26
Внучке про войнушку. (НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА И ЖЕСТОКИЕ СЦЕНЫ РЕАЛИЙ!!! СЛАБОНЕРВНЫМ НЕ ЧИТАТЬ)
Иван Костров.
Посвящаю памяти моего деда, ветерана ВОВ, кавалера двух орденов Славы, дошедшего до Берлина. В крео частично использованы его воспоминания.
- Деда, расскажи про войну!
- Отстань от меня, внученька! Ну сколько можно уже рассказывать? Давай, вон, лучше сказки почитаю - там все красиво написано: герои, принцессы... А про войну - ну её. Ничего интересного. Да и мала ты еще. Иди, погуляй лучше... Алексей Михалыч отвернулся к окну и закурил папиросу, дав понять, что разговор окончен. Уговаривать деда было бесполезно, и девчушка побежала на улицу к подружкам. Она знала, что чуть позже дед, накатив стаканчик за обедом, всё равно обязательно вспомнит парочку историй про то, как он воевал...
" Про войну ей, блядь, рассказывай... - нахмурился старик. - Тут не знаешь, как это всё забыть и думать о чём - то другом, кроме этой ёбаной войны. Постоянно она мне снится. ... Эх".
Настроение с утра почему - то было не в пизду. Он тяжело вздохнул, затянулся и вдруг захлебнулся судорожным кашлем, со злостью загасив папиросу в пепельнице. Прижав к губам платок, он с трудом унял приступ и скривился, снова обнаружив на платке пятнышко кровавой мокроты...
"От, сука: ну вот на хуя меня война пощадила? Чтоб тубик доканал?.."
Михалыч совсем расстроился, и пальцы привычно потянулись к пачке папирос. Он снова задымил, вперив остановившийся взгляд за окно, в крону нарядившейся в белое старой абрикосины. Она умерла осенью, а весной ожила снова, готовая плодоносить, создавать новые жизни...
"Человек умирает один раз, - тихо шептали губы старика. - Но с ним умирают и те, кому и не дали жизнь его потомки - и так до бесконечности. Мужчина, который так и не стал отцом, женщина, которая так и не стала матерью... И всё - цепочка оборвана, еле видимая веточка не потянулась дальше, не выпустила новые ростки. Кто, блядь, руководит всем этим? Кто решает, жить этому солдату или умереть? Кто направляет пулю - дуру точно в цель?.. Что я тебе, внученька, должен рассказать? Война - это не красивые сказочки, это грязь и кровь, это леденящий страх перед вездесущей смертью, к которому постепенно начинаеш привыкать. Это состояние постоянного ожидания собственной смерти, которое ни на минуту не даёт покоя, и которое можно немного притупить, лишь приняв на грудь, положенный перед атакой... А потом ломишься с криком "ура", но страх твой начал подниматься от паха, от прямой кишки к голове - вокруг взрывы и свист пуль, бежишь, орёшь, и толькодумаешь, какая же из них достанется тебе, и куда она попадет. И все равно ссались и срались в штаны, и никто не стыдился, только молили неизвестно какого Бога, чтоб сдохнуть сразу, не мучаясь... Ладно мы, мужики - мы созданы для войны, всю историю человечества мереемся, у кого хуй длиннее, да у кого струя бьёт дальше И дохнем за это. Но вот вас, баб, война в тысячи раз жёстче перемалывает. Это пиздец, внученька... И о том, что я видел, ты никогда не узнаешь, по крайней мере, от меня".
