101
Нет, все-таки тогда люди были проще, и не одевали черные очки, делающие их похожими на гадких, назойливых мух. Поэтому и писать о тех временах легче и свободней, что ли.
Восьмая заповедь была основательно отменена и стала культовой.
Россия жила как… Да нихуево жила! Уж во всяком случае, получше, чем Монголия. А в Монголии шкуры — самые качественные в мире. Не то, что у турок или итальяшек.
Блядь, я ж не о России, я об эротике!.. Вообще, причем тут Кустурица и шкуры КРС? Стоп, какая там эротика? Эротика — это что-то, типа, голых баб в глянцевых журналах, а в моей истории как раз этих журналов и не было. Бабы были, согласен, и даже голые, но никаких там инженеров-электриков или черных кошек с белыми котами. Ах, нет, не так… Кот там был, и даже не в эпизодах, но, сука, полосатый такой, с рыжими подпалинами. Мерзкий котяра по кличке Пушкин.
В нашем городе стихов не читают, но Пушкина знают не хуже, чем в Питере. И участковый был Пушкин, и хромой дедушка с Молофеевки, у которого трофейный мотоцикл на огороде гнил. Ну и, конечно, кот. Пушкин — символ, а мы к символам трепетно относились. И еще к блядкам. К ним мы, пожалуй, относились еще более трепетнее, чем монголы к шкурам КРС или будущий президент к римскому праву. А все потому, что делать больше было нечего.
Страна менялась. Люди увидели «Санту Барбару» — и пиздец! Там страсти, интриги, Мэйсон, бля, Джинна — охуеть! И все занимались великосветским блядством. Только в Америке это все как-то попахивало политэкономией, а у нас великорусской, похожей на волжские просторы, еблей женских особей под песни Юры Шатунова. Вы знаете кто такой Юра Шатунов? Я тоже плохо помню, но вот «Белые розы-ы-ы-ы…» Хуле, вспомнили? Ага.
А пошли мы на танцы. Туда ходили все, кто мог держаться на ногах или в данный момент не пиздил цветмет. На танцах можно было хоть как-то самовыразиться иль там повыебываться по скромному. Если выебываться нескромно, то можно получить по еблу и растерять все остатки социальной значимости для общества.
Там же, на танцах, происходили встречи с девушками, которых уже начали потихоньку называть «тёлками», и их можно было «снимать» или «подгонять».
Да что за еб!..
Пришли мы, значит, на танцы и топчемся по понятиям. А кругом такая же гопота, как и мы с Валероном. Ну, Валерон — это пацан такой, он цыган ненавидел и про Кустурицу до сих пор не знает.
А из динамиков ревет: «Музыка на-а-ас связала, тайною на-а-ашей стала…» и прочий мираж. Ритм есть, хуле. В желудке «паленый» «Petroff», фонарики мигают и бабы волосами потряхивают, как в рекламе от перхоти. Вот она эротика, без глянца и всяких там штатных поз!
А одна девчонка так вообще охуела. Это бывает, когда подруги уже по подъездам ебутся, а тут целка жмет. В таких случаях дамы бывают очень общительными и издалека видными. Короче танцует созревшая для блядок «Наташа Ростова» энергично, с тисканьем собственных сисек и красными глазами. А рядом цыгане, опять же. Ждут, суки, когда можно будет ее на хату увлечь в хоровую капеллу. Эти типы всегда норовят по быстрому, и кочевать снова.
Но тут было одно препятствие — Валерон. Его иногда «клинит», если он не закусит жвачкой «Love is...» В общем, ему неимоверно понравилась эта, которая руками размахивала в «свете дискотек…» Он пристроился рядом и стал топтаться типа как в 3D — ну, там руки по оси «Y», ноги по «Х», а перегаром в сторону «Z». Нереально так задвигался мой друган.
