Почти невредимые мы стояли на осенней пашне, под моросящим дождём. Нашему взору предстали: полностью разрушенный, разбросанные по частям горящие остатки самолёта. Ощущение было невероятным. С одной стороны беспредельная радость жизни в которую прорвались через небытие радостное ощущение земли под ногами, с другой горечь произошедшего. Всё перемешалось тогда в нашем сознании.
«Я ехал на велосипеде в свою деревню Ноузов. Услышал шипящий шум со свистом, вокруг никого не было, по дороге ехали легковые автомобили. Шум нарастал от куда-то с неба, и, внезапно, из облаков вывалилось что-то оставляя за собой огненные следы. Наверное космический аппарат, подумал я. Это что-то непонятное пролетело над крайними домами, полого приближаясь к земле, пересекло мой путь. По носу и крыльям понял, что это самолёт, вся середина которого горела, пламя обнимало двигатели, видна была только верхняя часть хвоста. Я упал на землю в ожидании взрыва, через мгновение услышал скрежет с треском рвущегося металла и скоро всё стихло. Подняв голову, увидел горящее поле, с одной стороны горящий хвост, с другой кабину самолёта, из которой вылезали люди. Я побежал к ним». Так рассказывал один из очевидцев, который навестил нас в госпитале с угощениями и сувенирами от благодарных жителей этих двух деревень.
Расследованием этой аварии занимались чехословацкие юристы, авторитетная комиссия Министерства гражданской авиации СССР. Экипаж был оправдан, хотя мы и не всё чётко сделали в той ситуации.
Все члены экипажа успешно продолжили полёты, Командир и второй пилот переучились на самолёты Ил-96 и А-310 соответственно. Я с бортинженером, как старшие по возрасту, продолжили полёты на Ту-154. Я был назначен командиром эскадрильи и летал ещё 11 лет, немного раньше списали по здоровью бортинженера. Штурман успешно летает и сейчас на Ту-154М.
В нашей профессии никто, никогда не знает, что и когда случится. У некоторых за всю лётную деятельность ничего не случается и слава богу. Мне удалось пролетать без отказов, без всяких проблем на тяжёлых самолётах в течении 19 лет, затем пожар, через пол года отказ двигателя на взлёте на острове Шпицберген, и затем через восемь лет отказ двигателя над Испанией. Но это уже были простые ситуации для меня.
О вынужденной посадке горящего самолёта в Чехословакии вскоре забыли, приходили молодые пилоты, они и совсем не знали о таком происшествии. Рассказывать не хотелось, не хотелось переживать пережитое. В кругу друзей, говорили об авиации и полётах. Тот случай, когда взлет был, а посадки на бетон не было, отмечаем рюмкой как второе рождение на пашне Восточной Чехии. Ведь всегда когда собираются пилоты, то после первой рюмки «Полетели», так как в глубинах памяти у каждого кто летал и летает есть много зарубок на сердце, в сознании. Память хранит когда было что-то опасное, но умение и знания, помощь коллег по кабине спасли жизнь, помогли выйти из труднейшей ситуации. Люди, привыкшие к опасностям, редко рассказывают о них своим знакомым и даже родным. В кругу друзей они рассказываются и если вы окажетесь среди них, имейте терпение, уважение, выслушайте их.
Поэтому и я решил по прошествии времени рассказать о деталях моего огненного полёта. Анализ комиссии, расшифровки чёрного ящика, магнитофона, видеосъёмка с вертолёта места приземления, личные записи, помогли мне восстановить картину происшествия.
***
17 ноября 1990 года у нас было задание на выполнение рейса Москва – Базель – Москва. Необходимо было перевезти крупную партию мелкогабаритного груза (коробки с табачными изделиями). Грузовых самолётов на базе не было, послали нас на Ту-154М. Я в качестве заместителя командира эскадрильи должен был провезти по трассе молодого командира, который недавно ввёлся в строй. Экипаж был весь молодой, за исключением опытного бортинженера. До Базеля я находился в кресле второго пилота. Груз был загружен в багажники и салоны между кресел и мы благополучно вылетели из Базеля. Находясь на месте радиста я наблюдал за работой, взаимодействием членов экипажа, вёл радиосвязь на английском языке. Бортоператор, который принимал, размещал и укреплял груз, находился в первом салоне. Приготовил нам питание, занимался приготовлением кофе. Полёт проходил на высоте 33000 футов (10.060 метров), выше облаков.
