161
«Продается чемодан. Советский. Набитый советскими открытками. Открытки по одной не продаются. Цена: десять тысяч. Торга нет».
Глаз зацепился за объявление в разделе «Вас может заинтересовать», и сейчас я заинтересованно рассматривал фотографию до боли знакомого с детства зеленого чемодана с металлическими уголками на больших блестящих заклепках. В свое время, пока не стал архивом, он служил по назначению папе в его скитаниях по необъятной Родине. Как осел он, осел и чемодан. В разное время, чемодан хранил в себе белье, потом – фотографии, потом, был отдан под открытки от родственников, знакомых, друзей, товарищей и прочих, на момент отправки, неравнодушных людей. Одинарные, раскладные, с одной строчкой, с целыми письмами, втиснутыми на обороте, с вклеенными телеграммами и пустые, так и не отправленные нами, или купленные исключительно ради красоты.
«Совсем как мой, даже одна из круглых задвижек замка ржавая в том же месте», – подумал я, – «и погнутый ключик на веревочке, привязанной к ручке». Мои собственные лоты набирали просмотры, но не продавались. Я закрыл приложение и задумался чем заняться. Жена с детьми уехали на все лето к ее старшему брату в Краснодарский край, и я, вплоть до отпуска в конце августа, в часы, свободные от работы, был предоставлен сам себе. Сходил на кухню, открыл холодильник и тщательно осмотрел его внутренности, уделив особый пристальный взгляд бутылке водки на дверце, и снова ушел валятся на диван под бормотание телевизора. Вечером под пельмени можно. И только одну стопочку – ни каплей больше – Марине обещал.
Так промаялся до вечера. Наконец, пельмени. Наконец, стопка.
Пельмени съедены. Стопка выпита. И что дальше? За окном было еще совсем светло, хотя уже закончились вечерние новости и шел очередной сериал про былое. В этот раз, очередная молодая строительница коммунизма стала объектом борьбы гениального инженера и уличного карманника. Дело происходило в семидесятых и в руках у девушки, приехавшей покорять Ленинград, был все тот же зеленый чемодан. Кстати, давно я в моём не рылся. В детстве, почти каждый день я доставал это хранилище поздравлений и пожеланий и часами рассматривал зайцев с вербами в лапах, медвежат, дедов морозов и прочих космонавтов на ракетах, читал слова, написанные разными, знакомыми и не знакомыми почерками. Были там и адресованные мне. Когда же я последний раз погружался во внутренний мир чемодана? Ну, лет десять назад, как минимум, во время очередной битвы с тараканами. Они еще из-под крышки бодро разбегались. Как вспомню, до сих пор мороз по коже.
Принес с кухни табурет и полез на антресоль. Чемодан лежал в дальнем углу, поближе к стене, за валенками, свернутым ватным зимнем одеялом и мешком с зимними вещами.
Должен был лежать. Но его не было. Повторный внимательный осмотр антресоли ничего не дал. Как и осмотр шкафов, дивана, балкона. Спрятать большой чемодан в крохотной двушке задача почти невыполнимая. Так что я быстро признал факт, что чемодана дома нет. Было еще одно место, где он мог быть. Но до гаража идти было лень – видимо, Марина унесла туда. Хотя, он достаточно тяжелый – меня бы попросила скорее. Решил, что завтра схожу, а для успокоения расшалившихся нервов от потенциальной утраты, разрешил себе еще одну стопочку.
Утром в гараже чемодана тоже не нашлось, хотя я перевернул его вверх дном. Придется все-таки жену побеспокоить.
– Марин, привет.
– Привет. Чего не звонил вчера? Не напился хоть? Сашка на ракушку наступил и…
– Да погоди ты. Ты чемодан куда дела?
– Какой чемодан?
– Ну мой чемодан. С открытками.
– Что за чемодан? Какие открытки?
– Ну зеленый такой! На антресолях лежал! Помнишь, ты еще орала, чтобы я не тащил в дом всякий мусор. Мы еще первый раз поссорились.
