105
Болезнь брала своё. Упорно и неотвратимо я загибался и, по сути, умирал тихо и мучительно. В онкоцентре, на Каширке, почти все врачи в один голос прогнозировали самые плохие варианты развития событий, которые все заканчивались для меня одним – неминуемой смертью. Никто из моих родственников и товарищей по работе (друзей я всех к этому времени уже благополучно растерял), мягко говоря, не проявляли настойчивости в контактах со мною уже несколько месяцев. Я лежал в одиночестве постоянно. Временами боль была такой, что я залазил под кровать и пытался укусить плинтус полов – в этом состоянии меня всё равно никто не мог видеть. С каких-то пор я свыкся с мыслью о конце всего и вся для себя тут, на этом свете, и предпринял ряд попыток логически завершить несколько основных дел. Половину своего имущества и состояния я решил завещать одному из детских домов центрального Нечерноземья, которому уже помогал и так на протяжении нескольких лет. В этой связи представители из департамента образования той области, к которой территориально принадлежал этот детский дом оборвали все мои телефоны с целью вписаться в мой график и оформить все формальности. Когда-то мой график был настолько насыщен, что вписаться в него было большой проблемой. Когда-то было так, но не теперь…
Теперь же меня посещала одна домработница – хохлушка из Харькова лет пятидесяти по имени Галя. Она одна всё видела и, вероятно, с ужасом для себя думала о том, что с ней будет, когда меня не станет. Хотя, возможно, я зря с таким цинизмом так думал о ней тогда. Вероятно, она всхлипывала от жалости ко мне, но для меня это всё равно было трудно осознавать и мириться с этим: на протяжении всех своих почти сорока лет жизни я очень боялся быть трусом и жалким. Особенно, боялся быть жалким трусом.
В один из тусклых февральских дней ко мне приехала вся делегация того провинциального минобра, которая выглядела вычурно и всё-таки как-то по-колхозному. Зачем-то они с собой притащили группу из десятка детей, воспитывавшихся в том самом детском доме, чем вызвали мои нарекания, выражавшиеся в довольно грубой форме, я ворчал... Дети читали «Полтаву» по очереди и по ролям. Они заметно старались понравиться и запомниться. Они были одеты красиво, парадно и однотипно: белый верх, чёрный низ – у девочек блузки с жабо, у мальчиков – жилетки и пиджачки. Запомнились почему-то только двое: мальчик лет двенадцати и девочка чуть старше. Как мне после сказали, это были брат и сестра. Мальчик продекларировал наизусть достаточно большой отрывок из второй песни и после смотрел на меня, практически не отрывая взгляда и не моргая. Глаза у девочки тоже были обращены на меня и мне становилось очень неловко – я чувствовал, что они оба ловят малейшую мою мимику лица и движения рук, её глаза были влажными почему-то и, иногда, мне казалось, что она с трудом сдерживается, чтоб отчего-то не разрыдаться. Я сидел в кресле и с трудом сдерживал гримасы боли – опять наступал приступ и мне невыносимо хотелось остаться одному, чтобы скорчиться в немыслимых судорогах и закрыть глаза. Тут резко вступила эта девочка с влажными глазами и тихим голосом, слегка картавя, вполне разборчиво начала читать свой отрывок: «Ночные тени степь объемлют.// На бреге синего Днепра// Между скалами чутко дремлют// Враги России и Петра…» - почему-то её голос заставил меня встрепенуться и отвлечься от своих ощущений, мне, вдруг, представилась вся эта картина и боль куда-то отступила. От лица Марии читала постоянно одна девушка, уже достаточно взрослая на вид, от имени Мазепы – тоже, видимо, предвыпускного возраста, парень небольшого роста. Они оба стояли рядом с этой девочкой, у которой глаза уже совсем погрузились в слёзы. Недочитав абзац, у неё голос сорвался и она, всхлипывая, убежала. Причём всё это было так неожиданно, что все, кто стоял рядом вздрогнули. Поэма на последних абзацах осталась недочитанной… Обидно. Её звали Настя – замдиректора детского дома мне через две минуты это рассказала. Годом ранее мой референт ей на день рождение подарила платье от моего имени и приглашение на весенние каникулы в Москву. Она тогда не поехала, т.к. не желала оставлять одного брата Сашку. Их мама умерла, когда Насте было семь лет, а паренёк был совсем ещё маленьким, папа где-то сидел – почти обычная семейная драма нашей современности.
