы, где за небольшим поворотом реки, в нескольких сотнях метров выше по течению, находилась деревня Колотилово. В округе в шутку называли её Колотушками.
- Я спустился в реку, пошёл по тропинке и, действительно, увидел сбоку большую полынью. Она тёмным пятном выделялась на заснеженном льду. Поднялся наверх, зашёл в такую же, не больше, деревеньку. Долго стучал то в забитое старыми досками окошко, то в дверь. Наконец, дверь со скрипом отворилась, и на крыльцо не вышла, а, можно сказать, выползла старуха. Я объяснил, зачем тревожу её глубокой ночью.
- Да ведь, милый, я совсем обезножила, мне туда не дойти. Вот беда-то, Господи, - запричитала старуха.
Что было делать? Не нести же её на закрошках. Пока я стоял в растерянности, старуха вспомнила, что где-то в сенях у неё должны быть санки. После долгих поисков мы на них наткнулись, и я вытащил их на улицу. Санки оказались такими же древними, как и старуха. Не лучше была и привязанная к ним верёвка, но ничего другого у хозяйки не было.
Старуха оделась, повесила, не запирая, на дверь замок и, кряхтя, спустилась с крыльца. Я помог ей сесть в санки и, взявшись за веревку, покатил их к реке. Мои подмёрзшие на морозе лапти опять начали скользить, и время от времени я чуть не падал.
Держа веревку правой рукой, левой я взялся за край плетёного кузовка санок, и так, потихоньку, мы начали спускаться под гору. Мы спустились уже наполовину, как вдруг, поскользнувшись, я со всего маху свалился на спину. Санки быстро заскользили вниз, верёвка, которую я продолжал держать в руке, натянулась и тут же порвалась.
Поднимаясь на ноги, я увидел, как санки со старухой понеслись вниз. Вот они съехали с тропинки, промчались по льду и… ухнули в полынью. Почти в то же мгновение санки скрылись под водой, старуха не успела даже вскрикнуть. Волосы зашевелились у меня на голове. Я сбежал вниз, бросился к полынье, встал перед ней на колени и стал всматриваться в темную воду. На что я надеялся? Что старуха вдруг вынырнет?
Круги на воде быстро успокаивались. Вот слегка дрогнула поверхность воды от последнего круга - словно сама смерть усмехнулась мне в лицо, и всё стихло.
Только теперь со всей полнотой ощутил я ужас произошедшего. В детстве мне довелось видеть драку двух деревенских парней. Они были приятелями, и драка была обычная, начавшаяся из-за пустяка. Такие в деревне случаются часто. Но закончилась она большой бедой. Один размахнулся, другой хотел увернуться, но случайно подставил под удар висок. Мгновение, и он упал замертво. Видел я, и как рыдал убийца, когда приехали его забирать. Его ожидала многолетняя каторга.
Представив, что меня ждёт то же самое, я вскочил на ноги и бросился бежать. Я бежал по той же самой дороге, по которой пришел к этим деревням. Бежал долго, то и дело поскальзываясь и падая. Наконец, я совсем выбился из сил.
Куда же мне теперь идти? Домой? Я успокаивал себя тем, что свидетелей произошедшего нет, в старухиной деревне меня никто не видел, а её дом – на замке. Мало ли куда она ушла! В то же время, у меня перед глазами стояла увиденная в детстве картина. Нет, домой я не пойду. Пусть мать думает, что я на службе.
Под утро я опять вышел к окраине Ярославля, но, не заходя в город, продолжал идти в том же направлении. Переправился через Волгу, пошёл дальше и добрался до Любимского тракта. По нему и попал в Контеево…
Старик опять замолчал, и, мы, немного подождав, спросили:
- А почему остался в Контееве, дедушка?
