Конкурс "Драма"

Однако, здравствуйте.

Вот и наступил момент, когда написанные руками, прямо из головы, рассказы увидели свет. Муки творчества терзали авторов, а муки ожидания и признания терзали их больше! Их время настало.
Мы рады представить на суд читателя работы.
Да, их не много, зато какие.
Приятного чтения и не забудьте одтать свой голос за понравившиеся ТРИ рассказа.

1. Витька
2. Последний пенсионер
3. Дельта кукольного театра
4. Последняя молитва Акинай
5. Знак
6. Последний день ноября
7. Массаж и всё такое

Это сообщение отредактировал БеSпалева - 3.02.2024 - 13:36

1. Витька

Красно-белая пиньята ни в какую не хотела лопаться! Вспотевший Витька почём зря лупил по ней палкой и думал, что "весёлым мешком с конфетами" её называют незаслуженно. Он быстро устал и было как-то не очень весело.
А кукла словно насмехалась над ним: гуттаперчиво колыхалась, раскачивалась, смешно дрыгалась в такт ударам, изгибалась, словно пыталась увернуться, но, проклятая, и не думала разрываться! Да ещё до чёртиков мешали сосредоточиться радостные крики и визг играющей в догонялки вокруг детворы, устроившей, как обычно, невообразимую суету.
Всё-таки жаль, жаль не было времени порепетировать, после того, как он с таким трудом пиньяту подвесил.

***

Сюрприз Витька мечтал устроить давно, с тех пор как увидал на картинке в журнале традиционную праздничную пиньяту. Картинка была не очень подробная, но воображение дорисовало все детали. Гениальность и, одновременно, простота идеи привели Витьку в восхищение.
Казалось бы: вот мешок, вот посох, или просто палка, - обычные скучные предметы. Ну, ещё обязательно нужны молчаливые зрители, которые торжественно ждут праздника. Но вот появляется волшебник с "волшебной палочкой" и всё сразу меняется! От одного-единственного удара кукла лопается! Волшебник (которым оказывается, разумеется, Витька) творит настоящее чудо: во все стороны разлетаются конфеты, игрушки, орехи, блёстки и начинается веселье! Зрители радостно смеются, наперегонки бросаются собирать сладости, подарки, но спешка и толкотня напрасны - подарков много! Их хватит всем!..

Картинка праздника, многократно нарисованная воображением, раз за разом приводила Витьку в полнейший восторг и требовала поделиться счастьем с друзьями!

Он принялся планировать сюрприз втайне от всех. В качестве "волшебной палочки" прекрасно подошла красивая блестящая металлическая ножка от кровати... а вот дальше дело застопорилось. Требовалось место, где устроить праздничный сюрприз и, самое главное, - найти куклу с подарками.
Это оказалось самым трудным. Витька уже едва не отчаялся, когда накануне новогодних каникул судьба пошла ему навстречу.

Тем вечером Витька сбежал от воспитателей и слонялся по коридорам, заглядывал в тёмные пустые комнаты и гулкие классы. Вот тут-то он и встретил её.
В большом тёмном зале Витька увидел огромную, украшенную блёстками, красной тканью и белой ватой пиньяту! И там же рядом была палка! Даже не палка, а целый посох, украшенный лентами!

Конечно, подобный дар судьбы упускать было грешно. Оставалось только подвесить мешок и созвать всех на праздник! Лишь бы успеть! Лишь бы никто не вошёл раньше времени и не испортил сюрприз!

Но всё сложилось даже удачнее, чем Витька мог рассчитывать.

Пришлось, конечно, повозиться с тяжёлой, неудобной, будто сопротивляющейся
пиньятой, но помогли ножка от кровати, найденные тут же какие-то верёвки-провода, ножницы и оставшаяся после установки ёлки лестница. Витька очень спешил и всё было не напрасно!

Он успел подвесить куклу к крюку на потолке как-раз к тому моменту, когда в тёмный, едва освещённый фонарём с улицы актовый зал с новогодней ёлкой, воспитатели начали заводить ребят после ужина.
Было очень торжественно и загадочно, просто идеально: все пели хором песни, щурились со света на ёлку, пытались в полумраке разглядеть висящую возле неё пиньяту. Ждали.

Витька закрыл дверь за последней группой, вышел с посохом к кукле и торжественно объявил:
— А сейчас сюрприз!!!

В наступившей тишине «начинающий волшебник» щёлкнул выключателем. Актовый зал и ёлка с пиньятой озарились разноцветными переливами гирлянд! Все зрители ахнули, а рассмотрев сцену, радостно закричали, запрыгали, замахали руками! Довольный произведённым эффектом Витька, широко размахнувшись, нанёс первый удар.

***

Парень в очередной раз размахнулся и что есть мочи треснул палкой по верхней части пиньяты. Ну наконец-то ему повезло! Ура! Верхушка куклы лопнула, по всему залу разлетелись розовые желейные мармеладки, леденцы и кусочки орехов. Витька бил в то же место, с каждым ударом разбрасывая конфеты, до тех пор, пока веревочная петля не соскочила и мешок не сорвался с верёвки, тяжело плюхнувшись на пол.
— Подарки! Всем вам подарки! Ловите! - крикнул усталый, но очень довольный собой Витька и с радостным смехом бросился их собирать.

Нежные, тающие в руках мармеладки он ел прямо с пола, леденцы и орехи распихивал по карманам на потом. Конфеты были очень вкусными, и их было много-много!

Но большая часть пиньяты бесполезным мешком валялась под ногами. Это расстраивало. Времени снова её подвешивать не было, поэтому он просто распорол ножницами проклятую мешковину. Витька рассчитывал найти внутри подарки и разбросать их друзьям, но игрушек внутри мешка не оказалось. Не нашлось даже блёсток! Зато оказалось множество бесполезных ненужных вещей: влажные, похожие на мочалку клубки, желтоватые шланги с невкусной слизью, пузырь с кислятиной, непонятные истекающие соком трубки, странные зеленоватые комки, какие-то прутья, все в трещинах после ударов палкой по кукле.
И всё было жёсткое, будто резиновое и не очень вкусное, за исключением огромного торта, по вкусу напоминающего паштет.

Витька раскидал куски вкусного паштета по комнате и ещё порылся в мешке. Но нет, больше ничего хорошего в нём не нашлось.
Замечательная, в деталях продуманная и нарисованная в воображении Витьки идея праздника с подарками для всех растаяла, как дым, оставив лишь горечь и разочарование. Снова обман! Даже блёсток не было! Снова, как всегда, какой-то чёртовый обман!

Витька свалил в кучу бесполезный мокрый хлам, пнул дурацкий мешок, сел рядом на пол, прямо в натёкшую из куклы лужу, всхлипнул пару раз и, всё-таки не удержавшись, горько-горько разрыдался.


Так Витьку, тридцатилетнего "мальчика", и нашли — рыдающим навзрыд от обиды на мир над обезображенным, с размозжённой головой, выпотрошенным как свинья, трупом директора диспансера, так неудачно переодевшимся к празднику Дедом Морозом.

2. Последний пенсионер

Сегодня искал скобы для стиплера и в одной их коробок увидел конверт, а в нем — фотография отца. На черно-белом снимке стоит молодой человек в кожаной куртке на фоне сруба с железной крышей, улыбается. Фото мне передал троюродный брат папы, получается, и мой родственник, Юрий Васильевич Конеев. Да вы, наверно, слышали о нем. Его история прогремела на всю страну четыре года назад. С легкой руки журналистов его прозвали «Последний пенсионер». Живет он в деревне Захаровка Самарской области. Той деревни давно нет на карте — сгинула с тысячами других. Жители разъехались, другие спились и умерли, и остался только Юрий Васильевич. Вот о нем я и хочу вам рассказать.

Сам я живу в столице, работаю, можно и так сказать, занимаюсь никому не нужным делом. И вот четыре года назад, это был вторник, вечер после работы, в телефоне прочел заметку. Глаз зацепился за громкий заголовок «В Самарской области последний пенсионер Захаровки остался без света». На подъезде к заброшенной деревне упала старая береза и перерубила линию электропередачи. В итоге пенсионер восьмидесяти семи лет Юрий Конеев, который там живет один, лишился электричества.

«Странно — подумал я, — однофамилец. А еще из той же области, в которой родился мой отец. Да и название деревни вроде знакомое». Папа умер за два года до этих событий. Я позвонил его брату, который жил во Владивостоке. От него узнал, что Юрий Конеев наш родственник.

Я сам по себе человек тяжелый на подъем, но тут решил: надо ехать. Что-то кольнуло внутри, подцепило крючком за краешек души, и я не мог поступить иначе. Поговорил с женой, показал ей заметку. Позвонил начальнику и договорился на двухдневную отлучку — форс-мажор как-никак. А дела обещал доделать удаленно на выходных — работа позволяет. Сходил в магазин, купил нехитрых гостинцев. И на следующий день утром выехал из Москвы в сторону Самары.

Дело было в конце октября. Снег еще не выпал, но погода стояла холодная, неприветливая. Сначала из Москвы тянулась двухполосная дорога. Но вскоре она перешла в однополоску. Пейзажи были чудесные: представьте себе серое небо, трасса огибает леса и поля. Когда проезжаешь сквозь полосы деревьев по краям дороги, то желтые и оранжевые листья набегают на машину, и кажется, что попал в сказку. Я думал о бренности бытия, об умершем отце, и сердце щемило от боли и тревоги, но при этом я радовался, что все еще могу что-то чувствовать, как в юности, когда моим планам и мечтам ничто и никто не мешал, и казалось, что впереди прекрасная и долгая, как бесконечность, жизнь.

Деревни Захаровка не было на карте в навигаторе, но родственник из Владивостока посоветовал держать курс на село Алешкино, а там местные подскажут. Так я и поступил. Быстро доехать не получилось. На полпути попал в неприятную историю — на трассу выбежало стадо коров, и мне пришлось съехать в кювет, чтобы не врезаться. Подъем оказался крутым. И я сначала ловил грузовик, чтобы он меня вытащил. А потом долго возился с передним бампером, который от удара повис на соплях. Благо, я всегда вожу с собой стяжки и скотч. От работы на холоде руки закоченели, я продрог и проголодался. Доехал до заправки. Посидел, выпил кофе с пирожками и немного согрелся. Вышел — а уже вечер. К тому времени я проехал только шестьсот километров из почти тысячи. В общем, решил заночевать прямо в машине рядом с заправкой, а рано утром уже ехать дальше.

