164
Настройка.
Жара… Как же жарко в этом июле… Эх, если б не работа – махнул бы куда-нибудь в поход на пару деньков: озеро, пляж, палатки, шашлычок вечером… Опять же с гитаркой вот поехал бы…
Мечты, мечты. Приходится избегать удушливого, липкого зноя, сидя на раскаленной набережной, потягивая пиво и лениво перебирая струны.
Куда веселей дело идет к вечеру, когда жара спадает, наступают сумерки, зажигаются фонари и набережная наполняется шумным народом, выползшим на прогулку после душных коробок офисов, мастерских, складов. То тут, то там слышны тосты, женский смех, перебранки. Менты лениво гуляют вдоль набережной, снисходительно поглядывая на шумные, пьянеющие компании – не подходить же к каждой! Интересно, о чем они беседуют, вот так прогуливаясь, заложив руки за спину – уж не о Ницше ли и о Канте?
Он вылил в рот обжигающую жидкость из очередного пластикового стаканчика, заботливо налитого рукой друга, запил разбавленным соком и забренчал на гитаре, поглядывая по сторонам. Вот мимо их компании медленно прошел какой-то грязный, испитый мужик – не БОМЖ, но близок к этому. Он поглядел на музыканта, и тот заметил на покрытых щетиной щеках блеснувшие в свете фонаря слезы. Это по набережной шло Отчаяние.
Рядом раздался нестройный, но громкий гогот – это заржала стая парней, сидящих по соседству. Парни пили водку, заедая ее семечками из огромного пакета – общак. Они сплевывали шелуху перед собой, будто соревнуясь, кто дальше плюнет. Один из них встретился с музыкантом взглядом, встал и подошел ближе.
- Слы, братан, ты Круга умеешь изобразить? – густым басом поинтересовался он, - «Золотые купола»?
- Да не, не знаю таких песен…
- Ты че «не знаю»! А ну, подбирай! – и он запел, не попадая в ноту: - Дом казённый предо мной, да тюрьма центральная…
Музыкант начал подбирать аккорды, вслушиваясь в слова и пытаясь понять мотив песни, но тут певец, скосив глаза набок, протянул:
- О, какая цыпа! Слы, котенок, а давай знакомиться?
Он увязался за какой-то девушкой, торопливо стучащей по бетонным плитам набережной каблучками, подбежал к ней и даже схватил ее за рукав, но тут она развернулась, что-то зло прошептала ему в лицо и, выдернув рукав, заспешила дальше. Парень остался стоять, разинув рот, под дружные насмешки друзей.
- А не спеть ли мне песню о любви… - Затянул музыкант. Его тут же поддержал нестройный, но мощный хор друзей, пьяных то ли от водки, то ли от музыки, то ли от всего сразу и в полном объеме.
Струна первая. Милосердие и отчаяние.
- Все пропил: семью, квартиру, паспорт пропил… Жизнь свою никчемную тоже пропил, а ведь был Светило науки! – возмущенно шептала баба Люся подружке, бабе Вере, сидя вечером на скамеечке у подъезда.
Они с ненавистью и презрением смотрели на грязного, худого, заросшего кустистой щетиной человека, который, сидя на лавке напротив, разложил на помятой газете нехитрый ужин: полураздавленный спелый помидор, обветрившийся кусок вареной колбасы, черствую булку с маком, переспелый банан и 0,75 «плодово - выгодного».
- Это ты, Вермихална, не знаешь – только переехала, а так его весь двор знает, алкаша проклятого. Он поначалу инженером был известным, командировки все, банкеты, переговоры, делегации. Все соседи им гордились, когда по телевизору его показывали. Потом за что-то там деньжищи большие получил – и понеслось: раз пьяный по двору шел, два, три, потом жена ушла, дочку забрала. На весь подъезд ругались – я слушала… слышала… Потом вообще запил, квартиру продал и с голой жопой остался. В подвале вот живет…
Алкаш задумчиво жевал булку с маком, уставясь в пространство. В тысячный раз он вспоминал свою жизнь – отрывками, клоками – так, как он ее запомнил.