Потом, после чтения поэмы, по программе должен был состоятся обед, который Галя с особым рвением готовила весь предыдущий день и ночь. Из кухни шли такие запахи, что у меня голова кружилась. Хотелось смачно плюнуть на рак желудка и пойти, набить свою гниющую требуху всем подряд, но я переборол себя и дожил до этого обеда. В столовой стоял здоровый гул ребячьих голосов, звон посуды и бряцание приборов о тарелки – все довольно уминали угощения и распихивали по карманам то, что можно было распихать. Когда наши взгляды встречались и дети понимали, что я видел, как они куски тырят по карманам они немало смущались, а я улыбался… В столовой я пробовал найти взглядом Настю с Сашей, но почему-то не наблюдал их нигде. Тут у меня в глазах потемнело и приступ тошноты подступил к горлу так плотно, что мне пришлось быстрее убежать в туалет – меня снова рвало кровью и какой-то чёрной дрянью. Дверь в туалет я не успел плотно закрыть. Выйдя оттуда я с удивлением увидел, что Настя и Сашка стоят и ревут почти в голос перед дверью. Они наперебой, сквозь слёзы, начали желать мне скорейшего выздоровления и сказали, что готовы даже за мною ухаживать пока мне не станет лучше. На меня, как будто вылили ушат холодной воды: я совсем не был готов к тому, что кто-то из незнакомых мне людей меня увидит в такой ситуации. И уж тем более я не ожидал такой обычной и простой человеческой реакции. Слов жалости я давно не слышал в свой адрес просто потому, что не подпускал к себе близко никого, кроме врачей. А врачи, как известно, на жалость не способны, т.к. видят человеческие страдания чаще, чем мы в туалет ходим…
Дети уехали на экскурсию, а этот эпизод у меня не выходил из головы. Всё это меня даже растрогало: я не мог себе представить, что могу быть причиной такого человеческого горя у детей, которые видели меня лишь однажды издалека. Жалость к себе и свои страдания куда-то отступили в сторону и мне хотелось как-то жизнь этих детей насытить только хорошим: так, чтобы они никогда не имели ни причин, ни желания плакать. «Если бы я выкарабкался, то обязательно усыновил бы их» - подумал я, взглянув на икону Георгия Победоносца, и тут же решил, что это бестолковое напряжение мозговой деятельности способно сорвать остатки крыши. Ведь от одной мысли «что если бы…» многие из нас надолго зависают на паузе. В самом деле, не было и дня, чтобы я не думал о Насте и Саше… Врачи на Каширке разводили руками и советовали лечиться за границей; два месяца я пролежал в Швейцарии и, как ни странно, у меня пошёл прогресс. Осунувшийся и почти без волос после химиотерапии я в начале весны 2009 года прилетел в Москву и поставил в план референту начать прорабатывать вопрос об усыновлении этих детей. Всё это время я звонил в детский дом и подробно расспрашивал руководство об этих детишках, чем сильно всех их взбодрил, но мне было плевать на это. Через неделю у меня была полная картина и развёрнутый план мероприятий для свершения моего замысла и я собрался с визитом в то захолустье, где был подшефный детский дом.
История нашего взаимодействия с этим детским домом началась с 2004 года, когда у меня наладился бизнес и закрылись все бытовые потребности, мне стало ясно, что сложно быть счастливым в стране, где столько сирот. В то время никто об этом не думал, а про Павла Астахова мало кто знал ещё. И я решил просто и без пафоса помогать детям по мере возможности. В этой связи пришлось выработать концепцию и подгрузить некоторыми должностными обязанностями своего секретаря-референта. Главное, я решил не давать денег ни под каким предлогом, т.к. был уверен, что после буду долго искать их. Поэтому было решено выявлять потребности детского дома и оплачивать их счета или – предпочтительнее – покупать самому всё, что им нужно. Была составлена таблица, в которой конкретно обозначены потребности и мною лично определялся уровень их приоритетности. К середине 2006 года были закуплены и обновлены мебель в спальных и учебных комнатах, телевизоры, компьютеры, кухонная утварь и бытовые приборы, а также был сделан ремонт кровли и внутренних помещений. Мы планово начали вывозить детей на каникулы на Чёрное, Азовское и Средиземное моря, на экскурсии по России и ближнему зарубежью. Меня с женой начали приглашать на разные детские праздники: от дня знаний, до Новогодних торжеств – мы смогли уже финансировать и их. Дети ездили в театры Москвы, заезжали ко мне в гости или я их размещал по гостиницам. В общем, была начата и отлажена вся рутинная работа по ведению благотворительной деятельности. Параллельно я познакомился с руководством областного и городского отделов народного образования, а также с городским УВД и лично с участковым, которому строго-настрого наказал следить за всем, что происходит в дет.доме и вокруг него.
В общем, к моменту формирования у меня мыслей об усыновлении в детском доме сложился мой вполне себе положительный имидж, который способствовал решению всех поставленных мною перед самим собою задач. Единственным скользким моментом был мой прошлогодний развод с женой, который в последствии был лишь однажды упомянут в качестве отрицательного фактора, но его благополучно получилось замять. Всё это происходило через две недели, на какой-то комиссии ОблОНО, а сегодня я ехал туда на автомобиле по ивановским колдобинам, чтобы начать этот процесс с общения непосредственно с детьми.
Мы втроём сидели в каком-то кафе, где они могли заказать всё, что угодно, но скромничали и с интересом слушали мои планы. Я рассказывал, что с каких-то пор один и хотел бы чтобы они – родные брат и сестра – стали мне тоже родными. Мальчик через какое-то время пересел ко мне по левую руку и привалился к плечу, девочка оставалась напротив. Было видно, что она тщательно ищет какие-то подвохи в моём предложении, но не находит их. Она, как самая старшая, должна была предусматривать все варианты – она это понимала и это чётко ощущалось. Через несколько дней мне предстояло на три недели улететь на курс лечения на этот раз в Израиль и я пригласил детишек к себе в гости уже в частном порядке – близились майские праздники. Мы провели вместе три дня и я сам решил их отвести в детский дом – мы опаздывали на полдня и Настя была в совершенном упадке духа из-за этого. К нашему приезду девчонка совсем расклеилась и всхлипывала. Сашка сказал мне тихо «Настя боится, что её отдадут старшим и её накажут» - я тихо обомлел, представив, что это за «наказание». Настя заканчивала предвыпускной класс в школе при детском доме, ростом она была ниже среднего и скорее худощавого телосложения… Моё воображение живо нарисовало картины таких «наказаний» - парни и из её класса были крупнее неё заметно, а уж о тех, кто был на год постарше и говорить не приходилось. Недоезжая нескольких сот метров до детского дома я остановил автомобиль и потребовал пояснить, что всё это значит. Под серьёзным нажимом и уговорами мне кое-как рассказала Настя, что на её памяти непослушных девочек отдавали старшим парням и они всю ночь могли надругаться над ними и что это уже почти норма. Бывало и так, что девочек увозили до утра куда-то и под утро возвращали измученными. Была ли она в числе тех, кого так наказывали я не отважился уточнять, но было понятно, что девочка всерьёз напугана такой перспективой. Совершенно очевидно, что всё это происходило с санкции дирекции и, видимо, участкового. Скорее всего, тоже самое проделывалось и с мальчиками. Мне хотелось выть и орать от бессилия, взять автомат и перестрелять всю эту педофильскую администрацию до последней беззубой уборщицы. Не возвращать детей в срок обратно, в дет.