Горечь от поражений переходит в чувство неописуемого страха.1941 год в Крыму глазами очевидца.Продолжение дневника.

" 1941 год
22.VI.1941 года. 13 часов

Выступление Молотова по радио: война Германии против нас. Я давно ждал этого, я был уверен в этом, я предсказывал это год назад и предупреждал знакомых за 3–4 месяца до сегодняшнего дня, — казалось бы, я был подготовлен не только к известию о войне, но и к варварству и предательству немцев, и все-таки это известие как бы оглушило меня и наполнило ужасом.

Я тотчас почувствовал как бы болезненное сжатие сердца — тупую боль. Беспорядочные мысли о звериной злобности, разбойничьей беспощадности, диком варварстве тысячелетнего славянского врага смешались с мыслями о возможности распада моей родины и о порабощении и уничтожении славян.
Все слушавшие радио имели вид оглушенных, пришибленных. Мои близкие кинулись ко мне с расспросами, ища во мне поддержки против охватившей их тревоги. Я должен был скрывать свое угнетенное состояние и старался убедить их в том, что наше правительство стоит на страже страны, но меня томило мучительное соображение: внезапность удара дает страшные преимущества нападающему — это все равно что удар ножом в спину.
В городе паника. Не успел Молотов кончить речь, как уже образовались очереди в сберегательные кассы и за продуктами, как будто бы враг уже на подступах к Крыму. «Патриоты» колхозники уже в 2 часа дня подняли цены на продукты на 100%. Везде лихорадочный обмен мнениями.

Какой-то идиот, еврей, пристал ко мне с полувопросом: правительство обещало ни пяди земли не отдавать и воевать только на вражеской территории, а сколько немцы захватили уже советской земли!

В злобе я хотел его побить, но подумал, что когда пройдет первая паника, этот идиот получит способность рассуждать, ведь я сам в панике, но только умею себя сдерживать. Говорить с ним я не стал. Жалко смотреть на моих соотечественников, настолько у них растерянный вид и пришибленные фигуры. Неужели и я так же выгляжу? — это было бы позором.

Уже сейчас распространяются слухи о наших победах, но никто им не верит, это ярчайший признак растерянности, страха и недоверия своему правительству. Сберегательные кассы ломятся от напора желающих взять свои деньги.

23.VI.41
Ту же растерянность наблюдаю и сегодня: говорят о непобедимости немцев, о глубокой продуманности их планов, о приукрашивании положения нашим правительством, об измене руководителей армии, о движении немцев на Москву и на Симферополь.
Невежество обывателей, непонимание географических расстояний и этнографии — возмутительно до отвращения, до гадливости. Прошло почти два года поднятой немцами войны, а меня спрашивают: чей город Лондон? И — за нас ли Англия и Италия? (!!!) Честное слово — правда! Вот евреи — другое дело. Я дружу с многими евреями. Евреи прекрасно разбираются в политике и не спрашивают, где Америка, но тотчас ставят вопрос: пойдут ли их дети на войну? Страх перед немцами у них велик.
Отрадно видеть, как русские соседки, мать и дочь, снаряжают бойца — сына и мужа с полным сознанием долга, со слезами, но без ропота, а ведь после него остается трое малолеток. Уже сегодня военкоматы ломятся от массы добровольцев. Это поднимает дух населения, но растерянность и неуверенность преобладают.
Говорят чаще всего на тему: Германия договаривается с Англией, чтобы покончить войну за наш счет. Заявлению Черчилля о совместных с нами действиях просто не верят: англичане якобы обманывают нас. Полное невежество в политике.