Вот после учебы в ВУЗе по распределению он попал на авиаремонтный завод, инженером – конструктором. Денег хватало, хоть зарабатывал и немного. Вот после смерти матери остался один в двухкомнатной квартире. Вот получил повышение по службе. Вот познакомился с молодой, красивой, веселой девчонкой, Нелей. Вот отыграли свадьбу, вот родился ребенок. Потом друзья познакомили его с немцем Фридрихом Штелле, который оказался его коллегой. Немец предложил неплохие деньги за некоторые нюансы производства. К тому времени денег в семье стало не хватать. Он согласился.
Такой суммы в его кармане еще не было. Он купил жене с дочкой роскошные подарки, обновил в квартире мебель, неожиданно у него оказалось много таких милых и добрых друзей, что с каждым из них хотелось поговорить, развернуть им душу. Он начал пить. Как в тумане постоянные сборища дома, в прокуренной кухне, поздние возвраты домой, укоры и ссоры с женой, ее уход из дома.
Потом вообще все обрывками. Одному дома – хоть в петлю. На улице свел пьяные знакомства, которые, впрочем оказались самыми прочными в его жизни.
Однажды на лавке в сквере познакомился с молодыми парнями, те угостили его водкой, у него развязался язык, он рассказал им про свою жизнь. Они смотрели на него с сочувствием и с пониманием, которого ему так не хватало.
На следующий день парни пришли к нему домой. Сидя за накрытым столом, тот, что постарше, Саня, сказал:
- Слышь, Михалыч, да на хера тебе этот город? Сопьешься в жопу ты тут. Жалко. У меня тетка дом в деревне продает, ты б переехал туда. А че? Там и хозяйство свое заведешь, и от бухла отвыкнешь. Хату продашь, да переедешь.
Эта перспектива показалось ему радостной. На следующий день они с Саней на машине поехали смотреть пустующий дом. Дом ему понравился – большой, светлый.
Через неделю он перевез в новый дом вещи и продал квартиру. Вечером с парнями стал замачивать, а утром проснулся в облеванных кустах во дворе. Денег не было. За дом он заплатить не успел, впрочем, дом оказался жилым. Ни Саню, ни остальных он больше не видел, а из отделения его просто выгнали взашей. Идти ему было некуда, и он поселился в подвале, в своем дворе.
Он дожевал булку и, собрав остатки пищи в грязный пакет, побрел к набережной – вечерами там можно было разжиться пустыми бутылками.
Набережная была полна людей, они пили, смеялись, пели под гитару. Вот какие-то наглецы харкнули в него шелухой от семечек и заржали. Вот какой-то парень, играющий на гитаре, встретился с с ним взглядом и тут же отвел глаза, испугавшись неожиданных слез. Слез отчаяния.
Через несколько лавочек от музыкантов сидела молодая семья, мать играла с девчонкой лет трех – четырех, плетя из ярко-желтых одуванчиков венок, отец неспеша курил и запивал никотин пивом из запотевшей бутылки.
Вот он с сожалением сделал последний глоток, и Михалыч торопливо подошел к нему, чтоб забрать бутылку.
- Слышь, а ну вали отсюда, клопоносец! – презрительно процедил парень, бросая бутылку в мусорку, - житья от вас нет уже!
- Олег, ну зачем ты так? – с укором сказала жена, но пьяница уже заспешил прочь, стыдливо опустив красные глаза с опухшими веками. Интересно, от чего они опухали больше – от дешевых сортов портвейна или от соленых слез бессилия?
Неожиданно кто-то слабо дернул его за рукав. Удивленно оглянувшись, он увидел маленькую девочку, смотрящую на него небесно-голубыми, чистыми глазами, и протягивающую ему венок из ярко-желтых цветков.
На следующий день Михалыч во дворе не появился. Это было столь необычно для него, что бабки, судачащие у подъезда, спустились в подвал, брезгливо зажимая носы.
Приехавший через час наряд милиции вынул остывший труп алкоголика из самодельной петли, закрученной концом на толстой трубе под потолком.
На чисто подметенном старым веником бетонном полу лежала пустая бутылка от водки и завядший, но все еще ярко-желтый, венок.
Струна вторая. Сила и страх.