дом, означало перечеркнуть достижения всех переговоров со всеми УНО. В этом случае, совершенно не факт, что эти достижения возможно было бы отреставрировать позже. Пришлось себя взять в руки и холодно размышлять в ускоренном темпе: я дал Сашке второй свой сотовый телефон и велел следить за сестрой в оба глаза. В случае, какого-то негативного развития ситуации он должен мне был звонить. Надежда на действия двенадцатилетнего мальчика у меня была весьма смутная, но других вариантов я не видел. Если бы я получил эту информацию от детей раньше, то смог придумать кучу поводов и аргументов их не возвращать обратно, но за несколько сотен километров от дома я ничего не мог предпринять, тем более что время мы безнадёжно упустили. Я позвонил участковому, попросил его срочно со мною встретиться и рассказал о своих подозрениях в отношении администрации и сказал ему, что выверну всех мехом внутрь, если только заподозрю в пособничестве укрытия каких-то незаконных действий в отношении детей. Глазки у милиционера забегали, а руки затряслись, он активно закивал головой так, что с него едва не слетела фуражка и убежал обратно под дождём в направлении откуда пришёл. Мы зашли с детьми в холл детского дома, я позвал дежурного воспитателя и прогрузил её ещё более тщательно, чем милиционера. Позвонил директору и повторил всё, что сказал воспитателю ещё и ей – жирная свинья попробовала что-то пробубнить о запугивании и ущемлении каких-то там её, свинских, прав, но я её уже не слышал. Темнело. Уезжать в Москву в такой ситуации было совсем невозможно, я припарковался таким образом, чтобы видеть подъезд к дет.дому и я ещё мог наблюдать кусочек заднего двора, который хоть и был весь погружён во тьму, но всякое движение там мне было заметно, так как пройти через задний вход можно было только через обозримый мне освещённый участок улицы. Сердце колотилось, как после пробежки – я выкурил сигарету. Упала СМС от Сашки - «Все хорошо. Мы ложимся спать». В ответ я его просил мне перезвонить, его голос был спокойный и уверенный. Я немного успокоился и попросил его дать трубку сестре – Настя сказала, что всё в порядке тоже вполне спокойным голосом. Только немного пошипела дежурная воспитательница, а так всё было нормально. Так я просидел почти до рассвета. Как-то незаметно меня скрутил сон и я выключился совершенно, а проснулся от того, что в окно моего автомобиля стучала директриса. Надо отметить, что с ней я был до вчерашнего телефонного разговора в нормальных рабочих отношениях, но сегодня в её лице будто что-то изменилось – она была уже совсем другой. Вид у меня был довольно пожеванный после бессонной ночи и меня это смущало. В спокойных тонах директор дет.дома извинилась за вчерашнюю свою несдержанность и предложила зайти умыться и позавтракать. Было бы неправильно отвергать такое предложение и я воспользовался им по полной: даже остался поспать в комнате дежурных воспитателей до обеда. Мне хотелось ещё повидаться с детьми после школьных занятий. Мы до вечера втроём проболтались по городку. Детям я купил сотовые телефоны и СИМ-карты – с тех пор мы были на связи. Они наперебой строчили мне СМС-ки пока я ехал в Москву. Пока я был в Израиле не было ни дня, чтобы мы не перезванивались. Они оба, нисколько не стесняясь, требовали к себе постоянного внимания и я им не отказывал в нём – видимо, мне его тоже нехватало. В Израиле я пробыл до конца июля – пришлось задержаться на дополнительный курс лечения. Дети закатывали мне истерики по телефону и я был в совершеннейшем расстройстве от этого – мы уже не могли быть врозь.
На следующий день после прилёта в Москву я самым ранним утром умчался в детский дом так, чтобы быть у детей к их подъёму. Дежурная воспитательница восторженным щебетанием встретила меня у входа, а почти все дети высыпали их своих спальных комнат. Расталкивая всех сзади пробирались ко мне мои Сашка и Настюха – они оба уткнулись лицом в мои подмышки. Их сотрясала дрожь от рыданий. «Папа, забери нас отсюда скорее…» - это были их слова, которые они сказали почти в один голос. Тут уже не выдержал и я, упав на колени, обнялся с ними. В опере Мусоргского «Хованщина» есть подобная сцена. Резюмируется она так: народ безмолвствует. В нашем случае тоже все кто в чём был после сна стояли и смотрели на нас. В десять минут дети по моему требованию собрались и я их усаживал в автомобиль. Воспитательница просила остаться и тарахтела о том, что не может нас так просто отпустить, но, не слушая её, мы уселись в машину и уехали – она лишь всплеснула руками в зеркале заднего вида. Позавтракали мы в придорожной кафешке. Всю дорогу в Москву Настя всхлипывала, а Сашка спал на заднем диване – подрагивала на ухабах только его опавшая белобрысая голова. «Мы думали, что ты уже нас никогда не заберёшь из этого кошмара» - сказала Настя, когда брат уже безмятежно спал. Я приоткрыл окно отвернулся и закурил, чтоб снова не заплакать. До начала осени мы ещё пару раз втроём съездили в Иваново на какие-то комиссии, на которых были соблюдены окончательно все формальности и я получил все документы на ребят в руки лично. Меня поздравили… В виду того, что девочка уже через год становилась совершеннолетней было оформлено моё над ней опекунство, а Сашку я усыновил. Деньги, которые мне платились за это я оформил для перечисления на один счёт и этот счёт был на Сашку. Определил детей в одну школу обоих недалеко от моей служебной квартиры на улице Кржижановского. Мой большой построенный дом на Клязьме стал обустраиваться и наполняться жизнью. Дети робко его обживали и я им помогал в этом. Весь август мы мотались по магазинам и покупали гардероб и школьные принадлежности – времени катастрофически нехватало. Дети видели ценники и тихо дурели от цифр и сумм. Продавщицы смотрели на меня открыв рот. Видимо, папа с двумя детьми был для них редким зверем. А дети были, как будто с другой планеты: перед тем, как что-либо съесть, надеть, сделать каждый из них спрашивал разрешения и это меня просто выбивало из колеи. Прошло ещё почти полгода и они перестали спрашивать «Можно?..» Они оба постоянно только оставляли и мне то, что только что ели сами. Холодильник наполнялся кусочками и кусками, которые они оставляли мне или друг другу и с этим ничего нельзя было поделать. Я не роптал, а Галя всё собирала и делала из этого омлеты и тосты. Настя с Галей сошлись на кухонной теме и последняя воздействовала на девочку совсем неплохо – она училась вести хозяйство у домработницы. Наверное, даже называть Настюшку девочкой уже было неправильно, она уже стала девушкой вполне привлекательной и мне было неудобно спрашивать её о том, что ей надо в аптеке для своих дамских нужд. Мы тихо это обсудили и решили, что у неё будут всегда какие-то карманные деньги на это – 3000 рублей на неделю ей вполне хватало и мы не возвращались к этой теме более.