24.VI.41
Сообщения о военных действиях скудны и даже явно подтверждают недоговоренность. Это или недомыслие, или предательство цензуры, желающей посеять панику среди населения, и население верит сообщениям по радио. Например, при сообщении о взятии нами 5 тысяч пленных я слышу вопросы: «А почему не сообщают о наших потерях? Может быть, наших попало в плен 100 тысяч».
Колхозники «патриотически» поднимают цены на продукты. Все знают гнусную антипатриотическую жадность колхозников, и потому появившиеся слухи о введении нормирования продуктов подхватываются с радостью.
Говорят так: «Если колхозников не осадить, то они заморят нас, горожан, голодом. Правительство должно и обязано взять в свои руки полный контроль над производством, хранением и распределением продуктов и установить незыблемые цены».

24.VI.41
Везде роют щели и окопы на случай воздушных бомбардировок. Имел разговор с Н. (не знаю фамилии). Эта выжившая из ума кляча сохранила про себя дикие представления: «Если бы правительство возвратило частную собственность, тогда появился бы настоящий патриотизм»... Эта особа ничему не научилась, ничего не учла и ничего не поняла за истекшие 20 лет. А невежество и тупость обывателей граничит с идиотизмом.

Ожидаю увидеть и услышать много гнусностей. Печать не сообщает об изменниках и о шпионах, но население говорит о них много, то и дело, по словам кумушек, ловят шпионов. В существование у нас шпионов и скрытых предателей верю и я, но чтобы их можно было ловить на улицах, в это не верю.
Определенные изменники, предатели и шпионы — это немцы, живущие у нас в Южной Украине и в Заволжье. От них было бы необходимо избавиться. Я помню, что еще в 1929 г. наш народ роптал и негодовал по поводу того, что правительство помешало немцам выехать из СССР вопреки желанию самих немцев.

Эти паразиты живут на лучших землях нашей страны, при царизме не несли воинской повинности и пересылали в Германию налоги как немецкоподданные. Еще в 1914 г. наша лучшая армия генерала Самсонова была предана Ренненкампфом на гибель, вместе с армией погиб и наш лучший генерал Самсонов, покончивший жизнь самоубийством. Но в царское время при немецком засилье во дворце понятны были поблажки немцам, в наше же время правительство должно обратить внимание на их всем известный, неистребимый никакой пропагандой шовинизм. Я убежден, что правительство не поставит на командные высоты так называемых русских немцев.

13.VIII.41
В июне были «тревоги». При тревогах народ шарахался по улицам как ополоумевший. В июле тревог не было, и до 13.VIII жизнь шла спокойно, но с каждым днем обыватели все больше и больше падают духом. Растет убеждение, что наши войска не в силах противостоять немцам.
Сводки говорят о боях на реке «Д», у города «Б», у высоты «М». Нежелание информбюро посвящать нас в положение дел расценивается населением как зловещий признак наших поражений, притом поражений грандиозных.
Лучше было бы, если бы правительство откровенно сообщило нам об отступлении, это было бы воспринято нами как признак силы, не боящейся временных неудач, и население не питало бы себя нелепым страхом.
Обыватели внимательно следят за сводками и с каким-то остервенением растравляют свои душевные раны: «Немцы продвигаются... Они берут город за городом...» Очевидно, что буквы «Д», «Б», «М» никого не вводят в заблуждение относительно настоящего положения дел. Обыватели следят за местной жизнью и делают из наблюдений свои выводы: «Семьи НКВД эвакуируются... значит, немцы скоро придут к нам».

Раньше я то спокойно, то озлобленно обрушивался на паникеров. Со всей энергией я разрушал основания их страхов. Я не устал от этого, но я убедился, что все мои убеждения и доказательства действуют на паникера только до встречи его с другим паникером. При следующей же встрече со мною знакомые опять осаждают меня с требованием, чтобы я успокоил их страхи. Да с какой стати! И что я за присяжный успокоитель? Мне это надоело, и меня это озлобляет.