Даша разделась, легла в постель и включила ночник, осветивший маленькую, небогатую, но чистую комнату.
Она лежала, укутавшись в одеяло, и смотрела на крупные снежинки, пролетавшие мимо ее окна в свете уличного фонаря – такого же одинокого, как и она. В голову лезли ненужные, пустые мысли и воспоминания – вечные спутники одиночества.
Она закрыла большие глаза, в которых вечным клеймом застыл страх. Страх перед людьми, точнее сказать, перед мужчинами. А еще точнее, перед мужчиной, который, словив ее три месяца назад вечером в темном, вонючем подъезде, изнасиловал, приставив к шее лезвие ножа, и шипя в ухо «Тихо, сука, ни звука – глотку перережу». Боль, унижение, ненависть, ужас – все эти эмоции длились вечность и перемешались в мерзком ледяном коктейле, сдавившем горло и грудь.
Когда все закончилось, он просто исчез, выскользнул из подъезда, хлопнув старой деревянной дверью. У Даши подкосились ноги, и она, рыдая от бессилия, рухнула на заплеванный бетонный пол.
На память он оставил ей ненависть, боязнь темноты и свой запах, который будто поселился в трепещущих ноздрях девушки.
Тогда она не пошла в милицию – испугалась кривых усмешек, позора, череды опознаний. В глубине души она знала – больше всего она боялась увидеть Его, вновь почувствовать его запах.
Утром она, проснувшись, выключила бесполезный в свете раннего солнца ночник, и стала собираться на работу.
Ближе к концу рабочего дня девчонки – коллеги пригласили ее в кафе, расслабиться пятничным вечером, обмыть косточки парням с работы, просто поболтать. Обычно она отвечала на подобные предложения вежливым отказом, но тогда решила: а почему нет? Сколько можно прятаться в коконе своего одиночества?
С того страшного дня она всегда носила в сумочке старый кухонный нож, не сомневаясь, что не позволит больше никому над собой глумиться. Этот нож стал для нее чем-то вроде чеснока и серебряных пуль для верящего в вампиров.
Она возвращалась домой по залитой светом вечерних фонарей набережной. Люди облепили берег реки словно мошки – края пивного бокала. Они суетились, смеялись, пели песни. Она тоже была «люди», но не такая как они, темный подъезд сделал ее другим человеком. Раньше она тоже суетилась, смеялась, пела, теперь же стала будто замороженная, аморфная, скованная в движениях и взглядах.
- О, какая цыпа! Слы, котенок, а давай знакомиться? – возглас вырвал ее из паутины мыслей, затем чья-то грубая рука схватила ее за пальто.
- Ну ты че, малая, оглохла? – дыхнув на нее перегаром, протянул высокий, тощий парень, противно осклабившись.
Рука девушки машинально скользнула в сумочку и достала нож.
- Пшел вон, мразь, - процедила Даша сквозь зубы, - не то кишки выпущу.
Парень открыл рот и часто-часто заморгал, уставившись на нее, она же, сунув нож в сумку, развернулась и быстрым шагом пошла подальше от шумной, пьяной набережной.
Через десять минут она уже была рядом с домом. Открыв дверь подъезда, она замерла в нерешительности: внутри было темно. Сжав в сумочке рукоятку ножа, она медленно, будто толкаемая в спину, вошла в подъезд и поднялась на пролет к лифту.
И тут страх вонзился в ее затылок ледяными иглами: в подъезде она была не одна. Она слышала позади шумное дыхание, чувствовала его пальцы на своих плечах. Страх сковал ее, она не могла пошевелиться.
Вдруг страшный незнакомец зашевелился и издал звук, похожий на сухой смешок. Этот звук стал сигналом. Даша выхватила нож и, развернувшись на каблуках, всадила его во что-то мягкое.
Раздался ужасающий, полный чудовищной боли, хрип, за руку, все еще не отпустившую рукоять, кто-то ухватился и потянул Дашу вниз, к бетонному полу, а там – еще ниже, сквозь земную толщу, в саму преисподнюю.
Даша заорала и, ломая каблуки, рванулась вверх по лестнице.