- Много причин, - ответил дед Никита. – Идти надоело. Ведь сколько не иди, от себя не убежишь. Разве что попадешь за бродяжничество в арестантскую роту. А здесь обогрели, накормили. И река с ивняком рядом, как и у нашей деревни. А главное, люди ведут себя по-другому – вольнее, смелее. Сами контеевцы этого, может, и не замечают, а со стороны хорошо видно. Я ведь сюда пришёл еще до крестьянской воли. Сколько раз сам наблюдал. Приезжают в село по каким-то своим делам помещики, что имеют крепостных. Всё им непривычно. И как шумно контеевские ребятишки между собой помещичьих лошадей обсуждают. И как мужики мимо проходят, шапки не ломая, не кланяясь. Иной барин и не выдержит, кричать начнёт:
- Вы, контеевские, слишком много воли взяли! По вашим спинам барский кнут не гулял!
Дед Никита подождал, пока мы с соседом подтащим в костру валявшийся в стороне тяжелый кривой сук, и продолжил рассказывать:
- Так всю жизнь здесь и прожил. На родине меня давным-давно никто не ждёт, да и самого уже не тянет. Всё бы ничего, да вот к старости всё чаще утонувшую бабку Серафиму вспоминать стал. И бедную Настёну тоже. А вдруг и она в родах померла, никто ей не помог. Выходит, в трех смертях я виноват. Сколько раз исповедовался в разных церквах, и разные батюшки убеждали меня, что всё произошло случайно, что моей вины в том нет. И вроде бы, успокоится душа, но нет-нет да опять подумаешь: ведь видел, что верёвка гнилая, да понадеялся на авось…
Мы тоже постарались убедить деда Никиту, что он не виноват. Старик, слушая нас, согласно кивал, а может, только делал вид, что согласен. Кто его знает?
- Пойду я, молодцы. Благодарствую за угощение и за то, что выслушали мой рассказ. Будьте здоровы…
Дед Никита поднялся на берег и вскоре исчез в предутреннем тумане. Мы с соседом опять остались вдвоем. Наступил тот недолгий промежуток времени, когда небо на востоке уже начинает светлеть, но ночь ещё не хочет уступать. Вокруг было тихо. Только потрескивали сучья в костре да время от времени плескалась рыба в воде, напоминая нам о близости реки и о том несчастье, которое вчера на ней произошло.
Ходок
В годы моей молодости история, в которую попал наш контеевский крестьянин Иван и после которой он получил своё прозвище Ходок, была у всех на слуху. Я тоже слышал её, но, что называется, мельком. А со всеми подробностями много лет спустя мне её рассказал племянник Ходока. Самого Ивана к этому времени уже не было в живых. Передаю её так, как и услышал.
- Мой дядька Иван, наряду с хлебопашеством, занимался изготовлением гробов на продажу. Но не обычных тесовых. Такие в нашей волости делали многие, да и стоили они недорого. У дядьки был свой способ изготовления.
В лесу подыскивалась толстая, чуть ли не в метр толщиной у комля, сосна. От спиленной сосны отделялся кряж длиной побольше человеческого роста. Затем он распиливался по этой длине на две неравные части. Одна часть была в треть толщины кряжа, другая – в две трети. Обрезанные поверхности выдалбливались, оставались только толстые стенки. Та часть, что объемнее, была самим гробом, а другая - крышкой.
В кромку крышки дядька Иван забивал деревянные шпильки, а в кромке гроба проделывал углубления под них. После такой работы была уже полная уверенность, что крышка со временем не съедет, не сместится. Рассказывали, что когда во время копки земли на такие давнишние гробы случайно натыкались, то находили их в полной сохранности - смолистая сосна долго не гниет. И даже в гробу якобы лежали не голые кости, а мощи.
Вроде бы кому нужны такие гробы, не всё ли равно, в каком хоронить? Но почему-то именно их спрашивали староверы. Заказчики приезжали к дядьке даже с Поветлужья. Иной раз он и сам возил гробы на продажу за пятьдесят-шестьдесят вёрст.
Если бы весь доход от продажи шёл мастеру, дядька Иван давно бы уже не считался сельской беднотой. Но беда в том, что большая часть выручки шла владельцу леса. Как известно, в нескольких верстах от Контеева начиналась огромная, в несколько тысяч десятин, лесная дача братьев Свешниковых. Сами лесопромышленники жили в Москве, в семейном доме, а в Контееве находилась одна из их контор. В ней сидел управляющий, который и рассчитывал рубщиков и возчиков, работающих зимой в лесу, а также лесников, следящих за сохранностью леса. У этого управляющего брал разрешение на спил деревьев и с ним же рассчитывался за них дядька Иван.