Цыганам это не понравилось. Они перешептывались и тыкали пальцами в нашу сторону. Но, помня, что Валерон уже сломал у них три ножа, за какую-то хуйню, то бычиться парни не спешили. Да и я одному Христо чуть руку не оторвал за стадионом «Горняк».
В общем, в перерыв один из ромэлов подошел ко мне, пока Валерон «дул в уши» прекрасной незнакомке в кожаной куртке.
— Слышь, Bespyatkin, у нас хата, тачка, бухнуть — все как у людей. Вы первые, а уж мы там потом… Телка сама хочет, видишь? — дипломатично обратился он ко мне.
— Животные вы, блядь. Вас даже Дарвин не систематизировал. Куда вы лезете? У пацана любовь, — вежливо ответил я.
— Ты меня своими авторитетами не страши, понял? А любовь только у лошадей бывает, — ответил мне цыган.
— Передай своим конокрадам, что кино сегодня до часу ночи, еще успеете. Нахуя вам опять по кладбищу бегать?
— Хуле ты распизделся, Bespyatkin? Опять будете штакетник искать, а его нет нихуя… У нас «ствол» есть, — почему-то оглянулся цыган.
— «Ствол» — это сила! Но любовь еще большая сила, поверь мне, — ответил я, не испытывая ни страха, ни угрызений совести.
Все знали, что молодые цыгане стреляют только с разрешения родителей, а родители у них пиздец какие строгие. Если пиздюк-цыган просто пальнет из хлопушки в людном месте, то усатый папа Михэй пропишет ему весьма радикальные рецепты по лечению геморроя.
Короче, трюк с хоровым пением отменялся в данном случае. Они это поняли и правильно оценили. Все жили на одном районе, и устраивать войну из-за хуйни — это просто глупость.
Так и получилось. Я с теми же цыганами таки поехал на «хату» со штатными красавицами из Молофеевки, а Валерон с «дамой под вуалью» упиздил в сторону Городища, размахивая руками и каким-то грязным пионом.
* * *
— Прости, братан, так получилось. Светка прелесть, я счастлив! Ты дома? — орал Валерон в трубку прокуренного телефона.
Блядь, как же было охуенно без мобильной связи! Если люди о чем-то договаривались, то это было табу, догма, руководство к действию. Никаких «если чо, я те смс-ку скину или отзвоню, типа…» Всё по-простому, как в геометрии.
— Иди ты в хуй! Я вчера губу о банку порезал, и цыгане брелок спиздили, — ответил я.
— Не, все нормально! Сегодня пойдем к Светке в Слободу, родаков нет. Для тебя будет принцесса с сиськами и шампанское, я уже купил, — не унимался Валерон.
Я понял, что это неизбежно, как триппер, и, уточнив что, где, когда повесил трубку.
* * *
И вот мы в доме вчера рожденной женщины Светки на самом краю Нижней Слободы. На круглом, покрытом цветастой клеенкой столе как МГУ высилась бутылка шампанского, охраняемая баночками водки «Black Death». Округ на тарелках лежали помидоры и холодец. Хлеб был порезан и доступен каждому.
Валерон со Светкой сидели как на свадьбе, а я как на скамье подсудимых. Намеченной принцессы не было. Вдобавок мне в шею дул противный сквозняк из форточки.
— Может окошко закрыть нахуй? А то неприятно… — тихо спросил я.
— Не надо, лучше пересядь. А то когда кот возвращается, по погребу разбегается и в форточку прыгает, — ответила Светка.
Я вздрогнул, представив, что этот кот, которого мне обозначили как Пушкина, сиганет на мою шею во время принятия алкоголя. Даже если б это бы и сам А.С.Пушкин, тоже хуйня получилась бы… Я пересел.
В это время раздался умеренный стук в дверь, и Светка кинулась в сенцы. Там послышалась шуршащая возня и шепот: «Где тебя, блядину, носит?!» Валерон улыбнулся и похлопал меня по плечу своей громадной клешней.
— Пришла. А чо я говорил, а? — откинулся он на стуле.