В следующий момент она обнаружила себя в своей постели рыдающей. Грудь все еще была полна холодного отвратительного ужаса и того самого запаха, которого она так боялась все это время.
Она заснула, только когда слез в глазах больше не осталось. А через несколько минут зазвонил будильник.
От вчерашнего ужаса остались только невероятная усталость и равнодушие. Даша как в тумане приняла душ, собралась и, не завтракая, спустилась на лифте вниз.
Когда створки лифта открылись, она увидела людей в милицейской форме, несколько врачей, местного дворника и заспанных соседей с первого этажа.
- Ой, Дашенька, как же жить-то? – схватив ее за локоть, суетливо зашептала одна из них, - вчера ночью алкаши опять в подъезде сидели, наш, Михалыч, этого вот порезал, прямо в глаз нож воткнул, а сам в подвале повесился… Как жить-то, Дашенька?..
У Даши закружилась голова, и ее еле успел подхватить подмышки один из ментов.
Струна третья. Солнце мое.
- А вот эти - долбоебы, но ничего опасного для общества, так, гопники. Эти – студенты, вот они как нажрутся, любят поколбаситься, но быстро стихают…
Наряд ППС неспеша прогуливался по залитой электрическим светом и алкоголем набережной. Прапорщик, Саша Куцко, менторским тоном читал сержанту лекцию по физиогномике, чуть заметно кивая то на свору пацанов в модных кепках, которые, завидев наряд, начали суетливо прятать бутылку за пазуху, то на толпу молодежи, обступившей молодого парня с гитарой.
Сержант согласно мотал головой, делая вид, что внимательно слушает, на самом же деле был погружен в свои мысли.
Какого черта он утюжит грязные улицы в поисках вонючих алкашей и бабулек, наносящих госбюджету невосполнимый урон нелегальным бизнесом? Говорил же батя, иди на юрфак! Сейчас хоть бы в тепле сидел, а то лазь по подворотням как собака бродячая…
Он не привык вымещать зло на окружающих. По печени пьянчуге непослушному дать – это можно. БОМЖару оттырить – тоже. Просто это единственный вариант: составил ты на него протокол, посадил в обезьянник, выпустил – и что? Через полчаса с той же набережной его забирать? Всех-то не заберешь. Лень просто с ними цацкаться, за это премию не получишь.
На лавочке справа наряд заметил абсолютно пьяного мужика лет пятидесяти. Он не был БОМЖом, на нем была недешевая куртка, которая, впрочем была заляпана бурой грязью – видимо не удержался на ногах. Мужик дополз до лавки, плюхнулся на нее и завалился набок.
- Ну что, уважаемый, как настроение? – осведомился прапорщик. Ответа, естественно, не последовало. Прапорщик нагнулся, принюхался и удивленно протянул:
- Эээ, Дим, да он трезвый… Вызывай крестоносцев, бля…
Скорая приехала через двадцать минут. Врач послушал мужика, пощупал пульс, задрал мужику веко и сказал:
- Ну что, господа милиционэры, передоз судя по всему. Только не знаю пока чем.
- Чего-о!? Ему ж лет под сраку! – недоверчиво уставился на врача прапорщик, - во, пятьдесят три по паспорту!
- Ну, любви, как говорится, все возрасты покорны. Загружайте его в карету.
Пока оформили «клиента», пока то да се, прошло пару часов.
- Пошли что ли перекусим? – скорее констатировал, чем спросил у сержанта прапорщик и потопал в сторону ближайшего ларька с шавермой.
От шавермы уже болел живот, отказываясь чувствовать ее тяжесть день за днем, зато она была бесплатной.
- Три часа осталось, - с набитым ртом пробубнил Дима, - только бы тихо все было.
- Угу, - согласился старший по званию, слизывая капли соуса с пальцев, - уже и выспаться б неплохо.
Будто назло, вдруг зашипела рация:
- Восемь три. Где вы?
- Блядь. Восьмерка-три. На углу Красной и Киселева.
- Пиши адрес, восемь-три. Улица Киселева, дом тридцать шесть, второй подъезд. Бабка звонила, сказала, труп в подъезде. Узнай че там да как.
