Старик и пёс

Зима в этом году выдалась тёплой. Старик и не помнил, когда раньше было такое, чтобы поздней осенью стояла плюсовая температура, а дети во дворе играли не в снежки, а классики. В ноябре-то. Всех признаков зимы – короткий день да длинная ночь. А так – всё как летом. Вон мужики в беседке у гаражей в шахматы играют; Олька, Маруськина дочка (а не внучка ли?) с мячиком у стенки играет; молодёжь пиво пьёт у подъезда.

Старик окинул взглядом двор. Метрах в двадцати что-то усердно вынюхивает Гиссар, стариковский пёс. Чуть дальше виднеется старый забор. Забор настолько ветхий, что даже совсем мелкие ребятишки с легкостью отрывают от него очередную доску для каких-то своих новых, непонятных старику игр, после чего местный председатель, размахивая клюкой, гонялся за ними, грозясь вступить в половые отношения не только с виновниками, но и с их родителями.

Гиссар вальяжно подходит к дереву и задирает ногу. Деревья во дворе высокие, выше дома вымахали. Спасибо им, летом даже в полуденное знойное солнце дома прохладно. Старик помнит, как они всем двором сажали эти деревья. Анька с Машенькой были маленькими, а Ваньки даже в планах не было. Было им с женой чуть за тридцать, и жизнь-то вся ещё впереди была, чего они, молодые не особо-то и понимали, думая, что вот оно, всё, молодость прошла, а с нею вместе и жизнь закончилась, а впереди только дети, работа, «Столичная» с оливье по праздникам, да мандарины с «Советским» шампанским в Новый год. Да, ещё они коммунизм строили, а впереди было светлое будущее. Вот оно будущее, самое настоящее будущее. Беспросветное.

Обнюхав сделанное, Гиссар бежит к песочнице. В песочных россыпях копошится детвора. Присматривает за ней свора никчемных старух, обсуждающих представительниц первой древнейшей, коими, на их взгляд, являются все соседи женского пола. Старик вздохнул. Сплетни и пустопорожние разговоры он считал занятием злобным, от безделья и не от хорошей жизни, но вступать в споры с бабками не решался, не хватало ещё, чтоб и ему на старости начали косточки перемывать. Одного раза хватило. «Курицы вы, и мозги ваши куриные», - как-то не сдержался старик. С тех пор весь двор знал, что в войну Александр Никитич Прохоров служил в гестапо. И даже вынесенные во двор советские ордена и медали не всех убедили. «Нет дыма без огня», - твёрдо верили в народную поговорку одни. «Сергеевна-то зря говорить не будет», - шептались с уверенностью в непогрешимости Фаины Сергеевны другие.

- Здравствуйте, Сан Никитич, - поздоровалась Алевтина, проходя мимо с корзиной свежевыстиранного белья.
- Здравствуй, здравствуй, - ответил старик. – Всё модничаешь?
- А то ж! – воскликнула Алевтина. – Да только кто на меня смотрит?

«Посмотрят, Алевтина, обязательно посмотрят», - подумал Прохоров. И, правда. «О, пошла, шалава!», - зашептались курицы. – «Ишь ты, вырядилась как на блядки!».

Алевтина и в сорок лет имеет неисправимую привычку тщательно готовиться к каждому выходу в свет. Пятиминутный выход во двор для развешивания белья тоже приравнивался к выходу в свет. Никитич помнит время, когда Алевтина с его Анькой местных пацанов с ума сводили. Анька сейчас в Канаде, присылает на Рождество открытки, а Алевтина вот она, три раза замужем, в поисках четвёртого. Дома – сын-балбес, великовозрастный Эдик: работы нет, да не надо, зачем, и так хорошо живется. Перебивался Эдик какими-то смутными заработками, а чаще размышлял: где, как, да за чей счет.

Старику уже под восемьдесят. Гиссара, туркменского алабая, старику подарили бывшие сослуживцы на семидесятилетний юбилей. Никто не думал, как такую собаку будет содержать старик, живущий на пенсию. Просто кому-то из милицейского начальства это показалось удачной идеей. Но пёс не привередничал, ел то, что покупал старик на выкроенное из пенсии, да и в столовой, находящейся неподалеку, подкидывали, что оставалось.