– Нет, не помню. А первый раз мы поссорились, когда ты на мой день рожденья на рыбалку уехал.
– Это был второй раз. То есть ты его не выбрасывала и не уносила в гараж?
Жена честно задумалась и в трубке слышалось ее задумчивое дыхание.
– Нет. Я вообще не понимаю о каком чемодане ты говоришь. У нас только наш красный, но мы с ним уехали.
– Ладно, черт с ним. Так что там Сашка?
Итак, Марина отпадает. Куда ж он делся? Не то, чтобы я уж очень о нем страдал или он был мне нужен, но беспокоящая таинственность в деле присутствовала. От нее по спине растекался неприятный холодок.
Я открыл то объявление и на этот раз внимательно посмотрел все фотографии. А ведь это был мой чемодан. Мой! Этого не могло быть, но это был он. На одной из фотографий, где демонстрировалось содержимое, на внутренней стороне крышки было выведено папиным каллиграфическим почерком «Пустовойтов А.М.», а ниже, моими корявыми буквами красным карандашом, за что мне прилетело по жопе, было написано «Пустовойтав Ваня». Это я – Пустовойтов Иван Алексеевич. Я это!
Холодок превратился в крупные мурашки.
– Алло, Иван? Я по объявлению. Еще не продали? Отлично. Я могу приехать посмотреть? Хотелось бы сейчас. Хорошо, минут через сорок буду.
Ехать было далеко – на другой конец города, но дороги в воскресенье были практически пустые. Навигатор привел меня к хрущевке, прячущейся в зелени разросшихся кленов и огромных кустов сирени в шумной тишине. Звонко чирикающие птицы, несколько детей, роющихся в песочнице, дребезжащие велосипеды детей постарше, дремлющие в тени собаки, жмурящиеся с подоконников кошки, ряд гаражей разной степени ржавости и обязательные старушки на лавочке. Будто никуда не ехал час, а просто в свой же двор обратно вернулся.
Поднялся пешком на пятый этаж. Звонок не работает – тоже небось все не может кнопку поменять, оставшуюся еще с советских времен. Стучусь.
– Кто там? – женский голос.
– Здравствуйте, а Иван дома? Я по объявлению.
– А. Минутку, он одевается.
Дверь открылась и на пороге в трениках, в которых я раньше по утрам бегал, когда хватало силы воли, в тапочках, которые мне жена на прошлый День рождения дарила, стоял я.
– Здравствуйте. Вот чемодан – смотрите. Жена требует, чтобы выбросил, а у меня рука не поднимается – столько лет хранил и выбросить.
- А можно табуретку – не на полу же.
Табуретка стояла за дверью. На ней еще сбоку висела железная ложка, про которую я постоянно забывал, и она звонко падала на пол.
- Да конечно.
Я исчез за дверью, откуда послышался знакомый звон и мой приглушенный возглас.
Я уверенно сдвинул кружок, щелкнули запоры. Вот надпись. Я провел по ней пальцем. Следа на нем не осталось – карандашный след намертво въелся за прошедшие десятилетия. Вот открытки. Взял памятную, с парусником, и раскрыл.
«Ванюша, с днем рождения. Счастья тебе и твоим близким. Баба Алеся». И год – 1984. Помню я эту открытку. Даже подписал вот сверху все тем же красным карандашом: «ОТ БАБЫ».
Внезапно слезы подступили. И ком в горле встал. Это моя баба… Моя… А не этого вот.
– По одной не продам, – тут же буркнул я, видя, как я вцепился в открытку с парусникои, – даже не просите.
– Ну и дурак, – шипит шепотом Марина в подаренном мной на восьмое марта настоящим китайском, в хорошем, смысле шелковом халате, – так бы больше выручили.
– А как ваша фамилия? – спрашиваю я у себя.
– Пустовойтов.
– Если не затруднит, можете паспорт показать?