Бортовой компьютер показывал плюс три градуса. Спал плохо. То и дело просыпался, чтобы включить мотор и согреться. Как только забрезжил рассвет, вышел из машины, сделал легкую зарядку, затем сходил на заправку, попросил полусонную девушку-продавца налить большой стакан кофе с молоком, взял в дорогу десяток пирожков с капустой, с мясом, с повидлом, — и поехал. Остальные четыреста километров проехал довольно бойко и в первом часу дня добрался до Алешкино. Село небольшое — две улицы на семьдесят домов каждая. При въезде стоит обитая бежевым пластиковым сайдингом церковка. Я въехал в деревню и остановился возле одного из домов. В «Жигули» складывал сумки мужчина лет пятидесяти. Я вышел из машины и поприветствовал.

— Здравствуйте! А как мне добраться до Захаровки? У меня там родственник живет. Конеев Юрий, может знаете такого? Отец тут родился и рос. А Юрий его брат троюродный.

— Как не знать! Знаю! Юрий Васильевич, он с моей мамой на элеваторе работал. А сейчас в Захаровке один живет, сердце его там осталось. Бывает в наш магазин приходит за продуктами. Я минут через десять в Сосновку поеду к матери, могу вас проводить. Подождете? Может молока? У меня корова своя, могу угостить.

Я вежливо отказался. От деревенского молока у меня нехорошие позывы в животе. Моя жена любительница, часто покупает у соседей, когда мы едем к ее маме — а я не переношу.

Сел в машину и начал ждать. На кроссовке увидел большого красного клеща. Этого еще хватало! Открыл дверь, вышел, смахнул насекомое, осмотрел ноги. Из пассажирской двери достал пшикалку «Защита от клещей и комаров для детей». Потряс — полная. Спасибо жене! Всегда, когда едем на дачу или к ее маме, берем пару флаконов. Облил себя вонючей жидкостью с головы до ног. Прокашлялся.

— А клещи у нас повсеместно. Но уже сходят. Вы к нам летом приезжайте — покормите их, — сказал сосед и улыбнулся, — ну я готов ехать! За мной езжайте, а на перекрестке я остановлюсь и покажу, куда свернуть. Меня, кстати, Иван зовут.

— Костя, — представился я, — в интернете пишут, что в Захаровке света нет, провод оборвался.

— Да. Там авария серьезная. Власти сначала не хотели вопрос решать — деревня заброшенная по документам. А после того, как в нашей местной газете написали и потом новость перепечатали в Москве, сам губернатор распорядился подключить свет. Провода вчера починили. И должны вскоре работники приехать деревья спилить, чтобы нового обрыва не было. Деревьями там все заросло, они гниют и падают.

— А я как раз приехал, думал родственнику помочь. А получается, зря приехал.

— Ну как зря! Вас же отец здесь родился. Вот и увидите откуда истоки! Юрий Васильевич, может, что любопытное расскажет.

«Жигуль» со свистом завелся, из трубы повалил белый дым. Я отъехал немного назад, чтобы дать место для выезда. Иван лихо вырулил задом и ударил по газам. Я — за ним. Дорога в селе была не асфальтирована. И я переключил печку в режим «Обдув воздуха из салона». Деревенский воздух это, конечно хорошо, но вот глотать деревенскую пыль я был не настроен.

Выехали на проселочную дорогу. Слева — поля с посажеными деревьями в два-три ряда, справа — сплошная стена лиственного леса и по обочине — деревянные старые столбы с проводами.

«Жигуль» прибавил хода. Дорога была накатанная, ровная. Стрелка спидометра подходила к «80». Я специально подотстал от Ивана: пыль стояла страшная.

Через пару километров «Жигуль» остановился у развилки. Дорога шла по посадкам дальше, а вправо прямиком в лес вела заросшая травой кишка. Туда же уходили провода — видимо про их обрыв писали в интернете.

— Ну вот и все! Я дальше прямо поеду. А вам направо. Я ездил к Юре пару месяцев назад. Потихоньку и вы проедите на вашей пузотерке. Ну, до встречи! Передавайте от меня привет! Прокофьев моя фамилия. Иван Прокофьев!

Дверь «Жигуленка» с шумом захлопнулась, мотор взревел, задние колеса прокрутились, из-под них взметнулся песок — и машина полетела вперед, оставляя столб серой пыли. Я смотрел, как она медленно оседает, отчего воздух становится прозрачным, чистым.

Сел в машину и повернул. Дорога была сносная — Иван не обманул. Только кусты и высокая трава слишком близко росли по краям да деревья недружелюбно свесили лапы, пытаясь достать до крыши. Я ехал как можно медленней, чтобы не поцарапать бока и не словить днищем кочку. Минут через десять дорога начала расширяться. Показался первый дом, согбенный, с покосившимся крыльцом и сгнившим порогом. Маленькие окна были целы, остеклены.

Поехал дальше. По левую и правую руку стояли деревянные дома, преимущественно срубы, но были и из досок, краска отцвела, железные крыши покрылись ржавчиной. Улица шла метров на триста вглубь. В конце нее был тупик и лес.

Меня встретили жирные гуси и большой откормленный рыжий кот. Он выпрямил хвост и что-то орал на своем кошачьем. Заглушил мотор и посигналил. Вышел из машины. Воздух был влажным, свежим, не таким, как в Алешкино. Отчетливо пахло деревней: перегноем, навозом, сеном, травой, деревьями. Запах был сильный, настойчивый.

Последний дом был добротным, видно было, что за ним ухаживали — железная крыша была недавно выкрашена в зеленую краску, порог обновлен, а забор — свежий. Из-за дома вышел хозяин. Похоже, с огорода. Это был невысокий худой старик в шапке-ушанке, сером тулупе, синих штанах на ватине, резиновых до колен сапогах.

— Здравствуйте, чем могу помочь? — спросил он. Старик снял с забора тряпку и вытер руки.

— Юрий Васильевич? — спросил я, и после того, как собеседник кивнул, протянул руку, — меня зовут Константин. Я ваш родственник. Мой отец Александр Конеев ваш троюродный брат. Я прочитал, что у вас свет отключился, и приехал, чтобы помочь. Но вот выяснилось, что уже свет дали… Мне Иван Прокофьев из Алешкино все рассказал, он вам привет передает… Да я заехал просто по пути. Я из Самары в Москву еду, в командировке был.

Я соврал, потому что не хотел стеснять хозяина.

— Ну проходи в дом, родственник! Как отец поживает? Он же младше меня на двенадцать лет. Я его нянчил.

— Похоронили два года назад. Сердце.

— Ай-ай-ай, — покачал головой хозяин, — давно я его не видел. Лет двадцать он сюда не приезжал. Все хотел родительский дом восстановить. А к дому твоего отца мы сходим. От него только фундамент остался. Его наш родственничек Сергей с женушкой-грымзой продали за копейки… Сруб хороший был… А я не смог им помешать.

Я вытащил из багажника сумку с гостинцами, которые купил вечером до отъезда. За обитой войлоком дверью располагалась небольшая кухонка. Низкие потолки заставили пригнуться. Мебель была неприхотливая — старый шкаф с микроволновкой и электрочайником, ручной умывальник, советский холодильник, стол с клеенкой и два деревянных крашеных стула, которым было на вид лет пятьдесят.

— Я здесь родился, я здесь умру. А проблему газетчики раздули. Без света я могу спокойно жить. Радио есть на батарейках. Пенсия у меня хорошая по местным меркам, на все хватает. Да и не нужно мне ничего, огород свой, яйца и мясо свои. Хлеб пеку в русской печке. Договорился с хозяином магазина в Алешкино, раз в месяц мне завозят крупы и муку. А по мелочи я сам хожу — мне в радость прогуляться до магазина да и для здоровья полезно.

Сели за стол. Я достал из сумки рыбные консервы, фрукты, орехи, сок, котелку копченой колбасы, сыр, печенье. Поставил водку и вино.

— А я не пью, — сказал Юрий Васильевич и улыбнулся, — в свое время отпился. Могу пригубить за компанию. Раньше страшно пил. Знаешь что такое корытный самогон? Вот нагнали его. Я беру трехлитровую банку и еду на тракторе поле пахать. Выпью прямо из банки грамм триста и пашу час-другой, потом повторяю. И так до вечера. А к вечеру и банка пустая уже. Вот так и пропивал здоровье. Глупый был — все пьют, а я что же?

— Да и я пить не могу, за рулем. Ненадолго заехал. Пару часиков погощу — и в путь.

— Тогда оставь. Раз подарок. Водка она и на растирку пригодится. А вино я с водой как сок потягивать буду. Все развлечение старику!

— Ой, у меня же еще целый пакет пирожков с заправки. Сейчас принесу, а то пропадут! — спохватился я.

— Да зачем нам пирожки покупные! У меня пирог с капустой и яйцами, с утра приготовил. Теплый в печке стоит.

Юрий Васильевич помыл руку в умывальнике, обтер вафельным белым полотенцем и ушел в соседнюю комнату. Я последовал его примеру и тоже вымыл руки.

Родственник вернулся счастливый — в руках держал чугунную сковороду с румяным пирогом.

— С утра я уже его начал, так что, дорогой гость, не обессудь!

Поставил сковороду на деревянную подставку, достал из ящика шкафа нож и отрезал два больших куска. Аромат был чудесный. Рот наполнился слюной.

— Бери, ешь! — сказал Юрий Васильевич.

Я взял кусок теплого пирога, поднес угол ко рту и смачно откусил.

— Такого вкусного пирога ты, наверно не ел! — озвучил мои мысли старик. Он включил электрический чайник. И достал две нарядные красивые чашки их шкафа.

Я буквально проглотил пирог. Аппетит только начинал разыгрываться. И видя мою прыть Юрий Васильевич отрезал еще.

— Я тебе с собой дам продуктов деревенских. Яйца, патиссоны, тыкву. Такой тыквы ты в своей Москве не купишь! Сладкая, как мед. И еще гусь в морозилке лежит. Довезешь? В войлок заверну, не растает!

