143
Мы все сломаемся – верь или нет, но ты и я, и все вообще умрут однажды, имею в виду не смертью крепких, а просто. Умрем и все. Издали я начал, но ладно, кому винить?
В день, когда я родился, умер мой дедушка (по линии отца), и это было странно, то есть, странно для других, мне-то все равно было, но в день траура не принято веселиться, и никто, по сути, не знал – какие чувства ему испытывать: то ли радость от рождения новой жизни, то ли горе – от ухода старой. Сомневались все не очень долго – время-то свое твердит в итоге, часы по крупицам не вверх бегут, и все выбрали радость, какая разница, что было раньше? Мы все уходим, мы все лишь ветру снимся, все забудем, все – любым из способов, ведь я был уже здесь, меня можно было увидеть, потрогать, меня можно было услышать, привлечь внимание, позвать. В общем, в этот день, несмотря на траур, все выбрали меня – для повестки дня, для новостей соседских, да разговоров всяких (вслух или шепотом).
Так или иначе, но событие это оставило след на мне, определенную отметину, если хочешь: год исполняется, а все на поминках сидят, крестятся, да бегут к моим родителям после. Два исполняется, а все вытирают слезы и дарят мне машинку. Три – и все было очень похоже. К тому же и назвали меня в честь деда… Как-то так, короче, жизнь моя складывалась – криво или вскользь, привык я, а, может, просто не замечал, раз за разом, год за оным. Семь лет миновало после моего рождения, семь не серых событий (чуть больше, конечно, не считал я тогда), когда очередная смерть заглянула к нам, когда она посмеялась и прочла что-то вслух так близко. Мы тогда квартиру купили, кооперативная она называлась или что-то вроде, тебе видней, наверное. Это была квартира, помимо той, в которой мы жили, на которую копила и скинулась вся моя родня; та, что была для заработка лишнего – для молодой семьи (родителей моих и меня). В общем, звезды сошлись тогда, кризис гулял еще не так уж рядом, и мы начали сдавать ее.
В тот день мы зашли как раз в эту квартиру – забрать оплату за месяц, дверь открыл здоровенный мужик, именно он со своим семейством арендовал у нас жилплощадь. Несмотря на свои габариты, лицо у него было очень добрым и улыбчивым, едва ли не детским, он передал маме деньги, а потом слегка наклонился.
- Хэй-хэй, привет, парень, - обратился ко мне мужик и протянул свою огромную лапищу.
- Здрасьте, - ответил я и покраснел. Всегда я стеснение какое-то испытывал, когда со мной разговаривать начинали.
- Ну, же, давай поздороваемся, как взрослые, давай свою руку.
Я протянул ему руку, он сжал ее крепко, едва не до боли, мне это не понравилось, и я стал тоже сильнее сдавливать его ладонь, еще, ЕЩЕ.
- Вот так, малыш, ого, какой сильный, - рассмеялся мужик, - погоди, у меня есть для тебя кое-что.
Он прошел на кухню, вернулся и протянул мне упаковку с пряниками – угощайся, говорит. Я и угостился, взял себе парочку. Мама еще обсудила с ним что-то, и мы пошли домой. Приятный незнакомец, думал я тогда, приятный, жуя свои пряники.
Ночью в той квартире случился пожар, проводка замкнула или что, я не очень понимал, и пока вся семья спала, огонь проник в спальню, спасти никого не удалось, ушли все – и отец, и мать, и маленькая трехгодовалая дочка. По общему хаосу и суете в день последующий, я понял – произошло что-то очень серьезное, к нам приходили какие-то люди, что-то спрашивали, но сильнее этого меня, конечно, поразила смерть, ее присутствие рядом – человек был живым еще совсем недавно, он улыбался мне, он держал меня за руку, говорил что-то и дарил тепло, но теперь его никогда уже не будет. В общем, не мог я уместить все это в своей маленькой голове, думал все и размышлял, был словно заворожен чем-то и совсем не заметил, как день закончился. Родители были изрядно вымотаны (а сколько всего им еще предстояло!), они пожелали мне спокойной ночи и побрели в свою комнату.
Пока, мама, пока, папа. Обычно я без проблем засыпал, как только выключался свет в детской, но в эту ночь все было немного иначе – сначала меня отвлекали какие-то странные шумы, сверху, по потолку будто гантель катали, такие, знаешь, перекатывающиеся звуки тяжелого железа (и это странно, ведь жили мы на последнем этаже), потом по коридору как будто кто-то ходил, я четко слышал звуки продавленного паркета. Нельзя мне было всего этого знать или слышать, я хотел уснуть, зажмурил глаза очень сильно, отвернулся к стенке, еще чуть-чуть – и будет утро, самое настоящее, солнце и свет. Уснуть, УСНУТЬ. Нет, не удавалось мне этого, я начал слышать дыхание где-то рядом, среди всей этой вакуумной тишины ночи, я повернулся обратно – в сторону комнаты и, о боже, БОЖЕ, передо мной стоял тот самый мужик, наш квартирант, он был огромен, даже больше, чем тогда, при встрече, будто вытянули его, он улыбался и смотрел на меня, дышал чуть слышно. Я хотел закричать, тут же, но страх сковал меня, я даже выдохнуть не мог, только рот раскрывал, словно рыба, такие «ат-ат», спустя мгновения потекли и слезы – теплыми ручьями по щекам, они будто спасением были, знаешь, ведь только после этого я смог выдавить из себя что-то: не крик, нет, сначала стон (еле слышный), а после… это был визг, скорее, мольба, уйти, уйти, прекратить все это. Родители проснулись не сразу, да, но зажжённый свет в коридоре все же молвил о том, что я услышан, что все будет позади, они примчались в детскую, и призрак растворился, видение или что – его больше не было. Я ревел навзрыд.
