128
Нет ничего смешнее и страшнее одновременно, чем внезапно разбогатевшая и дорвавшаяся до свободы интеллигенция. Которая не знает, чего с это свободой и деньгами делать. Поэтому интеллигенция, сумевшая попасть на волну перемен в 90-х тупо кутила как могла.
Слегка обидно что этот тезис касается и меня, вот и открещиваюсь всеми фибрами души от сословий высокого мысленного полёта. Уж больно неприглядную форму оно приняло после развала СССР и наступления взалкаемой демократии.
В девяностые годы мне посчастливилось попасть в штат одной не бедной конторы. Смысла скрывать названия нет, но и озвучивать тоже. Те, кто знает и так догадаются, а для тех, кто не в курсе – это абсолютно бесполезная информация. Достаточно того что это была демократическая газета областного масштаба.
На дворе стоял пир во время чумы. Страна разваливалась на куски, приватизировались, разворовывались и закрывались заводы и фабрики. Ваучеризация шла полным ходом. И вот об этой самой ваучеризации мне и поручено было писать просветительские статьи для народа, потому что взрослым дядям лень и тема неинтересная. Мне! Девятнадцатилетнему недотыкомке…
Положа руку на сердце – я бы за такое отправлял на Колыму. Потому что это было реальным преступлением. Что я мог написать о ваучерах? Только призывать к тому, чтобы народ не продавал их цыганам, а покупал акции предприятий, которые потом разорятся? Ну максимум.
Суть мошеннической идеи большого распила и того, что заглядевшийся на встающее солнце российской демократии электорат имеют по полной программе я, ввиду нежного возраста, ни осознать, ни озвучить не мог… Так что это было вопиющей безответственностью. А тогда газеты ещё имели реальную силу и были действительно средством массовой информации.
Поначалу я очень гордился что мой талант разглядели и вообще считал, что жизнь удалась. А когда пьяный ночью ссал с третьего этажа из окна своего кабинета в издательстве «Кузбасс» – ощущал себя на вершине мира…
В конторе вообще очень много пили. Практически каждый день. Приютив талантливого юношу старший коллектив конторы считал его «сыном полка» и постоянно норовил учить жизни. Правда под понятие учёбы подразумевалось не донесение мыслей, умудрённых опытом наимудрейших, а спаивание молодого бойца, пока ещё не сомневающегося в авторитетах «учителей». Я тогда даже гастрит заработал от непрерывных уроков.
Закалить мне пытались не только печень, но и добиться максимального очерствения организма за счет различного рода, по их блядскому мнению, ужасов. К примеру – отправить молодого пацана писать материал и брать интервью у врачей и пациентов недавно открывшегося в городе хосписа. А потом влить в него бутылку коньяка, который совершенно не брал после полученных впечатлений. Охуеть мне этот опыт пригодился в жизни и «закалил». Да идите вы нахуй. Впрочем, посылать особо уже некого, большинство тамошнего контингента уже у боженьки за пазухой, по вполне понятным причинам.
Заставили бежать из конторы меня инстинкты самосохранения и начинающееся проклёвываться осознание что что-то идет не так. И что ничего кроме уже испорченного здоровья я здесь не заработаю. За месяц до увольнения я даже в грызло главному редактору на пьянке заехал. Чем не горжусь, но меня опять попытались в очередной раз жизни учить. Была какая-то очередная пьянка средней величины и газетный фотограф со свинячьей фамилией Харсенюк залил шары и начал до меня доябываться.
Этот момент до сих пор помню с кристальной ясностью. И его слюнявую пьяную харю помню. Он ко мне за чем-то обратился, я не расслышал и переспросил: «Что?». И дальше начался некий сюрреализм. То ли его «взрослые» понятия какие-то этим «что» нарушил, я так и не понял. Но фотограф покраснел как рак и заорал что если я ещё раз скажу ему «что», то буду бит. И давай повторять это на разные лады, никак не успокаивается.
Я тогда ему хотел в грызло заехать, но редактор его спас. Но не спас себя. Попытался разрулить ситуацию и утащил меня в коридор, где по ебальнику «за того парня» и получил. К слову, хороший был мужик, просто очень несчастный. Мне его жалко было. Когда я увольнялся, он пытался меня уговорить остаться, но я развернулся и ушёл. Потому что в конторе очередная пьянка была. А он сел в коридоре у стены на корточки и заплакал. Конечно, вряд ли он плакал из чувства вины, осознавая ошибочность подхода к моему воспитанию. Люди они же обычно плачут, когда себя жалеют. Но это не важно.
Весёлые моменты и хорошие тоже были, а то я тут только негатив вспомнил. Светлые воспоминания есть. Если вычеркнуть плохое, то практически все в конторе были очень милыми людьми.
Помнится как-то коммунисты на Новый год спустились с другого этажа морды демократам бить… По счастью всё мирно закончилось. Смешно было смотреть на то, какие, казалось бы, взрослые люди, а на деле – круглые идиоты.
Ещё помню спящего на унитазе известного журналиста Колпакова, пришедшего отметить праздник с коллегами. Уборщицу Катю очень хорошо помню, хотя этому нет никаких причин. А дурно пахнущую сигаретами верстальщицу Лену хотелось бы навсегда стереть из своей памяти…
Характерным символом того времени может послужить даже не случай, а просто мимолётная картинка. Однажды был какой-то очередной праздник с гудением до упора, а я решил пораньше слинять домой по-тихому. Захожу за плащом в свой кабинет, а там на столе спит свежевыебанная кем-то из коллег бухгалтерша Лариса. Голая. Но заботливо прикрытая флагом РСФСР, служившим тогда в кабинете вместо скатерти...
Вот такая история. Вот такая демократия. Вот такая, блядь, молодость.
yaplakal.com