Я покачал головой.

— Да не надо ничего. Зачем? Вам нужней!

— Да что же я, родственникам гостинца собрать не могу?! Я пенсионер, а не нищи й! Не возражай!

Юрий Васильевич посмотрел в мое лицо. Он был явно оскорблен моим отказом брать продукты. Я поспешил взять свои слова назад.

— Конечно, конечно! Я возьму! И яйца, и гуся! А тыкву жена любит, она из нее суп-пюре со сливками и сельдереем варит… Такой вкусный.

— Ладно, ешь и пойдем на улицу, я тебе покажу деревню. Пруд засохший, который мечтаю восстановить. Ну и посмотришь на то место, где родился и вырос твой отец. А ты знаешь, что в том доме и ты младенцем гостил? Твоя мать не рассказывала эту историю? Сейчас, погоди. За альбомом схожу. Ты ешь, ешь! Подкрепись!

Старик ушел и вскоре вернулся с большим старинным альбомом. В нем были приклеены желтыми уголками, которые нужно было облизать, фотографии, преимущественно черно-белые. Но были и цветные.

— Вот смотри. Это я. Это прадед твой, Сергей. Это твой отец с машинкой… — перечислял Юрий Васильевич. А вот смотри, это фото твоего отца уже после техникума. Он как раз на фоне отчего дома стоит.

Старик осторожно вытащил фото из уголков и передал мне.

— Возьми на память. Где-то у меня конверты с почты были. Поищу в серванте.

Я кивнул, взял фото, сдвинул крошки от пирога в сторону и положил фотографию на уголок стола.

Вышли на улицу, и Юрий Васильевич повел меня показывать свои владения.

— Вот это дом Пантелейши. Дети уехали, а сама она умерла от водянки. А здесь моя первая любовь жила, Маша Петляева, она сама предложила лишить ее девственности в лесу, позвала гулять, легла в траву, ноги раздвинула. А я не знал, что делать, и хочется, и колется… В общем, помню, все в крови было.

— А как же разговоры, что раньше до брака ни-ни? — удивился я.

— Да ерунда это все, — махнул рукой старик.

Мы подходили к каждому дому, я заглядывал внутрь, а пенсионер комментировал. Почти везде полы были сняты. В некоторых окнах лежала новогодняя вата с игрушками между рамами — примета советского времени. Старик где-то откопал старую деревянную лопату и показал мне. Потом у крыльца у одного из домов нашел искусно вырезанную из дерева звездочку. Красная краска почти вся слезла, остатки выцвели, но звездочка была еще красивой — ее только обновить.

— Вот такие фигурки мы сами, дети, делали, — сказал родственник, — гляжу на нее и почему-то вспоминаю, как мы в детстве решили пир устроить с ребятами. Поймали у Пантелейши курицу, голову ей открутили и жарили в посадках. Потом нас пороли…

Пошли дальше. Под ногами хрустели сучья, которые нападали со старых деревьев.

— Захаровка началась с двух домов братьев Матвеевых. После того, как крестьянам дали вольную в 1861 году, два брата Степан да Дмитрий образовали здесь поселение. Постепенно деревня разрослась до сорока домов. Раньше здесь были две параллельные улицы. А между ними — пруд. А вот и он. Мы здесь купались и рыбу ловили.

Пенсионер показал на низину, в которой были насыпаны листья, трава, росли деревня. Если не знать, что здесь раньше был большой пруд, то и не догадаешься.

Старик свернул с дороги и пошел прямиком в чащу. Я — за ним, опасаясь клещей. Вскоре вышли на руины домов. Сквозь деревья виднелись остовы разрушенных печей, тут и там под ногами валялись кирпичи и камни с ошметками раствора.

— А вот и дом твоего отца. Отчий дом, от которого мало что осталось, — Юрий Васильевич показал на коробку фундамента из красного кирпича, — а вот тут росла красная смородина, вкусная, тут был колодец с журавлем, трубу выкопали, а яму засыпали.

Было волнительно стоять здесь, на том же месте, где было сделано то фото. Да, время не щадит никого. Вчера ты был, а сегодня тебя нет.

— Так, я говорю, ты здесь уже побывал однажды! Мама твоего отца рано умерла. И папа женился второй раз. Новая жена оказалась ведьмой. Первым делом выпотрошила сундуки прежней хозяйки, продала тряпки и утварь. А мужа спаивала, он вскоре стал совсем плох. Вот тогда твой папа и твоя мама приехали сюда, в этот самый дом. Ты еще в пеленках был, кричал страшно. Переночевали ночь, все поняли, и твоя мама так за тебя испугалась, что потребовала уезжать, боялась, что ведьма погубит. Твой отец решил забрать своего папу с собой. Старик был плох, умирал. И вот папка твой нанял машину, «Газончик», и в одеяле повез отца до Сызрани, где вы тогда жили… Мамка твоя и ты ехали в кабине, а он с отцом — в кузове. А ведьма та осталась и жила еще несколько лет. Потом куда-то пропала.

Так мы ходили по руинам. Здесь жили, любили, растили детей наши предки. Многих уже нет на свете. Умерли. Тяжелое чувство не покидало меня, я хоть и радовался сердцем, что приоткрыл завесу и заглянул в прошлое, ушедшее, родное, но одновременно и печалился. Прошлое связано с настоящим незримой нитью, которая, если приложить усилия, отзывается в твоей душе. И вот сейчас я держу в руках черно-белое фото отца на фоне отчего дома. И чувствую, что я живой. Просто хотел поделиться с вами сокровенным, дорогим сердцу.

3. Дельта кукольного театра

Боль появилась в голове сразу после обеда. Она возникла ниоткуда и, бросив два увесистых баула, заняла все свободное пространство.
Сосед по опен-спейсу Сашка срочно достал из стола огромны пакет с лекарствами и начал в нем шебуршать.
Меня всегда поражала сашкина способность доставать из стола то, что мне необходимо. Конфетку-конфетку, печеньку-печенье, блокнотик-блокнот в пяти вариантах. Зонтики, сумки, тарелки. Хотя в столе было только три ящика, в них помещалась целая вселенная.
"Вот, это дядя из Израиля привез. Лучшее от головной боли, -Сашка протянул мне золотистую упаковку, - Возьмите всю. Пригодится".
Как в воду глядел.
Наутро боль мутило, как во время качки на корабле. Она нажимала на глаза, пытаясь привлечь мое внимание к своим проблемам.
На градуснике высветилось 38.5. Съев за ночь половину Сашкиной упаковки таблеток, и утратив веру в их чудодейственные свойства, я вызвала врача.
Достаточно быстро из районной поликлиники припорхала бабочка-капусница в огромных очках.
"Нужно сделать тест на Ковид,- с порога она взяла меня в оборот, -Сядьте на диван".
Я послушно села и зачем-то открыла рот.
Боль в голове затихла на миг и пристально наблюдала за происходящим.
Откуда-то в лапках капусницы появилась палочка с намотанной на конце ваткой. Она ухитрилась засунуть палочку мне в нос , не коснувшись при этом его внутренних поверхностей. Далее палочка была приложена к пластиковой коробочке, аналогичной тем, в которых раньше продавали наборы иголок. В окошке игольницы четко обозначилась одна плоска.
"Не беременна", -прохихикала боль.
"Ковида нет пейте это больничный в поликлинике хуже скорую",- без знаков препинания произесла бабочка и, взмахнув крылышками, вылетела в дверь.
Боль была разочарована. В отместку она затеяла в голове перестановку. Боль вредничала.
Сашкины таблетки закончились. Я набрала номер врача-куратора по ДМС.
Он, распросив про симптомы, и, уточнив про отсутствие Ковида, пообещал прислать скорую помощь.
Нужно обязательно отметить, что это был праздничный день 12 июня. Пятница. Далее следовали два выходных. Все нормальные люди разъехались по дачам. Но мы с болью не искали легких путей.
На скорой приехал спортивного вида паренек лет двадцати пяти. Недослушав меня, он сразу поставил диагоноз "Мигренозный статус".
"Госпитализироваться будем?"- спросил он строго. "Бум-бум",- передразнила боль. Паренек ей понравился.
Врач запросил место в больнице. По моей страховке, мне была положена двухместная палата. Собрав тревожный чемоданчик, мы отправились к машине скорой помощи.
Вы когда-нибудь попадали в больницу в праздники? Нет? Тогда вы ничего не понимаете в больницах. С врачами в праздники в больницах напряженка. Они все дежурные, по одному на несколько отделений.
Праздник, обнявший два выходных, сыграл в нашей истории зловещую роль.
Почему-то меня привезли не в приемное, а сразу в неврологическое отделение, где лечат больных с подобными статусами в голове.
Свободной двухметсной палаты в неврологиском отделении не оказалось. Точнее она была, и я даже вошла в нее на два шага. Но тут же с соседней кровати вскочила женщина в ночной рубашке. Расставив руки и ноги в стороны, она напомнила мне золотое сечение Леонардо да Винчи. " За все уплачено!"- сечение встало между мной и свободной кроватью.
Я вышла и присела на банкетку рядом с палатой. Сил бороться у меня не было. Боль вышагивала от виска к виску, шаркая ногами.
Пока пытались договориться с другими отделениями, я ждала в коридоре неврологии.
Боль стенала :"Зачем мы сюда приехали?"
Вдруг на банкетку рядом со мной опустилась нога в белом сабо. Рассмотрев внимательно сабо и носочек внутри, я подняла голову. Боль привстала на цыпочки.
"Я дежурный врач-невролог",- сказала хозяка сабо. Ногу она поставила на банкетку, чтобы положить на нее планшет с листком бумаги.
Задав обязательные вопросы про рост и вес, хозяйка сабо что-то записала на листочке.
"Сейчас найдем двухместную палату и приступим к лечению. Я приду", -сабо покинуло банкетку.
Боль больно захихикала.
Палату нашли по прошествии двух часов через два корпуса и семь переходов. Сабо до меня больше не дошли.
На следующий день боль в голове чеканила мячи.
Второй дежурный врач пришел на следующий день в семь вечера. Это был Пьеро. Великоватый белый халат дополнял образ. Не хватало макияжа "смоки айс".
"Почему Вы не пришли утром?"- задала я закономерный вопрос.
"В отличии от Вас, я ни разу не присел", -сказал Пьеро ожидая, что я уловлю логику в его словах. Я не уловила. Боль показала средний палец.
" Я посмотрел КТ, у Вас с головой все в порядке. Нет отклонений никаких." -продолжил Пьеро.
Боль в голове присела в глубоком реверансе.
"У Вас просто мигрень", -Пьеро взмахнул длинными белыми рукавами и грустно ушел.
Следующим дежурным врачем, удостоившим меня чести на третий день был Буратино. Улыбаясь, он прочел мне длинную лекцию про мигрень. Боль в голове протоколировала каждое его слово ударами клавиш старой пишущей машинки, лихо двигая кареткой.
Четвертый день был рабочим. Бог услышал мои мольбы. В палату зашла полненькая Мальвина с нарощенными ресницами и кудрями на голове.
"Я Ваш лечащий врач", - Мальвина тряхнула кудрями .
Не дожидаясь, пока придет Артемон и заговорит человеческим голосом, я позвонила врачу-куратору в ДМС.
Он напнул главного врача. Перезвонил и успокоил, что у меня с головой все в порядке, а боли психосоматического характера. И сейчас решается мой вопрос.
Дверь открылась. На пороге стояли две крупные женщины.
"Я врач психиатр",- представилась одна. Вторая молчала.
"Как Вас зовут?"-издалека в прямом и переносном смысле начала говорящая врач. "Скажи ей, что Петя!"- подначивала боль в голове.
Вопросы, которые задавала говорящая врач не имели к моему состоянию никакого отношения. Иногда она сама отвечала на свои же вопросы. Боль достала из саквояжа кастаньеты и постукивала ими.
"Женщина, не туда!"- я собрала последние силы.
"Здесь все ясно"- подвела итог говорящая , и они вышли.
"Дуры!"-мнение боли совпало с моим.
На следующее утро "мигрень" не дала мне встать с кровати. Срочно сделали КТ легких. Поражение было более 75%. Начался цитокиновый шторм. Ковидный штамм "Дельта" вместе с головной болью в два микрофона исполняли дуэт Нерона и Поппеи из “Коронация Поппеи” Монтеверди
Когда в реанимации меня подключили к ИВЛ, боль, утолив кислородное голодание, затихла. Я впервые уснула.
Меня разбудил завизжавший прибор рядом с моей кроватью. Я открыла глаза.
"Вы как?"- наклонился ко мне кто-то в белом скафандре. Я прислушалась. Боли не было слышно.
"Мне лучше, спасибо",- сказала я в маску ИВЛ.
"А мне кажется, что Вам хуже",- белый скафандр взял мою руку.
Вокруг все забегали. Через час меня везли в машине скорой помощи в специализированный ковидный госпиталь. Одежду брать не стали
"Мы ее не довезем",- замыленно сказал врач скорой.
На счастье, меня не только довезли, но и вернули с того света. Через три месяца меня отпустили домой, вручив стопку выписных эпикризов.
В эпикризе из первой больнице значился установленный диагноз психиатра "Лабильная нестабильность" или "Стабильная нелабильность". Как-то так. Я загуглилась. Диагноз запрещал мне водить машину и жить полноценной жизнью.
Я подала на эту больницу в суд. Суд назначил судебно-психиатрическую эксперизу.
Заключение этой эксперизы я повесила у себя над рабочим столом. На всякий случай. Эксперты отметили, что мое психическое состояние полностью соответствует норме, среде общения, полученному образованию и воспитанию. А еще, что я обладаю чувством юмора и способна к сложным ассоциациям.
Суд я выиграла. Диагноз сняли. Мне выплатили компенсацию.
Я осталась жива. Жизнь прекрасна. Я ей рада)