- Что такое? Что такое, мой маленький? – обнимая и прижимая меня так крепко, спрашивала моя мама.
Что я мог ответить? Вы здесь, папа и мама, а ЕГО здесь нет, все хорошо, уже ничего; все так, как и должно было быть, останьтесь, останьтесь. Я все еще ревел, да всхлипывал, родители взяли меня к себе в комнату, здесь я уснул, наконец-то, НАКОНЕЦ! Как спокойно, как же сладко можно спать.
На следующий день мама все же докопалась до сути, она долго меня расспрашивала, умоляя, подкупая, по-разному, так искусно, знаешь, как только мамы умеют, и я рассказал, рассказал ЕЙ все. Это был не кошмар, я не придумал, я не играл, ты веришь, мама? Я видел это, чувствовал, знал, ты веришь?
- Конечно, я тебе верю, сынок.
Что началось потом, ох… Сколько я знахарок разных посетил, сколько чаев отварных выпил, сосчитать бы, потом по церквям мы ходили, много я с батюшками разговаривал, да крестился, воду они какую-то все наливали, да умываться ей просили, слова, слова, молитвы. В общем, несколько месяцев покоя я с мамой не знал, поверила она мне, тут уж ничего не скажешь, но спал я по-прежнему с родителями, и это было то, отчего мне предстояло избавиться, отучиться, понять. Представить то, что я буду засыпать ночью ОДИН – для меня была самая страшная пытка, я боялся этого, боялся возвращения человека с улыбкой, боялся шумов и скрипов; я уговорил родителей завести мне кота, я прятал его под одеяло (дабы он не убегал от меня ночью). Когда мне казалось, что кто-то опять ходит рядом, я и сам залазил под одеяло, закрывался подушкой, да нашептывал молитвы, слова все путал, конечно, но какая разница? Уснуть, уснуть. Иногда я просил оставить свет в коридоре, иногда мама сидела со мною подолгу, но я не любил этого – взрослый же. Прошло не так уж много времени, когда я все же приноровился, познал вновь, так сказать, каково это – засыпать в темноте. Способов придумал множество поначалу, окружил себя ими: то допоздна телевизор смотрел, то книжку читал под одеялом с фонариком, то с котом игрался, но чаще – я просто отворачивался к стенке, старался не двигаться, ничем не выдавать себя, никакого шума, ни звука, ничего – со стороны моей кровати. Почти помогало, знаешь.
Спал я все же меньше, чем нужно было, со сном не так договорился или что, но оттого заторможен был несколько, разговаривал мало, да еще и тихо, как будто вполголоса; одноклассники глядели на меня с опаской (а как еще?), никто не хотел дружить со мной, никто, и ты? И ты. Круги под глазами, да и вид потрепанный, куда там. Все равно, сквозь пальцы я на перешептывания их смотрел, да на одиночество свое, плевать. Родители волновались больше: молчу, не дружу ни с кем, во дворе не играю, куда годится? А потом и они привыкли, остыли, улыбались больше – в конце концов, учился я хорошо (черт его знает, как выходило у меня), спал уже пару лет как отдельно, ночью не вставал, призраков не видел. Друзей нет, ну и что, появятся, куда они денутся? Характер такой, бывает.
Как бы то ни было, но начальную школу в итоге я закончил на одни пятерки, дома стол накрыли, позвали всю родню, хотя, в общем-то, не так уж и много нас «всех» было: бабушка и дедушка – со стороны матери, да тетя с дядей – со стороны отца, остальные – кто ушел уже, кто жил далеко, да связь не поддерживал.
- Какой ты у нас умненький, внучек! Расти и учись, радуй своих родителей почаще!
Что-то в этом роде за столом звучало, все были довольны, улыбались, а потом дед плохо себя почувствовал (так вдруг), сидел, как все, и р-раз – за сердце схватился. Все запаниковали, конечно, забегали, стали какие-то таблетки ему под язык класть, да окна раскрывать, не помогало, они спрашивали что-то, кричали, в общем, много времени было потеряно, слишком много, прежде чем кто-то догадался, подумал всерьез, да вызвал «скорую».
До больницы дед уже не доехал. Очередная смерть, заплаканные лица, а ведь повод-то сперва был хороший (мое окончание начальной школы), как всегда у меня все: радость и слезы, боль и веселье – они ходили рядом, они за руки держались.
В день похорон шел сильный дождь, все проходило достаточно быстро, я помню, как сильно испачкались в грязи мои туфли – уже на кладбище, я помню лицо дедушки перед самым закрытием крышки гроба. Спокойствие и сон. Я как будто завидовал даже.
Снова наступала ночь, и дождь, надо сказать, меня радовал, в такую погоду как-то легче засыпается. Кот, мой старый друг, спал у меня в ногах, я закрыл глаза и был готов, почти готов, ей-Богу, уснуть, когда опять эти стальные шары начали кататься по потолку (или гантели?), когда появились снова скрипы и звук дыхания рядом. Ничего меня не удивило, впрочем, привычки все те же, я спрятал голову под подушку, подоткнул одеяло под себя со всех сторон, забрал кота в свое «под одеяльное убежище», да старался не двигаться, дышать чуть тише, кажется, получалось даже. Все как обычно шло, но тут меня поглаживать словно начал кто-то, я определенно чувствовал касания, такого раньше не было, и я слабину, конечно, дал – решил повернуться. Зря. Надо сказать, что и неспроста, возможно, это было, имею в виду, мое решение развернуться и осмотреть комнату, возможно, я сам себе хотел доказать что-то, убедиться, что нет никого, что напрасно я боялся так долго, и мужика того я сам придумал, да, придумал, ПРИДУМАЛ. Я повернулся. Я открыл глаза, а он был там – мой дед, которого мы на днях похоронили, и он улыбался, знаешь, он смеялся будто, и снова фигура была вытянутой, такая длинная и худая, словно из пластилина его катали. Дед стоял прямо передо мной, а я не мог ничего сделать, я ревел, так мне хотелось, чтобы все это было вымыслом, так мне хотелось спать спокойно, как и все, и поверить в мысль свою, но нет, испуг опять этот и дыхание, черт, я закричал, я крикнул: «Уйдиииии! УЙДИ! Не хочу, я не хочу». И свет опять из комнаты появился, а потом родители, и видение исчезло вновь, надо ли говорить, как это все похоже было, и слова эти и действия, и печаль, печаль, печаль.
