— Тебе проще, ты теперь один. Никто по тебе не будет плакать. Ну, может, кроме меня, — затянувшись, я выпустил дым к потолку, — а у меня семья. Мать, жена, дети. Нельзя мне умирать. Но и жить мне так тоже нельзя теперь, вот в чём фишка.
Беркович усмехнулся в ответ и покатал в ладонях бокал с толстым дном.
— Не стану говорить тебе ещё раз, что, если бы ты не влез в ту аферу с ценными бумагами, всё могло бы быть совершенно по-другому. Скажи спасибо, что отделался деньгами. Пусть и всеми, что были.
А так ты прав только в одном, Марк. Действительно, я теперь один. Совершенно один…
Я зажёг ещё одну сигарету и помахал рукой, развеивая дым, — Ты вроде говорил, что у Анны остался сын. Я так понял, это ваш общий ребёнок, разве нет?
Беркович, улыбаясь чему-то своему, молча гладил запрыгнувшего на колени кота. Он молчал так долго, что я уже не ожидал услышать ответ. Беркович частенько отвечал только на те вопросы, на которые хотел ответить. Остальные он просто игнорировал, как будто их никто и не задавал.
Беркович пошевелился, кресло под ним скрипнуло, когда он аккуратно потянулся за бокалом. Глотнул, поставил стакан обратно на стол. Хрустнув костяшками пальцев, помассировал грудь, другой рукой продолжая гладить кота.
— Нет, Марк, Алекс не мой сын. Бросай, пожалуйста.
Я подумал, взял ещё сигарету и сказал:
— Бросай теперь ты, а я после. Обнулили, значит, обнулили.
***
Жизнь свела нас с Берковичем лет двадцать назад. Первый раз оказавшись в дождливой ноябрьской Венеции, я стоял ошарашенный на балконе отеля, размахивал ополовиненной бутылкой коньяка и, путая слова, бросал стихи в густоту венецианских сумерек, расчерченную фонарями гондольеров:
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили — три.
Сердце ночами бесстрашней,
Странник, молчи и смотри.
Город — как голос дриады,
В где-то каком-то былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом…
Почувствовав, что вдохновение иссякает и требует подпитки, я присосался к горлышку и отхлебнул ещё коньяку.
— Наяды. В призрачно-светлом былом.
Я поперхнулся купленным в дьюти-фри “Наполеоном” и повернул голову. На соседнем балконе, глядя на меня, курил сигару холёный мужик в халате немыслимо красной расцветки с широченными лацканами.
Я икнул и тупо поинтересовался:
— Где?
— У Гумилёва. Если уж читать стихи, то читать правильно. — Мужик аккуратно потушил сигару и повернулся уходить, — хотя вам респект, юноша. Мало кто нынче знает Гумилёва.
— М-м… Клёвый халат, — ничего лучше ляпнуть в ответ я не нашел.
Мужик сощурил глаза и оценивающе посмотрел на меня. Потом всё-таки вздохнул и устало ответил:
— Это называется шлафрок. Спокойной вам ночи.
Следующим днём мы с этим мужиком нос к носу столкнулись у полотна де Кирико “Красная башня” в небольшой галерее на Гранд-Канале. На мужике висела шикарная блондинка с грудью четвертого размера и недовольным кукольным личиком, непрерывно канючащая: — Ну пу-упсик, ну ты же обещал, ну что тебе на эту мазню смотреть, а там у Дольче Габбана сегодня новая коллекция, щас все всё раскупят же! Ну котик, ну пойдем уже отсюдова!
Мужик чуть вздёрнул бровь, беспомощно огляделся по сторонам и увидел меня. Посветлев лицом, что-то шепнул спутнице, кивнув на меня, всунул ей банковскую карточку и шлёпнул по пышной заднице. Блондинка радостно взвизгнула, чмокнула его в щёку, измазав помадой, и, довольная, зацокала к выходу.
— Беркович, — подойдя ко мне, мужик сунул крепкую ладонь, — ваше появление случилось весьма кстати. Могу провести вам экскурсию.
***
Беркович был детдомовским, и мое появление в его жизни расценил как запоздалое обретение младшего брата.
После детдома он долго работал локтями и продрался в большую жизнь. В большие деньги. С семьей ему долго не везло, многочисленным подружкам нужно было его богатство, а не он сам. Затем в его жизни появилась Анна. Раздражительный и саркастичный прежде, Беркович стал непривычно спокойным и тихо счастливым, как будто светился изнутри. Потом он как-то признался мне, что испытывал Анну, притворившись банкротом, сказав, что всё потерял и у него куча долгов. Она просто продала свою единственную квартиру и плюхнула ему на стол чемодан денег, сказав: — Подотри сопли, Беркович, тебе не идёт. Прорвёмся.