4. Последняя молитва Акинай

Кобылица осторожно шла по узкой тропе, повинуясь воле молодой хозяйки. Был самый опасный участок перевала: с одной стороны нависала скала, с другой – зияла пропасть с извилистой ниткой реки. Акинай ослабила повод и прижалась щекой к мускулистой теплой шее.
- Сонун, немного уже, близко уже, - скорее не своей гнедой красавице, а себе шептала она.
Тропа, достигнув седловины, устремилась вниз, сделала крутой поворот - и в один миг открылась бескрайняя долина. Там, внизу, змеились реки, едва различимыми точками белели юрты, еще дальше глыбились покрытые весенней зеленью холмы, и уж совсем вдали белели гигантские хребты Ала-Тоо. Взлететь бы и поплыть белой птицей к их снежным вершинам! Но Акинай заглушила в себе этот порыв.

***
С тех пор как лошадь Каныбека вернулась без всадника, пришли снега и снова успели растаять. Акинай помнила: обмотав тряпицей кринку, она сцеживала молоко для сырных лепешек, когда в аил вернулись воины, ведя под уздцы коней с привязанными к ним телами погибших. Из десяти мужчин, что ушли за перевал, вернулись только двое, но Каныбека не было ни среди живых, ни в числе мертвых. Седло его лошади было пустым. Акинай помнила, как она бросилась в степь, каталась по земле, кричала и выла, как раненая волчица. Помнила, что долго лежала на спине, раскинув руки, смотрела в небо – сначала оно было синим, а потом почернело. И звезд не было.

Вражда с жалаирами была давней: воинственные кочевники облюбовали долину, в которой когда-то жили прадеды Акинай. Высокие горы преграждали путь сухим ветрам, летевшим из пустыни, а потому в избытке были в долине и реки, и сочные травы для отар и табунов. После нескольких жестоких набегов жалаиров предки Акинай оставили те земли и ушли за перевал. Но мальчики вырастали в мужчин – и загоралась в них давняя обида, и шли они мстить, и многие не возвращались.

Но сквозь вражду и смерть жизнь все равно пробивалась, как сиреневые цветки шафрана сквозь снег. Этой весной Каныбек с Акинай должны были поставить свадебную юрту. И расплела бы она девичьи косы, намотала из белой ткани высокий элечек, и родила бы к новым снегам сына, смелого, как его отец, или дочь, белокожую и чернокосую, как сама Акинай.

Но этого не будет, потому что лошадь Каныбека вернулась без всадника.

За целый год так никто и не смог сказать Акинай, что случилось: убит ли он в схватке, взят ли в плен. Выжившие говорили, что видели, как стрела вонзилась ему в плечо, вышибла из седла, но он зацепился ногой за стремя, и лошадь унесла его. Если он погиб, предано ли его тело земле или его растерзали шакалы и стервятники? Знать бы точно, тогда нашла бы Акинай силы на последнюю молитву по усопшему, замкнула бы горе, измельчила его внутри, как зерно между мельничных камней. Но она не видела Каныбека мертвым, а потому надежда не отпускала.

«Смирись, - говорила ей мать, - нельзя горевать по умершему. Разве может Каныбек уйти в страну мертвых, если ты так держишь его». Жубаныш не была еще старой, однако ее до времени иссушили тяжелая работа днем и холодная одинокая постель ночью. Успела она родить мужу только одну дочь и потеряла его в одной из кровавых стычек с жалаирами. Так и выросла Акинай без отца, помогая матери делать и женскую, и мужскую работу. Она не думала, пристало ли девушке скакать на лошади по-мужски, гортанными криками загонять отару, голыми руками отбрасывать камни, расчищая тропу к пастбищу. Она не надевала девичьи ожерелья, не вышивала тюбетейки и впервые спросила себя, красива ли она, когда увидела, как смотрит на нее Каныбек.

Акинай не могла носить по Каныбеку траур как вдова, не могла горевать у всех на виду. Так и жила весь год, не поднимая глаз. Но с приходом весны забилась в ней тоска пойманной перепелкой, не давала покоя ни днем ни ночью. То привидится в дальнем всаднике Каныбек – и Акинай задохнется от радости, то услышит его голос, выскочит из юрты – а там пусто. Как узнала от пастухов, что видели они стойбище жалаиров в долине за перевалом, так и решила, что время ее пришло.

В последний вечер Акинай села рядом с матерью, взяла ее изработанные, с огрубелой кожей руки, чего никогда не делала.
- Апа, еще весна, а уже суховей – кургак шамал. Скоро все иссохнет. Позволь мне поискать новое пастбище.
- Что ты задумала, дочка?
- Позволь, апа.
Вместо ответа Жубаныш собрала ей в дорогу хлебные лепешки, круги сыра, бурдюки с кумысом и водой, привела лучшую табунную кобылицу Сонун, накрыла кошмой, помогла оседлать. Поняла ли она, куда собирается Акинай? И почему, провожая, так часто смахивала что-то с почерневшего лица?

***
Акинай дождалась ночи и спустилась по тропе к шумной речушке, на другом берегу которой белели юрты жалаиров. На них так же, как на родной аил Акинай, опустилась ночная прохлада, так же теснились в загонах овцы и лаяли собаки. И доносилась, теряясь в шуме летящей по камням воды, девичья песня, какие пела и сама Акинай, когда еще была счастлива. От этого воспоминания она вздрогнула, как кобылица от удара плетки. Не за тем Акинай преодолела долгий путь, чтобы слушать песни и вспоминать о счастье. Она огляделась, насколько могла в темноте, разбавленной светом полуночной луны, и невдалеке от берега заметила овражек, заросший прошлогодней полынью. Расседлала Сонун, слегка хлопнула ее по крупу, и умная лошадка поняла, что не нужна пока своей хозяйке, а значит, может уйти в табун и пастись на свободе. Акинай пригнула старые стебли на дне овражка, расстелила кошму и устроила свое новое жилище.

Утро пришло в долину – чистое и звонкое, как вода в горной реке. Бежать бы босиком по сочной траве, распахнуть бы руки и обнять синеву! Но только приподнялась Акинай над краем оврага, как увидела идущего от стойбища старика. Он закатал шаровары, босиком перешел речку, и по его улыбке на широком скуластом лице было видно, что его старость тоже радуется весне.

Старик не услышал, как подошла Акинай. Он стоял на коленях и набирал воду в бурдюк, когда его щеки коснулся подол ее длинной рубахи. Он поднял лицо и улыбнулся незнакомой девушке в черном платке, морщины разбежались широкими лучиками у глаз. Поднялся, держа в руке наполненный бурдюк, сказал что-то – ласково, напевно. Акинай вдруг подумала, что та ночная певунья могла быть его дочерью или внучкой, и он всегда был их помощником, заступником, а она своего отца даже не помнит. И быть может, этот старик, а когда-то молодой сильный воин и пустил стрелу в грудь ее отца?