Прошёл уже час после взлёта, позади осталась Прага, подходили к польской границе. Вокруг и под нами была сплошная облачность, кое-где из сплошной массы облаков возвышались разрушенные вершины кучевых облаков. Несколько часов назад здесь прогремели слабые осенние грозы. Солнце наклонилось к закату, но всё ещё ярко освещало облака, ласково светило и нам в кабину. Над Чехословакией было три часа дня. Все ожидали, когда бортоператор принесёт кофе. Ничто не предвещало беды. А беда уже была рядом, притаилась, что бы застать нас врасплох.
***
Только на тренажёре через каждые три месяца ждём, какой отказ сымитирует инструктор: разгерметизацию, отказ генераторов, пожар а попутно невыпуск шасси, отказ скорости, да мало ли что у него на уме. Тяжело, мокрый, но справляешься, не сумел сделать правильно – снова, пока не отработаешь чётко свои действия. Но все в кабине знают, что ничто не случиться, не разобьёмся, не сгорим. Поэтому на тренажёре пилот спокоен, знает и умеет делать всё как написано в руководстве по лётной эксплуатации самолёта. За многие годы все члены экипажа натренировались выходить из любой ситуации. Но в реальной ситуации, даже опытные авиаторы иногда действуют неадекватно ситуации.
Так произошло и у меня в экипаже. На взлёте на острове Шпицберген в конце разбега отказал двигатель номер один на Ту-154М. Уйдя в небо с последних плит полосы, оставив внизу холодные воды Баренцева моря с плавающими льдинами, штурман отключился, твердил: «Командир садимся, командир садимся».Посадка была невозможной из-за большого веса, сложных метеоусловий, отсутствия одного реверса и короткой полосы. Помощи от него в части выполнения технологических операций конечно не было. Полёт благополучно завершился посадкой в Мурманске. Оказалось, что за тридцать лет полётов это первый случай в его практике. Психологически он не был готов.
При чрезвычайной ситуации на воздушном лайнере большой, безбрежный мир сужается до размеров кабины экипажа. Пилоты становятся пленниками этой дьявольской игры: жизни и смерти. Экипаж может быть парализован этой необычной ситуацией, а может преодолеть этот страх, безысходность и начать бороться за жизнь. Зря пишут, что многие не ведают страха. Это чувство присуще каждому человеку, в том числе космонавту, лётчику и моряку. Нужно огромное мужество что бы заставить разум и умение направить на действия по спасению самолёта. Искать такое решение, которое может нигде не прописано.
Нужно помнить, что самолёт сразу не разваливается и не сгорает. Бороться, бороться за жизнь самолёта пока вы не окажетесь на земле. Спасая себя вы спасаете всех кто находится на самолёте. И уже потом на земле, может в стороне от горящего или разрушенного самолёта, пропустить через своё сознание всю вашу жизнь. Порадоваться жизни и тому, что умели спасти её многим вокруг вас и себе.
Эти слова навеяны многочисленными рассказами опытных лётчиков-испытателей, в частности испытателем В.Д. Поповым, который испытывал Ту-144 и горел на нём, дал путёвку в жизнь самолёту Ту-154. Командирами, полетавшими на Ту-104, немного и своим опытом, накопленном за 21 000 часов проведённых в небе.