Первым не выдержал мой отец, все эти походы по церквям повторные, да попов с молитвами, кресты и слезы, по кругу, психологи еще добавились (от них толку, казалось, еще меньше было) – не для всех, в общем, были испытания эти, не каждому под силу. Папа стал как-то удаляться от нас, пропадать на работе, где-то еще. В один из дней он сообщил, что уходит, уходит от нас, он оставил все нам, ничего не забрал, переехал в квартиру (ту кооперативную, помнишь?), но все равно – мама грустила, мама ревела, и не мог я избавиться от мысли, что причиной всем бедам был я. Успокаивал ее, как мог: прилежно учился, больше смеялся, не плакал, все меньше говорил про призраков, я сплю, я сплю, видишь? Помогало вроде. К слову сказать, папа новую семью завел, я врал и ему, я так не хотел, чтобы кто-то узнал, чтобы снова что-то плохое случилось. Мы говорили о другом, да, не о том, что скрипы все ближе по ночам слышны были, что дыхание все чаще и громче звучало, что спал я все меньше, а о его делах: о новой жене его, о сыне (приемном), о работе. Так легче.
Столько лет я держался, скрывал, столько ночей провел в одном положении – у стенки, под одеялом своим и подушкой, я замирал каждый раз, каждую ночь, когда «они» приходили, каждый раз я боялся, но все же спал, по три, по четыре часа, да, я спал, и сон был лучшей наградой. Круги под глазами никуда не исчезли, хилость и бледнота моя тоже, но это я, я, и мне тоже хотелось жить, слышишь, найти свои выходы – я начал курить (лет в четырнадцать), потом и к пиву пристрастился, и покрепче, но это уже позже, кажется, я школу тогда заканчивал. Потом университет был, и друзья даже, странно мы дружили, конечно, с трудом я общался, сам понимаешь – впервой мне было, но все же, все же. Секреты ночью, днем – живем.
Мама постарела, папа совсем куда-то пропал, а я окончил университет, и все были довольны, все радостью светились, от того, насколько хорошо у меня дела складывались. Я нашел неплохую работу, на местном предприятии – совсем недалеко от дома, платили первое время не очень (у кого по-другому?), а потом все как надо пошло, я квартиру в ипотеку взял, мама с бабушкой, помогли, конечно, не без этого. Они теперь вместе жили, друг за другом присматривали, да меня выручали порой.
Первые месяцы тяжело было засыпать одному, то есть, совсем одному – во всей квартире, новые позы искал, к стене поближе, новые звуки слышал – по-другому пол прогибался, по-другому потолок кривился, но потом я привык. Привык и к этому. Шутка ли – стертые нервы. Кота я с собой забрал, он староват уже был, потрепан, но держался, старик мой, статен все так же был и ласков, вдвоем мы справились – первые ночи были сложные, а потом… Потом все в порядке было.
По-моему, весна это была, в ней, как правило, солнце живет, первые лучи и тепло апреля, короче, улыбчивая такая пора стояла, когда я познакомился с девушкой. Всерьез мы тогда дружили, все как надо шло, целовались, да по ночам гуляли, летними пуховыми ночами (ты видел?), полгода в счастье купались, а потом вместе жить начали.
- Ого, сколько амулетов у тебя здесь, - удивлялась моя девушка, когда впервые вошла в мою комнату.
- Да, тебе нравится?
- Да-да, так красиво! Ты увлекаешься? Мифологией этой, фетишами?
- Что-то вроде, - отшучивался я.
Перевезли вещи ее к нам (с котом), отметили, как водится, да к ночи готовились, к нашей первой ночи у меня. Конечно, я волновался, конечно, ничего ей не сказал – о призраках и прочем, привык я молчать об этом, привык в одиночку со всем справляться, да и каковы мои шансы были, признайся я ей? Пусть так лучше, пусть вместе будем – хотя бы сейчас, хотя бы немного подольше. Не мог я в этот раз к стенке отвернуться, мне нужно было быть начеку, во всеоружии, я теперь не только за себя отвечал, обнимая свою любимую, я смотрел в сторону комнаты, прислушивался к разным звукам – потолок? Пол? Дыхание? Вроде ничего, вроде, а это? Тоже нет, лишь ЕЕ дыхание, я успокоился, почти не было страха, я засыпал, я спокойно уснул, ей-Богу, это был, по-моему, первый раз подобный, первый (напрягал я память) – спустя столько времени…
Надо ли говорить, каким выглядит счастье в глазах того, кто страдал так много? Надо ли рассказывать, как ярко оно может светить, какими красками играет? Конечно, почти с ума я сошел тогда, почти летал над землей, не ходил, не бегал; призраки ушли, они ушли НАСОВСЕМ, я почти верил в это, теперь я буду жить, жить по-настоящему, дышать и видеть. Буквально через год я сделал предложение своей девушке, она согласилась, она во всем была на моей (на верной, считай) стороне, я любил ее, любил, да, спустя месяц мы расписались. Собрались опять с родней, теперь уже с бОльшей, отпраздновали, о плохом я не думал, не до этого было, просто радовался, смеялся и жил, много ли надо? Потом еще одна новость пришла, приблизила к свету – моя жена забеременела, она вся расцвела, и я, конечно же, тоже, куда мне было в стороне стоять, я был на кого-то другого похож, смешного и смелого, мне хотелось делиться теперь, делиться счастьем. Мы отправились к моей маме.