Да она пришла. Пришла на веки как церебральный паралич. Конечно, можно при моей-то фантазии отфотошопить образ и с помощью водки сделать среднюю размытость по Гауссу. Но, всему есть предел! Даже сиськам. Но не этим. В принципе, гражданка по имени Виолетта имела шансы на жизнь в относительно цивилизованном обществе, если б не кучеряшки, как у юного Володи Ульянова, и сиськи строгого режима. Вдобавок ее где-то плохо кормили или, если кормили, то не тем, чем нужно. Она была бледна как статуя Свободы, и улыбалась как Лаврентий Палыч…
Тем не менее, мы уселись за стол и вскрыли баночки с водкой. При этом мы вели себя как на саммите Большой Восьмерки. Хрустели помидоры, я толкал Валерона по ноге, попадая иногда по Виолеттиной. Валерон щелкал пальцами, а Виолетта как бы вопрошала: «Вы это, молодой человек, нахуя ногами под столом елозите?..»
Включили магнитолу «Радиотехника» — опять «Ласковый май» и все такое. Потанцевали, перекинулись фразами о Ельцине. И снова сели за стол. Я пил серьезно, ибо противник у меня был тоже серьезный.
В это время в дверь опять постучали, только громче и молодо.
К нам в компанию явилась симпатичная малолетка Оля, обожающая водку и «Ласковый май». Полвечера я смотрел на нее, понимая, что, хоть и выглядит она на все 25, но УК — принципиальная книжка, и баловства не допустит… Вдобавок эта Оля быстро нахуярилась и легла на кровать с никелированными набалдашниками. Легла жопой кверху, что говорило о крайней несознательности и отсутствии уважения к старшим.
Перпендикулярно этой кровати стояла другая, без набалдашников, но с подушкой и какой-то попонкой бордового цвета. Я понял, что в условиях социальной неустроенности и всеобщего воровства ебля все же состоится. Потому пришлось открыть еще баночку и занюхать хлебом.
Валерон встал как на митинге и поднял бутылку шампанского:
— А вот как пробочкой в потолок, н-н-на! — рявкнул он.
И пробка пизданула в побелку картечью. Брызги шампанского большей частью попали на спящую малолетку. Та вскочила со взглядом кающейся Магдалины, и делала ртом сложные фигуры.
— Где моя сумочка? — наконец спросила она.
Я передал ей драную портупею с серебряными цепочками из силумина.
Пока мы вкушали пузырьковое винцо, Оля достала из недр огромный зеленый резиновый член и ткнула им в мою сторону.
— Вот! — прохрипела она.
— Что — вот? — поперхнулся я.
— Подарок! — ответила Оля и, зажав изделие между подбородком и ключицами, опять повалилась на кровать. При этом один глаз у нее остался открытым.
— Ну, мы пошли, Bespyatkin, — сказал Валерон. — Развлекайтесь.
Блядь, ну вы представляете? Они пошли... А мы должны развлекаться под брызги шампанского и сопение малолетки Оли с резиновой елдой поперек лица!
Я не стал говорить романтических слов и прочей дряни. Как дикое, необузданное животное, я увлек Виолетту на кровать с бардовой попонкой. По пути женщина пыталась за меня сказать эти романтические слова, но не успела. Мой воин встал по уставу караульной службы и был готов к боевому заданию.
Виолетта поняла, что Шекспир отменяется и остается только академик Павлов. В итоге она привычно запрыгнула на меня как Анна Ахматова, и началась новая серия про «Неуловимых мстителей».
Видимо от перенесенных стрессов и форс-мажоров я «словил клина». Поэтому моя принцесса была ебома долго, разнообразно и грубо. Она получила все, что хотела, но фильм продолжался серия за серией. Меня охватило половое бешенство. Я был зол на правительство страны и бандитский беспредел, на бескультурье и чиновничьи барьеры, на «Ласковый май» и Машу Распутину. Все это вылилось в беспрецедентное надругательство над уставшей Виолеттой.