***
И вот уже не рассказ, а реальность. Спокойный полёт в течении часа нарушен криком оператора «Дым в салонах». Через мгновение я уже был в салоне. Дым поступал через плафоны освещения и отверстия вентиляции. Салоны быстро заполнялись дымом, бортоператор разряжал огнетушители в места, откуда сильно шёл дым. С мыслями, что горит электропроводка, вернулся в кабину и дал команду инженеру обесточить салоны и отключить вентиляцию. Командиру срочно передать Праге о пожаре, одеть кислородные маски и приступить к аварийному снижению. Взял переносной кислородный баллон с дымозащитной маской, забрал огнетушитель из пилотской кабины и ушёл в салон. Наши с оператором действия ни к чему ни привели. Дыма становилось всё больше, он становился чёрным и вскоре от него в салоне стало темно. Огнетушители разряжены, очаг возгорания не обнаружен. Ощупью. пробрался в кабину. Сигнализация о пожаре и сигнализация от системы дымоизвещения в кабине пилотов так же почему-то не сработала. Возможно горел второй двигатель или тех отсек в конце фюзеляжа, подумал я, а жгуты проводки перегорели. Сигнала о пожаре так и не будет до земли. С надеждой, что мы уже на высоте 3-4 тысячи метров вошёл в кабину и с ужасом увидел на высотомере бортинженера 7000 метров, самолёт снижается но не в аварийном режиме. Шасси были выпущены, вертикальная скорость 10 м/с вместо 60-70 м/с, интерцепторы были не выпущены, двигатели не на малом режиме. Нам оставалось мало времени, если самолёт начнёт гореть открытым огнём. А он горит всего 8 – 9 минут.
Увеличиваем вертикальную скорость, теряем высоту, говорил, а может кричал, доделав всё, что необходимо для аварийного снижения. Со словами, в салоне огонь, очень жарко, влетел в кабину оператор. Члены экипажа, как бы застывшие, сидели на своих местах. Они словно не могли понять всю реальность происходящего. Может я невольно адаптировался к ситуации пока находился в салоне, пытаясь найти очаг пожара. Шок остался где-то позади. На экипаж же свалилось всё сразу, сообщение о дыме в салоне, моя команда немедленно аварийное снижение, хотя сигнала «пожар» не было, сирена не гудела. Может от того, что всю инициативу взял на себя. Непонятно. Командир за всё время снижения – 13 минут 20 секунд сказал одно слово «Андреич» так называл он бортинженера. А может это было и хорошо.
«Горят все сигналы о неисправности всех двигателей, но температура и обороты в норме, что делать?» - спросил бортинженер. Выключи второй, а первый и третий не трогай, скомандовал я ему.
Экипаж переводил самолёт в крутое снижение и тут произошло самое страшное, что может произойти в воздухе. Чёрный дым с какими-то взвешенными частицами, медленно, снизу от педалей пилотов, поднимался слоем вверх, словно жидкость, растекался, заполняя свободное пространство. Скрылись ноги, тело, плечи и головы пилотов, исчезла голова штурмана, он сидел повыше. Я стоял, но через мгновение то же оказался в чёрной мгле. Мысль, главное не войти в крутую спираль, заставила наклониться к командиру, глотая ядовитую дымную смесь я просил его постараться рассмотреть показания аварийного авиагоризонта, не допускать крена. Этот прибор находится вверху под козырьком приборной доски. Там всегда горит подсвет.
Пробрался к инженеру. Володя! начинай разгерметизацию самолёта, попытаюсь открыть форточку, может часть дыма уйдёт, попросил я его. Перебрался к командирскому креслу, а за ним и форточка. Нашёл рычаг стопорения, расстопорил и потянул на себя, форточка легко отошла. Значит самолёт разгерметизирован – прогорела обшивка, так как инженер, ободрав в кровь пальцы всё ещё не мог сорвать контровку с крана разгерметизации. Сдвинул её немного. Cильный шум потока с влажным воздухом облаков ворвался в кабину, видимость не улучшилась. Прикрыл снова. Попросил второго тоже постепенно открывать свою форточку, временами поток вырывал просветы в дыму, но дым мгновенно заполнял всё снова. Этих мгновений хватало, что бы не допустить увеличения крена. Время как бы застыло в этом поединке. Наконец первый опасный но спасительный сигнал сирены. Прерывисто загудела сирена ССОС – опасной скорости сближения с землёй. Зная, что эта сигнализация срабатывает с истинной высоты 600 метров при вертикальной скорости 15 метров в секунду и более, сбросив маску закричал: «Выводите из снижения, штурвал на себя, сейчас ударимся о землю».