- Ох, дети мои, я так рада! – залилась слезами мама.
- Мы тоже, мама, мы тоже. А бабушка где?
- Она в комнате сидит.
Мы прошли в комнату. Бабушка, надо сказать, все эти годы (после смерти деда) молодцом держалась, была бодра и веселиться не забывала даже, за нее мы спокойны были всегда, но вот последний год, то есть крайний, она все же начала сдавать, все меньше на улицу выходила, больше молчала, да и вообще – здоровье ее начало подводить. Она сидела бездвижно – в своей комнате, молчала и смотрела в окно, когда мы зашли и поздоровались с ней. Бабушка долго не обращала внимания, потом все же повернулась к нам, кажется, улыбнулась даже, она ничего не говорила, просто смотрела на нас, просто присутствовала рядом. Мы рассказали ей о нашем событии, поздравили ее, еще немного посидели, что тут добавишь, пожали ей руку на прощание и ушли.
Странные дни эти, странные – столько радости в нас, столько жизни, а бабушка, кажется, и не понимает даже, грустит как будто. Дыши, бабушка, живи, хотелось ей помочь, хотелось вернуть все вспять, ее веселье это, ее смех, но как? Как? Ты знаешь? Мы ушли в некотором смятении, молча, не хотелось теперь улыбаться или радоваться, как будто не к месту теперь это было, не ко времени.
Прошло около часа, мы с женой на улице гуляли, когда зажужжал телефон у меня в кармане – мама. Нельзя сказать, что я не предвидел этого, не то, чтобы мы ждали, но как-то готовились, мало ли, всю жизнь немного наперед смотришь. Я взял трубку, а там мамин плач.
- Бабушка? – спросил я, а сердце мое сжалось – в какой-то слабой надежде, что все обойдется, что не о том я думаю.
- Да, - ответила мама, - минут десять назад...
Не всегда приятно быть правым. Не всю жизнь ошибок бояться.
Спустя несколько дней были похороны бабушки, все как обычно было, все как всегда (моя жизнь на карте): слова и жесты, слезы, прощание, гроб и земля. Крест поставили новый, еще один – среди множества оных. А еще суета эта, знаешь, спешка ненужная или что – когда о главном и не думаешь даже, черт, не туда все смотришь. К вечеру успокоились только (когда все разошлись), немного отпустило нас, мы посидели с мамой, погрустили, все будет хорошо, мама, слышишь? Все будет хорошо. Успокоили, как могли, а потом домой с женой отправились.
До квартиры мы добрались совсем уж уставшие, разобрали кровать, да сразу спать легли. Чего тянуть?
- Спокойной ночи, любимый.
- Сладких снов. Пусть нам счастье приснится, - прошептал я в ответ, сквозь сон уже, да улыбнулся, ибо сам верил в то, что желал, покой, покой, теперь и нам отдохнуть нужно.
Я дышал так ровно, помню ветви мне какие-то снились, да цвета, все так спутано было, закручено лихо, но и тихо, так тихо – будто на берегу сидишь, да на все это смотришь, а потом… Потом какое-то тело стало ко мне двигаться, рывками, изгибаясь и дергаясь, будто вывернули его, перекрутили, я испугался, Боже, что это, пытался не туда смотреть, но во сне непросто все, фигура двигалась ко мне, светясь – все ближе. Бежать отсюда, это мой вариант, я попробовал скрыться, но и тут мне сон все карты спутал, так медленно двигались ноги, так странно все было, я обернулся, и ужас застыл в сердце. Это бабушка была, моя бабушка, ее искривленное лицо, странный взгляд и руки… Руки, ноги, тело – их будто сломали, все это так жутко, я словно сдался, сидел и ждал своей участи, а она приближалась, нет, нет, не сейчас, я не хотел смотреть, я НЕ ХОЧУ. И снова плач, он вырвался откуда-то из груди, а потом крик – в пустоту, чуть глубже.
Крик перешел в реальность – я очнулся, очнулся и кричал, все еще убежать пытаясь, спастись, спастись. Жена проснулась, она принялась успокаивать меня.
- Все в порядке, это сон, всего лишь сон, забудь.
Знала бы.
Я смотрел на нее сквозь слезы, дышал тяжело и рывками, обнимал ее, принимал ее поцелуи, слушал, да, но все же понимал тогда, что это не ПРОСТО сон, что все вернулось, почему именно сейчас и почему во сне – этого я объяснить не мог. Что это значило, дерганья рук и движенья рывками? Как с этим жить? Что делать дальше? Привычки-то стерлись, ночи молчали. Да и во сне опять же – куда сбежишь особо, куда ты спрячешься? На часах было 4 утра, я успокоил жену, сказал, что все в порядке, правда-правда, спи. Она уснула, я же прошел в ванную, умылся, поглядел на себя в зеркало, уставшее лицо, мутный взгляд, м-да, на сегодня я выспался. Прошел в зал, включил телевизор негромко – эта ночь пройдена, еще одна, живем пока.
