2
Он слышал его все отчетливее, все ближе. Мерный, нарастающий топот все плотнее входил в его сон. Пашка был уверен, что спит. Потому что только во сне можно увидеть несущегося во весь опор Всадника, чей силуэт казался вырезанным из самой сути ночи, настолько темен он был и настолько сильный страх вызывал.
Он стремительно влетел в его сон и тут же черным вихрем вырвался из него. Взметнулись и даже не успели опуститься полы черного плаща с фибулой в виде серебряной розы, как конь его скользнул обратно в Ночь, унося на себе перекинутого через круп Пашку. Он попытался было сопротивляться, но странное оцепенение охватило все мышцы, выбивая сознание. Последнее, что он успел осознать – это то, что эта поездка не сулит ему ничего хорошего.
Паша вздрогнул и проснулся. Туманное утро вкрадчиво всматривалось в запотевшее окно автобуса. Паша протер стекло. Лес, лес и снова лес. Обычный пейзаж, обычная дорога. Тут он снова вздрогнул. На очередном повороте он вдруг увидел коня, того самого коня, который в его сне нес на себе странного Всадника. Какое-то время Паша мог наблюдать за ним, но вскоре конь как будто растворился в тумане, исчез за поворотом.
Паша вздохнул и решил оглядеться. Он не знал где он и куда едет, и его это ничуть не удивляло. Не впервой ему было просыпаться вот так вот неизвестно где, слабо помня то, что было накануне. Видимо, эпилог очередного его «марафона» свалил его с желанием куда-то поехать, и у него еще оставались силы и деньги начать осуществлять это желание.
Измученный временем, но все же бодро встречающий свою старость «Пазик» резво прыгал по грунтовой дороге, минуту назад покинув асфальт шоссе. Паша сидел в самой середине салона. Напротив, через проход сидела красивая, стройная женщина. Ее длинные, ухоженные пальцы нервно открывали и закрывали сумочку. В ее серо-синих глазах, устремленных на Пашку, читались растерянность, недоумение и сильное, неукротимое желание закурить.
- Здравствуйте. – вежливо обратился к ней Паша. – Простите, не подскажете, а где мы сейчас едем, а то я заснул…
Женщина недоуменно и молча смотрела на Пашку. Сзади откашлялись.
- Вы тоже не знаете где мы?
Паша повернулся к говорящему. Полный мужчина, лет сорока, с успешно
пробивающей себе путь лысиной, сидел двумя рядами дальше по салону. И во взгляде его Паша ловил ту же растерянность, что и у женщины.
- Я тоже как и вы проснулся вот здесь, в автобусе.
Паша кивнул ему.
- По-моему, надо спросить у водителя – продолжил мужчина.
- Можно спросить у водителя, а можно и у меня.
В их беседу вмешался еще один пассажир. Молодо выглядевший мужчина, в
черной шелковой рубашке, сидевший у переднего входа, там, где в обычной ситуации сидел бы кондуктор. Сейчас же, он встал, и достаточно ловко, учитывая, что автобус едет по грунтовой дороге, прошел к ним.
- Насколько я успел заметить, вы начали беседу, не представившись. Что ж, я поддержу взятый вами тон, и тоже не буду представляться. А по поводу того, где вы и куда едете – я располагаю самой точной информацией. Ибо это я вас туда везу.
Паша, женщина и мужчина ошарашенно смотрели на говорящего.
- Да-да. Именно мне выпала такая честь – сопроводить вас туда, куда вы должны приехать. Но, в пути я хотел бы развлечь вас и себя беседой. Вы не против?
Первым не выдержал лысый мужчина. Он встал и, одернув на себе пиджак, резко произнес:
- Меня зовут Лановой Степан Юрьевич, я коммерческий директор достаточно крупной компании. Я уверен, что меня уже хватились и Вы можете пострадать за эту шутку с похищением!
- Похищение? Вот еще шуточки – усмехнулся их сопровождающий. – Поверьте, похищением это вряд ли можно назвать. Я просто беру свое и судьба не против.
Лысый мужчина вздрогнул, услышав это, и почему-то сразу сел.
- Да, Степан Юрьевич? Ведь, если судьба не против, то нужно брать свое? Я ведь ничего не перепутал, Вы именно так сказали своему другу, Мишке, когда он пришел к Вам выяснять, почему вдруг ваше совместное дело перестало быть совместным.