Открыл полностью форточку. Встречный поток с ревущим шумом ворвался в кабину, временно разбрасывая дым. Сирена замолчала, за стёклами кабины стало светлее, вышли из облаков, слева в форточке показалась земля, до неё было 150-200 метров. Самолёт как бы завис и казалось проваливается к земле. В просветах дыма увидел скорость – 360 км/ч (была 390), перевёл ручку закрылок на выпуск на 15o (они не вышли, трансмиссия перегорела). Слева увидел, пролетаем над домами, впереди чёрное поле.
Командир и второй пытались выровнять самолёт, уменьшить вертикальную скорость, смягчить удар о землю. С высоко поднятым носом произошло плавное касание с пашней. Не осознав ещё что мы уже на земле, в следующее мгновение получаем удар, скрежет металла, треск, неведомая сила куда-то бросает меня. Время как бы замедлилось, сознание отмечает: вот они последние мгновения жизни. Взрывом разметает нас вместе с самолётом на тысячи кусочков. Наверное уже взорвались и куда-то летим. Цепляясь одеждой, поясным ремнём за что-то в кабине я почувствовал вращение кабины. Наверное взрывом её оторвало, но мы ещё живы, промелькнула мысль. Пытаюсь что-то сказать, ничего не получается. Вращение стало медленнее, я уже не прижато перекатываюсь по кабине между креслами штурмана и бортинженера. Наконец движение прекратилось, стало тихо, только слышу удары сердца. Лежу на потолке кабины, надо мной штурман висит на привязных ремнях вниз головой. Шевелю ногами, руками, они кажется двигаются. Наконец сумел произнести слова: «Живы?» Слышу чётко свой голос. Кажется так долго никто не отвечает, и наконец слышу последовательные ответы: «Живы». Значит мы действительно живы. Вижу открытую форточку в которую выходит дым, а за форточкой сразу земля. «Покидаем кабину» - проговорил второй пилот и выполз в свою форточку. Вслед за командиром покинул кабину и я. Штурман замешкался, «Не могу отстегнуть ремни» - простонал он. Я обратно прополз в кабину, отстегнул его, помог ему вслед за мной выбраться через форточку. В кабине оставался инженер, он зачем-то искал бортовые документы. Наконец выбросил дымящуюся сумку с документами, выполз сам на сырую землю со словами: «Перегородка перегорела, уходим, сейчас рванёт».
Чёрные от копоти, без обуви, она у всех слетела с ног, поддерживая друг друга, проваливаясь по колено в землю, мы отходили от самолёта. Отошли метров на пятьдесят и остановились передохнуть. Было хмуро, из низких облаков моросил дождь, тишину нарушал треск горящего металла. Стали осматривать что и где? Нам предстало жуткое зрелище. Кабина в перевёрнутом положении с небольшой нижней частью фюзеляжа ярко горела, метрах в двухстах от неё горела хвостовая часть самолёта, справа и слева от двигателей лежали крылья. Они были перевёрнуть, из гондол шасси торчали стойки с колёсами. Фюзеляжа как такового не было. Только разбросанные горящие куски металла напоминали о нём. Кресла то же все сгорели. Металл горел ярко, белым огнём, как сухое дерево или бумага.
Подбегали первые люди, с включёнными сиренами подъезжали машины пожарных и скорой помощи.
Командира с поломанными рёбрами, штурмана с висящей, из-за поломанной ключицы рукой и второго пилота с травмами головы увезла скорая помощь в ближайшую больницу. Мы с бортинженером, немного помятые, остались у самолёта. Потому что пожарники без нашего разрешения не начинали тушить пожар. Нужно было в первую очередь погасить огонь в хвостовой части, там находился основной «чёрный ящик».
Минут через сорок подъехали военные машины с красными крестами. Оказалось что недалеко от места нашего падения находился город Яромеж, где расположен главный госпиталь Южной группы войск Варшавского договора. На высоком холме за старинными крепостными стенами находился прекрасный медицинский центр. По тревоге весь госпиталь был уже на ногах, всё было готово что бы оказать любую медицинскую помощь. Туда нас с бортинженером и доставили военные медики. За полчаса нас осмотрели врачи всех специальностей, взяли анализы, замазали раны.