Сегодня в 2 часа дня в Симферополе тревога. Опять ошалелые мерзавцы мечутся по городу, распространяя панику. Бежит женщина с противогазом и на бегу говорит своему спутнику: «Самое главное — прежде всего полное спокойствие!» Мужественные слова! Но глаза ее вытаращены, как у рака, лицо бледно-землистое, и нижняя челюсть отвисла и трясется. Один взгляд на эту «мужественную» особу способен породить панику.

Собою я доволен. Только в день объявления войны, 22 июня, я был удручен. Я сразу оценил страшную опасность для родины. Я боялся, что наши войска в первые же дни дадут генеральное, решающее сражение, исход которого был бы для нас пагубен. Но день за днем я все больше убеждался в том, что наше командование стоит на верном пути. И когда со всех без изъятия сторон я наблюдал растущую панику, порожденную продвижением немцев, я лично больше и больше успокаивался: нам не время наступать, пока тактика врага не разгадана, пока не разработаны на военном опыте наши планы, пока мы не придвинем к фронту нашу технику. Пока Урал не изрыгнет достаточно вооружения.

Не надо забывать, что мы получили первый сокрушающий, предательский удар, способный нарушить все наши планы и ослабить выставленные первоначально силы, и что на нас двинута техническая сила не одной Германии, а девяти европейских держав.
Не надо забывать, что мы оказались не перед одним врагом, как рассчитывали раньше, а перед удесятеренной техникой, значит, перед десятью врагами. И ведь за нашей спиной стоят готовые наброситься на нас Япония и Турция, оттягивающие к своим границам значительную часть наших сил. При таких условиях первоначальные поражения не должны удивлять.

Признаться, я ожидал более быстрого продвижения немцев. Даже падение Москвы меня не обескуражило бы, настолько я уверен в конечной победе русских войск. Я ожидал немедленного выступления японцев. И все-таки во мне с каждым днем крепла уверенность, становящаяся непоколебимой, — в нашей победе.

Эта уверенность крепла потому, что наши войска отступали. Парадокс. И со своими знакомыми я говорил парадоксами: «Хорошо, что нас бьют, это значит, что нас еще не разбили, а если нас еще не разбили, будьте уверены, что мы разобьем немцев». Я приводил разные соображения, подкреплявшие эту мысль. И с удовольствием видел, что успокаиваю своих слушателей. Но что значу я один? Как я уже говорил — мои убеждения действуют только до встречи одного паникера с другим...

31.Х.41
Горечь от поражений переходит в чувство неописуемого страха. Падение Одессы, Киева, разрушение Днепровской плотины переживаются как болезненные раны собственного тела и души. Горит Сарабуз, горят нефтехранилища, наша армия отступает и сжигает запасы.
На северо-западе видны клубы черного дыма, прорезаемые бушующим пламенем. Это разгром, это страдания родины. За этим дымом, за этим пламенем мерещится несокрушимый и беспощадный идол войны в каске и со свастикой. Там бесконечные колонны танков и обозов, там необозримые массы моего (потому что я и родина — одно) вековечного врага.
Наши соседи наблюдают за пожарами. Растерянное выражение лиц, приглушенные голоса, страх на лицах, в голосах, в жестах и отчаяние, отчаяние, отчаяние. Я уже молчу.

Я многое мог бы сказать в утешение своим близким и знакомым, но если даже моя семья осмеливается бросать мне упреки в том, что я «говорю глупости», когда предсказываю победу своей родине, то что же говорить о других! Да и черт с ними со всеми, и родными, и не родными. Что значат они и что значу я сам, когда родина погибает? Но погибает ли родина? Ведь я верю, я знаю, я убежден в том, что конечная победа принадлежит нам. У меня есть неопровержимое доказательство моих убеждений.