Степан Юрьевич молчал и старался не смотреть в глаза попутчикам.
- Я его встретил в прошлом году.
Степан Юрьевич поднял голову и уже с некоторым ужасом посмотрел на говорящего.
- Он помнит Вас. Там, где он сейчас, есть только одна роскошь – память. Помнит он и вас, и жену, и ребенка и… И выстрел из охотничьего ружья тоже помнит. Забавно, он даже помнит как вы вместе выбирали это ружье. Его первая дорогая покупка, его символ удачи и начавшейся хорошей жизни. А Вы, Степан Юрьевич, помните? Впрочем, не важно.
Сопровождающий отвел взгляд от Степана Юрьевича и посмотрел на женщину.
- Вам так сильно хочется курить? Господи, так зачем Вы себя сдерживаете? Позвольте…
Он вытащил из кармана брюк зажигалку. Женщина быстро, с
ловкостью и сноровкой фокусника, выудила из глубины сумочки длинную тонкую сигарету и закурила. Ее первую затяжку можно было слышать – так жадно она втянула в себя дым.
И тут же выдохнула, выбросив вперед худую крепкую руку:
- Виктория.
Сопровождающий почтительно пожал ее.
- Наслышан, Виктория, наслышан. Давно ожидал нашей встречи. Уж очень интересно глянуть было.
Он улыбнулся ей, но на этот раз в его улыбке не было ни явного, ни скрытого
сарказма. Пожалуй, это была первая человечная улыбка, которую они у него увидели.
- Виктория, вы ведь сразу поняли где вы? Да? Это всегда выгодно вас выделяло. Вы всегда понимали, но… Вы чертовски мало доверяли. Окружающим, себе. Пожалуй, больше себе. Не доверяли и не прощали. И это… Это самое страшное.
Он помолчал немного, глядя как ее дрогнувшие пальцы сдавливают фильтр тоненькой сигареты, и продолжил.
- Впрочем как это страшно, Вы уже знаете. На самом деле.
Пашка чувствовал нарастающее раздражение. Недоумение и даже страх,
появившиеся в начале, уступили место злости. И вскоре они прорвались наружу.
- Блин! Я вот сижу и фигею с Вас! Что тут происходит? Что за сцена из детектива? Кто Вы вообще такой?
Молодой человек в черной рубашке, вернув на лицо отблеск ухмылки, повернулся
к Паше.
- Я же сказал. Я тот, кто сопроводит вас. Степана Юрьевича, Викторию. И тебя, Пашка-Кипеш. Не удивляйся. Я многое о тебе знаю, и кличку твою, что тебе дали за то, что ты всех на голову ставишь и скандалишь, пока винт варится, тоже знаю.
- И что? Что с того? – раздраженно храбрился Павел. – Я, например, не хочу никуда ехать!
- Пора. Пришло время для более полной информации, - как бы не слыша Пашку, кивнул сам себе молодой человек.
После чего он резко встал и одним движением оказался рядом с Пашей. Мгновение и одна рука его сдавила ему горло, а вторая легла на лоб
- Не дергайся. Сейчас будет очень больно. Я верну тебе возможность вспомнить. И это будет больно.
Пашка попытался было освободиться, но тут же обмяк.
***
Плохо. Очень плохо. Тошнота лилась на него непрерывным потоком, повторяя
собой волну воды, которую пускал сломанный им унитаз. Тяжело навалившись на него, Паша медленно вдыхал и выдыхал воздух. Внутри него не было уже ничего. Даже ярко-желтой желчи, которая шла из него последние полчаса, уже не было. Он дышал. Все медленнее и медленнее. Глаза его закатились, впавшие, бледно-зеленые щеки касались ободка унитаза. Дыхание его теряло ритм и скорость. Вдох все медленнее следовал за выдохом. До тех пор, пока он, наконец, не выдохнул в последний раз.
***
Пашка дернулся и закричал. Сопровождающий отпустил его, отступая в сторону, и наткнулся на Степана Юрьевича, который с неожиданной для его комплекции резвостью подскочил к нему и попытался ударить.
- Правильно – кивнул, увернувшись от удара, молодо выглядящий человек, - Ваша очередь.
