460
На панихиде в Доме кино Александр Панкратов-Чёрный сказал о Меньшове: «Он так любил народ! И страдал за него! Страдал!» И могло показаться – дежурная фраза, пафос по случаю. Но...Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину.
– Далеко?
– Да нет, не очень, километров пятьсот...
– А что, поехали!
Сели в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше – прямая речь:
«И вот, пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка, домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
– Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
– А чего ж не восстановят?
– Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь – яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
– Что-то больно маленькая какая-то.
– Ну а что, в избе – комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвёртого. А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили. Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня.
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт – грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас – всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром – Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются.
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик – олень воду пьёт и лебеди плавают, – а к коврику при колоты ордена и медали. Володя спрашивает:
– Отцовские медали, Коля?
– Да нет, почему... Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то. Ценили нас, ценили – работали-то мы с утра до ночи.
И вдруг Володя заплакал.
Мы опешили – что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали. и ты так живёшь?..»
– А что? – Коля засуетился. – Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол. Ну а денег не платят, так их и тратить не на что. Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете. Как Шукшин в «Калине красной» на холмике – «да ведь это же мать моя». Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно. Мы его еле успокоили. А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит – строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо – о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!»
.Не идёт из головы эта история о плачущем Меньшове. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
©Олег Пухнавцев
yaplakal.com