2.XI.41
С 31.Х начались пожары и взрывы за городом. Моя семья в отчаянии. В этих пожарах я вижу гибель родины, но вместе с тем и показатель ее силы: если наше командование сжигает запасы, то значит, оно не хочет сдать их врагу, следовательно, борьба будет продолжаться.
Но наряду с щемящей тоской у меня крепнет надежда на возрождение армии и на конечную победу моего народа: резервы в России есть, а за Волгой есть недоступный врагу, несокрушимый Урал, десятки заводов которого дадут русской армии техническую силу для победы.
Эти мысли я стараюсь внушить моей семье и моим знакомым, но и семья и знакомые не верят мне: они верят совершающимся фактам и убеждены в том, что с их личной гибелью погибнет и страна. «Немцы непобедимы» — вот всеобщее убеждение. Все думают только о том, что будут делать немцы с нами: обратят ли нас в рабство или дадут «свободную жизнь». В том, что немцы обратят нас в своих работников и даже в рабов, убеждены многие, но все надеются, что при немецком рабстве можно будет хоть как-нибудь «жить».
По пути на службу я встречаю немецких мотоциклистов, автомобили. Валяются трупы убитых подростков, вышедших с ружьями стрелять в немецкие танки. Бедные мальчики! Они так же, как и я, верили в победу родины, иначе они не подумали бы о том, что надо выступать с оружием в руках.

Так возле трупов и лежат их ружья и рассыпанные патроны. Поразительна меткость немцев: у убитых только по одной ране — на лбу или в сердце. Населения не видно: все в панике бегут с главных улиц.

31.Х и 1.ХI, да и сегодня идет грабеж магазинов и складов. Я не имею права называть это грабежом: население берет себе свое народное достояние, чтобы не умереть от предвидимого всеми голода. Жаль только, что власти при отступлении не давали населению брать припасы со складов: это или глупость отступавших, или предательство остававшихся начальников, желавших выслужиться перед немцами. На консервном заводе «Трудовой Октябрь» какой-то мерзавец с ружьем в руках прогонял жителей, хотевших взять себе оставшиеся запасы продуктов. Какой гнусный мерзавец, какая отъявленная гнусная сволочь: он хотел передать эти запасы нашим врагам.

К счастью, какой-то красноармеец прогнал этого негодяя и даже хотел его застрелить и объявил всем собравшимся, что они могут брать все с завода, и люди хлынули на завод и стали забирать сахар, консервы, варенье. Забирали продукты с этого завода круглые сутки, но, по рассказам, немцы успели захватить гораздо больше того, что взяло население: какие громадные запасы у нас были.

Я уверен, что власти подготовили завод ко взрыву, но нашлась какая-то продажная сволочь, которая предотвратила этот взрыв и предполагала сдать немцам в подарок народное достояние. Теперь жители сами ломятся в склады и в магазины, бьют стекла, ломают мебель. По-над стенами домов крадутся люди с мешками и котомками. Появляются пешие немцы, проходящие с выражением величайшего презрения мимо «русских дикарей».

3.XI.41
У меня из памяти не выходят мальчики, убитые немцами на улице Карла Маркса. Один из них имел рану во лбу. Рана была разворочена, очевидно, немцы применяют разрывные пули. Разрывные пули легкую рану делают тяжелой. Не убитый, а только раненный разрывной пулей не только выбывает как боец, но на всю оставшуюся жизнь делается калекой, выбывает из числа трудоспособных людей и обрекается на жалкое несчастное существование.
Разрывные пули «дум-дум» Гаагской конференцией запрещены для употребления в войне. Однако немцы ими пользуются. Они попирают международные установления и этим доказывают, что стремятся не только победить русский народ, но и принести ему наибольший вред и наитяжелейшие страдания.

6.XI.41.
Появился первый немецкий приказ о казни 50-ти человек населения, если будет убит один немец. Этот приказ увеличивает ужас. Но уже громко со всех сторон раздаются злобно-торжествующие голоса обывателей: ругают советскую власть, прославляя немцев как наших «спасителей». А в некоторых домах устраиваются пение и пляски под патефон; какой-то сосед обнимает немца; сосед М., очень глупый человек, ораторствует на тему о том, что немцы дадут нам сытую жизнь. И его слушают, и ему поддакивают.