...Лидка Черкашина, любимица 4-й роты, погибла глупо и смешно. Никогда не лезла под пули, вытаскивала раненых потом, когда все стихало, и уже можно было ползать от воронки к воронке в поисках выживших. А тут ее черт понес сразу после начала немецкой долбёжки - снаряды ложились густо, и атака наших захлебнулась почти сразу. Все залегли, кто куда успел добежать, и вдруг Лидка выскочила из окопа и понеслась - её сумка с красным крестом мелькала в дыму и разрывах, пока не исчезла совсем. Лёха знал, куда она бежала: где - то там, на острие неудавшейся атаки, в завесах черного дыма и поднятой взрывами пыли остался Серёга Пахомов, первая и единственная Лидкина любовь... Через час, когда ударивший с фланга танковый полк проутюжил немецкие батареи они нашли то, что осталось от Лиды. За три года войны закалённые мужики видели тысячи смертей, но на разорванную от низа живота до груди Лиду никто из ребят не мог смотреть без содрагания. Лёха застыл в оцепенении: это месиво из крови, костей и кишок уже не было той маленькой медсестрой Лидкой - давалкой, которую они по очереди тягали в кустах, землянках, или просто накрывшись в конце окопа плащь - палаткой. Страшной белизной светилась в начинающих сгущаться сумерках лежащая рядом с остатками тела оторванная у самого верха Лидкина нога... Лёха вздрогнул, вспомнив, как ласкал её ляжки, едва ощущая ладонью нежный бархатистый пушок на них. А как она кончала! И никогда никому не отказывала... А тут появился этот сибиряк Серёга. Что она в нем нашла, выбрав его из целой роты, - кто его знает, только вдруг перестала она давать всем подряд. Мужики посмеивались да подьёбывали: хеле, влюбилась Лидка - давалка! А они с Серёгой, как два голубка: только чуть затишье - так они тут же напару сваливали в укромное местечко... Серёга Пахом, забыв о простреленной руке ревел медведем и витиевато, по - сибирски, матерился, раскачиваясь из стороны в сторону. Завернув останки в брезент, Лиду унесли в тыл и похоронили. Недели две она приходила в Лёхины сны живая и, с улыбкой распахнув шинель, под которой ничего не было, ложилась перед ним на спину, призывно разведя ноги. И каждый раз, когда Лёха входил в неё, он вдруг с ужасом обнаруживал, что ебёт почти пополам разорванный Лидкин труп... Просыпался с криком и тихо плакал.
" Вот такая, внученька, хуйня с дедушкой на войне случилась... Я до сих пор не могу забыть этой картины: только её голова каким - то чудом оказалась нетронутой взрывом, волосы, правда с одной стороны почти все выгорели. Губы сжаты, глаза открыты и смотрят куда - то в небо. Это была не просто очередная солдатская смерть - это была смерть женщины, которая не должна была умирать на этой войне, тем более, вот ТАК..."
...Их, очевидно, приметила немецкая диверсионная группа, гадившая в наших тылах. Обычно такие отряды имеют строгое задание не ввязываться в бой, но то ли они уже выполнили задание и возвращались, решив напоследок пошалить, то ли "полуторка" с ранеными показалась им уж очень лёгкой добычей, но немцы решили атаковать. Машина пробиралась к медсанбату по перелеску - водитель, двадцать два тяжело раненых, да две медсестрички - Олечка и Катюша. Только их, совсем ещё девчонок, оставили в живых, а остальных добили у них на глазах, перерезав горло. Но одному из раненых чудом удалось спастись, и когда утром бойцы 4-й роты обнаружили сожжённую машину, он рассказал о диверсантах и о том, что девушек немцы утащили в лес. Лёша с ребятами бросились на поиски, и вскоре обнаружили на поляне жуткое зрелище...
Как выяснилось после уничтожения разведгруппы, их было двенадцать человек. Сначала девчонок насиловали. Вдоволь натешившись, они решили не оставлять их в живых. Но просто убить измученных медсестёр им показалось мало: они распяли их на стволах деревьев, приколов ладони и ступни штыками, отрезали груди, выкололи глаза, вспороли животы. Девочки были седые...
Стоило Лёхе представить, какие мучения вынесли эти девчушки перед смертью, как его тут же бросило в холодный пот, а руки до боли в суставах сжали винтовку. Невозможно было даже предположить, что это могли сделать люди, у которых дома остались матери, жёны, дети...