Дети обживались и в школе, но уже не без осложнений. Чужой для них социум встречал их местами достаточно проблемно, но со всеми своими проблемами они справлялись сами, хоть и я настоятельно предлагал свою помощь. Меня затащили сразу в общешкольный родительский комитет, чем доставали изрядно. Мне пришлось отвлекаться от работы на всякую мелочь и пустое. Возможно, что «мелочь» и «пустое» - лишь мои субъективные оценки, но отвлекало меня это всё очень сильно. Вместе с тем, я понимал, что меня захлёстывали новые, незнакомые доселе эмоции, связанные с регулярной заботой и воспитанием детей. Я не пренебрегал этим и не старался никому этого перепоручить. Мы общались без проблем, почти на равных и понимали друг друга. Главное правило в воспитании детей я усвоил давно: врать детям строго воспрещается – они это чувствуют и понимают. Последствия вранья детям – потеря авторитета. Мои родственники, воспитывающие моих племянников, были ярким примером этого – их дети тянулись ко мне сильнее и лучше, чем к свои родителям.
С Шуриком мы сошлись на спорте. После перенесённой болезни я был очень озабочен восстановлением своей спортивной формы и плавал в бассейне дома по полчаса утром и вечером. Ещё мы вместе молотили груши, работали по лапам. Мне было его чему научить и он неплохо осваивал ударную технику. Затем были упражнения на тренажёрах – с конца лета я начал набирать массу и к концу осени все мои костюмы и рубашки стали мне снова впору. Сына я определил играть в хоккей в какую-то команду в Видном, а Настя ездила с ним и занималась там латинскими танцами в том же спорткомплексе. Всё это находилось в диаметрально противоположном направлении от Клязьмы, где мы жили, но мне было всё равно – детям нравилось там. Это было главным. Я их отвозил в субботу утром в Видное и ехал на работу, где, как и раньше, проводил почти весь день, а после ехал их забирать или если не успевал – отправлял водителя за ними. Субботний вечер мы проводили вместе и это было только нашим временем: мы ходили по магазинам, в кино, ужинали где-нибудь в городе – я всё время старался их как-либо удивить. Это был то ВИП-зал какого-нибудь кинотеатра, либо панорамное кафе с шикарными видами на Москву (Академия Наук или бар «Калина» в «Лотте-Плаза»), либо театром со спектаклем, где играли известные артисты. На осенние каникулы я предложил детям пригласить в гости своих друзей, которые остались в детском доме. Эта идея им понравилась и Сашок пригласил одного своего друга, а Настя – двух девушек, с которыми переписывалась по СМС каждый день. Присутствие в доме молодых девчонок сильно тонизировало и если раньше я мог ходить по дому в одном полотенце, а с присутствием детей пришлось одевать халат, то когда у нас были такие гости уже и в халате ходить становилось не очень удобно и я переоделся в спортивный костюм.