Соседки, сестры П., просто захлебываются от радости и громко-злобно-торжествующе угрожают жителям двора «выдать всех» немцам за советские симпатии. Сестер П., бывших раньше большевичками и активистками, ненавидел весь двор, все их сторонились, не разговаривали с ними. Теперь же, когда они перекрасились в немецкий цвет, их стали просто бояться, и многие соседи (у нас во дворе до ста жильцов) стараются подружиться с ними. Большинство населения дрожит от ужаса перед немцами, люди имеют вид пришибленных. На перекрестках улиц висят молодые мужчины и даже женщины, казненные немцами за «грабеж». Можно подумать, что эти люди тащили продукты, принадлежавшие немцам. Хождение по улицам ограничено 12 часами, от 6 до 18 часов.

Стало известно, что в Бахчисарае толпы татар встречали немцев хлебом и солью и благодарили за освобождение от русской власти. Приветствия татар переданы Гитлеру. Говорят, что при этой бахчисарайской встрече татары просили разрешения резать русских, думаю, что это последнее — неправда. Я сам видел татар красноармейцев в форме и с ружьями у городского сада, они предлагали немцам свою «сдачу» в плен. Немецкие офицеры с величайшим пренебрежением отвернулись от этих «воинов».

Татары, потоптавшись на месте в нерешительности, медленно пошли прочь со своими ружьями: даже оружие у них не отобрали немцы! Видел я и русских пленных — более ужасно-угнетающего и позорящего зрелища нельзя себе представить. Я насчитал толпу в 4 тысячи человек — грязных, изможденных, растерянных. Немецкий конвой с грубыми криками, с побоями гнал их как стадо. Несчастные шли спотыкаясь, обращая молящие глаза на прохожих. Ах, это молящее выражение глаз!

Но при отступлении началось разложение армии. Главное несчастье состояло в том, что крымская армия, оборонявшая Перекоп, была составлена по принципу территориальности и была насыщена крымскими татарами. Уже больше месяца тому назад я слышал от многих лиц, что татары удирают из армии и скрываются в своих деревнях. Дезертирство татар усиливалось с каждым днем с октября месяца. Но мало того, что татары дезертировали сами, они под видом дружбы развращали и русских бойцов, убеждая их покидать позиции и обещая скрывать в своих деревнях.

Когда же крымская армия стала отступать, то все бойцы — крымские жители стали разбегаться по местам жительства. Случалось так, что командный состав оставался без бойцов или бойцы без командиров. Немцы стремительно преследовали разлагающуюся армию. Татары сразу же перешли на сторону немцев, проводили их в обход и наперерез отступавшим боковыми тропами, и случалось так, что отступавшие части натыкались на сидевших в засаде немцев и попадали в плен. Роль татар в этой войне определенно предательская.

Уже известно, что из татар будут организованы войска для войны с русскими. Распространяются слухи, что татары собираются вырезывать русские деревни и даже кое-где уже режут русское население. Русское население особого страха не проявляет, относясь с презрением к боевым качествам и храбрости татар, но каждый выражает крайнее возмущение и негодование.Говорят такие речи: «Татарскому национальному меньшинству советское правительство предоставляло большие льготы и давало большие послабления, чем русским: татар меньше раскулачивали, татар меньше ссылали, татар меньше ограничивали в правах, и вот татары предательствуют».

В городе появились и русские дезертиры. Они предполагали, что своим появлением обрадуют своих родственников и знакомых, но вместо радости и поздравлений они получили негодующие упреки и без стеснения бросаемое им слово «дезертир». Старики глубоко возмущены их поведением и ругают их, а женщины и дети при упоминании о них говорят: «Мой дезертир». И «дезертир Ванька», «дезертир Петька».