Я удивленно поднял бровь, но я уже достал две оранжевые бумажки, от которых на лестничной клетке даже светлее стало. И я молча, но не забыв прикрыть дверь, полез в нычку в коридорном шкафу, где мы храним все документы, чтобы дети не добрались. Сашка опасливо выглянул из комнаты, поймал мой взгляд, ойкнул, и тут же скрылся, даже не поздоровавшись. Учил, учил – толку ноль.
В руки паспорт мне не дали – я б тоже, кстати, не дал. Пустовойтов Иван Алексеевич. Одиннадцатого марта тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Довольно свежее фото – я недавно паспорт менял.
- Всё? – чуть напряженно спросил я с паспортом. – Берете?
- Всё, - подтвердил я с бумажками. – Беру. Положил обратно открытку – увидел, как я грустно смотрю на нее. А уже и правда всё – теперь это моё.
Отдал оранжевые бумажки, быстро захлопнул чемодан и счастливо обнял этот большой неудобный кусок памяти под хмурым взглядом продавца.
Марина зло смотрит на меня в трениках – видимо думает, что я нашел там что-то безумно редкое и стоящее гораздо больших денег. Точно весь вечер пилить будет.
Машинально подкрутил вечно раскручивающийся глазок на двери и начал спускаться.
Из-за захлопнутой двери успел услышать приглушенное:
«Дурак, говорила же дешево!»
Положить чемодан в багажник не решаюсь – кладу его рядом на пассажирское сиденье и глажу крышку. Впервые, за всё время смотрюсь в салонное зеркало. Какой-то незнакомый мужик. Чуть рыжеватые волосы растрепанные волосы, густые по бокам, но редкие сверху, узко посаженные карие глаза, круглые уши и тонкие губы с невнятными усиками. Нужно сбрить к чертовой матери. Достал права – как меня зовут-то хоть? Порфирьев Иван Остапович. На фото тот же мужик, что пялится на меня из зеркала.
Сразу, пока не передумал и не испугался, сделал видео вызов.
– Привет, а ты чего не спишь?
Красивая. И как такую отхватил с такой-то внешностью?
– Привет, Марин, да пришлось срочно по делам ехать. Вы как там?
Я бодр, весел, у меня всё хорошо. Обычный день, просто решил позвонить. А что лоб вспотел и чуть бледный, так жарко и не выспался. В ночь работал, видимо. Интересно, кем?
– А ты чего с видео? Соскучился что ли?
Она кокетливо поправляет волосы. На заднем плане бесятся мальчик с девочкой, прыгая на кровати.
– Ага. Очень. Где там моя опора и надежда в старости?
– Дети, - кричит жена, - с папой говорить будете?
– Пааапаа! – на экране веснушчатое незнакомое девичье лицо с сияющими глазами, – ты когда приедешь?
– Через месяц – папа работает.
– Уууу, абрикосы пропустишь!!!
Наташку отодвигает Сашка.
– Ты мне спиннинг обещал – не забудь!
«И маску для ныряния», – кричит Наташка с кровати, вновь прыгая под жалобный скрип сетки. Откуда, интересно, я знаю, как ее зовут?
– Марин, купи ты им там, я денег кину.
– Нефиг. Сам обещал сам и купишь. Где я тебе тут в деревне возьму?
– Ладно. Отдыхайте, витаминьтесь и принимайте солнечные ванны. Пока, пока. Люблю всех, целую всех! Вечером еще позвоню.
– Ага. Пока. Целую.
Дети тоже целуют и лезут в камеру, толкаясь и пихаясь.
Ну что ж. Открыл крышку чемодана. «Пустовойтав Иван». Прощай, Пустовойтов. Надеюсь, я хоть живу там же откуда уехал. Хотя… Я почти с обреченной уверенностью запустил навигатор и усмехнулся – я стоял около своего дома. Вот же мой гараж – как я его сразу не узнал.
И куда тогда мне?