В какой-то период времени дела у дядьки пошли совсем плохо. Заказов стало меньше, да ещё не ко времени сильно захромала лошадь. И в один из январских ненастных дней дядька Иван от безысходности решился на такой неблаговидный поступок: спилил дерево в лесу без разрешения управляющего. На больших санках перевёз кряжи домой и спрятал на гумне. Думал, что не узнают, что всё обойдётся. Но лесник обнаружил пропажу и сообщил об этом в контору. Кряжи забрали, а на дядьку управляющий наложил штраф в размере двадцать пять рублей. Причём в случае неуплаты штрафа у семьи намеревались изъять имущество на данную сумму.
Сумма для дядькиной семьи, да ещё в том его положении, огромная. Им грозило разорение, хоть по миру иди. С трудом уговорил дядька Иван управляющего подождать хотя бы месяц, пока он найдёт деньги.
- Разве такую сумму за месяц найдёшь? Да нигде он не найдёт и не заработает, - говорили в селе.
Однажды утром дядька Иван вышел из избы и быстрым шагом пошёл в сторону Любимского тракта. По нему было видно, что собрался он в дальнюю дорогу, однако на все расспросы сельчан он лишь молча махал рукой. Только через несколько дней дядькина жена, взяв с пришедших к ней родственников слово никому об этом не рассказывать, сказала, куда он ушёл. Её слова их поразили. Выйдя из дома в зимнюю стужу и без гроша в кармане, лишь с узелком сухарей, дядька Иван решил пешком добраться до Москвы, до того самого Свешникова, который и возглавлял лесопромышленную фирму. Он рассчитывал повиниться перед хозяином и уговорить его, если не отменить штраф, то хотя бы уменьшить сумму.
От Контеева до Москвы чуть ли не пятьсот верст. Добирался до места дядька Иван больше двух недель. Временами кто-нибудь подвозил его из жалости на санях, но большую часть пути он шёл пешком, проходя в день до сорока верст. Ел - что перепадало. Брался за любую кратковременную тяжёлую и грязную работу, договариваясь, что его хотя бы покормят. А то и вовсе побирался, просил Христа ради.
Наконец, после всех мытарств, оказался в Москве. Адрес лесопромышленников Свешниковых для дядьки Ивана еще в Контееве по большому секрету узнала кухарка управляющего, с которой дядькина жена была дружна. И все же искал он долго, а когда нашёл, был уже поздний вечер. Пришлось ждать до утра, ночевать в каком-то закутке.
С раннего утра дядька Иван уже топтался у ворот. Из дома никто не выходил. Спустя несколько часов на стоящего у ворот человека обратил внимание дворник и строго спросил, что ему нужно. Выслушав ответ, дворник объяснил, что того Свешникова, который является директором фирмы, надо караулить у других ворот.
- А как к нему обращаться? Ваше благородие или Ваше степенство? Он ведь, вроде, купец?– спросил дядька Иван.
- Купец первой гильдии. А на самом деле - поважнее некоторых графов и князей, - ответил дворник и тем самым только больше запутал дядьку.
Лишь после полудня к указанным дворником воротам подогнали конный экипаж. Засуетилась прислуга, открылись ворота, и на улицу вышел высокий бородатый мужчина в возрасте, одетый в богатую шубу. Дядька Иван бухнулся перед ним на колени, от волнения забыв нужную форму обращения. Купец Свешников тоже слегка опешил, не сразу поняв, о чем его просят. Но услышав, что мужик пришёл из села Контеево Буйского уезда, где находится одна из его производственных контор, заинтересовался, вернулся и велел дядьке Ивану следовать за ним. Он провёл дядьку в свой рабочий кабинет и потребовал рассказать всё не спеша и по порядку.