Акинай знала, куда нужно бить – в шею. Этим ударом может повалить сильного воина даже слабая женщина. Крепче сжала в заведенной за спину руке нож и – резко, с замахом – ударила. Острое лезвие легко прорвало дряблую кожу, мышцы, артерии и вонзилось в позвонки. Она вырвала из плоти смертельную сталь – и толчками хлынула кровь, заливая ворот рубахи, стекая по скрюченным пальцам, которыми старик пытался зажать рану. Он падал медленно, не отрывая от Акинай удивленного взгляда стекленеющих глаз. Когда первый убитый ею человек свалился, как куль с сеном, к ее ногам, Акинай бросилась бежать и, упав на дно своего укрытия, с силой зажала рот обеими руками, чтобы не выпустить рвущийся крик. Судорога отвращения, почти ненависти скрутила ее.

Весеннее солнце уже заливало теплом все вокруг, когда Акинай пришла в себя. Она осмотрелась: тела старика уже не было. С другого берега доносились крики, лай собак, много людей собрались у крайней юрты, видимо, туда и пришла смерть, посланная Акинай. Она почувствовала страшную жажду, потянулась за бурдюком с водой и увидела свою руку – в ржавых разводьях засохшей крови. С отвращением оттолкнула ее, словно это была чья-то чужая рука, но и на той, другой, была кровь. Она долго лила воду из бурдюка на руки, яростно оттирала их, пока не вытекли последние капли влаги. Не только жажда, но и душевная боль не была утолена. Разве ей стало легче от того, что какая-то женщина в черном поет сейчас последнюю молитву над усопшим?

В душевной смуте, в полузабытьи пробыла Акинай весь день и с наступлением сумрака решила отправиться обратно через перевал, унести свое горе. Но лишь сложила ладони, чтобы криком ночной птицы позвать Сонун, как услышала лошадиный топот. Все ближе, ближе. Не увидела, а всем существом почувствовала, что всадник остановился прямо на краю оврага, где была Акинай. Вот уже комья земли от лошадиных ног посыпались ей на голову. Она сжалась в комок и ждала: сейчас ее увидят, вытащат наверх и растерзают в отместку за убийство родича. Боль за боль, смерть за смерть. Знакомое нежное ржание резануло ей слух – и сразу удаляющийся топот. Выглянув из оврага, Акинай увидела двух всадников, держащих наготове луки, и увлекаемую ими на аркане свою гнедую красавицу Сонун.

Акинай ощерилась загнанной лисицей: нет, так просто она не отдаст свою жизнь. У нее тоже есть стрелы, она замотала их в тряпицу, чтобы скрыть от матери, и приторочила к седлу. Она умеет поражать цель не хуже мужчин, правда, этой целью еще не был человек.

До первых звезд всадники больше не появлялись. Акинай видела, как в стойбище гасли костры и затихала всполошенная смертью дневная жизнь. Но вдруг темная тень метнулась к реке. Человек бесшумно прошел по перекату и приближался к оврагу.

Бегущему осталось совсем немного, десятка два сильных толчков от земли, напитанной влагой и отдающей тепло миллионам кореньев. Но он не успел их сделать: пущенная Акинай стрела взорвала его грудь смертной болью. Он уже не мог видеть склоненное над ним лицо, не мог слышать страшный, животный крик.

Утром мужчины племени вновь отправились на защиту стойбища. Неспокойная начиналась весна: убит их сородич, в табуне поймана чужая, но привычная к узде кобыла, во вчерашней суматохе бежал пленник.

Когда всадники приблизились к реке, они увидели на другом ее берегу неподвижно сидящую женщину. Она склонилась над кем-то, накрыв его черным платком, и ветер доносил звуки незнакомой молитвы.

5. Знак

Думаю, что сегодня и есть тот самый день. Не хуже и не лучше прочих… Для всех, но не для меня. Да, сегодня! Сегодня я это сделаю. Чего мне еще больше ждать? Костлявая все равно достанет нас всех, как достала Паркера, Райли, Баррета… Как дотянулась до Гиббонса, дотянулась через столько лет. Медленно движущийся осколок в его груди всё же добрался до сердца…


А может не надо? Кто я, чёрт возьми, такой? Они же ни в чем не виноваты…


А я? Я ведь тоже, тоже не виноват! Нет! Это они, они меня заставили. Забрали, переодели, отвезли в самую глубокую задницу мира. Меня, и ребят. Чем мы отличались от других? Просто не повезло... Вот и им не повезёт! Всё просто, как бросок игральных костей. Выпала двойка — сегодня не твой день. И весь расклад.
Вид из этого окна идеален. Улица, как на ладони! Как же много сегодня людей! А само окно неприметное, тёмное, то — что мне нужно. Последнюю мелодию нужно играть как можно дольше. Как Райли, который так любил свою губную гармошку… Играл на ней в любую свободную минутку. Может быть, из-за нее снайпер выбрал именно его? Выстрелом гармошку развалило пополам, а с ней и лицо Райли...


Чёрт, нет! Ты же видел его, видел месиво вместо головы, дергающиеся ноги. Чувствовал мерзкий запах крови. И хочешь снова? Нет, нет…


Да! Потому что кто-то должен ответить. За меня, за всех. Пусть даже невиновный — какая разница? Те крестьяне тоже ползали на коленях, повторяя, что ни в чем не виноваты. Но лейтенант приказал стрелять — и мы стреляли. Среди них могли быть партизаны…
Вот девочка, идет за руку с отцом. Отличный прицел, видно все, будто я иду с ними рядом! Будь проклято всё! Будь проклята страна, где купить винтовку проще чем устроиться на работу. И эта девочка тоже. И та, что лежала в хижине, а из её разорванного пулей горла толчками текла кровь. Моей пулей? Моей…


Я ведь не хочу так! Кто-нибудь, остановите же меня! Эй! Я здесь, у самой крыши! У меня куча патронов и глушитель! Кто-нибудь! Что-нибудь…


Плакат, призывающий народ в новую церковь? Нет, не выйдет! Знак свыше, как же! Как же звали того парня, что вечно бормотал себе под нос молитвы и перебирал эти дурацкие четки с крестиком? Гарсиа! Совсем не помню его лица, только это еле слышное постукивание костяшек да невнятные словечки… Эти чётки и поехали домой в его руке, сжимавшей их. Остальное просто не нашли, слишком мощный взрыв…


Но ведь должно же быть еще хоть что-то? Что-то в этих людях, что-то в этой улице, домах, крышах? Или во мне. Хоть какой-то знак?!


Кто же первый? Вон, тот старикашка в толстых очках? Почему бы и нет? Всего лишь игральные кости, правда? Плавно, плавно, не дергай спуск… У, дьявол! Промах! Ну надо же. Может быть, я разучился за столько лет? А глушитель и вправду стоит своих денег — никто даже ухом не повёл. Что ж, значит сегодня твой счастливый день, папаша. Поживешь еще несколько секунд, до следующего выстрела… Да мать твою! Снова мимо! Неужели рука дрогнула?


Ну вот и всё! Всё! Ты сделал что было нужно, хватит! Хватит! Остановись же ты, безмозглое чудовище!


Что это? Птица? Мелкая, яркая. Ну надо же! Села прямо на глушитель. И ведь не боится же! Глаз, как черная бусинка. Джил любила бусы. И дождь. И ту дурацкую группу, название которой я ни разу не произнес правильно. Она любила столько всего, но не меня. Иначе бы не смоталась в Джерси с тем гадёнышем…
Ну, что смотришь? Улетай, пока глушитель не поджарил тебе лапки… Кыш! Ну надо же, какая увесистая. Даже ствол покачнулся. Вздумалось же ей именно сейчас пролетать у этого окна. А может… Может и правда — это знак?! Тот самый, о котором ноет второй я, забитый на самый краешек сознания. Жалкий, трясущийся трус. Что ж, знай, сегодня ты, пожалуй, прав! Птица, что села на ствол винтовки после двух промахов подряд — это знак. Теперь я уверен в этом. Теперь я буду брать прицел немного ниже!

6. Последний день ноября

Тридцатого ноября Иван Петрович Сергеев брел к остановке. На земле уже лежал снег, и ветер гнал по небу лохматые тучи. Зима скоро – подумалось Ивану Петровичу, и он зябко поежился. И пенсия в этом месяце как-то быстро закончилась - снова подумалось ему. И сын что-то давно не заходил, оно понятно - дела. Сердце что-то в последнее время прихватывает. Не переживу, наверно, я эту зиму. Наверняка не переживу. А лекарства то вздорожали – вздохнул. Неожиданно для себя Иван Петрович вспомнил: в этот день тридцать пять лет назад он встретил свою жену. Какой удивительно изящной была она тогда! В черном осеннем пальто, в белом берете, с развевающимся на ветру шарфом она ждала автобус. На этой же самой остановке, куда шел сейчас Сергеев. Иван Петрович начал вдруг судорожно вспоминать, что же он сказал ей тогда, почему она согласилась дать свой телефон. Снова в памяти всплыло ее зардевшееся лицо, тихий смех, взгляд глубоких умных глаз. Снова и снова пытался Иван Петрович восстановить в памяти картину их знакомства - отдельные детали, слова, жесты. Снова и снова переживал он эти моменты, как в первый раз. Сергеев незаметно приосанился. Шаги его ускорились - он заспешил на остановку, волнуясь, словно предчувствуя что-то. И подходя ближе, понял, что предчувствие его не обмануло. На остановке стояла девушка. В черном демисезонном пальто и белой вязаной шапочке. Словно моя Надежда, как тогда - у Ивана Петровича перехватило дыхание. Это было удивительно и необъяснимо. Будто юная Надя из его памяти материализовалась на остановке, неожиданным подарком судьбы. К остановке вяло подкатил автобус и скрыл девушку от глаз Сергеева. Только бы не ее автобус, только бы не ее – подумал он. Автобус тронулся, медленно набирая скорость. И Сергеев с облегчением увидел, что девушка стоит на прежнем месте. Когда он подошел к остановке, его сердце билось со скоростью автоматной очереди. Что со мной? – с радостным удивлением думалось ему. Что ж я волнуюсь как мальчишка? Мне же нельзя. Сергеев машинально нащупал в кармане валидол. Робко, искоса он, наконец, взглянул на девушку. Рыжие волосы обрамляли красивое лицо, взгляд синих глаз коснулся Ивана Петровича и снова устремился к горизонту. Девушка была мила и совершенно не похожа на Надю из его памяти, но Сергеева это нисколько не смутило. Он продолжал невзначай разглядывать ее, любуясь каждым движением. Что она подумает? Надо прекратить вот глазеть – решил Сергеев, но не мог ничего с собой поделать. Кольнула легкая досада – как жаль что мне не двадцать или хотя бы тридцать. Счастливая семейная жизнь Сергеева продолжалась совсем недолго, всего десять лет. Надежда подарила ему сына, а сама умерла на операционном столе пять минут спустя. С тех пор у Сергеева не было жены. Были случайные романы, но они ни к чему не привели. Он всю жизнь любил свою Надю и не позволял никому занять ее место в его сердце. Но сегодня что-то произошло, случайное совпадение сорвало закрытую дверь в его душе, и копившаяся долгие годы любовь вырвалась, наконец, наружу. Он забыл о своих проблемах и делах и как привязанный зашел вслед за ней в ненужный ему автобус. Проводил ее до дверей университета, но не решился зайти внутрь. Целый день он ходил с приподнятым настроением. А когда возвращался домой, какой-то пьяный придурок бросил из окна пивную бутылку и попал точно ему в голову. Иван Петрович даже не успел понять, что произошло, и умер со счастливой улыбкой на лице.