И он ударил его по лбу.
***
От этого шлепка Степан Юрьевич начал падать как подккошенный прямо на пол
салона автобуса, упав на медвежью шкуру, устилавшую пол в его кабинете. Степан Юрьевич лежал на ней, взглядом цепляясь за свет люстры. За спасительный свет люстры, который становился все слабее и дальше. У вас никогда не останавливалось сердце? Очень специфическое переживание. Степан Юрьевич вдруг четко ощутил, где находится его сердце. Стылая боль чернильным пятном расползалась в его груди. Он не мог сделать вздоха, его всего парализовало. Оглушающе тихо было внутри. Тихо, потому что не было того ритма, который мы обычно слышим и ощущаем, не придавая ему значения, когда сердце бьется. Он попытался вдохнуть и ударил себя рукой по груди. В том месте, где ощущал застывшее сердце. Не помогло. Свет люстры, мех шкуры – все вдруг стало очень и очень далеким. В один миг он оказался в черном нигде.
***
Степан Юрьевич дернулся и, закричав, вскочил с пола.
Молодой человек, повернулся к Виктории, странным образом спокойно наблюдающей за происходящим.
- Ну-с, теперь Вы? – спросил он ее.
- Нет – покачала головой она. – Мне это не нужно. Я не хочу вспоминать, что и как я сделала с собой и знаю, что мне этого не требуется.
- Может быть. Вполне может быть – кивнул он ей. – Что ж, будем считать, что все готовы.
Ответом ему было молчание.
- Собственно, теперь вам понятно, где вы и куда едете. Потому можно уже говорить открыто. У меня в этом деле есть свой интерес.
Он помолчал и, пройдя вновь к своему месту, сел.
- Интерес вот в чем. Я хочу, чтобы каждый из вас подумал и ответил мне, готовы ли вы вернуться туда, откуда, как вам теперь известно, вы уже ушли? Вернее, попробовать вернуться и в случае провала – потерять все? Я дам каждому шанс, но ставка – самая высокая, думаю не стоит объяснять, что вы потеряете, если потом вдруг пойдете на попятный.
Пашка встрепенулся и переглянулся со Степаном Юрьевичем.
- Только прошу не спешить. Подумайте.
Он отвернулся и с безучастным видом посмотрел в окно.
Прошла минута. Молчание тягуче обволакивало сидящих, сбиваясь грязными комками у пола.
- Да – наконец произнес Паша.
- Да – сказал Степан Юрьевич.
- Да – тихо, но твердо сказала Виктория.
Молодой человек улыбнулся им. И всех троих передернуло от этой улыбки – столько боли в ней было.
- Что ж… Слова сказаны и услышаны. Путевки получены. Лови, Паша.
***
За окном ярко светило солнце и щебетание птиц заглушало даже громко орущий магнитофон в соседней комнате. Было жарко. Несмотря на то, что на часах еще не было и 9 утра. Пыль, взвесью кружившая по комнате, высвечивала лучи солнца, вливающие летний жар в распахнутое окно. Паша лежал на полу в одних трусах, рядом лежала смятая, мокрая простыня. Пот большими тягучими каплями собирался на теле, скатываясь вниз по каньонам, что уже образовались на его грязной коже. Еще полчаса назад он мерз так, что достал из шкафа зимнюю куртку и лежал в ней. Теперь же ему казалось, что наступил конец света и Солнце неуклонно приближается к Земле и скоро на ней будет ад. Впрочем, ад уже был. Был внутри него. Ад из боли, то тягучей, как мед, медленно переливающейся по всем нервным окончаниям сразу, то резкой, подобно вспышкам молний, пронзающей его тело в самых неожиданных местах, заставляющей скрючиваться от боли и стонать, срываясь на крик. Полчаса назад он прокусил себе губы и чувствовал, что еще немного и не выдержат намертво стиснутые зубы. Боль была невыносима. Его тошнило, ему было жарко, ему было холодно. Ему хотелось умереть. И он не чувствовал в себе силы для того, чтобы пройти через эту ломку, через этот ад искупления.