Надо сказать, что к полудню я забыл даже как-то о сне своем, обо всем этом ужасе (что испытал так недавно) и страхе. Память моя играла порой в такое, видимо, хоть так она пыталась сохранить меня – в здравом рассудке, хоть какой-то шанс мне дать. Да и работа опять же, разговоры и встречи эти, приветствия, дела обычные – все это уносит куда-то, не до мыслей лишних, беги, беги, ты слышишь? Так или иначе, дожил я до вечера, смеялся вроде, да ничего не будет, поди, усну, как и раньше, чего я боюсь? Теперь и всегда. Эта мысль так близка была, так приятна, держался я за нее, лелеял, будь со мной. Выпил коньяка для храбрости. Жена, ты рядом, спасибо. Кот, и ты здесь, все хорошо, приятель, все хорошо. Мы легли в кровать, жена выключила свет, поцеловала меня, отчего-то я повернулся к стенке (по привычке что ли?). Еще немного, еще чуть-чуть, и я усну. И будет утро.
А утро и пришло в итоге, знаешь, пришло – обыденно так, небрежно. Оно слепить принялось всех, как всегда, играть; птицами петь, да на стеклах, как прежде, искриться (оттенком своим нежным). Оно будило всех, ты знаешь, вставай-вставай, давай просыпайся, хэй, а все и просыпалось, да, и новый день и чувства, и все, все вообще жизнью дышать начинало. Все как будто рождалось заново.
Кроме меня.
Рассвет я с коньяком встретил. Тут тоже, в общем-то, ничего нового не было, руки мои тряслись, все тело будто в истерике билось – и это ночь опять, слышишь, сон, если быть точнее. Все то же самое, все та же история, стоило мне только глаза закрыть, стоило мне лишь немного обычным прикинуться, да уснуть, как снова фигура стала приближаться ко мне, скрюченная, поломанная фигура, она все ближе была. Черт возьми, я хотел не бояться, я хотел не кричать, но тут не действовали клятвы, тут будто бы тебе в самую суть смотрели. Сон. Весь твой страх и ужас – они уже здесь, и фигура эта, рассмотреть чуть поближе – молодой парень, он рывками приближался ко мне, я не знал его, и взгляд такой холодный, почти добрался до меня. Почти уже здесь, почти…
- АААААААААААААААА, - прокричал я в ночи и застыл, застыл, будто понял, что не сплю больше. И слезы эти снова, черт, не сдержался я, не смог.
- Что? Что такое, любимый? Опять этот сон? Опять кошмар? – проснулась жена, успокаивала меня, но что тут ответишь? Что? Рассказать ей все, про пожар и про детство, и про деда, и вообще про все? Заставить переживать ее, да? Не лучший вариант во время беременности, не лучший – вообще ни в какое время (ты что!), лишь хуже всем будет, хуже, я знаю.
- Все хорошо, любимая, спи, спи.
- Точно? Я могу посидеть с тобой, могу…
- Спи, любимая, отдыхай. Я в зал пойду, посижу тихонечко.
- Ладно, если что – хоть днем завтра поспи, выходной ведь, суббота.
- Хорошо-хорошо.
Держался я как мог, улыбался, ушел в зал, а там окончательно страх меня прижал, проник в мои жилы. Меня трясло, меня знобило от одной лишь мысли, что это повторится вновь, что я вообще хотя бы раз что-то подобное увижу. И взгляды эти, и рывки. Нашел коньяк – приложился, как следует, еще и еще, когда-то давно это спасало, как будто в жизни прошлой. Столько лет прошло, столько времени, а я все тот же, и рецептов-то новых не придумал совсем. Я выпил еще.
Дни.
А дни все так же шли, знаешь, нового мало, все те же заботы, пил только больше, взгляд какой-то дикий у меня был, это все для сна, дорогая, для разрядки. Жена и не против вроде была, молчала больше, видела она, как не сплю я ночами, как худею, как в открытые окна смотрю, жалела она меня, иногда и расспрашивала о чем-то, но я бодрился при ней, все хорошо, все нормально, это я так, волнуюсь просто, отцовство и все такое. Верила ли? Не знаю, но алкоголь и вправду помогал, то есть, не всегда, конечно, тут не угадаешь, но даже за маленький шанс я держался, ночь без видений – какая удача, то, что нужно. Уснуть и просто очнуться утром – чудо. Жаль, что не всегда срабатывало это, и все же видел я призраков порой. Нечасто, нет, но все же. Имеют ли конец несчастья? К черту молитвы все, не верю.
Держались мы, несмотря на это, жили, как могли, как умели, а потом сынишка на свет появился, пацан наш, и мы забыли, забыли обо всех неудачах, обо всех горестях, что случались у нас. Мы в каком-то невероятном состоянии находились, эндорфинами грелись, все эти заботы, знаешь, открытия новые, не объяснить, наверное – поверить надо. Я даже и рад был по ночам не спать, вставать по первому крику ребенка, успокаивать его, кормить, неделю мог бодрствовать (рекорд!) к ряду, правда, днем, словно тень ходить приходилось, силы копить. Ребенок – да, он нашим спасителем был, моим и жены моей светом, я пил все так же, супруга все так же молчала, все летело будто в пропасть, но малыш выручал, наш сын держал нас вместе. Призраки, сны, крик и пустышки, все смешалось, все это происходило ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.
Год я вынес картины эти, на радостях, на каком-то всплеске, а потом опять поник, из-за отсутствия сна, из-за алкоголя я стал очень нервным, срывался раз за разом на жене, она, в свою очередь, уже тоже не молчала, крики начались и обиды, битье посуды, плач. Она пыталась добраться до сути, она спрашивала: «Что? Скажи, что не так?», но я молчал, опять я сам всему причиной был, скрывал и выкручивался, чувство вины добавилось, Боже, не было конца всему будто. Впрочем, нашел я решение и довольно быстро, чего тут думать-то (не смерть, так что-то другое) – развод. Не веришь? А что еще мне делать было? Отвернись.