Вдобавок я заебался одной рукой закрывать глаз малолетки Оли, который как у акулы раскрывался на фоне зеленого резинового члена. Почти как на картинах обожравшихся абсента французских импрессионистов. Все это напоминало возмездие или там революцию.
Покрытая испариной Виолетта, сжав губы, терпела половую муку, а я как парижский коммунар брал Бастилию все более жестоко и напористо. Сколько это длилось, не могу представить… Но тут вмешался Пушкин.
Да, этот чертов кот по веками устоявшейся традиции с разгону взял погреб и влетел в форточку…
Ах да, забыл сказать, что ранее, когда малолетка Оля как весенний бриз впорхнула в хату, предприимчивый сквозняк плотно захлопнул форточку — тот единственный путь, который вел уставшего кота к праведному сну и миске с хеком, был перекрыт невидимой стеной из стекла в обрамлении штапиков.
Граждане, включите воображение! А я выключу. Включили? Ну и как? Как вам кадры из Кустурицы?
В черном проеме появляется здоровенная кошачья морда. Она неимоверно плющится, превращаясь в маску существа из адских глубин. Затем стекло со страшным треском разлетается как новогодний фейерверк. Осколки с котом летят на нашу камасутру и изошедшую слюной малолетку Олю. При всем при этом Пушкин орал как при кастрации.
Виолетта доброй феей слетела с меня куда-то в сторону иконы Святой троицы. Я даже разглядел волшебную палочку и шлейф звездной пыли…
Малолетка вскочила на постели, крепко сжимая в руках резиновый прибор. Я стоял перед ней, и у меня стоял перед ней.
— Только попробуй!!! — завизжала она.
— Где кот?! — крикнул я ей в ответ.
— Вон он! — указала она зеленым членом в угол комнаты.
Там по сервантам и этажеркам скакал Пушкин, понимая, как и его великий однофамилец, что «исчезли юные забавы» и «Россия вспрянет ото сна». Вернее, уже вспрянула, ну, может, и не Россия, но хуй уж точно. А это не сулит ничего хорошего. Прерывать брачные игры млекопитающих опасно и чревато, как говорит известный тусовщик Тимати.
Я схватил не совсем чистый ботинок и, согласно римскому праву, запустил им в кота. Ботинок попал в Виолетту. Та завыла как Ярославна.
И только тут я заметил, что стою, вернее мы с хуем стоим, посреди комнаты как боги войны Марсы или Плутоны. На нас смотрят смертные и в ужасе ждут конца света. Конец стоял, свет горел, а я думал о коте, который не получил возмездия.
— Виолетта, иди на кровать, да закончим это дело, — наконец-то решил я.
— Не, я больше не могу… Прости, но я жить хочу, — честно ответила она.
— Она жить хочет! — продублировала малолетка Оля.
— Хуй с вами, живите! Но придет время и воздастся вам по грехам вашим, — грустно сказал я и быстро оделся.
В это время в покои вошли растрепанные Валерон и Светка.
— Чего это вы тут воюете? — спросил мой друг.
— У Пушкина спроси, — ответил я, направляясь к двери и запихивая в карман по пути баночку «Черной смерти».
Малолетка глупо хихикнула.
Я оставил всю компанию как есть — в непонимании и неопределенности.
Бредя по Слободе вверх к парку, я вляпался в коровью лепешку. После этого меня отпустило. Стояк закончился, начались боли. Вдобавок пошел мелкий дождь и проехали менты. Они посмотрели на меня, но не задержали.
* * *
Утром Валерон привел Виолетту ко мне. Как работорговец.
Я не стал спорить и думать о красоте, которая спасет мир. Мы с ней по-быстрому перепихнулись и попили пива.
Вот всегда бы так. А то — Пушкин, Кустурица… Подумаешь, гении! И небось, в кота ботинком тоже не попали бы.
© Bespyatkin
yaplakal.com