Из-за густых, подёрнутых сединой бровей, взгляд Никитича всегда хмурый и насупившийся. Спина прямая, несгибаемая, такая, какую должно иметь офицеру милиции, да не в той, что сейчас, где боровы жирные верховодят, а той, где за честь, за совесть, где «вор должен сидеть в тюрьме», а «человек человеку брат».

Пёс похож на хозяина. Такой же взгляд исподлобья, та же молчаливость. От Гиссара не добиться бесполезного лая. Зачем тратить время на лай, если можно просто вцепиться, вырвать кусок мяса и куснуть ещё? Алабаи не боятся никого. Предки Гиссара, случалось, вступали в неравную схватку с медведем или барсом. Одним словом – волкодавы. Но волкодавами кличут не потому, что могут в одиночку справиться с волком или других хищником. Отсутствие страха перед дикими волками, барсами, медведями, вот что делает собаку волкодавом.

Подобным волкодавом в годы службы был и Прохоров. Не робел ни перед ворами кавказскими, ни перед руководством партийным, тем более не гнулись коленки при виде заточки иль ствола направленного в лицо.

Так и жил. Чужого не брал, подонков не боялся, не врал, не подличал, по совести жил, по совести и умирать собирался.

***

- Гиссар, ко мне!

Пёс подбежал к старику, язык наружу: «Что, хозяин?».

- Пойдем, пройдёмся! Рядом.

Старик гладит пса, тяжело поднимается - ноги не те. Гиссар прижимается к ноге, позволяя Александру Никитичу опереться о загривок. Неторопливо шагая, оба движутся со двора – в сторону аллеи, «подышать». Гиссар сосредоточен: не торопится, не забегает вперёд, не отстаёт – страхует.

Бывало, во время таких прогулок старик падал, а пёс подкладывался под него, чтобы смягчить падение. Каждые пять-семь минут Никитич останавливается отдышаться. Пёс садится рядом, смотрит в глаза, спрашивая: «Ну что, старичок, совсем форму растерял?». «На себя посмотри, язык до асфальта!», - отвечает Прохоров, и они идут дальше.

Так, разговаривая, отдыхая, дошли до аллеи, отсиделись на лавочке и направились назад к дому. По дороге старику стало совсем плохо, и путь занял больше часа. На лестнице Гиссар обеспокоился, заволновался, стал торопить старика: «Дома что-то не так, поторопись, старый ты пень!». Собирая последние силы, Александр Никитич послушал пса и, не слушая сердце, которое стучало «стоп-стоп-стоп», стал подниматься быстрее.

Дверь не заперта. Свет, который старик всегда выключал, сберегая электроэнергию, включен. Гиссар, убедившись, что хозяин зашел, рванулся в спальную комнату. Старик услышал чей-то вскрик, возню, сдавленное рычание Гиссара. Громкий крик: «Ах, сука, тварь, отпусти!». Прохоров спешит в спальню. Ящики открыты, белье из шкафов выброшено на пол, кое-где раскиданы ордена, медали. В углу на полу скрючившийся мужской силуэт, над которым, рыча, нависает Гиссар.

- Фу! – кричит старик.

Подрагивая от возбуждения, Гиссар нехотя отпускает вора и садится рядом. Прохоров прищуривается и узнает в незваном госте соседского Эдика, сына Алевтины.

- Эдька? Ты какого рожна влез сюда? Чего надобно? – тут старик замечает напиханные по карманам ордена с медалями и вскипает. – Ах, ты, подлец, твою мать, ты чего надумал? Кровью полученные ордена воровать? Мы ж за тебя, за будущее твое кровь проливали, гаденыш! Да я тебя за такое…
- Пошел на хуй, дед! За собаку свою еще ответишь! – орет опомнившийся от первого шока Эдик, встает, пихает старика и убегает.

***

- Слыхали, слыхали? Прохоров-то копыта отбросил.
- Да ты что? Это после того случая что ли?
- Ну да, когда он на Алевтинкиного Эдика пса своего натравил. Она ж это так не оставила, заявление в милицию написала.
- И чего?
- Приняли. Штраф деду влепили, и пса усыпили.
- Эту страхолюдину-то? Ну, слава Богу, есть справедливость на свете! А то у нас тут дети малые по двору шастают, и псина прохоровская туда же! Я ему сколько раз говорила, что заявление на него напишем, что собаку свою без поводка выгуливает? А он все посмеивался, старый хрыч. Вот и досмеялся!
- Не говори. А то, что сам упокоился – с сердцем у него что-то было – так давно пора, засиделся Никитич на этом свете.
- И то верно. Да так ему и надо, гестаповцу этому. Заслужил.
- Конечно, заслужил. Боженька, он ведь все видит…

Фаина Сергеевна перекрестилась.