- Сам видишь, как плохо всё обернулось. Нельзя самовольно производить поруб леса. Но хорошо, что ты это осознал и повинился, - сказал купец, когда дядька закончил свой рассказ.
Он задал ещё несколько вопросов о работе конторы, рубщиков и возчиков в лесу. Потом переспросил, какова сумма штрафа, и покачал головой.
- Сейчас тебя покормят, а потом ты подожди меня у крыльца. А я пока напишу письмо управляющему, - сказал Свешников и позвонил в колокольчик. Спустя какое-то время он вышел к ждавшему его у крыльца дядьке Ивану.
- Вот письмо, отдашь его управляющему. А это тебе деньги на дорогу. - Свешников достал кошелек и отсчитал десять рублей. – Этого тебе вполне хватит, чтобы доехать по железной дороге до станции Ярославль-Город, а оттуда конным транспортом до дома. Поезжай, да больше не нарушай закон.
Дядька Иван хотел было поцеловать руку благодетеля, но купец легким движением его отстранил.
- Ну-ну, ступай. Тебе пора, да и я опаздываю.
Чего еще дядьке было нужно? Садись в поезд и поезжай с ветерком. Но любой контеевский мужик ведь как рассуждает? Поезда, перекладные – это всё барская прихоть, пустая трата денег. А ноги на что? В общем, дядька Иван и обратно пошел пешком. Правда, теперь уже не шёл, а будто летел, как на крыльях. Только проверял время от времени, на месте ли деньги и письмо. Христа ради уже не просил, а за всю обратную дорогу истратил лишь около рубля.
- Ну что, будем изымать имущество? – встретил в конторе дядьку Ивана управляющий. Вместо ответа дядька протянул ему письмо. По мере того, как управляющий читал, его лицо все больше краснело, пока не стало и вовсе багровым. Он достал из кармана платок и вытер им выступивший на лбу пот.
- Что же ты позоришь меня перед хозяином. И зачем поперся в Москву? Попросил бы меня по-хорошему, я бы и сам тебе долг простил.
Управляющий говорил вкрадчиво, но было видно, насколько он зол, и что лишь боязнь самого директора фирмы Свешникова, заступившегося за простого мужика, сдерживала его от ругани и крика.
После этого о штрафе никто уже не вспоминал. А в селе за дядькой Иваном до самой его смерти закрепилось прозвище Ходок. Дядька продолжил заниматься своей работой - изготовлением гробов, но деревья пилил уже на участках другого лесозаводчика. Понимал, что оштрафовавший его управляющий обиды ему не простит. Сосны с новых участков обходились дядьке Ивану так же дорого, как и прежде, но деньги на их заготовку теперь у него уже были.
Агроном
1
В одной из небольших деревень, в нескольких верстах от Контеева, жила вдова Татьяна с четырьмя малыми детьми. Её мужа Игната два года тому назад придавило деревом во время работ по заготовке леса для лесопромышленника Сизова. Погиб кормилец семьи, но жадный хозяин не дал вдове ни копейки. Похлопотать за них было некому, сама же Татьяна, женщина робкая, просить о помощи не решалась.
В их хозяйстве не было ни коровы, ни лошади. Так и маялись, живя впроголодь. Сыну Татьяны, Павлуше, который был постарше сестёр, пришлось оставить учёбу в Контеевской школе. С большим трудом мать уговорила деревенского пастуха взять Павлушу на лето в помощники. Дочерей же, мал мала меньше, Татьяна надеялась позже пристроить няньками где-нибудь в Контееве или в соседнем Глебовском в зажиточные семьи.
Однажды, непогожим осенним днём, в окошко Татьяниной избы забарабанил контеевский десятский. Испуганная Татьяна вышла на крыльцо.
- Волостной старшина приказал тебе сейчас же прийти в правление, - строго сказал десятский. – Поняла?
- А зачем он меня вызывает? – спросила вдова.
- Откуда мне знать, - бросил десятский и, не сказав больше ни слова, пошёл прочь от избы.
Наказав сыну смотреть за сёстрами, особенно за маленькой Катей, которая накануне разболелась, Татьяна отправилась в Контеево. Всю дорогу она гадала, зачем понадобилась волостному старшине, но так и не находила ответа.
