Навеяло:
"...Я затормозил. На том самом месте. Мне даже почудилось, будто потянуло
гарью.... Пек подбил бронетранспортер из "гремучки". Бронетранспортер
завертелся на одной гусенице, прыгая на кучах битого кирпича, и наружу
сейчас же выскочили двое фашистов в распахнутых камуфляжных рубашках,
швырнули в нас по гранате и помчались в тень. Они действовали умело и
проворно, и было ясно, что это не сопляки из Королевской гимназии и не
уголовники из Золотой бригады, а настоящие матерые офицеры-танкисты.
Роберт в упор срезал их пулеметной очередью. Бронетранспортер был набит
ящиками с консервированным пивом. Мы вдруг сразу вспомнили, что уже два
дня непрерывно хотим пить. Айова Смит забрался в кузов и стал передавать
нам банки. Пек вскрыл банки ножом. Роберт, прислонив пулемет к борту,
пробивал банки ударом об острый выступ на броне. А Учитель, поправляя
пенсне, путался в ремнях "гремучки" и бормотал: "Погодите, Смит,
минуточку, вы же видите, у меня заняты руки..." В конце улицы ярко пылал
пятиэтажный дом, густо пахло гарью и горячим металлом, мы жадно глотали
теплое пиво, мы были мокрые, было очень жарко, а мертвые офицеры лежали на
битом и перебитом кирпиче, одинаково раскинув ноги в коротких черных
штанах, камуфляжные рубахи сбились к затылку, и кожа на их спинах все еще
лоснилась от пота. "Это офицеры, - сказал Учитель, - слава богу. Я больше
не могу видеть мертвых мальчиков. Проклятая политика, люди забывают бога
из-за нее". - "Какого такого бога? - спросил Айова Смит из кузова. - В
первый раз слышу". - "Не надо шутить с этим, Смит, - сказал Учитель. - Все
это скоро кончится, и впредь никогда и никому не будет больше позволено
отравлять души людей суетностью". - "А как они будут размножаться?" -
спросил Айова Смит. Он снова нагнулся за пивом, и мы увидели горелые дыры
у него на штанах. "Я говорю о политике, - сказал Учитель кротко. - Фашисты
должны быть уничтожены, это звери, но этого мало. Есть еще много
политических партий, и всем им со всей их пропагандой не место в нашей
стране. - Учитель был из этого города и жил в двух кварталах от нашего
поста. - Социал-анархисты, технократы, коммунисты, конечно..." - "Я
коммунист, - объявил Айова Смит. - Во всяком случае, по убеждениям. Я за
коммуну". Учитель растерянно смотрел на него. "И я безбожник, - добавил
Айова Смит. - Бога нет, Учитель, и с этим ничего не поделаешь". И тут мы
все стали говорить, что мы безбожники, а Пек сказал, что он к тому же за
технократию, а Роберт объявил, что отец его - социал-анархист, и дед был
социал-анархистом, и ему, Роберту, тоже не миновать стать
социал-анархистом, хотя он не знает, что это такое. "Вот если бы пиво
сделалось ледяным, - задумчиво сказал Пек, - я бы с удовольствием поверил
в бога". Учитель сконфуженно улыбался и протирал пенсне. Он был хороший,
мы всегда над ним подшучивали, и он никогда не обижался. Я с первой же
ночи заметил, что храбрости он был невеликой, но и никогда не отступал без
команды. Мы все еще шутили и болтали, когда раздался грохот и треск, стена
горящего дома обрушилась, и прямо из крутящегося огня, из тучи искр и дыма
на нашу улицу выплыл, держась в метре над мостовой, штурмовой танк
"мамонт". Такого ужаса мы еще не видели. Выплыв на середину улицы, он
повел метателем, словно осматриваясь, затем убрал воздушную подушку и с
громом и скрежетом двинулся в нашу сторону. Я опомнился только в
подворотне. Танк был уже значительно ближе, и сначала я не увидел никого,
но затем в кузове бронетранспортера поднялся во весь рост Айова Смит,
выставив перед собой "гремучку", уперев казенник в живот, и стал целиться.
Я видел, как отдача согнула его пополам, я видел, как по черному лбу танка
ширкнула огненная черта, а затем улица наполнилась ревом и пламенем, и
когда я с трудом поднял опаленные веки, улица была пуста и дымилась, и на
улице был только танк. Не было бронетранспортера, не было куч битого
кирпича, не было покосившегося киоска возле соседнего дома - был только
танк. Он словно проснулся теперь, он извергал водопады огня, и улица на
глазах переставала быть улицей и превращалась в площадь. Пек сильно ударил
меня по шее, и прямо перед лицом я увидел его стеклянные глаза, но не было
уже времени бежать к траншее и разворачивать лоток. Мы вдвоем подхватили
мину и побежали навстречу танку, и я помню только, что неотрывно смотрел
Пеку в затылок, задыхался и считал шаги, и вдруг каска слетела с головы
Пека, и Пек упал, и я едва не выронил тяжеленную мину и упал на него. Танк
взорвали Роберт и Учитель. Я не знаю как и когда они это сделали, - должно
быть, они бежали вслед за нами с другой миной. Я просидел до утра на
середине улицы, держа на коленях перебинтованную голову Пека и глядя на
чудовищные гусеницы танка, торчащие из асфальтового озера. В то же утро
как-то сразу все кончилось. Зун Падана сдался со всем своим штабом и уже
пленный был застрелен на улице какой-то сумасшедшей женщиной...
Это было то самое место. Мне даже чудилось, будто пахнет гарью и
раскаленным металлом. И даже киоск стоял на углу, и он даже был немного
перекошенный - в стиле новой архитектуры. А часть улицы, которую танк
превратил в площадь, так и осталась площадью, а на месте асфальтового
озера был сквер, и в сквере кого-то били. Айова Смит был
инженером-мелиоратором из Айовы, Соединенные Штаты. Роберт Свентицкий был
кинорежиссером из Кракова, Польша. Учитель был школьным учителем из этого
города. Их никто никогда больше не видел, даже мертвыми. А Пек был Пеком,
который стал теперь Бубой..."