Давным-давно, когда русло было глубокое, на этом месте стояли мостки. И как-то раз пришла туда девушка по имени Таня бельё стирать. А с ней был маленький брат. И, пока она стирала, он то ли сам зашел в воду, то ли с мостков упал. Когда Таня заметила, его течением уже вынесло на стремнину. Таня бросилась в воду и попыталась до него доплыть, но как ни старалась, а его всё уносило, и ясно было, что он сейчас утонет. Тогда Таня взмолилась водяному. Попросила ее забрать, а брата — отпустить. И только она это прокричала, как ушла под воду камнем, даже не всплеснув руками напоследок. А мальчика почти сразу же к берегу притянуло. Там его другие бабы, которые всё это видели, достали.
И с тех пор, говорят, живет Таня в реке. Она стала водяному женой, а реке — хозяйкой. Пошаливала по-русалочьему обычаю. Но была у нее одна особенность — детей русалка Таня никогда не трогала и даже оберегала. Ни разу с тех пор в старице не утонул ни один ребенок. И все селянки поголовно, даже самые что ни на есть атеистки и коммунистки, своих детей пускали купаться только на «русалочьи пески».
Мальчишки звали ее «Тань-подкинь-плотвы». Они туда, где вода глубже и чище, закидывали свои удочки и обязательно кричали: «Тань, подкинь плотвы!». Вроде бы с шуткой, но возвращались наши рыбаки всегда с уловом, хоть улов тот был порой — кота не накормишь!
А мы, девчонки, звали ее ласково «Танечка». Накупавшись, мы садились в корнях ветлы, расчесывались и вели девчоночьи беседы, в которых часто фигурировала Таня. Нам она представлялась красавицей с длинными русо-зелеными волосами и в рубашке, расшитой чешуёй. Разумеется, нашей любимой игрой была игра «в русалку». Ей в подарок мы плели венки и бросали в воду. Еще у нас бытовало поверье, что если подарить Тане зеркальце, то будешь везучая в любви.
Помню, как-то раз (мне и моим подругам было уже лет по десять) мы играли вечером у крыльца одного дома. Не столько играли, сколько «грели уши» — на крыльце собрались поболтать бабушки. Говорили о том о сём и помянули Таню. Мол, не та уже Таня, стара стала. Вот раньше она озоровала! И пошли вспоминать: раз тракториста утянула в реку, другой — пастуха (молоденький совсем, только из армии вернулся), а то какого-то активиста-комсомольца приезжего... Но в тот момент меня поразило не это, а тот факт, что русалка, оказывается, тоже может постареть!
Когда бабушки расходились, я прицепилась к одной из них (со смешным, как мне тогда казалось, именем Груша) и спросила:
— Разве русалки стареют?
— Все стареют: и деревья, и горы, и русалки с водяными, и лешаки — все.
— Что же, Таня и умереть может?
— Непременно, умрет. Вот старица пересохнет — она и умрет. Русалка без реки не может.
Я поделилась своим открытием с подругами. Это нас так заворожило, что до конца лета у нас появилась новая игра «похороны русалки». Мы забирались повыше на косогор, выбирали промеж себя русалку, надевали ей на голову венок, а в руки давали букет цветов, клали ее на край косогора и скатывали вниз, «в реку».
Шли годы: я росла, старица мелела... Последний раз, помню, я приезжала в село на похороны своей бабушки (дед умер еще раньше). Поминки шли своим чередом, а я, устав от старческих разговоров, тихонько вышла из дома. Шла-шла и пришла на берег старицы. Бывший берег — от самой реки осталось лишь болотистое русло, заросшее осокой, да несколько бочажков там, где раньше были омуты. Я решила сплести венок, но почему-то, едва начав, устыдилась. И бросила недоплетенный — туда, где раньше текла вода. Было пусто, уныло...
Прошло еще несколько лет и совершенно случайно в соцсети я наткнулась на смутно знакомое лицо. Это оказалась Валя, одна из самых близких моих сельских подруг, с которой мы в детстве играли в русалку, а позже — бегали на танцы в клуб. Оказалось, Валя недавно перебралась в город, где я жила. Мы встретились, обрадовались друг другу. Разговорились. Я с интересом слушала «новости» о тех, кого помнила еще девчонками. И вот среди этих бесконечных «а помнишь?» мелькнуло сочетание «русалочьи пески».
— Что, старица, наверное, уже совсем высохла? — спросила я.
— Там целая история, — помрачнев, ответила Валя. — Объявился у нас «фермер» — сынок бывшего председателя, оттяпал знатный кус бывших колхозных полей. И понадобилось ему для орошения это русло. Договорился с кем надо, нагнал бульдозеров, экскаваторов, что-то углубил, где-то подсыпал — и снова пустил воду в старицу.
— Ничего себе! — удивилась я. — А Таня?
— А... ты в нее веришь? — осторожно спросила моя собеседница.
Я пожала плечами. Не то, чтобы я верила — скажем так, я не отрицала ее существования.
— Ты меня только за сумасшедшую не считай, — попросила Валя, — но бабки говорили, что Таня, как бы это сказать... переродилась, что ли. Ну в смысле — умерла еще раз, и ее снова заставили ожить. А то, что ожило — уже не было Таней, оно было злом. В общем, через год по старой памяти кое-кто еще приходил на бывшее место «русалочьих песков». Но однажды там буквально на мелководье затянуло девочку. Ее неделю искали. А через неделю пришли — лежит. Прямо на берегу. Как нарочно кто подложил! После этого детей уже поостерегли туда пускать. А без толку! То, что в реке жило — точно с цепи сорвалось. Животные, люди стали тонуть. Один раз трактор перевернулся в воду прямо. У кумы моей дочка — уже большая, в восьмой класс шла — погибла. А у фермера этого — сын. Зимой на снегоходе по льду катался и ушел прямо вместе со снегоходом под лёд. А лёд был толстый, полметра, наверное!
Журка — фермер этот, Журавлёв его фамилия — словно ополоумел. Решил воду спускать, сына искать, чтобы похоронить. Едва дождался весны, опять нагнал техники. Местные, конечно, ходили, смотрели, как эти бульдозеры в грязи да в иле копаются. Долго искали. А потом откуда-то с верховьев вода пошла — прямо вал, промыла всё русло, тут его и нашли. Говорят, что он лежал рядом со своим снегоходом, а вокруг — зеркальца, зеркальца. Маленькие. Много. Ну мы же — помнишь? — дарили. Всё мечтали счастье в любви добыть.
via
yaplakal.com