Страшную смерть приняли девушки - медсестрички, и 4-я рота буквально смела немцев с очередной высоты. Их вела ЯРОСТЬ, ненависть и жажда мести - один только Лёха уложил в рукопашной четверых. Умолявшему о пощаде фрицу он проткнул штыком живот, намотав и вытащив наружу кишки. Когда высота была в их руках, он вернулся к умирающему немцу и со страшной улыбкой наблюдал агонию, пока тот не затих...
"Об этом ты хотела слышать, внученька? Или о том, что мы творили, когда перешли границу с Германией, когда начали добивать ублюдков у них дома? А там мы уже тоже шалить начали: извините - как вы к нам, так и мы к вам. Правда, политруки да замполиты поёбывали нас за это, но не сильно, скажу тебе. В основном ограничивались словестным внушением. Ходили слухи, что кого - то даже расстреляли "за некорректное отношение к населению на окупированной территории", но мы только улыбались в усы: да война ведь, какое может быть корректное отношение к противнику? А противниками у нас были все, потому что пулю в спину можно было получить и от бабушки, и от фройлян, и от ребёнка из фольксштурма - нехуй делать! Большинство боялись, конечно, нас панически, но были и отчаянные головы... А из нас почти никого не было, у кого бы не пострадали близкие от немцев. Так что пиздеж это всё, что население мы не грабили, что гражданских не стреляли - всё было, чего там... Просто из идеологических соображений говорить об этом не позволялось. И книжки кто хотел писать, воспоминания про войну - попробуй издай без партийной цензуры! Только чтоб коммунисты были всегда впереди, только чтоб все хором "За Родину, вперёд!" Ну кто, например, написал бы, что прятался за бруствером, сложенным из трупов, потому что под рукой ничего больше не было? А кто разрешил бы написать о том, как мы например, на четвёртом году войны выбирали себе командира взвода? Присылали с училища молодняк, который и себя не жалел, и взвод свой под пули бросал, чтоб медальки повесить на грудь. А война - то уже на убыль пошла, выжили, и до конца хотелось живыми дотянуть... Побежал в атаку: "Вперёд! За мной!", а мы его сами стрельнули аккуратно из окопа - НУ, ЁБЖЕТВОЮ: СНОВА КОМАНДИРА УБИЛИ, НОВОГО ДАВАЙТЕ! Четверых так ухайдокали, пока не прислали летёху старой закалки, который уже три года воевал, и офицерский доппаёк втихаря от нас по ночам не жрал. Этого мы сами берегли, как зеницу ока - зря взвод под немецкие пулемёты не поднимал, умом воевал... Я вот, например, внученька, ни одного Советского фильма про войну смотреть не могу - сплошной пиздёж! Прямо так всё красиво, так всё охуенно было у нас - и обмундирование, и все с автоматами, и накормленные, и ухоженные. А немцы - сплошь дураки... Да гнали нас эти дураки до самой волги - только пятки у нас сверкали!Потому что одна винтовка с одной обоймой на пятерых была, да граната на отделение, да сапоги у каждого десятого, а остальные по грязище шуровали в обмотках...
Как вспомню первую зиму 1942-го - волосы на голове шевелятся. С трупов шинели снимали, по две - три штуки одевали. Нам немцев смешных в бабьих платках показывают всё время - а мы что, лучше были?! Да точно так же кутались, чтоб не замёрзнуть. Тока мёрзли тысячами всё равно... А жратва какая была? У немцев - и шоколад с кофе, и тушенка, и колбаса в сухпаях, и вина разные с коньяками, а у нас наварят похлёбку - суп рататуй, да хлеба по 150 грамм. Чай, сахар? Какое там: кипяточку галимого раздобудешь - и вот оно, счастье! Ну, зато спирт, правда, каким - то чудом на передовую попадал всегда. Вот так и привык дедушка твой: без водочки и утро не утро, и день не день... Да чего там говорить. Это потом уже, через два года более - менее снабжать нашу армию начали, а поначалу - одним куском мыла в лужах целым взводом мылись, вши заедали, цинга, авитаминоз... Думаю Гитлер просто силы не расчитал, да в размерах страны нашей промахнулся. Растянулась его армия на тысячи километров - слишком большой кусок откусить захотел, вот и рот порвал".Мало кто остался в живых из тех, кто начинал воевать вместе с Лёхой - может, три - четыре старожила было в 4-й роте. Да и сам он трижды был ранен, дважды контужен, но, видно, пока не брала его смертушка, и Алексей снова возвращался родную роту. Уверен был: его пуля уложена уже где - то в магазин немецкого автомата рядом с другими, и их последняя встреча только дело времени. Но он давно уже перестал постоянно думать об этом. Надоело.