- Понял, сейчас будем. Ну что, доедай, пошли. – это уже не в рацию.
Подъезд был знаком сержанту – в нем жила его знакомая. Вообще, отношения с девушками были у парня своеобразны: он не любил долгих ухаживаний, не воспринимал «конфетно-букетных периодов». Он привык брать нахрапом, наглостью. Многим девушкам это нравилось. Многим, но не всем – некоторые его откровенно посылали. Знакомой из этого подъезда, судя по всему, нравился Димин подход.
- Ого, бля! - прервал Димины воспоминания возглас прапорщика.
На площадке возле лифта, скрючившись, лежал нестарый, но потерявший нормальный облик из-за пьянства, мужик. Изумление коллеги вызвало то, что из глазницы пьянчуги торчал старый кухонный нож, из-под которого на пыльный бетон натекла огромная лужа крови, уже успевшей свернуться. Ее металлический запах примешивался к вони мусоропровода и подвальной затхлости.
Прапорщик отправил Диму осмотреть подвал и этажи, сам же опять забубнил в рацию, снова вызывая скорую и оперов.
В подвале сержанта ждал еще один сюрприз. На самодельной петле, закрученной концом на толстой трубе под потолком, висел еще один труп.
Через полчаса в подъезде было полно народа. Приехавшие опера вытащили на площадку заспанных жильцов, притащили пьяненького дворника, с пяти утра делавшего попытки подмести грязный двор. Опять же приехала бригада скорой, которая вызвала труповозку.
Один из оперов, молоденький парень, опрашивал толстую тетку во фланелевом халате, что-то записывая в блокнот.
Зашумели, открываясь, створки лифта, и из его кабины вышла девушка. При одном взгляде на нее, у Димы екнуло сердце. Это была она, его знакомая. Она уставилась на покойника, оцепенев. Старший опер, перехватив ее взгляд, крикнул: «Бля, накройте ж вы труп!», но было поздно. Девушка закатила глаза и начала плавно оседать на пол. Дима кинулся к ней и успел подхватить ее подмышки.
- Сержант, доставь ее домой, - выудив из сумочки паспорт девушки, и показывая Диме номер квартиры, сказал опер, - нам тут третьего трупака еще не хватало.
Дима затащил девушку в лифт и нажал нужную кнопку.
Пока доехали до этажа, девушка пришла в себя, но все еще толком не соображала. Она не пыталась вырваться из цепких объятий милиционера. Он чувствовал тепло ее тела, его это заводило.
Непослушными пальцами она достала связку ключей и открыла замок. Он прикрыл входную дверь, помог ей пройти в комнату и сесть в кресло, только потом сказал:
- Ну привет, Дашуль, соскучилась?
Она с ужасом взглянула на него и в панике вскочила с места, узнав его голос, вспомнив страшный запах. Теперь она поняла – это был запах казенных решеток и оружейной смазки.
Она кинулась к двери, но сержант грубо оттолкнул ее в сторону кровати и медленно пошел к ней. Что будет дальше – его не волновало: она вдруг стала для него будто красная тряпка для быка.
Даша попыталась ударить его кулаком в грудь, но он уверенно перехватил ее руку, правой ладонью наотмашь ударил ее по лицу. Всхлипнув, она рухнула на кровать, он навалился сверху. Надавив ей на горло предплечьем, он второй рукой начал расстегивать ее джинсы, окончательно обезумев от желания.
Вдруг свет вокруг померк, в голове будто разорвалась бомба, и он начал проваливаться в забытье, сквозь глухой шум слыша всхлипы девушки.
Баре.
- Короче, он мне такой «ты с какого района, пэцн?», прикинь: мне! Ну я ему «а вот с того, за горой!» - поворачиваюсь, типа показать, и рраз ему в дыню! Ну он короче аж педалями луну схватил…
Пацаны довольно заржали – «Ну ты, Миха, кент!», - а рассказчик резко вылил содержимое белого помятого пластикового стаканчика в рот и ловко как кот языком подцепил из жестяной банки мякишем хлеба здоровый кусок паштета.