Особенно дотошный был психотерапевт. Он спрашивал как зовут жену, детей, задавал другие, казалось нелепые, вопросы. И только когда я назвал несколько телефонных номеров диспетчерской службы в Москве и начал докладывать что у нас случилось, он сказал начальнику госпиталя негромко «у него крыша не поехала». Позже, когда мы вместе с этим доктором ходили в бассейн, он пояснил мне, что после таких аварий люди своё имя не помнят.
Через два дня в госпиталь были переведены и наши товарищи. Здесь нам было оказано повышенное внимание, мы прошли отменную реабилитацию.
В этом госпитале остановилась и работала комиссия по расследованию аварии. Мне с бортинженером пришлось участвовать в её работе, к нашему мнению часто прислушивались. Была выстроена вся цепочка полёта.
Первые сообщения о пожаре и начале снижения диспетчер аэродрома Прага получил. Однако после того, как пилоты одели кислородные маски, все сообщения были невозможны, поскольку они в суете переключатель микрофонов не переключили в положение «Маска». Штурман не включил сигнал бедствия – 7700 на СО-72 (самолётный ответчик). Положительную роль сыграло то, что самолёт был хорошо оттриммирован и самопроизвольно не увеличил крен, не вошёл в глубокую спираль.
Никакой самописец не фиксирует дым в кабине. Это пришлось доказывать. По закопчённой одежде, часам, которые покрыты копотью, они хранятся как память, за многие годы сохранили черноту и запах гари. И что самолёт целенаправленно не управлялся из-за отсутствия видимости приборов. Он сам с креном 15-17o развернулся вправо на 150o, затем поменял крен на левый и развернулся на 180o в другую сторону. Командир старался не допустить крена или исправить его, когда была какая-либо возможность. Вертикальная скорость менялась от 8 до 20 м/с. В темноте не смогли выполнить аварийное снижение.
Далее, после срабатывания сирены об опасной скорости сближения с землёй пилоты сумели вывести самолёт из снижения, не вышли на большие углы атаки. Высота облачности 150-200 метров подтверждена метеослужбой Праги. Коснулись земли с высоко поднятым носом на большой скорости – 360-370 км/ч. След оставили не глубокий, колёса не успели увязнут в землю, самолёт не погасил скорость встретился с препятствием в виде земляного вала. Это была насыпь метра полтора высотой и шириной два метра, покрытая асфальтом. Она служила дорожкой для сельских велосипедистов и шла от деревни к автомобильной дороге. Носовая часть самолета наползла на эту дорожку, отбив переднюю стойку шасси, поднялась вверх как на трамплине, опускаясь легла на нижние провода линии высокого напряжения, ЛЭП проходила вдоль дорожки. Провода под тяжестью перед землёй оборвались от одной опоры, сообщив кабине вращательное движение. Выполнив три оборота она остановилась. Оторванный хвост самолёта с двигателями проползли по инерции и остановились. Крылья оторванные от центроплана, улетели вместе с хвостом, упали слева и справа от двигателей, оказались в перевёрнутом положении. Из одного крыла топливо вытекало, в другом осталось, но не загорелось, фюзеляж рассыпался на отдельные куски.
На месте аварии
Вот так закончился этот необычный полёт. Полёт, в котором даже ошибки, допущенные экипажем, сложные метеоусловия, случайности, способствовали тому, что бы мы остались живы и почти невредимы среди огня и кусков металла. После этого поверишь, что есть чудеса и на этом свете.
***
По заключению комиссии, расследующей это происшествие, причиной пожара была раздавленная, при погрузке, лампочка освещения багажного отсека. Так как во время полета освещение багажного отсека не выключалось, то от голой спирали лампочки произошло возгорание картонных коробок и дальнейший пожар. После этой аварии на всех Ту-154 освещение багажного отсека стали выключать.
© Хайко Л. Д.
yaplakal.com