***
Они умели бить. Заткнув рот свернутым полотенцем, сбив с ног одним резким ударом, его добивали ногами. Били, с удовольствием вслушиваясь, если вдруг сквозь мычание и стоны слышался тихий хруст ломающегося ребра. Били, негромко подбадривая друг друга «Давай, Митяй, ломани ему слева. Давай. Крысы должны получать свое». Степан Юрьевич уже не соображал, где он, кто он или, вернее, что он. Его не было. Был кусок мяса, который сейчас избивали его сокамерники. Избивали вроде как за дело. Ибо не дело шарить по чужим вещам и не дело воровать у товарища. Даже если ты воруешь то, что у тебя отобрали. За 3 месяца Степан Юрьевич так и не понял этих простых тюремных правил. Или не хотел понимать. Он не реагировал на окружающее все эти три месяца. В его голове был лишь арест, суд, приговор. Жизнь стремительно рухнула и ушла вниз. В самый низ. И он не смог остаться в ней, он выпал из нее. И теперь, даже будучи жестоко избит, он не был здесь и сейчас. За все надо было платить и он думал – а не слишком ли высокую цену он заплатил за искупление того, что совершил ранее?
***
Почему-то всегда узнаешь именно осенний ветер. Казалось бы, любой-другой тоже несет в себе чудную смесь тепла и холода и тоже бывает то порывисто-небрежен, то ласково-медлителен, но… Осенний ветер – узнаешь всегда. Он налетает внезапно, заботливо отряхивает листву с деревьев, гонит ее по улицам, взметает на перекрестках. Закончив подметать улицы, он помогает поливать их холодному дождю, пригорошнями швыряя его в зябко жмущихся к земле прохожих. Виктория аккуратно прикрыла за собой калитку, прошла к скамеечке и села. Убирать было не нужно, она была здесь вчера. Цветы же она поменяет, когда будет уходить. Сейчас ей просто хотелось молча посидеть. Молча. В сотый раз проговаривая про себя – «Прости меня, мама. Прости, что не успела тебе сказать, что люблю тебя. Что жалею… Очень…» Сердце ее уже не болело и не ныло, потому что не в силах ни одному сердцу в мире так долго и сильно болеть. Потому что… Потому что давяще тяжелым был груз вины на ее хрупких плечах, невыносим отсутствием возможности что-либо изменить и исправить.
***
Также трудолюбиво фыркал и гудел автобус, переваливая себя и пассажиров с кочки на кочку. Впрочем, шум его поменял свою тональность. Он явно замедлял ход.
Все трое, встрепенувшись, подняли головы и посмотрели в окно. Автобус миновал невысокий деревянный забор, с облупившейся от времени краской, и остановился напротив центрального входа обычного с виду здания, советской еще постройки, с аляповатыми, явно не греческими колоннами и строгой, лаконичной табличкой. «Санаторий «Жизнь». Более на табличке написано ничего не было. Не смотря на то, что автобус подъехал уж вовсе не тихо, на встречу к ним никто не вышел. Вокруг было тихо и пусто. Было ощущение, что здесь еще недавно были люди, но теперь они ушли. Ни души вокруг. Только огромный, угольно-черный конь лениво щипал траву неподалеку.
Молодой человек в черной шелковой рубашке, с серебряной розой в ее воротнике, встал и вышел в открывшуюся с лязгом дверь автобуса.
- Вот и приехали. Ну как, будете выходить? Или поедете дальше? Есть и такая возможность.
Они молчали, каждый ушел в себя, в те образы, что продолжали наполнять их сознание. Молчание тянулось долго. Прошло целых 5 минут, прежде чем Виктория встала со своего места и, крепко сжав сумочку, спустилась вниз, опершись на его руку.
- Я готова.
Пашка и Степан Юрьевич молчали, отведя глаза.
- Что ж… Почему-то я так и думал изначально. Цену отказа вы знаете. Прошу Вас, Виктория. Я провожу Вас до входа, далее Вы сами. Такова моя договоренность с администрацией.
Он, предложив ей руку, пошел вперед, но тут же остановился и, обернувшись, сказал водителю:
- Езжайте без меня. До конца. Там встретят.
Водитель молча кивнул. Дверь захлопнулась и автобус, зашумев, покатил прочь.
Виктория шла к двери этого странного места. Каждый шаг давался ей нелегко, но она – шла.
© Ammok
Это сообщение отредактировал Ammok - 3.08.2007 - 17:04
yaplakal.com