Когда переходили немецкую границу, в душе у Лёхи творилось неимоверное: вот она под ногами, ненавистная земля, родившая фашистскую нечисть, Гитлера...
Ему казалось, что всё здесь не так, и всё нужно выжечь дотла, чтобы никогда не повторилось то, что теперь сидело в нём, намертво впечатавшись в поломанную войной психику. Он понимал, что изменился навсегда, что, если выживет, никогда уже не сможет быть тем Лёшкой, которым провожала его на фронт мать и сестрёнка - мальчишкой, любившим погонять с пацанами голубей на крышах. Но всё равно он чувствовал неимоверное желание выжить и вернуться домой.
Из каждой деревеньки, каждого города приходилось выбивать прятавшихся там солдат. У отступающей немецкой армии не осталось никакого боевого, патриотического духа - солдаты понимали, что война проиграна, что командование их бросило. В отчаянии они или сдавлись тысячами, или стояли до последнего.
Этот маленький аккуратный городок бомбежки авиации не тронули: видно, здесь не было никаких крупных движений войск, да и стоял он как - то на отшибе от главного удара русских, направленных на Берлин. Лёхино отделение взводный послал проверить небольшой двухэтажный домик на чистенькой улице. Солдат в городе, похоже, не было: в русских никто не стрелял, расслабляться было рано, это знали все.
Осторожно приоткрыв дверь, сержант сунул туда голову. Вспышка, а затем звук выстрела - и прямо в лицо Лёхе брызнули кровь и мозги из лопнувшей головы сержанта. Он отскочил, судорожно протирая залепленные глаза, хотя ему и не впервой было умываться чужой кровью. В дверной проём полетели гранаты, и длинные очереди из автоматов... Осторожно войдя в дом, они обнаружили лежащую в коридоре прошитую пулями женщину с оторванной по плечо рукой. Она была ещё жива и дышала рывками, каждый раз выталкивая ртом порцию крови. Не жилец. Лёха подошёл к ней и точным ударом приклада размозжил голову. Сдавленные крики откуда - то снизу заставили бойцов крепче сжать оружие.
В кухне под ковром они обнаружили крышку погреба, из - под которой кричали: "Нихт шиссен!" На всякий случай Лёха приготовил гранату, но, когда крышку подняли, из подвалапоказались четыре пары поднятых рук - старуха, молодая девушка и двое детей, мальчик и девочка, примерно восьми и десяти лет. "Алес ком, ком!" - дернул стволом трофейного автомата лёха, приказывая немцам вылезать из укрытия. "Ну, суки, пиздец вам!"
Старуху убили первой. Правда, Лёха заставил узбека Байкабила по кличке ББ - Бешенный Боря, увести детей на второй этаж. Тот, криво ухмыльнувшись, толкнул их к выходу из кухни. Девушка и старуха плакали иочём - то лопотали по - немецки, умоляюще заламывая руки. Алексей ни хера не понимал, и эти звуки только ещё больше его раздражали. "Блядь, заебали!" Не выдержал ефрейтор Челомбитько и, выхватив пистолет, всадил старухе пулю в голову. Кусок черепа с клоком седых волос полетел в мойку, мозги брызнули на стену, голова запрокинулась, и она мешком повалилась на пол. Молодая немка истошно закричала, ноги её подкосились, но упасть ей не дали - ребята уже тащили её на стол, на ходу срывая с неё одежду, а с себя шинели...