Несколько лет они безуспешно пытались завести ребёнка, но что-то не получалось. Беркович вспомнил про свою раздражительность и опять стал невыносимым и скрытным.
Вскоре через общих знакомых дошли слухи — вроде бы Берковича видели гуляющим с коляской, но на все вопросы он отшучивался и загадочно улыбался. Мне он тоже не говорил ничего, да я и сам был занят — у меня самого родилась дочка, потом сын. Новая работа, переезд в другой город — всё это мало способствовало общению.
А через несколько лет я вернулся по делам. Заскочил без звонка к Берковичу и не узнал старого друга. Вместо умного, стильного, деятельного, интересовавшегося всем на свете человека дверь мне открыл обрюзгший небритый бомж. Как будто кто-то вытащил из крепкого мужика позвоночник и бросил получившуюся тряпичную куклу в пыльный чулан на продавленное кресло.
***
Мы пили три дня. Я молчал, Беркович сначала тоже. Заговорил он на второй день, повторяясь, перебивая сам себя и бессвязно начиная заново.
— А теперь её нет, Марк. Вообще нет и никогда больше не будет. И всё из-за моей упёртости. Я не думаю, что у неё был кто-то ещё, она просто хотела, чтобы я перестал винить во всём себя, понимаешь? Тупость, моя тупость. Ну как это, такой весь из себя альфа-самец, и не может завести ребёнка! Ну ты понимаешь. А я же не хотел идти к врачам, что ты. Я же здоровее их всех вместе взятых, у меня не может быть проблем. Никаких проблем, Макс! Прости, Марк. А теперь её нет. И Алекса нет. Но это для меня его нет, а так он, конечно, есть, у бабки. А ты прости меня, Марк. прости. Я бы тоже простил. И её простил бы, но некого прощать. Вот так, тот пьяный водитель КАМАЗа есть, а её нет. А я есть.
Беркович цеплялся за бокал и делал глоток за глотком, кадык двигался вверх-вниз. Потом он размазывал слёзы и ненадолго засыпал там же, в кресле. Через час-два просыпался и всё повторялось.
На третий день я вызвал врачей. Они поставили ему капельницу, пошептались и увезли Берковича в больницу. Я же, с тяжелой головой, принялся обзванивать немногих общих знакомых.
Подробностей никто не знал, но картина вырисовывалась следующая. Беркович и Анна расстались по неизвестной причине. Она забрала сына, отвезла его к тётке в деревню, а на обратном пути в её машину влетел грузовик. Анна погибла на месте. Узнав об этом, Беркович отключил все телефоны и пропал. И тут приехал я.
***
Прошло время, Беркович восстановился, но прежним так и не стал. Угрюмый, раздражительный, закрывшийся в себе как устрица, он иногда звонил сам, спрашивал, как дела.
А потом от старого знакомого мне поступило предложение заработать кучу денег, но сначала нужно было немного вложить.
***
— Я тебе говорил, что ты идиот, Марк?
— Говорил. Четыре раза, я считал.
— И еще повторю, хотя это и не поможет. В общем, так. Денег я тебе не дам, но есть у меня одна мысль.
Беркович, чисто выбритый и причёсанный, консервативно благоухающий свежим огурцом от Christian Dior, мягко опустился в чиппендейловское кресло и ехидно прищурился.
— Я предложу тебе сыграть Марк. Сыграть на всё, что есть.
Я уставился на него, подняв брови.
— У меня что-то есть? Я же сказал, я вбухал туда всё, что у меня было.
— Марк, чтобы что-то получить, надо что-то поставить на кон, — Беркович переложил ногу за ногу и сделал неопредёленный жест рукой, — что-то ценное. Последнее, что у тебя есть.
Я хмыкнул: — И расписаться кровью за заложенную душу? Ты бредишь?
— Не юродствуй, Марк, дьявола не существует и твоя душа мне без надобности. Вот смотри, — Беркович устроился поудобнее, — если выиграешь ты, я отпишу тебе свой загородный дом, эти апартаменты и дам денег. Сколько тебе там нужно? Миллионов пять-семь евро хватит? Десять?
Я судорожно сглотнул.
— Хватит. Более чем.