Суд довольно просто прошел, без истерик, жена моя только непонимающе смотрела на меня – сквозь слезы, сквозь всю эту боль. «Как ты мог ТАК измениться? Что произошло? Что?». А я лишь взгляд отводил.
В общем, даже спокойней мне за них стало – после всех проволочек, после переезда ее, черт, теперь только я остался, один на один со всем этим, беда это или крест, как хочешь зови. С ребенком видеться мне не запрещали, и пусть все так и будет, пусть, так проще.
- Папа, что это у тебя?
- Где?
- Да вот же, вот, - сынишка показывал на мои глаза, точнее на темные круги под ними.
- А, это…
- Ты что – не спишь по ночам?
- С чего ты взял, сынок? – удивился я, откуда он-то знает.
- Ну, как супергерой, охраняешь наш город, красишь глаза черным цветом, надеваешь маску?
- Я – нет… А, впрочем, знаешь, да, сынок. Так и есть, я тот самый герой, кто-то же должен охранять ваш сон с мамой, вот я этим и занимаюсь. А это… Это просто краска не стерлась.
- Папа, я так и знал, так и знал, - и мальчуган залился смехом.
Я смеялся вместе с ним, все наладилось, и слава богу, столько лет прошло, а я хотя бы за свою семью теперь мог быть спокоен, все хорошо, ты растешь, сынок, жена тоже в порядке, и пусть так будет, смейтесь почаще.
Я был рад за них, да, единственное, что меня тревожило – это мама (не усмотришь за всеми, не уследишь, черт, если бы не сны мои). Она слишком близко к сердцу все принимала: ссоры наши и развод, никак отойти не могла, не верила, не хотела верить домыслам всем, разговорам, какие всегда при разводах бывают, спорила, ругалась, доказывала. За двоих она чувствовала – с самого детства, оттого и непросто ей было, нелегко. Она по больницам все больше скиталась, то в одной ее неделю продержат, то в другую уже отправляться надо, а там еще полежать. Все эти проволочки, и дни, ты знаешь, как-то иначе смотреть начинаешь, сквозь усталость как будто, с сединой на висках. Все сложнее дается, натужней что ли. Я держался, конечно, маму подбадривал, как мог, я здесь, я рядом, ты видишь, мама. Продукты ей покупал, вместе с ней по клиникам мотался, навещал ее.
Не хочу вспоминать те дни, не хочу, столько боли в них было, столько слез, рак у мамы нашли в итоге, рак поджелудочной, я в глаза даже заглянуть ей боялся, не обидеть, мама, не хочу, мы будем сильны. Два месяца (всего лишь ДВА) еще у меня в запасе было, я их у постели провел, держись, мама, держись, так быстро, так просто ты ушла. Не в твоих это силах было. Потом похороны эти и суета – как будто привык даже.
Один я остался. Совсем один.
В тот день я ждал. Ждал ее появления – хоть во сне, хоть перед его приходом, сделай так, мама, явись, я не буду бояться. Я снова не спал, да, уже не таясь, нарочно направив взор – в сторону комнаты. Гантели или пола скрип, хоть что-то, прошу. Эту ночь и другую, приди.
- Не в этот раз? И ладно, я еще подожду, я буду ждать, слышишь?
Еще и еще – без сна, без намека на страхи, приди, просто приди. И знаешь, не было. Ни ее, ни кого-то другого. Полгода прошло, потом год – но никто больше не являлся, почему? Я спал так сладко, не веря в цену всего происшедшего, шесть, а то и восемь часов к ряду, что не так? Мое сердце ждало чего-то, мой мозг вполне был готов принять, но нет – обычная жизнь, только она предстояла мне, и, ты знаешь, этому тоже нужно было учиться, узнать, ощутить, несколько лет у меня ушло на это. Мама, ты все еще там?
Мне уже шестой десяток шел, когда я смог, наконец, почувствовать всю эту свободу, нет, я не искал чего-то, не придумал, не влюбился вновь – не об этом я, а о простом, о простых вещах, о насущном, мне лишь выспаться нужно было, да дышать. Дышать, без страха, да, как все вокруг. Я радовался за свою семью – за жену, что новую семью завела, за сына – что заходил ко мне так часто, и в последнее время – со своей невестой. Как они счастливы были, Господи, я смеялся с ними вместе, помогал чем мог, много ли надо, жил и участвовал. Потом мы на свадьбе их гуляли, как же это все ПО-НАСТОЯЩЕМУ было, ты видишь, как же легко можно дышать, ты дышишь?
- Папа, привет!
- О, привет, сынок, заходите.
- Папа, у нас новость, - они светились как будто.
- Что за новость? Рассказывайте, - усадил я гостей, да чай разливал.
- Папа, мы беременны.
Что я почувствовал тогда? Не знаю, слова будто прозрачность теряли, не в силах словам было объяснить мои чувства, я просто обнял их двоих, прижал к себе так крепко. Теперь-то можно жить, теперь можно радоваться – вслух, всерьез, так громко.
- Дети мои… - и я заплакал, странное, забытое чувство – реветь от счастья.
Мы сидели – все вместе, обсуждали, как теперь жизнь протекать их будет, что нужно сделать – шаг за шагом, проблемами они своими поделились (а как иначе?). А я лишь отвечал, твердил все, что справимся, все вместе уж точно с любыми проблемами справимся, помогать им обещал. Чуть позже выяснилось, что сын у них будет. Внук, ты слышишь? У меня будет внук!