© Юник

Штирлиц
Спасибо, друже. Задело.

Слабое утешение.

Это сообщение отредактировал Polett - 7.10.2010 - 14:31

Юник - автор креоса "Кирпичи", если чо...

Хорошее крео. Обняла.

Ога Юник он крут, крестую. хороший креос!

Сильно, как всегда. После таких рассказов хочется бросить пить, пойти работать участковым и навести порядок
- во дворе
- в районе
- в городе
- в стране.
И очень хочется чтобы молодежь росла хотя бы не хуже нас....

сильно написано, даже сказать ничего не могу - мысли в кучу сбились

Очень сильно

Как с моего деда писали.

Однозначный крест, Юник молодец

Проняло. Вряд ли это та же самая история. Но... Копипаст самого себя...

...А вообще-то их должно было родиться трое... На свет должны были появиться три очаровательных щенка, плод любви мамы — сенбернарши и папы — «кавказца», но — так уж получилось, что Он родился один. Он был крохотным, маленьким, слепым, беспомощно тыкался мокрым носом во всё, что напоминало ему материнский живот. А если уж быть до конца честным, то он появился в результате платонической любви Александра и Александры — владельцев «кавказца» и сенбернарши, вот так неадекватно выразивших свои чувства друг к другу, ибо Александра была замужем не за Александром и была очень сильно зависима от своей «финансово-супружеской «половины».
Но — не будем грустном... Ибо все мы все — слабы, все мы — грешны, а осуждение других — гораздо более великий грех, нежели подсчитывание чужих доходов и мечты о том, как бы ты лично их потратил...
Итак... Итак — Он был... Он рос. Рос, пИсая с виноватыми глазами Сашке в прихожей, какался у входной двери, пытаясь по-детски дождаться любимого хозяина на пороге квартиры, торопливо вставал на толстые задние лапы и всегда суетливо лизал Сашку в нос, когда тот в усталости падал после тяжёлого дня на холодную холостяцкую кровать, мечтая об Александре, прижимая к себе подушку или Его... «Папа — кавказец» понятливо лежал на своём коврике у входной двери, изредка вздыхая и поскуливая по ночам, вспоминая свою личную,такую недалёкую собачью юность, явно сочувствуя Хозяину... А потом папа — «кавказец», почувствовав окончание исполненного долга перед Жизнью и Хозяином, соизволил «почить в бозе»... А «сынуля» — вырос... Он вырос, превратился в спокойного и неторопливого Пса весом под 120 килограммов, вальяжного, спокойного, и всеми (и особенно дворовой детворой) вечно любимого... Он был всегда уравновешен и невозмутим, всегда был преисполнен чувством своей значимости и значительности. Он никогда не обращал внимания на наглых и надоедливых соседских кошек и котов, хотя один раз допустил маленькую слабость.
Это было весной, в мае, на даче у Сашкиных родителей. Какой-то полупридурочный ротвейлер, увязавшись за загулявшей дачной бездомно-бездумной собачонкой, попытался походя цапнуть за голень Сашку. Сучонка с подвизгом попыталась ротвейлеру помочь. Лишних движений не было. Это случилось мгновенно, просто Он пару раз глухо всхрапнул и встряхнул несуразно большой башкой. Хвостатая подруга улетела в глубину садов, причитая по-собачьи, а «влюблённый» ротвейлер прилёг отдохнуть, — «прилёг навечно». Тут же из-за калитки вылетела, упав на колени и продрав колготки, Хозяюшка ротвейлера, но это уже была просто «дань почести безвременно ушедшему другу». И напрасно Она рыдала, напрасно Сашка успокаивал Её, гладя по пушистым волосам, — ротвейлер так и не поднялся... А Он сидел, глядя на Мир печальными слезящимися глазами, чувствуя непоправимость момента, совершенно не понимая и не признавая своей собачьей вины.
Но тут как то раз в квартире появилась Она... Она была немножко во всём не такая, как Александра, — не та стать, не та одежда, не тот макияж, и вообще Она в тот момент была не в колготках и юбке, а в джинсах, и вообще Она была во всём совсем трогательна, хрупка, в чём-то даже порой несерьёзна, но Он почувствовал, что вот, вот — Она!!!... Она, — «настоящая хозяйка, Хозяйка, которая согреет и приласкает, накормит и помоет лапы после прогулки, Хозяйка, которая вместе с ним полетит к двери, услышав непонятным зовом сердца Сашкины шаги», короче... А что короче? Ясно было, что за Неё можно безоговорочно отдать свою неказистую собачью жизнь... А что теперь Сашка?... Сашка... Сашка — он сильный, — свою жизнь он защитит теперь уже и сам, без Него...