— Во-от, видишь! А взамен, в случае твоего проигрыша, я всего лишь попрошу отдать твою квартиру, в которой ты живёшь, одному детскому дому. В его фонд.
Я недоверчиво улыбнулся.
— А где будет жить моя семья? Об этом ты подумал?
Беркович поднялся и, заложив руки за спину, подошёл вплотную.
— А ты сам об этом подумал? О семье? Когда влезал в эту аферу? То-то! Всё в жизни имеет свою цену, Марк. Расплачиваться приходится за всё.
Я лихорадочно начал перебирать варианты в голове. Если что, пожить можно у тёщи в деревне, да и у матери в однушке можно потесниться. Рискнуть, что ли? Хотя жалко до боли мою трёшку в новом доме, недавно купленную и шикарно обставленную. Но ведь…
Беркович отошёл к окну и повернулся ко мне, как будто желая продолжить какую-то мысль. Потом махнул рукой, — В общем, так, Марк. Моё предложение действительно ещё сорок восемь часов. За это время ты можешь оформить дарственную, я дам тебе реквизиты. Либо можешь отказаться, и мы больше никогда не увидимся. Выбор за тобой.
Я потёр вспотевший лоб.
***
— Бросай, Марк. Пожалуйста, бросай.
Я отлепил пальцы от бокала, нащупал сигареты, закурил. Курил долго, перемежая каждую затяжку глотком виски. Беркович молча смотрел на меня чёрными глазами, чуть заметно улыбаясь, поглаживая кота.
Выдохнув последнюю затяжку, я взял кости. Потряс их, зачем-то подул в ладонь, и бросил.
Кости покатились.
Тренькнул телефон Берковича, тот зашуршал пледом.
Кот спрыгнул с колен.
На улице истошно завыла чья-то машина.
Кости катились всё медленней.
Остановились, выбросив десять.
Я дёрнул локтем, бокал свалился на пол. Покатился по паркету, оставив желтоватую лужицу.
Откинувшись на спинку, я прикрыл глаза и сунул руки под себя, пытаясь унять дрожь. Всё, что было прежде, потеряло свое значение. Моя жизнь перевернулась.
Сглотнув слюну, я спросил Берковича: — Ты это видишь?
Беркович молчал.
Поднявшись, я подошёл к нему, едва переставляя негнущиеся ноги. — Вот и всё
Беркович не ответил. Я помахал рукой перед его глазами. Увидел приоткрытый рот. В голове мелькнул намёк на какую-то мысль, который я тут же отогнал. Взяв его за странно тяжёлую руку, попытался нащупать пульс. Пульса не было. И что это значит? Внезапно у меня ослабели ноги, и я опустился на подлокотник кресла.
На столе снова тренькнуло, аппарат повторно высветил смску. Я машинально взял телефон и провел пальцем по экрану.
“Уважаемый г-н Беркович, вынужден сообщить, что при анализе предоставленных Вами образцов произошла грубая ошибка. Допустивший её сотрудник уволен, мы приносим вам свои извинения и сообщаем, что, основываясь на результатах, полученных при анализе предоставленных генетических систем (маркеров), биологическое отцовство предполагаемого отца является вероятным в более чем 99,97%.
Еще раз приносим Вам свои глубочайшие извинения и сообщаем, что следующее ДНК-тестирование мы проведём полностью за наш счёт.
Заместитель главного врача биолаборатории ДНК-тестирования “Геномус” Валентин Казаков”
Я уставился на экран, медленно пытаясь осознать прочитанное. Значит, Алекс всё-таки сын Берковича. Моего друга, у которого почему-то нет пульса. Того самого друга, который пять минут назад выбросил одиннадцать, лишив меня смысла жить.
Или не лишив, а подарив? Я подошёл к столу и сгрёб кубики. Сколько там было, два, пять, двенадцать? Какая теперь разница?
Я попытался представить себе сына Берковича, Алекса. Наследника того, что могло стать моим. Я ни разу его не видел, поэтому его лицо расплывалось у меня перед глазами, то и дело превращаясь в родные черты моих собственных детей. Детей, которые остались без всего.
Или нет?
Или нет. Я подошел к журнальному столику. На его полированной поверхности лежали две бумаги с гербами и печатями. Я взял свою новенькую дарственную на детский дом, посмотрел на такой знакомый адрес. Погладил буквы пальцем. Проиграл? Проиграл ведь!
Криво усмехнулся, назвал себя подонком и порвал бумажку.
©
yaplakal.com