Я ждал этого, я дни считал, и, надо сказать, почти дождался.
Нет, я знал, что либо курение меня погубит, либо пристрастие мое к спиртному (оно никуда не исчезло, да), но проблема проявилась в другом (привет, дедушка) – сердце!
Девятый месяц беременности шел, жену сына уже на сохранение положили, вот-вот рожать, а я уснул и уснул так крепко, знаешь, когда глаза не открываются. Когда спишь настолько сладко, будто и просыпаться не надо. Не привык я к такому, но не мне выбирать, решать или верить, нам мало порой выбора здесь. Так все и вышло – во сне я умер, чуть-чуть не дождался, не в срок, ну и что? Тебе ли винить? Я просто умер в постели, так тихо.
Тебе бы хотелось думать, что будет лишь хуже, да? Карма, суд, дела – хорошие, плохие, все в этом духе. Не знаю, может, с другими все так и бывает, но я. Я просто в сон ушел как будто, знаешь, окунулся в него, да у моря сидел, где спокойно. Тишина, и будто рассвет встречаешь, представь – разноцветные краски вокруг, немного красным душит, но все же. Глаза прикрыты.
А после – все так обычно было, в том плане, что будто это задумка чья-то была, тебя несет, а ты поддаешься, я превратился в свет, в незримую оболочку, и отправился вперед по туннелю. Все вроде бы как в рассказах этих – что про смерть пишут, все очень похоже, только не просто туннель это был, скорее, множество их, будто ветви пустые, полые, от самых краев ты их плывешь – к сердцевине, а если чуть издали глядеть, то мы словно в нервной системе (человека какого или животного) находились и должны были к свету двигаться, как будто миллионы разных импульсов приняли информацию и устремились к главному центру, к мозгу, огромному мозгу всего этого «организма». Ему решать за нас было. Кто-то шел вверх (как я), а кто-то уже возвращался («оттуда»), мы не сталкивались, нет, но все же что-то я заметил на пути «наверх», на пути к манящему свету.
Что это было?
Знакомый свет, душа, как хочешь, назови, но мне показалось, что мама моя там сидела, вся искрилась, так близко, знаешь, у стенки туннеля, там ход какой-то был или что. Я направился туда, я почти успел, и тут словно переключилось что-то, мама двинулась наверх, как будто ждала, а я прибыл на ее место. Она уже далеко была, когда я приблизился, пригляделся, когда смог, наконец, рассмотреть ЭТО. Там точно был ход, маленькая лазейка обратно, нет, нам нельзя было двигаться назад – по основным туннелям, для других было движение это, но тут словно путь для побега был, как будто его нарочно проделал кто-то.
Мое любопытство тут сыграло, я двинулся вниз – по этому лазу, я продвигался не спеша, он узок был, не для меня сделан, почти зарос уже, исчез, а потом я разветвления увидел. Две дороги дальше шли – одна чуть ближе, но вся кривая и изломанная, а вторая – чуть больше манила, она сужалась, да, была чуть длиннее, но именно туда я отправился. По мере движения я заметил, как импульс мой обретает вполне себе живые очертания, словно я снова к жизни возвращался, дорога все сужалась, мне пришлось вытянуться в своем обличии, еще немного, еще чуть-чуть. Я совсем уже в удлиненную фигуру превратился, когда очутился опять «здесь» (сквозь потолок, разгибая сущность его) я имею в виду в этом мире, где живые ходят, я оказался в какой-то больнице. Я увидел кучу младенцев, но не это меня влекло, меня влек лишь один из них, не понимал я тогда, но это внук мой был, приблизился к нему, прочитал его имя – точно! Хоть так мы встретились. Ты знаешь, только здесь, только сейчас я ощутил, что снова я вернулся к «живым», как будто чувство ностальгии меня застало, представь, что мог бы ты вернуться в прошлое, в СВОЕ прошлое, прожить лучшие мгновения. Что бы ты тогда почувствовал? Что бы ты сделал? Вот и я испытал эти ощущения, снова ЖИВОЙ, я улыбался, почти счастлив был, хоть на секунду вернуться, хотя бы на час почувствовать все ЭТО, я увидел своего внука, и счастье совсем окутало меня, как же рад я был, внук, мой внук, привет, все же увидел я тебя. Он повернулся ко мне, детское, едва отличимое личико. Он увидел, увидел МЕНЯ и, веришь, его лицо скривилось, он тут же расплакался, истерика во всех его движениях застыла, я почти узнал это чувство, он боялся, испугался МЕНЯ, черт, уйти! Нет, нет! Я пытался уйти, но у меня не получалось – до тех пор, пока сестра не вбежала в палату, пока она не включила свет. Я растворился, отправился обратно, приблизился к тому самому разветвлению, посмотрел на него – что это? Я глянул на другой путь – что вел обратно, изломанные, кривые линии. Бабушка, ты ЗДЕСЬ была? Кажется, начал понимать что-то. Отправляясь обратно, превратившись в импульс, я заметил, что в этом ходе, в этом лазе моем, есть кто-то еще... Он двигался за мной? Чуть дальше глянуть – и там была очередь едва умерших «светлячков», они видели мой путь, им тоже стало интересно. ЧТО? Чувство ностальгии, просто интерес, не знаю, что ими всеми двигало, но они были здесь.
Я принялся отгонять их – прочь, не место вам тут, они подчинялись, выплывали из этого секретного лаза и двигались вверх, прямо к свету, и, знаешь, только к этому моменту я понял кое-что. Осознал, кажется, поначалу это лишь мыслью было, а потом все же ПОНЯЛ.
