Собственно, встал выбор, делать круг через центральную часть города, наполненную жизнью и светом огней, либо идти напрямик через заброшенное кладбище, с датами на могилах бородатых годов. Грусти добавляли мелко моросящий дождик, мозоли от новых кроссовок и звонки вечно беспокоящийся обо мне матушки. Тяжело вздохнув, я снял кроссовки, бережно связал их шнурками и повесил на шею, предварительно засунув в них по носку. Потоптался голыми ластами по асфальту, зачем-то соорудил из мокрых волос подобие ирокеза и отправился в путь через кладбище.
Кладбище я это знал хорошо — друг строгал гробы в конторе на остановку ниже, так что при свете дня я частенько ходил к нему не по проезжей части, а по милому тихому кладбищу с поющими птичками при свете солнца. Несмотря на то, что оно бездействовало, изредка тут проходили похороны, иногда свежепреставившихся хоронили рядом со своими древними родственниками.
Часы показывали полночь. Я преодолел больше половины погоста, стараясь не обращать внимание на темноту, посторонние звуки и вой ветра в непогоду. Торопливо шлепая по мокрому асфальту, я прикинул, что скоро должна показаться внушительная могильная плита, где похоронены мать с двумя детьми, погибшие в автокатастрофе. Одинокий ворон зловеще каркнул неподалеку, и я увидел её — огромную глыбу гранитного памятника, возвышавшуюся над центральной аллеей. Дождь затих, на мгновенье разошлись тучи, и бледный свет луны открыл мне пейзаж во всей красе. Стояли сумеречные могилы, голые ветви черных деревьев склонились вдоль аллеи и, покачиваемые ветром, словно звали-манили идти дальше, к зловещему монолиту с надрывающимся на нем вороне.
То, что я чуть не обделался — это не сказать ничего. Отгоняя от себя все жуткие мысли, я сделал еще несколько шагов вперед и уже мог рассмотреть высеченные на граните улыбающиеся лица детей.
— А-ха-ха-ха-хаааааааа...
Детский смех, ДЕТСКИЙ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, СМЕХ прозвенел в кладбищенской тишине.
— А-ха-ха-ха-хаааааааа...
— Ха-ха-ха...
— А-ха-ха-хаааа...
Холодный ужас перекрыл дыхание, ледяные когти схватились за сердце.
— Да лезь уже и бери его, потом доедим, — кричал мальчик.
— Не хочу сам, лезь, вон он же рядом, — отозвалась призрачная девочка.
Сердце сделало один грохочущий удар и встало.
Наверное, так совершаются все геройские поступки, когда человек осознает, что терять ему уже больше нечего. В понимание того, что я сейчас умру самой ужасной смертью, вклинилось самое неуместное, самое дикое и ненормальное чувство, какое только может быть в этой ситуации.
Любопытство.
Упавшая изо рта сигарета лежала на воротнике и прожигала шею, но я даже не мог её стряхнуть. Зато на негнущихся ногах и с небьющимся сердцем я продолжил движение вперед.
Двое детей. Мальчик и девочка, в каких-то обносках, стояли у ограды и протягивали через прутья руки к памятнику. У основания надгробия лежал мокрый пряник. Сердце ожило и продолжило свой ход, правда, в весьма истеричном темпе.
— С-У-У-УК-И-И-И!!! — взвыл я на все кладбище.
Цыганские детишки, собирающие по могилам конфетки, положенные туда бабками после церковных служб, обернулись и увидели красавца МЕНЯ. Мокрый, с ирокезом на башке, дымящимся воротником и перекошенным от недавно пережитого ужаса и злобы лицом, я явился для них самим воплощением зла, призрачным кладбищенским карателем за украденные печеньки. Босые ноги и висящая на груди обувь венчали композицию. Дети бежали долго и шумно, перемежая русский мат с ругательствами на своем языке.
Добрался домой я уже без приключений, распинывая попавшихся под ноги кур из близлежащего цыганского поселка.
На следующий день, в половине восьмого утра, я обувался в коридоре, собираясь в университет. Выпрямившись, я посмотрелся в зеркало. На волосах что-то белело. Решив, что зубная паста побывала не только у меня во рту, я начал оттирать левую сторону от оной.
Но волосы были чистыми — левый висок украшала седина...
via
yaplakal.com