7. Массаж и всё такое.

Солнце лениво клонилось к закату, и убийственная жара спала, уступив вечерней духоте. Утомлённая отдыхом публика потянулась из-под спасительной сени отельных кондиционеров «на воздух».
Иные, для того, чтобы поставить галочку в графе «море» и отлежать предписанные кодексом отдыхающего часы на стремительно заполняющемся пляже. Другие, бунтари, не удовлетворившиеся качеством и подачей оллинклюзивного бухлеца, для того, чтобы успеть до ночи накачаться в прибрежном баре. Большинство же, за тем, чтобы в поисках неясных перспектив, послоняться по прилегающим к отелю улицам, пополнить коллекцию бесполезных сувениров и вернуться к ужину с иллюзией усталости.
В массажных салонах почти пусто - перерыв между теми, кто планово нежит себя в дневные, самые жаркие часы вынужденного безделья, и теми, кто после вечернего променада решит разнообразить программу отдыха, отказавшись от истязания внутренних органов ромом, в пользу истязания внешних покровов.
В этот час, на балконе седьмого этажа громады «Саншадоуз» появились две могучие фигуры в халатах, больше напоминающих брендированное кимоно. Принты на халатах были разные, но халаты одинаковые, явно выполненные одним ателье, как форма хоккеистов из разных команд. Их стеклянный столик с ажурным чугунным основанием, как всегда, был скупо сервирован высоким серебряным кувшином для каркаде, двумя чайными парами «а-ля тюрк» и блюдцем с разноцветными восточными сладостями.
Кресла сотрапезников были установлены так, чтобы сидящие в них не пялились друг на друга, а устремляли свои взоры на блистающее мелкими суетливыми всполохами море.
Крупные, но не жирные, на это указывали бугрящиеся под кимоно бицепсы, собеседники, продолжили давно начатый разговор, поглядывая на море и бесцельно снующих отдыхающих.
Любой из туристов мог бы стать или даже бывал хозяином и повелителем этих могучих джиннов, смакующих каркаде на седьмом этаже.
Именно так, и никак иначе.
Кодекс Массажиста имеет в своей основе вторую по важности чёткую дефиницию: «массажист – раб клиента».
И пусть такое положение устанавливается лишь на час. Пусть хозяин иногда слабее, глупее, беднее или всё это вместе, своего раба. Это не важно.
Настоящий массаж, который проникает в душу, касается сердца, рождает томную негу – это тот, который исполняет преданный раб своего клиента. Преданный и всем сердцем своим желающий служить, пока таймер не разлучит их.
Первый по важности постулат Кодекса гласит, что секреты мастерства – это только твои секреты. Откроешь тайну, и она улетит, пойдёт по рукам как падшая женщина, упорхнёт и станет петь всем подряд, как вольный соловушка. И тогда…
Если существует тайный орден массажистов, какой-нибудь «Ordre de la main mordante» эти двое, как минимум, его паладины.
Поэтому мужчины касаются в своём разговоре только философских, этических, но не технических аспектов своего искусства.
- …тем самым, Сигизмунд Маркович, искусство массажа - это квинтэссенция правды, вы сами это признаёте. Слова, мысли и образы, вся эта художественная муть – это обращение ко второй сигнальной системе. А массаж затрагивает первую, реликтовую, не знающую понятия лжи.
- И что из этого, по-вашему, следует, Абдулла Рустамхонович?
- А то, что перед таким мастером как вы или я, клиент предстаёт во всей своей первородной сути. Палачи добиваются от людей правды через боль только потому, что у них недостаточно умений, чтобы добыть их другим способом.
- Хотите сказать, что нас с вами невозможно… надуть?
Сигизмунд состроил кривую ухмылку, потому что про себя он употребил формулировку «невозможно заставить нажраться дерьма».
- Ну, если только по мелочи, например на рынке со сдачей. При профессиональном взаимодействии это исключено!
- Вы мне не поверите, но я всё ж признаю одну силу, способную… - у Сигизмунда снова промелькнуло «накормить дерьмом», но он снова подобрал более благозвучную метафору, - обвести вас и меня вокруг пальца, более мощную, чем профессиональный массаж.
- Полноте вам, Сигизмунд Маркович. Не снится ли мне, что я от вас этакое слышу?
- И не сомневайтесь.
- И что же, позвольте спросить, смогло убедить вас в том, что есть такая силища?
Сигизмунд Маркович, по-прежнему не глядя на собеседника, тянется к серебряному чайнику и наливает прохладной рубиновой жидкости в обе чашки. Потом ловко хватает своими тонкими, как у пианиста, пальцами квадратик бакинского курабье, украшенного зелёной мармеладной звёздочкой, задумчиво кладёт его в рот и поворачивается к спутнику.
- А то, дорогой мой, - шамкая печеньем бубнит он, - Что эта силища однажды победила меня, да так, что и надежды не оставила оправдаться случайностью или желанием поддаться. И заставила нарушить Кодекс…
- Я надеюсь, - повернувшись к визави и глядя на него проникновенным взглядом, мурлыкает Абдулла, - по собственной воле начав этот разговор, вы доведёте рассказ до конца, не терзая моё сердце мучительной интригой?
- Признаться, я давно искал собеседника и повод, чтобы открыть душу. Не всякий годится в наперсники, и не всегда есть повод поделиться стыдным секретом. Наша долгая дружба не оставляет между нами недомолвок и не требует иных поручительств, но всё же, не обижайтесь, я потребую у вас честного слова.
- Какого угодно, дружище. Вы меня знаете.
- Да не какого угодно, а честного слова Мастера.
- Всё настолько серьёзно?
- На кону моя профессиональная репутация! – Сигизмунд Маркович произносит это без пафоса, но становится понятно, что его беспокойство не наигранно.
Он задумчиво вертит на пальце печатку с прорезанным в нём иероглифом, состоящим из точки и двух параллельных волнистых линий утекающих к третьей. В иероглифе легко угадывается фигура массажиста распростёршего руки над клиентом.
- Что ж, держите его! Даю вам слово, что предмет наших с вами бесед за исключением, конечно, ваших замечательных анекдотов, не станет чьим-то кроме нас достоянием. Слово Массажиста!
В профессиональной интонации Абдуллы Рустамхоновича тоже есть нечто заставляющее верить ему - то, что безропотно укладывает на стол под его волосатые руки, а иногда и ноги, самых мнительных клиентов.
- Ну вот, слово дано, и я готов рассказать вам, что единственная сила, которая может сравниться с массажем по силе влияния на души человеческие - это живое слово, ложь, мысль, убедительно выраженная средствами языка. Язык сильнее рук, пусть и таких сильных как у специалистов нашего профиля, Абдулла.
- Да бросьте вы, Сигизмунд, так шутить не умно! – в голосе Абдуллы свозит ледяное разочарование, - А я вам поверил! Слово дал!
- Да нет, Абдулла, это не шутка!
- Ай! - в его возгласе вместе с характерным кручёным жестом, прорезалось, наконец, что-то восточное, - Не вы ли, Сигизмунд, уверяли, что словесность - первейшее из бесполезных и даже вредных ремёсел, в одном ряду со спортом и рекламой?
- Уверял! Но только ради сохранения лица. Послушайте меня, и вы тоже измените своё мнение, или, как минимум, поймёте мои мотивы.
Абдулла откидывается на пластмассовую спинку, складывает руки на груди и демонстративно отворачивается. Только такой чуткий товарищ, как Сигизмунд Маркович, может уловить в этой позе жгучий интерес, терзающий его собеседника.
- Случилось это всего шесть лет назад, примерно за полгода до нашего с вами очного знакомства, - начинает Сигизмунд, снова уставившись на сияющее блёстками море.
Я тогда уже был на самом пике своей карьеры, как, надеюсь, и поныне. Только открыв свою сеть «Панголин», я редко выступал сам, отдавая всё своё время наставничеству и организационным вопросам.
Времечко было напряжённое. Двадцати четырёх часов в сутках едва хватало, и я наслаждался минутами, когда вернувшись в апартаменты, мог, наконец, вытянуть ноги перед камином. В такой час и раздался звонок, с которого всё началось.
Звонил мой старый приятель, наш с вами коллега, Ванюша Дрозд. Мой злой рок и мой спаситель в одном лице. Сам он давно оставил ремесло, но бывших массажистов ведь не бывает. И однажды, кто-то из круга его старых знакомых, в кругу его новых знакомых по новому бизнесу, рекомендовал его как непревзойдённого мастера китайского гуа ша.
Когда раут закончился, одна из его новых знакомых уговорила Ваню продемонстрировать своё умение.
- Я знаю, - признавался он мне потом, - что нет ничего жальче «развязавшего» массажиста. Умерла – так умерла. После долгого отсутствия практики руки не сразу вспоминают ремесло.
Но, как я, к сожалению, потом сам смог убедиться, новая знакомая умела уговаривать и он сдался.
Она получила огромное удовольствие и так заболтала его комплиментами, опутала признательностью и ещё кое-чем, что он с горечью посетовал, что не может стать её мастером на полноценный курс гуа ша.
Когда она попросила дать рекомендации, первым кого Ванюша вспомнил, был я.
Мне очень польстило признание коллеги, к тому же, хлопоты, связанные с открытием сети, требовали денег, а мой измученный мозг - отдыха, который я видел в возвращении, хоть ненадолго, непосредственно к ремеслу. И я позволил себя уговорить на курс особого гуа ша для госпожи Штайнер.
Ванюша жил тогда в Ницце, а я окучивал Дубай и Абу-Даби. Однако эпидемии и политика ещё не убили авиасообщение, и Наташа Штайнер пригласила меня согласовать детали контракта в королевский люкс Emirates Palace в Абу-Даби уже на следующий день после моего разговора с Ванечкой.
За бокалом шампанского мы выяснили, какой именно массаж нужен клиентке. Перебрав варианты, мы остановились на массаже спины в районе средних и нижних отделов позвоночника, крестцовой зоны, таза и бёдер, с тяжёлым анальным фистингом в качестве финального аккорда каждого сеанса.
Десять сеансов.
Она отдельно обговорила неприкосновенность генитальной зоны, и я уверил её, сославшись на Кодекс, что особый гуа ша останется только массажем. Кроме того, я высказал уверения, что удовольствие от такого вида воздействия на покровы и полости превышает сексуальное, но не имеет с ним ничего общего. Цель – здоровье.
Несмотря на явно нескромные возможности госпожи Штайнер, я честно назвал ей стандартную для этой услуги таксу. Возражений не последовало.
Начать условились на следующий день. Я лично составил для персонала отеля перечень и график подготовительных процедур, включающих различные омовения и промывания, прогревания и компрессы. Забронировал себе комнату для прислуги по соседству с королевским люксом и послал туда оборудование и принадлежности.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль, после того, как загорелась лампочка вызова прислуги в арендованной комнате, я вошёл в люкс, катя перед собой столик с принадлежностями.
Госпожа Штайнер казалась спящей – персонал отеля был на должной высоте и подготовительные процедуры они провели безукоризненно, чего сложно достичь порой даже за очень большие деньги.
Она никак не отреагировала на мои первые касания, но минут через пятнадцать застонала.
- Боже, где вы этому научились?