Но у Неё была одна слабость — она не переносила Питерских морозов и климата, постоянно чихала, кашляла, простужалась, ожидая Сашку с работы... В такие минуты Он ложился у Её ног или на Её колени, грел Их своей шерстью, заворачивая пушистейший хвост Ей на спину, и, когда Сашка уезжал в командировки, — в минуты её простуд приваливался к Ней на диване спиной, не засыпая ни на секунду, согревал Её, зная, что совершает самый важный поступок в своей жизни...
А Сашка дал себе клятву — «Я — заработаю... Я заработаю много... Очень много... Я куплю Ей самую тёплую и самую красивую шубу на свете, я одену её в такие меха, которым бы позавидовала бы королева Британии, она всегда будет в тепле и сытости, она будет самой любимой и желанной»... Под эти мысли и стук колёс голодный Сашка засыпал в «общих» и не отапливаемых плацкартных вагонах, в строительных «вагонах-бытовках», в залах ожидания периферийных аэропортов... И Чудо — свершилось!!! Шуба, настоящая обесцвеченная соболья шуба, мечта и стон Российских Императриц, была сшита в Сибири и оплачена...
И вот Он с Сашкой был на прогулке в промозглом поздно-осеннем Питере, в Пионерском парке, в том, что раскинулся вдоль Пискарёвского проспекта и проспекта Блюхера. И в этот момент появилась Она, накинув на плечи столь вожделенную и привлекательную шубку... Она была... Она была как всегда, — настолько божественна и прекрасна, что Он, Он, будучи верен до конца своей собачей жизни верен Сашке, метнулся по-щенячьи к Ней, уронив поводком в лужу Сашку, кинулся к ней, не обращая внимания на Её испуганный вскрик, подбежав, привычно закинул ей передние лапы на плечи... И шуба, столь долго ожидаемая шуба, поползла под 120-килограммовым весом... Трещали швы, отлетали пуговицы, сбился на сторону воротник... А Он радостно лизал Её в нос, восторгаясь Её несравненным видом...
А потом Его били... Били жестоко, ногами и поводком, руками и палкой, столь любовно приносимой под выкрик — «Апорт!!!»... Жестоко и исступлённо, разбив нос, морду и отдавив переднюю лапу. А он, поджав хвост и уши, пригнувши спину, стелясь брюхом по снегу, виновато полз к Ней и Александру, чтобы получить очередную порцию безжалостных ударов... В его преданных собачьих глазах виден был только один вопрос: «Конечно, я виноват... Но — за ЧТО???»... А потом Она упала на колени, прижимая Его рассечённую морду в своей груди, целуя Его в морду, лаская сломанную лапу, перемазывая собачей кровью Своё лицо и остатки королевской шубы, шепча... «Ну прости меня, прости меня, Мой маленький, прости меня, глупую бабу за эту поганую шубу, прости за всё, я люблю Тебя, люблю, глупый, ну нашло на меня, просто нашло, ну прости,а?». И Он сразу забыл эту крохотную обиду, простив Её сразу за всё и навсегда... Он больше никогда не вспоминал об этом глупом инциденте, так случайно и неожиданно нарушившем течение их счастливой семейной жизни.
.. однажды Он вышел в приоткрытую входную квартирную дверь и привычно ступил на ступени лестницы, ведущей вниз к выходу на улицу. Мягко ступая своими мощными лапами по коридору между колясочной и мусоропроводом, Он заметил неясную тень в углу, почувствовал запах знакомых духов и услышал приглушённый вскрик. Он не помнил себя в раннем детстве, но смог повторить тот великолепный бросок, сопровождаемый двумя короткими всхрапами... И в доме опять воцарились мир и спокойствие, Она опять кормила Его, выгуливала в парке, и никто никогда не вспоминал тот грязный, неосвещённый подъезд. Она — потому что навсегда исключила этот эпизод из своей памяти, а Он — потому что Он был просто Животное и почему-то совершенно не умел говорить и переживать.
...Она меня била. Била короткими и жестокими словами, топая крохотной ножкой, обутой в аккуратный осенний сапожок. Её глаза излучали гнев и злость, речь была коротка, безжалостна и жестока. Эта маленькая кроха растаптывала меня, как хотела, а я, двумя часами ранее разорвав «в клочья» Генерального Поставщика и Генерального Застройщика, виновато стоял, слушая и слушая, повесив руки и потупив взгляд.
...А на следующий день она позвонила, и милым, мелодичным голосом проворковала: «Доброе утро, любимый... Как ты спал? Прости меня, глупую... На меня просто вчера просто что-то нашло... Ты ведь не обижаешься на меня, милый, правда?»... И в даже в обычном телефонном разговоре я пополз к ней, — пополз, поджав хвост и уши, пригнувши спину, стелясь брюхом по снегу, виновато пополз к ней, чтобы получить очередную порцию безжалостных ударов в какой-нибудь очередной раз, надеясь на лучшее...
А позавчера Его, старика, не стало. Просто какие-то тинэйджеры, прогуливаясь со своими случайными юными подругами по Пионерскому парку, решили испытать переделанный «газовик» на «живой мишени»...