В помещении волостного правления Татьяна остановилась у крашеной коричневой двери с табличкой «Канцелярия». Наконец, осмелившись, постучала и приоткрыла её.
В канцелярии, за столом по левую руку, сидел писарь и что-то быстро писал на бумаге, время от времени обмакивая перо в чернильницу. Волостной старшина сидел за соседним столом справа, повернувшись спиной к входной двери, и ругал стоящего перед ним бородатого мужика в синей поддёвке:
- Запомни, этот разговор у нас тобой последний! Если хоть ещё одна жалоба на тебя поступит - пеняй на себя! Всё понял? Теперь ступай вон…
Мужик поклонился и вышел из канцелярии. Писарь посмотрел на стоящую у двери Татьяну и что-то прошептал волостному старшине.
- А… пришла, - сказал волостной старшина, немного развернувшись к двери. – Подойди-ка сюда…
- Сколько твоему парнишке лет? – спросил он, не отвечая на Татьянино приветствие.
- Тринадцать. Четырнадцатый пошёл, - ответила та, всё больше пугаясь.
- Что ж, возраст подходит… А сколько он классов закончил?
- Два класса. Хотели и в третий отдать, да теперь - какая учёба…
- Но ведь он у тебя, говорят, смышлёный?
- Учитель хвалил, - с чуть заметной гордостью сказала Татьяна.
- Это хорошо. Значит, сумеет догнать сверстников.
Волостной старшина достал из верхнего ящика письменного стола нужную ему бумагу и, пробежав глазами написанное, сказал:
- Вот, пришёл запрос из губернии. Есть возможность направить на учёбу в город Вятку, в среднее сельскохозяйственное техническое училище, мальчика из крестьянского сословия с полным государственным обеспечением. Так что радуйся. Ни за учёбу, ни за квартиру платить не придётся. За государственный счёт выучат твоего сына на агронома. А потом и сам будет наших мужиков учить - как пахать да сеять.
У Татьяны на глазах выступили слёзы. Она не всё понимала из того, что говорит ей волостной старшина. Ясно было одно: её сына увезут в незнакомый город надолго, может быть, навсегда. Как он там будет жить один, среди чужих людей? И доведётся ли ещё им свидеться? Ведь, не зря сказывают знающие люди, что все городские - озорники да пьяницы…
- Ты слышишь, что я говорю? – строго спросил волостной старшина.
- А нельзя ли послать на учёбу кого-то другого? – жалобным голосом попросила Татьяна.
- Вот глупая! - разозлился волостной старшина. – Да если я сейчас в селе кому предложу – десяток желающих сбежится. А я тебе такую возможность предоставляю. Если тебе всё равно, ты хоть сына пожалей. Он что у тебя всю жизнь будет с кнутом за коровами бегать?
Татьяна молчала, не решаясь спорить с грозным волостным старшиной. Лишь время от времени утирала набегающие на глаза слёзы.
- В общем, у нас с тобой разговор тоже окончен, - хлопнул ладонью по столу волостной старшина. – Завтра утром, как рассветёт, чтобы сын был уже собран в дорогу и ждал меня у волостного правления. Наши мужики довезут его до Буя. Что делать дальше, я ему объясню. И сопроводительное письмо дам. Поймёт, раз смышлёный…
2
Понурив голову, Татьяна вышла из помещения. Волостной старшина искал что-то в ящиках стола, в сердцах отбрасывая в сторону ненужные бумаги.
- Это её мужика захлестнуло елью позапрошлой зимой? – спросил писарь.
- Её, - ответил волостной старшина, продолжая рыться в столе. – Совсем обнищали, скоро по миру пойдут. И ведь не понимает глупая баба, что я ей добра желаю. Да если бы дворянские дети в сельскохозяйственные училища шли, разве отправляли бы к нам в волость такие запросы? Тем подавай университеты, юридическое да военное образование. С землей, с навозом они возиться не будут. А крестьянским детям такая учёба – за счастье. Есть возможность выбиться в люди….