- У каждого из нас своё ремесло, госпожа.
- В таком случае, моё ремесло – быть богатой вдовой, - сдавленно и томно выговорила она между стонами и всхлипываниями, - Я достигла в этом крайнего совершенства!
Как выяснилось, Наташа Штайнер, урождённая Ромашкина, моя бывшая соотечественница, по любви вышедшая за баварского бизнесмена, но к несчастью, очень рано овдовевшая.
Оставшись со звучной фамилией, неисчерпаемым наследством и немецким паспортом, она была так горячо благодарна и по-настоящему предана мужу, что за двадцать семь последующих лет так и не вышла замуж.
Это объяснило для меня и совершенное владение госпожой Штайнер русским, и её специфические потребности. Только регулярный правильный секс или пусть эпизодический, но правильный особенный гуа ша раз в год-полтора, способны избавить человека от застойных явлений в нижней позвоночной и тазовой области настолько, чтобы не бояться многих, порой крайне неприятных и даже губительных процессов.
По состоянию здоровья без малого пятидесятилетней госпожи Штайнер было видно, что в она не пренебрегает либо тем, либо другим, либо двумя способами профилактики одновременно.
Я приступил к финальной стадии массажа и получил настоящее эстетическое удовольствие от упругой эластичности подготовленного сфинктера, здоровой кожи и атласной слизистой, которая скользила, требуя минимум смазки, настолько, что даже внутриполостные пощипывания давались с заметным напряжением.
Наташа стонала и извивалась, а я методично стимулировал её изнутри, чувствуя пульсацию ануса настойчиво обхватившего мою руку чуть выше локтя.
Просовывая параллельно руке силиконовые трубки с закруглённым концом, для выхода потревоженных газов, я чувствовал, как каждое такое проникновение отзывается мощными содроганиями. Наташа озвучивала их так, что это стало достойным испытанием звукоизоляции королевского люкса.
Когда я закончил, госпожа Штайнер, вместо того, чтобы остаться обессилено лежать на роскошном массажном топчане из белой, подогретой изнутри лайковой кожи, с видимым усилием сползла с него и взяла меня за обе руки.
- Доктор, - обращалась она ко мне именно так, - доктор, милый мой, мне нужна от вас ещё одна услуга.
- Всё, что в моих силах, госпожа!
И она, не слишком витийствуя, но и без излишней развязности и пошлости стала уговаривать меня совершить с ней половой акт.
Я ответил, что это невозможно. Сказал ей, что это очень частый эффект от такого массажа, и своего рода брак в моей работе, уверил её что это пройдёт и снова твёрдо отказался.
Тогда она сползла вниз и, обняв мои ноги, целуя колени, и плача принялась уговаривать сделать это с ней.
Я не бесчувственное бревно. Роскошный королевский люкс и женщина, в сорок восемь не растерявшая и малой доли своей привлекательности, на ковре у моих ног. Любой бы сдался. Но только не я.
Я сказал, что Кодекс предписывает прекратить сотрудничество в таких случаях, и назвал сумму неустойки.
Она усмехнулась, предложив в десять раз сверх контракта.
В голове у меня мелькнула мысль о бизнесе, но клянусь, я не дрогнул и в этот миг.
- Нет, госпожа.
Увидев, что я непреклонен и официален, она порывисто вскочила, и выбежала в соседнюю комнату.
Не успел я повернуть к выходу, как она вернулась, неся в руках массивный овальный футляр из красной крокодиловой кожи. На её лице было написано отчаяние, когда она швырнула его мне под ноги. Сначала я не смог соотнести пафос этого жеста с содержимым футляра, которое выпало и подкатилось прямо мне под ноги.
Там лежал исполинский, весь перевитый буграми вен, иссиня-чёрный резиновый фаллоимитатор.
Я с недоумением смотрел на госпожу Штайнер, а она, как была, обнажённая, безвольно опустилась на ковёр и стала рассказывать.
Оказалось, что супругой господина Штайнера Наталья Ромашкина пробыла около пяти часов. Муж пропал прямо со свадебного банкета, организованного в древнем Ношвайнштайне – самом известном замке Баварии.
Нашли его только через три дня в одном из подземелий замка. Её милый Вольфганг, её принц, её улыбчивый ангел был прибит скобами к стене в средневековой темнице. На нём не было и клочка одежды. В древней пыточной камере царил страшный холод, ноги Вольфганга были по щиколотку в воде, крысы начали грызть его живот и гениталии. Но умер он от внутреннего кровотечения, вызванного тем, что его потроха разорвал этот самый чёрный резиновый член, до основания забитый в его задний проход.
Невеста настояла на том, чтобы спуститься вниз, увидеть всё своими глазами и запомнить навечно.
В мрачном подземелье Ношвайнштайна, в котором, кажется, стенал неупокоенный дух её мужа, убийц которого так и не нашли, она поклялась, что первая брачная ночь с кем бы то ни было, у неё случится только после того, как она испытает то же, что испытал её муж.
И вот, когда она, оставаясь девственной, уже потеряла шанс родить детей и почти потеряла шанс хоть когда-нибудь выйти замуж, зажить полноценной супружеской жизнью, она встретила человека, который перевернул её жизнь и заставил забыть мужа. Это был обычный бюргер бельгийского происхождения, банкир средней руки, вдовец Иоганн Лоффе.
Но он был так нежен и мил, так романтичен, так прост и искренен в ухаживаниях, так замечательно добр, что Наташа решила предать Вольфганга, но не решилась предать клятву.
Если у неё случится секс, то первый раз произойдёт только с тем самым дилдо глубоко в анусе – так она решила далёкие двадцать семь лет назад и не собиралась нарушать клятву.
Мой гуа ша должен был сделать возможным и, я не бахвалюсь, сделал возможным выполнение этой опрометчивой клятвы без тех последствий, которые убили мужа госпожи Штайнер.
Но как? Скажите мне, как она должна была объяснить это Иоганну, человеку, с которым спустя двадцать семь лет вдовьей жизни она собиралась обрести счастье? Кто бы мог смог выслушать Наташу, понять и потом исполнить странный, если не сказать дикий ритуал, отделяющий эту женщину от счастья? Счастливый молодожён? Полно! Разве могла она подвергнуть его любовь и добродетель такому испытанию.
Эта история с данным Наташей обетом подходила разве что для ушей доктора. Не зря она так меня называла.
Я был её единственным шансом перечеркнуть прошлое и начать новую жизнь. Она была готова к любым страданиям, если десять сеансов моего массажа не смогут подготовить её к этому испытанию в достаточной степени. Но после первого же она поняла, что может сбросить собственноручное проклятье прямо сейчас.
Физическая измена любимому мало волновала её – она рассматривала это как медицинскую процедуру и неизбежное зло, преграждающее ей путь к счастью. А ей так хотелось этого счастья. Она выстрадала его, десятилетиями храня верность первому мужу.
Она умоляла меня и отдала свою судьбу в мои руки, обещая, что не станет меня уговаривать и бросит все попытки начать новую жизнь, если я откажу.
- Доктор, для людей я навсегда останусь весёлой вдовушкой, легкомысленно тратящей наследство мужа. Но внутри я заледенею и умру точно так же, как умерла уже двадцать семь лет назад в подземелье, глядя на истерзанное тело любимого. Только теперь я умру навсегда, без надежды на воскрешение. А мой любимый Кай будет жить где-то рядом с моим ледяным сердцем, недоумевая, что понадобилось от него этой ветреной Герде, так крепко привязавшей его к себе, и внезапно бросившей.
После этих слов она горько разрыдалась, распластавшись на полу.
И я перешагнул Кодекс. Я согласился.
Смущаясь и стараясь вести себя как доктор, я отвёл Наташу к алькову и приступил к приготовлениям. Пригодился и обширный ассортимент моих смазок и вазелинов, и мой профессиональный опыт. Наконец, всё было готово, и я стал приводить Наташу в то состояние, в котором она поклялась лишиться девственности.
Благодаря моему мастерству и идеально выполненному гуа-ша, единственные слёзы, которые окропили лицо моей клиентки или, если угодно, пациентки, были слезами благодарности за безболезненность инсталляции огромного куска резины в её хрупкое тельце.
А потом я сделал с ней это.
Второй раз за этот день испытывали мы прочность звукоизоляции люкса. Второй раз конвульсивно сжимала она мой орган своим, только это были уже не рука и не анус.
Признаться, не смотря на разницу в возрасте и тесноту вызванную предметом клятвы в её теле, я тоже был на вершине. Воистину, секс, как и массаж – это не только и не столько опыт, сколько талант. Целых пять раз подряд доказала мне это вдова. На шестой, я, перед тем утомлённый работой, отнимающей все силы, если делать её руками и сердцем, запросил пощады.
Уходя, я уносил в своём сердце её женскую сладость, свою усталость, лёгкую грусть расставания, тепло воспоминаний, холод её истории и осязаемую тяжесть суммы вписанной в чек Коммерцбанка.
На следующий день, к вечеру, мне позвонил ёбанный Ванечка Дрозд. Поняв по моим благодарностям, что с предупреждением он опоздал, Ванюша скупо рекомендовал как можно скорее провериться на триппер.
Я стал горячо укорять его. Какой ещё триппер от невинной женщины?
- Тот же, что и у меня, - скупо отрезал он.
Гонорея шла комплектом с лобковыми вшами, и Ваня, знающий, что случается с репутацией массажиста, заразившего клиента, поспешил предупредить меня, как только сам узнал о постигшей его беде. Его самого предупредить было некому, и ему пришлось распрощаться с подругой, которая должна была вот-вот превратиться в невесту.
Как я говорил, сам я временно не практиковал и потому не успел никого заразить. Вернулся к ремеслу я только после чрезвычайно длительной процедуры лечения, неоднократной, тщательной и дорогой серии анализов.
За это время я выяснил, что чек Коммерцбанка оказался поддельным. Управляющий замком не помнил никакой трагедии, якобы разыгравшейся в Ношвайнштайне с семьёй Штайнер. А Гугл не знал Наташи с такой фамилией.
Аренда королевского люкса и комнаты прислуги, а так же подготовка госпожи Штайнер к единственному сеансу, моё лечение и последующие анализы стоили мне открытия одного филиала.
Но главное, я потерял веру в людей и веру себя. Меньше недели потребовалось авантюристке и мошеннице, чтобы развести меня на безупречно профессиональную, совершенно нетривиальную, абсолютно эксклюзивную, возмутительно дорогую для меня и при этом совершенно бесплатную для неё услугу, которая, к тому же, чуть не перечеркнула мою карьеру.
Вот она великая всесокрушающая сила слова, сила лжи, чудо, на которое способна мастерски изложенная идея-фикс. Что против неё плотина здравого смысла, отлитая из бетона правил и кодексов? Правда, всегда слабее лжи. Массаж - правда, а слово изречённое есть ложь. Но как же оно сильно!
Сигизмунд закончил и стал подливать себе согревшийся каркаде.
- А писатель Владимир Сорокин писал, что это он говно пробовал, - невпопад заметил он, и осторожно и внимательно отхлебнул из чашки, будто боялся, что Сорокин и ему что-то подмешал.
Абдулла, хоть и мало знакомый с русской культурой и современным русским фольклором, сразу же понял, что тот имел в виду.