Это сообщение отредактировал Pietapy - 7.10.2010 - 18:40

спасибо.... за оба...

Большое человеческое спасибо за такие креосы. Пускай грустные, пускай с плохим концом, но очень хочется верить, что честные.

Пиипееец!
Оба Рассказа очень в душу!
Спасибо авторам.
От Такого Мы становимся добрее и лучше. Надеюсь.

З.Ы. от нахлынувшего, забыл сказать. СПАСИБО!

З.Ы.Ы. Есть знакомый алабай. - Бураном зовут. Голова, как у медведя! Чужих МОЛЧА грызёт. Сильно. А, вообще, хозяин его, спокойно, у Бурана из пасти Еду вынимает и есть позволяет только после команды.

Это сообщение отредактировал RealTor - 7.10.2010 - 21:17

После прочтения двух хороших экземпляров хорошего чтива(типа масло масляное) хочется стрелять...
Но не знаю куда...и в кого...
Не подскажете?...
Сочинителям уважение.

Это сообщение отредактировал kulikdim - 7.10.2010 - 21:25

первое проняло жизненностью,второе слогом....красивый креос!
Pietapy
живете где-нибудь в районе Пионерского парка?

Это сообщение отредактировал Rents - 8.10.2010 - 08:01

Ога сильно.Кто скажет сопле, прошу модеров немедленно забанить.

Хороши авторы, пронимают рассказы..

мощный рассказ про одиночество, дружбу и вероломство.
спасибо автору и копипастеру.
+

Добавлено1 в 09:27
Pietapy тоже респект. простые, красивые слова о главном.

блять ............... плачу ....................

Вырос там. Жил. Сейчас на Крайнем Севере. Вернусь к Новому Году.
А рассказ - подлинный. Именно так всё и было. Имена только изменены.

Это сообщение отредактировал Pietapy - 8.10.2010 - 09:58

Pietapy
так мы почти соседи.за подлинный рассказ двойное спасибо!

пиздец. я еще такая распечатала рассказик...ну, думаю, в метро почитаю...в метро то я прочитала...и там же чуть не разнылась... ааа...у меня дома алабай...
это ж как сильно написано!!!!...так меня на эмоции!!!! это как советскую драму посмотреть!!!! это...это вещь!!!

Это подъёб на "Старик и море" Хемингуэя или как?

Это сообщение отредактировал Cyclotrimethylenetrinitramine - 8.10.2010 - 12:55

а мне кажется писано для выдавливания слезы...

нет слов +++

Оба рассказа ахуенные...
Спасибо!!!