Кто-то сделал этот путь ненарочно, кто-то умер в тот самый день, когда ответный импульс на всех скоростях двигался обратно. Мой импульс, мое появление. Это был мой дедушка, в один день все это произошло – мое рождение и смерть его. Он должен был уйти наверх – к тому самому свету, также как все, ничего личного, просто смерть, просто так надо, но он решил остаться. Увидев этот «лаз» (когда я на всех скоростях летел к жизни), дед двинулся обратно, не дал зарасти ему, как это с другими путями происходило. Он застал мое рождение, смеялся, как все, или что, я не помню, а потом отправился вверх, но дело не в этом. Он открыл ход для других, для всех этих «призраков», понимаешь? Может, и не знал мой дед, может, и не хотел ничего «такого», но все же сделал это. Раз за разом они приходили, родственники были ближе, но и другие видели путь обратно, и они тоже шли «туда». Хотя бы на миг вернуться к живым, ощутить это счастье. Бабуля немного изменила курс, теперь очевидно это, по узким закоулкам сна пошла (а не по длинному, да узкому – к самой яви), по извилистым его дорожкам, быть может, думала, что тогда меньший урон нанесет. Ах, если бы ты знала, бабушка! Только еще один путь открыла. Слава Богу, что только один из этих путей для других открывался, и впредь они только по нему шагали. Память или что. Не вынес бы я, будь иначе.
Всю мою жизнь, все эти ночи, грусть, пустота, всего наполовину, ни сна, ни бодрствования, черт, как же плохо было, да, пока мама не возникла здесь, пока она не придумала, как же спасти меня.
Что же теперь, мама? Ты ушла, а я повторил ошибки, чужие ошибки, опять во всем виноват, а теперь, выходит, расплачиваться внуку, такую же жизнь прожить, без сна, без покоя. Господи, нет, только не это. Слезы – но тут не действовало это. Страх – и его было мало.
Что же было делать? – Решение на поверхности лежало, я замер – глядя на все эти души (или импульсы, как хочешь, зови), их движение, радость. У самого хода в эту лазейку стоял, между двумя путями – от смерти, к желанному свету. Летите дальше, слышите, двигайтесь дальше. Кто-то останавливался, да, но поскольку я был тут, он не смели, не пытались обратно вернуться. Не по этому пути, неа. Там, позади, мой внук, теперь я знаю это, там – ВСЯ ЕГО жизнь, и я не хочу, чтобы он повторял мой путь, не хочу, не буду. Снова какое-то щемящее чувство застыло во мне: «так надо, - повторял я себе, - не бойся больше, так надо».
И я остался.
Так и не знаю я, что после смерти будет, не был еще «там» (у другого спроси, при случае), это странное место, я его наизусть теперь знаю, и словно сторож сижу, наблюдатель, миллионы огней снуют туда и обратно, кто-то к смерти спешит, а кто-то родиться. День за днем, столько смертей и столько рождений, представь. Утомляет, и где-то даже не верю, десятки лет я не сплю, да, я знаю, я теперь импульс, здесь ни есть, ни спать не хочется (что ты), не должно уж точно, но будто память живет во мне, то чувство – как сладко это: покой, бесконечный покой обрести, отдохнуть, наконец, засыпая. Черт с ней с жизнью, я уже смирился, да, но сон, нелегко все это и мало его, он нужен мне, как и прежде, нужен.
Почти уснул… почти, расслабился, так тяжелы мои веки, я недолго, нет. И кто-то уже застыл совсем близко, начал свое движение обратно. Нет, НЕТ, туда нельзя, там живые, там мой внук! Очнулся, где я, все еще здесь?
На миг я словно к жизни вернулся, знаешь, как будто снова в кровати проснулся – с родителями своими, это память играла, снова козни свои строила. Так близко все было, так радостно, но миг прошел, и слава богу, ведь вот он – импульс, ну, точно, почти пробрался сквозь меня, стой, СТОЙ! Ты прожил то, что тебе отмеряно, парень, нет уж, не сейчас, я силой вытолкнул его, душа слегка сопротивлялась сперва, а затем покорно вернулась в основной туннель и отправилась вверх. Все хорошо, все (я глянул назад), уже недолго – лаз зарастал понемногу, становился все уже. Спи, мой внучек, спите, сынок и невестка, вообще все. Отсыпайтесь там, живите. Я посижу, я здесь побуду. Вам итак порой непросто приходится, уж я-то знаю, помню, как важно вам это – счастливыми стать, как этого хочется. Эх.
Главный свет, тем временем, откуда-то сверху следил за импульсами, за ощущениями своими, не нравилось ему, что так много лазов обратно развелось, не к чему это было, что-то вроде боли вызывало на местах. Не всегда в этом души были виноваты, кстати, и об этом он знал, иногда и люди – они сами делали эти ходы, будто наперед что-то узнать пытаясь. Глупо. Со своей стороны он сторожей садил, они без воспоминаний были, пустышки, много раз он их использовал, он им жизни заново придумывал, каждый раз, когда они выполняли свою работу и все же отправлялись к нему. Ему нужно было поддерживать в них желание – сидеть без устали, без сна, не пропускать НИКОГО обратно (да и самим не искушаться подобным). Память их порой давала сбои: не замечали они, что ни имен каких, ни деталей (во сне как будто) они вспомнить не могли, так мало подробностей, мало поступков в их жизнях. Но пока работало это. Сторожа на месте, и пусть сидят, да.
А вот что с людьми делать – это еще предстояло решить. Подумать, так сказать, на досуге.
Дни все шли.
Поспать бы.
©savaklava
yaplakal.com