Шурику было куплено новое спортивное снаряжение для хоккея, а Насте – ноутбук. Надо сказать, что Сашка не отличался усидчивостью и с удовольствием купался в бассейне и болтался на турниках. Читал мало, равно как и просиживал за компьютером, он постоянно искал моё внимание в отличии от Настюшки, которая была вся в себе и больше слушала, чем говорила. Ноутбук её очень порадовал и она в одну из суббот осталась со мною на кухне, отправив брата спать. Она долго и путано говорила о том, что очень благодарна за то, что я сделал и делаю для них. Приступов словоохотливости у неё было мало и я слушал её, не перебивая. Так мы просидели за разговорами почти до светлого утра, я выпил почти бутылку коньяку, а она приложилась к бокальчику вина – 18 лет ей должно было быть в середине марта – что её немало разговорило. Она рассказывала о маме, как она умерла при ней; про отца, который сел за убийство сразу после рождения Сашки и которого она почти не помнила; про то, как их забрали у бабушки-соседки в детский дом и как они там жили и какие нравы царили в детском доме. А я рассказывал про себя: как всю жизнь зачем-то гонялся за звёздами на погонах и за бородатыми выродками по горам Кавказа и про то, как теперь понял что всё это такая чушь в сравнении с тем, что у меня нынче есть совсем другой смысл жизни – она и Сашка. Такие ночные посиделки по субботам у нас стали происходить достаточно регулярно и мы ещё более сблизились. В середине декабря мы поехали на премьеру какого-то кинофильма, а после мы все были в восторге и ехали домой достаточно поздно. Голодные мы решили заехать в какой-то круглосуточный шинок, чтобы поужинать и обсудить всё, что увидели. Засиделись за ужином мы почти до часу ночи и Сашок уже активно зевал после поедания каких-то суши. Дома Настя уложила брата и пришла снова ко мне, в гостиную, где я сидел перед телевизором. Мы снова разговорились, но насыщенный событиями и впечатлениями день давал о себе знать и я решил отправиться в свою спальню через ванную. Я залез в под душ, задёрнув полиэтиленовую занавеску. После купания я стоял в ванной и вытирался, когда открылась дверь и ванную комнату вошла Настя в одном полотенце – я остолбенел и стоял не дышал. Она потянулась ко мне, я попятился назад. Настя заговорила снова о том, что благодарна мне за всё и хотела бы предать своей благодарности конкретную форму. У меня не было женщин и она об этом знала и она хотела таким образом восполнить недостающее. Мне пришлось останавливать её решительным жестом и, тряхнув сильно за предплечья, перебить: «Никогда не делай того, за что впоследствии может быть стыдно» - это был один из моих принципов и я ей популярно его растолковал. После я ей объяснил дополнительно, что все мои действия для них не для того, чтобы получить какую-либо благодарность в каком-то виде, просто это состояние моей души, которая имеет потребность в том, чтобы чью-то жизнь сделать лучше, проще, красивее, добрее… Я предложил забыть всё, что произошло и никогда не вспоминать эту глупость, которую она хотела сделать. Настюшка была подавлена моей реакцией и не знала, что делать дальше. По-отечески я её прижал к себе, поцеловал в щёку и пожелал спокойной ночи. Не могу сказать, что этот ночной эпизод было так просто забыть, но у нас получилось. Думаю, что Насте это было сложнее – она снова закрылась на несколько недель в себе и избегала прямого моего взгляда в глаза. На школьной дискотеке она познакомилась с выпускником своей школы, который её покинул года два назад – после этого Настя стала разговорчива, как и прежде: недостающее внимание мужчин она восполнила появлением ухажёра. Моё отношение к этому было не однозначным: с одной стороны я понимал, что природа берёт своё, с другой стороны мне казалось, что до выпускного всё это ни к чему. Ещё я доподлинно знал, что много родителей мирятся с этим. Значит, это более-менее приемлимо… Парня звали Костя. Мне удалось с ним нормально общаться, хотя, для меня было трудно понимать и осознавать, что он претендует на мою монополию на Настю – она стала проводить время и с ним и наши субботы стали проходить в мужской компании. «Такова жизнь…» - успокаивал себя я.
После новогодних праздников наша жизнь полетела птицей – все были счастливы, что обрели друг друга и наслаждались этим каждый по-своему и все вместе. Иногда в нашу семью вписывался Костя, но, разумеется, жил он отдельно от нас и я надеялся, что до свадьбы статус-кво сохранится, если такая будет. На Новый Год мы ездили все вместе к моим родственникам в Саратов, у которых мои дети вызывали не всегда хорошие эмоции.
Сашка рос, как обычный пацан: иногда, дрался в школе, получал «двойки» и в наказание оставался без карманных денег. Настя планировала отпраздновать 8-ое марта и свой день рождения 19-го числа и всё время была погружена в мысли, как сделать всё достойно и не грузить меня этим. Вместе с тем, я понимал, что ей хотелось сюрприза, но придумать ничего не мог в силу природной бедности фантазии. Ограничился я тем, что просто инициировал приезд к ней в гости её подружек из детского дома: кто-то их них уже выпустился и жил в разных городках. На 8-ое марта Настя попросила разрешения провести вечер в компании своих друзей и подруг в той квартире, возле школы. Я не был против – весь вечер накануне Галя с Настей что-то стряпали на кухне до ночи. Утром мы всё перевезли из дома в квартиру, Галя осталась накрыть на стол. Коробку шампанского я оставил в холодильнике. Водку не отважился покупать, т.к. был уверен, что её и так принесёт кто-то. Около одиннадцати вечера я, как и было условленно, решил выехать за дочерью и заодно поводить носом насчёт обстановки там. Увидел я в квартире, надо сказать, прилично подвыпившую (но не пьяную) компанию, которая уже собиралась расходиться. Девчонок я усадил в машину и решил развезти по домам, а парням были вручены пакеты с мусором, объедками и пустыми бутылками – с этим со всем они были отправлены к мусорным бакам, которые стоят во дворе. По дороге одной девушке стало плохо и мы останавливались – я искренне желал, чтобы она скорее проблевалась, т.к. очень хотелось что-то съесть и спать. Девушку вышли встречать её родители к подъезду, куда я её доставил – она вышла и из неё выплеснулся весь праздничный ужин. Остальные пассажирки прыснули в ладошки. Её родители на меня посмотрели с укоризной, а я поулыбался… Через пару дней я поздно закончил работу и мне надо было рано утром на следующий день быть в Москве: я решил остаться ночевать в этой же квартире, на Кржижановского. Перед сном, как обычно, я пошёл в ванную, накинув халат. Приняв душ, я надел халат и инстинктивно засунул руки в карманы. В правом кармане что-то захрустело подозрительно: я вытащил руку – в руке был фантик от презерватива. Сказать, что у меня закипел чайник – ничего не сказать. Всю эту короткую ночь я, отпущенную мне для сна, ворочался и дурацкие мысли в голове не давали мне покоя. Замалчивать эту ситуацию я не мог и не считал нужным, а как начать разговор – не знал. Причём, я ясно понимал, что если я его не начну как можно скорее, то после поднимать эту тему будет вовсе не актуально: на горизонте день рождения и всё смажется. В общем, начать разговор получилось почти через неделю: то я не решался, но Настя с Костей где-то гуляли, то просто она уже спала, когда я приезжал с работы. Мне не пришлось особенно настаивать на том, чтобы мне рассказали подробно о событиях того вечера – Настя спокойно и уверенно повествовала о том, как прошло всё: кто принёс водку, кто бегал курить в подъезд. Как-то по особенному чувствовалось, что ей скрывать особенно нечего и я задал вопрос о том сюрпризе в халате, который нашёл намедни. Разговоров о сексе мы до этого с дочерью не вели и каждый был осторожен в формулировках и подборе слов. Мне было понятно, что противодействовать практике – занятие безнадёжное: если кто-то решил, то всё осуществит; но и попустительствовать и уж тем более способствовать развращению я тоже не собирался. Девочка, которую вырвало, запиралась в ванной с одним парнем и Настя даже с ней на эту тему поругалась – я действительно более не видел их вместе.