Паспорта с собой нет. Поискал в навигаторе по метке «дом» и по частым маршрутам. Нету ничего. Ну да, что я, как до дома доехать не знаю. Точно! В ПТС же есть.
Через сорок минут припарковался около двенадцатиэтажной панельки, палец сам нажал на кнопку восьмого этажа, и вот я дома.
А ничего так – расту. И лоджия есть, и комнаты побольше. Порядок вокруг, ремонт свежий.
Порылся в шкафах – нашел медицинский костюм, в каких хирурги ходят. Испугался сперва. Но в голове успокаивающе проявились воспоминания о вчерашней операции. Я хмыкнул. Работал прорабом – теперь вот хирургом поработаю.
Водки на кухне не нашлось. Как и любого другого алкоголя. Зато нашлись пельмени.
***
– Ты про этот чемодан то говорил?
Марина, стоя на табуретке, уже достала со шкафа-купе пакет с елочными игрушками и показывала пальцем на зеленый чемодан, задвинутый в самый угол. По телеку шла «Ирония судьбы», а дети шмыгнули мимо из кухни с чуть виноватыми мордашками – подтаскивают колбасу и сыр с тарелки с нарезкой.
– Ага.
– А что там?
– Открытки.
– Покажи хоть.
Снял тяжелый чемодан и открыл крышку.
Каллиграфическим почерком выведено: «Порфирьев О.Р.» и ниже красным карандашом «Парфирев Ваня». Надпись поменялась пару месяцев назад. Я каждый день проверял и однажды утром я окончательно стал «Парфирев». Поменялись адресаты в открытках, обращения, имена близких. Я тогда напился. Сильно. Хотя Порфирьев был не пьющий.
– Ты мне про него раньше не говорил, – Марина перебирала открытки. Нашла и ту, с парусником. Прочитала вслух:
– Ванюша, с днем рождения. Счастья тебе и твоим близким. Баба Тася. Это кто?
– Бабушка по маминой линии, – соврал я, совершенно не представляя кто это.
– Хлам, – констатировала Марина, закончив рыться, – ничего ценного. Зачем оно тебе? Может выбросим? Пыль только собирает.
– Выбросить не дам. А вот продать можно – вдруг коллекционеры на открытки советские поведутся?
Внешне я спокоен, но сердце стучит, а виски налились свинцом. Потому что я физически чувствую необходимость продать чемодан. Видимо, пора.
Недолго думая, сделал несколько снимков чемодана и открыток, открыл приложение доски объявлений и создал лот: «Продается чемодан. Советский. Набитый советскими открытками. Открытки по одной не продаются. Цена: десять тысяч. Торга нет».
На следующее утро раздался звонок. И взволнованный голос спросил:
- Алло, Иван? Я по объявлению. Еще не продали?
Я уверил, что не продал.
- Отлично. Я могу приехать посмотреть? Хотелось бы сейчас.
Я сказал, что можно я дома и никуда пока не собирался.
- Хорошо, минут через сорок буду.
Хоть и готовился, но все равно вздрогнул, когда раздался звонок в дверь.
– Сиди, открою, – Марина встала и пошла в коридор. – Кто там?
Заглянула в комнату, где я уже одевал какие-то старые и явно дорогие бывшему владельцу, спортивки, найденные заботливо уложенными в мешок в глубине шкафа.
– Минутку, он одевается, - донесся ее голос. Потом и сама заглянула:
– Вань, там по объявлению.
Я сделал глубокий вдох и открыл дверь. На пороге стоял я и совершенно обалдевшими круглыми глазами таращился на меня. Стараясь не обращать внимания на гул в ушах и ставшие вдруг ватными ноги, уверенно сказал:
– Вот чемодан, смотрите. Жена говорит – выбросить, а у меня рука не поднимается – столько лет хранил и выбросить?
Вроде, все так же сказал. Вдруг, это тоже важно?
©JackMcGee (aka UrsusPrime) 2021
yaplakal.com