Бредя по грязной осенней дороге домой, Татьяна всё думала, что же ей делать. У неё даже мелькнула мысль, не отправить ли Павлушу на время в соседнюю деревню, к своей родственнице. Но вспомнив сердитый голос волостного старшины, Татьяна передумала.
Утром провожать Павлушу в дальнюю дорогу сошлась почти вся деревня. Ещё накануне стало известно, что Татьяниного сына отправляют на какую-то учёбу, в чужой город. Деревенские жалели старательного паренька. Старухи, женщины с маленькими детьми на руках – все стояли с печальными лицами и время от времени утирали слёзы, будто провожали его в последний путь. Даже деревенские коровы, словно чувствуя, что навсегда расстаются со своим пастухом, к которому привыкли за лето, жалобно мычали из хлевов.
Татьяна с опухшим от слёз лицом в который раз проверяла, всё ли положила Павлуше с собой. К верху его котомки она привязала сложенное вдвое отцово пальто, которое Игнат купил по сходной цене у загулявшего купца незадолго до своей смерти и очень берёг.
- Пальто снизу я подогнула и подшила. Как станет мало, аккуратно отпори нитки, и оно опять будет впору, - объясняла Татьяна сыну. Она подала Павлуше с собой небольшую, около двух рублей, сумму денег, часть которой заняла у соседей, и наказала получше их спрятать.
На окраине деревни Татьяна в последний раз обняла сына и всхлипнула:
- И проводить-то тебя до села не могу. Катюша совсем разболелась, жар у неё…
Мать опять перекрестила Павлушу и, пока тот не скрылся за поворотом дороги, махала ему рукой.
С тех пор прошло долгих пять лет. От Павлуши не было никаких известий. Много раз, глядя на дорогу, по которой когда-то ушёл из дома сын, Татьяна вспоминала его лицо и его голос. Вспоминала и ругала волостного старшину, решившего когда-то отправить Павлушу на учёбу. И себя ругала за то, что уступила старшине и не смогла защитить сына. Особенно тоскливо было Татьяне, когда по весне уже другой парнишка-пастушок в первый раз выгонял на пастбище скот. Или осенью, когда наступала непогожая пора, точно такая же, как и в день её расставания с сыном. Где сейчас её Павлуша, жив ли, здоров ли?
3
В шестой после Павлушиного отъезда год снег выпал довольно рано. Снегопад продолжался несколько дней, и уже в начале ноября сугробы лежали по-зимнему. Однажды в ноябрьский, наконец-то, солнечный, с легким морозцем полдень, незадолго до Михайлова дня, возле Татьяниной избы остановилась запряжённая в сани лошадь. Из саней, сбросив с плеч овчинный полушубок и оставшись в одной чёрной с жёлтыми пуговицами шинели, вышел высокий молодой человек.
- Подожди пока здесь, - сказал он ямщику. – Посмотрю, есть ли хоть кто живой.
Молодой человек поднялся на крыльцо, постучал в дверь и, не дождавшись ответа, открыл её.
- Есть кто дома? – спросил он и, наклонив голову, переступил за порог.
Татьяна с младшей дочерью, десятилетней Катей, возились у печи. Услышав чей-то голос, хозяйка шагнула к двери.
- Что Вам угодно? – спросила она, оробев перед незнакомцем и особенно – перед его строгой формой.
- Мама, Вы не узнаёте меня? – улыбнулся тот.
Татьяна едва устояла на ногах.
- Павлуша?!
Она всё ещё не двигалась с места, не могла поверить, что этот совсем взрослый и хорошо одетый юноша – её сын. Наконец, опомнившись, Татьяна заспешила к сыну, но в последнее мгновение опять замерла, не решаясь его обнять.
Сын, засмеявшись, сам крепко обнял мать, достававшую ему теперь лишь до плеча. К ним, с любопытством глядя на незнакомого молодого человека, подошла Катя. Она совсем не помнила брата и, сильно смущаясь, позволила тому тоже обнять себя.
- А другие сестры где?