Груз житейских и бытовых проблем, а также забота о детях меня захлестнули по полной программе так, что я уже не мыслил себя без этого круговорота. Вся моя жизнь как-то сама собой обновилась настолько, что я переставал порой и себя узнавать. Ранее весь свой график я подчинял рабочему распорядку, а теперь же всё отталкивалось от того, как у нас дома складывалось. Куда-то на задний план ушли фоном свои личные потребности и заботы о себе – у меня не было ни сил, ни желания отвечать на интернет-нытьё своих бывших подружек. Хотя, с некоторыми я бы с удовольствием возобновил бы отношения, но у меня на это просто не было времени: всю неделю я работал, как лошадь, с раннего утра до позднего вечера; в субботу мы с детьми были вместе весь день; в воскресенье я пробовал отоспаться и, если никто не «папкал» с раннего утра, мне это, бывало, удавалось. А потом всё повторялось снова…
Настюшка с классом отпраздновала выпускной бал и строила планы по поступлению в Плешку, куда она с конца зимы ездила на подготовительные курсы. После сдачи ЕГЭ она со своими давними подружками из детского дома улетела на пару недель в Черногорию. Сашку и нескольких мальчишек из того же детского дома я отправил с ними отдыхать в тот же детский лагерь. С ними вместе поехали пара воспитателей – можно было спокойно расслабиться и посвятить несколько недель себе. И я пустился во все тяжкие – у меня были две недели… Мы созванивались с детьми каждый день и я позволял себе всё, что мог сам и с чем мирились мои моральные принципы. Мне было хорошо от того, что им хорошо тоже. Пьяный воздух беззаботности меня одурманил тем летом на несколько дней, по истечению которых мне стало невыносимо одиноко без детей. В доме воцарился порядок и тишина. Было вычищено и вылизано всё, что только было можно. У Насти в комнате на ручке платяного шкафа висел её халатик на плечиках; карандаши и ручки торчали в канцелярском стакане, а не валялись по столу, как обычно; на кровати сидел розовый плюшевый медведь Тедди с тупой улыбкой, как у Спонч-Боба. Все иностранные игрушки обладали какими-то даунскими гримасами на лицах и я их не сильно почитал. Моими сказочными героями были бедолага-волк из «Ну, погоди!», Карлсон с Винни Пухом – известные циники и обжоры и прочие персонажи советских мультфильмов. Над их диснеевскими «коллегами» я издевался в самых извращённых формах и глумился, чем вызывал у детей спазмы смеха и как-то незаметно они отказались от просмотра тупых серий про Гуффи, Чипа с Дейлом и Тигру. Через два-три дня после их отъезда, когда уже от секса всё навесное оборудование болело, а локти и коленки горели от натёртостей, я зашёл в комнату Насти и вдохнул – здесь всё напоминало о ней. Даже висящая на подлокотнике игрушка для котёнка, которую она сделала своими руками меня не злила, а нагоняла слезу. Когда я зашёл в Сашкину комнату, оглянулся и выдвинул ящик с его вещами в комоде, провёл рукой по аккуратно сложенным Галей его носочкам, то на глаза навернулись снова идиотские слёзы. Вообще, со мною в последнее время творилось что-то непонятное: после пережитого на нескольких войнах, меня выбивала на полдня из колеи какая-нибудь одна фраза, которую могли произнести только они – Саша или Настя. Однажды, в конце мая мы смотрели какое-то видео с диска и я заснул на диване. Мы всегда дорожили временем, которое проводили вдвоём и я мог спать рядом с ними, когда они смотрели что-то с диска или по телевидению: в этом случае всё равно считалось что «мы вместе смотрим кино». Почти как обычно, мне снова приснилась война, я снова ходил в атаку и сильно вздрогнув, я проснулся. Дети уже всё понимали и знали о моих сновидениях. Тут я не успел глаза открыть, как они оба меня обняли и, как когда-то это делала жена, принялись успокаивать и гладить по голове – это было так естественно и неподдельно, что я просто не мог скрыть слёз. В другой раз было, что я порезался при разделке мяса, когда готовил шашлык. Честно говоря, я был неплохо пьяным, - дело было на Рождество, - и просто не удержал в руке нож при разделке мяса. То, что я сильно порезал палец я даже не сразу понял: моя кровь смешалась со свиной, а Настя это увидела первой и вскрикнула так, что я чуть себе не проткнул ладонь. Она вся побледнела, а на её крик выбежал Сашка из дома в трикошках и маечке. Всё закончилось перевязкой и их уверениями, что они будут за мною смотреть всегда и придут на помощь. Им позволялось всё и никто из них не злоупотреблял моим расположением. В конце марта моя старая-старая, как говно мамонта, кошка где-то нагуляла котят. Удивительно, но у этой древней шалавы уже даже зубы стали выпадать от старости, но она выносила и родила четверых котят, рождение которых Галя прошляпила и котят увидели дети. Их умилениям не было предела. Галя, конечно, получила по шее за это – уж я бы об этом выводке «позаботился» по-своему. Утопить их я не решился – я боялся реакции детей. Настя сказала, что раздаст котят сама. Котята загадили мне весь гараж так, что он этого запаха меня мутило – мне было страшно их раздавить нечаянно, когда я выезжал на улицу на машине. Кроме всего прочего, котята носились по всем этажам дома и болтались на занавесках и, конечно, гадили и гадили… Это было невыносимо, но я терпел, раздавая тайком от детей им поджопники. Кошка на меня шипела, а Настя размещала объявления о котятах в интернете, писала от руки и клеила на заборах по всему нашему посёлку. У неё почти получилось их определить и троих она раздала на самом деле. Только одна маленькая кошечка оказывалась вечно никому не нужна и она у нас жила. С ней Настя и играла мячиками и самодельными игрушками. Я считал дни до их приезда…