Дети кричат им вслед: «Вот пошел дезертир». Пристыженные дезертиры дают обещание бежать в леса и стать партизанами, но некоторые стараются оправдаться в глазах родственников и знакомых. На правах наблюдения событий я считаю себя обязанным привести их оправдания, хотя мне и претит это дело: будущий историк разберется в этом вопросе лучше меня, а мне некогда — только бы успевать записывать то, что я вижу и слышу. Вот что говорят эти «вояки»: «Мы не желали воевать за советскую власть, которая раскулачивала нас, ссылала, держала впроголодь, заставляла работать до изнеможения и за малейший проступок отдавала под суд».

Все они как сговорились, твердят одно: «За что воевать? У нас не было родины, у нас была нищенская жизнь, у нас было рабство.Трое молодых людей расспрашивали меня на улице: «Как попасть в крымские леса?» На мой полувопрос, полуупрек их поведению они ответили мне: «Мы русские, но у нас не было даже нации, мы даже боялись называть себя русскими, русское национальное чувство мог унизить и оскорбить всякий татарин, всякий украинец, и мы не имели даже права поддержать наше достоинство.

На мой вопрос — почему они идут в леса партизанить? — они ответили: «Мы собственными глазами видим, что несет нам немецкая власть. Лучше умереть с оружием в руках, чем попасть к немцам в лапы». Один папаша такого дезертира высказался так: «Русский народ создал культуру во всей стране, он поднимал дикие некультурные народы до своего уровня, а теперь русский народ должен сражаться в то время, когда облагодетельствованные им татары, армяне и прочие просто предают страну немцам, переходят на их сторону». Уже несколько раз передо мной высказывались соображения, что немцы «создадут настоящее русское национальное государство». Уже поздно, но я не могу спать, буду работать до утра.

По передаваемым мне немецким источникам выясняется грандиозный разгром крымской армии: 206 тысяч одних пленных, артиллерия брошена, десяток немцев с татарами брал в плен полки. Ужас, граничащий с отчаянием, охватывает меня. С кем бы я ни говорил — все без исключения убеждены в том, что все советские войска разбиты, что страна осталась без сил, что сопротивление жалких остатков армий бессмысленно. «Надо подчиниться немцам» — вот всеобщий вопль. «Подчиниться скорее, сразу, подчиниться безусловно — тогда, может быть (!), немцы окажут хоть какую-нибудь милость».

В день прихода немцев во всех семьях уничтожались портреты вождей, все без исключения книги советского направления, даже учебники: география, история, грамматика, даже арифметика, так как в учебниках встречаются черты советского строительства. Мало того, уничтожаются документы о службе, трудовые книжки, похвальные отзывы о работе. Все это делается из страха перед доносчиками, которые могут обвинить своих знакомых в советских симпатиях, а за советские симпатии немцы, по слухам, будут наказывать вплоть до казни. И действительно, в желающих доносить — предавать нет недостатка Сестры П. неистовствуют.

При советской власти они активно выступали убежденными большевичками, были безбожницами и держали религиозных старушек в постоянном страхе разоблачения их религиозных настроений, а религиозность, по мнению П., служила прямым доказательством контрреволюционности. П. грубо, бесстыдно оскорбляли религиозное чувство верующих, хамски поносили как самих верующих, так и предмет их веры и поклонения — Бога, иконы, церковь, таинства, священников. Теперь же сестры неистово ругают Сталина, партию, советскую власть и громко, по-прежнему бесстыдно, угрожают всем и каждому доносами немцам за советские симпатии. В моей семье также уничтожались советские книги.

Портретов вождей у нас не было. Единственный снимок Сталина из детской книжки я запаковал в стеклянную банку и отнес к знакомым закопать в землю, вместе с трудовой книжкой Сережи и со своими стихотворениями. С грустью наблюдал я готовность русских людей отречься от своего правительства, от своей национальной гордости в угоду завоевателям — тысячелетним врагам своего народа. С отвращением, с гадливостью смотрел я на заискивание моих сограждан перед немцами, на их стремление брататься со своими завоевателями.