Читайте и голосуйте! Выбирайте лучших
Приятного чтения

Бонус от опоздавшего.

Хотел я написать на конкурс драмы
Рассказ про двух писателей бухих,
Но так сложилась жизни панорама,
Что не успел - и написал стихи.

Невовремя схватила круговертью
Меня реальной жизни канитель,
И времени - хоть верьте, хоть не верьте -
Осталось уж совсем впритык теперь.

И тот рассказ, где два гиганта прозы
Мутузили друг друга в прах и пух
Я, несмотря на зимние морозы,
Всё ж допишу в течение дней двух.

Но отсылать сюда уж будет поздно
Сей беспезды шедевр этот мой,
Поэтому, смахнув рукою слёзы,
Пишу я этот стих второй рукой.

Такая вот трагедия случилась -
Нет времени вам в прозе написать.
Я шлю стихи на ваши суд и милость
(А в голове - "ну ёб же ж твою мать...")

Ну-с, окропим снежок красненьким? ©

Сначала хотел кинуть говном в обилие воскл. знаков. В конце передумал. Не, гармонично получилось. Типа такой деццкий восторг! Пиньята! (пришлось гуглить, что же это)
Увы, после первого апзаца стало ясно, что сюрприз будет с сюрплизом. Не то, что не удастся, а будет иным. Ну типа граната в мешке была или во все стороны хуи резиновые разлетелись. Ну это еще посмотреть, что "сюрпризее" получилось.
Норм!

Это сообщение отредактировал edd79 - 3.02.2024 - 13:47

1. Витька.
А Эдд оказался пророком, гы!

Это сообщение отредактировал Peredvan - 3.02.2024 - 13:59

Сквозь конверт штоль узрел, бль? Мож фотографИЮ? Ну или "в котором лежала фотографИЯ..."
до "их коробок" не доёбываюсь - наверняка описался. Хотя к конкурсу мог бы и причесать текст. Так что, скорее всего не описался, а окакался

ахуеть, вот это поворот...

сдаётся мне, эта работа посильнее Димки Фауста Гёте будет!

Это сообщение отредактировал edd79 - 3.02.2024 - 13:58

Peredvan

эээ... не уловил ход мысли. А чо я напророчил? Чо я сразу? Меня там небыло, это подстава!!!

2. Последний пенсионер.

Вроде как коровы - животины, не склонные к бегу.

Ну не знаю, я как-то раз ночевал в машине в минус десять или около того с заглушенным мотором - и ничего.

Это сообщение отредактировал Peredvan - 3.02.2024 - 14:06

да нунахуй. Как мустанги скачют, если мотивировать.
Инфа 146%, я с дедушкой ходил стадо пасти, когда наша очередь выпадала

Ну всё стадо сразу мотивировать довольно сложно

т.е. "жители" - это одни, другие - хз кто, явно не жители (пров.сл. нежить) ну а третий - главгер. Ни к жытелям, ни к небожытелям.

читаем дальше. Чтоб не засирать каменты, зачту я до конца а потом уж вывалю авмброзия в капюшоний

ЗЫ Чок, ты ли чё ли? Рука демиурга уж больно знакомая...

Это сообщение отредактировал edd79 - 3.02.2024 - 14:13

Peredvan

Да пагади ты, не дочитал ещё. Мож они ваще на задних ногах бегали. Чего только на конкурс не выдумают

Заждались! Почитаем щас!

Размещено через приложение ЯПлакалъ

У ГГ пенсионера прямо-таки паранойя какая-то насчёт клещей (кстати, они паукообразные, а не насекомые - но это я занудствую). И в конце - какая-то невнятная ведьма. А драма где?

3. Дельта кукольного театра
Ашыпки разные. Капустница - от слова капуста.

Про тавтологию автору никогда не рассказывали? Или это не тавтология, а каламбур? А, каламбур от Коломбины! Точно!

Это что, реинкарнация моей "срины"?
Пожалуй, трезвым я читать больше не буду. Вернусь, когда напьюсь.

Это сообщение отредактировал Peredvan - 3.02.2024 - 14:39

ты слишком плохо думаешь о коровах

2. Крайний могиканин

Не иначе как с топором падала, да. С плеча каааак рубанула, напоследок, такскать. Сама гикнусь, и последнего пенса с собой заберу. ГлядишЪ ПФР за это её на бумагу пустит, не оставит гнить

лутше б по большому сходил, а купил бы бензогенератор – там предок без света. Хуле, в мАскве все богатые, там Собянин по 10 тыщ на кофий каждое утро даёт, а ещё масквичи в супермаркетах продукты пиздят. Инфа точная, мне старушки сказывали

А оттудова виднее

сссссукааа…. Вот возил бы не стяжки , а нафтизин – бампер «держался бы на честном слове»

Ахуительной содержательности история. На этом работу можно бы и завершыть. Типа зевнул, закурил – а за окном дождь пошол.

на заправке оператор, если чо

я хоть и семьянин, но тоже мать её не переношу. Ну а как же иначе: она не ест вилкой потому, что боится рот проткнуть! Великого ума человечина, сука старая, дай Джа ей здоровья, она мне летнюю резину подогнать обещала. Извините, отвлёкся… Но далее пассаж с пшыкалкай от насекомых, что всегда с собой, когда к её маме едем – реально понравился. Записал внаизусть

Пизда Жыгулю, раз белый дым! Охлаждайка в цилиндрах. Как минимум – пробой прокладки ГБЦ. Как минимум…

Хуяссе в Самаре грунтовки! У нас по асфальту не везде с такой скоростью проедешь! На счёт пылищщщи – НЕ ВЕРЮ! Конец октября, холодрыга. Ну и всякие там рОсы-дожди и проч. Не верю. (от моего дома до Самары – 254 км. Так что рискну предположыть, что климат схожий)

Прям так и прописали. Оборвало провод в кишке. Последней и прямой.

Бонд. Джеймс Бонд.

в «проедИте» или ударение ставь, или пишы труево…

Ту би континий, не расходитеся. Вернусь – пааарррву могиканина кхуямЪ!

Это сообщение отредактировал edd79 - 3.02.2024 - 15:13

Прочитал всё, знаю два рассказа за которые точно отдам голос.
Опечаток в текстах море, такое чувство, что орги специально добавили их в безупречные авторские тексты. Стиплер, например. Неужели нельзя было поправить? А то мысли о маме Стиплера сбивали настрой.
Конкурс Драмы удался, хотя именно драмы маловато, но все рассказы читаются на одном дыхании, которое правда сбивала необходимость гуглить некоторые слова.

Это сообщение отредактировал Евгневий - 3.02.2024 - 15:12