В самом начале июля дети прилетели с моря. Настя с подружками выглядела так, как выглядят девушки с обложек: стильные, загорелые и улыбающиеся. Дома все демонстрировали мне свои обновки и это здорово бодрило во всех смыслах. Когда импровизированный показ был окончен все девчонки собрались в комнате Насти я вспомнил, что оставил у неё на столе свой мобильный телефон. Дверь в комнату была не заперта и я вошёл без стука, по привычке, и тут меня оглушил визг – они там, как оказалось, мерили свои купальники. Было неловко и забавно. Сашка не расставался со своей новой маской для подводного плавания и ходил, как водолаз по дому в маске, а трубка торчала вверх. Этим он напоминал мне Витю Пчёлкина из известного бандитского сериала – смешил меня. Была первая июльская суббота, у нас в доме было шумно и весело. Настя очень просилась куда-нибудь сходить в компании своих подруг. Она видела и знала, что я соскучился, но с этим ничего нельзя было поделать – я и себя помнил в этом возрасте достаточно неплохо: меня вечно из дома тянуло куда-то. Девчонки собирались в какой-то клуб и я вызвал своего водителя – я был бы лишним даже в качестве водителя. На Мерседесе они смотрелись ещё более стильно. Они поехали в какой-то клуб у парка Горького, а мы с Сашкой остались разбирать вещи и смотреть фотографии и видео, которое они наснимали. Так мы просидели до глубокой ночи, перезваниваясь и переписываясь с Настей по СМС. Улеглись мы довольно поздно. Точнее Шурика я уложил, а сам вырубился на диване в гостиной. Открыл глаза, когда было уже от щебетанья птиц можно было оглохнуть. Разбудил меня телефонный звонок – звонил водитель моего служебного Мерседеса, с которым девчонки уехали в ночное. Часы показывали 07:12 утра. Водитель говорил бойко и чётко и мне после сна требовалось некоторое время, чтобы всё усвоить. Смысл сказанного сводился к тому, что девчонок нет в клубе, куда они вошли. Когда водитель всех высадил, то припарковался где-то в укромном углу, закрылся в машине и спал в ожидании пока девушки повеселятся вдоволь. Проснулся, как он говорит, под утро, но девчонок так и не дождался – клуб уже закрывался и он решил войти внутрь, чтобы поинтересоваться в чём дело. Телефоны их не отвечали или были недоступны. В помещении уже никого из посетителей не было, только сотрудники заведения – водитель очень удивился и стал звонить мне. Мои мысли в голове рассыпались мелким бисером по паркету и я никак не мог их собрать. Мне становилось понятно, что что-то случилось, но я не мог ничего предположить.
По пути в клуб я звонил Настюшке почти без перерывов – никто не отвечал. Это было самое тяжёлое, как мне тогда казалось. В клубе уже был начальник их службы безопасности. После долгих пререканий, он согласился показать нам запись с камер видеонаблюдения, но не сейчас, а после подготовки к просмотру. Оставалось довольствоваться только этим – я уехал домой, а водителя отпустил. Мне казалось что это всё какой-то дурацкий сон. Дома я сломя голову вломился в комнату Насти – спавшая у неё на кровати кошечка сладко потянулась – перелопатил все записи Насти в поисках телефонов её подруг, с которыми она уехала – всё было тщетно. Настя не хранила никаких записей. Возможно, они и были, но в ноутбуке, в какой-то программе, типа, аутлука или наподобие. В общем, за детьми я не следил никогда и считал это унизительным, поэтому обыск не принёс никаких результатов. Тем временем, телефон Насти перестал принимать вызовы и автоответчик мобильного оператора повторял всем знакомой интонацией, что «аппарат абонента выключен…» Я начал звонить своим знакомым в ГУВД Москвы. В воскресенье днём все отвечали неохотно и несразу: что надо подождать, девочки объявятся, дело молодое… меня трясло всё больше и больше, а Сашка смотрел на меня с надеждой беспомощными глазами. Отзвонились из клуба, пригласили на просмотр видеозаписи – мы с Сашкой понеслись снова в центр. Просмотр ничего не прояснил. Вернее, прояснил, что девушки куда-то уехали сами, по своей воле и никто никого никуда не тащил. Зачем поехали? Куда? На чём? – ведь у клуба стоял Мерседес, который был специально к ним приставлен для этого. Вопросы только добавлялись. Подключилось ГУВД, в лице одного из замов, и дистанционно выясняло подробности. Для просмотра видео прислали двух оперов из ОВД «Якиманка» - начали собирать материал. С Настей было ещё две девчонки: одна из Тверской области, а вторая – из Москвы, но у меня не было никаких контактов. Обращений в органы о пропаже девушек в этот день в Москве не было. Чувство реальности меня покидало окончательно, я был как во сне, в страшном и дурном сне. У меня такого состояния никогда до этого не было – я не знал, что делать. Работу полиции я не ощущал и, казалось, что они только мешают, но опыт говорил, что я эту работу могу и не видеть до какого-то момента. Следующую