Особенную гадливость во мне возбуждают женщины: уже 4 ноября наиболее красивые и выхоленные женщины гуляли с немецкими офицерами, подчеркивая свою интимную близость с ними. Женщины — жены советских бойцов — зазывают к себе на квартиры немцев и предоставляют себя в их распоряжение. Сразу стало в моде восхищаться всем немецким: немецкими самокатками (авто), немецкими танками, лошадьми битюгами (кажется, наших же заводов) и самими немцами, белыми, румяными, жирными, презрительно самоуверенными. Мало того, наши мерзавцы восхищаются умением немцев вести войну, и их техникой, и их победами. И я принужден глотать эти пилюли.

Животный страх перед немцами затемняет рассудок сограждан. Меня никто не хочет слушать, не дают мне раскрыть рта, и мои высказывания о предстоящих русских победах называют прямо в глаза мне глупостями, еле-еле удерживаясь, чтобы не назвать меня самого дураком; это слово прямо висит в воздухе и звенит в моих ушах в бессонные ночи. Немцы взяли весь Крым, кроме Балаклавы, Севастополя и горно-лесистой части. По словам «Алешки» (М.) Севастополь не сегодня-завтра будет взят. Что делается в остальной части России — нам неизвестно. Вообще убеждение в полном разгроме всех советских армий действует на меня угнетающе, доводит до беззвучной истерики.

Мое убеждение в конечной победе моей родины и в конечном разгроме немцев, основанное на географических и экономических, этнографических данных и на ясно замечаемых мною политических ошибках немцев, недостаточно для моего душевного равновесия: оказывается, человеку необходимо не только убеждение, но и уверенность, а уверенность зависит в большой степени от отношения окружающих. И вот в окружении своем я не вижу поддержки своим убеждениям. Если бы был хоть один человек, пусть даже необразованный, разделяющий мои убеждения, я чувствовал бы себя увереннее и бодрее. Но такого нет.

Татары откровенно торжествуют, евреи ноют, русские в полной прострации, караимы, армяне, болгары толпами идут в услужение немцам. Вывешены немецкие приказы об учреждении института старост в каждом доме. Евреи к должности старост не допускаются.

пока всё

https://feldgrau.info/memory/21013-kh-g-lashkevich-dnevnik

его воспоминания за 1942 год здесь-

Дядя! А чулочки тоже снимать?

https://www.yaplakal.com/forum7/topic1971334.html?hl=

прям сегодняшний портрет либералаов и кремлеботов! то же самое и сегодня повторяют! как те, так и другие ненавидят Советский Союз, потому что наживаться на простых людях не давали! Им, бля, главное частную собственность подавай, да побольше: будь то хоть Обама, хоть Путин с олигархами страной править будут - плевать! Главное, чтобы своя жопа в тепле была, а на остальных людей - плевать! Пусть хоть мусором захлебнуться, да об мусорского, судейского и княжеского беспредела сдохнут...

При чем эти гады до сегодняшнего дня добрались с легкостью, не смотря на победу СССР в Великой Отечественной войне и не смотря на почти 30 миллионов жертв! Где они все это время прятались с сороковых до 80-ых годов? Наверное, жрали с ненавистью советскую еду, с ненавистью ходили на работу, в универ советский, с ненавистью бесплатно лечились и отдыхали, с ненавистью приняли бесплатную квартиру в пользование... Это бляди и предатели нашей Родины! Эти мрази ненавидят Советский Союз и все, что с ним связано, памятники сносят Ленину и Сталину; от красных флагов их тошнит; Великую страну «совком» называют! Спят и видят как бы еще Великий день победы 9 мая очернить! На что они только не идут, чтобы поднасрать: безбожниками называют советский солдат; на каждом углу советских солдат «мясом» называют, которым закидывали бравых немецких захватчиков! Еще несколько лет, когда все ветераны умрут, эти гадины подколодные будут называть в открытую немцев освободителями Российской Империи! Ведь немцы сражались не с русскими, а с коммунистами, с большевиками! Поэтому какой вывод следует? Бинго! Виноваты во всем большевики и коммунисты со Стлаиным и Ленином во главе! Не было бы СССР и коммунистов, то и войны бы не было!