Потом поднялся и, слегка шатаясь, побрел к компании по соседству. Из нее лился веселый смех, была слышна музыка и нестройный хор голосов.
- Слы, братан, ты Круга умеешь изобразить? – густым басом поинтересовался Миха, - «Золотые купола»?
- Да не, не знаю таких песен…
- Ты че «не знаю»! А ну, подбирай! – и он запел, не попадая в ноту: - Дом казённый предо мной, да тюрьма центральная…
Музыкант начал подбирать аккорды, вслушиваясь в слова и пытаясь понять мотив песни, но тут Миха, скосив глаза набок, протянул:
- О, какая цыпа! Слы, котенок, а давай знакомиться?
Он подбежал к миловидной девушке, быстро стучащей каблучками по старому, потрескавшемуся асфальту набережной. Она даже не оглянулась на него, лишь ускорила шаг.
- Ну ты че, малая, оглохла? – дыхнув на нее перегаром, протянул Миха, усмехнувшись.
Рука девушки скользнула в сумочку и достала нож. Настоящий, большой кухонный нож.
- Пшел вон, мразь, - процедила сумасшедшая сквозь зубы, - не то кишки выпущу.
Миха открыл рот и часто-часто заморгал, уставившись на нее, она же, сунув нож в сумку, развернулась и быстрым шагом пошла подальше от шумной, пьяной набережной.
Пацаны, наблюдавшие за Дон Жуаном, заржали.
- Ну че, фраер, облом?
- Да пошли вы… - зло огрызнулся Миха и так же зло хлопнул полстакана водки, которые протянул ему товарищ.
- Да ладно, брат, че ты? Курица какая-то! – хлопнул Миху по плечу один из парней, - семена будешь?
- Сам ты курица! – беззлобно ответил он, вытянул из пакета полторашку «Арсенального» и, кинув «Пока, пацаны», под недоуменными взглядами друзей направился за девушкой.
Такого с ним еще не было. Были фразы типа «Отвали, козел», «Я парня жду» и прочее, но вот так, чтоб с ножом…
Миха первый раз в жизни решил попробовать завязать знакомство еще раз, а если не выйдет, то хотя бы спросить – почему вот так, «кишки выпущу».
Девушка уже убежала далеко вперед, но набережная была длинной, и Миха видел, как незнакомка пробегала мимо шумных, пьяных компаний. Он ускорил шаг.
Вот от одной из кучек народу отделился какой-то хмырь и, подойдя к девушке, начал ей что-то втолковывать. Но она резко ответила ему, все также расстегнув сумочку, и заспешила дальше.
Пробегая мимо огорошенного неудачника, Миха деловито бросил ему «Не суйся, падла, куда не просят».
Парень открыл было рот, но тут же помотал головой, будто стряхивая с себя пьяный туман, и вернулся к своим.
Девушка поднялась с набережной и, пройдя по пустынной улице полквартала, завернула во двор. Миха ускорил шаг, увидел, как она зашла в подъезд, и остановился у лавочки.
Что ей сказать? С чего начать? Несмотря на возможность рассмотреть вблизи свои внутренности, парень не боялся – вряд ли такая хрупкая, воспитанная цыпа смогла бы взять и вот так запросто пырнуть его ножом. Миха боялся, что она презрительно посмотрит на него и опять процедит что-нибудь неприятное, оставив его без ответа. Тем более, девушка ему и вправду понравилась, он чувствовал то ли охотничий азарт, то ли бешеное любопытство. По крайней мере, ТАКОГО с ним еще не было.
Он откупорил «Арсенальное» и сел на спинку лавки.
«Подождать ее до утра? Или пойти обратно к пацанам? Не, вообще засмеют, ну его нах… Так хоть придумаю что-то нормальное… Девушка, мы вчера познакомились при неадекватных обстоятельствах… Тьфу, бля... Сам – ходячее неадекватное обстоятельство…»
Неспеша потягивая пиво и закуривая его любимым «Кентом восемь», Миха встретил рассвет.
Ноги затекли, да и пальцы подмерзали, но он был настырным парнем. Тем более что уже столько прождал.
Неожиданно во двор зашел наряд ППС. Один из ментов, помоложе, кинул на Миху цепкий взгляд, который, впрочем, к парню не прилип и растворился в утренних лучах солнца.