ночь я спал урывками, в каком-то полубреду. Звонили из полиции несколько раз, спрашивали подробности разные. В понедельник было молчание всех почти до самого вечера. После сказали, что нашли в больнице в Одинцово одну из подруг дочери – которая из Москвы. Сквозь московские вечерние пробки я туда рванул и приехал, когда уже посетителей не допускали в палаты. Врачи сказали, что меня всё равно бы не пустили к ней – девушка была в тяжёлом состоянии. Мне стало совсем очевидно, что произошло что-то страшное, к чему я совсем не готов и готовым к этому быть не могу в принципе. Сашка временами впадал в истерику и у меня не было сил его успокоить никак – я просто подходил и его обнимал. Сознание отказывалось верить происходящему. Жара и состояние отторжения реальности не давали заснуть. Во вторник, на следующий день, пришли из полиции осмотреть Настюшкины вещи. Оперативники долго меня расспрашивали в чём она была одета, антропометрику, долго смотрели фотографии… многозначительно переглядывались. Скинули себе на флешку несколько фотографий. Перед уходом мне они сказали, чтобы я был готов к самому худшему. Умом я понимал, что для них уже всё очевидно, но верить в это отказывался. У меня не было сил даже просто поплакать. Всю ночь я лежал на одной кровати с Сашкой и тупо смотрел в потолок с ужасом ожидая утро. Ранним утром в среду позвонил из ГУВД тот самый генерал, которому я звонил три дня назад и сказал, что я должен быть мужчиной и ехать в морг, в Немчиновку. Я одел свой костюм с планками, в котором я был на параде 9-го мая и покорно поехал один.
Наши морги не блещут стерильным кафелем и не сияют начищенным никелем. Это плохоосвещённые полуразрушенные малоэтажные здания с грязными зарешеченными окнами, засратой плиткой на полу и крашенным кафелем на стенах. Меня завели в теневую комнату, включили ртутные лампы на потолке и подкатили одну из каталок, стоящую до этого в стороне. Задрали жёлтую простыню и показали мне мою зайку. Между левым глазом и виском был сильный кровоподтёк. На том самом предплечье справа, за которое я её когда-то встряхнул был синяк. Её красивые ножки были в ссадинах, коленка левой ноги разбита, а на большом пальце висел привязанный леской пластик, в который был вставлен листок с какой-то информацией. Я замер в шоке, рассматривая всё это. Кто-то мне под нос сунул ватку с нашатырным спиртом. Я подписал какие-то бумаги, мне сунули в руки Настюшкины вещи, увязанные в узел и украшения в потную ладонь. Дышать было трудно и невыносимо больно, я бросил вещи Насти в машину и согнулся в бесшумной истерике, упав на колени прям в лужу, которая образовалась после ночного дождя. Всё померкло и потеряло смысл. На мой животный вой выбежали из морга какие-то люди, помогли мне встать и завели внутрь. Наливали чай, спирт – я просто отдышался и решил еще раз на посмотреть на Настю. Я стоял над ней и плакал, как пацан…
В клубе к девчонкам подсела компания из пяти мужчин. Пригласили покататься всех – они были на двух машинах. Все зачем-то согласились. Двое из мужчин на словах хотели, чтобы их отвезли домой, но на самом деле все двинули куда-то за МКАД, в какую-то баню, где двух девчонок изнасиловали. Одна уехала к себе в Торжок, а вторая в больницу угодила. А моя девочка оказалась самая бойкая и не дала. За это её увезли в лес за Баковкой и избили, а после – переехали Туарегом, оставив умирать в лесу одну. Всё это мне рассказал уже вечером мой знакомый-полицейский. Все уже сидят…
Сашка сидел тоже беззвучно: наверное, не решался на людях плакать. На похороны приехало много людей из дет.дома и ещё откуда-то. Пришли мои сослуживцы, которых не видел уже не один год. Пришла даже просить прощения беременная жена одного из тех ублюдков, но мои ребята её культурно вытолкали со двора.
Когда закопали Настю в белом платье на Троекуровском кладбище пошёл холодный ливень с градом, все разбежались. А я с Сашкой зачем-то стоял у могилы, пока он не привёл меня в чувства – «Пап, холодно…» Мне было не холодно, мне было невыносимо больно: теперь я знаю, что чувствуют люди, когда с них сдирают кожу. Ради Сашки мне надо было оставаться здесь и всё переживать вместе с ним. Мы долго учились с этим жить под общие фразы, типа: «Бог – дал, Бог – взял». Кто-то из близких нас успокаивал тем, что Настя на этом свете исполнилу свою миссию и поэтому её «забрали»… всё это не могло меня успокоить, а внимание Сашки такие предположения отвлекали. На самом деле, - я ранее и не задумывался об этом, - возможно, что тот, кто этим всем управляет очень желал меня оставить на Земле сделать или доделать что-то важное. Желал, но не видел причин. А когда я пообещал сам себе, глядя на икону, усыновить Настю и Сашу, то такой смысл и появился…
Никакая женщина пока до сих пор не вписалась в нашу мужскую компанию, кроме Гали. Мы с Сашкой до сих пор вдвоём. Он уже стал парнем, но мы всякий раз прячем глаза друг от друга, когда вспоминаем Настю.
Теперь, когда я привык к этой боли, по прошествии почти двух лет, я смог говорить об этом относительно спокойно. Я даже стал ходить в её комнату, где, как и прежде, висит на ручке двери платяного шкафа её халатик, а на стуле привязана кошачья игрушка, сделанная её руками.
© гражданин Фильтруйбазаров
yaplakal.com