- Они в Контееве, в няньках. Живы-здоровы. Да мы их тотчас же и позовём.
- Подождите, мама, я хоть рассчитаюсь с ямщиком да занесу вещи.
Павел опять вышел на улицу. У саней уже стояли деревенские ребятишки. Они с любопытством смотрели на Павла. Чуть поодаль о чем-то шептались между собой две женщины.
- Этого хватит? – спросил ямщика Павел, подавая деньги. Ямщик взглянул и закивал:
- Благодарствую. Дай Вам Бог здоровья.
- Ну, как и договорились, подъезжай через четыре дня к этой же избе и в это же время.
- Не извольте беспокоиться, всё сделаю, как велено.
Ямщик достал из саней большую кожаную сумку, а потом ещё более крупного размера чемодан - вещи в деревне ещё не виданные, и сам донёс чемодан до крыльца.
В эту минуту из избы выбежала уже одетая в пальтишко Катя.
- Куда ты, Катя?
- Мамка велела бежать в Контеево, сказать сестрам, что Вы приехали.
- Подожди-ка. Ты ведь сейчас тоже в Контеево? – спросил Павел ямщика.
- В Контеево, - подтвердил ямщик. - Лошадь покормлю и сам похлебаю.
Ну, и погреюсь малость.
- Захватишь девочку до села?
- Отчего не захватить.
И обрадованная Катя запрыгнула в сани.
4
К вечеру вся семья была в сборе. Павел то и дело доставал из сумки и чемодана подарки и угощения. Каждую новую обнову сестры встречали возгласами радости и восторга, а мать смахивала набегающую слезу. Да и было чему восторгаться. Фабричные, а не домотканые платки, отрезы ткани на сарафаны и платья и даже кожаные ботинки матери – такую роскошь семья видела впервые.
Матери, наконец-то, удалось выбрать минутку, чтобы поговорить с сыном.
- Как же ты жил всё это время, Павел? Ведь ничего не писал,- Татьяна почему-то уже не решалась называть своего ставшего совсем взрослым сына, как в детстве, Павлушей.
- Нелегко жилось, мама. Особенно первое время. Потому и не писал. Врать не хотел, а писать всё как есть – зачем же вас расстраивать? Вам ведь здесь тоже не легче было.
- Да что мы. Все вместе, да у себя дома. А ты где живёшь, что делаешь?
- Сейчас перебрался под Ярославль, ближе к вам. Теперь, думаю, будем видеться чаще. Место у меня неплохое, жалование тоже. Да, мама… Завтра, наверное, придут родственники в гости. Возьмите деньги, купите что-нибудь в лавке.
Посмотрев на поданные Павлом деньги, Татьяна, ещё не считая их, подумала, что на такую сумму семья может безбедно жить несколько месяцев.
- Да ведь это очень много, Павел!
- Ничего, мама. Берите. Вам пригодятся. Я же сказал, жалование у меня неплохое. А жениться я пока не собираюсь, - улыбнулся сын.
5
На следующее утро семья вышла на улицу и… опешила. У Татьяниной избы собралась почти вся деревня. Мужики и бабы, старые и малые – всем хотелось посмотреть на Павла, поговорить с ним. Женщины с завистью рассматривали Татьянины обновы, а деревенские девушки с восторгом глядели на высокого и стройного молодого человека в красивой шинели. Взрослые мужики, когда-то запросто дававшие подзатыльники деревенскому пастушку, теперь с робостью подходили к Павлу, почтительно пожимали поданную им для приветствия руку и величали его Павлом Игнатьевичем.
Татьяна по извечной своей привычке не могла сдержать слез. Теперь, конечно, уже – слёз радости и гордости за сына. Она готова была хоть сейчас идти в Контеево, в волостное правление, и повиниться перед волостным старшиной за свои нехорошие мысли. Повиниться и поблагодарить этого грубого с виду человека, но, как теперь поняла Татьяна, способного сочувствовать другим и смотревшего далеко вперёд. Вот только благодарить было уже некого. Волостного старшины, когда-то осчастливившего их семью, уже год как не было в живых.
yaplakal.com