Прапорщик набрал на домофоне код и менты вошли в черную пещеру подъезда, дохнувшего на них смрадом плесени и мусоропровода.
Через десять минут во двор въехал милицейский РАФик, а за ним карета «Скорой». Лениво переговариваясь между собой, заспанные люди зашли в подъезд вслед за нарядом.
Миха, заподозрив неладное, шмыгнул к двери и успел схватить за ручку, когда врач в белом халате и старых сандалиях уже потянул ее на себя.
- Ты чего, пацан? – уставившись на него, спросил мужчина в дешевом сером костюме, вокруг которого уже образовалась изрядная толпа.
- Да ниче, живу тут, а че?
- Постой-ка пока тут, жилец, погодь… - опер достал из кармана потрепанный блокнот и тихо начал расспрашивать о чем-то заплаканную тетку в домашнем халате.
Миха встал на цыпочки и увидел на полу у лестницы свернувшегося в калачик, лежащего в луже крови человека.
Неожиданно двери лифта распахнулись, и в коридор вышла она. Сердце Михи екнуло.
Девушка уставилась на покойника широко распахнутыми глазами и вдруг осела на пол. Ее успел подхватить мент из наряда, что зашел в подъезд первым.
- Бля, да накройте ж вы труп! – крикнул опер в костюме и, достав у девушки из сумки паспорт, сказал:
- Сержант, доставь ее домой - нам тут третьего трупака еще не хватало.
Миха вытянул шею и цепким взглядом высмотрел адрес девчонки. Мент взял ее подмышки и затащил в лифт, а парень, протиснулся через толпу служак и соседей и встал у лифта, нажав на кнопку вызова.
Зайдя в обклеенную фантиками от жвачек и обожженную спичками кабину, он наугад нажал на кнопку с номером «5».
Двери лифта с механическим лязгом открылись, и Миха тут же высунул в них голову. Блин! На один этаж ошибся!
В тамбуре шестого этажа парень обнаружил нужную квартиру. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом. И хотел было нажать на кнопку звонка, но услышал из недр квартиры приглушенные женские всхлипы.
Ничего не понимая, Миха взялся за дверную ручку и дверь, тихо скрипнув петлями, открылась.
Миха тихо зашел в темный коридор и заглянул в комнату.
Там, на кровати, лежала она. Ее глаза были наполнены ужасом и слезами. Держа ее за руки, на нее навалился мент, который ее вел домой. Он рычал и пытался содрать с сопротивлявшейся жертвы джинсы.
Она заметила Миху, и к ужасу в ее взгляде прибавилось непонимание.
Парень вдруг взвился, схватил со стола запыленную хрустальную вазу и с силой обрушил ее на бритый затылок насильника, который тут же ткнулся в плечо девушки.
Кода.
Жаркое лето осталось позади. Остывающий от зноя асфальт накрыли желто-красные дни осени. Вода в реке потемнела, будто насупилась в ожидании морозов, и, хоть до них было еще далеко, в воздухе уже витало осеннее отчаяние.
Темнело уже быстро – видимо, солнце порастеряло силы за лето и теперь побыстрее пряталось от холода за горизонтом.
В темноте набережной, освещаемой лишь тусклым светом фонарей, сидела компания молодых парней и девчонок. Ребятам было наплевать на осень, ведь для них проходила лишь ранняя весна жизни.
Молодой парень перебирал звонкие струны и красивым, уверенным голосом выводил: «Напишу-ка я песню о любви…»
Его соратники наливали в пластик стаканов алкоголь, подпевали, смеялись.
- Слы, братан, ты Круга умеешь изобразить? – вдруг услышал музыкант, - «Золотые купола»?
- Мишка, ну не начинай ты опять!
- Все, все, Даш, я ж так, по старой памяти…
Молодая пара, отвернувшись от музыканта, неспеша пошла по набережной. Хрупкая девушка уверенно держала долговязого парня под руку и смеялась его словам.
©yan4ello
Это сообщение отредактировал Yan4ello - 19.10.2010 - 12:38
yaplakal.com