Это сообщение отредактировал АймСкотмэн - 26.06.2019 - 16:38

Впечятлило

Нормально целиком это есть гдето?

В Государственном архиве Автономной Республики Крым хранится ряд дневников и воспоминаний. Одним из самых интересных нам представляется дневник симферопольца Хрисанфа Гавриловича Лашкевича (Государственный архив АР Крым. — ФП–156 / Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. — Оп. 1, д. 31, л. 51—115). В дневнике отражены события, происходившие в начальный период Великой Отечественной войны и период оккупации Симферополя немецко-фашистскими войсками в 1941–1944 гг.
К сожалению, об авторе дневника известно немного.

Хрисанф Гаврилович Лашкевич родился в 1860 г. в Макеевке (ныне Донецкая область). Зубной врач по профессии, он прибыл в Симферополь из Харькова в 1916 г., поселился в доме № 6 по Фабричному спуску, где и прожил всю оставшуюся жизнь.

В книге для прописки граждан за 1942–1944 гг. записано, что Лашкевич Хрисанф Гаврилович, вдовец, инвалид-пенсионер, находится на иждивении Тихонова Сергея Васильевича (вероятно, приемного сына или племянника). В период оккупации в квартире проживали еще несколько человек.

Окунувшись в водоворот событий тех лет, русский интеллигент Лашкевич писал: «На правах наблюдателя событий... я считаю себя обязанным... записывать то, что я видел и слышал».
X.Г. Лашкевич писал свой дневник на отдельных листах и прятал их. «Так, что и сам не найду», — констатировал он. Часть дневника он закопал в разрушенном доме.

После освобождения Симферополя от фашистов 23 апреля 1944 г. была создана Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. Члены комиссии через средства массовой информации обратились к населению с просьбой сдавать документы этого периода. Вероятно, после этого обращения части дневника были собраны воедино и сданы в комиссию. В силу различных причин (неполная сохранность и т. д.) дневник был переработан, в него были внесены коррективы, соответствующие государственной политике того времени.

При подготовке публикации была поставлена задача донести до читателя документ в том виде, в котором он сохранился в архиве: без сокращения текста, с сохранением корректив, внесенных автором при передаче дневника в Крымскую комиссию по истории Великой Отечественной войны. Но по этическим соображениям был вычеркнут ряд имен и фамилий людей, окружавших X.Г. Лашкевича в период написания дневника, о которых в тексте имеется негативная информация. Имена же и фамилии погибших симферопольцев оставлены без изменений.


М.Н. Шульженко, ведущий специалист Государственного архива АРК
©

тяжело все это читать, особенно про "чулочки"...
как будто это мрачное утопическое произведение, жаль что не все понимают и не верят в такую прошлую реальность.
А что дальше будет? Забвение?

нда, в итоге обломались все, татары, болгары, армяне и страждущие по немецким цяцкам

я очень надеюсь что нет, в целом это готовый сценарий для фильма но боюсь нашим "модным и великим" режиссёрам не под силу это снять.
Вот гламурную ерунду, тут всегда пожалуйста!

Тяжелые к прочтению записи.
Но все это правда. Есть эмоциональная составляющая. Но так оно и было.
Почему ? Спросите себя сами.
Почему татары массово переходили на сторону фашистов? А русские парни из деревни следовали за ними ? Почему остальные бросали оружие и сдавались в плен?
И это там где военных действий практически небыло. Кроме боев за Севастополь и Керч.
Крым сдали без боев и вернули, так же.