.
Ебали её всем отделением, остервенело и жестоко. Её крики притихли. Искусанные губы с запекшийся в уголках кровью, всклоченные волосы, широко открытые глаза, застывшие в какой - то точке на потолке, разложенное на столе обнажённое молодое тело...
Память вернула Лёху в лес, где они нашли приколотых к берёзам девчонок - медсестёр, и он поймал себя на мысли, что всё происходящее - это акт мести фашистским ублюдкам за них, за эту войну, за миллионы погубленных жизней... Когда Челомбитько перерезал ей горло, на лице Лёхи не дрогнул ни один мускул: у входа лежал труп сержанта, которому мать этой сучки прострелила голову...
Пора было уходить, и вдруг кто - то вспомнил о ББ - узбек с детьми был где - то наверху, надо было его позвать. Лёха заскрипел по деревянным ступеням старой лестницы на второй этаж.
Бешенный Боря получил свою кликуху после того, как во время атаки, когда рота прорвала немецкую оборону и ворвалась во вражеские окопы, его вдруг переклинило, и он в припадке ярости с ножами в дух руках буквально искромсал в капусту с десяток немцев. Его и от пленных потом с трудом оттащили, а иначе он поубивал бы их. Когда всё закончилось, он вдруг замкнулся, притих и всю ночь просидел в углу землянки, мурлыкая под нос свои узбекские песни. Говорить почти перестал, но в атаку лез одним из первых, словно смерти искал, наводя ужас на немцев.
... Это был полный пиздец. Отрезанная голова мальчика стояла посреди стола на блюде, а его тело валялось в углу комнаты. Девочка со связанными за спиной руками и кляпом во рту лежала на кровати. Между её ногами на простыне растеклось кровавое пятно: безумный узбек то ли изнасиловал её, то ли чем - то проткнул - Лёха так и не понял, как он её убил. Сам ББ отрешённо сидел в углу, раскачиваясь и тихо напевая какую - то очередную заунывную узбекскую песню...
Мне тогда подумалось: "А ведь уничтожать нас всех надо, потому что потеряли мы на войне облик человеческий. Вот закончится она - с чем мы в мирную жизнь войдём? Как начнём нормально работать, общаться с другими, кто не воевал, с женщинами, детей воспитывать? Как избавимся от привычки убивать? Нет нам места в мирной жизни..." И так мне сделалось тоскливо, так хуёво, что я чуть не пустил себе пулю в лоб. Уже и курок было взвел, но Бог, наверное, тогда руку отвёл. Будь, что будет, думаю. Помог я подняться Бешеному Боре с пола, и пошли мы своей дорогой с ребятами. Курили молча, и никто так и не спросил у меня, что я там видел - все и так поняли, что кончил Байкабил детей. А к вечеру мы выступили маршем дальше, оставив этот городок...""Губы Алексея Михайловича шевелились. Он смотрел в окно, папироса в его пальцах давно погасла. Воспоминания снова навалились на него, тяжёлыми тисками сдавив грудь. Они терзали его постоянно, а ночами появлялись из темноты сотни теней с мёртвыми лицами - и все эти лица он хорошо помнил, знал историю смерти каждого...
- Деда, деда! - радостно вбежала в комнату внучка.
А мы в войнушку играли! Я была медсестрой, Ваня командиром, а Люда и Петя - немцами. Мы их в плен взяли! Они в домике на детской площадке сидят, а Ваня их охраняет. Его как будто ранили в руку, а я его перевязала... Раз мы их в плен взяли, значит, война закончилась, и мы их домой отпустим, правильно?
- Правильно, внученька. Пленных всегда нужно домой отпускать. Живыми. Всегда.
Взято тут:
http://blogs.mail.ru/mail/npopocmok/60EC5EDF2360DC46.htmlавтор:
Иван Костров.
Это сообщение отредактировал содона - 8.05.2009 - 22:41
yaplakal.com